Брестская крепость Смирнов Сергей

БРЕСТСКИЙ ВОКЗАЛ

Несколько лет назад за границей вышла книга воспоминаний известного гитлеровского диверсанта подполковника Отто Скорцени, военного преступника, который после разгрома фашистской Германии нашёл себе безопасное убежище во франкистской Испании. Это тот самый Скорцени, что в годы войны со своей шайкой отборных головорезов выполнял самые ответственные поручения Гитлера и его генералов: похитил у союзников арестованного Муссолини в 1943 году, а зимой 1945 года, переодевшись в американскую военную форму, во главе своих диверсантов сеял панику в тылах войск Эйзенхауэра в дни их поражения в Арденнах. Книга его, весьма саморекламная, так и называется «Легион Скорцени». На одной из её страниц есть любопытное упоминание о Брестской крепости.

Оказывается, Скорцени побывал в Бресте в первые дни войны и, видимо, имел самое прямое отношение к действиям гитлеровских диверсантов в нашей пограничной полосе. Впрочем, об этом он не обмолвился ни одним словом. Зато не лишена для нас интереса та оценка упорства защитников крепости, которая дана здесь.

«Русский гарнизон цитадели, – пишет автор, – в буквальном смысле слова вёл борьбу до последнего патрона, до последнего человека». Скорцени рассказывает, как он однажды под огнём выполз на гребень крепостного вала и видел усеянный трупами гитлеровских солдат двор цитадели.

И вдруг несколько ниже этого упоминания о крепости я наткнулся на строки, в которых описывалось событие, тогда ещё неизвестное мне.

«То же самое было в районе Брестского вокзала, – писал Скорцени. – Там войска противника сосредоточились в глубоких вокзальных подвалах и отказывались сдаваться. Как я узнал позже, пришлось затопить подвалы, так как оказались неудачными все другие попытки взять вокзал».

Так из этих строк, написанных врагом, я узнал о том, что не только в крепости, но и на Брестском вокзале происходила упорная и, видимо, долгая борьба.

В 1955 году, приехав в Брест, я обратился в управление железнодорожного узла и просил свести меня со старыми служащими, работавшими на станции ещё до войны. Побеседовав с некоторыми из них, я наконец нашёл человека, принимавшего участие в событиях, о которых пишет Отто Скорцени. Это был старший диспетчер железнодорожного узла А. П. Шихов. Он провёл восемь дней в подвалах вокзала и оказался свидетелем этой упорной обороны. По его словам, вокзал защищали несколько десятков наших военных, во главе которых стояли какой-то лейтенант, политрук и старшина с голубыми, авиационными петлицами на гимнастёрке. Никаких фамилий А. П. Шихов не помнил и утверждал, что все, кто был в подвалах, погибли в боях. Я узнал от него некоторые подробности этих боев, но всё же и после нашей беседы с ним оборона вокзала по-прежнему оставалась «белым пятном».

Но вот год спустя почта принесла мне большое письмо от электромонтёра Ивана Игнатьева из города Ростова-на-Дону. Бывший сержант одной из авиационных частей, стоявших в 1941 году в районе Бреста, Иван Игнатьев случайно оказался в день начала войны на Брестском вокзале и стал участником его обороны. Он сражался там с группой товарищей по службе под командованием старшины – того самого, о котором вспоминал диспетчер Шихов. Игнатьев называл старшину Басовым и сообщал о нём немало интересного, а также подробно писал мне о многодневных боях за вокзал.

Позднее, пользуясь воспоминаниями Игнатьева, я рассказал об этой обороне по радио, и тогда откликнулись и другие её участники – капитан буксирного теплохода Днепро-Бугского пароходства Николай Ломакин, живущий сейчас в городе Пинске; инвалид войны Фома Зазирный из города Канева Черкасской области; когда-то зенитчик, а сейчас слесарь паровозного депо в Новгороде Анатолий Пинчук; бывший сержант авиационной части, ныне учитель из посёлка Новая Ляда Тамбовской области Алексей Русанов; житель Запорожья Владимир Дубинский; Игорь Кислов из города Орска Оренбургской области и т. д. Они дополнили картину, нарисованную Игнатьевым, новыми важными подробностями и помогли исправить одну допущенную им существенную ошибку – фамилию старшины, руководившего обороной, ростовчанин помнил неточно. На самом деле старшину звали не Басовым, а Павлом Петровичем Басневым, и он был родом из Ивановской области, где позднее мне удалось разыскать его родных.

Вот как складывалась история героической и трагической обороны Брестского вокзала по воспоминаниям её участников, обороны, которую с полным правом можно назвать родной сестрой славной защиты Брестской крепости.

В субботу, 21 июня, на вокзал Бреста прибыла группа сержантов одной из наших авиационных частей. Часть эта стояла в лагерях около границы, но команда была послана к месту постоянного расположения полка в местечке Пружаны Брестской области, чтобы там принять бойцов нового пополнения и начать с ними занятия. Командовал группой старшина-сверхсрочник Павел Баснев.

В Пружаны надо было ехать поездом, который отходил только в 6 часов утра на следующий день. Военный комендант станции приказал старшине и его товарищам переночевать на вокзале. Они погуляли по городу, посмотрели в вокзальном агитпункте кинофильм и остались на ночлег в этом же зале. Здесь же расположилась небольшая группа бойцов-зенитчиков, которые везли в свою часть партию сапог, полученных на складе в Бресте, и ночевало несколько других военных пассажиров, тоже ожидавших утренних поездов.

В полусумраке наступающего рассвета все были разбужены близкими взрывами. Выбежав на привокзальную площадь, Баснев и его спутники увидели широкое зарево в стороне границы и столбы снарядных разрывов, то и дело вскидывавшиеся на железнодорожных путях у вокзала. Сомнений не оставалось – началась война.

Прежде всего следовало позаботиться о боеприпасах – сержанты ехали со своими винтовками, но патронов у них было мало. Баснев кинулся назад, в вокзал, разыскивать военного коменданта. К счастью, на вокзале оказался небольшой склад оружия и боеприпасов железнодорожной охраны, и через полчаса маленький отряд старшины и ещё несколько групп наших бойцов в полной боевой готовности заняли оборону на западных подступах к станции, чтобы прикрывать отправку поездов на восток.

Между тем вокзал заполнялся людьми. Из города сюда сбежались местные жители, семьи военных в надежде уехать на поезде в сторону Минска. Но немецкие снаряды то и дело рвались на путях, и удалось отправить лишь два-три коротких состава, погрузив только малую часть пассажиров, которые все прибывали.

Звуки перестрелки постепенно приближались. Потом показалась группа пограничников, отступавших от железнодорожного моста на границе. Они присоединились к Басневу и его товарищам.

Вслед за тем на дороге, ведущей к вокзалу, раздался треск моторов, послышались пулемётные очереди, и наши бойцы впервые увидели своих врагов. Десятка два немецких мотоциклистов с пулемётами на колясках мчались к станции, иногда постреливая по сторонам, видимо больше для острастки.

Их подпустили почти вплотную и встретили дружным залпом. Колонна резко затормозила, словно наткнувшись на невидимую преграду. Машины опрокидывались, съезжали в кювет, стараясь развернуться. В несколько минут всё было кончено, и едва ли половина мотоциклистов успела на полной скорости умчаться назад.

Победа воодушевила людей, но радоваться было рано. Не прошло и часа, как издали снова послышался шум моторов. На этот раз противник оказался посерьёзнее – к вокзалу подходили немецкие бронетранспортёры с автоматчиками. Силы были неравными – с одними винтовками бойцы не могли долго держаться против бронированных машин. Пришлось отойти в здание вокзала и отстреливаться из окон.

Вокзальные помещения уже были забиты людьми – главным образом женщинами и детьми. Между тем снаряды все чаще падали у вокзала и раза два пробили стеклянный потолок зала ожидания; появились убитые и раненые среди пассажиров. Надо было искать более надёжное убежище.

Под всем зданием Брестского вокзала раскинулась обширная сеть подвалов, разделённых как бы на отсеки бетонными перегородками. Сюда, в эти помещения – тёмные или полутёмные там, где они освещались небольшими окнами, выходящими наружу на уровне земли, – хлынула толпа людей, скопившихся на вокзале, заполняя все подземные отсеки. И сюда же, теснимые врагом, вскоре вынуждены были отойти и военные. Теперь сам вокзал был в руках гитлеровцев, а внизу, под ним, около сотни наших бойцов держали оборону, поражая противника выстрелами из подвальных окон.

Немцы сделали попытку ворваться в подвал через дверь, ведущую туда со стороны вокзального ресторана. Но как только офицер и группа солдат открыли дверь и спустились на несколько ступенек по лестнице, из тёмной глубины подвального коридора грянули выстрелы. Офицер и один из солдат упали убитыми, а остальные опрометью кинулись бежать назад. В этот день немцы уже не пытались войти в подвалы и лишь два или три раза через рупоры обращались к осаждённым с призывом сдаться в плен и выжидали, надеясь, что обстановка заставит советских бойцов сложить оружие.

А обстановка и в самом деле становилась критической.

Многие сотни мирных людей – детей, женщин, стариков – тесно набились в отсеки подвалов. Говорят, что здесь собралось вначале до двух тысяч человек. Дети плакали, женщины порой бились в истерике, мужчины, растерянные и подавленные, не знали, что предпринять. И только горсточка военных с винтовками и гранатами, то и дело стрелявших из окон, без колебаний выполняла свой долг, свою боевую задачу. Этот подвал стал их боевым рубежом, и они были готовы стоять тут насмерть.

