Ельцин. Кремль. История болезни Хинштейн Александр

«Это кредо, – скромно добавляет он в “Исповеди…”, – осталось у меня и сейчас, и я в него верю».

Какова она, ельцинская забота о людях, Яков Петрович Рябов имел возможность испытать на собственной шкуре.

В «Исповеди…» о нем – человеке, вытащившем Ельцина из грязи в князи, – не найти практически ни слова…

Словно это не Рябов сделал из строителя средней руки хозяина крупнейшего региона, а все случилось само собой, по мановению волшебной палочки, ибо таланты и достоинства нашего героя были столь очевидны, что не заметить их мог только слепой.

Как там у Бориса Николаевича?

«Надо прежде всего заботиться о людях, а на добро они всегда откликнутся с повышенной отдачей».

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Параноики не терпят никаких возражений. Они постоянно выясняют отношения и вступают в тяжелые конфликты с окружающими, требуя от них беспрекословного подчинения. Всех вокруг они подозревают в недоброжелательном к себе отношении. Они обычно высокого мнения о себе и о своих умственных способностях.

Каким образом удалось Ельцину проскочить через сито КГБ – одному Богу известно. Назначение первым секретарем обкома – это не поступление в «Политех». Человек должен быть проверен со всех сторон, до седьмого колена.

Дед – кулак, отец – враг народа. С такой биографией к сановному креслу и близко подпустить были его не должны.

Кто он, тот неведомый растяпа из Свердловского УКГБ, не удосужившийся когда-то детально покопаться в его личном деле? Без этой спецпроверки взять в обком Ельцина попросту не могли. Но взяли. А уж потом, когда оказался он в строю небожителей, кому же в голову придет разглядывать секретаря обкома под микроскопом. Наш , проверенный товарищ.

А ведь окажись этот опер из далекого 1968-го подотошнее, не ограничься он формальным изучением анкеты, а съезди бы к проверяемому на родину или хоть запроси местный райотдел, вся история страны могла пойти по другому пути.

Так ленца одного-единственного майора или капитана определила последующую судьбу планеты.

Вообще, халатность провинциальных чекистов дорого обошлась Союзу, ибо не один только Ельцин произошел из семьи репрессированных. Многие из тех, кто встал у руля в 80-х, имели врагов народа в роду. И у Шеварднадзе, и у Горбачева, и у Бакатина папы с дедушками тоже прошли через молох НКВД.

Это вовсе не значит, что они сводили счеты с советской властью и развалили СССР в отместку за невинно убиенных предков. Все эти параноидальные идеи о вселенском заговоре, масонах и агентах ЦРУ, обманом пробравшихся к руководству партии, – годятся разве что для читателей газеты «Завтра».

Мне думается, дело здесь совсем в другом. Всем этим людям – так или иначе – советскую власть любить было не за что. Они лишь вступали с ней в брак по расчету.

А потом, по тому же самому расчету, развалили страну, ибо каждый рассчитывал урвать кусок пирога пожирнее.

Вины их в том нет. Они действовали как и положено карьеристам и приспособленцам во все времена: искать в первую очередь собственную выгоду. Да и с растяп-оперов тоже теперь не спросишь: померли уже, должно быть, давным-давно…

Но кто же думал тогда, как повернется история. Ведь со всех других сторон Ельцин как нельзя лучше подходил на роль хозяина региона – одного из крупнейших, кстати, в стране.

К 1976 году Свердловская область была четвертой по численности в РСФСР: после Москвы, Ленинграда и Краснодара (4 миллиона 383 тысячи жителей), тринадцатой по территории (194,8 тысяч квадратных километров) и третьей по объемам промышленного производства.

«Одна из наиболее развитых в индустриальном отношении областей СССР, – читаем мы в Большой Советской Энциклопедии того времени. – Основные отрасли специализации – металлургия (чёрная и цветная), машиностроение и металлообработка, химическая, стройматериалов и лесная промышленность».

Лишь сухое перечисление свердловских предприятий занимает полторы страницы фолианта . Большинство из них остаются на слуху и сегодня. Знаменитый «Уралмаш», Нижнетагильский металлургический комбинат, Уралвагонзавод, Качканарский ГОК, Первоуральский трубный и прочая, прочая. И это еще не считая предприятий ВПК, ибо большинство советских танков, артиллерийских орудий и зенитно-ракетных установок делалось, например, именно на Урале.

Я привожу эти справочные сведения, дабы показать, сколь тяжеленная ноша свалилась на плечи молодого еще, в общем, человека. Первым секретарем Ельцин стал в сорок пять – возраст по советско-геронтологическим меркам практически младенческий.

У него не было ни достаточного опыта, ни энциклопедических знаний. Кроме строительства он, по сути, другими вопросами не занимался. Словом, ничего, за исключением амбиций и безумной работоспособности.

А вот поди ж ты – справился. Уже очень скоро Ельцин сумел завоевать колоссальный авторитет – в первую очередь среди населения.

Он был не похож на своих одинаково-серых предшественников. Если большинство его коллег – первых секретарей обкомов – предпочитали работать в кабинетной тиши, то Ельцин, напротив, постоянно рвался в народ.

