Восток. Запад. Цивилизация Демина Карина

– Надо. Наверное. – Она больше не плакала, фарфоровая девочка-кукла с неестественно огромными глазами. – Но назову кого знаю. Только, небось, сгорело все. В доме. Когда уходить велели, то сказали бумаги не трогать. Мол, от них и так ничегошеньки не останется. Но она была осторожной тварью, эта стерва. И опытной. Хранила все не только там. В банк пойдешь. Я скажу… Там надо нумер. И слово. И ключ. Ключ в другом банке.

Она тихо хихикнула.

– Вот весело-то будет! Она писала, кому платила. И приютским, и из работных. И констеблям, и…

– Суд эти документы не примет.

– А ты и вправду в суд пойдешь, тот, кто меняет обличье? Мне в детстве нянюшка рассказывала сказку о вороне, который оборачивался человеком. Или о человеке, что становился вороном? Он прилетел к разбойникам, укравшим прекрасную принцессу, и всех заклевал. Никакого суда.

Эва хотела обернуться, но не смогла.

– Сделаешь? – Кэти требовательно взглянула на Эдди-ворона.

– Все, что смогу.

– Хорошо. Из чистых домов они редко кого берут. Все же опасно. Расследование. И родственники детей ищут. Многие к магам идут. И ладно, если сразу, но ведь не успокаиваются. Есть такие… один раз почти к самому убежищу пришли. Потом, позже, искали тоже… Нет, с чистыми домами одни проблемы. Так что только по особому заказу. За особые деньги.

Эва закусила губу.

Она могла бы уйти сейчас. Наверное. И не слышать. Вернуться в гостиную. К чаю. К разговорам… даже о лентах и шляпках, пускай себе. В конце концов, может, остальные потому о шляпках и говорят, чтобы вот не о таком… другом?

А она стоит.

Слушает.

– Ты знаешь имя того, кто заказал тебя?

– Он уже умер, – с сожалением произнесла Кэти. – А другие… их слишком много. Всех не заклюешь, человек-ворон.

– Я не человек.

– Но ворон. А остальное… так ли важно? Тебя ведь эти интересуют, в масках? Правильно. Это обидно, когда кто-то крадет твое обличье. Они решили, что вороньи лица – это забавно. Один так и сказал, мол, символ мудрости… бога какого-то… я не поняла. Я не знаю имен, если ты на это надеешься. Мамашка, может, чего и ведала, а я не успела. Решила, что сумею войти в дело. Что покажу себя, они и примут – им-то, поди, плевать, кто грязную работу делает. А я чем Мамашки хуже?

– Ты лучше, – сказала Эва. – Ты… ты не такая, как они.

– Думаешь? – Кэти покачала головой. – Я именно что такая. Нет, красть не крала. Не успела просто. Не было заказов. А вот девок сманивала. И покупала. И сводней тоже работала. Травила, если совсем дура и иначе не понимает. Тебя вот продала.

– Ты… не сама. Тебя такой сделали.

– А ее? Думаешь, у Мамашки другая история? Она-то не говорила, конечно, только думаю, что мало от моей отличная. Мы все там дерьмо.

– Это надо остановить!

– А сумеешь?! – Кэти вновь стала собой, взрослой. И даже шрамы на щеке появились один за другим. – Кто ты? Маленькая глупая девочка, которой однажды повезло спастись. Что ты можешь сделать? Или другие не пытались? До тебя? Был один, захаживал. Не ко мне, нет. Светлый такой мальчишечка, даром что за душой ни гроша. Уговаривал Фаньку бежать. Клялся, что женится, что увезет на Запад… и что? Она почти уже согласилась, когда его с пробитой головой нашли. Или вот жрец, из новых, взялся проповедовать… Такой, что прям слушаешь – и душа болеть начинает. Тоже скоренько помер. Самоубился. А для жреца – великий грех. Нет, девонька, тебе повезло. И береги свое везение. Не лезь в это дерьмо.

– А мне можно? – послышалось сзади.

– Тебе? Откудова мне знать, чего тебе можно, а чего нет? У тебя крылья, да выдержит ли их небо? У тебя перья, но сохранят ли от пуль?

– Я сохраню, – сказала Эва.

И усомнилась.