Но чтобы оборона была крепкой, ей необходим крепкий тыл. А тыл подземного гарнизона, хотя его трудно назвать так – ведь он был здесь же, где и фронт, – этот «тыл» отнюдь не способствовал укреплению обороны подвала. Все эти растерянные, охваченные тревогой люди, подверженные панике женщины, голодные, плачущие ребятишки создавали атмосферу крайней нервозности, невольно угнетавшую бойцов. Как ни зорко наши стрелки сторожили окна, все же гитлеровским солдатам удавалось иногда незаметно подобраться сбоку и забросить гранату то в одно, то в другое помещение. Гранаты рвались в толпе пассажиров, убивали, ранили детей, женщин, и каждый раз при этом возникала такая паника, что военные лишь с большим трудом наводили порядок. Да и кормить эти сотни людей было нечем – маленький склад вокзального буфета, находившийся здесь, наполовину растащили, прежде чем его успели взять под охрану. Впрочем, все равно для такой массы народа продуктов не хватило бы даже на день.

Выход оставался один – отправить всех штатских наверх, в немецкий плен. Тут, в подвалах, их все равно ожидала смерть от пуль, от гранат врага и от голода. В плену они могли уцелеть и сохранить своих детей. И штатским было приказано выходить. Исключения допускали только для коммунистов – по предъявлению партийного билета им разрешали остаться и вручали оружие.

К утру 23 июня подвал опустел. Теперь здесь остались только те, кто защищал его с оружием в руках, – всего около сотни человек. Военный комендант станции, очевидно, был убит ещё во время боя на привокзальной площади, и командование принял на себя какой-то молодой лейтенант-артиллерист, который недавно окончил училище и ехал через Брест к первому месту своей службы. К сожалению, никто из уцелевших защитников вокзала не помнил его фамилии: все звали лейтенанта просто по имени – Николай. Неизвестна была и фамилия политрука Кости, ставшего комиссаром этого подвального гарнизона. Третьим организатором и руководителем обороны был старшина Павел Баснев. Потом, уже в последние дни боев, он болел, порой не мог даже ходить, и его заменяли тогда сержанты Федор Гарбуз и Алексей Русанов.

Рассказывают, что вместе с военными в подвалах осталась одна женщина, по имени Надя. Кое-кто вспоминает, что якобы до войны она работала следователем Брестской прокуратуры. Надя взяла на себя уход за ранеными, как ни трудна была такая задача в этих тяжких условиях.

Не было ни медикаментов, ни бинтов. Но многие пассажиры, отправленные наверх, оставили в подвалах свои чемоданы. Там нашлось бельё, которое и пустили на бинты.

В первые дни не было и воды. Лишь кое-где на полу зеленели затхлые, вонючие лужи. Эту воду цедили через ткань и пытались пить, хотя каждый глоток вызывал тошноту. Потом бойцы обнаружили под потолком подвала колено водопроводной трубы и с трудом сломали его. Теперь у осаждённых появилась питьевая вода.

Немного лучше обстояло дело с едой. В складе буфета ещё оставались ящики с печеньем, конфетами и мешки с кусковым сахаром. При строгой экономии этих запасов могло хватить более или менее надолго. Но уже вскоре положение изменилось к худшему.

Весь первый и второй день гитлеровские агитаторы через рупоры пытались уговорить подвальный гарнизон прекратить сопротивление, обещая ему «почётную» капитуляцию. Чтобы смутить осаждённых, передавались ложные известия о падении Москвы и Ленинграда, о том, что Красная Армия повсюду прекратила сопротивление. Впрочем, последнее доказать было трудно: совсем близко от вокзала, километрах в двух-трех к юго-западу, не умолкая, гремело сражение – слышались орудийные выстрелы, взрывы снарядов и бомб, взахлёб строчили пулемёты. Это дралась окружённая Брестская крепость, и сознание того, что рядом ведут борьбу товарищи, помогало защитникам вокзала стойко сносить все обрушившиеся на них испытания.

На третий день противник перешёл от уговоров к угрозам. Осаждённым предъявили ультиматум – в течение получаса сложить оружие, иначе будут применены «крайние меры».

Убедившись, что этот ультиматум не принят, враг начал действовать.

Сверху, из вокзального зала, сапёры пробили отверстие в один из отсеков подвала. Через дыру туда вылили несколько вёдер бензина и следом бросили гранаты. Отсек был охвачен огнём.

К несчастью, это оказалось помещение продуктового склада – защитникам подвалов грозила опасность остаться без пищи. И они бросились спасать продукты. Но вынести успели только несколько ящиков с печеньем и карамелью – всё остальное сгорело. С трудом удалось остановить и распространение пожара в сторону отсеков, занятых гарнизоном. Огонь пошёл в другую сторону – к вокзальному ресторану.

Немцы спохватились – пламя грозило всему зданию вокзала. К перрону срочно пригнали паровозы и из шланга принялись заливать огонь. А гарнизон подвала продолжал держаться.

Новые попытки проникнуть вниз не дали результатов. Теперь против входной двери осаждённые устроили баррикаду из мешков с сахаром. Укрываясь за ней, бойцы встречали залпом каждого, кто открывал дверь. А у всех окон по-прежнему день и ночь дежурили стрелки, подстерегая зазевавшихся гитлеровцев.

Огонь из подвалов мешал немцам – они торопились наладить движение поездов через Брест. Сапёры получили приказ закрыть эти окна снаружи. Им приходилось подкрадываться к каждому окну сбоку и стараться неожиданно прикрыть чем-нибудь оконную амбразуру. Иногда это не удавалось сделать сразу и бесшумно. Тогда из окна вылетала граната – сапёры всё время несли потери. В конце концов им удалось заложить все окна толстыми листами железа, шпалами и рельсами. Но стрелки ухитрялись отыскивать какие-то щели или пробивали рядом маленькие амбразуры и продолжали стрелять, хотя, конечно, уже с меньшим успехом; немцы теперь могли вести восстановительные работы.

На пятый или шестой день последовал новый ультиматум врага. Теперь гитлеровцы угрожали защитникам подвалов газами. И хотя противогазов было всего несколько штук, эта угроза также не возымела действия.

Приоткрывая заложенные окна, гитлеровские солдаты начали бросать в подвалы бомбы со слезоточивым газом и химические гранаты. Едкий газовый туман заволок подвальные отсеки. Люди кашляли, задыхались, нестерпимо резало глаза, и те, у кого не было противогазов, могли спасаться от удушья лишь одним способом – какой-нибудь кусок ткани мочили в воде и, закрывая лицо, дышали сквозь него.

Газовая атака длилась несколько часов. К счастью, погибли при этом немногие. Газ, видимо, находил какие-то выходы наружу, и концентрация его постепенно уменьшалась. Мало-помалу воздух очистился. Гарнизон подвалов продолжал борьбу.

Положение осаждённых становилось все более тяжёлым. Но сдаваться никто не собирался. И так же, как защитники Брестской крепости, этот подвальный гарнизон жил одной надеждой на то, что вот-вот с востока подойдут наши войска и снова отбросят врага за Буг, за линию границы. Они не представляли себе, как далеко за эти дни ушёл фронт, как несбыточны все их надежды. А голос сражающейся крепости как бы звал их к борьбе, подбадривал, укреплял их волю и упорство.

Между тем враг торопился покончить с этой горсточкой упрямцев, засевших в подвалах вокзала. Защитники вокзала заставляли немецкое командование держать на станции отряд солдат, и им то и дело удавалось сквозь щели в забитых окнах подстрелить какого-нибудь офицера. Не помогали ни уговоры, ни ультиматум, ни огонь, ни газы. И тогда было решено затопить подвалы водой. Было открыто одно из окон, и в подвал просунули брезентовый шланг.

Вода шла весь день, всю ночь, весь следующий день. Защитники подвала попробовали отгородить этот отсек от остальных, устроить своеобразную плотину. В двери поставили большой лист железа и обложили его мешками с мелом, хранившимся здесь, в подвалах. Но вскоре вода размыла мел, и плотина была прорвана. Вода медленно распространялась по всем отсекам, и уровень её неуклонно поднимался. Тогда стали отдирать доски деревянного пола, кое-где настеленного на бетоне, и строить из них подмостки вдоль наружной стены, чтобы с этого настила по-прежнему охранять окна.

А вода поднималась.

Подвалы Брестского вокзала устроены так, что пол находился на разном уровне – есть более глубокие и более мелкие отсеки. В одних вода стояла по колено, в других уже доходила людям до пояса, а были и такие помещения, где человек погружался по горло или даже не доставал дна.

По неосторожности от воды не уберегли остатки продуктов. Погибло все печенье, а карамель превратилась в сплошной мокрый и липкий ком, от которого отщипывали по кусочку ежедневный «паек».

Наконец вода перестала прибывать. Говорят, что в районе станции вышел из строя водопровод, и поэтому затопить подвалы доверху немцам не удалось. И из этих залитых подвалов по-прежнему раздавались выстрелы.

Тогда озлобленные этим упорством враги прибегнули к последнему, уже издевательскому средству. К вокзалу одна за другой стали подъезжать машины, нагруженные нечистотами, которые сливали в окно подвала.

