Клинки надежды Волков Алексей
Земля под телом казалась излишне твердой, подстеленная шинель норовила сбиться складками, полы ее разъезжались, и, хоть ночь была теплой, барон замерзал.
Стоило же укутаться – становилось жарко, прошибал пот, и снова было не до сна.
Ротмистр не знал, что недалеко, в Смоленске, точно так же ворочается в постели Ольга. Не может уснуть, мучается, вздрагивает от мысли, что завтра бой и один косоглазый после ранения гусар может пойти и не вернуться. Она же так и не сказала ему самое важное, напротив, обидела, поверила соседке, которая в свою очередь слышала от подруги, а подруга той…
Нет сна!
Конь потянул намотанные на руку поводья, словно приглашал совершить небольшую прогулку по окрестным полям.
Да чтоб оно все!
Не вставая, Раден извлек папиросу. Рядом в траве уже лежало с полдюжины ее предшественниц, вернее, то, что осталось от них после то жадных, то неторопливых затяжек.
Кто-то явно шел в эту сторону. Медленно, очевидно стараясь найти кого-то среди спящих бойцов.
Огонек папиросы невольно исполнял роль путеводной звезды. Шаги стали приближаться, раздались рядом, и барон машинально приподнялся посмотреть, кому еще не спится в лунную ночь.
– Это вы, барон? – спросил странник голосом Кузьмина.
– Я. – Раден приподнялся. – Садитесь, если не спешите.
Он чуть подвинулся, давая штабс-капитану место на шинели.
– Благодарю, – не стал отнекиваться Кузьмин.
Раден приглашающе щелкнул портсигаром. Его папироса уже догорала, и он прикурил новую прямо от нее.
– Не спится?
– Как любят твердить провинциальные актеры, меня терзают смутные сомнения, – усмехнулся штабс-капитан.
– Что-то случилось?
– Конкретного – нет. Те юнкера, которые успели перейти в бригаду, у вас. Остальные здесь. В школе даже часовых не осталось. Одни замки на дверях. Либченко, вопреки ожиданиям, с готовностью поступил в распоряжение вашего командира. Пылает боевым азартом похлеще нашей молодежи. К нему даже отношение юнкеров изменилось. Ну, сами понимаете. Раньше как-то косо посматривали, мол, офицер, а не воевал, куда ему до покойного Мандрыки!
О себе Кузьмин скромно промолчал.
– Тогда что же? – После вчерашней встречи у Ольги Раден подсознательно относился к франтоватому начальнику школы словно к врагу. Относился, а умом понимал, что, возможно, не вполне справедлив к капитану.
– Не знаю. Просто гложет что-то смутное. Будто что-то мы упустили, не поняли, где-то совершили ошибку. Но какую?
Ротмистру тоже было тревожно, однако он попытался успокоить приятеля:
– Бросьте. Что только не мерещится перед боем! На нашей стороне профессионализм, следовательно, сила. Гоняли уже этого матроса не раз, и магия его хваленая не помогала. Она, насколько я заметил, действует исключительно на небольшом расстоянии. Когда глаза его видишь. А на вашего покорного слугу и его спутников, как было случайно проверено, вообще не оказывает никакого влияния. Вся нынешняя сложность лишь в том, что на этот раз не гонять надо нашего флотского знакомца, а уничтожить, чтобы больше нигде не всплыл. Победить-то он нас в любом случае не сумеет.
– Если бы дело заключалось в одном матросе! Я вот тут подумал, слушая вас, барон: может, мое предчувствие связано со Смоленском? Нет у меня доверия к правительству даже на грош. Вы-то человек новый, а я наблюдал эту республику вблизи с самого становления. Они там все, словно пауки в одной банке. Только и следят, как бы половчее вцепиться друг в друга. Впрочем, скорее всего, это расшалились нервы. Нам до города один переход. Не рискнут. Это же не словесами воздух потрясать. Тут определенная смелость нужна. Ладно, поговорили. Пойду я к своим. Спокойной ночи, барон!
Кузьмин ушел в ту сторону, из которой появился, а Раден подумал: вдруг однорукий штабс-капитан прав? Если в Смоленске действительно что-то затевается, то момент едва ли не идеальный. Одна полурота на весь город, запасные же – скорее тайные враги, чем друзья. Их любой из местных баюнов подвигнет на какие угодно подвиги.