Получится ли у нее? Что она может? Ничего. Но Кэти приняла этот ответ:

– Хорошо. Знаю я и вправду немного. Но что знаю, скажу.

– Как ты умерла?

– Быстро. И… это хорошо. Это мне повезло.

Сомнительное везение.

– Да что ты понимаешь, девочка. Будь у них время, то и на меня нашелся бы охотник. Или вон алтарь.

– Какой?

– Там, внизу. В подвалах. Я туда прежде не спускалась. Только Мамашка. Не одна. Приводили девку или пару… как-то раз четверых, которые уже все. Ну, стало быть, одна вовсе от дурмана разум утратила. Еще одна приболела так, что смысла лечить не было. И двое бежать пытались. Их поймали, ну и поучили. Верно, не первый их побег, если так. Сперва-то вразумить пытаются, а тут не вышло. Она их напоила сонным отваром – и уже потом вниз. А поднялась сама. Одна, стало быть. И так всякий раз. Еще, как поднималась, после к себе шла и пила. Много пила. До одурения. Тогда вовсе дверь закрывала, чтобы никто не видел. А как трезвела, то в банк отправлялась. Деньги относила. Денег у ней тоже изрядно. И вот мне сперва любопытно было, как же так… людей-то в доме не появлялось, в подвал она одна ходила, так откуда деньги?

– Но ты не полезла.

– Нет. Вовремя сообразила, что не след. Ну а там, после аукциона, мне и велено было спускаться. Мол, дом заприметили не те люди. Надо уходить. В другое место.

– В какое?

– Мне сказали, что есть куда. В новый дом. На окраине. Там порядок навести надо… Мы шли, спускались. И помню, что к нам еще девка прибегла, из этих, которые наверху были. Что-то сказала, а что… потом в шею кольнуло, и все.

Она развела руками.

– Имен не знаю.

– Аукцион. Его ведь кто-то организовывал. Прием. Цветы эти.

– Цветы я заказала.

– А остальное? Закуски. Посуда. Обслуга. Эти… ряженые.

– Ряженые и есть. Хорошо сказал. – Кэти кивнула. – Они уж тут сами. Мамашка еще записочку послала, когда собираться. А там уже и явились. Всегда являлись. Такие вот… серые людишки.

– В серой одежде? – уточнил Эдди.

– Не-а… хотя и одежка неприметная. Просто… такое вот… будто серые, понимаешь?

– Нет.

– Не знаю, как объяснить. Что пылью припорошенные… Ну вроде человек человеком, а он… как ненастоящий? Или вроде того. Работнички-то хорошие. И главное, вот теперь понимаю, что обыкновенные люди когда работу работают, то все друг с другом хоть словом, но перемолвятся. Эти же и не отвечают, если окликнуть. И других будто не видят. Хоть ты на шею сядь, он не заметит. Иные девки, которых дом брала мыть, ажно спорили меж собой. Взялись перед этими крутиться, а без толку… Идет такая вон, голая почитай, нормальный мужик шею бы свернул, а эти… – Кэти махнула рукой. – Над ними другие, в черном все. В париках. Даже когда никого нет, они все одно. И я тебе скажу, что они пускай и играются в прислугу, да старшие. Над теми, кто в масках.

– Уверена?

– Оно-то сразу не поймешь. Кажется, что те, которые в масках, наиглавнейшие. Да только… понимаешь, тут и объяснить не объясню. Чутье просто. Но боятся они.

– Те, кто в масках?

– Да. Прямо таки трясутся. А эти любезные, кланяются, но… не так, как слуги. Будто тоже игра.

– Спасибо.

– Да не за что.

– А без масок ты никого не видела?

Кэти покачала головой.

– Но, может, еще примета какая запомнилась?

Она задумалась.

– Я-то… меня не больно подпускали к этим делам. Все говорили, что, мол, рано. И как аукцион случался, то меня или усылали, или вон ставили за товаром приглядывать. Наверх никак… Но одного разу, как в подвале была, явился один. Оно-то запрещено, если так, но этот, видать, особый был. Он ходил, девок смотрел. Ощупывал, в рот лез. Еще тыкал палкой какой-то. Ну, махонькой. От такой. – Кэти развела пальцы. – И еще белая она, то ли каменная, то ли еще какая. Главное, велел рот раскрывать и в него сувал. А потом глядел. У двоих вроде стала палка другого цвету, и этих он велел в стороночку отвесть. Я еще тогда стала говорить, что никак не могу, потому как правила же. Мамашка мне тогда всю голову этими правилами выдурила. Ну и вот… а этот, который второй, в черном, за порядком глядеть поставленный, похвалил, что, мол, правильно все я делаю, но тут особливый случай. И Мамашка прилетела, велела не мешать. Этих двух он и забрал. Только…

Она снова запнулась.