С первых же дней работы он взял за правило регулярно встречаться с простыми людьми, ездить по предприятиям и институтам, выступать перед врачами и пионервожатыми. И, что самое важное, встречи эти не режиссировались заранее, а вопросы не раздавались загодя, чтобы знатные передовики успели прорепетировать их перед зеркалом.

«В застойный для страны период такие встречи были скорее исключением, чем правилом, – пишет Ельцин в “Исповеди…”. – В ту эпоху было принято на всякие подозрительные вопросы не отвечать, а если и проводить встречи и конференции, то по поводу великого писателя, маршала, четырежды Героя и прочее, прочее».

В самом деле, ничего подобного в других регионах не происходило. Единственная аналогия, которая приходит в голову, это пример 1-го секретаря ЦК Белоруссии Петра Машерова. Только Машеров, в отличие от Ельцина, был не вчерашним строителем, а партизанским героем, носил полученную на войне золотую звезду, да и по возрасту годился ему в отцы.

Ельцин одним из первых в стране понял, какова сила общественного мнения. PR-технологии, взятые им на вооружение тридцать лет назад, отменно работают и сегодня.

Ну, например, он еженедельно начал вести прямые эфиры на местном телевидении, отвечая на звонки в студию – в первую очередь критические – и тут же, не сходя с места, наводил порядок. Это была едва ли не самая популярная в области передача, ибо нет для людей занятия увлекательнее, чем поглазеть на публичную порку начальства. (Нынешние рейтинги прямой линии Путина – тому подтверждение.)

Скажем, звонят жители «размороженного» дома в Краснотуринске. Прямо из студии Ельцин поднимает трубку, связывается с горкомом: «Даю 24 часа на устранение аварии в теплосети».

Или пробивается в эфир какая-то женщина из Алапаевска и жалуется, что жена первого секретаря горкома «разъезжает в служебной “Волге” по парикмахерским, магазинам и базарам, а в автопарке стоят автобусы – бензина не хватает». Ельцин тут же, не сходя с места, устраивает алапаевскому князьку разнос и дает областному прокурору команду: разобраться с бензиновым дефицитом.

А через неделю, в то же самое время, в 20.00, первый секретарь уже отчитывается о принятых мерах и наказанных виновниках. И горе тому чиновнику, кто не успеет в срок выполнить «телевизионное» поручение. Был случай, когда Борис Николаевич не сумел дозвониться из прямого эфира до какого-то коммунального начальника районного масштаба – он был снят с работы в ту же минуту.

Ельцину нравился этот образ народного заступника, Робин Гуда и Дубровского в одном лице. Он просто-таки купался в своей популярности, тешился восторженными взглядами. Но еще больше упивался он страхом своих подчиненных, не знавших, что еще выкинет неуемный первый ; на чью голову обрушит он гнев в этот раз.

К кадрам Борис Николаевич относился безжалостно, искренне считая всех чиновников нахлебниками и дармоедами. Он и работу свою начал с массовых чисток, выкорчевывая любых потенциальных конкурентов.

Второго секретаря обкома Коровина – того, что рассматривали одновременно с ним – Ельцин сослал в областной Совет профсоюзов. (Аналогия с Брежневым напрашивается сама собой: тот ведь тоже задвинул главного своего конкурента, секретаря ЦК Шелепина, в ВЦСПС.) Председателя облисполкома Борисова отправил на пенсию.

Бывшие сотрудники обкома рассказывают, что Ельцину были совершенно неведомы демократические принципы руководства. Он признавал только собственную волю, и в чем-то переубедить его было практически невозможно. Если решил – значит, все, как отрезало.

(«Какой он демократ, господи боже мой! – восклицал потом Николай Рыжков; тот самый бывший директор “Уралмаша”, доросший до секретаря ЦК и премьер-министра. – Нашли демократа! Более авторитарного человека я не встречал!»)

Его диктаторские замашки распространялись на всех без исключения. Обкомовскую знать, например, – секретарей, членов бюро и заведующих отделами – он лишил обеденного перерыва, обязав решать рабочие вопросы в неформальной обстановке. Свободного времени у них тоже почти не оставалось: все сотрудники обкома должны были теперь регулярно играть в волейбол, не взирая на возраст и спортивную подготовку. Зимой же свердловчане в обязательном порядке вставали на лыжи. (О теннисе Ельцин, к счастью, тогда еще не знал.)

Он по-прежнему требовал от людей того же, что делал сам. И если бы в молодости довелось ему заниматься не волейболом, а альпинизмом: будьте уверены, все начальники вынуждены были бы лазать по горам с альпенштоками, благо Уральский хребет под боком.

Это касалось всего: спорта, досуга, работы. Врач Свердловской спецбольницы Калерия Шадрина, отвечавшая за здоровье Ельцина и его семьи, вспоминает такой эпизод:

«Как-то лечила ему второй палец на правой ноге – периодическое воспаление сустава, а он и говорит: “Завтра в пять утра я должен быть в Талице на утренней дойке”. – “Да как же вы с такой ногой-то? – говорю. – Это же в три ночи выезжать надо, а вам бы хорошо отлежаться. Неужели заместители съездить не могут?” – “Ты не понимаешь, – говорит. – Я вот приеду, а там коровы стоят недоенные, вымя у них в г.., а доярки пьяные. Я им всем там разгон устрою, и месяц в этот район мне можно не заглядывать. А заместители только зря съездят”».

