Брестская крепость Смирнов Сергей

«НИЧЕГО ОСОБЕННОГО!»

В 1956 году после долгих поисков наконец удалось отыскать следы четвёртого командира, упомянутого в «Приказе №1», – лейтенанта Виноградова. Анатолий Александрович Виноградов, как и Семененко, оказался живым и здоровым и работал кузнецом на заводе в Вологде.

Летом того же года мы встретились с ним в Москве. Передо мной был ещё сравнительно молодой, полный сил человек с большими, могучими руками, с красивым открытым лицом типичного русака, с певучим окающим говорком коренного вологжанина. Когда я открыл свою тетрадь и попросил его поподробнее рассказать о том, что он видел и делал в крепости, Виноградов усмехнулся добродушно и смущённо.

– Просто не соображу, что говорить надо, – развёл он руками. – Ну, воевал в крепости рядом с товарищами. Вроде ничего особенного не было.

И только потом, буквально выжимая из него воспоминания, я узнал, что за этим «ничего особенного» скрывается история одного из важных эпизодов обороны – история единственного прорыва, который за всё время удался гарнизону центральной крепости.

Это было 25 или 26 июня, когда уже стало ясно, что наши войска отступили далеко на восток и рассчитывать на освобождение крепости из осады не приходится. Штаб сводной группы решил организовать прорыв вражеского кольца изнутри.

Был создан головной отряд прорыва, командовать которым поручили Виноградову. Ещё при свете дня ему с его бойцами предстояло неожиданным броском форсировать Мухавец, подавить пулемёты немцев на валу против казарм и двигаться дальше, выходя из крепости к шоссе южнее Бреста. Вслед за ними в пробитую брешь должен был устремиться весь остальной гарнизон Центрального острова во главе с Зубачевым и Фоминым.

Отряд Виноградова выполнил свою боевую задачу, как ни трудна она была. Мухавец кипел от пуль, но они все же прорвались сквозь огневой заслон врага, вскарабкались на валы и гранатами уничтожили пулемётные гнезда противника. Поредевший, но ещё вполне боеспособный отряд вскоре пробился и за внешние крепостные валы, ожидая с минуты на минуту, что к нему присоединятся главные силы гарнизона.

Но гарнизон так и не смог прорваться за ними: немцы быстро подтянули к месту прорыва свежие подкрепления и заткнули пробитую в их обороне дыру.

Между тем, продолжая двигаться по заранее намеченному маршруту, группа Виноградова к концу дня оказалась южнее Бреста. Уже близились спасительные сумерки, но, прежде чем они успели укрыть их от глаз врага, гитлеровцы обнаружили отряд. С шоссе, проходившего невдалеке, с рёвом съехали немецкие танки, с другой стороны развернулась в боевой порядок мотопехота противника, и для застигнутых на открытом поле Виноградова и его людей не оставалось ничего другого, как принять свой последний бой. Силы были слишком неравными, и час спустя маленький отряд перестал существовать, а его тяжело раненный командир вместе с оставшимися в живых товарищами попал в плен.

И отчаянный прорыв через Мухавец, и гранатный бой на валах, и последняя смертная схватка на поле южнее Бреста, и мучительная рана, и тяжкие годы плена – все это он, Виноградов, теперь, спустя пятнадцать лет, с простодушной лёгкостью называл «ничего особенного».

Впрочем, он не был исключением среди брестских героев, да и вообще среди героев Великой Отечественной войны.

Есть чудесное свойство, удивительное и неотъемлемое качество характера этих людей. Наш человек способен вершить поистине великие героические дела, как обычное, будничное дело, и при этом вовсе не считать себя героем. Не считали себя героями и бывшие защитники Брестской крепости. Они рассуждали так: да, я перенёс много трудного, тяжёлого там, в Брестской крепости, но ведь я просто выполнял свой солдатский долг, делал то, что мне было положено, так же как все эти четыре года Великой Отечественной войны на других участках фронта честно исполняли этот долг тысячи и миллионы советских воинов.

Сколько раз приходилось мне во время поисков защитников Брестской крепости наблюдать эту простоту и скромность. Бывало, с трудом, как бы распутывая клубок, идя от человека к человеку, обнаружишь одного из участников обороны, приедешь в город или в село, где он живёт, запишешь его воспоминания о памятных днях Брестской эпопеи, а потом спросишь:

– Почему же вы до сих пор не давали о себе знать? Почему не сообщили о себе в военкомат или в редакцию газеты?

Пожмёт человек плечами, усмехнётся:

– А что я такого сделал? Что я, герой, что ли?

– Ну, всё-таки защитник Брестской крепости. Их не так много осталось.

– Да что я сделал, чтоб о себе писать или говорить? Не хуже и не лучше других. Ну, трудно было. А другим легко, что ли? Я из Брестской крепости, а вон сосед ногу под Сталинградом оставил, а другой в Севастополе дрался, а рядом старуха живёт – у неё три сына на фронте погибли. Что ж я перед ними выставляться буду? Воевал, как другие воевали. Ничего особенного!

Послушаешь, и правда – разве удивишь наш народ героическими делами? Ведь чуть ли не каждый в те военные годы был настоящим героем, то ли на фронте, то ли в тылу, то ли в страшном гитлеровском плену. И то, что в другие времена казалось бы поразительным примером человеческой доблести, выдержки, воли, терпения, самоотверженности, после всего пережитого нами вмещается порой в эти два спокойных, почти равнодушных слова – «ничего особенного».

Мне пришлось слышать, как эти два слова говорили о себе и русские люди Анатолий Виноградов, и Раиса Абакумова, и армянин Самвел Матевосян, и украинец Александр Семененко, и белорус Александр Махнач, и татарин Пётр Гаврилов. Так, наверно, сказал бы о себе, будь только он жив, и немец Вячеслав Мейер.

Да, немец! В числе защитников Брестской крепости были советские люди более тридцати наций и народностей, и среди них несколько немцев из Поволжья, героически сражавшихся здесь против немецких фашистов.

Высокого ясноглазого блондина, старшину Вячеслава Мейера, знал весь 84-й полк. Он был добрым товарищем, никогда не унывающим весельчаком, одарённым художником, чьи остроумные карикатуры в боевых листках или стенгазете неизменно собирали толпу хохочущих бойцов, как только вывешивался очередной номер.

В боях он показал себя храбрецом. Он дрался в первом штыковом бою около казарм своего полка, когда был перебит прорвавшийся в центральную крепость головной отряд немцев. Он участвовал в уничтожении группы автоматчиков, засевших в церкви, ходил в контратаки в районе моста через Мухавец, сражался в группе Фомина, в казармах 33-го инженерного полка.

А когда наступали моменты затишья, он по-прежнему шутил, смеялся и был неистощим на разные выдумки, стараясь развеселить своих товарищей.

На второй или третий день войны немецкий самолёт разбросал над Центральным островом кучу листовок, призывающих гарнизон сдаваться в плен. Мейер с несколькими своими друзьями-комсомольцами, ползая в развалинах, собрал целую пачку этих бумажек. На каждой из них Мейер нарисовал свиную морду и внизу по-немецки написал крупными буквами: «Не бывать фашистской свинье в нашем советском огороде!»

Потом они попросили разрешения у Фомина сходить за «языком». Комиссар отпустил их, и через два часа комсомольцы вернулись, ведя с собой связанного и испуганно озирающегося немецкого ефрейтора.