– Не для этого дела, мыслю. Не для того, для которого мужики баб пользуют. Ему по какой-то иной надобности, а что за она…

– Как он выглядел?

– А я откудова знаю? Он же в балахоне. И с маскою этой. Белой. Вот. Только… Погодь… он сперва в перчатках ходил. А после снял их. Что-то у него не ладилось с палкою, вот и стянул. И… у него на руке шрам. Свежий еще. То ли опаленный, но как-то вот хитро. А еще перстень! Точно! С драконом!

Крылья за спиной Эвы распахнулись с тихим шелестом.

– Руки-то сами мягонькие, с пальчиками длиннючими. Сразу видать, что из чистых, а тут ожог этот. И перстень, перстень большой! Мамашка еще потом обмолвилась, что не приведите боги этому типу глянуться. Что лучше уж самый захудалый из борделей, чем он. И…

Кэти запнулась.

– Ты… ты найди их, ладно?

– Найду, – сказал Эдди.

– И чтобы как в сказке, никого не осталось… в живых. Нельзя эту погань оставлять. А я…

– Стой, – удержала ее Эва. – Ты ведь помнишь свое прежнее имя?

– Помню.

– Скажи.

– Для чего?

– Не знаю. Может, родные тебя еще ищут?

– И пускай себе ищут. – Кэти пожала плечами. – Хотя навряд ли, но… если и так, думаешь, обрадуются, узнав, чего приключилось? У матушки моей волосы были мягонькими. И пахло от нее сладко. Сладко-сладко. А еще она играла. Садилась вечерочком за клавесину и давай. Нас учила. Но у меня не больно-то ладилось… А она все повторяла, что нужно больше стараться. И отец… Пусть лучше думают, что я живая. Где-нибудь там, далеко-далеко…

– Я… я посмотрю, – сказала Эва. – Но если они до сих пор ищут? И не знают. Это очень страшно: не знать, что случилось с теми, кого любишь.

– Катарина, – сказала Кэти. – Катарина Жеррард. И жили мы на Цветочной улице. Десятый дом. Белый забор, и еще цветы. Мне тогда нравилось, Цветочная улица, десять. И цветы… Скажи, что я не хотела вот так… Соври им, что я умерла давно. Так давно, что… сама придумаешь. Ты умная девочка.

Эва склонила голову.

Сдержать слезы почти получилось.

Почти.

И крылья за спиной обняли. Перья снова гладкие, что шелк, только еще и теплые. И от этого тепла ком в груди разжался, дышать и то легче стало.

Правильно.

Эва ведь не виновата, что все так… Она просто тоже хочет спрятаться. Пусть даже под крыльями.

Под крыльями ворона удобно прятаться.

– Вот и все, пожалуй, да? – Кэти не ушла еще. Она стояла, чуть склонив голову. Но что-то в ней неуловимо изменилось. Будто… будто посветлела? Если туман может посветлеть. – Я… теперь уйду? Куда?

– Не знаю.

– Ты же здесь, значит, знаешь.

– Нет. Я просто шаман. Я могу говорить с духами, но и только. А куда они уходят…

– По-справедливости мне в ад, – спокойно ответила Кэти. – Когда-то говорили, что грешники сгорают в огне. А я не хочу, вот и… осталась. Но здесь так тоскливо. Отпусти?

– В огонь?

– Куда-нибудь. Может, оно и не так страшно… Может, потом я… сумею вернуться?

Раздался нервный дребезжащий звук, и Кэти прикрыла глаза. На губах ее появилась улыбка.

– Мама вот так же… играла на клавесине. Простенькая мелодия. И я все пыталась повторить. – Руки ее поднялись, пальцы пошевелились. – Надо же, помню! Вот так… и теперь. А ты играй.

