Ради милости короля Чедвик Элизабет

Ида пихнула дочь локтем, но все равно захихикала.

– Той, что с длинным заостренным краем, – из него получится отличный носик.

Мари была неисправима. Ида огляделась, чтобы убедиться: муж еще не вернулся и ничего не услышал. Он отправился в конюшни осмотреть племенную кобылу, которая должна была вот-вот ожеребиться. Однако ее взгляд остановился на Мартине, церемониймейстере, сопровождавшем женщину и двоих мужчин. Ида напрягла зрение и окаменела, так как узнала Гундреду и ее младшего сына. Их сопровождал молодой человек, которого Ида не знала. Его густые каштановые волосы спереди были подстрижены косой челкой, а зеленовато-карие глаза напоминали моховые агаты. Первым побуждением Иды было крикнуть, чтобы они уходили, но в тот же миг логика шепнула, что они, должно быть, явились неспроста… Да и какой вред они могут причинить?

Мари разглядывала незваных гостей с любопытством, но без враждебности. Для нее это были незнакомцы, люди, которых она раньше не видела.

– Добро пожаловать, кузина, – вежливо произнесла Ида. – Не хотите ли пройти в другой дом и выпить вина? – Она указала на дверь.

– Это не визит вежливости. – Ноздри Гундреды раздулись. – Я явилась, чтобы видеть вашего мужа.

– И непременно увидите. – Ида посмотрела на Мартина. – Полагаю, вы послали за ним?

– Да, графиня.

Ида повела гостей к двери, но по пути Гундреда остановилась и обвела зал долгим взглядом.

– У вас замечательный дом, – произнесла она, добавив в похвалу изрядную долю презрения. – Вот какие плоды принесла вам справедливость! – Она выплюнула слово «справедливость», словно рыбью кость.

Ида холодно улыбнулась:

– Несомненно, это справедливость. – Она тоже сделала ударение на это слово. – И мой муж долго был ее лишен.

Гундреда сощурилась. Мари выглядела озадаченной, но, несмотря на явное недоумение по поводу грубого поведения незнакомцев, продолжала поглядывать на третьего, загадочного гостя, который стоял чуть в стороне.

Надеясь, что Роджер не задержится, Ида пересекла двор и усадила гостей на скамьи перед камином в старом доме.

– А как насчет справедливости для тех, у кого нет бездонных сундуков и благосклонности короля? – продолжала подпускать шпильки Гундреда.

С Иды было довольно. Она велела Мари взбить подушки и подать вино и решительно произнесла:

– Я жила при дворе, миледи, и у меня хорошая память. Мне все известно о людях, которые добивались благосклонности короля любыми путями. Очевидно, память подводит вас на этот счет.

– Память подсказывает мне, какими именно путями вы добились высокого положения при дворе… кузина, – фыркнула Гундреда.

– Да что вы знаете о моем положении и о том, что я вынесла?! – воскликнула Ида.

– Что вы «вынесли»? – насмешливо выдохнула Гундреда. – Вот бы все мы могли купаться в роскоши лишь за то, что «вынесли», раздвинув ноги!

Ида отшатнулась, словно Гундреда ударила ее.

– Как вы смеете!

– Смею, потому что мне больше нечего терять, – устало покачала головой Гундреда. – И если вы считаете несколько лет королевского внимания испытанием, то что скажете о двадцати годах с Гуго Биго и еще двадцати годах борьбы за принадлежащее нам по праву? Это вы ничего не знаете… графиня.

Иде хотелось свернуться клубочком и умереть от обиды, но она собралась с силами и призвала в себе женщину на помощь испуганной девочке, призвала жену, мать, графиню, в конце концов. Она вообразила Юлиану и закуталась в величавое спокойствие.

– Это жестокие слова, – с ледяным самообладанием произнесла она. – В моей жизни были трудности, с которыми вы бы не справились, но я сочувствую вашему положению. Сомневаюсь, что вы явились, чтобы бросаться оскорблениями… кузина.

Гундреда отступила, как боец, выходящий из схватки, и Ида заметила, что на лице старой женщины мелькнуло недовольство собой.

– Верно, – произнесла она, – не для этого, но я все равно не стану извиняться за то, что сказала.

– Ну по крайней мере в этом мы сходимся. – Ида склонила голову.

Мари глядела на мать круглыми глазами, открыв рот. Это укрепило уверенность Иды в том, что она имела право отреагировать подобным образом. Пусть ее дочь на живом примере учится, как поступать в отвратительной ситуации.

Роджер и Гуго вернулись из конюшен. Гуго выбирал из плаща соломинки, Роджер опустил рукава котты, закрыв усыпанные веснушками предплечья. Он обвел взглядом посетителей и поприветствовал их с холодной учтивостью.

– Чему обязаны удовольствием? – спросил он.

– Не притворяйтесь, милорд. Несомненно, вы знаете, – жестко произнесла Гундреда.

– Я знаю, что это не визит вежливости, хотя вы можете отужинать и дать отдых лошадям. Мы никого не прогоняем из Фрамлингема. – Роджер разглядывал второго спутника Гундреды. – Кажется, мы прежде не встречались, мессир.

– Я Ранульф Фицроберт, – поклонился юноша. – Муж леди Гундреды был моим двоюродным дедом.

Взгляд Роджера сделался задумчивым. Так, значит, это внук бывшего юстициария. Архиепископ Кентерберийский – кузен его матери. Этот юноша, хотя еще не вышел из-под опеки, недавно, после кончины двух старших братьев, стал наследником весьма недурных земель в Йоркшире. Роджер собирался изучить его положение и узнать все детали наследования.

– Я не собираюсь есть ваш хлеб или пить ваше вино, – нетерпеливо покачала головой Гундреда. – Я явилась вынужденно, по важному делу. Иначе меня бы здесь не было.

Роджер сел на скамью:

– И что же это за дело? – Он взглянул на единокровного брата, но Уилл, верный себе, помалкивал и держался, фигурально выражаясь, за подол властной матери.

– Если не ошибаюсь, вы участвуете в королевском следствии по делам вдов и сирот? – Морщины возле рта Гундреды стали глубже.

– Я должен изучать их положение, – согласился Роджер.

– В таком случае вам следует знать, что я лишилась своего второго мужа… – Гундреда глубоко вздохнула. – И больше не выйду замуж… никогда, с каковой целью предлагаю сотню марок. Я желаю оставаться честной вдовой.

– Но это должно разбираться в суде, мадам, – озадаченно нахмурился Роджер. – Почему вы пришли ко мне? Вряд ли кто-то станет оспаривать ваше решение или предложенную сумму.

– Ха! А я вот в этом не уверена, – с горечью произнесла она. – Не хочу, чтобы слуги короля наложили арест на мое имущество или меня насильно выдали замуж на том основании, что я не явилась в суд.

Роджер пропустил оскорбительный намек мимо ушей.

– Не сомневаюсь, что сотрудники казначейства сочтут предложенную вами сумму достаточной, – ледяным тоном ответил он.

Гундреда испепелила его взглядом, давая понять, что не верит ни единому его слову.

– Я хочу навести порядок в своей жизни, а для этого мне нужно устроиться самой и устроить своих сыновей. Мы должны договориться по вопросу поместий вашего отца. Король благосклонен к вам, и, видимо, так будет и впредь. Мне не сравняться с вами, но я могу быть занозой в боку… и очень докучливой, обещаю. – Она выпрямилась. – Я пришла, чтобы заключить соглашение. Моим сыновьям нужно на что-то жить… нужна их доля наследства.

Роджер подавил желание осведомиться: разве ее сыновья не достаточно взрослые, чтобы уладить разногласия самостоятельно? Гуон отсутствовал, а Уилл мог с легкостью сойти за глухонемого.

– В таком случае я настаиваю, чтобы вы отужинали с нами, – произнес он. – Переговоры будут долгими.

Ида сидела и шила в верхней комнате старого дома. Птичье пение журчало сквозь открытые ставни, и вечерний солнечный свет лился на чисто выметенный пол. Снаружи доносились крики детей, игравших в пятнашки на траве. Ральф, как обычно, вопил громче всех.

– Я всегда знал, что Гундреда – стерва, – кисло произнес Роджер, – но только сейчас понял, что она сущая мегера.

Ида сделала несколько маленьких аккуратных стежков, собираясь с духом. Она не рассказала Роджеру о яростной перепалке с Гундредой, поскольку хотела зализать раны самостоятельно. К тому же слова вдовы о сорокалетней борьбе тронули сердце Иды.

– Жаль, что вы не можете достичь соглашения, – произнесла она через несколько секунд.

– Я не намерен отдавать земли, за которые заплатил тысячу марок, – заворчал Роджер. – И тем более чтобы устроить своих единокровных братьев, когда мне нужно думать о будущем наших собственных сыновей и дочерей. Полагаю, она надеется, что на меня будет наложен очередной штраф и от этого я сделаюсь более сговорчивым. Вот почему она упомянула о намерении заплатить сто марок, чтобы остаться вдовой. Это обеспечит ей благосклонность нового канцлера.

– Спор тянется больше двадцати лет. – Ида отложила иглу. – Возможно, стоит чем-то пожертвовать, чтобы положить ему конец?

– Я готов немного уступить, но не сразу. – Роджер поскреб щетину на подбородке. – Это похоже на покупку или продажу коня. Нужно торговаться. Она хочет мира, а я хочу, чтобы из меня перестали тянуть деньги за земли, которые принадлежат мне по праву. – Он помахал рукой. – Мы не продвинемся дальше, пока она не приведет Гуона, а он скорее воткнет нож себе в грудь, чем вступит со мной в переговоры. Впрочем, посмотрим.

Ида возобновила шитье. Мечтательно напевая под нос, в комнату вошла Мари с охапкой первоцветов и взяла для них глиняную вазу. Затем девушка подошла к колыбели, чтобы поворковать над новорожденной сестрой.

– Ранульф Фицроберт весьма привлекателен, – тихонько заметила Ида, чтобы не услышала Мари.

Она не сводила глаз с работы, но перед ее мысленным взором стоял юноша, сопровождавший Гундреду и ее сына. Он обладал приятной наружностью, был тихим, но уверенным в себе и хорошо воспитанным. В возрасте Мари Ида была бы от него без ума.

– Он мне понравился, – согласился Роджер.

Подняв глаза, Ида обнаружила, что муж насмешливо глядит на нее и улыбается.

– Союз с семейством де Гланвиль может оказаться весьма полезным, – добавила Ида. – Все равно что зашить прореху в одежде. Мы бы породнились с архиепископом Кентерберийским, и у нас остались бы еще две дочери для других союзов.

– Я подумывал выдать Мари за Маршала или де Варенна, – ответил Роджер, – но Маршал надеется соединить своего наследника с Омаль, и у него есть дочь, так что мы можем породниться другим путем, если потребуется. Я согласен, что молодой Фицроберт – достойный кандидат. Хорошо бы залучить его в гости. Пригласите его на охоту в оленьем парке. Они с Гуго ровесники, так что, смею надеяться, станут друзьями, и мы сможем поразмыслить над этим вопросом.

– Думаю, его не придется долго уговаривать, – улыбнулась Ида поверх шитья.

– Что вы сделали? – В Банджи старший сын Гундреды воздел руки к небу, не веря собственным ушам. – Господи Исусе, матушка, вы совсем лишились рассудка? Я никогда не откажусь от того, что принадлежит мне по праву… Никогда. Вы меня слышите? – В глазах Гуона блеснули слезы.

Гундреда вздрогнула, когда он пинком швырнул стул через комнату и едва не попал в собаку.

– С моим рассудком все в порядке, – сухо возразила она. – Я устала от борьбы. Твой отчим был единственным, кто разбирался в законах. Лонгчамп мертв. Что мне теперь делать? Если хочешь продолжать борьбу – продолжай, но я заплачу свою сотню марок, чтобы остаться вдовой и удалиться в монастырь.

– Не для этого я мучился в заморском аду! – Его голос дрогнул.

– Я знаю, знаю, но ничего не поделаешь, – покачала головой Гундреда. – Твой единокровный брат согласен пойти на уступки, но хочет, чтобы ты явился и поговорил с ним лицом к лицу. Я обещала, что ты приедешь в Тетфорд через неделю.

– Скорее врата ада покроются инеем, чем я это сделаю, матушка! – оскалил зубы Гуон. – До сих пор не могу поверить, что вы ездили к нему. Да вы ничем не лучше шлюхи!

Гундреда побледнела и скрестила руки на груди. Уилл встал и заслонил ее:

– Вы зашли слишком далеко, брат.

– Вовсе нет! – отрезал Гуон. – Она хочет продать наше наследство за сотню марок. Что это, если не проституция? А ты потворствуешь ей, бесхарактерный червяк. Ты ничуть не лучше!

Повернувшись, он выбежал из комнаты. Гундреда склонила голову в тягостном молчании.

– Я хочу лишь одного – покоя, – прошептала она. – Всю жизнь я сражалась за Гуона, и силы мои иссякли. Как мог он сказать мне подобное?

Она подумала, что он совсем как его отец, который тоже называл всех женщин шлюхами и умел причинять боль. Возможно, это наказание за то, что она наговорила Иде… Собственная жестокость вернулась к ней кружным путем.

Уилл неуклюже похлопал ее по плечу и без единого слова покинул комнату. Гундреда закрыла лицо ладонями, не понимая, почему все так вышло.

Гуон сидел в кресле рядом с кроватью. Оно принадлежало его отцу и уехало вместе с ним, когда пришлось покинуть Фрамлингем. Иногда Гуон сидел прямо, положив руки на полированные подлокотники, и воображал себя графом, вершителем судеб, владыкой, советником королей. Он был вдвое способнее Роджера, и его выворачивало наизнанку при мысли, что собственная мать и брат предали его, пытаясь заключить соглашение за его спиной. Его кулаки сжались на набалдашниках кресла, и он поклялся, что никогда не отступит. Гуон до сих пор живо помнил, как брал меч Роджера и подпоясывался им, когда их отец был жив. Он помнил приятную тяжесть клинка на бедре. Нельзя было возвращать меч Роджеру. Надо было рассечь брата пополам, пока была такая возможность. Гуон вытянул руки перед собой и воззрился на них. Его плоть уже покрылась старческими пятнами, словно палая листва плесенью. Вот шрам от сарацинского клинка, полученный при осаде Акко, а вот свежая отметина от вытащенной накануне занозы. Если бы и Роджера можно было так вытащить!

Гуон поднял взгляд и нахмурился, увидев вошедшего в комнату Уилла.

– Пошел вон! – рявкнул он.

Уилл тревожно наморщил лоб, но остался.

– Вам не следовало называть нашу мать шлюхой, – произнес он.

– Вы совершенно правы, брат, – оскалил зубы Гуон. – Мне следовало приберечь этот титул для графини Норфолк и всего ее выводка… а своего единокровного брата назвать рогоносцем и любителем чужих объедков.

Уилл прикусил щеку.

– Вы должны повиниться, – настаивал он. – Матушка не заслуживает подобных слов после всего, что для нас сделала.

Гуон не ответил. В глубине души он сознавал, что был несправедлив, но справедливость мало значила для него. Это слабость, а сейчас нужно быть сильным, как никогда.

– Вы хотя бы приедете послушать на следующей неделе? – Уилл протянул руку. – Узнать, что он готов предложить?

– Что, уподобиться барышнику, который торгуется на ярмарке за дешевую шерсть? – Весьма уместное сравнение, подумал Гуон, ведь грубой шерстью накрывают покойников по дороге на кладбище, если погода ненастная.

– Вы ничего не потеряете.

– И ничего не приобрету. Если мы уступим сейчас, все старания пойдут насмарку, как ты не понимаешь?

– Но мы в этом случае останемся ни с чем. Лучше договориться хотя бы о чем-то.

Гуон окинул брата полным отвращения взглядом. Он встал и ткнул Уилла в живот, нависающий над узким кожаным ремнем.

– Ты всегда был мягким, как вываленные кишки, – буркнул он.

– Возможно, но настала пора выйти из борьбы… ради всех нас.

– Я никогда не сдамся, – с горечью пообещал Гуон.

Роджер сидел напротив своих братьев за дочиста отмытым дубовым столом в гостевом доме приората Тетфорд, на территории более нейтральной, чем Фрамлингем, и такой же родовой. Ночной дождь сменился ясным, солнечным утром, благоухающим весной и новой жизнью. Роджер подумал, что в подобной обстановке Гуон похож на старое засохшее дерево. Пять лет, прошедшие после осады Ноттингема, не пощадили его, и брат неприятно напомнил Роджеру их отца. Казалось, его призрак покинул усыпальницу, чтобы присутствовать на встрече. Черты Гуона обострились, на щеках проступила сеточка вен, уголки рта опустились, а обиженно выпяченная нижняя губа казалась влажной подставкой для неудовольствия. Темноволосый Уилл, страдающий лишним весом, слегка отстранился от стола. Сама его поза говорила об отношении к жизни и нежелании что-либо решать. Вместе Гуон и Уилл составляли весьма непривлекательную пару.

Солнце струилось сквозь открытые окна на стол, за которым сидели братья, и окрашивало лежавшие на нем документы и счета теплым светлым золотом. Писец примостился чуть поодаль, держа наготове роговую чернильницу, перья и чистый лист пергамента.

– Я явился лишь по настоянию матери и чтобы рассеять любые заблуждения, в которые она могла вас ввести! – прорычал Гуон. – Я до самой смерти буду сражаться с вами за свое наследство.

Роджер поднял бровь и указал на документы:

– У вас нет наследства. Это копия завещания нашего отца, которое хранилось здесь, в приорате, и вы можете лично убедиться, что не упомянуты в нем.

– Этим завещанием только зад подтирать, и ты это знаешь! – оскалил зубы Гуон. – Оно недействительно по двум причинам. Во-первых, ты незаконнорожденный, а во-вторых, завещание – подделка. Я не признаю его.

Роджер сохранял спокойствие. Более того, теперь, когда дошло до дела, он стал таким же отстраненным, как в зале суда.

– На нем стоит печать моего отца, и оно засвидетельствовано его рыцарями; некоторые из них до сих пор свидетельствуют в мою пользу. – Роджер обвел рукой Гамо Ленвейза, Оливера Вокса и Анкетиля. – Как вам, должно быть, известно, признание брака недействительным не делает рожденных в нем детей незаконными.

– В таком случае мне нечего здесь делать! – фыркнул Гуон.

– Ваша мать хочет заключить мировое соглашение, и я желаю того же.

Гуон наклонился вперед:

– Единственное, что удовлетворит меня… брат… это земли моего отца, которые он приобрел уже после того, как стал графом. Так гласит обычай, и ты это знаешь. И еще мне нужен Банджи, приданое моей матери. – Глаза Гуона сверкали, и их радужки казались серыми камешками на фоне желтоватых белков.

Роджер постучал по другому документу:

– При заключении брака моего отца с вашей матерью все сошлись на том, что Банджи достанется наследнику, которого мой отец назовет в своем завещании.

– Прячешься за бумагами, чтобы украсть мое наследство? Ты забрал все и еще недоумеваешь, почему мне не хотелось садиться с тобой за стол, выродок!

Ненависть свилась в животе Роджера змеиными кольцами.

– Я ничего не украл. Я пришел к соглашению с вашей матерью относительно поместий, входивших в ее приданое. И готов предложить вам два поместья в обмен на отказ от притязаний на графство. – Тон Роджера был невозмутимым. Он дал оруженосцу знак налить еще вина.

– Я не нищий, чтобы бросать мне черствую корку и ожидать, будто я приму ее с благодарностью! – злобно выплюнул Гуон. – Это оскорбление!

– Тогда скажите мне, брат, если бы мы поменялись местами, сколько бы вы мне дали? – с усталым отвращением произнес Роджер. – Всякий раз, когда вы считали, что сила на вашей стороне, вы пытались меня раздавить. Едва научившись воровать, вы стали брать мои вещи и ломать их. – Роджер выпятил подбородок. Он не собирался этого говорить и понимал, что не сумел скрыть обиду. – Я дарю вам земли, стоящие двух рыцарских наделов. Хотите – берите, хотите – нет, потому что ничего другого я вам не предложу, и я знаю, что это больше, чем вы когда-либо дали бы мне.

Гуон вскочил на ноги, его кадык ходил ходуном. По давней привычке он потянулся к мечу, но схватился за воздух, поскольку все оружие было оставлено под надзором настоятеля.

– Надо было убить тебя, пока была возможность.

– Ее никогда не было, – возразил Роджер, тоже хватаясь за пояс. – Хотите устроить испытание поединком? Хотите? Приказать кому-нибудь из моих рыцарей принести мечи, чтобы мы сразились над могилой отца? Хотите испытать меня, брат, боем насмерть?

Гуон сверкнул глазами, его челюсть шевелилась, как будто он жевал слова, которые не мог выплюнуть. Схватив свой кубок с вином, он швырнул его в лицо Роджеру и выбежал из комнаты, по дороге перевернув столик писца и припечатав слугу к стене. Два сопровождавших его рыцаря поспешно отправились следом. Роджер остановил своих людей умиротворяющим взмахом ладони. Кто-то протянул ему салфетку, и Роджер вытер лицо и шею. Писец и один из рыцарей Роджера подняли столик и разбросанные письменные принадлежности.

– Закройте дверь, – тихо сказал Роджер Анкетилю и посмотрел на Уилла, мясистое лицо которого выглядело потрясенным. – Или вы тоже уходите?

– Нет, милорд, – покачал головой Уилл. – Зачем? Брат думал, будто я последую за ним… Возможно, я и сам так думал, но этим мы ничего не добьемся, только обменяемся оскорблениями, а мы не для того здесь собрались.

Ноздри Роджера наполнил запах вина, металлический, почти как у крови. Вино покрывало его одежду, кожу, волосы. Он снова сел, когда Анкетиль с величайшей осторожностью закрыл дверь.

– Я никого не оскорблял.

– Мой брат явно считает два рыцарских надела оскорблением, – спокойно посмотрел на него Уилл.

– Что бы я ему ни предложил, он сочтет это оскорблением. – Роджер пожал плечами и задумался о своем младшем единокровном брате.

Их разделяло десять лет и пропасть семейных раздоров. Роджер всегда считал его не более чем тенью Гуона. С другой стороны, легко не заметить рулон тусклой ткани в глубине лавки торговца, но тусклая не значит некрасивая или непрочная. Порой совсем наоборот.

– Мне больше нечего предложить, – сказал он. – У Гуона нет сыновей, а мне нужно обеспечить пятерых и выделить приданое трем дочерям. Пока его угрозы лишь пустое бахвальство. И я не дам ему возможности сделать их чем-то большим.

Уилл снял приставшую нитку с манжеты.

– Между нами нет особой любви, равно как и между вами и нашей матерью, но, если бы вы предложили кое-что еще, нам было бы легче прийти к компромиссу.

– Например?

– Мой брат хочет устраивать в Банджи ярмарки и собирать дань с торговцев. Вы могли бы воспользоваться своим влиянием, чтобы его желание обошлось не слишком дорого. Вы также могли бы проследить, чтобы ему время от времени перепадало от королевских щедрот.

Роджер испытал удивление, смешанное с новым уважением к этому тусклому одутловатому брату.

– А вам какая польза от этого?

Уилл встал и расправил складки на котте:

– Мой брат не женат. У него были любовницы, но ни одна не понесла. Я его наследник, у меня есть жена и маленький сын. Когда-нибудь, рано или поздно, его земли и разрешение устраивать ярмарки перейдут к моему сыну… Я не столь горд и желчен, как мой брат, равно как и не столь честолюбив. Зачем мне половина графства? – Он невесело улыбнулся Роджеру. – Зачем я половине графства?

Роджер невольно улыбнулся в ответ и испытал странное чувство, оценив остроумие того, кого считал врагом большую часть жизни.

– Да, – произнес он. – Полагаю, я могу исполнить вашу просьбу.

– Полагаете или готовы связать себя обязательством?

Улыбка Роджера стала шире.

– Согласен, – ответил он. – Перед присутствующими здесь свидетелями, вашими и моими, я согласен.

– И вы возьмете моего сына в свой отряд, когда он подрастет? – слегка смутился Уилл. – Сам я не карьерист, но хочу, чтобы мой сын преуспел, насколько позволят обстоятельства.

– Возьму, – кивнул Роджер. – Он будет рыцарем.

Скрепив договор, они с Уиллом вместе покинули гостевой дом. Вокруг звенело птичье пение, солнце пригревало. Бок о бок они вступили в часовню, прошли по нефу, пересекли хор и оказались перед могилой отца.

Роджер поморщился, глядя на резные цветочные узоры и очертания креста посреди могильной плиты.

– Наши с отцом кости и прах будут едины, как никогда не была наша плоть, – произнес он.

Уиллу, похоже, тоже было не по себе.

– Не правда ли, странно? Мы с Гуоном были рядом с ним в жизни, но похоронят нас порознь.

– Полагаю, не так уж и важно, где мы будем спать в ожидании Судного дня, лишь бы это была освященная земля.

– Знаете, – покосился на него Уилл, – отец всегда питал к вам слабость.

– Он ненавидел меня, – покачал головой Роджер.

– Он не любил вас, признаю, но он никого не любил. Он уважал вас, даже если не признавал и не показывал этого.

– Сомневаюсь, – выдохнул через нос Роджер. – Он без конца требовал, чтобы я что-то сделал, а после наказывал за неудачи.

– Возможно, но с нами было так же. Отец верил, что это закалит нас. Но мы с Гуоном повиновались его воле, не бунтовали и не стояли за себя. Вы покинули его, вы сражались с ним на поле боя и победили. Вы проложили собственный путь, и это склонило чашу весов в вашу пользу. Вы доказали ему, что сильнее всех нас и достойны унаследовать графство. Раньше я этого не понимал, просто считал его несправедливым старым мерзавцем, но он знал, что делает.

Роджер еще раз посмотрел на могилу отца, и внезапно в нем забрезжило понимание, едва уловимое, как перемена угла, под которым солнце освещало вершину плиты. Он по-прежнему не любил отца, но Уилл помог увидеть старого графа с другой стороны. К тому же его было проще пожалеть теперь, когда он давно упокоился в могиле. Раны затягиваются, даже если оставляют шрамы. Опустившись на колени, Роджер с невольным почтением коснулся лбом края могилы, и с его плеч словно упал груз.

Через некоторое время он поднялся на ноги, поставил свечу за упокой души отца и вышел из церкви. Монахи тянулись в приорат для богослужения девятого часа[32], и их речитатив заполнял пространство между небом и землей божественными переливами, которые словно укрепили силы Роджера.

Его рыцари ждали рядом со своими лошадьми. Гуона нигде не было видно, но Роджер на иное и не рассчитывал. Свита Уилла состояла из конюха и сержанта.

– Я поговорю с Гуоном, – пообещал Уилл, когда они неуверенно пожали руки в знак зарождающейся дружбы.

– То, что я делаю, я делаю ради вашего будущего, а не его, – ответил Роджер.

Он откинул плащ в сторону, чтобы вскочить на коня, но остановился при виде всадника, несущегося к сторожке у ворот. Роджер узнал Дикона, гонца Уильяма Маршала, и вынул ногу из стремени. Он содрогнулся, поскольку новость, по-видимому, была важной. Уилл вопросительно взглянул на Роджера и тоже передумал садиться в седло.

– Милорд! – Соскочив с лошади, гонец опустился на колени перед Роджером и протянул ему пергамент, скрепленный малой печатью Маршала с изображением всадника.

Роджер сломал сургуч, прочитал письмо и поднял взгляд на Уилла:

– Король умер – при осаде Лимузена был ранен стрелой, рана загноилась. Маршал приглашает нас на совет в Нортгемптоне через неделю.

Уилл в ужасе смотрел на него:

– Ричард мертв?

– Так здесь написано, и я не сомневаюсь в словах Маршала. Тело короля перевезут в Фонтевро, чтобы похоронить рядом с отцом. – Он повернулся к посланнику. – Полагаю, вы едете дальше?

– Да, сир. Я должен доставить новость графу Варенну в Касл-Акр.

Роджер отрывисто кивнул:

– Сперва отправляйтесь на кухню и раздобудьте хотя бы хлеба и вина. Возьмите одну из лошадей приората. Я компенсирую потери.

Гонец отдал честь и ушел. Роджер стоял и любовался теплым апрельским деньком.

– Кто наследует королю? – Уилл прокашлялся. – Он не оставил прямых наследников.

Пытаясь собраться с мыслями, Роджер повернулся к нему:

– Маршал говорит, что Иоанн, граф Мортен, принят нормандцами в качестве герцога и что он станет королем Англии, если бароны поддержат его.

– А как же Артур? – спросил Уилл. – Он внук короля Генриха от старшего сына. Его права должны быть неоспоримы. Ричард назвал его наследником, когда отправился в Крестовый поход… Я знаю, потому что мой приемный отец заведовал перепиской.

Роджер поскреб правой ногой песчаную дорожку.

– Итак, у нас есть двенадцатилетний мальчик, во всем покорный французскому королю, и его соперник – взрослый мужчина, хорошо знающий Англию.

– Кому вы отдаете предпочтение?

Роджер задумался. Хотя они с единокровным братом достигли согласия, не следует делиться с ним потенциально опасным мнением, к тому же по дороге в Нортгемптон предстоит немало тяжелых раздумий.

– Послушаем, что скажет Маршал, когда приедет, но беспорядков не избежать. Став королем, Ричард выставил все на продажу, и люди стекались к нему, покупая должности и поместья и предлагая свою поддержку. – Он покосился на Уилла, без слов давая понять, что графство Норфолк было в числе этих должностей и поместий. – По возвращении короля из Святой земли возникло немало разногласий, но после Ноттингема только безумец мог восстать против Ричарда в Англии. Его смерть все изменила. Новый король, кем бы он ни был, будет просителем. Ему придется раздавать взятки, чтобы добиться желаемого, а не наоборот, и те, кто затаил обиду, поднимут голову, почувствовав отсутствие твердой руки. Да, жди неприятностей.

– Но то, что мы сегодня обсуждали… – Уилл пристально разглядывал его. – Надеюсь, ваше слово в силе?

Роджер проглотил раздражение:

– Пусть я не поклялся, но я выполняю свои обещания… всегда. Да, в силе, но только если Гуон откажется от любых притязаний. – Он поправил плащ и вернул уздечку конюху. – Пойду сообщу настоятелю. Необходимо зажечь свечи и молиться за упокой души короля Ричарда. – Он нахмурился. – Мир перевернулся вверх дном.

– Мне нужно догонять Гуона. – Уилл сел на лошадь, сухо кивнул Роджеру и пустился в путь быстрой рысью.

Роджер глубоко вдохнул и на мгновение задержал воздух в легких. Слова пергамента все еще пребывали на поверхности его сознания, не в силах просочиться глубже. Солнце продолжало греть кожу, и нестройное апрельское пение птиц звучало в ушах. Ничто вокруг не изменилось, но все внезапно стало другим, потому что за морем умер король и наследник его был неизвестен.