Не удивительно, что среди пациентов Шадриной регулярно появлялись партработники и прочие чиновники с приступами стенокардии и инфарктами – последствиями перенесенных ельцинских «разгонов».

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

Общеизвестно, что русский царь Иван Грозный обладал тяжелым характером, был капризен, отличался злопамятностью и мстительностью. Периодически у него случались страшные приступы ярости. Во время одного из таких приступов 9 ноября 1582 года в Александровской слободе, загородной резиденции, царь случайно убил своего сына Ивана Ивановича, попав посохом с железным наконечником ему в висок.

В лице Ельцина свердловчане увидели исконно любимый народом образ сильной руки: сурового, но справедливого. Таким остались в истории Петр Первый, Иван Грозный, отчасти Сталин. Масштабы, конечно, разные, а суть одна.

Борис Николаевич всячески поддерживал этот миф. Он постоянно выдумывал новые приемы, какие-то нетрадиционные ходы.

Об одном из них позже поведал его телохранитель Александр Коржаков:

«Как-то во время встречи на стройке он меня спрашивает:

– Александр, какие у вас часы?

Я показал.

– О, эти не подходят, нужны какие-нибудь поинтересней.

Я подхожу к коллеге из группы сопровождения и интересуюсь:

– У тебя какие часы?

– “Сейко”. А что?

Поясняю ему:

– Снимай, шеф просит.

Он отдал. И шеф тут же подарил эти часы какому-то строителю. У Ельцина, оказывается, манера была – дарить часы. Она сохранилась со свердловских времен. Жест этот предполагал исторический смысл: первый секретарь поощрял “своими” часами отличившихся тружеников почти так же, как командарм своих солдат – за боевые заслуги в Великую Отечественную. Я этот фокус с часами запомнил и потом специально носил в кармане запасной комплект. Часы же брал казенные, в горкоме».

В этом нехитром приеме – весь Ельцин. С одной стороны, вроде эмоциональный, искренний жест: не грамоту ведь дарит, не набивший оскомину вымпел; снимает часы – с собственной руки. Но с другой – все заранее продумано, просчитано, и даже комплект казенных хронометров всегда у помощника в кармане.

И ведь верили! Эдуард Россель, даже став уже свердловским губернатором, искренне продолжал считать, что золотые часы, которые Ельцин принародно застегнул у него на запястье, были передаренным подарком Брежнева. (Молодой строитель Россель пустил новый металлургический комбинат в точно указанный Ельциным срок – 19 декабря, в день рождения дорогого Леонида Ильича.)

Нечто подобное рассказывал мне один из свердловских функционеров, пожелавший остаться неизвестным.

В Свердловске остро не хватало колхозных рынков. Жители одного из городских районов много писали в обком, требовали свежих овощей и фруктов. В результате решение о строительстве рынка было принято, но когда к Ельцину пришли подписывать бумаги, он отложил их в сторону: «Пока не время».

А через несколько месяцев, приехав на встречу с жителями этого района, принялся расспрашивать: «Какие проблемы? Чем помочь?»

Граждане, понятно, начинают опять талдычить о строительстве рынка. Ельцин внимательно их выслушал и прямо на месте, «идя навстречу пожеланиям трудящихся», чуть ли не на коленке подписывает решение о строительстве. Еще и подчиненным досталось – «за нечуткое отношение к просьбам населения».

(Как похоже это на будущие его эффектные акции, типа подписанного на броне БТРа указа о прекращении чеченской войны.)

Даже из пары этих нехитрых примеров отчетливо видно, что за хваленой ельцинской экспрессивностью, импульсивной его непредсказуемостью скрывался на деле тонкий расчет. Все это – не более чем хорошо срежиссированный образ; весьма талантливый, надо заметить, ибо в те времена политтехнологов не было еще и в помине и до всего Ельцину приходилось доходить самому.

Известный академик Леонид Абалкин рассказывал мне, как увидел впервые Ельцина на идеологическом совещании году в 1984-м. Свердловский секретарь впечатлил всех присутствующих своей статью, манерами, зычным голосом. Он выступал не как другие, по шаблону, а говорил эмоционально, рублеными отточенными фразами.

«Рядом со мной сидел помощник Щербицкого – первого секретаря ЦК Украины. Как сейчас помню, он нагнулся и говорит: "Надо же, какие секретари обкомов теперь пошли. Нам бы на Украину хоть одного такого. Вернусь – сразу же расскажу Щербицкому"».

Впрочем, для успешной карьеры нестандартности и яркости совсем и не требовалось. Для ЦК и престарелого Политбюро народная любовь значения никакого не имела. Критерии отбора – если представить, что Ельцин хотел выделиться, продвинуться наверх – заключались совсем в другом: в преданности, послушании, предсказуемости. Десятки партийных бонз на всех необъятных просторах страны жили припеваючи, не терзали себя и подчиненных, а в массы спускались лишь для того, чтобы зачитать доклад и сорвать ДПАПО (было в советской печати такое стенографическое сокращение: «долгие, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию»).

Думаю, в этом и заключается феномен Ельцина. Ему постоянно нужно было брать новые высоты.