Трудно представить себе страшную картину этих последних дней обороны вокзала. В темноте, с трудом дыша воздухом, пропитанным запахом нечистот и смрадом гниющих трупов, увязая по пояс или по грудь в отвратительной зловонной жиже, в которой плавали раздувшиеся мертвецы, молчаливо бродили люди, исхудавшие, шатающиеся от голода и болезней, но продолжающие сжимать в руках винтовки. У них уже не было никаких надежд на то, что их выручат из осады, и только бешеная ненависть к врагу да гордое, упорное желание не подчиниться его злой воле даже ценою своей жизни – только эти чувства ещё заставляли их жить и бороться, как заставляли они драться и героев Брестской крепости.

Их уцелело к этому времени всего два-три десятка человек, самых выносливых, самых стойких. И они понимали, что долго не продержатся. Мысль о плене была им ненавистна. Выход оставался один: попробовать пробиться из осады с боем – постараться подороже продать свою жизнь в этом бою.

Но дверь, выходившую в ресторан, немцы плотно забили снаружи, а все окна были заложены листами железа и шпалами. Казалось, осаждённые наглухо заперты в этом бетонном ящике.

К счастью, с бойцами почти до конца обороны оставался какой-то железнодорожник, хорошо знавший и вокзал и станцию. Он вспомнил, что в другом конце здания находится такое же подвальное помещение котельной и там есть дверь, ведущая наружу.

Под потолком подвалов тянулись, уходя во все стороны, узкие и извилистые обогревательные ходы – циркулируя по этому лабиринту, тёплый воздух зимой обогревал полы в вокзальных помещениях. Ходы эти были достаточно широки, чтобы по ним мог проползти человек. Несколько бойцов отправилось в разведку и сумели отыскать путь в котельную. Там действительно оказалась дверь. Снаружи она тоже была забита шпалами, но ночью её все же удалось открыть. Дверь выходила в сторону, противоположную перрону, на запасные пути, и к тому же сверху была прикрыта бетонным козырьком, тянувшимся вдоль всего здания вокзала. Отсюда и решили прорываться на следующую ночь – на исходе второй недели обороны.

Весь следующий день с помощью железнодорожника, на память знавшего окрестности станции, обсуждали подробный маршрут прорыва. Надо было от двери пробраться под бетонным козырьком к дальнему углу здания, оттуда перебежать запасные пути, перелезть через станционную ограду и северовосточной окраиной выходить из города.

Около двадцати человек под командованием лейтенанта и старшины Баснева шли на прорыв. Троих – сержанта Игнатьева с двумя бойцами – оставляли на месте. Они должны были притаиться на трубах под потолком подвала, ничем не выдавая себя, и осторожно выбраться, когда немцы снимут охрану.

Глубокой ночью, распрощавшись с остающимися, защитники подвалов один за другим вышли наружу через дверь котельной. Несколько минут спустя Игнатьев и его товарищи услышали выстрелы, разрывы гранат, крики «ура!». Потом всё смолкло. И трудно было решить, прорвались ли защитники вокзала сквозь кольцо врага или все пали в неравном бою.

На следующее утро немцы открыли заложенные окна подвалов. Внутрь помещений с перрона бросали гранаты, чтобы убедиться, что никого не осталось внизу. Потом охрана была снята.

На вторую ночь Игнатьев с бойцами выбрались наружу, перелезли станционные пути и нашли приют в домике одного из местных жителей на окраине Бреста. Отдохнув и подкормившись, они через несколько дней двинулись на восток, в сторону фронта.

Теперь нам известно, что основная группа защитников вокзала тоже сумела выйти из кольца осады, хотя часть людей при этом погибла. Лейтенант Николай и старшина Павел Баснев оказались в числе уцелевших. Первую ночь беглецы, пережидая погоню, сидели в каком-то болоте за окраиной города, а два дня спустя, переодевшись в одной из деревень в штатское платье, пришли в район Жабинки. Там им пришлось разделиться: в деревнях повсюду стояли немецкие войска и большая группа мужчин была бы сразу взята на подозрение. Лейтенант с политруком Константином пошёл в одном направлении, Баснев с сержантом Фёдором Гарбузом – в другом. С тех пор остаётся невыясненной судьба этих людей. Мы знаем только, что Павел Баснев не вернулся с войны: то ли погиб он в стычке с гитлеровцами, когда пробирался к фронту, то ли попал в фашистский плен и там принял смерть.

Только гораздо позже, осенью 1963 года, когда эта глава книги была опубликована в журнале «Молодая гвардия», я получил письмо от Константина Борисенко, каменщика зонально-опытной станции в Бахчисарайском районе Крымской области. Бывший заместитель политрука артиллерийской противотанковой батареи, он был послан в командировку в Брест, оказался на вокзале в день начала войны и стал одним из защитников станции. Он-то и был тем политруком Костей, о котором вспоминают участники этой обороны. От него я наконец узнал и фамилию лейтенанта, руководившего обороной. Это был непосредственный начальник Борисенко, командир артиллерийского взвода Николай Царёв. Вдвоём с ним Борисенко шёл к фронту, и вместе они попали потом в руки гитлеровцев. Они потеряли друг друга из виду в гитлеровском лагере, и К. М. Борисенко ничего не знает о судьбе своего командира. Он даже не помнит сейчас, откуда родом был Николай Царёв. Будем надеяться, что и это удастся впоследствии выяснить.

В Бресте, в центре разросшейся и оживлённой станции, стоит теперь новый красавец вокзал, построенный несколько лет назад. Но в земле под этим высоким красивым зданием по-прежнему тянутся те же бетонные отсеки подвалов, где в первые дни войны шла эта удивительная трагическая борьба, не менее упорная и стойкая, чем борьба героического гарнизона Брестской крепости.

ПОСЛЕДНИЕ

К 1 июля было разбито и рассеяно главное ядро защитников центральной цитадели – группа капитана Зубачева и полкового комиссара Фомина.

Несколькими днями позже в отчаянной попытке вырваться из кольца осады погибли или попали в плен бойцы группы Бытко и Семененко, и оба командира оказались в фашистской неволе.

Иной план прорыва возник у старшего лейтенанта Потапова, который со своими бойцами продолжал удерживать Тереспольские ворота и отбивать атаки автоматчиков с Западного острова. Потапов понял, что попытка прорыва на север неизбежно потерпит неудачу: противник ожидал атак именно в этом направлении и стянул туда свои главные силы. Зато гитлеровцы совсем не ожидали, что осаждённые попробуют прорваться на запад или на юг, и оставили там лишь незначительные заслоны. Этим и решил воспользоваться командир, намереваясь вырваться со своей группой через мост на Западный остров, а затем переплыть рукав Буга, выйти на соседний Южный остров, в район госпиталя, и оттуда пробираться в сторону Южного военного городка Бреста, где перед войной стояли наши танковые и артиллерийские части, – старший лейтенант надеялся, что танкисты ещё продолжают драться в этом городке.

После одного из очередных ультиматумов, когда защитникам центральной крепости было дано «на размышление» полчаса и артиллерия противника на это время прекратила обстрел, Потапов с оставшимися в живых бойцами перебежал в помещение казарм, примыкающее к Тереспольской башне. В ту самую минуту, когда срок ультиматума истёк и немцы с новой силой принялись обстреливать центр крепости, раздалась команда. Разом выскочив из окон на берег Буга, все бросились через мост и по протянувшейся рядом с ним дамбе на Западный остров. Бойцы бежали без единого выстрела, и враги не сразу заметили эту атаку. А когда они спохватились и их пулемёты ударили по мосту и дамбе, большая часть людей Потапова уже успела скрыться в зарослях Западного острова, быстро пробираясь сквозь чащу кустарника на юго-восток. Несколько минут спустя прорвавшиеся вышли к рукаву реки, отделяющему Западный остров от Южного, и, не останавливаясь, пустились вплавь.

И в этот момент откуда-то из кустов противоположного берега по воде ударили немецкие пулемёты. Вода Буга закипела под пулями, и плывущие люди один за другим скрывались под водой. А на том берегу в кустах уже замелькали фигуры автоматчиков и солдат с собаками. Большинство бойцов Потапова погибло в реке. Лишь некоторым удалось достигнуть берега, но многие из них тут же попали в руки врага. А те, кто ещё не успел броситься в реку, тотчас же повернули назад и побежали обратно к мосту и дамбе, стремясь вернуться в крепость, где ещё можно было продолжать борьбу.

И борьба продолжалась, несмотря на то что главные группы защитников центральной цитадели перестали существовать как организованное целое. Только характер этой борьбы изменился. Уже не было единой обороны, не было постоянного взаимодействия и связи между отдельными группами обороняющихся. Оборона как бы распалась на множество мелких очагов сопротивления, но само сопротивление стало ещё упорнее и ожесточённее. Люди поняли, что вырваться из кольца осады им не удастся. Оставалось одно: держаться во что бы то ни стало, драться до тех пор, пока не придут на помощь свои с востока, либо до тех пор, пока будешь не в силах держать оружие.

Солдаты и офицеры противника с удивлением видели это совершенно непонятное, необъяснимое для них упорство последних защитников цитадели. На что они надеются, что поддерживает их силы? Такие вопросы жители Бреста нередко слышали от германских офицеров и солдат, участвовавших в боях за крепость.

– Их так трудно взять в плен, – говорил однажды немецкий офицер группе наших женщин. – Когда нет патронов, они бьют прикладами, а если у них вырвут винтовку, кидаются на тебя с ножом или даже с кулаками.