Правда, взять город еще раз – не проблема. Только расправиться с матросом, и все. Вояки из запасных еще те, при первой неудаче разбегутся как тараканы. Лишь бы только перед тем не успели натворить бед. Ведь там раненые и Ольга…
Очередная папироса еле слышно затрещала сухим табаком.
Ольга…
Должно быть, эта ночь действительно не была создана для сна. Орловский едва задремал, как ухо уловило отдаленный шум мотора.
Звук шел со стороны Тычинина. До станции и села с таким названием от новой позиции отряда было версты полторы. Достаточно, в случае нападения с тыла.
После гостеприимства жителей Рябцева никаким селянам Орловский больше не доверял.
Подняться и выйти из вагона было делом одной минуты.
Подполковник с удовлетворением отметил, что дежурные давно отреагировали на приближение автомобиля. Один из «максимов» развернул тупое рыло в сторону проселка, около него удобно расположился Дзелковский с расчетом. Прочие солдаты, кому надлежало наблюдать другие сектора, деловито посматривали в свои стороны.
На проселке слабо маячило два огонька. Они покачивались в такт подъемам и спускам, чуть поворачивались в стороны при очередном изгибе дороги, постепенно приближались к стоянке отряда.
Наконец, автомобиль подошел вплотную, остановился, и из него вышел Аргамаков. С ним, кроме водителя, были вестовой Коршунов, Збруев, Изотов с неизменным пулеметом.
– Господин полковник!
Наедине Орловский давно называл командира по имени, но тут служба…
– Вольно, – оборвал доклад Аргамаков. – Все знаю. С последнего боя новостей не было?
– Нет, Александр Григорьевич. Тихо.
– Так… – Полковник помолчал и лишь тогда произнес: – Это хорошо, что тихо.
Он заметил направленный в сторону проселка «максим» и устало усмехнулся:
– Что ж это вы на меня пулемет наставили, Георгий Юрьевич? Решили от начальства отбиваться до последней крайности?
– С нами все ясно. Разумная предосторожность. Кто знает, начальство появится или кто-нибудь не менее грозный? – в тон ему отозвался Орловский. – А вот что это вы вздумали по ночам кататься по здешней глухомани без всякой охраны? Понимаю, страх вам чужд, однако вы отвечаете за бригаду.
– Почему без охраны? Навязали вон Фомича и Изотова, словно я как минимум командующий армией. Да и, Георгий Юрьевич, если уж по своей земле только с охраной ездить…
Орловский вздохнул. Он прекрасно понимал командира. Только…
– Земля своя, времена чужие. Да и люди, я вам скажу. Сейчас он лебезит, а отвернешься – того гляди, на спину бросится. Я же докладывал про Рябцево.
– Так. Считайте, убедили. – Обсуждать эту тему Аргамаков не желал.
Стыдно кадровому офицеру думать о собственной безопасности. Хотя какие-то меры предосторожности принимать все равно приходится.
– Как настроение в отряде?
– Бодрое, Александр Григорьевич. Правда, люди были несколько недовольны отступлением, но теперь…
Разговаривая, оба офицера медленно прогуливались вдоль позиции.
– Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! – приветствовал бывшего гостеприимного хозяина Аргамаков, когда поравнялись с пулеметным расчетом.
– Здравия желаю, господин полковник! – вытянулся Дзелковский.
Это в имении он был хозяином, здесь же старался вести себя, как обычный офицер.
Отошли чуть дальше, и Аргамаков сообщил:
– А ведь отступать придется. Пусть немного, но все-таки…
Орловский остановился, молча ожидая продолжения.
Правила субординации не позволяли ему критиковать действия начальника, однако чувствовалось, что подполковник ожидал совсем другого.
– Так. А что вы хотели? Перехода в решительное наступление? Имейте в виду, помимо вашего отряда без кавалерии, которую придется отдать, против Горобца будут выставлены только первая сводная рота Мартынова, юнкера, гусары и полевая батарея.
– А остальные? Вторая полурота Усольцева, офицерская, эскадрон Гана? Броневики, в конце концов? – не выдержал Орловский.
Не выдержал – громко сказано. Спрашивал подполковник обычным спокойным тоном.
