Брестская крепость Смирнов Сергей

ТАРАН НАД БРЕСТОМ

Занимаясь розысками защитников Брестской крепости, встречаясь с участниками этой обороны, я столкнулся с любопытной историей, которая дотоле оставалась неизвестной и не была внесена в хронику Великой Отечественной войны.

Осенью 1954 года, когда я встретился в Ереване с Самвелом Матевосяном, он рассказал о воздушном бое, происходившем над Брестом в первый день войны, 22 июня 1941 года.

Это было около 10 часов утра, когда крепость была уже окружена и вела тяжёлый бой. Отбивая атаки немецкой пехоты в крепостном дворе, Матевосян и его товарищи видели, что несколько наших истребителей – «чайки», как тогда их называли, – ведут над Брестом бой с группой «мессершмиттов». Численное превосходство было на стороне противника, но советские лётчики сражались отчаянно и сбили два или три вражеских самолёта. Этот бой уже подходил к концу, как вдруг одна из наших машин устремилась навстречу «мессершмитту» и столкнулась с ним в воздухе. Охваченные пламенем, оба самолёта пошли к земле и скрылись из виду.

По словам Матевосяна, подвиг неизвестного пилота глубоко взволновал защитников крепости. Все они были уверены, что герой погиб, и отважный поступок его придал им новые силы в их невероятно трудной борьбе.

Позднее, когда удалось разыскать многих других героев крепости, некоторые из них тоже оказались очевидцами этого воздушного боя и полностью подтвердили историю, рассказанную Матевосяном.

До этого считалось, что первый воздушный таран в Великой Отечественной войне совершил 27 июня 1941 года лётчик-комсомолец Пётр Харитонов на подступах к Ленинграду, за что он был удостоен звания Героя Советского Союза. А теперь выходило, что такой же таран был сделан ещё в первый день войны, даже в самые первые её часы, над Брестом. Было бы крайне важно установить имя неизвестного лётчика. Но тогда я думал, что сделать это окажется невозможным.

В первый день войны в районе Бреста шли тяжёлые бои, противник продвигался в глубь нашей территории, и казалось, что в таких условиях подвиг лётчика, вернее всего, остался незамеченным и тем более вряд ли зарегистрирован в документах.

К счастью, я ошибся.

Однажды я был приглашён выступить перед коллективом одного авиационного училища. Это училище имеет славную историю, и среди его питомцев – несколько десятков Героев Советского Союза.

В клубном зале собрались курсанты, преподаватели, командиры. Я рассказал им о событиях в крепости и, так как тут сидели лётчики, упомянул о воздушном таране в районе Бреста, выразив сожаление, что, вероятно, имени героя лётчика нам никогда не удастся узнать.

По окончании вечера в клубном фойе ко мне подошёл преподаватель училища майор Захарченко.

– А ведь вы ошибаетесь, – сказал он мне, улыбаясь. – Напрасно вы думаете, что фамилия этого лётчика никому не известна. Я, например, знаю её.

Я думаю, вы поймёте, с каким нетерпением я стал его расспрашивать.

Накануне войны Захарченко, тогда ещё лейтенант, служил в 123-м истребительном авиационном полку, который располагался на аэродромах близ Бреста и охранял воздушные границы в этом районе. На рассвете 22 июня 1941 года лётчики приняли бой против воздушных сил врага.

– Около 10 часов утра, – рассказывал майор Захарченко, – на пятом или шестом вылете наших истребителей мы все стали свидетелями воздушного тарана. Один из лётчиков – как мне помнится, это был командир эскадрильи майор Степанов – израсходовал в бою свои патроны и таранил «мессершмитт». Лётчик погиб, и мы похоронили его на нашем аэродроме…

Больше ничего майор Захарченко сообщить не мог. Но и этого было достаточно: его свидетельство давало надёжную нить для поисков – номер части. И, вернувшись в Москву, я разыскал в военном архиве документы 123-го истребительного полка.

Там хранилась боевая история части, составленная офицерами штаба, и в ней я нашёл описание воздушных боев, которые вёл полк в районе Бреста. Среди скупых, лаконичных фраз полковой истории было и сообщение о первом воздушном таране. Но при этом обнаружилось, что майор Захарченко допустил две существенные ошибки – впрочем, тут нечему удивляться, ведь он рассказывал мне о событиях спустя пятнадцать лет. Во-первых, воздушный таран над Брестом совершил не майор Степанов, а лейтенант Пётр Рябцев. Во-вторых, сам герой при этом таранном ударе не погиб, а спасся на парашюте.

Вот что записано в истории 123-го истребительного авиационного полка о воздушном таране над Брестом:

«22/VI – 41 г. 4 истребителя – капитан Мажаев, лейтенанты Жидов, Рябцев и Назаров – вступили в бой с Ме-109. Самолёт лейтенанта Жидова был подбит и пошёл на снижение. Три фашиста, видя лёгкую добычу, сверху стали атаковать его, но капитан Мажаев, прикрывая выход из боя лейтенанта Жидова, меткой пулемётной очередью сразил одного „мессершмитта“, а второй фашист был подхвачен лейтенантом Жидовым и подожжён. В конце боя у лейтенанта Рябцева был израсходован весь боекомплект. Лейтенант Рябцев, не считаясь с опасностью для жизни, повёл свой самолёт на противника и таранным ударом заставил его обломками рухнуть на землю. В этом бою было сбито 3 фашистских истребителя при одной своей потере».

За этой первой записью следовали многие другие, и в них часто встречалось имя Рябцева. Как ни сухи и ни скудны были строки полковой хроники, все же они с уверенностью свидетельствовали, что Пётр Рябцев был одним из самых активных и отважных лётчиков своей части.

В конце июня полк был отозван с фронта в Москву и получил на вооружение новые Яки (самолёты конструкции А. С. Яковлева). Затем эскадрильям его поручили охранять воздушные подступы к Ленинграду, и Пётр Рябцев оказался на аэродроме Едрово. Немецкие самолёты рвались к городу Ленина, в небе шли непрерывные бои, и молодой лётчик в эти дни принял участие в десятках жарких воздушных схваток. 31 июля 1941 года Пётр Сергеевич Рябцев героически погиб в бою над своим аэродромом.

Там же, в военном архиве, нашлось и личное дело лейтенанта Петра Рябцева. Вот что я узнал из него.

Пётр Сергеевич Рябцев родился в 1915 году в большой рабочей семье, которая жила в заводском посёлке Красный Луч в Донбассе.

Окончив семилетку, 16-летний комсомолец Петя Рябцев поступил в заводскую школу ФЗУ, а потом работал в цехе этого завода электромонтёром. Когда комсомол призвал молодёжь вступить в ряды Воздушного Флота, Пётр Рябцев сразу же откликнулся на призыв. В 1934 году он становится курсантом авиационной школы и успешно заканчивает её.

В аттестациях и характеристиках, которые приложены к личному делу П. С. Рябцева, о нём говорится как о патриоте, хорошем товарище, инициативном, энергичном комсомольце, как о пилоте, хорошо овладевшем своей профессией. С 1938 года Пётр Рябцев – кандидат, а с 1940 года – член КПСС.

Это были лишь краткие, по-анкетному казённые сведения, но уже из них передо мной вставал образ юноши, смелого защитника Родины в годы войны.

Летом 1957 года я рассказал о лейтенанте Петре Рябцеве и о его подвиге в очерке, который был напечатан «Комсомольской правдой». Я надеялся, что родные и друзья Петра Рябцева прочтут его и помогут нам узнать больше о герое. Так и случилось.

В тот день, когда был опубликован очерк, в редакцию позвонил главный инженер одной из крупных подмосковных строек Филипп Рябцев, родной брат Петра. А ещё через две недели в газете появилась его статья. Это был рассказ о рабочей семье Рябцевых, вырастившей целое поколение молодых тружеников и воинов.

Глава этой семьи, Сергей Константинович Рябцев, 60 лет подряд проработал кузнецом в Донбассе на том же заводе. Он умер незадолго до того, как я начал искать следы его героически погибшего сына. А мать Петра Рябцева, Ирина Игнатьевна, была ещё жива. Женщина, родившая десять и вырастившая девять сыновей, она награждена орденом Материнской славы 1-й степени и жила в заводском посёлке вместе со старшими детьми.