Все это казалось невероятным. Убитые советские бойцы и те немногие, которые живыми попадали в плен, были до предела истощены. Пленные шатались от голода и выглядели какими-то ходячими скелетами. При виде этих живых мертвецов трудно было поверить, что они в состоянии держать оружие, стрелять и драться врукопашную. Но такие же, как эти пленные, измученные, истощённые люди продолжали борьбу в крепости – стреляли, бросали гранаты, кололи штыками и глушили прикладами дюжих автоматчиков отборных штурмовых батальонов 45-й немецкой дивизии. Что давало им силы – это было непостижимо для врага.

Да, силы их были на исходе! Защитники крепости с трудом держали в руках оружие, с трудом передвигались. И только неистовая, сжигающая сердце ненависть к врагу поддерживала их в этой борьбе, перешедшей уже за грань физических сил человека. Длинная череда страшных дней, проведённых среди огня и смерти в кипящем котле Брестской крепости, была для каждого из них школой ненависти. На их глазах в огне, под бомбами и снарядами гибли беззащитные женщины, маленькие дети, умирали, сражаясь, их боевые товарищи. Этого нельзя было забыть, как нельзя было забыть ночь на 22 июня, когда неожиданное нападение фашистских полчищ разом смяло и растоптало жизнь каждого из них. Столько неудержимой, яростной ненависти к убийцам в зелёных мундирах скопилось за эти дни в душах бойцов, что желание мстить стало сильнее голода, жажды, физического истощения.

Добр и даже благодушен по своему характеру наш человек, и нелегко наполнить его сердце ненавистью. Это неизбежно сказывалось в начальный период войны. Понадобились месяцы, чтобы в наших отступавших войсках, во всей армии и во всём народе люди поняли, с каким невыразимо жестоким и опасным врагом они имеют дело, какая страшная угроза нависла над судьбой Родины, над всем будущим нашей страны. И тогда в душах людей родилась и накопилась та благородная ярость, ненависть, без которой невозможна была бы победа и утолить которую мог только полный и окончательный разгром врага.

Те, кто сражался в Брестской крепости, прошли эту школу ненависти не за месяцы, а за дни и недели – такой концентрированной, неистовой, бешеной была их короткая война. И в этом чувстве ненависти, как в жарком, злом пламени, сгорело все мелкое, личное, своё, что было в душах людей, и осталось одно, самое важное и главное – та смертельная и до конца непримиримая борьба с врагом, в которой они стали первыми воинами своего народа. Рядом с этой борьбой и её возможным трагическим исходом собственная жизнь казалась уже неважной, недостойной особой заботы. Эти чувства станут ясными, стоит только задуматься над несколькими словами, выцарапанными неизвестным защитником крепости на стене каземата: «Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина! 20/VII-41».

Посмотрите – здесь нет подписи. Он не думал, этот умирающий солдат, о том, чтобы оставить истории своё имя, донести сквозь годы свой подвиг до потомства, быть может, до близких, родных ему людей. Он, видимо, вообще не думал ни о подвиге, ни о героизме. Почти месяц тут, в адовом огне Брестской крепости, он был простым «чернорабочим» войны, рядовым бойцом первого рубежа Отчизны, и в час смерти ему захотелось сказать ей, своей Родине, что он сделал для неё самое большое, доступное человеку и гражданину, – отдал жизнь в борьбе с её врагами, не сдавшись им.

Сколько гордости, не хвастливой, а величавой, полной высокого достоинства и спокойной скромности безвестно погибающего вложил он в своё «Я умираю, но не сдаюсь!». Пусть начал он со слова "я", но ведь это "я" – безымянное. Даже для самого себя он уже был не столько личностью, человеком с именем и фамилией, с собственной биографией, сколько маленькой частицей, атомом этой яростной борьбы, как бы человеческим кирпичом в стене старой русской крепости, ставшей на пути врага. И поистине удивительно звучит это безличное "я", с такой простотой уходящее в небытие.

А его «Прощай, Родина!»… Вслушайтесь в эти два слова! В них и отчаянно упорный возглас сражённого, но непобеждённого борца, и как бы невольный тихий вздох, полный тоски преждевременного ухода из жизни, и пронзительный крик боли за судьбы родной страны, – ведь он не знает и не узнает никогда, что происходит с ней там, на востоке. И не матери, родившей и вскормившей его, не любимой жене, не детям, если они у него были, посылает он свой последний привет. Умирая, он произносит то слово, что выше и шире всех других, что вмещает в себя и человека, и семью, и его прошлое, настоящее и будущее, – бесконечно дорогое слово «Родина». Так в короткой этой надписи, сейчас хранящейся в музее, как бы настежь распахнулась перед нами великая и простая душа нашего народа.

А маленький эпизод, однажды рассказанный мне защитником крепости Александром Ребзуевым, показывает всю силу бесконечной ненависти, которая одна давала необъяснимую энергию последним героям Брестской обороны.

Ребзуев попал в плен при разгроме группы Фомина. Его и нескольких других бойцов не сразу отправили в лагерь, а продержали с неделю в сараях за Бугом. Когда стрельба в центральной крепости стала немного затихать, видимо, после того как прекратила своё существование группа Потапова, пленных повели под конвоем в район Тереспольских ворот – убирать трупы.

Их вели через Западный остров, и они слышали неподалёку стрельбу – вероятно, ещё продолжали драться пограничники. В центре крепости перестрелка вспыхивала то здесь, то там, но около Тереспольских ворот как раз было затишье.

Их ввели в глубокие ворота, и они увидели, что в самой середине этого сводчатого туннеля, прочного и надёжного, как убежище, поставлен у стены большой стол с расстеленными на нём топографическими картами и с полевым телефоном. Над картами склонились трое или четверо гитлеровских офицеров, а один громко кричал в телефонную трубку.

Но прежде всего пленным бросилось в глаза другое. Перед каждым из офицеров стояла походная стопка, а в центре стола белела ещё почти полная большая литровая бутыль с надписью «Московская водка». И Ребзуев рассказывает, что именно это слово «Московская» вдруг отозвалось в сердце тяжкой болью и тоской. Нестерпимо унизительным казалось видеть перед хохочущими, полупьяными фашистами надпись «Московская», будто тем самым было грязно оскорблено само слово «Москва», сейчас особенно святое для этих попавших в руки врага людей.

Наверно, и товарищи Ребзуева чувствовали то же самое. Рядом с ним в группе пленных шёл боец, такой же исхудавший, заросший щетиной, грязный и оборванный, как и все. Он был из другого полка, и Ребзуев не знал его фамилии. Но, видимо, столько ненависти против врага скопилось в душе этого человека, что картина пиршества гитлеровцев была последней каплей, переполнившей чашу.

– Ты смотри!.. Сволочи!.. – тихо сказал он, толкая Ребзуева.

Один из офицеров, насмешливо поглядывая на пленных, что-то сказал другим, и те захохотали.

– Нет!.. – вдруг услышал Ребзуев шёпот своего соседа. – Пусть убьют… Я им покажу «Московскую»!..

Мгновенным, почти незаметным движением боец нагнулся, схватил валявшийся на земле обломок кирпича и с силой запустил его туда, где сидели немцы. Раздался звон разбитого стекла, бутылка разлетелась на осколки, водка залила карты, а офицеры испуганно вскочили с мест и, крича, схватились за пистолеты. Сзади подбежал конвоир, прогремела короткая очередь, и боец упал около стола.

Град побоев обрушился на остальных пленных. Их заставили поднять тело убитого, вынести из туннеля ворот и бросить на берегу Буга. Ребзуев вспоминает, что на мёртвом лице бойца была усмешка, спокойная и презрительная усмешка победителя, а не побеждённого. А за воротами, во дворе цитадели, уже вновь разгоралась стрельба.

День за днём, методично и последовательно немецкая артиллерия и отряды автоматчиков гасили последние очаги сопротивления в крепости. Но происходило нечто непонятное: эти очаги оживали вновь и вновь. Из подвалов казарм и домов, из глубоких тёмных казематов в толще земляных валов то здесь, то там вновь раздавались пулемётные очереди, винтовочные выстрелы, и кладбище 45-й гитлеровской дивизии в Бресте продолжало расти и шириться. Казематы и подвалы тщательно обыскивали, в домах, где оборонялись советские бойцы, помещения взрывали одно за другим, но спустя некоторое время стрельба возобновлялась из развалин. Отдельные группы бойцов пробирались на участки, где немцы давно считали себя хозяевами, и пули настигали фашистов в самых неожиданных местах. Защитники крепости спускались в глубокие подземелья и по неизвестным немцам подземным ходам покидали занятые врагом участки крепости, продолжая борьбу уже на другом месте.

Ещё 8 июля командование 45-й дивизии послало вышестоящему штабу донесение о взятии крепости, считая, что оставшиеся очаги сопротивления будут подавлены в ближайшие часы. Но уже на следующий день число этих очагов увеличилось и стало ясно, что борьба затянется. Продолжали драться группы бойцов в западном секторе казарм и в подвалах 333-го полка, и вся эта часть Центрального острова оставалась недосягаемой для врага. На Западном острове ещё раздавались пулемётные очереди и выстрелы пограничников. В северной части крепости продолжал стрелять дот у Западного форта, и отчаянно дрались у восточных ворот последние оставшиеся в живых артиллеристы во главе с Нестерчуком и Акимочкиным. В одном из казематов внутри северного вала засело несколько стрелков, которыми командовал политрук Венедиктов. Немцы забрасывали этот каземат гранатами, но бойцы хватали на лету немецкие гранаты и кидали их во врагов.

Кто же были последние защитники Брестской крепости и как они погибли? Мы не знаем этого и, быть может, не узнаем никогда. Говорят, что борьба продолжалась ещё долго и группы советских бойцов и командиров скрывались в глубоких подземных убежищах, подстерегая врагов. Фашисты опасались ходить в одиночку по уже занятой ими крепости. Как рассказывали потом гитлеровские офицеры жителям Бреста, германское командование отдало приказ затопить эти подземелья водами Буга. Так, непокорёнными, погибли последние герои Брестской крепости.

Мы даже не знаем дня, когда это произошло, когда прозвучал в Брестской крепости последний выстрел и закончилась её удивительная оборона.

Как вы помните, в немецком донесении, которое было захвачено в 1942 году на фронте в районе Орла, говорилось, что крепость сопротивлялась девять дней и пала к 1 июля. Позднее выяснилось, что борьба продолжалась гораздо дольше, а потом на стене казармы нашли надпись, датированную 20 июля, – доказательство того, что на двадцать девятый день обороны защитники крепости ещё вели бой. Впоследствии оказался в живых майор Гаврилов, который попал в плен только 23 июля, то есть на тридцать второй день войны. Но и он не был последним защитником крепости. Борьба продолжалась и после этого.

Несколько лет назад мне пришлось случайно встретиться в Москве с научным сотрудником Института психологии Академии педагогических наук Фёдором Николаевичем Шемякиным.

Ф. Н. Шемякин в годы войны работал в политотделе армии генерала Горбатова. Он вспоминает, что в 1943 году, когда эта армия находилась в районе Орла или Брянска, в политотдел как-то принесли пачку документов, захваченных в одном из штабов разгромленной дивизии противника.

Разбирая бумаги, Ф. Н. Шемякин, который хорошо знает немецкий язык, обратил внимание на небольшую папку – в ней были подшиты документы о боях в Брестской крепости в 1941 году. Он совершенно ясно помнит, что в этих документах шла речь о пяти с половиной неделях борьбы. По его словам, в папке были собраны донесения противника, датированные концом июля и началом августа, и в них содержалось много интересных и важных подробностей героической обороны. Затем следовали протоколы допросов наших бойцов и командиров, захваченных в плен в Брестской крепости. Ф. Н. Шемякин говорит, что тогда, читая эти протоколы, он удивлялся мужеству и достоинству, с каким держались наши люди перед лицом врага на допросах.

Наконец, в папке был подшит акт, составленный группой немецких военных врачей, которым командование противника поручило обследовать трупы, найденные в последнем крепостном каземате, продолжавшем сопротивление. Гитлеровские врачи констатировали, что защитники этого каземата последними патронами покончили с собой, не желая сдаваться в плен врагу.

Тогда же я принял меры, чтобы найти эти важные документы, и генерал-полковник А. П. Покровский, который очень много помогал мне в моих изысканиях по Брестской крепости, приказал организовать самые тщательные поиски в наших военных архивах. К сожалению, обнаружить эту папку не удалось. Она, видимо, либо пропала во время войны, либо находится сейчас где-то в неизвестном нам месте. Остаётся надеяться, что когда-нибудь эти документы или их копии будут все же найдены.

Кстати, срок в пять с половиной недель, о котором, по словам Ф. Н. Шемякина, говорилось в немецких документах, согласуется и с показаниями многих очевидцев обороны – жителей Бреста и окрестных деревень. Они утверждают, что бои в крепости продолжались до самых последних дней июля или до первых чисел августа 1941 года. Есть и другие подтверждения этого.

В конце ноября 1956 года я получил письмо из далёкой деревни Кожла-Сола Казанского района Марийской Автономной Республики. Мне писал бывший учитель, а сейчас колхозный пчеловод Игнатий Васильевич Иванов. Он не был защитником Брестской крепости, но в начале июля 1941 года в составе группы раненых красноармейцев попал в гитлеровский плен близ Минска и был отправлен в лагерь Бяла Подляска. Там-то и произошла встреча, которая навсегда запомнилась ему. Для большей точности я дословно привожу здесь часть его письма.

«В конце июля 1941 года, – пишет И. В. Иванов, – я попал в 307-й концлагерь, который находился примерно в 30-50 километрах от города Бреста.

Сюда в последние дни июля – не то 30-го, не то 31-го числа (точно не помню, но в один из этих дней) – привезли четырех человек из Брестской крепости. Привезли их в лагерь после полудня, к вечеру. Поместили их отдельно, в специальный блок, находившийся через один пустой блок от нас. Поэтому разговаривать нам с ними было трудно, так как расстояние превышало 50 метров. Их продержали в этом блоке недолго, всего несколько часов. Но мы успели узнать от них кое-что.

Вот что нам удалось услышать от этих четырех защитников Брестской крепости.

Они сказали нам, что попали в этот лагерь прямо из крепости, где они больше месяца вели бои. Все имели по нескольку ранений. Последняя их попытка вместе с другими уйти к Бугу не удалась. Это было примерно 26-27 июля. После этого они почти двое суток держались и вели бой, пока имелись патроны. Потерявшие возможность сражаться, уже фактически безоружные, они вынуждены были уйти в подземные казематы. Немцы через каждые два часа предлагали им сдаваться, но эти товарищи отвечали пением «Интернационала». Так продолжалось больше суток.

В тот самый день, когда их привезли в лагерь, гитлеровцы пустили в подземелья Брестской крепости отравляющие вещества – газы. Дышать стало нечем. Тогда защитники крепости решили выйти и принять смерть, стоя под солнцем. С пением «Интернационала» они вышли из каземата. Их встречала большая вооружённая группа немецких солдат и несколько офицеров. Несмотря на пение «Интернационала», немцы по нашим воинам не стреляли.

Поражённые мужеством израненных, голодных и еле державшихся на ногах людей, немцы молчали. Один из офицеров, видимо старший, снял каску перед защитниками крепости, и все солдаты, как по команде, последовали примеру начальника – почтили верность воинскому долгу наших воинов снятием каски.

Эти четверо были доставлены в наш лагерь в день их пленения.

Примерно через три часа их увели, но куда, я лично не видел. От себя скажу, что вид их был ужасен. Они все были оборваны, с окровавленными, грязными повязками, худые и обросшие щетиной. Всё время кашляли и вытирали глаза – видимо, сказывалось действие газов. Ослабели они настолько, что еле стояли на ногах, поддерживая друг друга.

Встреча с этими героями произвела сильное впечатление на нас, пленных, а тем более на меня. Дело в том, что я до войны принимал участие в строительстве дотов около Брестской крепости. Поэтому места эти мне были знакомы, и встреча в немецком плену с людьми, защищавшими больше месяца эту крепость, глубоко взволновала меня.

Больше я их, к сожалению, не встречал и о них ничего не слышал. Наверно, их вскоре перевели в другой лагерь».

Таково свидетельство И. В. Иванова. Должен сказать, что мне и до того приходилось слышать от бывших пленных лагеря №307 о какой-то группе героев крепости, доставленных туда в конце июля, хотя тогда это были лишь смутные и неопределённые слухи.

Но были ли эти четверо бойцов последними защитниками крепости?

Участник обороны, а сейчас пенсионер, Николай Сергеев в 1943 году встретил на фронте старшину Звонкова, который сражался в крепости до первых чисел августа. Последние дни он с двумя товарищами прятался в нашем подбитом броневике на Центральном острове. Все трое были ранены, и товарищи Звонкова вскоре умерли от ран. Старшина наблюдал за немцами сквозь смотровую щель и выжидал момента, чтобы покинуть своё убежище и попытаться выйти из крепости.

Однажды он видел, как около Холмских ворот цитадели была построена во дворе рота гитлеровцев. Вероятно, фашистские солдаты собрались получать награды: перед строем стояло несколько офицеров и один держал в руках коробочки с орденами, а другой читал какой-то приказ. И вдруг позади строя из окон полуразрушенного здания казарм 84-го полка прогремела длинная автоматная очередь. Офицер, читавший приказ, и пять-шесть солдат упали убитыми, а остальные с криками разбежались, беспорядочно стреляя по развалинам. Тотчас же автоматчики бросились внутрь казарм, но был ли пойман тот, кто стрелял, Звонков уже не знал. В ту же ночь он сумел незаметно вылезти из броневика, кое-как добрался до города и нашёл приют у местных жителей, а позднее ему удалось перейти линию фронта.

Один из жителей Бреста передал мне рассказ какого-то участника обороны, фамилию которого он уже, к сожалению, не помнил. Этот боец, как и Звонков, впоследствии пробравшийся в город, в первых числах августа тоже прятался в уже захваченной врагом центральной крепости, но не в броневике, а в одном из подвалов на территории 333-го полка. Он наблюдал за немцами через подвальное окошко и однажды стал свидетелем подвига неизвестного защитника крепости.

Как-то днём десятка три немецких автоматчиков строем шли вдоль казарм, направляясь к Тереспольским воротам. Они уже поворачивали в туннель ворот, как вдруг в самой середине этого отряда раздался сильный взрыв, разметавший в разные стороны солдат. Вслед за тем с верхушки разрушенной Тереспольской башни на камни двора кинулся вниз головой человек в красноармейской гимнастёрке и остался лежать бездыханным среди трупов гитлеровцев, убитых взрывом. Неизвестный герой подстерёг врагов, бросил в них, по-видимому, связку гранат и, дорого продав свою жизнь, покончил с собой.

Житель соседней с крепостью деревни Котельня-Подгорская, Григорий Самолюк, рассказал мне о какой-то группе героев, сражавшихся в здании бывшей церкви на Центральном острове. Как известно, эта церковь в ходе боев несколько раз переходила из рук в руки, но говорят, что в начале августа туда снова пробрались наши бойцы с пулемётом и вели долгий бой с гитлеровцами, пока все не погибли. Самолюк слышал от немцев, что это был последний очаг сопротивления в центре цитадели, и видел своими глазами останки героев, когда глубокой осенью оккупанты пригнали его с другими колхозниками убирать территорию крепости.

По его словам наверху, в развалинах церковной башни, ещё стоял тогда станковый пулемёт «максим», направленный в сторону Тереспольских ворот, а рядом лежали трупы семерых бойцов с зелёными петлицами пограничников на гимнастёрках. Гитлеровцы, раздражённые упорным сопротивлением этой группы, не разрешали хоронить погибших, и стаи ворон копошились над мертвецами. А внизу, там, где когда-то был церковный алтарь, крестьяне увидели ещё один полусгнивший труп советского бойца. Он сидел, прислонясь к стене, около него валялся разбитый автомат, а над его головой на штукатурке была выцарапана надпись: «Погибаю за Родину!»

До сих пор среди жителей Бреста и ближних деревень ходят удивительные рассказы о том, что даже несколько месяцев спустя, после того как гитлеровцы полностью овладели крепостью, отдельные советские бойцы и командиры скрывались в крепостных казематах и подземельях и по ночам на развалинах ещё иногда раздавались выстрелы. Кое-кто из местного населения вспоминает, что зимой 1941/42 года, когда немцы сгоняли людей в крепость разбирать развалины, они порой видели перебегающие из каземата в каземат, от подземелья к подземелью фигуры в изодранной красноармейской одежде. И чья-то рука не раз писала на полуразрушенных крепостных стенах грозные слова: «Смерть немецким оккупантам!»

Ещё более удивительную историю передаёт участник обороны крепости, бывший старшина 84-го полка Александр Дурасов, живущий сейчас в городе Могилёве в Белоруссии.

Старшина Дурасов, раненный в боях за крепость, попал в плен и находился несколько месяцев в гитлеровском лагере под Брестом. Весной 1942 года, когда рана его зажила, он был послан в город и зачислен в рабочую команду, обслуживавшую немецкий госпиталь.

Вместе с военнопленными в этой команде работала и группа евреев из созданного фашистами гетто. В отличие от пленных, евреи ходили без конвоя, хотя и терпели не меньшие издевательства со стороны оккупантов и их прислужников. В составе группы из гетто был один музыкант-скрипач, игравший до войны в джазе брестского ресторана.

Однажды – это было, как вспоминает Дурасов, в апреле 1942 года – скрипач опоздал часа на два на работу и, когда пришёл, с волнением рассказал товарищам о том, что с ним случилось. Он шёл по дороге, направляясь к госпиталю, как вдруг его обогнала немецкая военная машина, в которой сидел какой-то офицер. Машина резко затормозила впереди него, и гитлеровец подозвал скрипача.

– Садись! – приказал он, открывая дверцу.

Музыкант сел, и автомобиль помчался в крепость. Они приехали на Центральный остров и, судя по тому, как объяснил Дурасову скрипач, остановились где-то в расположении 333-го полка.

Там, среди развалин, в земле была пробита широкая дыра, уходившая куда-то глубоко вниз. Вокруг неё с автоматами наготове стояла группа немецких солдат!

– Спускайся туда! – приказал скрипачу офицер. – Там, в подземелье, до сих пор скрывается один русский. Он не хочет сдаваться и отстреливается. Ты должен уговорить его выйти наверх и сложить оружие – мы обещаем сохранить ему жизнь. Если ты не уговоришь его – можешь не возвращаться: я застрелю тебя.

Музыкант с трудом спустился вниз и попал в неширокий и тёмный подземный ход. Он двинулся по нему, вытянув вперёд руки, и, боясь, чтобы неизвестный не застрелил его, всё время громко повторял, кто он и зачем идёт.

Внезапно гулко ударил выстрел, и перепуганный скрипач упал ничком на сырой пол подземелья. К счастью, пуля не задела его. И тут же он услышал доносившийся откуда-то издали слабый голос.

– Не бойся, иди сюда, – говорил неизвестный. – Я выстрелил просто в воздух. Это был мой последний патрон. Я и сам решил выйти – у меня уже давно кончился запас пищи. Иди и помоги мне.

Скрипач поднялся на ноги и двинулся вперёд. Вскоре он наткнулся на человека, сидевшего у стены. Обхватив руками музыканта, неизвестный с трудом встал, навалился ему на плечо, и оба медленно пошли к выходу.

Когда они кое-как выкарабкались наверх, последние силы оставили незнакомца, и он, закрыв глаза, изнеможённо опустился на камни развалин.

Гитлеровцы, стоя полукругом, молча, с любопытством смотрели на него. Перед ними сидел невероятно исхудавший, заросший густой щетиной человек, возраст которого сейчас было невозможно определить. Нельзя было также догадаться о том, боец это или командир, – вся одежда на нём висела лохмотьями.

Видимо, не желая показать врагам свою слабость, неизвестный сделал усилие, чтобы встать, но тут же упал на камни. Офицер бросил приказание, и солдаты поставили перед ним открытую банку с консервами и печенье, но он не притронулся ни к чему. Тогда офицер спросил его, есть ли ещё русские там, в подземелье.

– Нет, – ответил неизвестный. – Я был один, и я вышел только для того, чтобы своими глазами посмотреть на ваше бессилие здесь, у нас, в России. Я выпустил свой последний патрон в воздух, но расстрелять меня вы не посмеете.

По приказанию офицера музыкант перевёл ему эти слова пленного. И тогда офицер, обращаясь к своим солдатам, сказал:

– Этот человек – настоящий герой. Учитесь у него, как нужно защищать свою землю. Его воля победила смерть, голод и все лишения, и это великий подвиг солдата.

После этого офицер приказал одному из солдат вывести музыканта за пределы крепости, и дальнейшая судьба пленного так и осталась неизвестной.

Услышав от А. И. Дурасова эту историю, я, естественно, попытался найти следы скрипача. Это было не слишком трудно: Дурасов говорил, что у музыканта было бельмо на глазу и он заметно прихрамывал. Человека с такими характерными приметами могли помнить многие старожилы Бреста.

Я решил обратиться за советом к моему старому знакомому – музыканту из брестского ресторана, Сергею Кондратюку, который когда-то помог мне в розыске Петра Клыпы.

Опять я отправился вечером в уже новый, недавно построенный ресторан «Буг», где теперь играл на аккордеоне Кондратюк. И как только я описал наружность скрипача, аккордеонист тотчас же вспомнил этого человека. Он даже сказал мне, что их было два родных брата – оба музыканты, и что со скрипачом он не раз играл вместе в оркестрах. Фамилию его Кондратюк уже не помнил, он обещал узнать её у своих знакомых-музыкантов. Через два дня он сообщил мне эту фамилию. Скрипача звали Залман Ставский. Его помнили в городе многие, и кое-кто даже вспоминал его рассказ о том, как он выводил из подземелья неизвестного героя крепости. Но самого Залмана Ставского уже давно не было на свете: его расстреляли гитлеровцы вместе с тысячами других евреев из брестского гетто в 1942 году.

Таким образом, эта ниточка безнадёжно оборвалась. Кто был этот последний герой, проведший десять месяцев в подземельях Брестской крепости, как жил и боролся он это время и что случилось с ним впоследствии? Быть может, когда-нибудь удастся что-либо узнать из немецких документов. Быть может, все это навсегда останется тайной. Но тайна эта полна той же величавой трагической героики, что и вся похожая на легенду оборона Брестской крепости, только сейчас открывающая перед нами свои волнующие загадки.

Много загадок до сих пор хранят развалины Брестской крепости. Там, под камнями, ещё можно найти останки героев, их оружие и документы, там, в засыпанных подвалах, лежат зарытые или замурованные в стенах боевые знамёна некоторых полков. В настоящее время нам известны даже люди, которые в дни боев собственноручно зарывали или замуровывали эти знамёна. К сожалению, пока поиски дали результат лишь в одном случае, о котором я расскажу дальше. Большинство полковых знамён до сих пор найти не удаётся. Ещё не вскрыты многие крепостные подземелья и подземные ходы, которые, по слухам, в разных местах проложены под крепостной территорией. Нет сомнения, что постепенно из-под развалин извлекут новые документы и предметы времён обороны, и они будут храниться в наших музеях, как дорогие сердцу народа реликвии – свидетельства мужества и героизма легендарного гарнизона.

ВРАГ СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ

Я уже говорил о том, с каким невольным уважением писали штабные офицеры 45-й пехотной дивизии немцев о стойкости и упорстве защитников крепости в своём «Боевом донесении о занятии Брест-Литовска». И до сих пор во многих выходящих на Западе книгах – воспоминаниях бывших гитлеровских генералов, офицеров и солдат об их трагическом Восточном походе – говорится о Брестской обороне, причём все, кто об этом пишет, отмечают мужество и волю к борьбе крепостного гарнизона, которые тогда приводили немцев в недоумение и заставляли порой задумываться об исходе восточной авантюры фюрера.

Упорное сопротивление Брестской крепости, неожиданные для врага значительные цифры потерь, понесённых полками 45-й дивизии на берегах Буга, были своего рода предзнаменованием для фашистских войск. Борьба у стен Бреста как бы заключала в себе роковое пророчество того, что произойдёт в будущем на полях Подмосковья, в приволжских степях, на Курской дуге, на разрушенных улицах Берлина.

Есть и другие красноречивые свидетельства врага о необычайной жестокости и упорстве боев за Брестскую крепость. В германских журналах и газетах летом и осенью 1941 года не раз печатались фотографии, сделанные фронтовыми репортёрами, сопровождавшими части 45-й дивизии. Конечно, их целью было прославление побед немецкого оружия, но и по этим фотографиям видно, что каждый шаг врага в стенах крепости стоил ему очень дорого.

Солдаты, притаившиеся за гребнем земляного вала под огнём защитников цитадели. Солдаты, крадучись пробирающиеся через развалины или стремглав бегущие по открытому месту. Все это говорит о том, что здесь захватчиков повсюду подстерегает смерть, что метр за метром этой изрытой бомбами и снарядами земли им приходится брать с боя, платя за эти метры «большой кровью».

Но особенно интересны и полны значения немецкие кинодокументы о боях за Брестскую крепость. Кинооператоры были там вместе с войсками, и еженедельные выпуски германской кинохроники «Вохеншау» в какой-то мере отразили на экране события, происходившие в первые дни войны у стен Бреста.

Наши кинозрители, вероятно, помнят кинофильм «Бессмертный гарнизон», созданный режиссёром 3. Аграненко. В фильме есть кадр, который нельзя не запомнить, хотя он появляется на экране всего на 2-3 секунды. Снятая откуда-то сверху, с высоты, перед нами возникает Брестская крепость, вся в клубах густого дыма, в чёрных высоких фонтанах могучих взрывов, вздымающихся и опадающих здесь и там, – настоящий огненный котёл, где, кажется, не может уцелеть ничто живое.

И не только обычный сегодняшний кинозритель, уже искушённый в «чудесах кино», но и многие профессионалы кинематографисты считают этот кадр кинофокусом – хитрой работой художника и оператора на макете. А между тем дело обстоит совсем иначе. Это документальный кадр, снятый гитлеровским кинооператором с самолёта утром 22 июня 1941 года. Перед нами – настоящая Брестская крепость, настоящие взрывы снарядов и бомб, каждый из которых уносит десятки жизней наших бойцов, командиров, женщин и детей, оказавшихся там, среди этого огненного урагана.

И другие эпизоды боев за крепость встречаем мы во фронтовых выпусках «Вохеншау». Вот на склоне внешнего крепостного вала залегли автоматчики в касках. Они плотно вжались в землю и лишь изредка, выставив на гребень вала ствол автомата, чуть приподнимают головы и дают две-три короткие очереди. Чувствуется, что над их головами то и дело посвистывают пули защитников крепости. Вот из укрытия ведут огонь по крепостному двору гитлеровские миномётчики. Вот идёт, осторожно пригнувшись, вдоль полуразрушенной стены какого-то строения солдат с ранцевым огнемётом за спиной. Огненная струя лижет груду камней – там может скрываться советский боец. Немцы, видно, уже привыкли к тому, что в них стреляют из-за каждого камня, из каждой воронки. Вот перебегают под стеной уцелевшего здания несколько автоматчиков – это бой в расположении 125-го полка, куда прежде всего прорвались солдаты противника. А вот, видимо в момент затишья, над одним из крепостных домов поднимают флаг со свастикой. Ничего, это ненадолго – известно, что защитники крепости не раз сбивали с крыш метким огнём фашистские флаги. А немецкий диктор, комментируя все эти кадры, говорит о «бессмысленном», «фанатическом» сопротивлении большевиков.

Однако самые интересные, пожалуй даже сенсационные, кадры немецкой кинохроники, посвящённые Брестской крепости, удалось открыть лишь совсем недавно – летом 1964 года.

Надо сказать, что однажды я уже слышал, будто бы Гитлер в конце лета или в начале осени 1941 года посетил захваченную его войсками Брестскую крепость. Ещё в дни нашей первой встречи в Ереване герой Бреста Самвел Матевосян рассказал мне, что, когда он находился в лагере для военнопленных в брестском Южном городке, ему однажды попала в руки немецкая солдатская газета, где сообщалось о поездке фюрера в крепость. Это известие меня заинтересовало, но проверить его не удалось – никто из других защитников крепости, оставшихся в живых, не знал о таком факте. Я решил, что Матевосян что-нибудь спутал, и не придал значения его рассказу.

Весь 1964 год я вместе с нашим известным кинорежиссёром и оператором лауреатом Ленинской премии Романом Карменом работал над созданием большого кинофильма о второй мировой войне, который вышел под названием «Великая Отечественная…». Двухсерийный фильм был строго документальным, и, чтобы отобрать для него материалы, нам пришлось просмотреть более миллиона метров кинодокументов военного времени – кадры, снятые советскими операторами на фронтах Великой Отечественной войны, гитлеровскую хронику, съёмки операторов США, Англии, Франции, Японии и т. д.

Просмотры подходили уже к концу, когда нам позвонили из Государственного киноархива в Белых Столбах под Москвой и сообщили, что у них обнаружена ещё одна коробка немецкой кинохроники, где среди прочего материала есть «сюжет», посвящённый Брестской крепости. На другой день эта коробка была доставлена в наш зал, и мы приготовились посмотреть её на экране.

«Сюжет» начинался с поездки Гитлера и Муссолини на Восточный фронт. Сначала мы увидели фюрера и дуче в самолёте – видимо, в личной машине Гитлера. Они перебрасывались какими-то репликами и время от времени поглядывали вниз сквозь круглое окошко самолёта.

И вдруг, вероятно снятая с того же самолёта, перед нами появилась на экране дальняя панорама Брестской крепости с такими знакомыми мне по картам характерными очертаниями её внешних валов. Крепость, возникнув всего на несколько мгновений, ушла под крыло самолёта, и затем мы увидели уже посадку машины на полевом аэродроме. Окружённые большой свитой военных и штатских, среди которых можно различить Геринга, Риббентропа, Кейтеля, Гитлер и Муссолини садятся в автомобиль и едут по пыльной дороге между двумя рядами солдат, неистово вытягивающих руки в фашистском приветствии и горланящих восторженное «Хайль Гитлер!». И вдруг впереди появляется широкая гладь реки и за ней глубокий туннель ворот. Эта река – Западный Буг, этот туннель – Тереспольские ворота Брестской крепости.

Машины фашистских диктаторов и их приближённых идут по уцелевшему в 1941 году мосту, соединявшему Западный остров с центром крепости, и останавливаются у Тереспольских ворот. Сквозь туннель фюрер и дуче проходят в крепостной двор. Они стоят, озираясь вокруг, любуясь открывшейся перед ними панорамой разрушения. Слева – груды камня и обезображенная коробка здания 333-го полка, прямо – развалины дома пограничников. Здесь все говорит о долгом и тяжком сражении.

Один из генералов почтительно показывает Гитлеру ряды крупнокалиберных пушек около ворот, и голос диктора поясняет, что эти орудия захвачены у большевиков тут, в крепости. Впрочем, это уж явное враньё – в самой крепости пушек такого калибра не было, и они, конечно, привезены сюда из окрестностей Бреста. Гитлер и Муссолини согласно кивают в ответ на объяснения генерала.

Видно, очень дорого заплатил враг за эти брестские развалины, видно, в штабе Гитлера хорошо знали, во что обошёлся войскам штурм крепости, если оба диктатора, попав на Восточный фронт, прежде всего решили посетить старую цитадель над Бугом. Эти кадры как бы показывают нам сейчас значение Брестской обороны в цепи первых сражении Великой Отечественной войны.

Но они говорят и о многом другом.

С обычной своей надменной гримасой, тяжело поворачивает лицо с массивной челюстью Муссолини. И хотя он ничего не говорит, а молча смотрит, кажется, будто на его квадратной физиономии на момент появляется выражение озадаченности. Если здесь, на первом куске советской земли, было такое… то что же будет дальше?! Кто знает, не пробежал ли и в самом деле в это мгновение по спине дуче неприятный холодок дурного предчувствия, не мелькнула ли у него мысль о том, что стоящий рядом зловещий союзник и друг втянул его в слишком рискованную игру?

А Гитлер только самодовольно усмехается, разглядывая пушки. Он чувствует себя прочным хозяином этой изрытой взрывами, заваленной грудами, камня земли, где начался его поход на восток. Его войска уже за Смоленском, за Киевом, под стенами Ленинграда, он уже приказал готовиться к параду на Красной площади и не сомневается в победе, которая кажется ему совсем близкой. И невдомёк ему, что пройдут годы, и, когда от него на земле не останется уже ничего, кроме имени, звучащего как страшное проклятье, к этим крепостным развалинам, около которых он сейчас стоит, тысячи и тысячи людей будут приходить, как к самой дорогой святыне народной, обнажая головы перед памятью павших, класть живые цветы на мёртвые камни, политые кровью героев, а сами слона «Брестская крепость» станут синонимом мужества и стойкости.

В этом поистине великая мудрость и справедливость людской истории, в этом как бы залог всей жизни человечества на земле: вечная и категорическая неизбежность победы правого и доброго дела над злом, каким бы сильным оно ни казалось сначала!

И ещё одно весьма авторитетное свидетельство. В шестидесятых годах в Западной Германии, а затем и переведённая в других странах, вышла из печати двухтомная книга известного немецкого военного писателя Пауля Карелла «Война Гитлера против России». В первом томе этой книги, озаглавленном «Гитлер двигается на восток», в главе «Захваченные врасплох» несколько страниц посвящены обороне Брестской крепости. Пауль Карелл рассказывает о ходе боев в крепости, пользуясь немецкими штабными документами, а также кое-где цитирует мою книжку «Герои Брестской крепости», известную ему по английскому переводу. Среди данных о потерях гитлеровских войск в Брестской крепости, которые приводит автор, особенно красноречивой выглядит одна цифра. Оказывается, потери врага убитыми при штурме Брестской крепости за первую неделю войны составили 5 процентов от общих потерь гитлеровской армии на всём советско-германском фронте за ту же неделю. Вот как дорого обошёлся захватчикам этот маленький приграничный островок советской земли.

«Прошло много времени, прежде чем герои Брестской крепости были внесены в советскую историю, – пишет Пауль Карелл. – Они заслужили своё место в ней. То, как они сражались, их стойкость, их преданность долгу, их мужество перед лицом безнадёжных трудностей – всё это было типичным проявлением боевого духа и силы сопротивления советского солдата. Германским дивизиям предстояло ещё встретить много таких примеров.

Упорство и самоотверженность защитников Бреста произвели глубокое впечатление на германские войска. Военная история знает лишь немного примеров подобного презрения к смерти. Когда генерал-полковник Гудериан получил отчёт об этих боевых действиях, он сказал майору фон Белову, офицеру связи высшего командования армии при танковой группе: «Эти люди заслуживают величайшего восхищения».

В НЕВОЛЕ

Что греха таить, многие из наших людей с явным сомнением относились к тому, что в довоенные годы писала печать о злодействах гитлеровцев. «Преувеличено! – с понимающей улыбкой говорили они. – Заостряется для пропаганды. Ведь это всё-таки культурный народ – немцы. Не могут они так поступать». И называли имена великих мыслителей и поэтов, учёных и музыкантов, которых дала миру Германия, Канта и Гегеля, Шиллера и Гёте, Баха и Бетховена.

Но при этом забывали ту обстановку и те исторические условия, в которых жила Германия в последние сто лет. Начиная с Бисмарка, немецкие учителя воспитывали в школах молодёжь на идее военной силы, в стремлении к завоеваниям, в убеждении исключительности, превосходства Германии и немцев. Военная каста стала привилегированной в стране, военная истерия – знаменем правящих классов, и германские генералы и фельдмаршалы, все эти Шлиффены и Мольтке, Гинденбурги и Людендорфы, в угарном чаду парадов и манёвров мало-помалу делались властителями дум и всей жизни своего народа. Одну за другой Германия развязывала завоевательные войны, все более истребительные и широкие по масштабам, и, хотя мировая схватка 1914-1918 годов принесла ей тяжёлое поражение, немецкая военщина сумела использовать и его как трамплин для будущего нового прыжка, как горючий материал, чтобы разжечь в стране настроения реванша и возмездия.

Нет, фашистское безумие, на десятилетие с лишком охватившее Германию, не было просто трагической случайностью в истории этого народа. Отравленные семена гитлеризма упали в почву, заранее и глубоко распаханную германской военщиной. И из этих семян быстро выросла не только дурманная трава массового военного психоза, но и такие ядовитые растения – настоящие анчары XX века, – как зловещие гестапо, СС и СД. Сапогами штурмовиков были растоптаны многовековые достижения немецкой культуры, и в умственной жизни Германии наступил мрачный период, когда главной наукой сделалась позорная расовая теория, философия сводилась к утверждению идеи грубой силы и безнаказанности сильного, юриспруденция – к обоснованию кулачного права, а вершиной поэзии и музыки стал бандитский гимн «Хорст Вессель». Самые звериные инстинкты развязал в людях гитлеризм, и, казалось, как новая черта характера нации, рядом с общеизвестной немецкой чувствительностью, сентиментальностью, в нелепом противоречивом единстве с ней явилась перед всем миром ещё не виданная в истории бесчеловечная жестокость гитлеровцев, ещё более страшная, чем средневековые ужасы, именно потому, что дело происходило в XX веке, с применением всех достижений новейшей науки, техники, промышленной организации.

Те, кто твердил об исконном немецком гуманизме, о традициях немецкой культуры, стали прозревать, по мере того как волна вражеского нашествия катилась все дальше по нашей земле. Эти потомки Канта и Гегеля, Гёте и Шиллера выгоняли на поле боя женщин и стариков, чтобы наступать за их спинами, кидали в огонь детей, пристреливали беспомощных раненых, медленной смертью уничтожали пленных, устраивали чудовищные по масштабам массовые убийства мирного населения, садистски пытали партизан, подпольщиков, коммунистов. С первых часов войны там, под Брестом, и во всех других приграничных районах наши люди увидели жестокое лицо своего врага, и окровавленная, выстраданная людьми правда о немцах Гитлера, передаваемая из уст в уста, полетела по всей стране.

Разглядели это злобное лицо врага и защитники Брестской крепости, разглядели даже раньше других. На их глазах ворвавшийся в санитарный отсек казармы немецкий танк с рёвом вертелся по бетонному полу, кромсая гусеницами тела раненых товарищей. Они не раз видели из своих подвальных убежищ, как гитлеровцы избивают и пристреливают бойцов, попавших в плен, как отправленных из крепости женщин и детей ставят на колени перед наведёнными пулемётами.

Но только оказавшись в плену, они на своём собственном опыте до конца убеждались, как беспредельна и беспощадна жестокость врага. Плен начинался побоями, ударами прикладов по рёбрам, сухой строчкой коротких автоматных очередей, которыми приканчивали тяжелораненых. Потом пленных выстраивали и вызывали из строя евреев, комиссаров и коммунистов. Тех, кто выходил сам или кого выдавали предатели, тут же, отведя в сторону, расстреливали. Расстреливали солдат с зелёными петлицами пограничников, расстреливали политработников, которых узнавали по звёздочке, нашитой на рукаве гимнастёрки. Иногда их умерщвляли не сразу, в мучениях.

Наши женщины, отправленные в плен защитниками крепости, вспоминают сцену, которую они видели, когда их вывели за крепостные валы. В стороне стояло несколько десятков пленных советских бойцов под охраной автоматчиков. Гитлеровцы заставили их стать тесным кругом и привели откуда-то избитого, окровавленного политрука. Они втолкнули его в центр этой толпы, и несколько фашистских солдат принялись издеваться над политруком на глазах у наших бойцов. За их спинами женщинам не было видно, что с ним делали, но время от времени оттуда раздавались дикие вопли истязуемого, а стоявшие вокруг пленные так страшно и глухо стонали, глядя на пытки, что уже за этим угадывалась неописуемо жуткая картина.

А потом пленных собирали в длинные колонны и под усиленной охраной гнали в лагерь. Это был марш смерти, совершавшийся под треск автоматных очередей, – охрана пристреливала тех, кто выбился из сил, кто осмелился взять хлеб из рук крестьянки, выбежавшей на дорогу, кто замешкался, остановился, шагнул в сторону. И ощущение непоправимой беды, сознание безысходности и беспросветности будущего всё сильнее охватывало людей.

Два больших лагеря для военнопленных устроили гитлеровцы в окрестностях Бреста. В такой лагерь был превращён огороженный теперь колючей проволокой и тщательно охраняемый Южный военный городок с его многочисленными кирпичными корпусами казарм. Главным же местом сбора пленных, куда доставляли сотни тысяч людей со всех фронтов, был так называемый лагерь №307, находившийся на польской территории, в нескольких десятках километров за Бугом, близ местечка Бяла Подляска.

Это было просто обширное поле, разгороженное на клетки – «блоки» – колючей проволокой в два-три ряда. В каждой из таких клеток содержалось около тысячи узников. Если не считать дощатого барака, где помещался лагерный ревир – госпиталь, – и домика канцелярии, то единственными строениями на поле были деревянные сторожевые вышки с пулемётами и прожекторами. В палящую жару и в дождь, а позднее и в осенние заморозки и под первым снегом пленные, большей частью в одних гимнастёрках, а порой только в бельё, круглые сутки оставались под открытым небом. Люди руками рыли в земле норы, наподобие звериных, и заползали туда. Но грунт на этом поле был песчаный, земля нередко оседала, и тогда истощённые, до предела обессиленные узники уже не могли выбраться наверх. Вдобавок солдаты охраны и лагерные полицаи, навербованные из предателей, иногда нарочно топтались над этими норами, обваливая их и превращая в могилы, где люди оказывались заживо похороненными.

Тяжкую картину представлял этот лагерь. На огромном поле, над которым всегда стоял запах гнили и тления, в проволочных загонах копошились на земле сотни тысяч людей. Оборванные, немытые, одолеваемые полчищами вшей, кишевших прямо в песке, атакуемые тучами зелёных мух, вьющихся в воздухе, с грязными повязками на зачервивевших ранах, пленные сотнями гибли от болезней и истощения. Раз в день им давали по 150 граммов эрзац-хлеба с опилками и черпак мутного супа – баланды, которую варили из гнилой немытой брюквы или из грязной картофельной шелухи, чтобы вызвать желудочные заболевания. От дизентерии умирали прямо на поле, тифозных куда-то увозили навсегда. Расстрелы, избиения, издевательства, весь дикий режим этого лагеря служил одной цели – скорее уничтожить эти массы людей. А с фронтов на смену умершим и убитым в проволочные загоны доставлялись все новые партии узников. Здесь, на поле за Бугом, работал безостановочный конвейер смерти, мощная фабрика уничтожения.