Высшее удовлетворение для него – победа над самим собой. Ельцин сознательно ищет самые трудные участки, лезет напролом, ставит всевозможные эксперименты.

Так было и в детстве, и в юности, когда, отправляясь в поход, он специально выбирал маршруты потруднее, а потом выводил заплутавших и оголодавших спутников из тайги. Когда за год осваивал он двенадцать рабочих специальностей, залезал в разгар бури на башенный кран и отгонял перед носом мчавшегося поезда застрявшую на переезде машину с бетоном.[1]

Может быть, сам того не подозревая, он все время боролся с собственным комплексом неполноценности, намертво вбитым в него отцовским ремнем. Потому-то все свои подвиги Борис Николаевич неизменно совершает на публике. Подобно мифическому Антею, черпавшему свои силы из земли, Ельцин заряжается энергией от зрителей. Без них – он просто недвижим.

Та же злополучная граната, оторвавшая у него пару пальцев, украдена была из воинской части на глазах у восторженных приятелей, а потом, под их же зачарованными взглядами, начала разбираться. А первый в его жизни публичный бунт во время выпускного? Если бы не массовое скопление школьников, родителей и учителей, бьюсь об заклад, никакого демарша не случилось бы.

Теперь же зрителей у него – хоть пруд пруди: без малого четыре с половиной миллиона…

Годы ельцинского правления ознаменовались в Свердловске проведением множества шумных кампаний. Он едва ли не первым в стране начал возводить МЖК – молодежно-жилищные комплексы, строящиеся силами самих же потенциальных новоселов; изобрел великий почин «коллективной ответственности», когда за прогул или любую другую серьезную провинность одного премий и наград лишали весь коллектив.

После него свердловчанам остались новые городские районы: Юго-Западный и Кировский. Десятки помпезных объектов и зданий – Дом актера, Театр драмы, Дворец молодежи, Дом политпросвещения. (Собственно, все, что возводилось в Екатеринбурге до недавнего времени, строилось по ельцинскому образу и подобию, ибо генплан города утверждался при нем.) Он провел в Свердловске метро. Реконструировал множество шахт и заводов. Заасфальтировал сотни километров дорог.

Правда, и новое здание обкома он тоже построил: одно из шикарнейших в стране…

Это уже потом Борис Николаевич примется рассказывать о вечном своем нон-конформизме, потаенном диссидентстве и нелюбви к привилегиям.

В «Исповеди…» он пишет, что ни друзья, ни родственники, ни близкие или дальние знакомые – никто даже не пытался прийти к нему, с его неограниченными возможностями, за какой-нибудь помощью или в поисках блата.

Конечно, Ельцин, мягко говоря, лукавил. Будучи первым секретарем обкома, практически невозможно не пользоваться определенными привилегиями. Например, роскошной пятикомнатной квартирой – 167 метров без учета 4 лоджий – в самом лучшем свердловском доме на улице 8 Марта, прозванном, естественно, «дворянским гнездом», с бассейном, бильярдным залом и круглосуточной охраной.

У него была большая зарплата, дача, служебная и семейная машины с водителями, свора челяди, прислуги, возможность ездить за границу.

Но все это – сущие пустяки в сравнении с другой, самой главной привилегией, которую получил он, очутившись в кресле первого : фактически безграничная, никем не контролируемая власть.

О такой власти над людьми Ельцин мечтал с самого детства, еще стоя в магазине, где за отдельным прилавком обслуживалась номенклатурная знать. Он словно рожден был для того, чтобы править, направлять и указывать.

Встречавшийся с ним в то время Сергей Алексеев, крупный юрист, будущий депутат Верховного Совета и творец Конституции, вспоминает:

«Производили впечатление и крупная фигура Бориса Николаевича, стиль его поведения, его стремительность – в речах, поступках, даже в походке, в том, как он вбегал на трибуну, и – как ни странно – властная отчужденность, отстраненность, и оттого, наверное, неизбежное одиночество.

Запомнилось мое первое зрительное впечатление о нем: в холле областной спецбольницы, где я ожидал приема, вдруг все замерли: по коридору, не глядя ни на кого, стремительно, в окружении нескольких сотрудников и врачей двигался крупный человек. Сидящая рядом сотрудница обкома, вскочив с места, громко крикнула вслед: “Борис Николаевич!” Он приостановился, прищурился, всматриваясь, кто это, и поднятой рукой властно остановил, уже было обращенные к нему слова: “Потом!”»

Власть была чем-то от его исконной природы, и это позволило мгновенно воспринять нужный образ поведения, казавшуюся теперь естественной привычку быть лидером…»

Супротив него в области никто и слова пикнуть не смел. Зная скверный нрав Бориса Николаевича, каждый предпочитал держать язык за зубами. Чиновники готовы были заранее одобрить все его действия, согласиться с любыми предложениями, поменять свое мнение на диаметрально противоположное, лишь бы только угодить неуемному шефу.

Виталий Воротников, будущий российский премьер, а тогда первый зампред правительства РСФСР, посетив Свердловск, записал:

«Ельцин очень активен, напорист, дает безапелляционные указания селянам. Никто ему не перечит… Показался он мне человеком волевым, но крутым, даже жестким в общении с людьми».

