Не выпускайте чудовищ из шкафа Демина Карина

Без окон.

Темные стены. Темный пол. Единственная лампочка под самым потолком кажется тусклой. И это хорошо. Диван. Ковер на полу. Стол у стены. Запах… запах нежилого дома.

– Помощь нужна? – Матушка поднялась и тоже заглянула. – Интересное место. Но враждебности я не ощущаю.

– Я…

Он покачал головой, прислушиваясь к себе. Боль? Не в ней дело, скорее в предчувствии, что скоро накроет. Прилива Бекшеев ждал. Измаялся ждать, но чтобы так и здесь?

Это от качки? Стресса?

– Кажется, скоро окно будет. – Он огляделся, пытаясь понять, не вызывает ли место отторжения. – Ты…

– Конечно. – Матушка давно научилась понимать без слов. – Я буду внизу. Надо будет багажом озаботиться. И прислугу нанять. Интересно, здесь в принципе можно нанять прислугу?

Дверь она притворила, но закрывать не стала.

Бекшеев же вытянулся на диване.

Дом.

Страж.

Остров этот.

Остров Дальний. Северная точка, пусть и не самая северная точка Российской империи, но почти что. Площадь… в голове крутились цифры.

Так и есть.

Прилив.

Или окно? Термин. Термины не отражают сути. Разум разгоняется. Остаточное явление, которое, как обещали, со временем пройдет. А он не хочет. Нет. Ему… нравится.

Факты.

Остров Дальний.

Население – около десяти тысяч человек. На бумаге если, то мало. А в людях? Кто из них?

Лица, лица…

Слишком много лиц. И он стиснул зубы, переживая первый спазм. Глаза заволокло красным, а мозг, подстегнутый болью, закрутил, мешая имена, цифры и снова имена.

Поехали.

Картинки.

Девушка на пороге дома.

– Вы понимаете, она не могла просто так взять и все бросить!

На ней белое платье чуть ниже колена. Широкая юбка. Синий горох. Чулки шелковые. Туфли с квадратными носами и квадратною же пряжкой. На левой – царапина. И сами туфли не новые, но за ними смотрят, как и за домом.

– Вот! – Ему суют в руки письма. – Посмотрите!

Писем много. Они разложены в несколько стопок и перевязаны ленточками.

Антонина Весновская, мещанка, владелица небольшого доходного дома, который позволял ей вести жизнь вполне спокойную.

До определенной поры.

Почему она? Почему из всех разум зацепил именно ее? Ну же!

Боль снова ослепила. И картинка сменилась.

– Не понимаю, что вы надеетесь найти. – Мужчина высок, выше Бекшеева, но этим не гордится. Скорее уж он рост свой воспринимает как некую помеху или даже неудобство. И горбится, сутулится, силясь казаться ниже. Его кожа желтовата. И зубы тоже. Он жует табак. – Матушка уехала. Вестей от нее нет. Я и подал заявку, стало быть, чтоб мертвою признали. А то ведь как дела-то вести?

Евдокия Сапоцкина, купчиха средней руки, пара лавок в уездном городке. И снова. Почему она?

Почему?!

– Надо же, какие важные люди! – Парень едва стоит, он молод и пьян настолько, что с трудом держится на ногах. И соображает так же туго. – Леська? А чего Леська? Нетути!

Он разводит руками и от движения этого заваливается на зад. Падает и хохочет, мерзко и пьяно, настолько, что нервы у Бекшеева не выдерживают. Он приходит в себя, когда глаза парня уже закатываются. Сам он хрипит, сучит ногами и пытается разжать бекшеевскую руку.

Слегка неудобно.

– А чего я… чего… – Парня трясет, и на Бекшеева он глядит с ужасом. И руку от шеи отнять боится. Так и замирает с этой прижатою рукой. Дышит с присвистом, и от этого дыхания долетает перегар. – Да не знаю я, куда Леська поехала! Вот богом клянусь, не знаю! – Он широко и бестолково крестится. – Это все Анька! С заявлением своим…

Анька – это его жена. Сухопара уставшая женщина, которая появляется позже. И лицо ее кривится.

– Опять нажрался…

Парень же от этих слов вжимает голову в плечи и смотрит на Бекшеева с надеждою.

– Это про Леську спрашивают.

Леська, или Алеся Викторовна Никанорова, мещанка тридцати семи лет. Незамужняя. Владелица двух квартирок и небольшой скобяной лавки, впрочем, весьма удачно расположенной.