– Считайте, что их нет, Георгий Юрьевич. Судя по тому, что вы мне докладывали, прогнать его можно даже этими силами. Только наша задача не отогнать, а уничтожить. Полностью. Дабы никаких следов не осталось. Поэтому и действовать будем соответственно. На ваш отряд ложится задача заманить его чуть подальше, потом придержите с фронта. Дальше рассказывать?
– Хотите нанести фланговый удар? – понял Орловский.
– Два фланговых удара. – Аргамаков был доволен понятливостью подчиненного. – Там дальше есть участок, идеально подходящий для этой цели. Как только банда втянется следом за вами, юнкера ударят с одной стороны, а Мартынов с другой. Пулеметов у нас достаточно, по пехоте и кавалерии пройдутся не хуже, чем артдивизион. Ну, и плюс батарея. У них главной задачей будет выбить «Хунхуз».
– Тогда вопросов больше не имею.
– Так. Хорошо. Чем будут заниматься Люденсгаузен и Ган, вас, стало быть, не волнует? – улыбнулся полковник.
Орловский был готов поклясться, что его друг и командир приготовил еще один сюрприз, но произнес совсем другое:
– Я думаю, охранять Смоленск.
– Там остался Усольцев со второй полуротой. – Аргамаков вздохнул. – Надеюсь, за сутки в городе ничего не случится. Когда мы его покидали, обстановка там была неспокойная. Кто-то опять начинает старательно мутить воду, а толпа, как всегда, верит любой нелепице.
– Не мой приятель?
– Не знаю. Он вроде в последнее время несколько образумился. Даже поддерживал нас на последнем заседании. Хотя все может быть. Как волка ни корми…
– Надо было тогда там хоть полную роту оставить. Мало ли… – Орловский прекрасно помнил, чем может быть чреват бунт в городе.
– Еще лучше – две. Только где их взять? Придется рискнуть. Все равно другого выхода нет. Горобца необходимо уничтожить, не давая ему ни малейшего шанса. Поэтому, отвечая на так и не высказанный вопрос, сообщаю. Эскадрон, офицерская рота, горная батарея и броневики под общим командованием Сухтелена перед рассветом уйдут в глубокий рейд. Цель – захватить Починок и ударить по банде с тыла. Я им еще оркестр придал для большего эффекта. Думал присоединить к ним еще гусар, но там две трети зеленой молодежи. Толку от них в бою… Лучше пусть здесь будут. Авось, хоть на преследование сгодятся. В крайнем случае пусть помаячат в отдалении для создания у бандитов подходящего душевного настроя.
Возразить Орловскому было нечего. План Аргамакова ему понравился своей законченностью и изяществом. Что до новичков в бою, то подполковник, как и его командир, прекрасно знал: даже самый высокий воинский дух должен подкрепляться умением. Не зря говаривал Суворов…
– Должно получиться, – высказал свое мнение Орловский.
– Должно. Если запасные не подгадят, – неожиданно добавил Аргамаков.
– При чем тут запасные?
– При том. Тут на прощание Всесвятский учудил. Произнес перед одним из полков прочувственную речь о необходимости борьбы с супостатом, а затем слабым мановением руки указал им путь к победе. Вот они и пошли.
Орловский не сдержался и выругался.
– О чем и речь. Они сейчас действуют строго по запавшим в душу словам своего руководителя и никаких аргументов слушать не желают. Ни о каком подчинении бригаде не прозвучало ни слова, более того, запасные действуют как бы исключительно от лица правительства, а командующий ими писарь принять меня даже не пожелал. Но не драться же еще и с ними! Теперь остается гадать, что завтра учудят работники пера под влиянием людей слова. Если подумать, дивное сочетание…
В отличие от своих врагов, Горобец спокойно спал в своем вагоне. Он уже сделал что мог и устал при этом так, что вечером обошелся даже без выпивки. Если не считать принятого с устатку полного стакана.
Один из его пехотных полков расположился в захваченном и пустом Рябцеве, другой вместе с кавалеристами был выдвинут дальше к полустанку. И наконец, третий полк, все-таки сформированный, до сих пор находился в Починке. Горобец, может, и взял бы его оттуда, но в данный момент имел определенные планы на местных жителей и не хотел, чтобы последние разбежались без присмотра.
Еще в Починке в крохотном местном депо на излечении находился поврежденный бронепоезд. Срок мастеровым был поставлен до утра, учитывая же альтернативу, сомневаться в рабочем рвении не приходилось.