И Эдди играл.

И почему-то дудка и вправду звенела как старый клавесин. А Эва стояла, спрятавшись под крыльями, слушала и плакала. Плакала и слушала.

Здесь можно.

Здесь ведь все ненастоящее. А когда Кэти не стало, то и музыка оборвалась. И крылья развернулись с тихим шелестом.

– Иди, девонька, – сказал Эдди. – Тебе пора возвращаться. Скажи там, что я бы поел чего. И тебе не помешает. Скоро… поднимемся.

Когда Эванора Орвуд вдруг замерла, уставившись в угол, я, признаться, испугалась. И не только я. Леди Орвуд крепко побледнела и сказала что-то такое, что леди произносить точно не стоит. А потом спохватилась и позвала:

– Эва? Эва, девочка…

– Вы слышите это? – Тори тоже чашку отставила и сжала голову руками. – Какой… неприятный звук.

Теперь и я услышала. Не сказать, чтобы неприятный. Далекий. Нервный такой. Свербящий. И зовущий. Но стоило отвлечься, и звук исчез.

Леди Орвуд вынула чашку из пальцев дочери, бросила вышитую салфетку, прикрывая пятно на юбке, и вздохнула:

– Опять.

– Опять? – Я помахала перед распахнутыми глазами Эвы рукой. Ничего. – Что с ней?

– Ушла. – Ее сестрица поерзала и заткнула ухо пальцем. – Нет, все-таки до чего мерзкая музыка. Я, пожалуй, выйду в сад. Все равно пользы нет. А чувство такое, будто спицу в ухо суют. Мама, прошу…

– Беги уже.

И она убежала, подхватив юбки. Мне только и осталось, что взглядом проводить.

– Впервые это случилось, когда Эве было семь. Она и не помнит. Но я… – Леди Орвуд разгладила юбки. – Мы тогда отправились на похороны. Моя кузина… ушла в родах. Печальное событие. Все очень огорчились.

Надо думать.

Но я молчала. Только глядела на Эву, что застыла с прямой спиной.

– Дорога еще тяжелой была. Осень. Дождь. Экипаж застрял. Мы промокли все. И опоздали. Получилось весьма неудобно. И у Тори температура поднялась. Я их уложила, а потом ночью еще вставала. Как-то няньки были, но… я им не очень… иногда они весьма безалаберны. Вот. Я пришла и увидела, что Эва сидит в постели. Сидит и смотрит. В стену. Решила, что у нее тоже жар, но нет. Лоб был холодным. А она сидела, сидела, потом просто упала и…

Нынешняя Эванора падать не собиралась. Я надеялась, что и не соберется. Ровненько так сидит. И дышать дышит. Слегка бледновата, но не смертельно.

Пульс тоже ровный. Я руку на всякий случай пощупала. Кожа теплая, живая.

– Наутро она сказала, что ребенка нельзя называть Адамом. Он – Стивен. Вот… Тоже неудобно вышло, но она… она была весьма убедительна. И супруг подтвердил, что ощущает… изменения тонкого слоя, кажется. Он как-то объяснял. Мы уехали. Я надеялась, что это все совпадение, девочка ведь так чувствительна. Еще и дорога, болезнь Тори…

– Дар? – уточнила я.

– Да. Дар начал пробуждаться. Хотя нам говорили, что как такового его нет. Были еще случаи. Сперва спонтанные. Она вот так застывала, даже амулеты, которые муж сделал, не спасали. Одно время он и блокирующие браслеты принес. Но тоже не помогло. Вот… И постепенно Эва научилась уходить сама. По своему желанию. Жутковато, но мы решили не мешать. Она и Тори научила. Вдвоем бродили. Говорили, что там видят, что… а потом однажды Тори просто не очнулась. Эва да, а она… она осталась лежать.

Леди Орвуд поднесла сцепленные руки к лицу, будто собираясь укусить собственные пальцы.

– И сперва мы надеялись, что это временно. Потом тоже надеялись.

– Она ведь вернулась.

– Но вдруг все повторится снова? – Во взгляде леди Орвуд мелькнул страх. И надежда. Причем не понять, на что именно. Что я уверю, будто бы история не повторится?

Или что у меня есть волшебный способ вывести девчонку из транса?

Или… неважно что, главное – пообещать? Ей ведь по сути и нужно лишь это обещание.

– Может, и нет, – осторожно сказала я. – Она не такая беспомощная. И опытная уже. Мне Эдди рассказывал. Она смогла найти дорогу из того дома. Так что тут бояться нечего.

Леди Орвуд кивнула.

– И все-таки иногда мне хочется, чтобы у них не было Дара.

– Тогда мы вряд ли отыскали бы ее.

– Я понимаю, но… у них и так немного шансов найти мужа. Хорошего мужа, а не такого, которому нужны лишь деньги. Теперь еще и это…

Тихий вздох.

– Не спешите. – Вот тут я точно знала, что сказать. – Мужья – они как тараканы, порой сами заводятся, вне зависимости от желания.

По-моему, прозвучало это несколько двусмысленно, но леди Орвуд взглянула с благодарностью.

А Эва вдруг качнулась и моргнула.

Взметнулись руки к лицу.

И дыхание сделалось частым-частым.

– Я… я…

– Ты. – Я взяла ее за руку. – Как тебя зовут, помнишь?

– Эванора. – Она посмотрела на меня с удивлением. – И-извините. Пожалуйста. Кажется… Я не специально, мама! Просто он позвал, и… устоять невозможно. Ох…

– Тебе дурно?

– Нет… И он просил передать, что не откажется от обеда. Я тоже. Это все забирает столько сил. Голова опять кружится, но пройдет.

– Оно хоть того стоило? – поинтересовалась я.

И Эва прикрыла глаза, а потом ответила:

– Да. Стоило.

Они и вправду явились. Эдди, взъерошенный и, кажется, раздраженный. Чарльз, потирающий челюсть, и клянусь, что на скуле его постепенно проступал синяк. И слегка виноватый тип, которого мне представили как Эдвина Дархарда. Мрачный, как ночь, Орвуд-старший, от которого во все стороны тянуло мертвечиной. И несколько растерянный Бертрам. Этот, кажется, совершенно не понимал, что произошло.

Что бы ни произошло, это ему не нравилось.

Может, потому, что поучаствовать не довелось?

Нет, мысли свои я при себе оставила. А леди Орвуд и вовсе сделала вид, будто все это – совершенно нормально. И бледная, но спустившаяся к обеду Эванора, которая успела и платье сменить, и косу переплести. И такая же бледная и раздраженная Виктория. Она платье не меняла, а в пальцах вертела сухой листок. И… все остальное.

– Прошу. – Леди Орвуд вымученно улыбнулась. – День ныне чудесный, не правда ли?

– Несомненно. – Эдвин Дархард поспешно отряхнулся, и на губах его появилась улыбка. – Редко случаются дни столь солнечные и ясные, но ваше присутствие, дамы, способно скрасить любой день!

И эти слова будто сигналом послужили.

Заговорили сразу и все. Про погоду, про что-то еще, не менее важное. А Чарльз, наклонившись ко мне, тихо-тихо произнес:

– Я его видел.

– Кого?

– Змееныша. – Он шепнул это в самое ухо, и я едва не подавилась от неожиданности. Предупреждать же надо. А еще, судя по тоскливому взгляду супруга, ничего хорошего Змееныш ему не сказал.

Вот что за люди, а? Помер, так веди себя, как приличному покойнику положено! Но нет же…

– Потом расскажу, – пообещал Чарли.

– Кстати, от вашей игры меня стошнило, – светским тоном заявила Виктория Орвуд.

– Тори! – Леди Орвуд, кажется, настолько устала, что даже в ужас не пришла.

– Ай, мама, да все равно нас никто не примет как юных прекрасных леди. А вот ужасные… – Она слегка прищурилась.

– Виктория. – Голос отца был сух. – Будь добра вести себя прилично, иначе я решу, что ты слишком дурно воспитана, чтобы в принципе выпускать тебя из дома.

Глаза Тори нехорошо блеснули.

– Знаете, – Эдвин чуть поерзал, – а мне порой тоже невыносимо душно становится от всех этих правил… Иногда кажется, что я попал внутрь музыкальной шкатулки. У моей матушки есть такая, красным бархатом обита, а внутри леди и джентльмен в танце кружатся. Заводишь, и они кружатся, кружатся, пока завод не иссякнет.