– Уехала она. – Анька заваривает чай, какой-то совсем уж слабый. И пироги, помявшись, выставляет-таки на стол, пусть даже по лицу видно, до чего тяжело ей дается эта щедрость. – Уехала и сгинула. Вон уже полгода минуло. А у меня срок выходит. Доверенности. Она точно где-то померла… и мне бы признать… – Она заглядывает в глаза Бекшеева с надеждой. – Я… готова войти в положение… – Эти слова даются с трудом. И Анька мнет платок, простой, сатиновый. – Но, понимаете, с делами же надо разбираться. Лавка. Квартирки опять же…

– Куда она уехала?

Сейчас Бекшеев снова помнит все четко. И красноватые эти пальцы со слоящейся кожей. Они кажутся покрытыми мелкою рыбьей чешуей. И трещины на них. Синеву ногтей, покрытых ярким алым лаком. Но неровно. Да и облупился местами.

– Дык… женишок у ней был!

– По переписке, – соглашается Анька. – Я ей говорила, что это несерьезно.

– Письма сохранились?

И письма. И подарок. О нем вспоминает пьяненький парень, который явно лет на десять моложе своей жены. И та недовольно хмурится.

– Был! – Парень икает. – Точно! Помнишь, она ж еще показывала! Хвасталась. А ты ворчала, что какой-то это подарок…

Он находится в шкатулке с ниткой жемчуга, парой золотых колец, явно слишком маленьких для Анны, и брошью-бабочкой.

– Присвоила… Ну и стерва ты… А Леська все думала, что это горничная сперла. А выходит, что ты…

От зарождающегося супружеского скандала Бекшеев уходит, унося с собой письма и кристалл на цепочке. Камень и вправду выглядит странновато. На первый взгляд кажется стекляшкой, причем мутной, как старый лед. Но стоило снять перчатку, коснуться, и внутри капли вспыхивают искры.

Красная.

Синяя.

И снова красная. Бекшеев добавил каплю силы, и внутри камня расцвели узоры.

…Кристалл.

Феномен кристаллов альбита открыт в тысяча пятьсот тридцать четвертом году. Лейб-медик его императорского величества.

Нет.

Не то. Слишком много данных. Он не способен справиться с большим объемом данных.

Бумага.

Нужна.

Кофр. Багаж не доставили. Надеялся. Бумага и доска. Встать. Нет. Остаться. Запомнить.

Когнитивные функции нарушены.

Вдох.

Выдох.

Успокоиться. Взять под контроль хотя бы сердце, пока браслет не сработал. Вот так. Адреналиновый хлыст обостряет восприятие, и нужно пользоваться.

Бумага.

Нет бумаги. И грифельной доски нет. Он справится и так. Если дышать правильно. Глубокий вдох и медленный выдох. Очень медленный. Его учили.

Разрыв.

Возвращение в точку.

Кулон.

Альбест. Кристаллы. Природные или искусственные. Механизм синтеза… нет. Боковая ветвь. Нужно удержать разум на основной. Главное что? Главное, что с открытием свойств стоимость альбеста выросла. И долгое время кристаллы его, способные поглощать и сохранять магию, ценились куда дороже алмазов.

Все изменилось в начале двадцатого века, когда был открыт этот самый синтез в насыщенном поле. И сперва научились создавать кристаллы из альбестовой пыли, отходов производства. А уже потом, незадолго до войны, создали полноценное производство.

С нулевого цикла.

Голова гудит. Скоро окно закроется. Проклятье. Пользоваться.

Кристалл. Подвеска дешевая, а вот кристалл натуральный. Так ему сказали. И лаборатория подтвердила. Состав специфический. Примеси.

Место добычи.

Дальний.

Шахты. Частная собственность. Первые находки. Альбестовая лихорадка. Добытчики. Поселенцы. Попытка Японии вернуть остров. Вооруженные столкновения и едва ли не война.

Вмешательство его императорского величества Николая.

И переход шахт под руку государства. Концессии.

Разработки.

Победные реляции о невиданном богатстве жил. Переселение. Строительство. Порт. Военные суда. Организация охраны.

Дальше.

Скорее.

Иногда собственный разум кажется на диво неповоротливым. Но Бекшеев пытается.

Годы.

Тысяча восемьсот пятьдесят третий. И первый отчет о снижении добычи.

Пятьдесят седьмой. И полномочная комиссия. Глубинная разведка. И заключение: жила выработана. Вторая комиссия, на сей раз от института геологии. И под патронажем Особого отдела. Но заключение то же. Сам Вершинин спускается в шахты, где проводит четыре дня. И составляет отдельное заключение.

Шестидесятые. Шахты закрываются. Южная. Большая. И третья малая. Две продолжают работать. Вывоз оборудования. Уход компаний. Военные остаются. И городок.

Рыбаки.

Альбеста нет, но есть рыба. Киты приходят часто. И люди задерживаются.

Бекшеев поморщился, ощутив, как то ненавидимое им состояние прилива нормализуется. А ведь почти удалось. Почти понял…

Хотя на деле ничего-то нового.

Он потрогал нос, убеждаясь, что кровь-таки пошла. И теперь стекает по щеке. Щекотно. Он сдавил переносицу и открыл глаза. Мутит. Надо перележать немного. Погодить, пока отпустит.

Дверь отворилась беззвучно.

– Какао? – Матушка поставила чашку на столик. – Знаешь, тут на кухне какао… понятия не имею, сколько ему лет, как и сахару, но слышала, что они не портятся.

А вода вместо молока – так и вовсе мелочь.

– Спасибо. – Он закрыл глаза и убрал руку.

Ее пальцы пахнут химией, и запах этот тревожит, заставляя сжаться.

– Увидел что-нибудь полезное?

– Скорее уверился, что связь есть. – Он позволил ее силе проникнуть внутрь.

– Ты это и так знал.

Знал. С того момента, как камешек на цепочке попал в его руки. Выяснить происхождение натурального камня просто. Природный альбест многое хранит в своей памяти.

А дальше непонятно.

Камень родом из Дальнего, шахты которого закрыты с полсотни лет тому. И судя по тому, что он прочел, их выгребли дочиста, даже пыль и ту собрали.

Тогда откуда?

Если обрабатывался он относительно недавно. И… кем? Откуда? Из тех камней, что были вынесены добытчиками? Вполне возможно. И вынести могли задолго до открытия шахт. Вынести. Спрятать.

Сохранить.

А потом? Кто обработал альбест? Кто вдохнул в него жизнь, заставив отзываться на силу?

Кто подарил его старой деве? И главное, зачем?

Какао было невыносимо сладким, но Бекшеев допил до последней капли. Стало легче.

– Болит? – заботливо поинтересовалась матушка.

– Не сильнее обычного. – Он потрогал голову, убеждаясь, что никуда-то та не делась. – Даже… совсем не сильнее.

Головная боль медленно отступала.

– Когда багаж прибудет?

– Уже. Внизу, – матушка устроилась в низком кресле напротив и руки сложила, – твои доски в том числе. Скажи, есть высший смысл в том, чтобы тащить их за сотни верст?

– Не знаю. – Бекшеев потрогал переносицу. – Я к ним привык?

Глава 6. Отшельник

«…состоялось торжественное открытие памятника героям войны. Сам император возложил цветы, а примеру его воспоследовали многие, тем самым подтверждая, что жива еще память о подвиге…»

«Петербуржские ведомости»

Яжинский ждал меня за поселком.

Северный Плес – даже не деревенька, хутор, который со временем разросся. Ставил его еще дед Яжинского, бодрый старик, который протянул до ста семи, – я еще успела его застать.

А он, глянувши на меня когда-то, цыкнул сквозь зубы:

– Где это видано, чтоб бабы воевали.

Я ничего не ответила.

Ну да ладно. Не в том дело.

Яжинский стоял, и в полумраке – а день зимой отгорает быстро – видны были лишь очертания массивной фигуры. Он невысокий, коренастый, в плечах мало меньше Медведя. Седой. Волосы он собирал в хвост, а бороду стриг коротко.

В городе его опасались. Характер у Яжинского был еще тот.

– Чего случилось?

Дело не в нежити, которая ему мерещится, если на дорогу вышел.

Я выбралась из машины.

– Мишка, – тихо произнес Яжинский. – Пропал.

– Давно?

– Да со вчерашнего. Пошел… послал я его. Глянуть.

Он говорил медленно. Он в целом разговорчивостью не отличался, а тут приходилось. И каждое слово вымучивал.

– Думал, зашел. Далеко. В лес. Вернется. А нет.

Вторые сутки, стало быть. И Мишку знаю. Я всех тут, на Старом Плесе, знаю. Жена Яжинского ушла еще лет десять тому, сразу после старика. Помню эту худую на грани изможденности женщину. Седые волосы ее, стянутые простою лентой. И черную кофту. Черную же повязку на голове.

Сыновей у них было пятеро.

До войны.

После… Осип и Мишка.

– Искали?

– Начали. Как не пришел. Вторая ночь. Холодно. Будет ветер. – Он дернул головой.

– А сюда?

– Услышал.

Кивнула. Звук тут и вправду далеко разносится.

– Надо кого в город послать. К Медведю. Пусть людей собирает.

И совестно стало. Медведю сейчас только Мишки пропавшего и не хватает. Вот найду и выдеру мальца; небось, залез куда-то и… и мало ли, чего в лесу случиться может. Так-то зверья какого у нас нет. Да и людей опасных, не выживают туточки.

А вот ногу подвернуть… Или провалиться в старый раскоп или так какую ямину – это да, это случается.

– Не к Медведю, – сказала, борясь с желанием навязать это дело старому другу.

Он точно тогда задержится. А если Мишку сразу не найдут…

– Что так?

– Уходит Медведь. Сердце. На юга надо. В тепло.

Яжинский кивнул.

– Давно пора. Говорил.

Ну да, выходит, все знали, кроме меня. Вот же ж… скотство, скажем так.

– Новый начальник приехал. Сегодня. Маг. Но что за человек – сказать сложно. Только записку все одно послать стоит. Для порядку.

– Янка донесет.

– Темно…

– С Волохом отправлю.

Собаки и у него были, пусть не такие… к счастью, что не такие, как там, на войне, а самые обыкновенные волкодавы. Умные очень. И толковые. Да и Янке уже пятнадцать почти. И места здешние она получше меня знает.

Я вытащила лист и… Что писать-то?

Медведю просто черканула бы, чтоб людей поднимал и с завтрего, посветлу, пошли бы берег прочесывать. А этому? Он же не просто так. Он же ж аристократ. А поиски потерявшихся – это не совсем чтобы полиции дело. Вдруг да заупрямится?

Или еще чего запретит?

Матушке его? Целители к таким вещам серьезно относятся.

Тоже нехорошо. Получится, что и через голову и… будто он не самостоятельный.

Я вздохнула – всегда ненавидела эту гребаную писанину – и вывела на бумаге: «В поселении Северный Плес пропал подросток мещанского сословия Михаил Яжинский. Прошу поспособствовать в организации поисков».

Перечитала дважды.

Вроде и не совсем чтобы казенщина, но и вежливо так…

Запечатала. И перстень приложила, скрепляя листы.

– Пусть все-таки еще к Медведю заглянет, – со вздохом сказала я и накатала-таки вторую записку, которую просто сложила вчетверо. – Только не перепутайте. Погодь. И ко мне. Софья волноваться станет. Пусть скажет, что живая. Целая. Ну и заночует нехай.

И Софье записку нацарапала.

– Ты?

– Останусь. Место найдется?

Яжинский кивнул и, сплюнув, сказал:

– Нежить это.

– Да что ты уперся. Да нет тут нежити! Нет!

В другое время я бы смолчала. Кивнула бы, как всегда, а теперь вот как-то все одно к одному. И еще этот покойник, Софке выпавший.

Сжечь его надо бы.

И остальную колоду от греха подальше.

Яжинский повел тяжелой головой и поглядел на меня с жалостью.

– Она-то всякою бывает. Иную от человека не отличить.

Кого?

Переспрашивать бесполезно. Известно кого. Нежить. Ну да…

Я вытащила вязаную шапку. Фонарь еще работал, да и запасная зарядка имелась. Что еще? Старый рюкзак. Внутри – веревка, пара стальных крюков и такие же когти. Тонкие полоски полотна, закатанные в вощеную бумагу. Сигнальная ракета. Задубевшая от времени шоколадка.

– Где искали?

Вряд ли далеко. Да и кому искать-то? У них из мужиков остались Яжинский, Глебка, брат его младший, контуженный, да Мишка с Осипом. Васька еще, старший из внуков, и единственный пацан, прочие-то – девки вроде Янки.

Глебка с кровати редко встает. Осип… он совсем слабый был в прошлый раз. А Ваське тринадцать. Он-то себя взрослым считает, но Яжинский его далече от дома не пустит.

– Поблизу. Пока не шел в лес. – Он подстроился под мой шаг. – Собак пустил, но закружили. Натоптано тут. Мишка, он много где бывал. И пошел, зараза, один. Я ему.

И в этот миг что-то такое прорезалось в голосе, что заставило вздрогнуть.

Он ему… выпорет, как пить дать. И так, что Мишка воем выть будет. И клясться, что никогдашечки больше не сунется… куда? А где бы он ни был, туда не сунется.

Но это потом. Когда найдут.

Живым найдут.

Если… если еще найдут.

И этот страх – не найти, остаться еще и без Мишки – прорывался в нервных дерганых шевелениях пальцами. А я… мне тоже вдруг стало страшно.

Страх – он еще та зараза. Иной раз горло сожмет так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Куда он должен был пойти?

Страницы: «« 12345678 »»