Состав самого Горобца обосновался в Рябцеве, на том самом пути, где предыдущей ночью стоял эшелон подполковника. Село как раз лежало практически посередине между передовыми отрядами и тыловой базой. Весьма удобно, если с утра надо будет навестить готовящиеся к бою полки, а затем опять отправиться в Починок привлекать к делу местных жителей.
Вымотанный за бесконечный день делами Горобец с закатом ушел к себе. Только сказал напоследок своему начальнику штаба:
– Смотри, Костя. Не будет завтра победы, косточек от тебя не оставлю. Будет – станешь богат, как Кощей Бессмертный.
Прапорщик машинально улыбнулся, демонстрируя, что понимает остроумие атамана.
Он уже всецело попал под влияние матроса и ни на какие возражения не был способен.
В селе шла привычная гульба. Хлебнувшие за день лиха мужики теперь старательно заливали его найденным в домах самогоном. Благо, после введения сухого закона изготавливать первач стали в каждой пятой избе, а после революции – и в каждой первой.
Крики пирующих долго раздавались в ночной тишине. Лишь после полуночи шум стал понемногу стихать, пока, наконец, не смолк окончательно.
На смену молодецкому веселью пришел крепкий сон много потрудившихся и хорошо отдохнувших за стаканом людей. Спали не раздеваясь, как привыкли в последнее время. Было в том и показное наплевательство на бытовые неудобства, и определенная лихость живущих полной жизнью людей. Сегодня жив, богат, пьян, распоряжаешься жизнью каждого встречного, попавшегося на бесконечной дороге, завтра миг – и превращаешься в хладное тело, отданное на поживу воронам и волкам.
Спали все, даже часовые. Кроме тех, что несли службу около поезда матроса. Но с последних и спрос другой. Атаман подобных слабостей не понимал, и найденный спящим вполне мог уснуть другим сном. Вечным.
Никто не видел, как хищные силуэты бесшумно промелькнули привычными, много раз хожеными тропами и с отнюдь не звериными повадками рассредоточились по селу.
Кое-кто так и не успел ничего понять в случившемся. Просто вдруг в тяжелый хмельной сон вторгалось вполне реальное прикосновение острых зубов к беззащитному горлу, затем резкая боль окончательно приводила в чувство. Увы, лишь затем, чтобы навсегда лишить человека чувств и ощущений.
Другим повезло гораздо больше. А может, и меньше, тут с какой стороны посмотреть. С одной стороны, жить им выпало дольше, с другой – конец был более мучительным.
Волчья стая полностью усвоила преподанный ей прошлой ночью жестокий урок. Нападение было внезапным, одновременным, почти не дающим очередным захватчикам шансов организовать подобие обороны.
Лишь на станции сомлевшие часовые успели кое-как прореагировать на появление стремительных силуэтов.
Тут и там громыхнуло несколько выстрелов, а в следующий миг они сменились жуткими криками задираемых насмерть людей.
Выглянувший из вагона подышать воздухом Янкель увидел на перроне клубок из человека и зверя. Пока туго соображавший со сна губастый помощник Горобца пытался осознать картину, клубок распался. Человек остался лежать, а здоровенный волк отскочил и бросился к вагону.
С неожиданной прытью Янкель успел отшатнуться, закрыть вагонную дверь, а в следующий миг с другой стороны на нее обрушилось массивное тело.
Но не это оказалось самым страшным. После первого толчка тот, снаружи, навалился на ручку, и Янкелю пришлось приложить все силы, чтобы как-то удержать ее в прежнем положении.
Сил у противника явно оказалось больше. Ручка отжалась, и дверь медленно стала открываться внутрь вагона.
Напрасно Янкель упирался, пытался задержать ее ход. Щель становилась все больше, самого же Яшку отжимало к стене…
Как бы ни был крепок сон Горобца, посторонние звуки без малейшего промедления вторглись в его сознание.
Федор давно привык спать в любом шуме. Так было в молодости на затянувшихся гулянках, позднее – в кубрике на корабле. Привычка особенно развилась за последние месяцы, когда вокруг кто-то постоянно стрелял, кто-то кричал. Усмирять собственных людей Горобец не хотел, да и не смог бы. Какою властью он над ними ни обладал, всему на свете есть границы. Пусть хлопцы потешатся, да и весь их шум – это шум победителей. Под такой даже спится лучше. Тишина же гнетет, как гнетет окончание гулянки. Гости валяются мордами на столах, веселье закончилось, и только головная боль будет напоминать с утра о бесшабашных минутах.
