…Ваш маньяк, Томас Квик Ростам Ханнес

Последний из могикан

18 марта 1995 года Томас Квик сидел в своей комнате в Сэтерской больнице, когда по второму каналу шведского телевидения показывали документальный фильм о Мессауре.

Место, где Томаса Квика якобы высадили после убийства голландской пары, расположено в 37 километрах от Йоккмокка. В этом месте в 1957 году «Ваттенфаль АБ»[37] начала строить гигантскую гидроэлектростанцию на реке Стура Люлеэльв. Проект должен был создать 1300 рабочих мест на пять лет. В дикой местности с редко разбросанными хуторами возвели полноценный городок с улицами и площадями, жилыми кварталами, магазинами, почтой, церковью, школой, Народным домом, полицейским участком, медпунктом, кафе и прочими необходимыми заведениями. К началу 60-х в городке постоянно проживало более 3000 жителей.

ГЭС в Мессауре была торжественно открыта в 1962 году. Речь на открытии произнес сам премьер-министр Таге Эрландер. Затем застройку стали постепенно сносить, и в конце концов от цветущего городка осталась лишь сеть дорог среди дикой лапландской природы.

Документальный фильм рассказывал о жителе Мессауре Руне Нильссоне, который работал бригадиром на стройке до 1971 года. Когда ГЭС была полностью достроена, «Ваттенфаль» и муниципалитет Йоккмокка стали пытаться все более суровыми методами заставить население городка переехать в другие места — большинство согласилось на это добровольно.

— «Ваттенфаль» и так и этак пыталась выселить меня, но… я по натуре человек упрямый, так что я просто заявил: «Никуда я не поеду», — говорит Руне Нильссон.

Началась долгая битва, в которой муниципалитет Йоккмокка пытался заставить Руне Нильссона съехать. Ему отключали воду, просили и угрожали, но Руне не стронулся с места. После десяти лет борьбы на него махнули рукой и оставили в покое как единственного обитателя Мессауре.

Томас Квик с удивлением смотрел документальный фильм, осознавая, что идея с рельсовым автобусом была не совсем удачной. Но зато теперь он знал, кто такой Руне Нильссон и как выглядело то место, где он жил.

В этом смысле Руне Нильссону, человеку вполне добродушному и мирному, капитально не повезло.

«Потерянные» братья и сестры

Шесть братьев и сестер Томаса Квика с отвращением следили за рассказами своего обезумевшего брата. Многих из них вся история с Квиком сильно травмировала, и они начали избегать всякой информации о своем брате — серийном убийце, прекратили общаться с ним и никогда не упоминали в разговоре ни о Стюре Бергвале, ни о Томасе Квике. Для них он перестал существовать.

Дольше всех поддерживала контакт со Стюре младшая сестра Эва. Когда я беседую с ней, она рассказывает о том кошмарном сне, который начался для нее после признания Стюре в убийстве Юхана Апслунда.

— И каждый раз я думала, что хуже уже некуда. И каждый раз становилось хуже. Все хуже, и хуже, и хуже.

В конце концов даже Эва вынуждена была прекратить контактировать со Стюре.

Поэтому выступление Стена-Уве в начале 1995 года в качестве спикера семьи Бергваль вызвало некоторое удивление. Он выбрал непримиримый тон в отношении своего брата и в различных интервью с нажимом призывал суды и судебную психиатрию:

— Не выпускайте Томаса Квика на волю!

Стен-Уве был на десять лет старше Стюре и переехал из родительского дома, когда Стюре был еще маленьким мальчиком. Во взрослом возрасте братья снова сблизились благодаря общим интересам — природа, борзые собаки и гоночные велосипеды. В июне 1982 года оба участвовали в велопробеге «Большое испытание» от Трондхейма до Осло, а спустя пару месяцев вместе открыли киоск на Коппарторгет в местечке Хельсинггорден в Фалуне — авантюрное предприятие, не продержавшееся и четырех лет.

Девять лет спустя Стен-Уве отказался от своего брата. Он написал книгу «Мой брат Томас Квик», в которой спрашивал себя, кто на самом деле его младший брат. Он предупреждал о манипулятивном характере Томаса Квика, который в течение долгих лет умело скрывал от семьи свою злую личину. Вывод Стена-Уве был таков: его брат вырастил в себе дикое существо, которое являлось только его жертвам.

Однако главной целью книги Стена-Уве Бергваля было оправдать своих родителей. Он утверждал, что и у него, и у других братьев и сестер остались самые светлые, исполненные любви воспоминания о родительском доме.

Шестеро детей сочли совершенно невероятным, чтобы их отец насиловал Стюре на глазах у матери, а также чтобы их любимая мама пыталась утопить Стюре в полынье.

— Я не сомневаюсь, что это может быть правдой для него, — заявил Стен-Уве корреспонденту «Экспрессен» Кристиану Хольмену. — То, что людей во время психотерапии побуждают создавать ложные воспоминания, — феномен общеизвестный.

Через несколько месяцев после того, как книга вышла в свет, Томас Квик пожелал сделать «разъяснения» по поводу своего брата. В допросе от 10 апреля 1995 года он заявил, что Стен-Уве был соучастником убийства Юхана Асплунда.

Квик говорит, что Стен-Уве Бергваль еще при выезде в сторону Сундсвалля прекрасно понимал, что они едут на поиски мальчика, который станет их жертвой. Стен-Уве подначивал Квика, произнося фразы типа: «Покажи, что ты сможешь убить мальчишку!»

Когда приехали на то место, где Юхана лишили жизни, брат ведет себя высокомерно и подначивает Квика словами. Среди прочего Стен-Уве Бергваль говорит: «Ну, давай же, убей его!»

На втором совещании «комиссия Квика» решила допросить людей из его окружения. Таким образом хотели получить основания для оценки правдивости его показаний. Первыми в списке приоритетов значились его братья и сестры, которых предстояло допросить о детстве в их общем доме.

Криминалисты Ян Ульссон и Тюре Нессен подтверждают Йенни Кюттим и мне, что весной 1995 года такие допросы были проведены — в связи с расследованием двойного убийства возле Аккаяуре. Выполнение этого задания выпало, среди прочего, инспекторам криминальной полиции Анне Викстрём и Анн-Хелен Густафссон. Но в материалах следствия мы не находим и следа этих допросов, даже в так называемых «черновиках».

Мы пытаемся разыскать недостающие документы в суде первой инстанции в Йелливаре, где нам отвечают, что таких протоколов у них нет. Мы посылаем запрос в полицейское управление Сундсвалля и получаем такой же ответ. Кристер ван дер Кваст отсылает нас к Сеппо Пенттинену, который говорит: «Мне данные неизвестны, поэтому я не могу их никак прокомментировать» или «Документация, которую вы запрашиваете, отсутствует в тех материалах, которыми я располагаю» — короче, так или иначе, дает понять, что таковых допросов попросту не существует.

Одновременно с этим братья и сестры Стюре Бергваля один за другим рассказывают, как их допрашивали Анна Викстрём и Анн-Хелен Густафссон. Что же они им рассказали?

Эрьян Бергваль с того момента, как впервые увидел имя Томаса Квика на первых полосах газет, старался всячески избегать статьей, радиопередач и телепрограмм о своем брате. Однако он знал о деле куда больше, чем ему хотелось бы. Полицейские расспрашивали Эрьяна по поводу его детства, и он ответил, что у него остались самые светлые воспоминания.

Они переехали в Корснэс, что в окрестностях Фалуна, в 1956 году, как раз когда Эрьян должен был пойти в школу. Семья состояла из семи детей и двоих взрослых, которые размещались в трехкомнатной квартире площадью 98 квадратных метров. Папа Уве работал на фабрике по производству ящиков, а мама Тюра получила работу завхоза в школе.

Эрьян помнит Стюре как одаренного и очень творческого, предприимчивого ребенка, но «с проблемами моторики». Кроме того, Стюре с самого детства отличался исключительной самостоятельностью.

Папа был немного авторитарен, иногда строг, но в целом держался с детьми по-товарищески и проявлял чувство юмора. Мать была женщиной спокойной, уверенной в себе и очень заботилась о детях. Никаких значительных ссор в доме не происходило, и Эрьян не может вспомнить никаких других неприятных впечатлений детства. Родители никогда не применяли к детям телесные наказания. Сексуальные посягательства? Нет, ничего подобного Эрьян никогда не наблюдал — этот вопрос вызвал у него только недоумение. Детей в семье было так много — если бы что-то подобное происходило, кто-то из них наверняка что-то бы заметил.

Эрьян знал, что Стюре совершил несколько преступлений, в том числе в молодости пытался изнасиловать мальчика в больнице Фалуна, и потом лечился в различных учреждениях. В 70-е годы Эрьян вместе с родителями навещал Стюре в Сэтерской и Сидшёнской больницах. По словам Эрьяна, Стюре после этого поправился и в начале 80-х жил вполне стабильной жизнью.

Общались они довольно редко, а потом произошло ограбление банка в Грюксбу в 1990 году. Тогда Стюре прислал ему несколько писем, в основном о том, как ему недостает близких. Последний разговор Эрьяна с братом состоялся тогда, когда тот начинал свои психотерапевтические беседы с Челем Перссоном. Эрьян вспомнил, что Стюре тогда выразился, что «видит свет». Эрьян воспринял это как нечто положительное и ответил Стюре, что желает ему и в дальнейшем уметь находить светлые стороны в жизни.

Мне Эрьян рассказывает, что никогда не забудет тот день, когда въехал на заправку и увидел лицо своего брата, уставившегося на него с рекламных щитов двух крупнейших вечерних газет. Это было начало кошмарного сна, которому, казалось, не будет конца. Однако об этом он ничего не сказал двоим полицейским.

Зато он вспоминает, что под конец беседы они обсуждали вопрос, который должен был представлять большой интерес для следователей: умение Стюре водить машину. Эрьян упомянул, что Стюре получил права очень поздно, в конце 80-х. Перед тем Эрьян один раз давал ему урок вождения, и, по его мнению, до сдачи экзамена Стюре в принципе был не способен водить машину.

Турвальд Бергваль вспоминает, что принимал инспекторов криминальной полиции Анну Викстрём и Яна Карлссона в церкви Микаэля в Вестеросе, где служил пастором. Они объяснили ему, что допрос есть часть расследования убийства близ Аккаяуре, но касается также убийства Юхана Асплунда и Улле Хёгбума.

Турвальд Бергваль также может рассказать о светлом детстве, где не было ни насилия, ни угроз и посягательств. По его словам, сведения, фигурировавшие в прессе, попросту лживы. Он давно понял, что у Стюре психические проблемы, однако родители никогда не говорили об этом открыто, поскольку такого в те времена очень стыдились. Однако они очень волновались за судьбу сына и никогда не бросали его. Они заботились о нем и часто навещали его, когда в 70-е годы он находился в Сэтерской больнице.

Турвальд вспоминает также, что у Стюре в детстве были проблемы с моторикой, что он шепелявил и «выворачивал слова», из-за чего другие дети иногда смеялись над ним. Он рассказывает также об одном случае, когда братья и сестры пытались научить Стюре кататься на велосипеде, но увлеклись и забыли объяснить ему, как надо тормозить. Стюре въехал прямо в стену и так сильно ударился, что остальные дети сильно перепугались. По словам Турвальда, это типичный пример того, насколько они не понимали его «нарушений моторики».

Турвальд также утверждает, что права Стюре получил поздно и пересдавал экзамен несколько раз, прежде чем сдал. До этого момента Турвальд никогда не видел брата за рулем, и много раздумывал над тем, как же он смог добраться до всех тех мест, где произошли убийства, в которых он признался. По словам пастора, неразумно предполагать, чтобы Стюре доехал туда на машине самостоятельно.

И так все и продолжается: все братья и сестры Стюре Бергваля помнят, что их допрашивали члены «комиссии Квика», и все они обрисовали картину, которая полностью противоречит рассказам, образовавшимся во время психотерапии в Сэтерской больнице. Кое-кто сказал бы, что единодушные показания других свидетелей доказывают, что Томас Квик с большой вероятностью дал неправдивую картину своего детства и выдвинул ложные обвинения в серьезных преступлениях против своих родителей.

Но что же произошло с распечатками допросов братьев и сестер Бергваль?

Они не зарегистрированы в полиции Сундсвалля и, по всей видимости, были скрыты как от общественности и СМИ, так и от юристов и судов, которые осуждали Томаса Квика.

Насколько я понимаю, они не были никем проанализированы. Напрашивается вывод, что их вообще никто не читал, за исключением тех, кто проводил допросы, а также Сеппо Пенттинена и Кристера ван дер Кваста.

Пропавший час

В воскресенье 9 июля 1995 года в аэропорту Йелливаре приземлился частный десятиместный самолет группы «Викинги», однако на этот раз вместо Кристера Шёгрена и его музыкантов из него вышел Томас Квик в сопровождении Биргитты Столе, четырех санитаров и нескольких полицейских.

После ночевки в психиатрическом отделении больницы Йелливаре компания отправилась на следующий день по Е45 в сторону Порьюса в «Тойоте Хайс».

Мнемоэксперт Свен-Оке Кристианссон приобрел большое влияние на ход следствия, в том числе на проведение реконструкций. А Квик быстро сориентировался в новых идеях, и когда микроавтобус должен был свернуть в сторону Аккаяуре, Квик потребовал, чтобы они сперва проехали до Порьюса и там развернулись, поскольку они с Йонни Фаребринком ехали к месту преступления таким образом. Тем самым поездка должна была полностью соответствовать тому, что произошло 12 июля 1984 года.

Часы показывают четверть третьего, когда белая «Тойота» сворачивает на западную трассу в сторону «Стура Шёфаллет» и Аккаяуре. У Квика все чаще случаются приступы страха, и он говорит, что узнает эту местность. Микроавтобус останавливается, поскольку Квика тошнит.

— Этого не может быть, не может быть, — стонет он.

Неприметную боковую дорогу, отходящую от шоссе к месту для туристической стоянки близ Аккаяуре, пропустить невозможно, поскольку полиция огородила местность и выставила своих сотрудников.

«По прибытии на место Квик вынужден принять свое лекарство ксанор», — записывает Пенттинен в протоколе реконструкции.

Затем Квик вылезает из машины. Он одет в зеленую охотничью куртку, черные джинсы и голубую бейсбольную кепку. На ногах — черные ботинки. Вместе с Сеппо Пенттиненом он обходит участок и ожидает, пока эксперты-криминалисты закончат последние приготовления к реконструкции.

На допросах раз за разом Квик располагал машину и палатку неправильно, а мужчину и женщину менял местами в палатке. Однако к его прибытию на Аккаяуре эксперты восстановили все так, как оно выглядело в момент убийства. Полиция даже специально заказала в Голландии палатку и разыскала зеленую машину 70-х годов, похожую на машину убитой четы.

Все это было сделано в полном соответствии с «когнитивными методами допроса» Свена-Оке Кристианссона. За счет восстановления среды до мельчайших деталей Квику будет легче установить контакт со своими вытесненными воспоминаниями. Пенттинен задает вопросы, которым его обучил Кристианссон: «Ты помнишь, какие испытывал чувства? Что ты слышишь? Помнишь, чем пахло?» Все это нужно для того, чтобы помочь Квику восстановить воспоминания о травматичных событиях.

— Попробуй закрыть глаза и мысленно вернуться в тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год, — предлагает Пенттинен.

Опытные следователи Тюре Нессен и Ян Ульссон, стиснув зубы, наблюдают за этим спектаклем. Много позднее Ульссон говорит в разговоре со мной:

— Сам подозреваемый без посторонней помощи должен расставить предметы так, как он это помнит. А здесь все уже было расставлено именно так, как было на месте преступления, статисты лежали так, как лежали жертвы. Квик пришел, так сказать, уже к накрытому столу. Словом «реконструкция» все это никак нельзя было назвать.

Яна Ульссона раздражало также, что Кристианссону дали управлять и распоряжаться на месте преступления.

— Кристианссон ходил вокруг решительными шагами, с самой серьезной миной. Он на многое мог повлиять. «А вас надо убрать, чтобы вас не было видно», — сказал он мне и другим полицейским. Нас увезли, и мы не могли слышать, о чем переговаривались Квик и Сеппо.

Далее к Квику присоединяется статист, изображающий Йонни Фаребринка, и два злоумышленника, переговариваясь шепотом, подкрадываются к маленькой коричневой палатке, сжимая в руках каждый свой муляж ножа. Когда Квик оказывается у палатки, он неистово атакует ее прямо через ткань со стороны, обращенной к озеру. Нанеся несколько ударов, он отдает свой нож «Фаребринку», который начинает наносить удары двумя ножами сразу. Квик забирает у него свой нож и врывается в палатку через вход.

В палатке лежат Ханс Эльвебру и Анна Викстрём, которая кричит:

— Нет! Нет! Нет!

Квик вламывается в палатку, и там начинается свалка. Он рычит и воет, поскольку теперь он путем регрессии принял образ убийцы Эллингтона. Он выбрасывает наружу шесты, поддерживающие палатку. Анна Викстрём продолжает кричать, в то время как Пенттинен наблюдает катастрофу снаружи. В этот момент появляется Биргитта Столе — она подбегает вместе с санитарами из Сэтера, готовыми вмешаться и остановить Квика.

— Хватит! Достаточно! — кричит Пенттинен Квику.

Тот, кажется, успокоился внутри палатки, однако застрял на однотонном гортанном рычании, которое продолжается в тот момент, когда выключается видеокамера. Часы камеры показывают 16.09.

Когда реконструкция начинается заново, на видеозаписи полиции мы видим собранного и целеустремленного Томаса Квика. Он и статист подбираются к палатке, в то время как Квик комментирует происходящее:

— Здесь мы подкрадываемся и прислушиваемся, все ли тихо. А теперь ты подходишь и отсоединяешь посередине и сзади.

«Йонни Фаребринк» отсоединяет карабины внешней палатки и отгибает тент. Это решающее обстоятельство, так как немалое количество ударов не прорезало внешнюю палатку — только внутреннюю ткань.

Затем реконструкция продолжается в форме долгого диалога между Квиком и Пенттиненом, где следователь все время дает обратную связь. Он напоминает Томасу то, что тот рассказывал на допросах, уточняет и вносит собственные предложения.

Около тридцати зрителей наблюдают, как Квик убедительно показывает — на этом пустынном месте он двенадцатью годами ранее хладнокровно убил двух человек. Полгода спустя эта пленка, как известно, произведет сильное впечатление на суд первой инстанции в городе Йелливаре, когда отредактированная видеозапись реконструкции будет продемонстрирована в зале суда. На видео Сеппо Пенттинен наложил голос диктора: «Во время действий Квика, реконструирующих нападение, возникла техническая неполадка в записывающем устройстве. Перерыв продолжался около минуты».

Утверждение Пенттинена о перерыве на одну минуту — неправда. Камеру снова включают в 17.14. Что происходит за тот час, который выпал из видеозаписи? Вспоминает Ян Ульссон:

— Томас Квик и Сеппо Пенттинен отошли в сторонку и долго беседовали. Затем мы услышали, что палатку приведут в первоначальное состояние и реконструкция будет повторена.

По словам других полицейских, находившихся на месте, в перерыве Квик беседовал также и с Кристианссоном. Сам Стюре Бергваль вспоминает, что во время того разговора Пенттинен положил руку ему на плечо и произнес: «Ты ведь помнишь — ты рассказывал, как отсоединил карабины внешней палатки и отогнул тент?»

— Эта небольшая информация помогла мне начать действовать и продолжать, исходя из нее, — говорит Стюре Бергваль.

Ян Ульссон описывает продолжение:

— Очень собранный и сосредоточенный Томас Квик искусственным ножом осознанно воспроизводил отдельные части события в полном соответствии с проведенным нами анализом.

Однако дело обстояло еще хуже. За год до этого Ульссон проанализировал ход событий и выяснил, что все не могло происходить так, как описал Квик. На той фотографии, которая имелась в распоряжении Яна поначалу, внутри палатки у разреза стоит мешок с мусором. Мешок стоит, накренившись, упираясь в спальный мешок мужчины. Пара банок из-под пива, видимо вывалившихся из мешка, валяются на полу палатки. На основании этого снимка представляется разумным предположить, что злоумышленник проник в палатку через разрез.

Затем поступили другие фотографии, сделанные первым полицейским патрулем, прибывшим на место происшествия. Они осторожно приподняли палатку и сделали несколько снимков. На них мешок с мусором стоит вертикально, а на самом верху переполненного мешка в состоянии хрупкого равновесия лежит банка из-под пива. По мнению Яна Ульссона, невозможно себе представить, чтобы преступник пробрался в палатку через разрез, не уронив мешок. Во всяком случае, банка точно должна была упасть.

Увидев, как Квик залезает в палатку через разрез и атакует спящую пару ножом, Ян Ульссон вдруг осознал, что Квик воспроизводит то, что было записано в его тексте, а не то, что происходило на самом деле. Что-то было не так, причем капитально.

Ульссон стоял на опушке леса, наблюдая за реконструкцией с почтительного расстояния. Он испытывал острое неприятное чувство по поводу двух вопросов, которые навязчиво вертелись в голове: зачем Квик разыгрывает последовательность событий, в которых он сам, похоже, не участвовал? И, что еще более тревожно, каким образом Квику стало известно о результатах анализа, проведенного следственной группой?

Самые очевидные ответы на эти вопросы приводили его в ужас.

Ян Ульссон заглушил свои сомнения, внушив себе, что не знает всего дела в целом. Он не читал протоколы допросов Квика и не знал тех серьезных улик, которые, по словам других, существовали в деле.

Во время повторной реконструкции Томас Квик несколько раз уточнил, что идея отправиться на место для стоянки близ Аккаяуре принадлежала Йонни, который знал, что голландская пара расположилась на ночевку там. Фаребринк хотел убить их, потому что они оскорбили его при встрече, имевшей место несколькими днями ранее.

Едва Квик прибыл на место, как и у него возник мотив убить супругов. Накануне он встретил мальчика на велосипеде, которого принял за сына голландской пары, что Квик и объяснил им на смеси ломаного английского и немецкого. Но голландцы ответили, что у них нет никакого сына.

В психотическом сознании Томаса Квика отрицание супругами собственного сына было предательством, за которое они заслужили смерть. Йонни Фаребринк согласился с ним:

— Да, видишь, какие они свиньи! Мы им покажем!

Теперь, когда и Фаребринк, и Квик, исходя каждый из своего заблуждения, приобрели мотивы убийства иностранных туристов, Квик остался на месте охранять приговоренных к казни, в то время как Йонни уехал в Йелливаре, чтобы одолжить ружье.

На этом этапе Ян Ульссон подошел так близко к Квику, что слышал его рассказ. Он отвел Кристера ван дер Кваста в сторонку и сказал:

— Нет такого человека, который уехал бы одолжить дробовик, чтобы убить двух человек. Не можете же вы поверить во все это?

Вопрос Ульссона повис в воздухе, в то время как Квик рассказывал дальше.

Фаребринк вернулся к месту стоянки без огнестрельного оружия, так что они использовали три ножа, когда большим количеством ударов убили спящую пару. После убийства Квик и Фаребринк поехали «домой к старику», у которого ночевали предыдущей ночью. Они заставили старика посмотреть на изуродованные тела в палатке, чтобы он понял, что будет с тем, кто посмеет противоречить Йонни.

Кто этот самый старик, выяснилось только спустя сутки.

На следующий день инспектор криминальной полиции Тюре Нессен ведет белый микроавтобус в сторону Мессауре. Он сам прекрасно знает эти места, и Квик в качестве провожатого его раздражает.

— Мне было просто стыдно за него. Совершенно очевидно, что он понятия не имел, где находится и куда надо ехать, — рассказывает мне Нессен.

Наконец они проезжают табличку с названием «Мессауре». Заросшие дороги указывают, где раньше располагался поселок, но никто в автобусе не обращает внимания на очевидный факт — поселка Мессауре больше не существует.

Из этого места, где нет ни домов, ни людей, Томас Квик, по его утверждению, уехал на рейсовом автобусе.

После долгого кружения компания приближается к дому, где все еще обитает последний житель Мессауре Руне Нильссон. Микроавтобус останавливается, Квик выходит и прикрывает рукой глаза, словно защищаясь от невыносимого зрелища. Затем драматично падает на колени и начинает надрывно рыдать. Придя в себя, он говорит:

— Ничего личного против тебя, Сеппо.

— Понимаю, — говорит Пенттинен.

— Но ты… вы убиваете его! — Квик снова рыдает — отчаянно, судорожно, со стонами. — Здесь такой затхлый запах.

— Правда? — переспрашивает Пенттинен.

— И Йонни очень опасен!

При мысли об опасности Йонни Квик снова принимается рыдать — так безудержно, что не может больше говорить. Наконец ему удается выдавить из себя слова — судорожно, по одному:

— Старик говорит «нет»… И… его… все… это… мало… трогает.

Санитары Квика сидят в автобусе, однако внезапно, обратив внимание на его состояние, приходят на помощь с новыми таблетками бензодиазепина. Квик принимает то, что ему дают.

Биргитта Столе также присоединяется к группе, чтобы помочь Квику справиться с кризисом.

— Я не вынесу этого, — говорит Квик.

— Что так ужасно — поведение Йонни по отношению к старику? — спрашивает Столе. — Что такого ужасного он делает?

Квик объясняет, что Йонни Фаребринк угрожал старику ножом, в то время как сам Томас стоял беспомощный, не в силах вмешаться.

— Я понимаю, — кивает Столе. — Ты стоял как парализованный.

— Обещай, что ты будешь добр к нему, — просит Квик Пенттинена.

Поговорив еще немного возле дома Руне Нильссона, Квик хочет уехать. Но когда он направляется к автобусу, ноги не несут его. Он принял слишком много лекарств, и ему нужна помощь санитаров, которые поддерживают и ведут его.

Они забираются в автобус и отправляются обратно в сторону Йелливаре. На этом последняя задача поездки в Лапландию выполнена. Тюре Нессен покидает Мессауре в мрачных размышлениях.

— В тот день, когда мы побывали в Мессауре, мне было по-настоящему стыдно за то, что я полицейский, — подводит он итог своим воспоминаниям о событиях 11 июля 1995 года в разговоре со мной.

Примерно месяц спустя, около семи утра 17 августа, Руне Нильссона забирает полиция. Его отвозят в полицейский участок в Йоккмокке, чтобы допросить о «его действиях и наблюдениях летом 1984 года». У него берут отпечатки пальцев и обращаются с ним так, словно это он является подозреваемым в убийстве близ Аккаяуре.

Однако Сеппо Пенттинен не задает никаких вопросов ни про Аккаяуре, ни про Томаса Квика, ни про Йонни Фаребринка. Вместо этого на допросе речь идет о личной ситуации Руне Нильссона. Его заставляют в подробностях рассказать о семейной жизни, о разводе с женой, о праве на общение с детьми, о профессиональной жизни, о том, какие поездки он совершал, какие друзья у него были, какими транспортными средствами он владел, и т. д. и т. п.

Сеппо Пенттинен записывает в протокол:

«Ему задается вопрос, знаком ли он с человеком из Йоккмокка по фамилии Ларссон. Руне отвечает: „Нет, не припоминаю“. В связи с этим он спонтанно произносит: „Ты задаешь такие странные вопросы!“»

Комментарий Руне Нильссона в высшей степени оправдан. Вопросы следователя создают впечатление, будто Нильссон — закоренелый преступник, который лжет, и его надо припереть в угол хитрыми уловками.

Пенттинен продолжает расспрашивать Нильссона о возможных браконьерах среди его окружения, о том, имел ли он контакты с Саамской народной школой (в которой учился Квик), знает ли он людей, имеющих дело с полицией, а также знает ли он кого-нибудь из Маттисудден (место, откуда родом Фаребринк). Нильссон терпеливо, но отрицательно отвечает на все вопросы.

Пенттинен показывает ему восемь фотографий мужчин, на одной из которых изображен Фаребринк. Нильссон отвечает, что не знает ни одного из этих людей.

Когда ему показывают второй набор снимков, Нильссон говорит, что узнал фото номер семь — «фотографии этого человека часто мелькают в прессе, это так называемый человек из Сэтера, Томас Квик».

Руне Нильссона не подозревают ни в каком преступлении, однако допрашивают «для сбора информации» в течение четырех часов.

На следующей неделе его вызывают на новый допрос. «Допрос будет касаться событий 1984 года», — записывает Пенттинен в протоколе.

Руне Нильссон рассказывает, что его сын, которому тогда было семнадцать лет, после окончания школы устроился работать в службу технического обеспечения на гидроэлектростанцию в Мессауре и жил у него в течение всего лета. Нильссон в основном сидел дома и «ждал его с ужином, когда тот возвращался с работы».

Затем начинаются новые расспросы о личной жизни Нильссона. Руне сообщил, что один раз в жизни пытался сварить самогон, и у него чуть не взорвался аппарат. Это была его единственная неудачная попытка, однако его заставляют в мельчайших подробностях изложить, как он это делал, как молол картошку, какое ведро использовал и так далее.

Его снова спрашивают, что он делал в 1984 году.

— Послушай, да не помню я, — отвечает Руне. — Не помню. Только это. Я позвонил сыну и спросил, помнит ли он, что он делал в восемьдесят четвертом году. Ну, и он сказал, что работал на «Ваттенфаль». А потом мы катались на водных лыжах, когда у него заканчивалась работа.

Пенттинен поясняет, что Томас Квик указал на него среди множества фотографий, а также указал на его дом, утверждая, что был там.

— Может быть, но я не помню, чтобы он гостил у меня.

— Можешь ты объяснить, какие у него были основания прийти к тебе домой в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году?

— Да не знаю.

— Мне кажется неестественным, чтобы он случайно указал именно на тебя и сказал, что ты живешь в этом доме в Мессауре. Также он описал некоторые детали касательно тебя, которые соответствуют действительности.

— Хм. Ну, конечно, описать мой дом снаружи — невелика проблема. Меня ведь много показывали по телевизору и все такое.

Вероятно, Пенттинен понимает, что это нехорошо. Он переспрашивает:

— Много показывали по телевизору?

Пенттинен не знал, что о Руне Нильссоне было сделано не менее трех телепередач, к тому же многие газеты делали репортажи о нем, единственном жителе Мессауре.

— В СМИ были репортажи из твоего дома?

— Да, и это тоже.

— А что именно в них показывали?

— Они показывали кухню.