На темной стороне Луны Вайнер Георгий
Из глубины двора мгновенно прибежавший малец бережно принял у него из рук петуха Гасана.
— Какой гость! — В приветствии Хамидуллы не прозвучало ни одной лживой ноты неискренности — было невозможно устоять, особенно в первую минуту, против волны обаяния, непритворности, радушия и гостеприимства, которые источал этот старый уголовник. Хамидулла Насыров был толст и уродлив, пока не начинал говорить.
— Как я рад, что я дома, что никуда не уехал! Ты не представляешь это, о мой дорогой мент! А ведь могло быть — не застал бы меня! Как бы я жалел и казнил себя!
— Я сам рад тебя видеть, — сказал Тура. Хамидулла скроил сочувственную гримасу:
— Я думаю, что твоя радость больше моей, если ты дал себе труд ехать ко мне.
Оба засмеялись. Тура заметил:
— Сейчас дети в школах знают золотое правило механики: проигрываешь в расстоянии — выигрываешь в силе…
Хамидулла сложил на груди испуганно руки, низко поклонился:
— Скорее небо упадет на землю, чем всесильному Туре Халматову понадобится сила старого бедного Хамидуллы…
— Не прибедняйся, пожалуйста, плут средних лет! Я смотрю, как ты тут шикарно живешь, — Халматов обвел руками вокруг.
— Я бы все это отдал, чтобы мой сын Талгат был жив… — Насыров по-блатному, с силой, заскрипел зубами. Маленький сын его несколько лет назад погиб от гнойного аппендицита, несвоевременно диагностированного врачами.
Они разговаривали в центре двора, перед раскинувшимся во все стороны зеленым шатром — проволочный каркас почти полностью закрыли виноградные лозы; чуть дальше был воздвигнут двухэтажный кирпичный дом с выступающим далеко вперед модерновым козырьком крыльца и лоджиями. По другую сторону высился квадратный помост-супа, убранный ярким ковром, едва десятка новых подстилок-курпачей лежали высокой стопой. В дальнем углу виднелся еще сарай с балханой, с загоном для домашнего скота.
— Да, ладно… — вдруг улыбнулся Хамидулла как ни в чем не бывало. — Нищему одеться — только подпоясаться. Видишь, этот сарай с балханой — это мое. А этот дом и все остальное, что вокруг, — все моей жены. Рассердится на меня — не пустит даже во двор.
— Что так? — поинтересовался Халматов.
— А чтобы меня не сделали нищим твои коллеги, Тура! Чтобы я на них не был в обиде! И на тебя тоже. Придешь ко мне — а у меня нет ничего! Бедный старый дурачок! — Он хлопнул в ладоши. — Кадыр! Дилорм! Мухаббат! Гость в доме… Ты не против, Тура, я останусь без галстука? Терпеть не могу удавки…
К супе женщины уже несли пиалы, тарелки с грецкими орехами, памирским миндалем, изюмом и засахаренные сласти. В доме за закрытыми ставнями началось стремительное движение.
— Сегодня пятница — плов мой попробуешь.
— Я ненадолго, — предупредил Халматов.
— Уверен — наш с тобой разговор казана плова стоит! — Хамидулла собрал старчески нежную кожу на лице в тоненькую сеть. — Наверняка мы успеем и индийским чаем из Индии, и беседой насладиться…
— Наверное, — усмехнулся Тура.
— Вот и прекрасно! — Хамидулла налил в пиалу чай, возвратил его обратно в чайник, снова повторил чойни кайтаринги, наконец, налил себе и Халматову. — А там Бог даст, и плов будет готов. Пей, ешь. Прошу, — он сложил руки на груди.
Гибкий мускулистый парень и давешний малец привели из загона черного барашка, и Хамидулла учтиво спросил:
— Почтенный Тура, произнеси над головой агнца слова благословения. Ты ведь у меня гость дорогой…
Тура покачал головой:
— Боюсь, Хамидулла, я недостаточно благочестив… Сделай это сам — как старший и как святой, совершивший хадж в мордовские лагеря…
Хамидулла прищурился и негромко — чтобы молодые и женщины не слышали, — сказал Туре:
— Мне по числу ходок в лагеря три зеленых чалмы полагаются, — молодо, весело захихикал, с неожиданной силой вдруг подтянул барана к себе, свалил резким рывком на бок, положил ладонь агнцу на его шелковисто-лохматый лоб и, воздев ввысь плутоватые глазки, возгласил нараспев тысячелетнее благословение перед закланием:
— Прости нас, добрый брат, — на тебе нет вины! Безгрешен ты перед нами, но нам хочется есть, и это желание дал нам Аллах, не возложив за это на нас греха! И потому мы не лишаем тебя жизни, а приобщаем к своей плоти, чтобы вместе в час ответа предстать перед Аллахом на милосердный суд…
В глазах барана стыла печаль и обреченная покорность. Хамидулла ловко выхватил из кармана стилет с кнопкой, цыкнула пружина, и синеватое лезвие брызнуло струйкой металла из ручки. Взмах — и широкая алая борозда на горле отмерила жизненный срок барана. Гибкий, будто струящийся, парень оттащил его за ноги, Хамидулла аккуратно вытер лезвие о шкуру, сложил нож и доброжелательно пояснил парню:
— Когда тебя мучает злоба и гордость, помни, что человек умирает еще легче…
Тура с интересом смотрел на Хамидуллу — тот наверняка знал, что больше Тура никакой не подполковник и никакая не гордость мубекской милиции. Заклание барана было частью разговора. И очень важной. Хамидулла намекал. Или предупреждал?
— Беда наша в том, что встречаемся только по делу, — сказал Тура. — Может, и сами стали бы другими, если б могли говорить только по душам!
— Понимаю, — кивнул Насыров.
— Ты слышал — убили моего заместителя Пака? И еще парня, который оказался там же, в кафе, Сабирджона Артыкова. Он отсюда, от вас…
Хамидулла снова кивнул. Словоохотливость его сразу заметно убавилась.
— Я так думаю, у Сабирджона была с собой бутылка самопального коньяка. Он, видимо, ее тоже привез отсюда. Как считаешь?
— А почему ты спрашиваешь об этом у меня, почтенный Тура?
— Потому что все хотят узнать истину у добродеев. Может быть, это неправильно? Может быть, надо узнавать ее у делателей зла?
Хамидулла тихо засмеялся:
— Интересные вещи ты говоришь, Тура-джан. Здесь, в углу, мы мало что слышим. Только не пойму — я-то здесь причем? Не считаешь же ты, что в моем доме, — он показал на двухэтажный кирпичный особняк, — я готовлю для продажи липовый коньяк. Если у тебя есть хоть малейшее сомнение, я проведу тебя по всем комнатам и закоулкам этой лачуги.
— Не надо, я и так в этом уверен. Я хочу, чтобы ты доказал мне свою дружбу. Подсказал, кто из ваших может транспортировать коньяк в Мубек. И только.
— Ни больше, ни меньше! — развел руками Хамидулла.
— Ни больше, ни меньше, — подтвердил Тура. — Только это.
— Во-первых, как ты понимаешь, Тура, я этого не знаю. Меня долго не было здесь, и тебе хорошо известно — почему. Поэтому я могу только догадываться.
Обдумывая позицию, Хамидулла замкнулся, и сейчас перед Халматовым сидел плешивый, голый по пояс старик, под мышками которого и на груди, словно спущенные футбольные камеры, свисали складки кожи. Лицо было младенчески бессмысленным.
— А во-вторых, Тура, даже если б я знал… С какой стати я стал бы об этом говорить?
— Подумай сам.
— Они мне не мешают. Зачем мне снова искать приключений? Вот этот прекрасный особняк, — в зависимости от ситуации в разговоре дом мгновенно превращался из жалкой лачуги бедняка в дворец толстосума. — Ты ведь знаешь, что лучше десять процентов в верном деле, чем девяносто — в сомнительном… Пей чай…
— Спасибо. Я пью. Хороший чай. Не индийский.
— Индийский. Но из Индии. Если бы ты знал, Тура, в какой помойке я вырос! Я не скажу ничего плохого об отце, но ведь он попрекал мать каждой лепешкой, каждым куском сахара…
— Ты знал Сабирджона? — жестко перебил его уголовно — сентиментальные воспоминания Тура.
— Приходил как-то ко мне, просился помогать в делах. А какие мои дела? — Хамидулла поставил пиалу, развел руки. — Самому нечем заняться. Инвалид! Радикулит замучил, — запястья обеих рук были перехвачены металлом — медным магнитным браслетом и японской «сей-кой». — Он безотцовщина, Сабирджон. К кому из мужчин пристал бы, таким бы и стал. И мент из него бы вышел, и вор. Эх… — Он скрипнул зубами. — Если бы можно было вернуть моего Талгата! Ничего бы не надо! Все бы бросил. В чапане бы остался. С кетменем. Вот так, Тура. Я отбыл наказание и, думаю, на этот раз завязал окончательно.
— Сказать по правде, не очень-то я в это верю. — Тура отставил пиалу, Хамидулла тут же ее наполнил. — Ты снова будешь заниматься тем же. А я или другой будем тебя ловить. Это потребует наших нервов, жертв… Но до тех пер, пока здоровых людей приучают колоться, травят, спаивают — так будет.
— Это все началось, когда нас еще не было на свете!
— Сейчас я о другом. Пока ты сидел, здесь выросли новые люди, и ты, Хамидулла, для них — никто. Те, кто сегодня у тебя под носом занимаются коньяком, первые же и покончат с тобою… И кое-что о тебе уже известно. Ты ездил в Алмалык…
Насыров промолчал, подлил себе чаю. Подоткнул плотнее курпачи.
— …Наши интересы на время совпали. У нас общие враги. Они стреляют настоящими пулями. Подумай об этом. Сейчас меня интересует только это дело. Помоги мне. Я все сделаю тонко. А какой я опер — ты знаешь…
— Знаю. Ты ешь пока, не обижай хозяина, — Хамидулла подвинул миндаль, сласти и вкрадчиво начал свой разговор: — Пока я был там… э… на подкомандировке, я прочитал в журнале повесть. Во Франции, кажется, из полиции выгнали одного комиссара, и он свел дружбу с деловым человеком…
Хамидулла остановился, тяжело вздохнул. Он не учился в театральной школе, но мастерством пауз — их местом и продолжительностью — владел не хуже любого режиссера. Подтянул курпачи, положил поближе к Халматову.
— Обидели ни за что честного человека… Так вот… Начали они с малого — украли на почте два миллиона старых франков. Комиссар знал секрет отключения сигнализации…
Здесь Хамидулла воздвиг длительную паузу, чтобы дать возможность Туре отыграть свою роль.
— Тебе уже все известно? — спросил Тура.
— Ну, все знает один Аллах! А ко мне люди заходят иногда, сплетни доносят. Беда в том, что несчастье, случившееся с человеком, в первую очередь позорит его…
— Я понял.
— Поэтому я и сказал о комиссаре полиции. Тебе не дадут ничего сделать, — Насыров взял грецкий орех, раздавил в кулаке, хрустя начал есть. — Тебя самого посадят или убьют. Присоединяйся-ка ты лучше ко мне, как тот полицейский. Вдвоем мы в золоте будем купаться… И я позабочусь, чтобы тебе не перерезали глотку, как тому барашку.
— Нет, — покачал головой Тура, — каждого ведет его линия жизни.
— Линию можно подправить.
— Линию, но не человека. Ты деловой человек, я — опер. Поэтому я и пришел с предложением, которое тебе интересно. И учти: у меня мало времени…
— По-моему, сынок, ты сам не понимаешь — как мало времени у тебя, — грустно усмехнулся Хамидулла.
Тура хлопнул его по дряблому плечу:
— Хамидулла, старик, ты меня рано хоронишь — я еще теплый…
— Ты еле-еле теплый… В воскресенье я на петушиных боях за своего Гасана поставлю больше, чем за твою жизнь…
— Почему?
— Потому что честность — это своего рода глупость. Узость ума. За последние годы, пока ты, как сумасшедший, гонялся за мной, вырос на твоих глазах двухголовый дракон! А ты его и не заметил…
Тура терпеливо спросил:
— Вот ты — умный, и расскажи мне — глупому…
— Я был всю жизнь честный блатной… И пока я с вами возился, такие люди, как Рахматулла Юлдашев, с вами не ссорились, а дружили. Подкармливали, подпаивали, сначала дарили подарки, а потом стали давать деньги. Сначала они были под вами, потом сравнялись, теперь они вами управляют… Депутаты, начальники, командиры…
— Мной они никогда не управляли, — сказал сквозь зубы Тура.
— Это правда, — кивнул Хамидулла. — Поэтому тебя выгнали. У дракона две головы — воровство и взяточничество. Одна голова Юлдашева ворует, другая взяткой всей жизнью управляет с момента рождения — в роддоме надо дать, в ясли — надо дать, в детсад — дать, в школу хорошую — дать, в институт, на работу, в больницу — всем дать! И в милицию — обязательно дать! Поэтому ты здесь, на моей супе. И просишь совета…
— Остается взятку дать за Юлдашева на кладбище, — усмехнулся криво Тура.
— Это обеспечит его новый родственник — Равшан Гапуров. Тот, что на твоем месте сидит… Он теперь вышел в большие забияки…
— Слушай, Хамидулла, а если ты меня уже совсем похоронил, то как же мы с тобой будем вместе в золоте купаться?
— Э-э! Со мной тебя еще рано будет хоронить. У Хамидуллы тоже кое-какие силенки имеются. А если я вместе с тобой прижал бы Рахматуллу Юлдашева с Равшаном, тут бы у них кровь из всех пор брызнула. Ладно, я от тебя ответа сейчас не требую. Если смогу, попробую тебе помочь. Ты приехал не на машине?
— На поезде.
— И садился не в Мубеке?
— В Айе. Машина, из которой я вышел, и сейчас крутит по предгорью. Вечером она снова меня подберет в Айе.
— Я так и понял. Тебе гонщик этот помогает, Силов.
— Записать тебе мой телефон?
— У меня есть, — помотал головой Хамидулла.
— Его сменили год назад.
— Я знаю. После того, как Пака в «Чиройли» застрелили, я попросил узнать. У меня тоже появилось такое чувство, как будто нам необходимо встретиться. Вот я и достал его…
Хамидулла привстал.
— Эй, — крикнул он в направлении дома. — Живы там? Гость наш эту ночь в мечети ночевал — голодный. А впереди у него дальняя дорога…
Из газет:
Золотой почин Олимпиады!С победой, чемпионы!
Александр Малентьев стал олимпийским чемпионом в стрельбе из пистолета, а Карой Варга (Венгрия) — из малокалиберной винтовки из положения лежа.
В первый же день пали сразу четыре мировых рекорда, во второй — еще четыре.
Так держать, Олимпиада!..
Когда Тура прибыл на станцию Айе, было уже темно. Он долго искал Автомотрису, пока не разглядел ее в глубоких сумерках за блок-постом, позади куч угля, запасенного на зиму.
Силач спал, далеко закинув голову на сиденье, он явно продрог в обтягивающей его узкой, цвета хаки, рубахе, с короткими рукавами и погончиками, похожей на армейскую. Все двери машины были заперты. Тура постучал в стекло, Силач мгновенно проснулся, распахнул дверь и, ничего не сказав, повернул ключ зажигания.
— Как твой эскорт? Точнее, конвойная машина? — спросил Тура.
— Ты имеешь в виду «Ниву»? По-моему, они и сейчас еще ищут меня где-нибудь в районе Педжикента…
— Брата Уммата удалось повидать?
— Нет.
— Не оказалось дома?
— Нет, — Силач аккуратно, стараясь не касаться пыльных угольных куч, насыпанных рядом с блок-постом, вывел Автомотрису из укрытия, повел к шоссе. — С братом Уммата уже никто говорить не будет…
— Погиб?!
— Утонул. В магистральном канале. Захлебнулся. Экспертиза подтвердила — песок в легких. Отсутствие телесных повреждений.
— Когда это произошло?
— Позавчера. Вчера и похоронили… — Силач свернул на асфальт, трасса была свободна. — А теперь — погнали…
— У тебя еще что-то? — Халматов заметил, что Силач поглядывает на него в зеркало над головой.
— Так, детали… Если ты помнишь, на свадьбе Алишера я выразил удивление по поводу его брака…
— Как же! Он — кишлачный мальчик… А она — в Москве, в музыкальном училище, родственница достопочтенного Юлдашева… Я все помню.
— Мы еще удивлялись, почему Рахматулла-ака снисходителен к Яхъяеву, к его злобной шутке…
— Да.
Они уже долго катили по трассе, не замечая ее.
— Так вот! Я подвозил своего знакомого. Он проходил потерпевшим по общепиту. Помнишь? Сделал какое-то замечание по поводу плова…
— Помню. Пьяные повара догнали его, изувечили. Потом выдвинули версию о том, что он сам на них набросился. Был затронут престиж их шефа. Областная прокуратура вступилась за общепит…
— А я — за потерпевшего… Вот что он мне сказал под большим секретом. Невеста Алишера — такая же родственница Рахматуллы-аки, как ты или я. Он несколько раз брал ее с собой отдыхать. В отпуск. И всегда останавливается у нее, когда едет в Москву… Теперь Равшан подыскал ей мужа.
— Ну и новости ты привез… — Тура омрачился.
— А что у тебя с Хамидуллой? Сказал что-нибудь?
— Обещал подумать. Взамен предложил создать уголовно-полицейский синдикат. Против Юлдашева и Равшана.
— Надеюсь, у тебя хватило ума не бросать ему в ответ гордое милицейское «нет»?
— Хватило. Времена сердечных исповедей воров безвозвратно прошли…
Машина мчалась с рокотом и тяжелым гулом по дороге. Силач, лениво подворачивая руль одной рукой, что-то негромко насвистывал. Тура, сквозь накатывающую незаметно дрему, раздумывал — позвонит ли Хамидулла? Рассчитаться с врагами для него, должно быть, очень заманчиво. Зато руками Туры, за жизнь которого он копейки не даст. Так что выгода двойная — и свидетелей не останется. В изготовлении фальшивого коньяка Хамидулла участия не принимает. Весь этот промысел у него под боком ему только вредит…
«Брат Уммата погиб. Утонул в магистральном канале. Песок в легких.»
Но никто не захочет ворошить материал об утопленнике… «Что, других дел нет?!» Опять же, заключение судебно-медицинской экспертизы… Как это бывает? Двое-трое амбалов окунают жертву головой в воду и держат?! Интересно, какой он был из себя, брат Уммата? — И внезапно вспомнил. — Пацан! Маджидов так и сказал: «Пацан. Нашел деньги на чердаке, сдал следователю…»
«Нашел деньги на чердаке, сдал следователю…» Может, не находил? Не сдавал? Кто-то заметил, что я интересуюсь этим делом — приезжал к Маджидову, брал Уммата из камеры. Рано или поздно я бы обязательно вышел на брата. Выходит, его поэтому и убрали? Но тогда какие деньги Уммат выплатил Маджидову? Кто их ему дал? Наконец, почему убрали брата Уммата, а не его самого? Впрочем, Уммат — вор, находящийся под стражей. Ему вряд ли поверят, даже если он признается в сделке с правосудием. Другое дело — его брат! Человек, который ни в чем предосудительном не замечен! Выходит, третья жертва…
Нет, не третья — я не учел убийство Садыка Закинова. Восьмилетней давности.
Убитый постовой Садык Закинов был милиционером-старослужащим — достаточно опытным и осторожным. Он не раз дежурил вблизи моста через сбросовый канал — место, пользовавшееся дурной славой, потому что его нельзя было объехать ни одному «дальнобойщику», ни одному спекулянту ранними фруктами или овощами. Ох, как некоторые постовые и инспектора ГАИ полюбили этот пост! Мост называли «Золотым», потому что только через него можно было выбраться на трассу. А для этого «блатной караван» из нескольких машин кружными дорогами съезжался по ночам к Золотому мосту. Собирали по пятьсот-шестьсот рублей с носа и давали гаишнику — лоцману, который и проводил караван.
Следствие по делу Садыка Закинова ничего не доказало. Денег при нем не обнаружили. Ничего не похищено, кроме табельного оружия. Единственное огнестрельное ранение, оказавшееся смертельным, было нанесено ему с близкого расстояния, почти в упор. А Закинов никогда не подпустил бы ночью близко к себе человека, которого не знал или считал подозрительным.
И на Золотом мосту и в «Чиройли» стреляли в упор…
Несмотря на поздний час, Улугбек не спал. Он сидел с красными глазами, обиженный на весь мир, всем своим видом изображая униженность и злость.
— Ты что надулся, как мышь на крупу? — спросил Силач.
Улугбек зашмыгал носом, на глазах стали накипать слезы. Надежда загородила мальчишку и сказала мягко:
— Не трогайте его. Его сегодня обидели.
— А что случилось? — спросил Тура.
— Яхъяевский мальчишка собрал своих дружков, и они его поколотили! Та же песня: твоего отца посадят, твой отец — вор.
— Хорошие времена наступили, — Силач, резко схватил за бока Улугбека и подкинул вверх. Не обращая внимания на его попытки отбиться, подкидывал непрерывно, пока тот не засмеялся. — Это они правду говорят! К счастью, твой папа — вор, и я — вор. Ты нам веришь? Мы хотим украсть у них дубину, которой они беззащитных людей всю жизнь молотят по голове!
Он развеселил Улугбека шутками, и все уселись за стол.
— Поздновато ужинаете, — заметила Надежда, снимая с плиты сковороду.
Силач вынул из сумки длинный цилиндр расписной консервной банки и протянул Улугбеку.
— А вот это лично тебе. Подарок. Давно не ел, наверное…
Улугбек восхищенно воскликнул:
— Сосиски! Настоящие!
— Настоящие, — сказал Силач. — Чешские. Будешь есть когда, относись к ним бережно…
— Почему? — удивился Улугбек.
— Потому что это очень редкое нынче животное. Сосиски первыми не выдержали экологической бури. Сколько людей предупреждали, чтобы их не трогали, что их осталось мало, что их надо беречь. А люди бессмысленно их ели и ели, ели и ели, пока они не исчезли совсем…
Выпили по нескольку рюмок водки, и как-то незаметно отошло напряжение долгого трудового дня. Тура, откинувшись на спинку стула, спросил Силача:
— Как думаешь, позвонит Хамидулла?
Силач неспешно дожевал, отодвинул тарелку и сказал:
— Не сомневаюсь. Позвонит обязательно.
— Почему так уверен?
— А я на его жадность рассчитываю. Люди — народ жадный, а уголовники — в особенности. Пока он не расстанется с надеждой, что ты ему поможешь раскроить голову Юлдашеву, он тебе будет помогать помаленьку. Для него большой профит в этом смысле светит.
— Ну, профит профитом, но он хорошо понимает, на какой риск идет, — резонно заметил Тура.
— Знаешь, жадность у самых умных людей мозги отбивает. Я часто вспоминаю историю, как несколько лет назад у нас появились здесь цыгане, которые ходили по домам и продавали банки с медом…
— Да-да-да! — подхватила Надежда. — Я помню. По двадцать рублей банка.
— Народ осумасшедшел, хватал этот мед, который был в два раза дешевле обычного, и ни одному человеку не пришло в голову задаться вопросом: а где же их пасеки, где их улья? Потом выяснилось, что это просто переваренный сахар с эссенцией. Но в момент, когда предлагали задешево, — все хватали. Я думаю, что и Хамидулла ухватится за твою банку цыганского меда…
Надежда дала еще котлет и протянула Силачу стеклянную банку с этикеткой «Фрагус»:
— Зеленый горошек румынский хочешь?
Силач взял у нее из рук банку, посмотрел и вслух с выражением прочитал:
— «Зеленый горошек мозговых сортов». Мозговых сортов! Обратите внимание — это как раз блюдо для меня. Нагревай…
Надежда высыпала горошек в кастрюлю, поставила на конфорку, потом повернулась к Туре и медленно сказала:
— Звонили из управления… Тебя завтра вызывают к часу дня на очную ставку…
Провожая Силача, уже на лестнице, Тура спросил:
— Ты же старый кверулянт, жалобщик… Ты наверняка должен знать. Кто из замминистров в Москве курирует кадры?
Силач усмехнулся:
— Хочешь пройти по моим стопам?
— Пока не знаю.
— Дело твое. А курирует нас — первый зам. Генерал Чурбанов…
Туре казалось, что он только заснул, когда раздался пронзительный телефонный звонок. Он снял трубку, и уже знакомый сипловатый голос сказал:
— Халматов! Хочешь жить — сиди, не рыпайся! Узнаем, что шевелишься — замочим тебя! Найдут в магистральном канале, и все подтвердят — сам утонул. Понял?
Тура бросил на рычаг трубку. Все сомкнулось. Это те же люди, что утопили брата Уммата.
В темноте воспаленно поблескивали белки глаз Надежды.
— Что тебе сказали?
— Да ничего, глупости… Надечка, завтра ты уезжаешь, и все будет нормально. Я тебя без крайней необходимости беспокоить не стану, звонков не жди. И еще. Я тебе дам два письма: в МВД и Генеральному прокурору. Их надо будет отправить не с почты, а с какой-нибудь верной оказией в Москву, чтобы конверты опустили в ящик уже на месте…
— Что-нибудь случилось? — спросила она.
— Да ничего особенного, просто на всякий случай.
Надежда спала беззвучно-тяжело, как спят на коротком привале, выбившись из сил, забыв обо всем.
Тура вышел на кухню. Рядом с телефоном, на полке, лежала стопа бумаги, он взял несколько чистых листов, положил на стол. Достал авторучку. Долго обдумывал начало. Потом написал:
Первому заместителю министра внутренних дел СССР генерал-полковнику Чурбанову Ю. М.
от подполковника милиции в отставке Халматова Т. М.
РапортТоварищ первый заместитель министра!
Это рапорт мертвого человека. Если он лежит перед вами, значит, человека, который его написал, нет в живых…
Утром за ними заехал на Автомотрисе Силач, и они покатили не торопясь в аэропорт. Улугбек на переднем сиденье весело спорил с Силачом, обсуждая преимущества «Жигуля» перед «Москвичом». Надежда крепко держалась за руку Туры, а смотрела все время в окно, чтобы он не видел набегавших беспрерывно слез.
Тура нежно обнимал ее за плечи, тихонько приговаривая:
— Ну, что с тобой, Надечка моя! Расстаемся на неделю, а ты вдруг раскисла… Ты ведь никогда ни на что не жаловалась. Надечка…
— Убегаем, как воры… Попрощаться не с кем, — горько сказала Надя.
— Вот это ты зря, — подал голос Силач. Тура перехватил его взгляд в зеркальце заднего вида. — Не дадут нам уехать, не попрощавшись…
Тура оглянулся — в пределах видимости тянулась за ними ровно, как привязанная, патрульная машина 13–47. Утреннее солнце бликовало в лобовом стекле — вдавленной рожи водителя было не видно, но от этого слепой напор преследователя и соглядатая был еще тревожнее.
— Может, погонять его маленько за нами? — спросил Силач. — Время позволяет…
— Ни в коем случае! — отрезал Тура. — Мы должны быть за полчаса до начала регистрации…
В аэропорту обычные духота, суета и неразбериха. Тура пошел к стойке узнавать о времени посадки, а Силач с Надей и Улугбеком отправились в буфет. В коротком рукопашном бою Силач отбил столик — липкий, захватанный, зловонящий копченой рыбой, потом нашлись и стулья, привычная энергия и хватка в добыче пропитания позволили сравнительно быстро достать из-за прилавка засохшие пирожные и растаявшее мороженое.
Улугбек от волнения перед первым в жизни полетом на самолете был возбужден, говорил без остановки, перемазал лицо мороженым, беспрерывно вскакивал, боясь опоздать на посадку.
— Сиди, дуралей, не дергайся, пока отец не придет, никуда твой самолет не улетит, — успокаивал его Силач.
Потом появился Тура, держа в руке зарегистрированные билеты. Уселся на свободный стул и показал глазами Силачу на вход — сержант-водитель с выпиравшим лбом и подбородком стоял у дверей буфета и пил из горлышка лимонад.
— Плотно они нас держат, — усмехнулся Силач и добавил: — Около посадочной стойки я видел еще одного… Они не хотят, чтобы у нас были от них свои маленькие тайны…
Тура посмотрел на настенные часы и довольно громко, чуть раздражений сказал жене:
— Надя, ну почему он у тебя всегда вымазан, как поросенок? Вымой ему лицо… — И добавил чуть растерянно: — Пожалуйста…
— Не надо сердиться, — она положила руку ему на плечо. — Сейчас мы с Улугбеком вымоем ему мордаху, и все будет в порядке. Дай твой платок — утереть его…
Читать бесплатно другие книги:
