Не выпускайте чудовищ из шкафа Демина Карина
И люди недобрые.
Целитель и вовсе один на весь остров. И занят он обычно делами куда более серьезными, чем простуда заезжего щеголеватого молодца, которому застегиваться лень.
– Боюсь, ваш совет пропадет втуне, – заметил Бекшеев, а я открыла дверь. Вот машинка не сказать чтоб совсем тесная, если, конечно, не для Медведя, но… нас четверо. И как? – Матушка.
– Сейчас печку включу, – спохватилась я.
Может, вправду напрямки?
Сказать Медведю. Или соврать, что есть у меня ну очень важное дело к тому же Айвару. Ладно, не к нему, но к Святу, который давно обещался мне привезти свежих романчиков. И Софья табака желала, не того, который от императорской тытуневой, но нормального.
– И вы присаживайтесь. – Леди не заставила себя уговаривать. И шубку подвинула, место освобождая. – Уж поверьте, если вы решите остаться, то он останется тоже.
Это она сказала тихо.
– Зачем? – столь же тихо поинтересовалась я.
– Характер.
Характерным начальство не выглядело. Скорее уж таким… обыкновенным. Для аристо, само собой. Нос с горбинкой. Высокие скулы. Черты лица резковатые, но не настолько, чтобы это смотрелось неприятно. Подбородок вот слишком вперед выдается. И шрам на щеке есть, пусть даже едва заметный, наверняка разглаженный и зашлифованный, но есть.
Еще была какая-то неправильность лица, которую никак не получалось уловить взглядом.
Асимметричность? Легкая?
– У вас любопытное имя.
– Родители были из староверов.
– Были?
– Погибли в первую волну. – Я давно уже не ощущала ничего, отвечая на этот вопрос, а вот Бекшеева ожидаемо смутилась.
– Простите мое неуемное любопытство.
– Ничего.
И вправду ничего. Это ведь не со мной было. Совсем не со мной.
Мотор урчал. Печка грела. В машине было тепло, хотя и не жарко. А ожидание затягивалось. И это нехорошо. Медведь куда-то запропал, а такого с ним не случалось, чтобы запропадал без причины.
– Вы меня совсем не помните? – не удержалась Бекшеева первой.
– А должна? – Я повернулась к ней, вглядываясь в такое правильное совершенное лицо. – Нет. Извините.
– Ну да… мы были представлены. Бал Потоцких. После… всего.
Она тоже не произносила это слово. Вслух. Будто бы в нем и вправду имелась какая-то запретная магия. Будто, сказав «война», мы могли ее накликать.
Вернуть.
Я посмотрела пристальней, потом закрыла глаза и вдохнула. Так и есть, запах. В нем дело. Дорогие духи. Меха. И магия. Духи и магия – частое сочетание, но оттого в нем не меньше оттенков.
– Ваши способности…
– Не вернулись полностью, – спокойно ответила я. – Но мы и вправду встречались. Это имеет значение?
– Пожалуй… нет.
Правильный ответ.
Я прикрыла глаза. Все-таки куда подевался Медведь?
Глава 3. Жрица
«В 6 часов вечера в экспортной конторе Дрейфус 4 вооруженными совершена экспроприация 2700 р. Вошли со двора в контору, где было более 20 служащих, заставили поднять руки, открыть кассу и, забрав 2700 р., скрылись».
«Петербургский вестник»
Он все-таки появился. За секунду до того, как я, потеряв остатки терпения – никогда-то им не отличалась, – решилась-таки выбраться из машины.
И как обычно, его появление я ощутила.
Как и раздражение. Растерянность.
Злость? Медведь злился? Этого с ним не случалось… да никогда не случалось!
И я потянулась к ручке.
– Сиди, – рявкнул он так, что возражать желания не возникло.
Новое начальство, бросив на Медведя взгляд, молча заняло место рядом с водителем. И правильно. Может, он и в отставке, но штурмовики бывшими не бывают.
И сила в нем клекотала.
Она рвалась, грозя разломать оковы слабого тела. И сердце теперь колотилось слишком быстро. Слишком часто.
Медведь резко тронулся с места, но проехал недолго.
– Остановитесь. – Сухой голос госпожи Бекшеевой заставил меня вздрогнуть. А Медведь и вправду остановился. – Руку.
Он повернулся к даме.
И медлил. Смотрел. Шрамы на его голове покраснели. Глаза налились кровью. И я подобралась. Срывов у Медведя давненько не было, но…
– С водителем в подобном состоянии ехать просто-напросто небезопасно, – спокойно произнесла Бешкеева и сняла перчатку, затем и вторую.
Руки у нее оказались тонкими, изящными, вот только пальцы на левой срослись не слишком удачно.
И я отвернулась.
А она молча расправила меха и потянула за серебряную цепочку.
Сова.
В золотом окладе? Это… если это так, то… То что она здесь делает?
В нашем захолустье-то?
– Прошу прощения, госпожа. – Медведя отпустило как всегда резко.
Почему-то штурмовики целителями не просто восхищаются – благоговеют. Может, потому, что чаще других оказываются в их руках.
И…
И я старалась не смотреть. Честно. Но… Мизинец выгнут, да и верхняя фаланга отсутствует. Указательный и средний пальцы жмутся друг к другу, скрывая тонкие ниточки шрамов. Ожоги?
– Случается. – Голос ее звучал на диво спокойно, равнодушно даже. – Но все же руку.
И Медведь, который взглядом ставил на место что градоправителя, что главу местной купеческой гильдии, слегка смутившись, протянул свою руку.
А пальчики Бекшеевой перехватили запястье.
– Вам лучше пересесть, – сказала она и поглядела на меня. – Зима, вы умеете водить?
Интересно, а если бы я отказалась? Хотя… наверняка Бекшеев умеет. Но молчит.
– Конечно.
С целителями в принципе спорить тяжело. В какой-то момент они уверяются в собственной правоте и исключительности. А самое поганое, что они как раз зачастую и правы, и исключительны.
Хрень, в общем.
И я поменялась местами с Медведем. Тот кое-как впихнулся на заднее сиденье, для чего пришлось вжать голову, да и в целом скукожиться, хотя не думала, что такое возможно.
– Ваше сердце в отвратительном состоянии, – проворчала Бекшеева. – Я сделаю, что могу. Вечером жду вас. И завтра тоже. Когда вы собираетесь отбыть? Неважно. Пока не отбудете, чтобы являлись ежедневно. И лекарства… есть кому проследить, чтобы вы их принимали?
Ее голос звучал мягко и спокойно.
И… меня тоже отпускало. Знаю, что неспроста, что это все их штучки. Аура. Силовое поле. Опосредованное влияние. Только все одно знание не спасает.
– Могу я узнать, что вас настолько взволновало?
Я прислушалась. Вряд ли Медведь ответит. Но нет… все же они их и вправду боготворят. Целителей.
– Этот поганец поуродовал Степашку.
Я прищурилась.
– Сильно? – В голосе Бекшеевой скользнули недобрые нотки.
– Да не сказать чтобы… но там… в общем, он мальчишке голову задурил. Мол, в картишки перекинуться не с кем. И дело легкое, сперва на малый интерес играли. Потом и на деньгу. На желание. Он и загадал, мол, кусок шкуры… и чтоб сам срезал. – Вот урод. – Степашка что? Повелся… и проигрался. Наивный дурень. Ему бы кликнуть кого, так скрутили. Ну и срезали.
– Алексей? – голос Бекшеевой заледенел.
– Я разберусь.
– Боюсь, не выйдет, – покачал головой Медведь, – он мальчонке бумагу сунул. Что, мол, тот претензий не имеет. И денег еще. За развлечение. Так что молчать будет. И не только он.
Пальцы Бекшеева стиснули трость.
– Можно ведь объяснить ребенку.
– Степашке семнадцать, – я старалась глядеть на дорогу, – с точки зрения закона он далеко не ребенок. Но…
Дурачок?
Не сказать, чтобы вовсе. Кое-что соображает. И читать умеет. И писать. Только доверчивый больно к людям. Добрый. И наши знали. Берегли. Макеич его на паром и взял, чтоб к себе поближе.
А еще у Степашки семья. Матушка вдовая и шестеро сестер, одна другой меньше. Нет, старшие уже при деле, конечно, но все одно за каждую копеечку бьются. Так что… не станет он говорить.
И Макеич с благородными залупаться тоже не станет.
У него ведь своя семья имеется.
Дело.
Паром этот, который едва ли не чудом держится. А градоправитель то и дело грозится лицензию отнять. И отнимет, дай повод.
Ненавижу.
Таких вот. Хитровывернутых.
И жизнь эту, в которой они с живых людей безнаказанно шкуры снимать могут. И собственное бессилие тоже.
– Что ж… – Целительница отпустила руку Медведя и перчаточки надела. – Юноша сильно пострадал?
– Раны заживут.
Те, которые на теле, да. А про душу… про душу в уголовном кодексе ничего не сказано.
– Хуже другое, – Медведь прикрыл глаза, – морячки молчать не станут.
А народ у нас такой, за своих держится. И чужаку этакой игры не простят, что бы он там о себе ни думал.
– Княжич маг. И не из последних. Вряд ли кто рискнет связываться с одаренным, – осторожно заметила Бекшеева.
И я не удержалась.
Маг? Одаренный?
Тут таких… половина острова.
– Прошу прощения? – Бекшеев следил за мной внимательно. – Мы неверно поняли ситуацию?
– Ну… – Я опять сосредоточилась на дороге, благо была та пуста. – У него, в конце концов, охрана есть. Вот пусть и охраняет. А так-то…
Люди у нас суровые. А море глубокое. На моей памяти еще ни одна погань не выплыла.
Только вслух я ничего не скажу. Да и Медведь губы поджал. Взгляд мой поймал в зеркальце и чуть кивнул. Понятно. Шепнет слово Молчуну, а тот и остальным, чтобы аккуратней были.
И…
– Интересно другое. – Леди Бекшеева поглядела в окно. – Что ему могло здесь понадобиться?
Голова ныла.
Бекшеев с трудом удерживался, чтобы не потереть виски. И не скривиться. Смотрят ведь. Не верят. Не рады. Не приняли и вряд ли примут. Тут и менталистом быть не нужно. Счастье, что он не менталист, иначе не выпустили бы. А среднего уровня дарник… аналитик перегоревший. Да кому он там, в Петербурге, нужен.
Теперь.
Откинуться бы. И спину вон опять потянуло, напоминая, что спине не нравится, когда он долго сидит слишком уж прямо. А корсет, наоборот, очень даже нравится, но его Бекшеев надевать не стал.
Глупость.
Подростку бы простительно, но не взрослому офицеру. А он вдруг заупрямился. Все казалось, что этот корсет всенепременно заметят. Поймут. И уважать не станут.
Можно было не волноваться. Его и так не уважали.
Мутило.
Еще у парома, от одного вида сизо-серых волн, что накатывались на берег, расползаясь пеной по гальке. Вперед и назад. Вперед… и тихо-тихо назад. Шелест этот отзывался в мозгу тихим хныканьем, вновь пробуждая голоса. И тогда Бекшееву показалось, что он все-таки не удержится на краю.
Уже не удержался.
С ума ведь сходят постепенно.
А потом был паром. Старый. Скрипучий. Провонявший моторным маслом и рыбой. Тесная каюта, стоившая едва ли не дороже, чем мягкий вагон от Петербурга. Узкая кровать.
Матушка, которую, казалось, ничего не брало. И она, склонившись над ним, качала головой. Ничего не говорила. Но и хорошо. Он сам себе все сказал, что нужно и что нет.
А теперь вот остров.
Дальний.
Дальше и вправду некуда. Протяженность – двадцать верст. Порт. Старые шахты, в которых век тому добывали кристаллы. Жила была богатой, но потом как-то резко иссякла. И предприятие разорилось. А люди остались.
Городок.
Рыбацкие деревушки.
Война обошла их стороной, потому как далеко. Сюда и самолеты-то не долетали, не говоря уже о кораблях. Нет, море вроде бы вот оно, рядом, точит ледяные когти о берега. Да только и берега эти на диво неудобны. Узкие коридоры, клыки и рифы.
Тяжелый корабль не пройдет. Паром вот только, но… что вывезешь на этом пароме? Особенно если везти нечего.
Нет, никому-то Дальний не нужен.
Как и сам Бекшеев. Он осторожно склонил голову влево. Вправо. И снова влево. Матушкин внимательный взгляд ожег шею.
Лучше бы и вправду что-то да сказала.
– Пейзажи у вас тут… своеобразные, – выдавил Бекшеев, чувствуя себя полным дураком. – Далеко до города?
– Не особо. Да и город тут такой…
Лучшая ищейка особого чуть прищурила глаза. Он ее другой представлял. Более… свирепой, что ли? А тут обычная женщина. Не слишком молодая, но и старой назвать ее язык не повернется.
Изменилась.
Странно. Ему казалось, что он ее и не запомнил совершенно. Тогда ведь хватало других женщин, свободных, счастливых. Тогда и он сам, и все-то вокруг просто захлебывались этим вот счастьем.
Как же. Война закончилась. Победа.
И значит, все будет как раньше. Нет, много лучше, чем раньше, иначе зачем это все? Кто бы знал… Может, и к лучшему, что не знал. Хоть немного побыл счастливым. И она. Тогда, на том балу у Потоцких, она сияла внутренним светом. И кажется, этот свет и привлек тогда внимание.
На мгновение.
Он вдруг вспомнил. Вальс. Поворот головы. Смех. Взгляд ее, направленный на мужа, полный даже не любви – немого обожания. Изящную линию шеи. Тонкий локон, что касался этой шеи, лаская ее.
Сияние драгоценных камней.
Ей безумно шло то легкое платье. И сапфировый гарнитур.
Тем страннее, что старый военный плащ тоже вполне гармонично смотрелся. Бекшеев старательно прикрыл глаза. Неудобно получится, если она заметит.
А она заметит.
Не может не заметить.
Он ведь заметил морщинки в уголках глаз. И обветренную темную кожу. Губы, которые она зло покусывала. Взгляд этот, чересчур уж сосредоточенный. Не дорога занимала ее мысли.
Гельшь.
Вот ублюдок. И угораздило же его. Именно сейчас. Именно когда Бекшеев понадеялся, что нашел тихое, самое, быть может, унылое место во всей империи.
То самое.
Если дар не обманул, место – то самое. Нужное. А этот мешается.
Надо будет побеседовать. Не с самим княжичем, с этим говорить бесполезно, но должен быть среди его челяди кто-то, поставленный следить. Вот пусть и следит. А то и вправду прибьют ненароком, нехорошо может получиться. Неудобно. Расследовать придется. А у него другое дело.
Машина замедлила ход.
Тоже интересно, старая, снаружи выглядит едва ли не развалиной. Кузов местами в пятнах ржавчины, кое-где краска слазила лохмотьями, а мотор работает ровно. И сам автомобиль мягко идет.
Не все тут просто.
Да.
Он поймал в зеркале обеспокоенный матушкин взгляд. И покачал головой. Странно, но и вправду отпускало. Такого с ним не случалось прежде, чтобы головная боль, накатившись, вдруг передумала и отползла. Бекшеев осторожно повел головой влево. Вправо. Прислушался.
Надо же…
– Что-то не так? – Зима повернулась к нему.
– Слегка укачало по пути, – почти не соврал Бекшеев. И добавил: – Я поговорю, чтобы этого клоуна убрали с острова. И да, компенсацию он доплатит.
Почему-то посмотрели с умилением, как будто он глупость ляпнул.
Может, и вправду глупость.
– С паршивой овцы… – Бекшеев не договорил, поняв, что все звучит как оправдание. И уставился в окно. – Это главная улица?
– Точно. Рыбацкая. Есть еще Малая Рыбацкая. И Западная Рыбацкая.
– А Восточная?
– Собирались строить, но там всего один дом. – Она помолчала и добавила: – Мой. Улицы не вышло. Поэтому только номер.
– А так бывает? Как же… письма писать. Или посылки? – удивилась матушка.
– Да все одно в контору пришлют, а там все всех знают. Почтальон и донесет, если надо.
Действительно.
– Здесь… довольно чисто. – Молчать было невыносимо, а говорить не о чем, и Бекшеев уставился в окно.
И отметил, что дверцы тоже не дребезжат. У того лакового такси, что отвезло их к пристани в Лазурном, дребезжали. А тут вот – нет.
Улица и вправду чистая.
Широкая мостовая. Камни подогнаны плотно друг к другу, и машина идет мягко. Бордюр выкрашен белой краской. Тротуары неширокие, но кому здесь гулять. Разве что куда-то спешила солидная, в тяжелой шубе и цветастом платке, дама. За нею следовали две попроще.
Служанки? Дочери?
Женщины остались позади.
Дома невысокие, в один этаж. И раскинулись, словно норовя дотянуться друг до друга. Одни побольше, даже с колоннами имеются. И с балконами. Другие простого виду. Третьи вовсе серые некрасивые кубы, словно из камня наспех вытесанные.
– Там вон градоправитель живет… и доктор наш, но его никогда на месте нет.
– Почему? – Матушка даже обернулась, запоминая уютного вида особнячок.
– Так… работы много. – Зима пожала плечами. – Его вечно то туда, то сюда… Он писал, стало быть, чтобы кого прислали в помощь.
– И как?
– Прислали. Двоих. Один спился в первый же год. Второй сбежал. Хотя наши его не обижали. Честно.
– Это как-то…
– Тут мало кто приживается, только… – Она осеклась. – Сами потом поймете. Зимой это особенно хорошо видно. Вон там дальше Севастьянов. У него тут рыболовная артель. И консервы делать сподобились. Еще Урусов. Китобойных два корабля держит, ну и прочий народец тоже. Ничего мужик, с характером. Уже завтра явится.
– Зачем?
– Знакомство сводить. Ну и кланяться. Лучше берите деньгами.
Брать что-либо Бекшеев не собирался. И хотел было сказать, но почему-то промолчал. И еще ощутил, как краснеют уши.
– Колычев тоже придет. Ростовщик…
– Это запрещено.
– У него патент, – прогудел с заднего сиденья нынешний бывший главный полицмейстер. – Он этот… владелец частной банковской конторы. Как по мне, один хрен… извините, госпожа.
– Как по мне – тоже, – согласилась матушка охотно. – Стало быть, общество у вас имеется?
– А то… всем обществам общество. Такого нигде больше нету.
Она все-таки улыбнулась, и на мгновение показалось, что тот внутренний свет никуда не исчез. Но погас он довольно быстро.
– Тут уже недолго. – Медведь махнул вправо. – Поворачивай на Малую. Дом, конечно, может, для вашей светлости маловат. Он из этих… отчужденных в собственность. Выморочное имущество. Градоправитель пытался продать, да кому оно надо…
– Домик неплохой. Тут Гольская жила. Некогда ее семья на шахтах-то и разбогатела, да только… сыновья не вернулись. Муж еще раньше отошел. Она и жила-то одна, не хотела ни родню видеть, ни приживалок. Потом-то уже родственники явились, конечно, да духовную грамоту она честь по чести выправила. И не у нас. – Зима явно говорила об этой незнакомой женщине, чтобы уйти от других разговоров, от вопросов, которые Бекшеев мог бы задать, не зная еще, что он давно научился не спрашивать лишнего. – Свара тогда была изрядная. Судом грозились. Но градоправитель у нас… в общем, сами поймете.
Дом был тяжелым. Пожалуй, именно эта тяжесть, некрасивость его и бросилась в глаза. Ни колонн, ни портиков, ни воздушных балконов. Ровные какие-то рубленые линии, словно архитектору до боли было жаль тратить камень на всякую ерунду. Он шел прямо, потом вдруг загибаясь буквой «Г», выставляя к дороге гладкую, лишенную окон стену пристройки.
Каменные столбы обозначали ворота. А вот ограды не было. Колеса машины зашуршали по подъездной дороге, что протянулась от улицы к парадному входу. И снова – широкие рубленые ступени, причем явно несимметричные, слева они дальше уходят, скрываясь в каких-то растрепанных кустах. Справа ступени упирались в стену.
– Ключ я взял, – Османов вытащил из кармана связку, – вроде этот от дверей.
И снова.
Каменный дуб? Здесь? Темная древесина того насыщенного оттенка, который говорит, что дерево было повалено взрослым. А потому топор его не возьмет.
И ключ вошел в замок.
А дверь отворилась беззвучно. Сила? Выходит, что питающие кристаллы заменили? Почти мило.
Османов пошарил по стене, и вспыхнул свет.