Сергей Рябцев начал трудовой путь задолго до революции. Дружба с рабочими-большевиками привела его на дорогу революционной борьбы. Несколько раз он смело выступал перед хозяевами как защитник прав рабочих и пользовался любовью и уважением товарищей. В 1917 году, как только в Донбасс пришла Советская власть, Сергей Константинович Рябцев был избран первым председателем заводского комитета профсоюзов. А в 1924 году рабочие Донбасса послали его своим делегатом в Москву на похороны В. И. Ленина.

Человек, прошедший суровую жизненную школу, старый кузнец воспитал своих детей в духе лучших рабочих традиций, прививая им любовь к труду, преданность Родине и партии. Дружно жила эта большая семья.

До революции Рябцевы занимали маленькую квартиру – две комнаты, причём одна была отведена сыновьям. Все девять мальчиков спали на нарах, которые сколотил им отец. В доме была заведена строгая дисциплина, и отец внимательно следил за поведением сыновей. Например, уходя из дому, каждый из братьев – в том числе и взрослые – обязан был говорить, куда и на сколько времени он идёт. Дома у всех были свои обязанности по хозяйству – стирка белья, мытьё полов, заготовка дров, – которые мальчики неукоснительно и добросовестно выполняли, разгружая от работы мать.

После революции завод предоставил Рябцевым четырехкомнатную просторную квартиру. Жить семье стало легче. Старшие сыновья работали на том же заводе, где трудился их отец, младшие учились. И была в семье Рябцевых одна нерушимая традиция: когда кому-нибудь из сыновей исполнялось 16 лет и он заканчивал школу, отец покупал ему новый картуз и приводил к себе на завод. «Проработай три года, получи рабочую закваску, а потом самостоятельно решай свою судьбу. Ошибки не сделаешь», – говорил он.

И все девять сыновей прошли эту рабочую школу на заводе.

Трое братьев Рябцевых погибли в годы войны, защищая Родину. Федор был директором одного из ленинградских заводов и пал в 1941 году в народном ополчении под Можайском. Алексей, рядовой солдат-зенитчик, был убит под Гродно, а Пётр погиб, охраняя воздушные подступы к Ленинграду.

Два старших брата Рябцевы – Иван и Владимир – проработали всю жизнь на заводе, где 60 лет трудился их отец, и вышли на пенсию. Павел до сих пор работает там же токарем. Два брата – Александр и Виктор – были офицерами Советской Армии.

Филипп Сергеевич Рябцев вспоминал, как в начале июля 1941 года он однажды вечером, вернувшись со службы домой, нашёл под дверью небольшую записку от своего брата Петра. На клочке бумаги было второпях набросано:

«Дорогой братишка, был проездом, жаль, что не застал, времени в обрез, еду получать новую машину. Я уже чокнулся в небе с одним гитлеровским молодчиком. Вогнал его, подлеца, в землю. Ну, бывай здоров. Крепко обнимаю тебя, твою жинку и сына. Петро».

«Чокнулся» – это и было беглое упоминание о воздушном таране над Брестом.

Два месяца спустя Филипп Рябцев получил сообщение о гибели брата. Эту печальную весть получили также в Донбассе в семье Рябцевых, и тогда самый младший из братьев, Виктор, подал заявление в лётную школу, стремясь занять место Петра в боевом строю. Его желание было удовлетворено. Он окончил авиационное училище и сражался на фронтах. На его личном боевом счёту больше десяти сбитых фашистских самолётов. После войны Виктор Рябцев служил в авиации и летал на новейших реактивных машинах. Только недавно он вышел в отставку.

После опубликования статьи в «Комсомольской правде» и после того, как в январе 1958 года я выступил по Всесоюзному радио с рассказом о воздушном таране над Брестом, пришло несколько десятков писем. Мне писали родные и знакомые Петра Рябцева и просто радиослушатели и читатели. Взволнованное письмо, полное и материнской боли, и гордости за сына, прислала 74-летняя мать Петра Рябцева, Ирина Игнатьевна. Поделились воспоминаниями о герое друзья его детства, юности и бывшие боевые товарищи.

Но, конечно, самыми интересными были свидетельства участников того боя, в котором Пётр Сергеевич Рябцев совершил воздушный таран. Вот что написано в письме, полученном из Ленинграда:

«Вам пишет офицер запаса гвардии полковник Мажаев Николай Павлович, тот капитан Мажаев, который 22/VI – 41 года вместе с лётчиками лейтенантами Жидовым, Рябцевым и Назаровым вёл описанный Вами бой.

Динамика боя, если мне не изменяет память, описана правильно. В этом неравном бою, когда у нас на исходе были боеприпасы, встала необходимость выйти из боя. Лейтенант Пётр Рябцев, уже не имея патронов, совершает таран и этим приводит в смятение группу вражеских самолётов – они выходят из боя. Сам Пётр Рябцев покинул самолёт и благополучно приземлился, воспользовавшись парашютом. Таран Петра Рябцева – не случайное столкновение, как это иногда имело место в дни войны, не результат безвыходности положения, а сознательный, расчётливый, смелый и связанный с определённым риском манёвр бойца во имя победы.

Жаль Петра Рябцева, что рано погиб, а ещё больше жаль, что забыли о нём.

Пётр Рябцев погиб 31 июля 1941 года при взлёте в момент штурмового налёта большой группы самолётов «Ме-110» на наш аэродром.

Упал П. Рябцев в двухстах метрах от наблюдательного пункта штаба дивизии, в кустарник. Искали его два-три дня, и когда случайно обнаружили с воздуха, то оказалось, что самолёт был перевернут, шасси не убраны (он их, очевидно, не успел убрать), в районе бронеспинки и фонаря – осколочные пробоины; очевидно, он был поражён осколками в голову».

А вот как описывает памятный бой 22 июня 1941 года другой его участник, бывший лейтенант, а ныне полковник, Герой Советского Союза Георгий Жидов. Он описал его в газете «Советская авиация» 17 июля 1957 года.

«…Стояла ясная погода. Между девятью и десятью часами утра вражеские самолёты начали бомбить штаб одного нашего соединения, расположенного недалеко от аэродрома. Фашистских бомбардировщиков прикрывала группа истребителей.

Мы вылетели звеном: капитан Мажаев, лейтенанты Рябцев, Назаров и я. На высоте примерно 3500 метров нам встретилась группа самолётов противника – «Ме-109».

Завязался напряжённый бой. Атака следовала за атакой.

Наши лётчики старались держаться вместе, чтобы можно было прикрывать друг друга. Бой продолжался 8-10 минут. Встретив упорное сопротивление советских лётчиков, гитлеровцы решили пойти на хитрость. Четыре самолёта «Ме-109» вошли в глубокий вираж, а четыре продолжали с нами бой. Кроме того, «Хе-113» атаковали нас сверху.

Создалось очень трудное положение. Я пошёл в атаку на врага, а меня, в свою очередь, преследовал «мессер». Капитан Мажаев взял его под обстрел. Одновременно фашистские «Ме-109», ранее вышедшие из боя и набравшие вновь высоту, стремились атаковать Мажаева. Наперерез врагу ринулся лейтенант Рябцев. В пылу боя Пётр израсходовал боекомплект, а преградить путь к самолёту Мажаева надо было во что бы то ни стало.

Вот тут-то и созрело у отважного лётчика решение – таранить ведущий истребитель врага. Резко развернув свою «чайку», Рябцев пошёл на сближение с противником.

Видно, фашист не хочет уступать. Но его нервы не выдерживают: гитлеровец накреняет самолёт и пытается уйти вниз. Но поздно! Рябцев своим самолётом ударил по вражеской машине. И тут же истребители, немецкий и наш, пошли к земле. Вскоре в воздухе появилось белое пятнышко – парашют. Мы, занятые боем, не смогли определить, кто спускался на нём. Как потом стало известно, парашют раскрылся у Рябцева, а гитлеровец врезался в землю вместе со своим самолётом…»

Итак, не могло быть никаких сомнений в достоверности воздушного тарана над Брестом, совершенного в первый день войны между девятью и десятью часами утра. Этот подвиг был документально закреплён в истории 123-го истребительного полка и подтверждён участниками воздушного боя. Героическая легенда, которую рассказали мне несколько лет назад защитники крепости, теперь превратилась в быль, в боевой подвиг донбасского паренька Петра Рябцева.

И когда я писал об этом подвиге в «Комсомольской правде», я, конечно, думал, что таран, совершенный Рябцевым над Брестом, был самым первым воздушным тараном Великой Отечественной войны. И вдруг обнаружилось, что я ошибался. Письма читателей и радиослушателей принесли мне совершенно неожиданные известия. Боевая история нашей авиации оказалась ещё более удивительной и славной, чем я предполагал.

Сначала московский слесарь Федор Ильин сообщил мне, что около шести часов утра в первый день войны в приграничном местечке Выгоде, между Белостоком и Ломжей, он видел, как неизвестный советский лётчик на самолёте «У-2» таранил атаковавший его «мессершмитт» и погиб сам, сгорев вместе со своей машиной, которая упала недалеко от дома, где жил тогда Ильин.

Однако вслед за этим письмом пришли два других – от лётчиков-комсомольцев А. Загоруйко, В. Кабака и Ю. Малецкого и от бывшего сержанта 12-го истребительного авиаполка Алексея Шанина из Волгоградской области. Они рассказали мне о воздушном таране лётчика младшего лейтенанта Леонида Бутелина, служившего в одном полку с Шаниным. Леонид Бутелин ещё в 5 часов 15 минут утра 22 июня 1941 года таранил «Юнкерс-88» над своим аэродромом Боушев, в 30 километрах от города Станислава, на Западной Украине. Сам он при этом погиб.

Оказалось, что таран 22-летнего белорусского комсомольца Бутелина записан в истории 12-го авиаполка. И я решил, что он и был первым тараном Великой Отечественной войны. Но прошло несколько дней, и почта принесла новые, неожиданные сюрпризы.

Два бывших лётчика – подполковник в отставке Андрю-ковский из Ярославля и полковник запаса Молодов из Киева – сообщили, что 22 июня ещё около 5 часов утра, то есть через полчаса после начала войны, их сослуживец по 46-му истребительному авиаполку, старший лейтенант Иван Иванович Иванов, в районе Млынов, близ города Дубно, на Украине, таранил в бою «Хейнкель-111». Погибший при этом таране старший лейтенант Иванов за свой подвиг был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.

Позднее комсомолец Корчевный из Херсона прислал мне газету «Правда Украины» со статьёй, где приводилась цитата из боевой истории 46-го полка, с описанием подвига И. И. Иванова.

Казалось, теперь уже не было сомнений: первым лётчиком, таранившим в воздухе вражескую машину в первый час войны, следовало признать уроженца Московской области, старшего лейтенанта Ивана Иванова. Но чудеса продолжались: позднее выяснилось, что в это же самое время, около 5 часов утра, на другом участке фронта, у городка Замбров, таранил в бою «мессершмитт» лётчик 124-го истребительного авиаполка, младший лейтенант Дмитрий Кокорев. Об этом мне сообщил старший лейтенант Львов, приложивший к своему письму выдержку из полковой истории, где описан подвиг Кокорева. Сам лётчик, подобно Рябцеву, остался жив после тарана, вернулся в свою часть и был награждён орденом Красного Знамени. Кокорев погиб уже позже, 12 октября 1941 года, над аэродромом Сиверская, защищая воздушные подступы к Ленинграду.

Вот к каким неожиданным результатам привели меня поиски следов неизвестного лётчика, таранившего около десяти часов утра над Брестом вражеский самолёт. Словно разматывался сказочный клубок – так развёртывалась передо мною героическая история нашей авиации в первые часы Великой Отечественной войны. Пётр Рябцев, таран которого произошёл между девятью и десятью часами утра. Неизвестный советский лётчик, в шесть часов утра таранивший «мессершмитт» в районе местечка Выгоды на маленьком самолёте «У-2». Младший лейтенант Леонид Бутелин, совершивший свой подвиг в пять часов пятнадцать минут утра. И, наконец, два лётчика – Иван Иванов и Дмитрий Кокорев, которые совершили воздушные тараны около пяти часов утра.

Но за кем же всё-таки остаётся первый таран в Великой Отечественной войне, спросит читатель: за Ивановым или за Кокоревым? Думаю, что установить это со всей точностью будет просто невозможно. Да и важно ли это в конце концов?

Пусть все эти имена – Дмитрия Кокорева и Ивана Иванова, Леонида Бутелина и Петра Рябцева – будут отныне и навсегда вписаны в боевую историю нашей авиации, и страна воздаст должное памяти отважных лётчиков, которые грудью прикрыли небо Родины в грозный час войны.

ВСТРЕЧИ ГЕРОЕВ

Весной 1957 года я отправился в длительную поездку по Союзу. К этому времени откликнулось уже больше 300 участников обороны, и надо было встретиться с ними, записать их воспоминания, с их помощью прояснить некоторые события тех героических дней.

Интерес к обороне Брестской крепости и её защитникам был повсюду очень велик, и в краях и областях местные власти охотно пошли навстречу моим просьбам. Я заранее давал знать о дне приезда и сообщал адреса бывших защитников крепости, которые живут на территории этой области или края. Героев обороны вызывали в областной или краевой центр, мы с ними выступали на предприятиях, в клубах, школах, библиотеках, а в свободное время я записывал их воспоминания. Так я объехал больше двадцати областей Российской Федерации, Украины и Белоруссии.

Сколько за это время было удивительных встреч, радостных свиданий, неожиданных открытий!

То в вестибюле гостиницы кинутся обниматься однополчане, впервые встретившиеся после войны, и плачут, и смеются, и ощупывают один другого, словно не веря глазам.

– Друг!.. Живой!.. А я-то думал, уж и косточек нет…

То разговорятся двое участников обороны, служившие в совсем разных полках, вроде и незнакомые прежде. А потом неожиданно выясняется, что дрались они рядом, даже ранены были одной и той же немецкой гранатой и один другого вытаскивал из-под огня. И удивлённо, радостно хлопают друг друга по плечу.

– Так это был ты?.. Ах, мать честная!.. А помнишь?..

То после очередного нашего выступления кто-нибудь из слушателей, волнуясь, уже ждёт у дверей зала одного из защитников крепости, и, обнявшись, долго плачут они друг у друга на плече: вместе пробедовали годы в гитлеровском лагере, вместе холодали, и голодали, и товарищей хоронили замученных. А вокруг в сочувственном молчании толпой стоят другие слушатели, и женщины утирают платочками слезы, а мужчины неловко промаргиваются и отводят в сторону влажно заблестевшие глаза.

Первая встреча произошла в кубанской столице – Краснодаре. На Кубани бывших защитников крепости оказалось больше, чем в какой-либо другой области, – около сорока человек. Тридцать из них съехались в краевой центр, и городская гостиница «Краснодар» превратилась частично в своеобразное общежитие героев Бреста. Другие постояльцы её то и дело с любопытством наблюдали их встречи.

Вот сельский учитель Константин Горбатков, высокий, худой, горбоносый, тискает в объятиях могучего здоровяка Ивана Михайличенко – главного агронома Калниболотской машинно-тракторной станции – и кричит столпившимся вокруг товарищам:

– Это же мой старшина… Старшина роты нашей!..

Вот Анатолий Бессонов, Владимир Пузаков, Николай Тяп-ченко – однополчане из 44-го «гавриловского» полка – обступили только что приехавшую на эту встречу из станицы Абинской жену своего погибшего командира, кого они влюблённо звали «Чапаем», – Василия Ивановича Бытко. А вот и сам глава «краснодарского гарнизона» брестцев Пётр Михайлович Гаврилов сердечно приветствует вдову своего бывшего сослуживца. Гостиница гудит радостными, возбуждёнными голосами, и, когда участники обороны весёлой толпой отправляются на выступление в переполненный зал краевой библиотеки, краснодарцы на улицах провожают их взглядами, объясняя друг другу:

– Герои Брестской крепости пошли.