Его допросили, а затем под хохот собравшихся вокруг бойцов Мейер с помощью клея, добытого в штабной канцелярии, принялся оклеивать фашиста с ног до головы листовками со свиным рылом. В таком виде, похожий на густо заклеенную афишную тумбу, гитлеровец с поднятыми руками был отправлен назад, к своим. Крепость провожала его громким хохотом, и он уходил, недоуменно и опасливо озираясь, явно не понимая, почему его оставили в живых, и ещё не веря своему счастью. Потом он скрылся за валом в расположении противника, и спустя несколько минут оттуда беспорядочно застрочили по нашей обороне пулемёты, и немецкие мины стали рваться в развалинах казарм. Было ясно, что послание Вячеслава Мейера дошло по адресу и гитлеровцы «обиделись».

Он погиб, этот весёлый старшина, в самом конце июня, когда группа Фомина доживала свои последние дни. И погиб он славной, благородной смертью, без колебаний отдав свою жизнь во имя спасения товарищей.

Третий день не удавалось достать воды. Совсем рядом, за окнами казарм, в пяти-шести метрах блестел Мухавец. Но на том берегу немецкие пулемётчики насторожённо следили за нашей обороной. Стоило только кому-нибудь на мгновение выглянуть в амбразуру – сразу несколько пулемётов начинали, захлёбываясь, бить по этому месту. Ночью на валах за рекой загорались прожектора, наведённые на казармы, и каждые три-четыре минуты в воздух взлетала осветительная ракета – было светло как днём.

Уже десятка полтора смельчаков заплатили жизнью за попытку спуститься по крутому травянистому откосу к Мухавцу и набрать воды. Даже их тела не удавалось втащить назад под этим огнём.

Жажда становилась невыносимой. Но если те, кто оставался в строю, ещё кое-как терпели, то раненые испытывали страшные мучения. Непередаваемо тяжко было слушать их хриплые стоны, их умоляющие голоса: «Братцы, воды! Водички! Хоть капельку!..»

Вячеслав Мейер был терпеливым человеком и стойко сносил все лишения, выпавшие на долю защитников крепости. Но спокойно видеть страдания раненых, умирающих друзей он не мог. Человек с добрым, отзывчивым сердцем, он был готов на все, чтобы хоть немного облегчить их муки.

Это произошло среди бела дня, в минуту непродолжительного затишья. Мейер с товарищами отдыхал после очередного боя, сидя на полу у стены в одном из помещений в первом этаже казарм. Здесь был открытый люк в подвал, где на соломе лежали раненые. Сейчас, когда стало тихо, их стоны ясно доносились оттуда. Раненый лейтенант из 84-го полка метался, кричал в полубреду и поминутно просил пить. И Мейер, слыша его стоны, не выдержал.

Схватив котелок, валявшийся на полу, он бросился к окну. Прежде чем его успели остановить, старшина выпрыгнул наружу, стремглав сбежал по откосу к воде, зачерпнул котелком и, бережно неся его в обеих руках, уже медленнее, чтобы не расплескать драгоценную воду, взобрался снова наверх.

Видимо, немецкие пулемётчики на этот раз зазевались или их ошеломила дерзость внезапной вылазки, но Мейер успел добежать до окна и протянул котелок товарищам.

Опершись руками на подоконник, он хотел впрыгнуть внутрь, и в этот самый момент с того берега раздалась очередь. Руки Мейера словно подломились, и он упал на грудь. Его втащили в помещение, и товарищи склонились над ним. Пуля попала ему в затылок, но он был ещё в сознании.

– Воду… раненым… – успел сказать он, и голубые весёлые глаза молодого старшины стали мутностеклянными. Мейер был мёртв.

Нам известна его фамилия, у нас есть его фотография, мы можем отдать дань уважения памяти героя. Этого нельзя сделать в отношении многих других защитников крепости – мы просто не знаем их имён.

Кто был тот молоденький боец, почти мальчик, о котором вспоминают люди 44-го полка? Весь день он дрался с какой-то особой весёлой удалью, будто чувство страха вообще было незнакомо ему. Он первым кидался в бой, поднимая за собой других навстречу атакующим автоматчикам, обгоняя всех, врывался в толпу бегущих назад фашистов, разя их штыком, и последним возвращался в укрытие, ещё полный боевого возбуждения и желания скорее снова сойтись с врагом грудь с грудью.

И вдруг, уже в конце дня, он был ранен. Мина разорвалась позади него, и осколок её попал ему в ляжку. Рана оказалась лёгкой – бойцу тут же перевязали её, и он, хоть и прихрамывая, по-прежнему ходил в атаки. Но настроение его было непоправимо испорчено – он не мог примириться с такой раной.

– Что же я скажу теперь нашим, когда они придут? – чуть ли не со слезами говорил он товарищам. – Ведь они подумают, что я удирал от немцев – рана-то у меня сзади. Ребята, вы же видели – я вперёд шёл, когда ранило…

Его успокаивали, но он был неутешен и вовсе не думал ни о смерти, подстерегающей его здесь на каждом шагу, ни о тяжёлых лишениях осады, а только о своём ранении, которое считал таким позорным, и о том, как стыдно ему будет, когда придут свои.

Невдомёк было этому юному солдатику-герою, что через три дня другая, смертельная рана в грудь навсегда уложит его и, когда спустя три года придут сюда свои, только кости его будут белеть где-то в крепостных развалинах.

В этой книге рассказывается о десятках защитников Брестской крепости. Но сотни и тысячи имён таких же достойных славы героев обороны, как погибших, так и живых, здесь не упомянуты. Даже всех уцелевших невозможно перечислить в одной книге, а другие – и таких огромное большинство – остаются доныне безымянными.

Кто, например, назовёт нам фамилию неизвестного музыканта из оркестра 44-го стрелкового полка? Вместе с группой своих товарищей в первые минуты войны при разрыве тяжёлой авиабомбы он был завален в помещении музыкантского взвода. Они оказались заживо похороненными под грудой камней, и спасти их было невозможно, потому что этот участок казарм находился под непрерывным обстрелом и бомбёжкой и к развалинам никто не мог подступиться. И тогда люди, находившиеся неподалёку, сквозь грохот взрывов вдруг услышали, как из-под этих развалин раздались звуки музыки. Неизвестный музыкант играл на трубе «Интернационал». Он как бы прощался этим со своими товарищами и говорил, что умирает как верный сын Советской Родины.

Петя Клыпа рассказал мне о подвиге одного политрука, фамилии которого мы также до сих пор не знаем. В первые минуты войны этот политрук собрал под своим командованием бойцов из разных частей и подразделений и вместе с ними дерзко двинулся прямо навстречу гитлеровцам, наступавшим с северной части крепости. Маленький отряд занял каменное здание на берегу Мухавца против Центрального острова и своим огнём преградил дорогу врагу. Тем самым политрук и его бойцы предотвратили возможный прорыв противника в центр крепости с тыла, со стороны главных трехарочных ворот.

Они держались в этом доме почти до самого вечера, пока наконец гитлеровцы не подтащили сюда орудия и не начали прямой наводкой обстреливать здание, разрушая его. К концу дня у политрука осталась только небольшая группа бойцов, и, воспользовавшись минутой затишья, он вместе с ними бросился вплавь через Мухавец в центральную цитадель, где в казармах находились наши. Но когда они вышли на берег, на них из засады неожиданно напал отряд автоматчиков. Тогда политрук приказал своим людям бежать к тем отсекам казарм, которые были заняты нашими бойцами, а сам с пистолетом в одной руке и с гранатой в другой бросился навстречу врагам. Он хотел задержать гитлеровцев и дать возможность своим бойцам спастись.

Его тотчас же окружили и схватили, выкручивая руки, стараясь вырвать пистолет и гранату. Но он в этой борьбе сумел дотянуться ртом до гранаты и зубами выхватил кольцо. Произошёл взрыв. Петя Клыпа рассказывал, что он видел потом труп этого политрука на берегу Мухавца. Грудь его была разорвана, в неестественно выкрученной руке по-прежнему зажат пистолет, а в зубах стиснуто кольцо гранаты, и вокруг него разбросаны тела врагов, уничтоженных этим взрывом.