Все успехи области неизменно достигались жесточайшим авторитаризмом, накачками и порками. Ельцинские методы работы были сродни сталинским: великий вождь тоже ведь великие свои стройки – Беломоро-Балтийский канал, Днепрогэс, Комсомольск-на-Амуре, даже знаменитые московские высотки – возводил, не стесняясь в методах и средствах.

Надо было ему решить, допустим, продовольственную проблему: в промышленной области с собственным сельским хозяйством было туго. В обязательном порядке всем предприятиям было приказано создавать подсобные хозяйства.

Или решил Ельцин, к примеру, проложить магистраль на север своего региона: от Свердловска до Серова. Но денег Москва не давала. Тогда он собирает районную знать – партийных и советских секретарей – через чьи вотчины должна идти трасса, и объявляет: «Строить будете сами, собственными силами, за счет районных организаций».

А потом, когда сроки подошли к концу – весьма, кстати, жесткие, – посадил их всех в автобус и во главе гоп-компании отправился инспектировать объект . Те из номенклатурщиков, на чьей территории работа не спорилась, пинками выгонялись из салона: прямо в придорожную пыль.

И ведь сходили: безропотно, покорно. Еще и благодарили за науку, ибо всякие проявления инакомыслия Ельцин подавлял на корню, безжалостно и сурово. Только членов бюро обкома и исполкома облсовета он успел поменять четыре раза кряду.

Власть его была безраздельной.

Снизу – сонм покорившейся челяди. Сверху – полное отсутствие контроля.

«В это время Брежнев страной не занимался или, скажем так, все меньше и меньше занимался, – пишет сам Ельцин, – его примеру следовали другие секретари ЦК. Так получилось, что мы работали полностью самостоятельно».

Даже у самого воспитанного, благонравного субъекта от такой вседозволенности поедет крыша . А уж тем более у нашего героя – человека, прямо скажем, не шибко интеллигентного и лишней скромностью не страдающего.

«Да, власть первого (секретаря. – Авт .) – практически безгранична. И ощущение власти опьяняет», – признается он в «Исповеди…». И тут же:

«Я пользовался этой властью, но только во имя людей, и никогда – для себя».

Ой ли?

Весь вопрос в том, что понимать под словом пользовался . Если речь о наживе – то здесь вопросов нет: Ельцина трудно заподозрить в стяжательстве и мздоимстве. (Как, впрочем, и большинство других руководителей российских регионов. Зачем воровать, если и так живешь ты практически в коммунизме?)

Но разве можно все измерять одними лишь деньгами и борзыми щенками? Власть над другими, возможность решать чужие судьбы – вот что опьяняло Бориса Николаевича по-настоящему; вот за что любил он ее, власть, безмерно, до последнего вздоха.

Стараниями подхалимов и лизоблюдов он возомнил себя первым после Бога. Все успехи области Ельцин неизменно относил на собственный счет, как будто всевозможные шахты, дороги, объекты он возводил в одиночку; как будто не было рабочих, строителей, архитекторов, инженеров, союзных министерств и ЦК, наконец.

(Это, впрочем, типичная его черта, ибо и прежде, когда возглавлял Ельцин Свердловский ДСК, все трудовые подвиги, которыми похвалялся он, в действительности были результатом коллективных усилий. На строительство домов и объектов, обком сгонял рабочих со всей области – лишь бы уложиться в сроки, – а пенки снимал потом один Борис Николаевич.)

Если раньше над ним постоянно доминировал его учитель Рябов, вечно талдычащий о чуткости и почтении (потому-то, может, любовь к учителю так быстро и закончилась, едва только переехал тот в Москву), то отныне никаких сдерживающих центров у Ельцина попросту не осталось.

Все чаще Борис Николаевич начинает прикладываться к бутылке. Для него было в порядке вещей за обедом и ужином выпивать по стакану водки: причем не залпом, а прихлебывая точно компот. Те, кто играл с ним в волейбол, перед матчем в обязательном порядке должны были употребить по 150 граммов. За компанию с застрельщиком , ясное дело.

В минуты особого душевного расположения, то есть где-то после четвертой рюмки, Ельцин частенько демонстрировал подчиненным свой коронный номер – двустволку : широко распахивал рот и вливал в себя водку сразу из двух бутылок.

Стрельба из двустволки кончилась печально. В 1982 году у Ельцина случился первый сердечный приступ, и эти показательные выступления пришлось сворачивать.

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Длительное употребление чрезмерного количества алкоголя повреждает многие органы, в первую очередь печень, головной мозг и сердце. От воздействия спиртных напитков у больного может возникнуть патологический ритм сердечных сокращений (аритмия) и острая сердечная недостаточность.

Пыталась ли жена бороться с его пьянством? Вряд ли. Во-первых, потому, что бороться с Ельциным само по себе занятие неблагодарное. А во-вторых, имелась и еще одна, щекотливая весьма причина. По отзыву ельцинской матери Клавдии Васильевны, когда Борис Николаевич «принимал на грудь», он сразу же «терял интерес к противоположному полу». Это было весьма кстати, ибо мужская стать его, сила и положение не могли не провоцировать повышенного женского интереса.

(Его студенческий друг Яков Ольков вспоминал: «Бориса женщины обожали».)

По слухам, наибольшую взаимную симпатию вызывала у Ельцина его лечащая женщина-врач. Была и другая, описанная журналистами история, когда Борис Николаевич на загородной обкомовской даче отправился провожать заезжую актрису в ее апартаменты – после обильного ужина – но был застукан актрисиным мужем в самый неподходящий момент: якобы усталый первый секретарь тщетно пытался стянуть с гостьи длинное театральное платье.

Полагаю, что о подобных проделках Наина Иосифовна догадывалась, но вида – по крайней мере, внешне – не подавала, и аморалок на супруга не слала.

Подобно сонму подчиненных, она тоже оставалась лишь пылинкой, малой планетой в орбите Ельцина. И это воспринималось им как нечто закономерное.

Если внимательно проанализировать его «Исповедь…», то без труда можно заметить, что почти ни о ком Борис Николаевич уважительно и почтительно не пишет. А коли и упоминает, то исключительно в контексте собственной персоны. «По моему поручению… Я ему велел… С заданием он справился…»

И все проблемы, стоявшие перед страной, он тоже понимал, оказывается, лучше других, тем более, как мы помним с его слов, Брежнев и секретари ЦК от управления державой отошли. Один только Ельцин трудился не покладая рук. Прямо-таки – былинный богатырь. Атлант, держащий небо на каменных руках…

А тем временем в свердловских магазинах из продажи окончательно исчезло мясо, а вместо него появились забытые еще с войны продуктовые карточки…

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Мания величия – сочетание маниакального синдрома с бредом величия. Человек в этом состоянии становится очень активным, нетерпеливым, бестактным и назойливым. Любые попытки корректировать его поведение вызывают раздражение.

Девять лет ельцинского правления остались в истории не только как пора великих починов и массовых строек.

За это время происходили и другие события, заставляющие взглянуть на фигуру Ельцина совсем другими глазами.

О первом из них – знает каждый. О втором – единицы, поэтому с него и начнем.

В 1979 году в Свердловске вспыхнула эпидемия сибирской язвы. Появились жертвы. По сей день причины произошедшего до конца не ясны. Экологи убеждены, что виной всему – утечка «исследовательских материалов» из военно-биологического центра Минобороны, более известного в народе как городок № 19.

Центр этот занимался разработкой сверхсекретного бактериологического оружия. Захоронение его отходов велось на Седельниковской свалке в непосредственной близи от города. И якобы «материалы» из подземных стоков-накопителей просочились наружу, попали в воду и вместо потенциальных врагов штаммами сибирской язвы были попотчеваны честные советские труженики.

По версии экологов, одним из тех, кто несет прямую ответственность за случившееся, был первый секретарь обкома. Именно Ельцин не принял упреждающих мер, не предотвратил трагедию, а потом сокрыл всю правду от жителей и на суровых репрессиях к виновным не настоял.

Так это или экологам просто требуется крайний – сказать затруднительно. Зато в другой истории роль Ельцина недооценить трудно.

«Секретно.

ЦК КПСС.

О сносе особняка Ипатьева в городе Свердловске.

Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца Ипатьева в г. Свердловске.

Дом Ипатьева продолжает стоять в центре города. В нем размещается учебный пункт областного управления культуры. Архитектурной и иной ценности особняк не представляет, к нему проявляет интерес лишь незначительная часть горожан и туристов.

В последнее время Свердловск начали посещать зарубежные специалисты. В дальнейшем круг иностранцев может значительно расшириться, и дом Ипатьева станет объектом их серьезного внимания.

В связи с этим представляется целесообразным поручить Свердловскому обкому КПСС решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города.

Председатель Комитета госбезопасности

при Совете Министров СССР

Ю. Андропов

26 июля 1975 года»

История сноса ипатьевского особняка, в котором большевики расстреляли в 1918 году царскую семью, включая детей и челядь, одна из самых черных страниц в истории Ельцина. Именно будущий демократический президент и сравнял с землей это здание.

Сам Борис Николаевич упоминает о сносе дома Ипатьева в нескольких своих книгах, не забывая неизменно каяться.

(«Я хорошо себе представлял, что рано или поздно всем нам бу-дет стыдно за это варварство», – пишет он, например, в «Исповеди…».)

Казалось бы, эпизод этот достаточно известен. И все же есть в нем нечто , разрушающее привычное его восприятие.

Это нечто – даты.

Судя по приведенному выше документу, инициатором сноса дома Ипатьева был именно Андропов (хотя в других источниках нередко встречаются кивки в сторону Суслова и даже Щелокова).

Как видно из письма, КГБ вышел с таким предложением 26 июля 1975 года. Секретное решение Политбюро было принято 4 августа – завидное рвение.

Однако особняк был снесен… ровно через два года. В ночь с 27 на 28 июля 1977 года.

Как-то не вяжется.

Вот что пишет по этому поводу наш герой в своей «Исповеди…»:

«Читаю и глазам своим не верю: закрытое постановление Политбюро о сносе дома Ипатьевых в Свердловске. А поскольку постановление секретное, значит, обком партии должен на себя брать всю ответственность за это бессмысленное решение».

А это уже – цитата из другой книги, «Записки президента», вышедшей в 1994 году:

«Не выполнить постановление Политбюро? Я, как первый секретарь обкома, даже представить себе этого не мог. Но если бы даже и ослушался – остался бы без работы. Не говоря уж про все остальное. А новый первый секретарь обкома, который бы пришел на освободившееся место, все равно выполнил бы приказ».

Странная вещь. Невозможно допустить, что решение Политбюро шло из Москвы два года. Такие директивы выполнялись незамедлительно или сразу же отменялись; третьего не дано.

Но в августе 1975 года, когда постановление состоялось, Ельцин не был еще первым секретарем. Однако он продолжает настойчиво утверждать, что получил секретную депешу, сидя уже именно в этом кресле – сиречь летом 1977 года. (На выполнение приказа у него ушло несколько дней.)

Конечно, проще всего списать сию загадку на обычную ельцинскую забывчивость – очередное проявление старческого склероза.

Но, чудится мне, дело совсем в другом. Потому что у этой исторической метаморфозы есть лишь одно внятное объяснение.

Пакет из Москвы мог быть получен исключительно в 1975-м – это аксиома. Однако по каким-то неведомым причинам тогдашний первый , Яков Рябов, указания центра не выполнил. (Сам он утверждал позднее, что не спешил его исполнять, ибо сносу особняка противились местные историки и краеведы.)

Выходит, что уже в 1977 году, когда директива пропылилась два года, Ельцин обнаруживает ее. (Вариант того, что ему поступила запоздалая команда сверху, я отметаю напрочь: в противном случае Рябову должно было не поздоровиться, чего не случилось.)

Молодому партийному вождю нужно завоевывать очки перед Москвой. И он решает наверстать упущенное, продемонстрировав начальству излишнее служебное рвение.

«Через несколько дней, ночью, к дому Ипатьевых подъехала техника, к утру от здания ничего не осталось. Затем это место заасфальтировали…»

Снос здания – еще одно, пусть и косвенное подтверждение – происходил в авральной спешке. Дом стерли с лица земли в июле, а из реестра памятников истории и архитектуры исключили лишь 3 августа: специальным постановлением Свердловского горисполкома. Официальное же решение о сносе приняли и вовсе через два месяца: 21 сентября. Причем в документе говорилось, что объект «в порядке плановой реконструкции города» ломаться будет поэтапно, за два месяца. То есть Борис Николаевич обезопасил себя со всех сторон.

Любой следователь скажет вам, что ссылки на плохую память – лучший способ уйти от ответственности. Твердишь на допросе, как пономарь: «не помню» – и никто к тебе не подкопается.

А как, с другой стороны, должен был повести себя Ельцин? Признаться в том, что, сгорая от служебного рвения, снес ипатьевский особняк? В конце 1980-х – это было бы подобно смерти. А потом, совравши однажды, поздно уже отступать от выбранной версии…

Через двадцать один год после свого трудового подвига , в июле 1998 года, Ельцин примет личное участие в торжественном перезахоронении останков царской семьи. Я хорошо помню эти виденные по телевизору кадры из Петербурга. Скорбное, суровое лицо президента. Плотно сжатые губы. Минор в глазах.

Его артистизму и театральным талантам можно только позавидовать. Впрочем, любой хороший политик – неизменно хороший актер.

А на месте снесенного Ельциным особняка в 2003 году был построен православный храм. На церемонию его освящения Борис Николаевич приехать не смог…

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

Английский философ Джордж Беркли, согласно своему видению мироустройства, утверждал, что на свете существует только он один, а все остальное существует лишь в его воображении. На инквизиционном суде ему был задан вопрос: «А как же английская королева? Ее тоже не существует?» На что Беркли, подумав, ответил: «Существую только я и английская королева. Все остальное существует в нашем с ней воображении».

1985 год стал переломным не только для всей страны, но и для нашего героя.

Молодой и энергичный генсек Горбачев, едва придя к власти, принялся расчищать авгиевы конюшни. Ему позарез нужны были новые, свежие кадры.

С Ельциным были они знакомы давно: еще с тех пор, когда Горбачев служил на равнозначной должности в Ставрополе. Отношения у них были хоть и не близкие, но весьма теплые. Они даже обнимались и лобызались при встречах.

После перевода Горбачева в Москву – секретарем ЦК – лобызания, понятно, прекратились. Но неординарного свердловского секретаря Михаил Сергеевич из поля зрения не терял и имел на него виды .

Сам Ельцин утверждает в «Исповеди…», что в столицу не рвался. Когда в апреле 1985 года прямо в машину ему позвонил секретарь ЦК Долгих и от имени Политбюро предложил перейти в ЦК, зав.отделом строительства, Борис Николаевич, «подумав буквально секунду-две», отказался.

«Здесь я родился, – как бы объясняет он, – здесь жил, учился, работал. Работа мне нравится, хоть и маленькие сдвиги, но есть. А главное – есть контакты с людьми, крепкие, полноценные, которые строились не один год».

И вновь – верится в это с трудом. На посту первого Ельцин отработал уже девять лет. Срок – приличный. За это время он просто не мог не устать от суеты и однообразия.

Для его неуемного, кипучего характера ежедневная рутина была чужда. Ельцину требовалось постоянно сворачивать горы. По своей природе он был «кризис-менеджер», а не тягловая лошадь.

Да и кроме того: какой же русский не любит быстрой езды! Любой провинциальный секретарь всегда мечтает об одном: карьерном росте. В Свердловске Ельцин занимал уже высшую ступень. Что дальше? Уход на пенсию? Тихая заслуженная старость?

Да нет, конечно. В противном случае для чего еще нужны были ему рекорды, зачем постоянно стремился он выделиться, проявить себя, выказать ретивость (одна только описанная выше история сноса ипатьевского особняка чего стоит).

Отчасти Ельцин этот тезис мой подтверждает.

«В тот момент я себе в этом отчет не дал, но, видимо, где-то в подсознании мысль засела, что члена ЦК, первого секретаря обкома со стажем девять с половиной лет – и на заведующего отделом строительства ЦК – это было как-то не очень логично. Я уже говорил, Свердловская область – на третьем месте по производству в стране, и первый секретарь обкома партии, имеющий уникальный опыт и знания (выделено мной. – Авт .) мог бы быть использован более эффективно. Да и по традиции так было: первый секретарь обкома партии Кириленко ушел секретарем ЦК, Рябов – секретарем ЦК, а меня назначают зав.отделом».

Оставим на совести автора его неуклюжие попытки уйти от обвинений в карьеризме и завышенной самооценке. Он-де, отказывая Долгих, не думал вовсе торговаться. Это у него «в подсознании мысль засела».

Полноте. Разумеется, такая расчетливая натура, как Борис Николаевич, давным-давно все продумал. Он понимал, что когда-нибудь кадровое предложение ему поступит – не век же сидеть в Свердловске. Наверняка даже заранее прокручивал возможные варианты, изначально выстраивал линию своего поведения. Так что «подсознанием» никаким здесь и не пахло. Просто Ельцин был в обычном своем репертуаре.

Он хотел и рыбку съесть, и на шарабане покататься. И в Москву переехать, и цену себе набить. А потом еще представить это как проявление собственной скромности и заботы о людях, хотя сквозь строчки прорывается совсем другое; «имеющий уникальный опыт и знания», так даже светлой памяти Леонид Ильич о самом себе никогда не говорил.

Ельцинское обостренное самолюбие не могло не тешить, что новый генсек зовет его в свою команду буквально через неделю после собственного назначения. (Черненко-то умер всего-ничего – 10 марта.) И если правда все то, что описывает Борис Николаевич в своей книге – недовольство устаревшими методами, бюрократизмом, партийной геронтократией – тогда в чем же дело? Тебе и карты в руки. Вперед!

Был ли у Ельцина страх перед Москвой? Несомненно. К тому времени ему исполнилось уже 54. Для того чтобы начинать все заново, довольно поздно. То есть он боялся рисковать, менять синицу в руках на залетного журавля.

(«В столице предстояло заново самоутверждаться, в Свердловске же авторитет и влияние Ельцина были безграничными», – пишет по этому поводу его многолетняя тень генерал Коржаков.)

И в то же время – Ельцин ничего не терял. Картинно отказываясь от должности зав.отделом, он лишь повышал собственную капитализацию . Пусть там, в Москве, знают, что он тоже не пальцем деланный . Да и совсем не комильфо это – соглашаться с первого же захода, сделанного вдобавок всего-то кандидатом в члены Политбюро.

Зато, когда в бой вступила тяжелая артиллерия, Борис Николаевич, слегка поломавшись для вида, предложение принял.

По свидетельству очевидцев (например, Коржакова или члена Политбюро Медведева), решающую роль в его переезде сыграл секретарь ЦК Егор Кузьмич Лигачев: тот самый знаменитый впоследствии инициатор антиалкогольной кампании и заклятый ельцинский враг. Собственно, не кто иной, как Лигачев, и предложил Горбачеву кандидатуру неординарного уральца, о чем, надо полагать, не раз потом горько пожалел.

О свердловском секретаре Лигачев впервые услышал в декабре 1983 года еще от Андропова. Умирающий генсек позвонил ему прямо из больничной палаты и «попросил при случае побывать в Свердловске и “посмотреть” на Ельцина».

Через месяц повод такой представился: областная партконференция. Приехав на Урал, Лигачев мгновенно попал под каток ельцинского обаяния.

«Меня привлекли в Ельцине живость общения с людьми, энергия, решительность», – писал он по прошествии многих лет…

Вот оно – опять – роковое стечение обстоятельств. И опять – напрямую связанное с болезнями и хворобами.

Если бы не тяжелейшее состояние Андропова, он вполне мог посмотреть Ельцина сам, лично поехать в Свердловск, и здесь уж – будьте уверены – многолетний председатель КГБ, психолог от Бога, – сразу бы разобрался, что к чему. У провинциального Лигачева (только-только переехавшего в Москву из далекого Томска) такого жизненного опыта попросту не было. Именно его местечковая восторженность и проторила Ельцину дорогу наверх.

Но об этом, правда, Борис Николаевич в своих мемуарах не упоминает. По обыкновению он не хочет делиться успехами с посторонними, да еще с такой одиозной фигурой, как Егор Кузьмич.

Трудно сказать, с какими чувствами наш герой покидал весной 1985 года родной Свердловск. Вряд ли были они минорными и грустными.

Опытный аппаратчик, он прекрасно понимал, что назначение – это лишь прелюдия, пролог перед новыми высотами. А брать такие высоты он любил сильнее всего на свете; еще с самого детства…