Выступлений было множество – в военной части и в школе, в педагогическом институте и в Обществе по распространению знаний, вечер в Доме офицеров, на котором недавно награждённым защитникам крепости крайвоенком торжественно вручил ордена и медали, и большая встреча с трудящимися города в Доме политического просвещения.

Четырехдневное пребывание участников обороны в Краснодаре закончилось весёлым товарищеским ужином, организованным для них местными властями. В этот вечер в ресторане «Кубань» за длинными столами, поставленными «покоем», собрались и гости, и хозяева – работники краевых советских и партийных органов. В строгом, печальном молчании поднялись все, отдавая дань памяти павшим в боях товарищам. Зазвучали радостные тосты за живых героев, за их трудовые успехи, заиграл небольшой оркестр, и полились песни предвоенной поры – и «Три танкиста», и «Прощальная комсомольская», и «Москва моя». А потом вышел на середину зала знатный комбайнёр из станицы Васюринской, бывший курсант полковой школы 455-го полка Василий Чёрный и отплясал для начала «Русскую» со всем казацким пылом и жаром. И пошло, разгораясь, веселье под дробный стук каблуков, под дружное прихлопывание в ладоши, с выкриками, с удалым присвистом. Плясали и «сам товарищ старшина» Михайличенко, и Лидия Алексеевна Бытко, и Анатолий Бессонов, и однорукий, но по-спортивному ловкий Пузаков, и генерал Черняк – военный комиссар Краснодарского края. И, когда уже около двух часов ночи мы вдвоём с П. М. Гавриловым отправились на вокзал, к поезду, чтобы ехать в Ростов, на перроне нас провожал почти весь «краснодарский гарнизон» брестских героев, приехавших сюда прямо с ужина.

В Ростове на вечере в Доме офицеров вместе с нами выступали бывший боец 333-го полка, слесарь одного из ростовских заводов Константин Коновалов, участник обороны Брестского вокзала электромонтёр Иван Игнатьев, приёмная мать Александра Филя, Нина Степановна Москвичева, и Константин Комиссаренко – до войны боец 44-го полка. Комиссаренко работал тогда шофёром на легковой машине и возил командира полка майора Гаврилова. Теперь он один из руководителей крупной транспортной конторы в Ростове.

Когда после этого вечера мы вернулись в гостиницу, Комиссаренко со смехом рассказал нам историю своей первой встречи с Гавриловым, которая произошла за два или три месяца до того.

Он был безмерно рад, когда узнал из моих радиопередач, что его полковой командир жив и здоров, и тотчас же написал ему в Краснодар. Гаврилову письмо Комиссаренко тоже принесло большую радость. Так много связывало этих двух людей, за долгие годы проехавших бок о бок в кабине машины тысячи и тысячи километров и по мирным дорогам, и по опасным дорогам войны в суровую зиму 1939/40 года, в дни финской кампании. Они были не только шофёром и пассажиром-начальником, но и настоящими душевными друзьями. И теперь, списавшись, они решили встретиться в самое ближайшее время.

Случилось так, что Гаврилов вскоре приехал в Ростов. Он известил телеграммой Комиссаренко и назначил ему день и час встречи. Как было условлено, Комиссаренко пришёл в назначенное время в гостиницу. И хотя Гаврилов где-то задержался часа на полтора, он терпеливо ждал.

И тут ему пришла в голову мысль проверить, узнает ли его в лицо бывший командир. Дело в том, что внешность Комиссаренко за эти годы сильно изменилась. Гаврилов помнил молодого, безусого солдата, а сейчас его бывший шофёр стал представительным сорокалетним мужчиной, который к тому же уже много лет носил солидную бороду.

Комиссаренко попросил дежурного по гостинице сказать Гаврилову, что посетитель не дождался его и ушёл, а сам сел тут же, в вестибюле, на диване.

Прошло ещё с полчаса, и запыхавшийся Гаврилов вбежал в вестибюль. Мельком взглянув на бородатого мужчину, сидевшего на диване с газетой, он бросился к дежурному:

– Где тут меня человек ждёт?

Узнав, что гость ушёл, он опешил.

– То есть как ушёл?.. – растерянно переспросил он. – Не может быть…

Он был явно раздосадован и расстроен. Комиссаренко поднялся с дивана.

– Простите, а кто вас ожидал? – обратился он к Гаврилову.

Тот с недоумением посмотрел на этого бородача, неизвестно почему вмешавшегося в разговор.

– Друг один… – с досадой сказал он и махнул рукой.

– Его не Костей зовут? – лукаво спросил Комиссаренко.

– Костей, Костей! – встрепенулся Гаврилов. – Вы его знаете? Где же он?

– Здесь.

– Да где же здесь? Покажите, где он, – нетерпеливо требовал Гаврилов.

– Вот он! – Едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, Комиссаренко постучал пальцем себя в грудь.

Гаврилов озадаченно глядел на него. Потом, пригнувшись и пристально всматриваясь в бородатое смеющееся лицо, медленно подошёл поближе.

– Не может быть… – пробормотал он словно про себя. И вдруг скомандовал: – А ну закрой бороду! Мешает!

Комиссаренко, смеясь, прикрыл её ладонью. И тотчас же с радостным криком «Костя!» Гаврилов кинулся к нему. До поздней ночи сидели они тогда в гостиничном номере и не могли досыта наговориться.

Как раз в эти дни в Харькове произошла другая любопытная встреча двух однополчан и товарищей Константина Комиссаренко.

Механик одного из харьковских строительных предприятий Сергей Дёмин до войны был тоже шофёром легковой машины 44-го полка. Ему обычно приходилось заменять Комиссаренко, когда тот ремонтировал машину или уезжал в отпуск, и возить в это время Гаврилова. Конечно, оба шофёра были друзьями. Другим закадычным другом Дёмина был полковой библиотекарь Николай Белоусов, красивый стройный черноволосый парень, с которым они нередко коротали свободные вечера.

Правда, у Белоусова было не так много свободных вечеров. Почти весь свой досуг он проводил в клубе, где был главным актёром драматического кружка. Он мечтал когда-нибудь работать в театре, и друзья так и прозвали его «Колька-артист».

Дёмин и Белоусов вместе были в крепости и сражались оба в группе старшего лейтенанта Бытко. В последние дни обороны они потеряли из виду друг друга, в разное время попали в плен и уже больше не встречались.

И вдруг шестнадцать лет спустя, как-то в воскресенье, идя в густой толпе пешеходов по центральной харьковской площади Тевелева, Сергей Дёмин заметил впереди себя человека, показавшегося ему очень знакомым. Он прибавил шагу, почти догнал этого прохожего и, зайдя сбоку, заглянул ему в лицо. Сомнений не было: это шёл Николай Белоусов, почти не изменившийся, только повзрослевший, но такой же красивый, без единой сединки в густых чёрных волосах.

Дёмин немного приотстал, замешался в толпу позади Белоусова и, негромко сказав: «Колька-артист!» – спрятался за спинами прохожих.

Белоусов резко остановился, удивлённо оглядываясь по сторонам. Не заметив Дёмина, он решил, что ему почудились эти слова, и зашагал дальше. И тотчас же снова услышал весёлый, дразнящий голос:

– Колька-артист!

На этот раз спрятаться Дёмину не удалось. Белоусов разглядел в толпе его улыбающееся лицо и сразу узнал друга:

– Сергей! Дёмин!.. Откуда?

И они, радостно хохоча и похлопывая друг друга по спине, стали обниматься тут же на площади под любопытными взглядами прохожих.

Оказалось, что прозвище «Колька-артист» теперь уже вполне оправдалось. Николай Степанович Белоусов был даже заслуженным артистом РСФСР, ведущим актёром Орловского драматического театра, приехавшего в эти дни на гастроли в Харьков. И в тот же вечер Дёмин вместе с другими харьковчанами в переполненном зале театра аплодировал искусству своего друга и боевого товарища.

Об этой встрече мне рассказал Сергей Дёмин, когда через несколько дней после поездки в Ростов я приехал в Харьков. В этом городе тоже оказался целый «гарнизон» защитников крепости, пополненный ещё «мальчиком из Бреста» – поэтом Романом Левиным, который на вечерах, состоявшихся там, с неизменным успехом читал харьковчанам и свой «Медальон», и новое стихотворение «Кто сказал, что герои не плачут?», посвящённое послевоенным встречам участников Брестской обороны.

Потом были встречи в Запорожье и Днепропетровске, в Луганске и в столице горняков – Донецке, городе, окружённом шахтами и терриконами. Семеро защитников крепости, съехавшихся сюда со всей Донецкой области, единодушно решили, что впредь они будут ежегодно собираться в День Победы – 9 мая – вместе со своими семьями по очереди у каждого из них. На следующий год первая такая встреча состоялась в посёлке Новгородском Дзержинского района, где на шахте имени Артёма работает горным мастером бывший курсант полковой школы 44-го полка Иван Ленко. Весь коллектив шахты во главе с руководством, с партийной и профсоюзной организациями принял участие в этой встрече героев. Судя по фотографиям, которые после праздника прислали мне донецкие брестцы, встреча была организована с широким шахтёрским гостеприимством, и за длинными столами, поставленными в саду, весь этот день царила атмосфера бурного дружеского веселья.

Во время поездки по Поволжью мне довелось встретиться с защитниками крепости в Саратове и в возрождённом городе-герое Волгограде, памятные места которого мне показывали живущие там участники Брестской обороны – учитель Виктор Ягупов и шофёр Иосиф Косов. В Астрахани собралось пятеро героев крепости, и один из них – Михаил Воронёнке, бывший заместитель политрука из полка Гаврилова, а теперь инвалид, лишившийся обеих ног, – приехал из дальнего села Марфино, находящегося в глубинном районе области. Как ни тяжела была для него эта поездка, он, узнав о том, что собираются защитники Бреста, потребовал отвезти его в Астрахань. Колхоз доставил Вороненко туда в кабине грузовика, и он участвовал во всех выступлениях, причём товарищи всякий раз вносили его на сцену на руках.

Горький и Ярославль, Воронеж и Орёл, Тамбов и Брянск, Калинин и Ленинград, Смоленск и Могилёв – всюду были встречи со старыми друзьями, новые знакомства с участниками обороны, выступления на заводах и в колхозах, в институтах и школах, в клубах и воинских частях. Эта многомесячная поездка, плодом которой явились десятки тетрадей с записанными в них воспоминаниями защитников крепости, закончилась в столице Белоруссии – Минске. Там не только происходил сбор местного «гарнизона брестцев», но и состоялось торжественное вручение ордена Отечественной войны герою крепости и партизану-подрывнику одного из отрядов Брестского соединения Федору Журавлёву. Журавлёв недавно оправился после тяжёлой болезни сердца, и орден вручали ему дома, за праздничным столом, где собрались и товарищи по обороне крепости, и сослуживцы, и представители военкомата. То была не первая боевая награда смелого партизана, пустившего под откос много гитлеровских эшелонов. Но этот орден, полученный за Брестскую оборону, был особенно дорог ему, ибо для тех, кто сражался в крепости, трагические дни её защиты всегда остаются глубоко сокровенной и близкой сердцу памятью, самой тяжёлой, но и самой почётной страницей биографии человека.

ТАМБОВСКАЯ «МАМА» И ЕЁ «ДЕТИ»

О тамбовском землячестве защитников Брестской крепости стоит рассказать отдельно. История этого «гарнизона» неразрывно связана с именем одной женщины, которую участники обороны, живущие в Тамбове и области, недаром называли своей «мамой».

В 1956 году я получил письмо от пенсионерки из Тамбова Ольги Михайловны Крыловой. В нём она рассказывала мне свою историю – печальную историю совершенно одинокого и больного человека.

В первые дни войны около Бреста погиб её единственный сын. Муж Ольги Михайловны тоже был на фронте и после победы возвратился с окончательно подорванным здоровьем. Вскоре он умер.

Ольга Михайловна работала бухгалтером в одном из тамбовских учреждений. После смерти мужа работа была единственным содержанием её жизни, и только в коллективе сослуживцев она чувствовала себя нужным, полноценным человеком. Опустевшая комната стала тягостным напоминанием о счастливом прошлом, и она старалась меньше бывать дома.

Казалось, что судьба решила быть жестокой до конца с этой женщиной. Ольга Михайловна тяжело заболела. Все чаще болезнь приковывала её к постели, сначала на недели, потом на месяцы. Пришлось уйти на пенсию, оставить службу, и это было новым ударом для неё. Подолгу лёжа в больнице или дома, где приходилось прибегать к помощи соседей, она порой уже думала, что не поправится. Человек, привыкший всю жизнь быть на людях, она органически не переносила своего вынужденного одиночества и безделья и считала себя окончательно выбитой из жизни и никому не нужной.

На больничной койке она слышала мой радиорассказ о Брестской обороне. Он взволновал её, тем более что там, под Брестом, пятнадцать лет назад отдал свою жизнь её любимый сын. И когда вскоре в здоровье её наступило временное облегчение, Ольга Михайловна написала мне. «Не могу ли я чем-нибудь быть полезной в поисках героев Брестской крепости? – спрашивала она. – Мне так хочется ещё послужить людям».

В то время на радиопередачи откликнулись два участника обороны крепости, живущие в Тамбове. Я послал их адреса Ольге Михайловне, прося повидаться с ними, записать их воспоминания и отправить мне. Она выполнила эту просьбу немедленно и с истинно бухгалтерской точностью.

Но Ольга Михайловна не остановилась на этом. Она по собственной инициативе стала искать других защитников крепости в Тамбове и Тамбовской области. Оказалось, что здесь живёт немало бывших участников обороны, главным образом бойцов 393-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона, формировавшегося до войны в большой мере из тамбовцев. Этот дивизион, как известно, составлял основное ядро гарнизона Восточного форта, оборонявшегося под командованием майора Гаврилова.

С помощью уже известных защитников крепости Ольга Михайловна отыскивала их товарищей, так же добросовестно записывала воспоминания и присылала мне. Вскоре тамбовское землячество брестцев насчитывало уже больше десяти человек. Все это были, как правило, люди нелёгкой судьбы. Один по возвращении из плена был несправедливо осуждён, в прежние годы отбывал наказание и оставался ещё не реабилитированным, нося в душе незаживающую моральную травму. Другой, с расстроенным войной здоровьем, нуждался в срочном отдыхе и лечении. У третьего были тяжёлые жилищные условия, четвёртый долго не мог добиться пенсии, пятому нужна была материальная помощь.

И Ольга Михайловна приняла горести этих людей так же близко к сердцу, как свои несчастья. Она сделалась своеобразным ходоком по делам героев Брестской крепости.

Теперь эту женщину постоянно можно было встретить то в обкоме, то в горкоме партии, то в горсовете, то в прокуратуре, в собесе, в военкомате, в городских органах здравоохранения. Она добивалась пересмотра дела и реабилитации несправедливо осуждённого, новой квартиры для нуждающегося в жильё, выхлопатывала бесплатную путёвку в санаторий, денежную ссуду, пенсию. Одинокая женщина, она вдруг превратилась неожиданно для себя как бы в мать большой семьи с острыми, неотложными нуждами, с десятками самых разнообразных дел, которые надо уладить, устроить, подтолкнуть. И тамбовские защитники крепости стали в самом деле ласково звать её «наша мама» и несли к ней все свои радости и беды, как несут к родной матери. Она сделалась близким человеком в их семьях, участницей семейных дел, советчицей и помощницей. И теперь, стоило ей заболеть, слечь в постель, как один за другим являлись новые друзья и питомцы, их жены, матери, и снова ожила опустевшая было комната, и Ольга Михайловна уже совсем не ощущала себя одинокой и ненужной.

И самое удивительное было в том, что даже болезнь начала отступать и она стала чувствовать себя теперь гораздо лучше. Реже приходилось лежать в постели, все реже её укладывали в больницу, словно настоятельность чужих дел, которыми она была теперь поглощена, прогоняла и ослабляла недуг. Как могла она лежать, когда снова свалился в остром припадке эпилепсии герой крепости, а сейчас местный художник Саша Телешев, когда надо помочь в трудоустройстве Ивану Солдатову, надо поехать в соседний город Кирсанов навестить участника обороны Василия Солозобова и помочь его жене, у которой только что родился ребёнок, а потом подтолкнуть дело с реабилитацией Серёжи Гудкова.

Сергея Гудкова, тоже бойца 393-го дивизиона, Ольга Михайловна нашла позже других. В крепости он был тяжело контужен, потерял речь, стал подвержен нервным припадкам и в таком состоянии пережил годы плена. Видимо, особенно жестокий и бездушный бериевский следователь после войны несправедливо объявил пособником врага этого тяжело искалеченного, дёргающегося и почти немого человека. Гудков отбыл наказание и теперь жил на родине, в Тамбове, жил в трудных условиях и с кровоточащей душевной раной, ещё более обострявшей его болезнь.

Со всей своей энергией Ольга Михайловна принялась поправлять его судьбу. Мы с ней добились пересмотра его дела в прокуратуре, и незаслуженное обвинение в измене Родине было полностью снято с него. Вслед за тем Гудкову установили пенсию, выдали денежное пособие и, наконец, предоставили новое удобное жильё. И во всём этом большую роль сыграли хлопоты О. М. Крыловой. Удивительно, что и тут, как в случае с Ольгой Михайловной, болезнь тоже начала отступать: здоровье Сергея Гудкова улучшается, к нему возвращается речь, реже происходят нервные припадки, и, окружённый дружеской заботой и человеческим вниманием товарищей, он чувствует себя вернувшимся к жизни.

С помощью Ольги Михайловны удалось найти ещё одного интересного героя крепости, о котором я знал до этого, но считал его погибшим.

Ещё в первые годы поисков несколько защитников Восточного форта рассказали мне о смелости своего товарища, бойца 393-го дивизиона Ивана Серегина.

– Это было на четвёртый или пятый день обороны. Только что огнём счетверённого пулемёта была отбита очередная атака врага. После боя человек 10-15 защитников форта собрались в комнате на втором этаже казарм дивизиона по соседству с тем помещением, где стоял пулемёт.

Артиллерия противника, как всегда после неудачной атаки, начала обстреливать форт. Но никто не уходил в укрытие – к обстрелу привыкли.

И вдруг в разбитое окно влетел снаряд. Уже на излёте он упал на пол в самом центре комнаты, вертясь волчком.

В первое мгновение все застыли. Потом кинулись ничком на пол, прижавшись всем телом к доскам и закрыв глаза в ожидании взрыва.

Снаряд перестал вертеться и лежал, чуть дымясь, ещё горячий. Взрыв мог произойти каждую секунду.

Внезапно один из лежавших на полу бойцов – это был Иван Серегин – вскочил на ноги, склонился над снарядом, схватил его в руки и, подбежав к окну, выбросил наружу. Затаив дыхание люди снизу искоса следили за ним. Снаряд не разорвался ни у него в руках, ни внизу, на камнях двора. А Серегин, морщась, потирал руки, слегка обожжённые горячим снарядом, и чуть посмеивался в ответ на похвалы товарищей. Как мне сказали, Иван Серегин впоследствии погиб.

Для меня было приятной неожиданностью узнать от Ольги Михайловны, что Иван Петрович Серегин жив-здоров и работает в автобазе слесарем по ремонту автомобилей. Когда в 1957 году я приехал в Тамбов, он пришёл в обком партии вместе с товарищами. Они при нём рассказывали о происшествии со снарядом, а этот худой высокий человек со спокойными, неторопливыми движениями лишь усмехался, слушая их, словно недоумевая, почему так много внимания уделяют такому «пустячному случаю».

НА ПАМЯТНЫХ РАЗВАЛИНАХ

Надо признаться: плохо, не по-хозяйски относимся мы нередко к славным реликвиям Великой Отечественной войны. Может быть, именно потому, что так много было героического в этой войне, что оно в те годы стало бытом и повседневностью, вошло как бы в привычку, мы и теперь, словно по инерции, порой равнодушно проходим мимо, когда время и небрежение стирают с лица нашей советской земли следы неповторимых подвигов, которые, сохранившись, понесли бы сквозь череду будущих поколений удивительный, простой и великий образ человека и воина сороковых годов, не остановившегося ни перед какими жертвами, чтоб спасти мир от страшной власти фашизма. Тяжело и обидно бывает видеть, как исчезают и разрушаются многие памятники нашей славы.

Я приехал впервые в Брестскую крепость летом 1954 года и застал там картину разрушения и запустения. На её территории стояла воинская часть, в окрестностях Бреста шло строительство домов для командного состава, и военные строители, которым не хватало кирпича, взрывали остатки полуразрушенных крепостных казарм, пополняя так фонды стройматериалов. Уничтожались стены, на которых кое-где ещё сохранились рвущие душу прощальные надписи, оставленные погибшими героями. Кольцо казарм на большом протяжении было разрушено до основания не столько обстрелом и бомбёжкой военной поры, сколько преступно-равнодушными руками послевоенных хозяев крепости.

Лишь незадолго до этого по чьему-то приказу были взорваны довольно хорошо сохранившиеся трехарочные ворота центральной цитадели, около которых в 1941 году шли такие жестокие бои. Сапёры готовились взорвать здание бывшей церкви, господствующее над центром крепости и до того изрытое пулями и осколками снарядов, что уже один его вид красноречиво говорит зрителю о ярости происходившей тут борьбы.

Надо было принимать срочные меры, пришлось писать тревожные письма в Министерство обороны и в правительство. Только тогда массовое разрушение крепости было приостановлено и памятные развалины взяты под охрану государства. Но ещё и после этого разбитные военные хозяйственники иной раз по ночам наведывались сюда за кирпичом, и то одна, то другая полуразрушенная стена оказывалась разобранной. Положение изменилось, лишь когда в крепости был открыт музей.

Его открыли по решению Министерства обороны в дни Октябрьских праздников 1956 года, вскоре после того, как здесь побывали участники обороны. Он расположился в восстановленном отрезке казарм, примыкавшем к трехарочным воротам, там, где в период боев находился штаб сводной группы во главе с Зубачевым и Фоминым.

То был очень маленький, скромный музей – он занимал тогда всего несколько комнат в казарменном здании. Но ведь, по существу, музеем была вся обширная территория крепости. И уже первые месяцы его существования показали, что недостатка в посетителях не будет. Поток людей, стремившихся побывать в крепости, возрастал с каждой неделей.

Пограничный Брест – это парадное крыльцо нашей страны. В многочисленных поездах, проходящих через его станцию, советские люди едут в западные страны, тут постоянно проезжают наши делегации, направляющиеся за границу. Тысячи иностранных туристов, едущих к нам со всех концов Европы, впервые вступают на советскую землю здесь, на перроне Брестского вокзала.

И большинство этих пассажиров старается воспользоваться стоянкой поезда в Бресте, чтобы побывать в крепости, осмотреть её музей. На машинах и поездах сюда всё время приезжают экскурсии из соседних и дальних городов и сел Союза, прибывают иной раз целые школы, пионерские отряды, воинские части.

Летом и осенью 1957 года мне довелось прожить несколько месяцев в крепости, и я своими глазами видел, как велик интерес народа к событиям, происходившим здесь в 1941 году, как стремятся люди попасть на эти овеянные славой развалины, поклониться памяти героев легендарного гарнизона.

То выстроится у ворот крепости большая колонна машин, которая привезла за 300 километров рабочих Минского автомобильного завода. Они выехали ещё ночью, в субботу, чтобы иметь возможность провести воскресенье в крепости и вернуться в Минск поздно вечером.

То на десятке грузовиков приедут из района Луцка, с Западной Украины, колхозники и привезут с собой огромный венок из живых цветов, который торжественно возлагают у статуи воина с автоматом, стоящей на берегу Мухавца рядом с музеем. То раскинут свои палатки на Центральном острове крепости белорусские пионеры, совершающие летний поход по местам нашей боевой славы. То приедет из Киева в полном составе лучший класс одной из школ – оказывается, весь учебный год школьники боролись за первенство, дающее право совершить летом поездку в Брестскую крепость. То из Москвы прибывают представители пионерской дружины имени полкового комиссара Фомина. И экскурсоводы не успевают водить посетителей по крепости, а в комнатах музея всегда толпится народ.

Впрочем, в эти «дни пик» добровольными экскурсоводами всегда становились живущие в Бресте участники обороны – Григорий Макаров и Михаил Игнатюк, а также жены погибших командиров – Анастасия Аршинова-Никитина, Дарья Прохоренко, Матрёна Акимочкина, Татьяна Семочкина и другие. Посетители с особым интересом слушали рассказы этих людей, переживших здесь, в крепости, трагические дни июня – июля 1941 года.

Со всех концов Союза приезжают поклониться памятным для них развалинам бывшие защитники крепости. В 1957 году впервые после войны посетил эти места один из героев обороны – пограничник 17-го отряда, ныне актёр Львовского театра, Сергей Бобрёнок. И коллектив того отряда, который теперь охраняет границу на Буге, поднёс своему почётному гостю дорогой подарок – зелёную фуражку, символ принадлежности к пограничным войскам. Немного позже побывал тут участник обороны Восточного форта, киевлянин Михаил Ивушкин. Его приезд закончился неожиданной радостью – он нашёл сына, которого считал погибшим. Маленького Толю, оставшегося в 1941 году без отца и матери, умершей тогда же, усыновил и воспитал осмотрщик вагонов станции Брест Владимир Лапицкий. Теперь оба Ивушкина живут в Киеве, поддерживая дружескую связь с приёмными отцом и матерью Толи.

Воспользовавшись отпуском, привёз сюда подростка-сына знатный шахтёр из Донбасса, герой обороны Иван Ленко. Дружной группой приехали навестить крепость её бывшие защитники, живущие в Ленинграде, – морской инженер Иван Долотов, каменщик Иван Васильев, кандидат медицинских наук хирург Юрий Петров, директор одного из магазинов Александр Никитин. Всей семьёй, с женой и дочерью, остановился на несколько дней в Бресте, чтобы посетить памятные места, друг Пети Клыпы – старший лейтенант Пётр Котельников, проездом в отпуск из воинской части в ГДР.

А в Книге почётных посетителей музея, кроме имён участников обороны, каждый год появляются новые известные имена советских и иностранных государственных и политических деятелей, знатных людей, мастеров культуры. Все они побывали в крепости и оставили в книге свои записи, полные уважения к памяти павших героев, восхищения подвигом советских воинов, совершенным двадцать с лишним лет назад на первом рубеже родной земли.

За полтора послевоенных десятилетия совсем иным стал Брест. Из пыльного, типично провинциального городка он превратился в нарядный, обсаженный цветами город-сад, с чистыми, укутанными в густую зелень каштанов и лип улицами, с широкими красивыми площадями, с множеством новых благоустроенных домов, общественных зданий, памятников. Он и по внешнему виду, а не только по местоположению становится все более настоящим парадным подъездом страны социализма. Но, как бы ни рос, ни расширялся, ни украшался город, главной и любимой достопримечательностью его всегда остаются памятные и ныне бережно охраняемые развалины и остатки укреплений славной крепости, которые составляют гордость не только Бреста, но и всей нашей Родины.

КРУГ СЛАВЫ

Этот день, воскресенье, 25 июня 1961 года, начался в Бресте необычно. С утра, словно было Первое мая, в разных концах города слышались звуки оркестров, праздничные колонны принаряженных горожан зашагали через центр, направляясь в сторону крепости. По Каштановой улице, ведущей к северным крепостным воротам, валом валил народ. В густой толпе, гудя, медленно тянулись колонны грузовиков, в кузовах которых сидели колхозники. Съезжались гости из всех районов области, шёл чуть ли не весь Брест. Реяли флаги, пестрели плакаты и лозунги, но особенно обращало на себя внимание то, что почти каждый из идущих или едущих в крепость держал в руках цветы – то несколько нарядных пионов из своего сада, то скромный букет ромашек, колокольчиков, незабудок, собранных в поле или в лесу.

Брест торжественно отмечал 20-летие героической обороны крепости.

К этим торжествам готовились тщательно и загодя. Давно уже шло переоборудование музея; теперь он получал в своё распоряжение все большое здание восстановленной казармы, где раньше занимал лишь одно крыло. Из центра крепости выселили воинскую часть. Вечерами после работы в каждое воскресенье сюда приходили трудиться группы жителей Бреста – город заботился о том, чтобы к празднику привести в идеальный порядок обширную территорию крепости. Разбирали ненужные груды камней, выпалывали разросшиеся сорняки, заливали асфальтом дорожки, разбивали новые цветники и клумбы.

Правительство Белоруссии отпустило значительные средства на проведение торжеств. Для участия в празднике было вызвано около пятидесяти героев обороны из разных районов страны. Но приехало больше ста – одних послали за свой счёт предприятия и учреждения, другие прибыли по собственному почину. В течение нескольких дней празднично украшенный Брест радушно принимал почётных гостей.

На вокзале прибывающих поездами встречали пионеры с цветами, представители местных властей, атаковали фоторепортёры, кинооператоры, журналисты. И прямо там, на перроне, каждому защитнику крепости прикалывали на грудь маленький скромный значок – алую кумачовую ленточку с оттиснутым на ней силуэтом Холмских ворот цитадели с их характерными зубчатыми башнями. По такому значку жители Бреста могли узнать героя обороны, приветствовать его, проявить к нему уважение, оказать гостеприимство. И все эти дни люди с алыми ленточками на груди были в центре всеобщего внимания.

Приезжали отовсюду, из всех областей и республик, из самых дальних краёв страны. Даниил Абдуллаев – из Азербайджана, Александр Филь – из Якутии, Владимир Фурсов – из Алма-Аты, Сергей Бобрёнок – из Львова, Илья Кузнецов – из Красноярского края, Григорий Еремеев – из Киргизии, Николай Морозов – из Донбасса, Самвел Матевосян – из Армении, Пётр Кошкаров – из Москвы, Максудгирей Шихалиев – из Дагестана, Федор Журавлёв – из Минска, Алексей Маренин – из Кировской области, Филипп Лаенков – из Ташкента. Тут были люди всех специальностей, всех профессий – и вологодский кузнец Виноградов, и московский инженер Романов, и учитель из Котельнича Исполатов, и брестский колхозник Оскирко, и кубанский агроном Михайличенко, и николаевский шофёр Семененко, и пенсионер из Калининской области Зориков, и минский писатель Махнач, и орловский артист Белоусов, и ленинградский врач Петров, и офицер Котельников, и крымский железнодорожник Котолупенко. И опять были встречи, узнавания, радостные слезы и долгие воспоминания.

На праздник прибыли делегации из Минска, из Москвы, представители ЦК КП Белоруссии, Министерства обороны СССР, Советского комитета ветеранов войны, Союза писателей СССР. К этим дням в городе открылась выставка произведений белорусских художников и скульпторов на темы Брестской обороны, и защитники крепости осмотрели её 24 июня. А вечером проходило торжественное заседание в городском театре, где были оглашены многочисленные приветствия, а потом каждому участнику обороны и жёнам погибших героев первый секретарь обкома партии А. А. Смирнов вручил памятные благодарственные грамоты областных и городских организаций.

Но, конечно, главное торжество должно было состояться на следующий день в самой крепости.

В эти дни опустели городские цветочные хозяйства, были оборваны цветы во всех частных садах. С предприятий молодёжь выезжала после работы на машинах в окрестные поля и леса и собирала там огромные охапки цветов. И в то утро крепость была похожа на живой сад.

Толпы людей с цветами затопили весь Центральный остров, где должно было происходить торжество. От широких стеклянных дверей перестроенного и отремонтированного здания нового музея асфальтовая дорога вела к центру острова, где возвышалась большая трибуна с полукруглыми крыльями, а перед ней, закрытый пока полотном, поднимался камень будущего памятника героям обороны. Слева от музея, на обочине дороги, тянущейся по берегу Мухавца и вдоль остатков кольцевого здания казарм, стояли в парадном строю войска Брестского гарнизона и пограничники. По этой дороге, опоясывающей восточную часть Центрального острова, предстояло пройти круг славы защитникам крепости. А по обе её стороны, разливаясь по всему острову, густо, плечом к плечу, стояли десятки тысяч людей с цветами в руках.

Взошли на трибуну руководители области и города, почётные гости. Зашевелились музыканты сводного военного оркестра, приготовились кинооператоры и фоторепортёры.

Но праздник начался необычно. Слева от трибуны, в сотне метров, высилось полуразрушенное здание казарм, где когда-то располагался 84-й полк. И вот наверху, на изломанном гребне темно-красной кирпичной стены, появился человек с трубой в руках. Медленно поднёс он её к губам, и оттуда, с вершины славных руин, над крепостью прозвучал сигнал «Слушайте все!».

Этим трубачом был Пётр Клыпа, сейчас токарь брянского завода, а в прошлом мальчик-трубач Брестской крепости, воспитанник музыкантского взвода 333-го полка, маленький герой обороны, «советский Гаврош», как его теперь называют. Ему была доверена честь трубным сигналом возвестить начало торжества.

Едва в сразу наступившей тишине смолк голос его трубы, как трубачи сводного оркестра трижды мощно повторили этот сигнал.

И тотчас же распахнулись стеклянные двери музея, и оттуда вынесли знамя. Знамя тоже было необычным: укреплённое на древке полотнище облегал прозрачный целлофановый чехол, защищая его от пыли и дождя. То было боевое знамя Брестской крепости, прошедшее сквозь огонь в одном из главных бастионов обороны – в Восточном форту, пролежавшее пятнадцать лет в земле, – знамя 393-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона. И нёс его сейчас человек, в дни боев хранивший это знамя на своём теле, спасший от врага, а потом нашедший его для потомков, – кузнецкий металлург Родион Семенюк. А по обе его стороны почётным эскортом шли ассистенты знаменосца – Герои Советского Союза Пётр Гаврилов и Михаил Мясников, прославленные герои крепости Самвел Матевосян и Раиса Абакумова.

За знаменем из дверей музея выливалась на крепостной двор толпа людей с алыми значками на груди – участники обороны и жены погибших героев.

Оркестр грянул «Священную войну», и под звуки песни-гимна первых дней Великой Отечественной войны герои крепости прошли через толпу к трибуне. Они встали перед ней широким полукругом, а в центре знаменосец Семенюк и его ассистенты поднялись на небольшой постамент.

Начался митинг. Приветствовали героев труженики Бреста, представители делегаций, выступал П. М. Гаврилов, говорила о бедствиях войны жена погибшего командира обороны Александра Андреевна Зубачева. А потом первый секретарь обкома партии А. А. Смирнов, председатель горсовета А. А. Петров вместе с Гавриловым и Зубачевой под музыку Государственного гимна сняли полотно с серого гранитного камня, на котором высечена надпись: «Здесь будет сооружён монумент в честь героической обороны Брестской крепости в июне – июле 1941 года».

Рядом с трибуной чернела груда свеженакопанной земли. То была земля, взятая отсюда же, из Брестской крепости, из тех мест, где шли особенно жестокие бои, земля, политая кровью героев. Длинной чередой в строгом молчании участники обороны подходили сюда, брали горсть этой земли и клали её к подножию будущего памятника. А из толпы одна за другой выходили группы жителей Бреста с большими венками и букетами цветов и укладывали их вокруг камня. Это было целое море зелени и цветов.

Снова пронёсся над крепостью сигнал трубачей «Слушайте все!». Спустился с постамента Семенюк со знаменем, и, выстраиваясь за ним колонной, герои крепости под звуки марша двинулись в свой круг славы по Центральному острову.

Кричала и аплодировала толпа, сквозь которую они проходили, перекатами «ура!» приветствовал их торжественно застывший строй воинской части, и на всём протяжении этого круга славы пёстрый ливень цветов сыпался на них со всех сторон. Цветы падали перед ними, густо устилая дорогу, и герои шагали по этому живому красочному цветочному ковру.

Они шли, взволнованные до глубины сердца, со слезами на глазах, многие открыто плакали. В самом деле, что должны были чувствовать в эти минуты они, люди, прошедшие суровый, тернистый путь войны, плена, горя и бедствий и теперь идущие по дороге славы, по пути, усыпанному цветами, среди восторженных криков приветствующего их народа?!

Помню, я забеспокоился, когда увидел в шеренгах героев Владимира Ивановича Фурсова. Он шёл, вытирая заплаканные глаза и тяжело припадая на свою искусственную ногу. Я знал, что каждый шаг мучителен для него, а он отправился почти в двухкилометровый путь.

Час спустя, когда мы увиделись в залах музея, я упрекнул его:

– Как же вы пошли, Владимир Иванович?

Он устало и серьёзно взглянул на меня:

– Я бы три раза прошёл этот путь, если бы было можно, – ответил он, и я понял его чувства.

Завершив круг славы, колонна героев вернулась к трибуне. И теперь мимо них парадом прошли войска гарнизона и пограничники. Мне приходилось не раз видеть парады на Красной площади в Москве – этот оставлял не меньшее впечатление. Молодые солдаты 1961 года, их офицеры, словно желая выразить все своё восхищение подвигом героев 1941 года, печатали гулкий, сотрясающий землю шаг, в безупречном равнении шеренга за шеренгой проходя перед защитниками крепости и их боевым знаменем.

Потом было открытие музея. П. М. Гаврилов перерезал ленточку у входа, и первыми осмотрели его новые экспозиции участники обороны. А за ними светлые просторные залы, которые сделали бы честь и столичному музею, затопила многотысячная толпа посетителей.

Час спустя, сфотографировавшись на память с гостями на зелёном склоне земляного вала, все собрались в северо-восточной части крепости на закладку парка Героев. Там уже были приготовлены молодые деревца, выкопаны ямы, стояли автоцистерны с водой.

Было трогательно видеть, как героев крепости, сажавших деревья, обступали группы жителей Бреста, помогая им. Один держал дерево, другой помогал засыпать яму, третий бежал с ведром за водой для поливки. И каждый из участников обороны написал на маленькой бирочке, привязанной к стволу саженца, свою фамилию, имя, отчество и адрес. Это были как бы персональные деревья, сразу же взятые на учёт и отданные под наблюдение брестским пионерам. Они следят за состоянием деревьев и переписываются с героями, которые их посадили. И с той поры каждый защитник крепости, из тех, кому не довелось быть тогда на торжественной церемонии, впервые приезжая в Брест, обязательно сажает в этом парке Героев своё личное дерево. Пройдут годы, и тенистый разросшийся парк в крепости станет любимым местом отдыха жителей города.

Уже позже этот почин получил дальнейшее развитие. Возникла мысль превратить всю крепость в заповедный мемориальный парк, в музей героизма нашего народа. В Бресте был создан постоянный общественный совет по увековечению памяти о героической обороне крепости. На его обращение откликнулись ботанические сады и дендрарии страны. Сюда шлют отовсюду ценные редкие породы деревьев и кустов, приезжают специалисты-садоводы, идут посадки фруктовых деревьев, и эта земля, изрытая железом войны, пропитанная кровью героев, все больше одевается в густой зелёный покров.

В то праздничное воскресенье герои обороны долго бродили по крепости. Группами боевые товарищи шли на те места, где они сражались, клали там, на развалинах, цветы в память павших друзей, рассказывали о боях посетителям. Именно тогда минский фотокорреспондент Белорусского телеграфного агентства Михаил Ананьин сделал замечательную фотографию, которую можно поставить рядом со знаменитым снимком Марка Ганкина.

На развалинах, среди кусков развороченного взрывом бетона, приникнув всем телом к каменной глыбе, опустив на руку лицо, весь во власти нахлынувших воспоминаний, стоит человек. У него нет ноги, и рядом к камню прислонён костыль. Этот человек – Владимир Иванович Фурсов, который уже на костылях, без протеза, натрудившего ему ногу, пришёл сюда, на место, где он сражался, где искалечила его на всю жизнь вражья пуля. И рядом с ним, также поглощённые воспоминаниями, задумчиво смотрят на эти камни однополчане Фурсова – служащий из местечка Жабинка Яков Коломиец, прораб минской строительной организации Павел Сиваков и председатель колхоза на Брестщине Марк Пискун.