Он потер лоб.

– Кажется, я тоже слишком много говорю… и простите вашу дочь, леди Орвуд. Это не ее вина. Это… кажется, мое эхо.

Эдвин поднялся.

– Я вынужден откланяться. Я…

Он хотел сказать еще что-то, но покачнулся и осел на пол. Надо же, оказывается, не только леди падают в обморок.

– Вот знаете, – Тори чуть наклонилась, – первое, что усваиваешь, если начинает кружиться голова или что-то… не так, то лучше прилечь. На всякий случай.

– Если на него вылить воду, он может очнуться, – заметила Эва и подала стакан с лимонадом. – Мокрое всегда такое гадостное! Я вот ненавижу, когда на меня что-то льют…

– Думаю, – Чарльз поднялся, – стоит куда-нибудь его перенести. И подальше. Он менталист.

– Тогда понятно. – Орвуд-старший, кажется, выдохнул с облегчением. И тоже встал. Эдди, подхватив менталиста-неудачника на руки, заметил:

– Я ему предлагал наверху нас подождать.

– В следующий раз прислушается. – Чарли явно не чувствовал себя виноватым. – Пожалуй, мы откланяемся. Прошу прощения, леди Орвуд, но… с учетом нестабильности этого весьма способного менталиста, находиться рядом с ним вам небезопасно.

– Благодарю. Думаю, нам стоит посетить магазины… какие-нибудь определенно стоит посетить. И да… чувствую, что голова немного кружится. Господи, как я устала от этого всего! Может, лучше все-таки на море…

Я открыла рот, но муж потянул меня к выходу, и потому спросить, что изменится на море, я просто-напросто не успела. Ничего, потом спрошу.

И еще скажу, что море нервы успокоит, конечно, но лучше принять успокоительное снадобье, так дешевле выйдет. Боже, ну и бред же в моей голове! А главное, мне так хочется им поделиться со всеми!

Я зажала рот руками, чтобы не сказать, что…

Не помню уже – что, но помню, что сказать хотелось. Нет, этого их Эдвина, несмотря на его благообразную физиономию, нужно держать подальше от нормальных людей. А то ведь этак наговоришь чего-нибудь не того.

Совсем не того.

В карете я руки убрала.

Как-то полегчало, что ли.

– И что это было? – уточнила я у мужа, который тоже сидел прямо-прямо и глаза выпучивши. Эдди и вовсе в доме остался. Надеюсь, его на откровения не потянет.

А…

– Я знал, что у него ментальные способности, но вот чтобы настолько выраженные… – Чарли поморщился. – Теперь голова болеть будет. Понимаешь, когда твой брат играл, то сперва вышли к Эдвину. Один его хороший товарищ вроде, и живой, но в себя не приходит. Его в сгоревшем доме нашли.

Чарльз поглядел на меня и тяжко вздохнул.

Ага, совестно? Про сгоревший дом я вот впервые слышу. Между прочим, нехорошо.

– Тот дом, в котором проводили аукцион, сгорел. И почти дотла. Только подвалы уцелели чудом. Хорошо, что я смог оттянуть энергию и перелить ее в камень. Вот как ты делала.

А кто-то мне еще твердил, что так небезопасно и вообще!

– Если бы не сделал, то полквартала выгорело бы! Это мой долг и…

– Ага. – Я поморщилась. Голова и вправду начала ныть. А она у меня почти никогда не болит. Еще там, дома, доктор говорил, что у меня здоровья с крепким таким запасом.

Прав был.

– Вот в подвале и нашли друга Эдвина. И ту девицу, распорядительницу. И еще алтарь. Я этому идиоту скажу, что если себя не контролирует, то нужно артефакт носить! Блокирующий, чтоб его!

– Скажешь, – успокоила я мужа. – Конечно. И в рожу дашь.

– Зачем?

– Я откуда знаю. Он же тебе дал зачем-то.

– А. – Чарльз погладил скулу. – Это я его сам попросил. Змееныш едва не вывел из круга… Нет, надо по порядку. Орвуды пытались призвать души, но не вышло.

– И вы решили позвать Эдди?

Ну да, в принципе, правильно. Я бы тоже так сделала.

– Тогда это показалось отличной идеей.

– А теперь?