Но сейчас шум был другой. Горобец мгновенно ощутил в нем опасность, не для кого-то – для себя.
Как и все, спал матрос не раздеваясь. Только скинул на ночь бушлат да укрылся одеялом. Прямо поверх клешей и сапог.
Зато не надо было тратить время на сборы. Федор лишь перекинул через голову ремень деревянной кобуры и рванул наружу.
Смысл увиденного Горобец понял сразу. Не умом, человеческий разум довольно медлителен из-за привычки к тягучим словам, а звериным прозрением.
Он даже понял то, что напавшие оборотни (Федор отчетливо видел их двойственную сущность) – те самые, вчерашним утром рассеявшие Гришкин отряд. И это понимание только усилило до немыслимых пределов мгновенно вспыхнувший гнев.
Чтобы офицерские прихвостни напали на него?!.
О существовании других врагов, кроме офицеров, Горобец как-то не подозревал.
Матрос застыл на вагонной лестнице. Непокрытые волосы торчали во все стороны, под тельником прорисовывались крепкие мышцы, а глаза светились чудовищной, не человеческой и не звериной мощью.
Какой-то оборотень заметил стоящего в открытую человека и попытался достать его в резком прыжке.
Горобец машинально отмахнулся рукой. Она даже не задела оборотня, однако зверь вдруг почувствовал, что его сметает незримой силой.
Это было его последнее ощущение. Тело оборотня пролетело по воздуху едва ли не пол-эшелона, и удар о землю выбил из него и дух, и жизнь…
В следующий миг Горобец зарычал утробным звериным рыком и вскинул руки вверх.
Полыхнуло сильнее сотни молний. Как положено, после молнии ударил гром. Картонным домиком разлетелось здание станции, опрокинулись ближайшие заборы, травинками прижались к земле деревья…
Все, кто был на перроне, исчезли, как будто их и не было. Только мелкие кровяные пятна да крохотные частички праха напоминали об их судьбе. Свои, чужие… Не повезло…
В соседнем вагоне несколько раз громыхнул маузер. Это разбуженный Григорий выглянул в тамбур и накормил свинцом почти протиснувшегося внутрь волка. Прижатый дверью, по-щенячьи скулил Янкель, и эти звуки временами прорывались сквозь звон в ушах.
Потом снаружи опять полыхнула гигантская молния. Удар грома заставил подпрыгнуть весь состав, и в этом грохочущем рыке исчезли и повизгивания, и крики…
Глава восемнадцатая
Без всякого предупреждения небо на юге в стороне Рябцева озарилось ярчайшей вспышкой. На мгновение стало светло, как днем. Длинные тени вытянулись вдаль, едва ли не до самого горизонта, а затем вновь наступила тьма. Еще более мрачная, чем перед этим, словно луна превратилась в белесое пятно, освещенное, но не освещающее.
Земля под ногами тяжело содрогнулась. Испуганно заржали кони. Из вагонов начали торопливо выскакивать вооруженные люди, крутить головами по сторонам, выискивать, откуда угрожает очередная опасность.
– Что это? – невольно вырвалось у Орловского.
Как и все в бригаде, он признавал безусловный авторитет Аргамакова, и ему невольно казалось, что бывалый полковник заранее знает ответы на все вопросы.
Сразу за словами до офицеров долетел грохот. Если и были слова, они оказались покрыты раскатами.
Да что слова! Кипи сейчас бой, никто бы не услышал ружейной стрельбы. Разве что близкий разрыв снаряда.
– Так… – Вид у полковника был по-прежнему невозмутим. – Чем дальше, тем интереснее.
– Вы что-нибудь понимаете? – с надеждой спросил Георгий.
– Разумеется, нет. Таких гроз не бывает. Я бы сказал, что это похоже на взрыв большого склада боеприпасов, но даже склад не взрывается мгновенно.
Опять полыхнуло на том же месте.
Орловский дождался прихода грома и, едва тот стих, официально обратился к командиру:
– Прошу прощения, Александр Григорьевич, однако вам пора к бригаде.
– Прогоняете? – осведомился Аргамаков.
– Чем бы это ни было, мы справимся сами, – твердо произнес Орловский. – Ваше присутствие ничего не даст.
– Так. Похоже, я уже не командир.
Знакомый с Аргамаковым еще с японской, Георгий знал о том, что тот всегда появлялся на самых опасных участках, словно без него ни у кого ничего не получится.
Кое-какие основания для подобного поведения были. В присутствии Аргамакова солдаты всегда обретали уверенность в конечной победе, и даже самый большой перевес врага переставал играть заметную роль в рисунке боя.
Не из-за этой ли веры в командира часть солдат привычно устремилась за полковником даже тогда, когда все рухнуло и даже бывалые офицеры предрекали полный провал похода?
– Ваше дело – руководить завтрашним боем. Со своей задачей я справлюсь самостоятельно. Или вы мне перестали доверять?
Глаза уже привыкли к лунному свету, и Георгий мог без труда видеть спокойное лицо полковника.
– Что вы, Георгий Юрьевич? Разумеется, доверяю. Иначе я бы не поручил вам этого дела. Но в данный момент я пытаюсь понять, что же произошло у противника. Вдруг это сможет как-то повлиять на завтрашнюю операцию?
Орловский промолчал в ответ.
Он уже убедился, что действительность в последнее время далеко обгоняет самые смелые и абсурдные предположения. Оставалось лишь следовать каждому новому обстоятельству, ничему не удивляясь и ничего не страшась.
Впрочем, точно так же действовал и Аргамаков.
– Так. Ладно. Раз уж ты так настаиваешь… – Переход на «ты» означал, что разговор перестал быть сугубо официальным.
– Настаиваю, Саша. Извини, понять мы все равно ничего не поймем. А там ты сейчас нужнее.
– Наверное, ты прав. – Аргамаков не стал говорить, что каждый раз, давая подчиненным особо трудное или рискованное задание, втайне мучается, переживает за тех, кого, возможно, послал на смерть.
Нарочито медленно, чтобы, не дай бог, никто не подумал о трусости начальства, он дошел до автомобиля.
– А ведь светает.
Небо на востоке на самом деле уже заметно изменило свой цвет. Что ж, эти ночи из самых коротких.
– Так. Кавалерию я у тебя забираю. – Аргамаков вздохнул. – Рановато все-таки матрос подошел. Пополнение еще очень сырое. Поэтому самое главное – береги людей. Они у нас все на вес золота. Удачи!
– И вам тоже, – насколько понимал Орловский, Аргамаков обязательно поведет людей сам. И отговаривать его от этого бесполезно.
– Да ты сам понимаешь, какая в тебе скрывается сила? – Янкель уже полностью отошел от недавнего страха и сейчас благоговейно вился вокруг матроса. – С такой нам сам черт не страшен, а не то что какие-то жалкие офицеры! Ты же всем миром править можешь! Кто будет возникать – один взмах руки, и готово! Где эта улица, где этот дом?
Григорий только кивал после каждого предложения.
Амбал был ошарашен. Он многое видел за последнее время, успел привыкнуть к сверхъестественным способностям атамана, к смерти людей от одного сурового взгляда, к торопливо сносимому в общую кучу собственному добру, ко всеобщему страху, поражающему обывателей при появлении батьки. Но чтобы так!..
Случившееся никак не помещалось в сознании, и приходилось вновь смотреть в ту сторону, где еще недавно лежало цветущее село, а теперь лишь груды бревен, частично обгоревших, и поваленные деревья напоминали о людском поселении.
В блеклом свете нарождающегося утра сиротливо темнели трубы. Там, подальше от станции, потому что вблизи не уцелели и они. Да еще возвышалась покосившаяся церковная колокольня. Без креста и без колокола, навеки умолкшая, памятник былой веры.
– Ты помнишь, как это сделал? Еще сможешь? – не отставал от Горобца Яшка.
– Не помню. – Матрос слабо мотнул головой.
Его обычно суровое лицо было каким-то размякшим, смертельно усталым, и та же усталость сквозила во всем крепком теле.
– Ты должен вспомнить, Федя!
Горобец слабо улыбнулся в ответ.
Он действительно почти ничего не помнил о случившемся.
Внезапный налет, отчаянные крики, хищные силуэты, ворвавшиеся на перрон… А дальше – всепоглощающий гнев, злость, жажда уничтожения… Затем наступал полный провал. Что там было, как, почему – черт его знает!