Великое множество было таких безвестных храбрецов, ибо там, в крепости, почти каждый становился подлинным героем. И неудивительно, что в наше время слова «защитник Брестской крепости» стали равнозначными слову «герой».

Есть братские могилы павших, над которыми на постаменте вознесена бронзовая фигура воина с винтовкой или гранатой, устремлённая вперёд в напряжённом боевом порыве. Десятки имён в несколько длинных рядов бывают высечены на постаменте такого памятника. Но только одна фигура – воплощение мужества и доблести – возвышается над землёй, и невольно кажется, что лежащие там, в тёмной глубине, погибшие герои выслали его – одного из них – сюда, наверх, под солнце, как своего постоянного-полномочного представителя. Разве каменные руины Брестской крепости не такая же братская могила геройски павших воинов? Пусть же и книга, которую вы сейчас читаете, будет скромным памятником на этой грандиозной братской могиле. И пусть помнит читатель, что за каждым описанным здесь героем славной обороны стоят десятки и сотни других – неназванных, безвестных.

ПОГРАНИЧНИКИ

Известно, что в рядах защитников Брестской крепости были и наши пограничники. Перед войной в районе Бреста охранял государственный рубеж 17-й Краснознамённый пограничный отряд под командованием майора А. П. Кузнецова, а в самой крепости располагались третья комендатура и девятая погранзастава этого отряда.

Нужно сказать, что на первых порах об участии пограничников в обороне Брестской крепости не было никаких сведений. Когда я начал собирать материал для будущей книги, мне стало известно, что в одном из музеев Москвы хранится папка с воспоминаниями участников боев на нашей западной границе в первые дни Великой Отечественной войны. Я пришёл туда и познакомился с содержимым этой папки. Здесь собраны воспоминания бывших пограничников, служивших на заставах 17-го Краснознамённого отряда. Все эти записи были тщательно подшиты в порядке нумерации застав: пятая, шестая, седьмая, восьмая, десятая… В том месте, где по порядку должны находиться воспоминания о боях девятой заставы, оказался только маленький листок, на котором было написано:

«Никаких сведений о девятой заставе нет. Застава помещалась в крепости и, видимо, целиком погибла в боях. По свидетельству жителей близлежащей деревни, в первые же минуты войны пограничники приняли удар врага на Западном острове Брестской крепости и вели борьбу в течение долгого времени».

В первую мою поездку в Брест, когда я побывал там вместе с Матевосяном и Махначем, мы с ними однажды в сопровождении офицеров из отряда, который сейчас охраняет границу в районе Бреста, приехали на Западный остров крепости, где сражались в 1941 году пограничники. Остров густо зарос кустарником, и там среди зарослей кое-где лежат старые развалины или стоят пустые каменные коробки домов. Полуразрушенные кирпичные стены со всех сторон изрыты пулями и осколками. Видно, что в каждом из этих строений группы пограничников, окружённые врагом, вели необычайно упорную, героическую борьбу. Как от древних времён дошли до нас надписи, выбитые на камнях и рассказывающие о жизни и борьбе исчезнувших народов, так здесь, на этих полуразрушенных стенах, записана летопись борьбы и гибели безымянных героев первых дней Великой Отечественной войны. Только записана она не резцом, а пулями и снарядами врага.

В одном месте офицеры-пограничники показали нам на груду камней – тоже развалины какого-то дома. Сквозь камни проступали наружу ржавые железные спинки коек. Было ясно, что здесь находилась казарма, разрушенная бомбой или снарядами, вероятно, в первые же минуты войны. С помощью солдат-пограничников мы тут же начали раскапывать эти развалины. Действительно, под камнями удалось кое-что найти. Там были обрывки каких-то бумаг, уже полуистлевшие. Когда мы начали рассматривать их, оказалось, что это страницы учебника по автоделу. Однако настоящих раскопок мы, конечно, не производили – для этого не было ни времени, ни возможностей, – сюда следовало снарядить специальную экспедицию под руководством научных сотрудников.

Офицеры-пограничники говорили нам, что именно здесь, на месте этих развалин, по их сведениям, помещалась 9-я погранзастава в 1941 году. Но спустя несколько дней нам удалось найти в Бресте жену одного бывшего пограничника, которая перед войной жила в крепости. Вместе с ней мы приехали в крепость, и тогда оказалось, что 9-я погранзастава и 3-я комендатура отряда в 1941 году располагались не на Западном острове, а в центральном дворе цитадели, в доме, стоявшем рядом со зданием казарм 333-го стрелкового полка, около Тереспольских ворот, тех самых ворот, которые изобразил художник П. А. Кривоногов на своей картине «Защитники Брестской крепости». Что же касается Западного острова, то там, как выяснилось, помещались автомобильная рота отряда и окружная школа шофёров пограничных войск. Этим и объясняется тот факт, что под развалинами казармы мы нашли странички учебника по автоделу.

Таким образом, местонахождение 9-й заставы наконец было твёрдо определено.

Участники боев в Брестской крепости, с которыми мне приходилось встречаться в эти годы, с восторгом говорили о том, как сражались пограничники. Они признавались, что пограничники были поистине лучшими защитниками крепости, наиболее смелыми, самыми отважными и стойкими бойцами героического гарнизона. Рассказывают, что гитлеровское командование, взбешённое упорным сопротивлением пограничников, в первые дни войны отдало приказ своим солдатам: если у советского бойца будут зелёные петлицы на гимнастёрке или зелёная фуражка, его не брать в плен, хотя бы он был даже тяжело ранен, а расстреливать на месте.

Но пограничники и не собирались сдаваться в плен. Они дрались действительно до последней капли крови, до последнего дыхания. Один из участников обороны крепости рассказал мне о том, как в первые дни войны погиб на Западном острове молодой пограничник – белорус сержант Петринчик. Он был окружён автоматчиками и, укрывшись в развалинах какого-то дома, долго отстреливался, уложив меткими выстрелами несколько десятков гитлеровцев. Когда у него подошли к концу боеприпасы, он оставил только один патрон для себя, чтобы живым не попасть в руки врага.

От другого защитника крепости я услышал рассказ о гибели неизвестного молодого пограничника с 9-й заставы.

Дело в том, что в субботу, 21 июня, как раз накануне войны, пограничники задержали в крепости двух переодетых гитлеровских шпионов. У них нашли бумаги со схемами расположения наших военных объектов, и агенты врага были полностью изобличены на допросе. Вечером их заперли в камеру для задержанных на границе с тем, чтобы утром отправить в штаб отряда. Ночью на часах у дверей камеры стоял один из бойцов-пограничников. Когда началась война, он не ушёл со своего поста, хотя поблизости то и дело рвались снаряды противника. Как только первый отряд гитлеровцев ворвался через Тереспольские ворота в центр цитадели, от него тотчас же отделилась группа автоматчиков, которая бросилась в сторону камеры, где содержались задержанные шпионы. Видимо, тайная агентура врага в крепости уже дала знать гитлеровскому командованию о том, что лазутчики попались, и указала, где они находятся.

Часовой вступил в бой с автоматчиками. Он отстреливался, лёжа у двери камеры, и своим огнём удерживал врагов на почтительном расстоянии. А в это время в дверь изнутри яростно ломились два шпиона, громкими криками по-немецки призывая на помощь своих. Постепенно патроны у бойца подошли к концу, а гитлеровцы, забрасывая его гранатами, подступали все ближе, и часовой увидел, что ему не сдержать врагов. И тогда он принял решение. Когда несколько минут спустя автоматчики ворвались в дверь камеры, они нашли только три трупа. Пограничник расстрелял обоих шпионов и застрелился сам.

Группы пограничников были на всех участках обороны крепости. Но основные силы третьей комендатуры и девятой погранзаставы во главе с её начальником лейтенантом Андреем Кижеватовым дрались в центре цитадели вместе с бойцами 333-го стрелкового полка.

Лейтенант Андрей Митрофанович Кижеватов, сын крестьянина-мордвина из Пензенской области, был одним из замечательных героев Брестской крепости, и о нём стоит рассказать подробнее.

Командир необычайно твёрдого и решительного характера и отчаянно смелый человек, Кижеватов к тому же отличался исключительной добросовестностью и исполнительностью по службе. Начальник отряда майор Кузнецов не раз говорил, что он особенно спокоен за тот участок границы, который охраняет кижеватовская девятая застава.

Со своей довольно многочисленной семьёй – матерью, женой и тремя маленькими детьми – Кижеватов жил тут же, при комендатуре, как и некоторые другие командиры-пограничники.

Когда начался обстрел, здание комендатуры стало рушиться и загорелось, причём немало женщин и детей осталось под развалинами. Однако Кижеватовы сумели благополучно спуститься в первый этаж, где было безопаснее.

Крикнув жене и матери, чтобы они шли с детьми в подвал, лейтенант тотчас же побежал на заставу, к бойцам. Они ушли к разрушенному снарядами дому заставы и заняли там оборону, готовясь встретить атаки врага.

Весь первый день пограничники держались в развалинах своей заставы и штыковыми ударами отбрасывали автоматчиков, рвущихся в центр крепости через Тереспольские ворота.

Ночью с остатками своего отряда, с женщинами и детьми Кижеватов перешёл в соседнее здание 333-го полка. С тех пор он стал ближайшим помощником старшего лейтенанта Потапова, руководившего обороной на этом участке.

Его всегда видели в самых опасных решающих местах, в первых рядах атакующих бойцов, во главе своих пограничников. Несколько раз раненный, в грязных повязках с проступавшей кровью, он всё же не выходил из строя и неутомимо подбадривал людей.

В первых числах июля старший лейтенант Потапов поручил Кижеватову с группой пограничников опасное и ответственное задание – подорвать понтонный мост через Буг, наведённый противником близ крепости.

Они ушли, и до сих пор остаётся неизвестным, удалась ли им эта смелая диверсия. Остаются пока неизвестными и подробности гибели героя-пограничника. Мы знаем лишь, что семья его, отправленная в плен вместе с другими женщинами и детьми, была расстреляна гитлеровцами в 1942 году.

Группа пограничников сражалась и в районе Восточного форта, в отряде майора Гаврилова. Это были бойцы, которые служили на соседней с крепостью заставе. Весь первый день они дрались на берегу Буга, а 23 июня, когда держаться уже не стало мочи, прорвались сквозь кольцо врага в окружённую Брестскую крепость и явились в распоряжение майора Гаврилова. Гаврилов тотчас же назначил лейтенанта-пограничника, который командовал этой группой, начальником разведки своего отряда, а двух бойцов оставил при себе для выполнения специальных поручений. По его словам, это были стойкие и отважные защитники форта.

Там, в Восточном форту, в здании, стоявшем в центре подковообразного двора, на втором этаже была развёрнута счетверённая зенитная пулемётная установка, из которой стреляли два зенитчика 393-го дивизиона. Огонь этого расчёта наносил врагу особенно большие потери и каждый раз отбрасывал атакующих гитлеровцев. Когда зенитчики были убиты, к пулемёту стали два пограничника. Они вели огонь до тех пор, пока тяжёлая авиабомба не разрушила это здание, и оба храбреца погибли под его развалинами.

Валентина Сачковская, дочь погибшего старшины Зенкина, та самая четырнадцатилетняя девочка, которая была послана немецким офицером, чтобы предъявить ультиматум защитникам крепости, и потом осталась вместе с ними, рассказала мне об одном пограничнике, находившемся в подвале здания 333-го полка. Этого пограничника звали, по её словам, Андрей Бобрёнок. Он был тяжело контужен и время от времени терял сознание. Но и тогда, без чувств, он продолжал крепко сжимать свою винтовку и не выпускал её из рук. Как только сознание возвращалось к нему, Бобрёнок подползал к амбразуре подвального окна и начинал стрелять вместе со своими товарищами в атакующих автоматчиков до тех пор, пока очередной припадок не сваливал его в беспамятстве на пол. Валентина Сачковская говорила, что впоследствии этот пограничник, видимо, погиб.

Когда я потом писал свою драму «Крепость над Бугом», этот рассказ Валентины Сачковской, глубоко запавший мне в память, послужил основой для создания образа пограничника Ивана Боброва, который по пьесе отважно сражается и героически гибнет в Брестской крепости. Пьеса была напечатана в журнале «Знамя». Прошло ещё несколько месяцев, и вдруг я получил письмо из Львова от моего товарища, писателя Владимира Беляева, автора известной книги «Старая крепость». В. П. Беляев сообщал мне о том, что во Львовском украинском драматическом театре имени М. К. Заньковецкой есть актёр, один из участников обороны Брестской крепости, и фамилия его Бобрёнок.

Я сразу насторожился, узнав об этом. Бобрёнок – мало распространённая фамилия, и я предположил, что это, быть может, тот самый пограничник, о котором рассказывала мне Валентина Сачковская. Я тотчас же написал ему и вскоре получил ответ. Оказалось, что я не ошибся: младший сержант Бобрёнок служил в крепости в третьей погранкомендатуре, сражался там, а потом, будучи контуженным, находился в подвалах здания 333-го стрелкового полка. Только одну ошибку допустила Валентина Сачковская. Бобрёнка, как оказалось, зовут не Андреем, а Сергеем. Сейчас мы постоянно переписываемся с Сергеем Тихоновичем Бобрёнком. Он сообщил мне много интересного об участии пограничников в боях на участке 333-го стрелкового полка и сам написал свои подробные воспоминания о том, что видел и пережил в Брестской крепости. Уже три книжки воспоминаний выпустил в свет за последние годы С. Т. Бобрёнок.

Петя Клыпа рассказывал ещё об одном пограничнике, который так и остался безымянным героем крепости. Как я уже говорил, когда у бойцов 333-го стрелкового полка подошли к концу боеприпасы, их командир, старший лейтенант Потапов, решил сделать отчаянную попытку прорвать вражеское кольцо, причём было решено наносить удар не в сторону города, так как противник ожидал атак именно здесь, а прорываться в немецкий тыл через Западный остров, на котором сражались и другие пограничники.

Воспользовавшись тем, что гитлеровцы предъявили защитникам крепости свой очередной ультиматум, после чего наступило некоторое затишье, бойцы сосредоточились в казармах около Тереспольских ворот и затем через мост и через дамбу, перегораживавшую в этом месте Буг, стремглав бросились на Западный остров.

Пётр Клыпа рассказывает, что, когда группа бойцов выбежала на берег острова, около самой воды в кустарнике лежал на земле пограничник с ручным пулемётом в руках. Около него с одной стороны была навалена гора пустых, отстрелянных гильз, а с другой – груда патронов и запасные диски для пулемёта. Вокруг в кустах валялось множество убитых гитлеровцев. Вид пограничника был страшный – лицо стало землисто-серым, под глазами – чёрные круги. Худой, обросший бородой, с красными, воспалёнными глазами, он, видимо, много дней лежал здесь без пищи и без сна, отбивая атаки противника.

Бойцы стали тормошить его, предлагая идти на прорыв вместе с ними, но пограничник поднял голову, посмотрел на них и глухим, ничего не выражающим голосом сказал: – Я отсюда никуда не уйду.

Так он и остался лежать там, на берегу Буга, и, видимо, на этом же месте и погиб, а имя его, быть может, навсегда останется неизвестным.

Попытка прорыва через остров, как известно, окончилась неудачно. Всего несколько бойцов уцелели под страшным огнём немецких пулемётов и вышли на противоположный берег Буга. Там они вскоре были захвачены в плен. В числе этих пленных был и Петя Клыпа, уже дважды контуженный, окровавленный и почти без сил.

На следующий день их под конвоем повели в лагерь вдоль берега Буга. Они проходили мимо Западного острова и слышали, что там, в чаще кустарника, продолжается неумолкающая стрельба. И они видели, как за деревьями, в центре острова, над каким-то домом развевается красный флаг пограничников. Говорят, что борьба на Западном острове продолжалась свыше двух недель, причём якобы наиболее упорно сопротивлялись группы пограничников, которые засели в недостроенных дотах, находившихся на берегу Буга. По слухам, последние защитники Западного острова погибли именно там.

Много ещё тайн, связанных с участием пограничников в боях за Брестскую крепость, предстоит выяснить. Мы ещё очень мало знаем о длительной и упорной борьбе на Западном острове. Неизвестной остаётся судьба той группы пограничников, которая сражалась в Восточном форту. Надо надеяться, что все это постепенно выяснится. Во всяком случае, в последние годы нашлось несколько бывших пограничников – участников обороны Брестской крепости.

Обнаружился бывший курсант окружной школы шофёров пограничных войск Михаил Мясников. Судьба этого человека по сравнению с судьбами большинства его товарищей была поистине счастливой.

Мы говорим, что гарнизон Брестской крепости встретил войну в её первые минуты, на первых метрах советской земли. Но среди защитников крепости был авангард – пограничники, располагавшиеся на Западном острове, где раздались первые взрывы войны. В свою очередь, в этом авангарде оказались бойцы, которые, можно сказать, первыми из первых советских людей взглянули в лицо войне. То были бойцы дозоров и секретов, что в 4 часа утра 22 июня 1941 года находились на охране границы, на склонах западных валов Брестской крепости, в густом кустарнике, спускавшемся к самой воде Буга. Рядовой пограничник Михаил Мясников лежал в этих кустах вдвоём с товарищем, когда над их головами просвистели первые снаряды врага и с того берега вместе с громом орудий донёсся треск первой пулемётной очереди немцев, начавших обстрел прибрежных кустов.

Два дозорных стреляли в ответ, топили своими пулями резиновые лодки с солдатами врага, появившиеся на реке, вели огонь по немецким сапёрам, готовившим переправу. Потом патроны кончились, они отошли в глубь острова и примкнули к группе пограничников под командованием лейтенанта Жданова, занявших оборону около недостроенных дотов. Там они дрались до последних чисел июня. Позже остатки этой группы переплыли Буг и пришли в центральную крепость.

А в ночь с 5 на 6 июля десятка два оставшихся в живых пограничников с боем вырвались за внешние крепостные валы. В темноте они растеряли друг друга, и Михаил Мясников, оставшись с тремя товарищами, много дней пробирался через Пинские болота на восток, и уже около города Мозыря им удалось перейти линию фронта.

До конца войны М. И. Мясников сражался на фронте. Он стал офицером и в 1944 году при освобождении Севастополя был за доблесть и мужество удостоен звания Героя Советского Союза. Потом полковник Мясников командовал одним из полков Советской Армии.

Оказался жив и другой участник боев на Западном острове – бывший командир транспортной роты 17-го погранотряда Аким Чёрный, ныне житель города Сумы. Он сражался в другой группе, командование которой принял на себя офицер-пограничник старший лейтенант Мельник. В центральной крепости, один с Кижеватовым, другой в группе Фомина, участвовали в боях пограничники девятой заставы – Григорий Еремеев и Николай Морозов. Как и Аким Чёрный, они, потом раненные, попали в плен, и их не расстреляли только потому, что на них не было гимнастёрок с зелёными петлицами. Григорию Еремееву впоследствии посчастливилось бежать из плена, и он воевал в партизанских отрядах на землях Югославии и Италии. Сейчас он заведует вечерней школой рабочей молодёжи в далёком городе Кызыл-Кия, в Киргизии, а его товарищ Николай Морозов жил и работал в Донбассе, а теперь переехал в Николаевскую область. Отыскался пограничник Брестской крепости Павел Балденков, живущий теперь в Оренбурге, и некоторые другие.

Прислал мне письмо бывший врач 17-го Краснознамённого погранотряда Горяинов, который сообщает ряд важных подробностей обороны. Ещё после первых моих радиопередач отозвался бывший начальник 17-го Краснознамённого погранотряда, ныне полковник в отставке, Александр Петрович Кузнецов, который живёт сейчас в Москве. Мы встретились с ним, и он рассказал мне много интересного о пограничниках, которые служили в его отряде.

Особенно любопытное, глубоко волнующее сообщение о пограничниках Брестской крепости получено мною несколько лет назад от технорука московского кинотеатра «Ударник» Константина Коршакова. К. И. Коршаков в 1941 году служил в пограничных частях и был радистом, обслуживавшим полевую радиостанцию. В то время радиостанции пограничников были самыми мощными и надёжными, и в условиях первых боев, когда связь на фронте часто нарушалась, их нередко придавали нашим стрелковым соединениям, для того чтобы обеспечить чёткое управление войсками в тех или иных ответственных операциях.

В июле 1941 года К. И. Коршаков со своей радиостанцией был послан в 262-ю стрелковую дивизию, которая в то время находилась близ Малоярославца и вместе с другими нашими соединениями готовилась нанести контрудар по 16-й немецкой армии, действовавшей в этом районе. В самых последних числах месяца (Коршаков ясно помнит, что это было после 25 июля) он однажды нёс своё обычное дежурство в эфире. Рядом с радистом, как всегда, лежал список позывных сигналов различных радиостанций погранвойск. В этом списке значилась и радиостанция пограничников Брестской крепости. Правда, её позывные уже больше месяца не слышались в эфире, и все считали, что погранзастава, стоявшая в крепости, давно погибла.

И вдруг раздались позывные этой радиостанции. Вслед за тем Коршаков принял радиограмму следующего содержания (я привожу её дословно, так, как мне передавал её Коршаков):

«Положение тяжёлое, крепость падает, уничтожаем гадов, сами взрываемся».

Затем следовала шифрованная подпись, но радист её не разобрал. Он начал посылать в эфир сигналы, прося повторить радиограмму. Прошло около получаса, и он услышал: «Я вас понял, я вас понял, повторяю радиограмму». А потом последовал тот же текст: «Положение тяжёлое, крепость падает, уничтожаем гадов, сами взрываемся». И снова Коршаков не разобрал подписи, но на этот раз, сколько ни посылал он запросов, радиостанция пограничников Брестской крепости уже не ответила ему.

Эту радиограмму тогда же передали в Москву, а там, под Малоярославцем, её в тот же вечер огласили на партийном собрании части. Говорят, что и в других частях, стоявших на этом участке фронта, перед наступлением зачитывалась волнующая радиограмма брестских пограничников, поднимавшая дух бойцов, звавшая их на новые подвиги.

Может быть, эта радиограмма когда-нибудь отыщется в наших военных архивах. Ещё предстоит выяснить, кто были эти люди, которые взорвали себя вместе с врагами там, в Брестской крепости, спустя более чем месяц после начала боёв. Были ли то группы пограничников, засевшие в дотах на Западном острове, отряд старшего лейтенанта Мельника, или, быть может, остатки заставы Кижеватова, дравшиеся в центре крепости? Все это пока остаётся тайной, и, наверное, предстоит преодолеть немало трудностей, прежде чем мы узнаем, кто были эти герои, пославшие в эфир весть о своём подвиге.

ОКОЛО КРЕПОСТИ

Громом с ясного летнего неба обрушилась война на приграничную советскую землю. Полная внезапность этого удара сыграла свою роковую роль и дала врагу, как он и предполагал, немалые преимущества, во многом подготовив успех немцев в первые месяцы войны.

Но, захватив врасплох наши войска, гитлеровцы тоже неожиданно для себя встретили в приграничных районах такое сопротивление, на которое они вовсе не рассчитывали. Несмотря на внезапность нападения, первые квадратные километры советской территории достались противнику ценой тяжёлых потерь, и не одна Брестская крепость стала на пути врага. Как бы десятки маленьких крепостей разом возникли вдоль всей границы с первыми взрывами вражеских снарядов. Это не были крепости, построенные из камня и бетона, и я называю их так лишь в переносном смысле слова. Крепость и сила духа советских людей – вот что делало их страшными для врага. Такими маленькими крепостями стали в то первое утро войны многие пограничные заставы 17-го Краснознамённого погранотряда, вытянутые длинной цепочкой по берегу Западного Буга, севернее и южнее Брестской крепости.

Если армию можно застать врасплох внезапным нападением, этого нельзя сделать с пограничниками. Вся жизнь, весь ежедневный быт «людей в зелёных фуражках» проникнуты неослабевающей насторожённостью, постоянным ожиданием покушений на границу. Они всегда готовы встретить и малую и большую войну, и от их глаз не укроются признаки приближения грозных событий.

Брестские пограничники, как мы знаем, наблюдали за приготовлениями немцев в приграничной полосе. Они видели и понимали, что у дверей Родины происходит что-то неладное, и доносили обо всех действиях своего зловещего соседа. Не их вина, что все эти предупреждения были бесплодными. Только одно оставалось им теперь – встретить натиск нападающих, сделать всё возможное, чтобы хоть немного задержать противника на государственном рубеже и, если нужно, умереть на этих первых метрах родной земли. Они выполнили этот свой долг, и заставы их стали крепостями на дорогах врага.

Крепостью были окопы 5-й заставы на лугу около деревни Челеево, в 10 километрах от Бреста. Несколько раз поднимались цепи автоматчиков в атаку на этот рубеж: 300-400 человек против 60. Пулемёты пограничников неизменно укладывали их на луг, и многих укладывали навсегда.

Потом вперёд вынесся немецкий танк, но бойцы заставы подорвали его гранатами. Тогда немцы привели на луг мирных жителей Челеева, гоня перед собой плачущих женщин, детей, стариков: они наступали под прикрытием этой живой цепи – четыре танка и больше 200 автоматчиков. Пограничники знали в лицо каждого жителя села, каждого ребёнка, и они прекратили огонь. Так, после пятичасового боя под гусеницами танков, под пулями автоматчиков погибла почти целиком застава.

Такой же крепостью стал простой деревянный сарай на окраине села Непли, где дрались пограничники 7-й заставы во главе с лейтенантом Сазоновым. И здесь бой был долгим и упорным. Раненный разрывной пулей в правую руку, повар заставы Григорьев одной левой стрелял из ручного пулемёта. Смертельно раненный пограничник Саблин из последних сил приподнимался на локте и кидал гранаты в набегающих врагов, на время теряя сознание после каждого такого броска. Немцы подожгли сарай зажигательными пулями. В облаках дыма, опалённые огнём, пограничники подрыли стену сарая и под прикрытием этой дымовой завесы ушли, унося с собой раненых. Только повар Григорьев добровольно остался на месте, прикрывая огнём отход товарищей, пока вражья пуля не прикончила его.

Четыре дня продержалась в каменном сарае на высотке у деревни Пельчице 10-я застава лейтенанта Ишкова. Окружённые гитлеровцами пограничники трижды отвергали предложения врага о сдаче в плен. Лишь 25 июня, когда немцы подтянули сюда пушки и разрушили сарай, они смогли овладеть высоткой. Сорок пять трупов в гимнастёрках с зелёными петлицами остались на месте боя, и ни один из пограничников не попал в плен.

В эти первые дни войны много братских могил, насыпанных крестьянами, появилось около сожжённых и разрушенных домиков бывших застав. В укромных местах, куда не заходили гитлеровцы, возникали свежие холмики, украшенные цветами, и в изголовье их вместо памятника лежала зелёная пограничная фуражка.

Жители деревни Дубровки, лежащей в трех километрах от Бреста, рассказали мне об одной такой могиле. Они похоронили в ней своего погибшего друга, инструктора служебных собак 8-й погранзаставы Степана Матвеева, погибшего в бою. В течение недели после этого каждую ночь к могиле приходила собака Матвеева – овчарка Мальва, днём скрывавшаяся где-то в лесу. Обнюхав лежавшую на могиле фуражку своего хозяина, собака садилась рядом с холмиком и начинала выть, надрывно и тяжко. Она выла всю ночь напролёт, до самого рассвета, и людям, притаившимся в своих хатах, этот вой, тоскливый и страшный, как бы снова и снова напоминал об ушедшем мирном времени, об их беспросветной нынешней судьбе, об ожидающих их гнетущих днях жизни под мрачной властью фашизма. Потом собака куда-то исчезла – должно быть, её застрелили немцы…

Пограничники сделали все, что должны были сделать. С армией дело обстояло сложнее. Она была застигнута врасплох, она уже в первые часы потеряла массу техники, и, самое главное, связь и управление войсками оказались непоправимо нарушенными и дезорганизованными внезапным и мощным ударом врага.

В час самого сладкого утреннего сна немецкие бомбы неожиданно обрушились на приграничные аэродромы, на танковые и артиллерийские парки, на склады горючего. Около Брестской крепости погибли почти все орудия стоявшего здесь 131-го артполка, лишь немногие из своих пушек сумели вывезти из Северного военного городка артиллеристы другой части.

В Южном военном городке Бреста, тоже совсем рядом с границей, находился большой танковый парк со многими десятками боевых машин.

Первое, что увидели ночные часовые, дежурившие в этом парке, – странное сигарообразное тело, медленно поднимавшееся в небо над границей. Было около половины четвёртого, на востоке уже слегка занималась заря, и её ещё сумеречный свет лишь едва-едва просачивался к тёмному западному краю неба, гася пока только самые слабые звезды. Словно огромная чёрная рыбина вдруг всплыла наверх над тёмной полосой деревьев, стоящих вдоль Буга. Она поднималась все выше и выше, и было что-то непередаваемо тревожное и зловещее в её медленном беззвучном движении вверх. Потом она застыла неподвижно в двух – или трехстах метрах над землёй. Позднее, когда рассвело, все увидели, что такие же – при свете дня уже серебристые – рыбины висят в воздухе вдоль всей линии границы и севернее и южнее Брестской крепости. Это были аэростаты с подвешенными к ним корзинами. Немецкие наблюдатели заняли свои места, чтобы корректировать огонь артиллерийских батарей по советской пограничной полосе.

Часовые в парке Южного городка, заметив появление аэростатов, тотчас же доложили об этом дежурному по части. Немного позже танкисты были подняты по тревоге. Но прежде чем они успели вскочить в танки и завести их, западный горизонт озарился огненными вспышками, грянули первые залпы и немецкие снаряды обрушились на территорию парка. Одна за другой загорались машины, метались под огнём и падали люди. Лишь малой части этих танков довелось выйти за пределы городка.

Но и в этом случае участь танкистов была трагической. Танковое соединение генерала Пуганова, стоявшее в окрестностях Бреста, сумело выйти из своего городка с небольшими потерями. Но как только колонны танков появились на дорогах, они стали лёгкой добычей для немецких самолётов – противник, нанёсший первые удары по нашим аэродромам, теперь фактически господствовал в воздухе над приграничным районом. Танкисты Пуганова понесли тяжкий урон от бомбёжек, а потом подошло к концу горючее, и пополнить его запас было негде. И тогда остатки этой танковой части на последнем горючем ринулись в отчаянную атаку против наступавших танков Гудериана и погибли в этом бою во главе со своим командиром.

Лишённая прикрытия с воздуха, достаточной поддержки танков и артиллерии, наша пехота оказалась в необычайно тяжёлом положении. Многие стрелковые части находились в лагерях или были выведены на учения и, отрезанные от своих складов боепитания, очутились лицом к лицу с врагом почти без патронов.

Неподалёку от Южного городка стояли в лесном лагере части 6-й стрелковой дивизии, ещё в мае переселившиеся сюда из крепости. В субботу у них происходили учения, которые должны были возобновиться с рассветом в воскресенье. Несколько рот имитировали наступающего противника, и при этом предполагалась артиллерийская стрельба учебными снарядами. Другие подразделения выполняли задачу на оборону и ещё ночью заняли заранее подготовленные окопы.

Артиллерийская подготовка началась почему-то раньше, чем предполагалось, и после первых взрывов, раздавшихся неподалёку, роты приготовились отражать атаку условного противника. И вдруг прямо на линии окопов встали чёрные столбы снарядных разрывов, и тут же упали убитые, закричали и застонали раненые. Только тогда люди поняли, что это вовсе не та учебная стрельба, какую они ожидали, и что противник будет не условный, а вполне конкретный.

А час или два спустя эти люди уже получали первое боевое крещение, отражая натиск авангардных отрядов автоматчиков, скупо отстреливались, экономя патроны, каждый из которых был на счёту, а в критические моменты поднимались в штыковые атаки. Так, постепенно уступая превосходящим силам врага, они начали отходить на восток.

Другие части наших войск были застигнуты войной на самой границе, где они строили укреплённый район. Их положение было ещё более тяжёлым, но и они делали все, что могли, – дрались на каждом возможном рубеже, отчаянно сопротивлялись и гибли, окружённые врагом.

Так пали вблизи крепости, у форта «Граф Берг», 26 неизвестных бойцов и командиров. Шестнадцать лет спустя их откопали в одном из рвов. Скелеты ещё сжимали винтовки на боевом взводе, штыки и немецкие сапёрные лопатки, которыми, видимо, они дрались, когда кончились боеприпасы.

Так погиб гарнизон дота около деревни Речица, рядом с крепостью. Их было 23 человека, и ими командовали два младших лейтенанта, П. Селезнев и Н. Зимин, и старшина И. Рехин. Двое суток маленькая железобетонная крепость стояла на пути врага, огнём срывая его переправу через Буг. Потом немцы привезли сюда огнемёты, и струи огня, направленные на амбразуры дота, решили исход борьбы. Гарнизон был сожжён.

В Беловежской Пуще на развилке двух дорог, прорезающих этот великолепный лес, за оградой из низенького штакетника зеленеет маленький могильный холмик. В изголовье его – скромный, сложенный из кирпича обелиск, а на самой могиле стоит старый, пробитый пулями станковый пулемёт «максим». На жестяной табличке написано:

«Обнажите головы! Здесь покоятся вечным сном герои Великой Отечественной войны – пулемётный расчёт советских воинов, героически сражавшийся против роты немецко-фашистских захватчиков 23 июня 1941 года.

Вечная слава героям, погибшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!»

Их было двое, как рассказывают жители соседних деревень, – молодой русский солдат и большой, богатырского телосложения узбек или казах. Их оставили здесь, на перекрёстке дорог, прикрывать отход товарищей, и они не получили приказания отступить. Позднее к ним присоединился какой-то мальчик – подросток лет 14-15, пришедший со стороны границы. Он остался с пулемётчиками в их маленьком окопе, вырытом в кустах у развилки дорог.

На второй день войны по одной из этих дорог шла рота немцев. Они торопились вперёд, они спешили за наградами и трофеями, эти завоеватели с засученными до локтей рукавами, с автоматами за плечами, – они, судя по всему, уже не ждали сопротивления, проломив во вчерашнем бою нашу пограничную оборону.

И вдруг из кустов по ним в упор стеганула длинная пулемётная очередь. Они попадали на землю и расползлись по кустам, беспорядочно отстреливаясь и стараясь определить, откуда бьёт пулемёт.

Шесть часов продолжался этот бой, и жители соседних деревень с волнением прислушивались к нему. Длинные, раскатистые очереди «максима» оглашали вековой лес, и в ответ наперебой, словно стая охотничьих псов, заливались немецкие автоматы. Потом очереди нашего пулемёта стали более редкими и короткими – наверно, бойцам приходилось экономить патроны. Порой казалось, что «максим» умолк, только надсадно трещали автоматы и иногда слышались винтовочные выстрелы. Но проходило несколько минут, и опять раскатывалась чёткая сухая строчка советского пулемёта.

Немцы решили, что они имеют дело с целым подразделением советских войск, – видимо, пулемётчики время от времени переходили на запасные позиции. Они отстреливались и из винтовок, а как только немцы подползали близко, закидывали их гранатами.

Противник вынужден был вызвать подкрепление – рота почти вся погибла в бесплодных попытках атаковать пулемётчиков. Во второй половине дня к развилке дорог подоспел свежий батальон автоматчиков. Кольцо врага медленно сжималось вокруг нашей огневой точки, и к вечеру всё было кончено.

Говорят, когда немцы увидели перед собой погибших, они не могли поверить, что этот долгий бой вели лишь три человека, из которых один был почти ребёнком. Они принялись искать других убитых. А убедившись, что никого больше тут не было, командир немецкого батальона, поражённый мужеством павших советских героев, приказал похоронить их с почестями, как и своих солдат.

И когда на следующий день сюда пришли крестьяне из ближней деревни, по одну сторону дороги чернел одинокий холмик с крестом, увенчанным пробитой пулей красноармейской каской, а по другую сторону – длинным рядом вытянулось несколько десятков могил с такими же свежесрубленными крестами, и наверху каждого креста висела каска немецкого солдата. Так и остались безымянными трое героев. А пулемёт их, оказавшийся тут же, на поле боя, крестьяне закопали в землю и после войны поставили на могилу.

Этот бой в Беловежской Пуще – только один из бесчисленного множества подобных. Буквально в каждой деревне Брестской области вам поведают удивительные, легендарные эпизоды борьбы в те первые дни войны, расскажут о том, как дрались на случайных рубежах маленькие отряды прикрытия, ценой своей жизни добывавшие для товарищей возможность отойти на восток и закрепиться на новых позициях; о том, как сражались в окружениях мелкие группы отступавших от границы воинов; о том, как гибли безвестные герои в неравных, трагических боях сорок первого года.

Да, военный механизм приграничной обороны наших войск был нарушен и сломан внезапным ударом врага. Но несломленным оказался боевой дух советских людей, их воля к борьбе – те великие дрожжи войны, на которых спустя несколько лет взошёл хлеб нашей победы.

НА УЛИЦАХ БРЕСТА

В ночь с субботы на воскресенье первый секретарь Брестского обкома партии Михаил Тупицын, плотный, грузноватый человек лет тридцати пяти, только перед рассветом вернулся из поездки по районам. Было около четырех часов утра, когда он пришёл в свою квартиру, тут же в крыле большого обкомовского здания. Он только успел лечь, как снаружи прогремел сильный взрыв – и стекла в окне вылетели.

Тупицын вскочил. Вдали за окном, в стороне крепости и границы, огненные всполохи озаряли тёмное небо, и низкий, глухой гул тяжело перекатывался там. Где-то неподалёку послышался воющий свист, и тотчас же на соседней улице звонко ахнули два взрыва подряд. Тупицын торопливо оделся и бросился бегом по тёмным обкомовским коридорам к своему кабинету. Он понял, что началась война. Теперь надо было скорее связаться с Минском.

В его кабинете стоял аппарат ВЧ, напрямую связывавший обком с Минском. Линия ещё работала, и минуту спустя он услышал голос дежурного по Центральному Комитету партии. Но он успел только сказать, что говорит Тупицын, как рядом раздался оглушительный взрыв, и что-то больно ударило его по голове. Тотчас же очнувшись, он увидел, что лежит на полу в противоположном углу комнаты, и сквозь оседающие дым и пыль видно, что около того места, где он сейчас стоял, в стене зияет большая рваная дыра. Немецкий снаряд попал как раз в угол его кабинета.

Тупицын вскочил, чувствуя боль во всём теле и звон в ушах. Он опять схватил телефонную трубку, но аппарат был уже испорчен. В это время во дворе обкома, где-то около гаража, разорвался ещё один снаряд. Швырнув на стол бесполезную уже трубку, Тупицын быстро достал из сейфа круглую печать и, сунув её в карман, побежал вниз по лестнице.

В первом этаже его встретили два других секретаря обкома – Новикова и Красовский. С ними было ещё несколько коммунистов и два милиционера, дежурившие у входа в здание. Тупицын тут же послал одного из коммунистов в штаб дивизии – узнать обстановку, а пока что велел всем спуститься в полуподвал дома.

Из гаража прибежал шофёр и доложил, что туда попал снаряд и взрывом помяло машину Тупицына. Грузовики, по его словам, были вполне исправны и заправлены бензином. Вслед за ним появился посланный к военным и сообщил, что в штабе никого нет, – все офицеры уехали в город на командный пункт.

К этому времени в полуподвальном помещении собралось уже больше семидесяти коммунистов. Здесь были почти все члены бюро обкома и горкома, и Тупицын решил провести короткое заседание бюро с партийным активом.

Обстановка была неясной. Обстрел города заметно усилился. Кто-то сказал, что уже слышал пулемётную стрельбу на южной окраине города, за Мухавцом. Все понимали, что дорога каждая минута и нельзя терять время. Бюро заседало едва ли четверть часа и приняло короткие деловые решения. Красовскому с группой людей поручили принять меры для эвакуации городских учреждений и населения, другому члену бюро – подготовить к уничтожению секретные документы, третьему – обеспечить вооружение коммунистов. Решено было, что все участники заседания немедленно разойдутся по городу разведать обстановку и через час бюро соберётся снова. Здание обкома быстро опустело.

Город был окутан дымом и на улицах часто гремели взрывы. Многие дома уже были разрушены, жарко горел винный завод, расстилая над городом чёрное облако. В воздухе не стихал рокот моторов – германские бомбардировщики кружили над Брестом.

По улицам в разных направлениях бежали люди, то полуодетые, как их застала война, то снарядившиеся совсем по-дорожному – с узлами и чемоданами в руках. Одни только искали спасения от обстрела и бомбёжки; другие торопились уйти на восток до того, как на улицах появятся немцы; третьи, охваченные паникой и страхом, кидались, сами не зная куда и зачем. Большинство бежало к южной окраине города, стараясь выбраться на Московскую улицу, где начиналось шоссе, ведущее на восток, на Кобрин. В ту же сторону, отчаянно, надрывно сигналя, проносились редкие грузовики, в кузовах которых сгрудились бледные, испуганно оглядывающиеся женщины и дети.

Порой над головами бегущих слышался короткий низкий вой падающего снаряда, чёрное облако мгновенно вырастало посреди улицы, и оглушительно резкий удар взрыва сливался со звоном стёкол, выбитых из соседних домов. Толпа с воплями бросалась врассыпную, а на мостовой оставались лежать неподвижные тела, корчились и кричали изувеченные люди, которых некому было подбирать…

Около девяти часов коммунисты снова собрались в обкоме. Красовскому и его группе удалось сделать немногое – в городе, внезапно застигнутом войной, царили хаос и паника, и организованная эвакуация под огнём врага была уже невозможной. Лишь в некоторых городских учреждениях успели сжечь документы и отправить машинами на восток женщин и детей. Не приходилось и думать о том, чтобы вывезти имущество каких-либо предприятий.

Вернувшиеся из города один за другим докладывали, что видели и узнали. По всем признакам положение было угрожающим, и немецкие автоматчики могли в ближайшее время появиться на центральных улицах Бреста. Коротко обсудив обстановку, бюро приняло предложение Тупицына покинуть город и двигаться через восточные окраины в район Жабинки, где установить связь с военными.

Тут же сожгли документы обкома, коммунистам раздали оружие, и вся группа во главе с Тупицыным тронулась в путь по улицам, ведущим на восток, в сторону станции Брест-5.

Справа и слева слышалась близкая трескотня пулемётов и автоматов, а здесь, на улицах, по которым они шли, часто рвались снаряды. Немцы уже заняли северную и южную окраины Бреста и теперь старались огнём закупорить единственный оставшийся свободным выход из города – на восток. Время от времени кто-то стрелял из окон верхних этажей и чердаков – пятая колонна врага действовала в Бресте. Появились первые раненые, приходилось всё время перебегать с одной стороны улицы на другую, огневые налёты всё учащались и усиливались. Люди уже не шли, а бежали, торопясь выйти из зоны обстрела.

По пути к отряду Тупицына присоединялись новые группы беженцев, примыкали отдельные бойцы и командиры, отбившиеся от своих частей. Когда они вышли за город и остановились в безопасности на опушке небольшого леска, вокруг секретаря обкома собралось уже около двухсот человек.

Над городом висела чёрная туча, сквозь которую здесь и там пробивались к небу яркие языки пламени. Взрывы снарядов гремели реже, перестрелка, казалось, затихла, и только оттуда, где находился вокзал, доносился торопливый и злобный перестук пулемётов.

Тяжело и больно было видеть в дыму и огне этот город, за два года ставший родным и близким. Тупицын представил себе немцев на улицах Бреста, и глухая тоска сдавила сердце. Он поглядел на лица людей, окружавших его, и увидел ту же тоску и боль. И ему захотелось хоть чем-нибудь подбодрить своих спутников.

– Ничего, друзья! – твёрдо сказал он. – Им в Бресте не хозяйничать. Мы ещё сюда вернёмся. А пока что не будем терять времени.

И они пошли дальше на восток, то и дело прощально оглядываясь назад, на горящий, задымлённый Брест. В тот же день обком возобновил свою работу, но уже в восточных районах области.

А в Бресте ещё кое-где на улицах шли бои. Наших регулярных войск здесь не было, но противник в нескольких местах встретил сопротивление вооружённых горожан. Дрались около тюрьмы за Мухавцом, дрались в здании областного управления НКВД.

Начались убийства, расстрелы, грабёж. На одной из центральных улиц немцы схватили не успевшего уйти из города председателя горисполкома Соловья и тут же повесили его на дереве. Солдаты врывались в квартиры горожан в поисках золота и ценностей. На Советской улице выпущенные немцами из тюрьмы уголовники громили витрины магазинов, мешками тащили продукты, одежду, обувь. Жители запирались в домах, прятались в подвалах, и только вокруг больницы все росла и прибывала толпа раненых.

К полудню Брест оказался, по сути, полностью во власти врага. Но и после этого со всех четырех сторон слышалась неумолкающая стрельба. С востока, постепенно затихая, доносился гул фронта – там, отходя к Кобрину, пытались сдержать наступающего противника наши части. На западе гремел бой в Брестской крепости. На севере, совсем близко, слышалась трескотня пулемётов и винтовок в районе железнодорожной станции – немцам не удавалось захватить вокзал: там в окружении дралась какая-то группа советских бойцов.

А в стороне южной окраины города, неподалёку от центра, не прекращалась перестрелка, и время от времени грохотали разрывы гранат около двухэтажного здания областного и городского военкоматов.