Лишь ощущение, что куда-то пропали все силы. Ни рук, ни ног, в голове пустота…
– Федя, подумай! Осознай свой талант! Это ж захочешь, не вообразишь! Полминуты, и всех дел! Только прошу тебя, будь в следующий раз осторожнее! Заодно с оборотнями наших столько полегло… Жуть!
От оставшегося в Рябцеве полка уцелела от силы треть. Кого-то загрызла стая, кого-то смело… Чем же их смело?
Горобец был глубоко равнодушен к чужим жизням. Свои ли, чужие, подумаешь! Разве что в Починок придется наведаться пораньше, поднять местных мужиков на борьбу.
Даже этого не хотелось. Не было сил. Может, ну его ко всем чертям и матерям? Просто подтянуть сюда находящихся там своих людей, а местных оставить сторожить имущество. Сил для такого внушения понадобится не в пример меньше.
– Да мы им, Федор!..
И чего он так пристает?
Горобец попытался подняться. Ноги не слушались. Хорошо хоть, Григорий понял, поддержал под руку.
– Спать. Я спать пойду, – пробормотал Горобец.
Восторженный Янкель хотел что-то сказать, однако пригляделся к матросу и прикусил язык.
Атаман был бледен, веки то и дело наползали на глаза, норовили прикрыть их. Но больше всего Яшку поразили пальцы. Короткие и цепкие, они сейчас дрожали крупной дрожью, чего на памяти идейного помощника не случалось даже после самого большого перепоя.
– А как же Смоленск? – все-таки вырвалось из самой души.
– Сами. Начинайте сами. А я спать. Спать, – пробормотал Горобец.
Григорий помог атаману подняться в вагон, довел до дивана и даже заботливо укрыл одеялом.
– Сами. Начинайте сами. Я потом встану и помогу, – едва слышно повторил матрос и сразу уснул.
Постепенно рассвело. Утро выдалось на редкость тихим, лишь пересвистывались неугомонные птахи. Их пение только подчеркивало тишину, и эта тишина уже ощутимо давила на нервы. Нет ничего хуже, чем ждать начала боя. Вроде бы хочется отдалить неизбежное, и в то же время нет сил терпеть. Когда же? Сколько можно находиться в напряжении?
Потом, после первого выстрела, уже легче. Становится не до каких-то мелочей, все внимание поглощает происходящее, и приходит своего рода очумелость, притупление многих чувств, вплоть до страха, а не то что какого-то волнения.
– Что-то уж очень долго спят. – Петров, похоже, нервничал и то и дело принимался протирать пенсне.
– Завидуете? – Георгий с наслаждением сам прилег бы на часок, раз уж нельзя побольше.
– Чему? – не понял штабс-капитан, и лишь затем запоздало спохватился: – Нет. По мне, так сначала закончить дело, а там уже с чувством и толком…
О том, что можно лечь навсегда, конечно, не говорили.
Глаза при этом у Петрова были красноватые, усталые.
– Может, вообще передумали? – предположил Орловский, а про себя подумал: не дай бог! Гоняйся потом за ними по всей губернии или сиди и жди, откуда они выплывут в следующий раз.
От стоявшего несколько позади «елового» бронепоезда подошел Берлинг, присел рядом, сказал практически то же:
– Запаздывают.
Точно таким же жестом, как и Петров, снял пенсне и принялся методично протирать его на диво чистым платком.
Лишенные стекол близорукие глаза артиллериста были еще более красными, чем глаза пехотных офицеров.
Почти всю короткую ночь команда «елового» чинила пулеметную платформу и дополнительно крепила пушку на орудийной.
Правда, пулеметов осталось только два, и Орловский даже склонялся к мысли вообще снять их с бронепоезда.
– Кто-то едет, господа офицеры! – Петров первым услышал далекий гул автомобильного мотора. – Никак опять Аргамаков!
Орловский на правах самого зоркого пригляделся и, едва автомобиль вынырнул из перелеска, покачал головой.
– Там «руссо-балт». Это кто-то другой. Погодите, господа, за ним пехота, и много.
Из перелеска в самом деле появились солдаты. Сердце Георгия невольно вздрогнуло от безумной надежды, но в следующий миг он пригляделся и понял свою ошибку.
Солдаты шли гурьбой, практически без строя, и их неряшливый вид без лишних слов указывал на то, откуда они взялись.
Читать бесплатно другие книги:
