…Ваш маньяк, Томас Квик Ростам Ханнес
Тем временем автомеханик Улле Блумгрен и его жена Берта так разволновались, не дождавшись возвращения сына, что снова отправились на его поиски. В половине второго Улле позвонил в полицию, но, несмотря на усиленные поиски и прочесывание местности, мальчика не нашли.
В половине одиннадцатого в День Святой Троицы завхоз Эрик Андерссон отправился в велосипедный сарай своего зятя на Даккевеген, 21, чтобы взять несколько луковиц. Открыв дверь, запертую снаружи на замок, он сразу же увидел безжизненное тело мальчика, лежащее ничком в сарае среди велосипедов и инструментов. Его одежда была разорвана, ремень — расстегнут, пуговица на брюках — оторвана, а лицо было залито кровью.
Судя по всему, Томас Блумгрен подвергся жестокому изнасилованию с летальным исходом.
После поездки Томаса Квика в Стокгольм Чель Перссон записывает в карточке, что его пациент «как будто совершил путешествие во времени» и что «все воспоминания вернулись к нему». Ранее Квик даже не мог точно сообщить, в каком городе произошло убийство, теперь же он неожиданно рассказывает об убийстве в Векшё в 1964 году с поражающими воображение подробностями.
В понедельник 27 сентября Пенттинен снова приезжает в Сэтерскую больницу.
— Если мы начнем с временного аспекта, ты можешь уточнить, когда в течение 60-х это произошло? — спрашивает Пенттинен.
— В шестьдесят четвертом, — без тени сомнения отвечает Квик.
— Ты уверен?
— Да.
— Каким образом ты можешь сказать, что это произошло именно в тот год?
Квик отвечает, что связывает это с другим событием, имевшим место весной 1963-го.
— Некоторые знаки, — уточняет Чель Перссон, который присутствует на допросе.
— Да, — подтверждает Квик.
— Не знаю, стоит ли в это углубляться… Это не имеет никакого отношения к тому событию в Смоланде, — продолжает Перссон. — Это связано с тем, чему подвергался ты сам.
Перссон намекает на то, что Квик по время психотерапевтического сеанса рассказал о последней попытке отца его изнасиловать, что якобы имела место в лесу в 1963 году. Убийство Томаса Блумгрена — воплощение последнего сексуального посягательства отца на Стюре, если следовать теориям, царящим в Сэтерской больнице. От сексуального посягательства в лесу, как позднее пояснит Квик, «всего один шаг» до Народного парка в Векшё в канун Дня Святой Троицы 1964 года.
По времени Квик относит событие к поздней весне и помнит, что «цвели сирень и черемуха».
Сеппо Пенттинен сам почитал материалы предварительного следствия об убийстве Томаса Блумгрена. Один свидетель видел в Народном парке мальчика с прической «под „Битлз“».
— В те времена очень модны были прически «под „Битлз“», — прощупывает почву Пенттинен. — Ты когда-нибудь был поклонником этой моды? Тебе нравилось носить такие длинные волосы?
Нет, Квик никогда не был поклонником этой моды.
— А у тебя есть фотографии того периода, на которых видно, как примерно ты выглядел?
Томас не знает.
— Фото с конфирмации или что-нибудь типа того? Я помню, что мы ездили домой к твоей сестре и рассматривали семейные снимки, там были и твои старые фотографии — я только не помню, какого именно периода.
— Я тоже не знаю, — коротко отвечает Квик.
Он предпочитает рассказать о танцплощадке и киоске лотереи в парке. Все очень точно. Но названия города он не может выговорить — это слишком травматично.
— Могу сказать, что это городок в Смоланде, и он начинается на «В», — говорит он.
— В данном случае не может быть сомнений, что ты имеешь в виду Векшё, не так ли?
Квик кивает.
На допросе 1 марта Квик утверждал, что убийство произошло в Альвесте или Юнгане. Чель Перссон поясняет Пенттинену, что Квик вынужден указывать неверные географические названия, так как Векшё вызывает слишком сильные чувства.
— В каком-то смысле он старается сделать вид, что всего произошедшего не было, — поясняет он.
Те же психологические механизмы приводят к тому, что Квик неверно показывает дорогу, когда они выезжают на место. Все дело в том, по словам доктора Перссона, что Квик «не решается сказать напрямую, о чем речь».
Пенттинен прерывает психологические рассуждения, спросив Квика, как тот добрался до Векшё, поскольку тому было в то время четырнадцать лет и жил он в Корснэсе в окрестностях Фалуна, в пятидесяти пяти шведских милях от Векшё.
— В Векшё я приехал на машине, — отвечает Квик.
— С кем же? — интересуется Пенттинен.
— Не хочу говорить.
На допросе от 1 марта Квик рассказал, что приехал с солдатом Армии Спасения Сикстеном Элиассоном в его автомобиле «Боргвард Изабелла». Однако теперь Квик заявляет, что он не намерен отвечать на вопрос, с кем он приехал, — ни сейчас, ни потом. И не скажет, по каким причинам он молчит об этом.
Вместо этого Квик повествует, как он пришел вечером в Народный парк, где, как он помнит, Томас стоял у киоска, где можно было стрелять или кидать в цель.
Чель Перссон недоволен. Он рассказывает Пенттинену, как происходит психотерапевтический сеанс. Воспоминания пробуждаются так отчетливо — ему кажется, что Квик все переживает заново, со всеми репликами, чувствами и запахами.
— Это как гипнотическое путешествие на машине времени, — поясняет Перссон.
Во время сеанса было ощущение личного присутствия, которого он совсем не чувствует во время допроса с Пенттиненом. Доктор объясняет разницу тем, что во время сеанса у них нет вопросов и ответов, как делает Пенттинен.
— Я даю ему свободу, — говорит Перссон. — А сам слушаю и как бы следую за ним. Разумеется, это вызывает очень сильные чувства.
— Стало быть, невозможно достичь такого состояния в нашем разговоре, когда мы сидим вчетвером вокруг стола? — спрашивает Пенттинен.
— Нет, это невозможно, — говорит Квик.
— Не получится, — соглашается Чель.
— Ну что ж, тогда придется нам придерживаться обычной практики беседы, — разочарованно вздыхает Пенттинен.
Однако Чель Перссон считает, что не все потеряно.
— Мне кажется, он может очень хорошо рассказать о том, что выяснилось во время того сеанса.
Перссон поворачивается к Квику и уточняет:
— Когда ты совершил поездку во времени…
Пенттинен спрашивает у Квика, действительно ли он этим занимался.
— Да, этим мы и занимались, — отвечает Квик.
После этого Квик рассказывает о Томасе, который был мал ростом и тщедушен. На голову ниже его, рыжий, в красном нейлоновом плаще. Когда Томас собирается уходить из Народного парка, Стюре просит своего тайного водителя следовать за ним. Они отходят от парка метров на двести, водитель нагоняет их и хватает Томаса за руки. Он держит его запястья, в то время как Стюре хватает мальчика сзади, зажав правой рукой нос и рот Томаса. Из носа жертвы начинает течь кровь, вскоре тело становится безжизненным.
Водитель поражен таким драматичным развитием событий и бежит за машиной.
— Я поднимаю его и несу. Кладу в сара и запираю дверь. Потом приезжает машина, и мы уезжаем оттуда.
По пути назад тайный водитель повторяет:
— Этого не было, этого не было…
Рассказ Квика об убийстве двадцатидевятилетней давности действительно поражает подробностями. Все настолько сходится с известными фактами, что Сеппо Пенттинен вряд ли мог хоть на секунду усомниться в истинности этих воспоминаний. Квик сумел с удивительным обилием деталей нарисовать план велосипедного сарая, где спрятал тело. Все это — несмотря на то, что он был там не дольше минуты и в полной темноте. Это тем более удивительно, если учесть тот факт, что за полгода до того он рассказывал, как спрятал тело Томаса под сгнившей лестницей в лесу. Тогда он также заявил, что задушил мальчика, сдавив ему шею, а не закрыв рот и нос, что является истинной причиной смерти.
Создается впечатление, что убедительность нынешней версии отменяет все былые сомнения.
Даже убежденный скептик Лейф Г. В. Перссон поколебался в своей убежденности, когда позднее ознакомился с рассказом Квика об убийстве Томаса Блумгрена. Квик сообщил, что кровь из носа Томаса стекла ему на правую руку и он потом прикоснулся к груди мальчика через нижнюю футболку. Криминологи обнаружили именно в этом месте кровавый отпечаток руки, словно убийца желал убедиться, что сердце перестало биться. Лейф Г. В. Перссон прокомментировал слова Квика по поводу кровавой руки: «Чертовски ядовитая история».
Вскоре после этого Йоран Франссон выдал Квику очередное разрешение на увольнительную без сопровождения, и во вторник 19 октября тот снова отправился в Стокгольм. На следующий день его снова допрашивали касательно убийства в Векшё, и он оказался в состоянии дать корректные ответы на все вопросы следователя.
В карточке Стюре можно прочесть описание Челя Перссона от 22 октября насчет фантастического прорыва на сеансах:
«Путешествия в прошлое оказались такими целостными, что к пациенту вернулись все воспоминания о минувших событиях, включая те мысли, которые у него возникали, различные чувственные впечатления, запахи, реплики самого пациента, реплики окружающих и так далее».
Чель Перссон был убежден, что он путем своих психотерапевтических методов лечения сумел актуализировать вытесненные воспоминания Стюре, связанные с убийством Томаса Блумгрена. С сожалением он вынужден констатировать, что «материал по поводу Юхана Асплунда еще ожидает решительного проникновения, поскольку многие детали по-прежнему слишком трудны, чтобы пациент смог справиться с такими сильными чувствами, в первую очередь чувством незащищенности и агрессивности, которые связаны у него с данным событием».
Знания Томаса Квика по поводу убийства Томаса Блумгрена были восприняты как настоящий прорыв в следствии, и теперь Кристер ван дер Кваст не сомневался, что участие Квика в этом его первом убийстве очевидно. Одновременно, по словам прокурора, укрепились подозрения и по поводу убийства Юхана.
Однако подозреваемого в двух убийствах никто и не думал сажать под замок. Хотя Томас Квик был ранее приговорен к принудительному психиатрическому лечению и после этого стал подозреваемым как минимум в двух убийствах, прокурор и врачи клиники были единодушны в том, что он и в дальнейшем может свободно находиться в обществе и ездить в увольнительные без сопровождения.
Алиби Стюре
Когда мы с ресечером Йенни Кюттим заказываем в архиве старые газеты об убийстве Томаса Блумгрена, становится очевидно, что все верные данные, указанные Квиком, в них упомянуты. Мне Стюре рассказывает, что ему особенно запала в душу аэрофотосъемка Векшё, где была прорисована дорога от Народного парка до велосипедного сарая. На фотографии отмечен также дом Томаса Блумгрена. Эту фотографию мы нашли в «Афтонбладет» от 19 мая 1964 года под заголовком: «ПУТЬ К СМЕРТИ».
Полицейскому Свену Линдгрену из Векшё восемьдесят пять лет, однако его память ясна, как зеркало, когда он рассказывает об убийстве Томаса Блумгрена, произошедшем сорок четыре года назад, которым он занимался вплоть до 1989 года, когда по нему вышел срок давности.
— Я точно знаю, что Томас Квик не виновен в убийстве Томаса Блумгрена, — заявляет мне по телефону старый полицейский.
Голос его звучит глухо, и он настолько туг на ухо, что мне приходится выкрикивать по одному слову, чтобы он понял мои вопросы.
Свен Линдгрен настолько уверен, поскольку ему известно, кто истинный убийца. Его тогдашний коллега, комиссар криминальной полиции Рагнвальд Блумквист, кажется, может рассказать об этом деле более подробно, и вскоре я уже сижу в машине по пути в Смоланд.
Блумквист встречает меня в Векшё в аккуратной вилле 60-х годов. Он также с ходу отметает все вопросы о причастности Томаса Квика к убийству.
— Нам удалось составить подробнейший план всех перемещений Томаса Блумгрена в тот вечер — от того момента, как он вышел из дому, до того, как он покинул Народный парк. Получилась, в принципе, непрерывная цепочка событий и встреч с людьми в парке. В этой истории просто нет места постороннему мальчику, которым был тогда Томас Квик.
Одним из важнейших доказательств того, что Квик не убивал Томаса Блумгрена, являются показания «главного и очень надежного свидетеля», который сидел в машине у ворот парка перед закрытием. В половине двенадцатого он видел, как Томас Блумгрен выходил из парка в сопровождении мужчины лет сорока. Они пошли в направлении все той же рощицы, где этого мужчину чуть ранее наблюдали другие свидетели.
Квик утверждал, что они с Томасом Блумгреном вместе были в парке и вместе оттуда вышли. По словам Рагнвальда, это просто невозможно.
То же самое заявил журналистам Свен Линдгрен, когда впервые услышал о признании Квика, — его слова напечатаны в газете «Дала-Демократен» от 3 ноября 1993 года: «Если бы там находился какой-то посторонний мальчик, у нас были бы о нем хоть какие-то сведения. Поэтому я во все это не верю».
Рагнвальд Блумквист рассказывает, что полиции в конце концов удалось идентифицировать «мужчину из рощи»: в январе 1971 года ему предъявили обвинение и по решению сюда Векшё он был задержан как подозреваемый в убийстве. По словам «главного свидетеля», задержанный был идентичен тому человеку, вместе с которым Томас Блумгрен покинул парк. Мужчина провел в камере предварительного заключения долгое время, однако его адвокаты обжаловали эту меру, а суд второй инстанции освободил обвиняемого из-под стражи, однако с минимальным перевесом — три судейских голоса против двух. Комиссары из Векшё приняли решение суда второй инстанции, однако и по сей день считают, что «с полицейской точки зрения дело раскрыто».
Когда я читаю материалы в прессе за 1964 год, мне становится очевидно, что в следствии с первого дня шли утечки, как из дырявого корыта. Практически все сведения полицейских об убийстве и травмах, полученных мальчиком, немедленно попадали в газеты. Несколько статей сообщают, что подозревают «гомосексуальное убийство», но не уточняют, на чем основаны эти утверждения. Полиция обнаружила доказательства, указывавшие в этом направлении, но именно эти сведения им удалось сохранить в тайне.
Я еду с Рагнвальдом Блумквистом в Народный парк, и там он объясняет мне, где находились различные свидетели и каким путем Томас Блумгрен покинул парк в сопровождении «мужчины из рощи». Блумквист показывает, где располагалась роща, и, поскольку человек, задержанный тогда по подозрению в убийстве, уже умер, Блумквист считает, что может раскрыть мне ту единственную тайну, которую полиции все эти годы удавалось сохранить.
— Мы взяли пробы земли и растительности в пролеске и сдали на анализ.
Ремень Томаса был распущен, брюки расстегнуты. В брюках и трусах Томаса обнаружили фрагменты растительности. Технический анализ показал, что фрагменты растений, земля и прочее происходят именно из этой рощи. Стало быть, штаны с него спустили в роще, где вся эта растительность произрастает.
Сведения о том, что брюки и трусы были спущены с Томаса и что мальчик лежал на земле в роще, сохранялись в тайне до того момента, как Рагнвальд Блумгрен рассказывает мне об этом. Поэтому Томас Квик не мог прочесть об этом в газетах — и не мог поведать. По его словам, они отправились прямо к велосипедному сараю.
Несколько свидетелей слышали крик в этом месте примерно в то время, когда исчез Томас. Однако полиция не сообщала о том, что одна пожилая дама выгуливала свою собаку прямо рядом с рощей. Собака остановилась, стала лаять, повернувшись мордой к роще, и отказывалась уйти. Полицейские были уверены, что кричал Томас, а убийца пытался заставить его замолчать. Поскольку дама с собакой не уходила, мужчина не решился отпустить руку, которой зажимал рот Томасу, и задушил его до смерти.
Полицейские из Векшё отказываются понимать, как Кристер ван дер Кваст мог утверждать, что Томас Квик имеет отношение к убийству. Еще более странным представляется то обстоятельство, что ван дер Кваст не захотел призвать на помощь тех, кто знал это дело как свои пять пальцев. Рагнвальд Блумквист и Свен Линдгрен испытали большую фрустрацию в связи с тем, что им не позволили участвовать в допросах Квика.
— Мы ведь так много знали — в том числе такого, что нигде не было зафиксировано. Если бы нам дали допросить Квика, мы бы мгновенно поймали его на лжи.
В этом Блумквист и Линдгрен были совершенно единодушны. Однако Кристер ван дер Кваст не собирался давать им такого шанса.
Мистерия становится еще более загадочной, когда мы проверяем сведения Стюре о том, что на время этого конкретного убийства у него было стопроцентное алиби. Йенни Кюттим разыскала нескольких сверстников Стюре, проходивших конфирмацию вместе с ним, которые подтвердили — все так и есть. Я звоню Свену-Улофу, который живет сегодня в Свярдшё в Даларне.
— Именно так, — говорит он. — Мы проходили конфирмацию в Коппарбергской церкви в 1964 году в канун Дня Святой Троицы. Все мероприятие продолжалось два дня. Обряд конфирмации состоялся во второй половине дня в субботу. Нам, конфирмантам, устроили настоящий экзамен, задавали множество вопросов. А потом нас привели к причастию во время воскресной службы. Мне особенно запомнилось, что Стюре нес сосуд для крещения.
Причиной этого последнего факта являлось то, что семья Бергваль относилась к пятидесятникам — они не были крещены в Шведской церкви. Поэтому Стюре и его сестра-близнец Гюн должны были перед конфирмацией пройти обряд крещения. Свен-Улоф переслал мне фотографию, где Стюре несет чашу для крещения.
Я потрясен. У Томаса Квика появилось алиби на самое важное убийство. Ибо именно на детальном рассказе об убийстве Томаса Блумгрена строится все последующее отношение к Квику как к убийце. То, что он начал убивать еще в возрасте четырнадцати лет, стало прекрасной основой для мифа о буйнопомешанном серийном убийце Томасе Квике.
— Потом он сказал, что как раз в те выходные съездил в Векшё и убил там кого-то, — говорит Свен-Улоф с улыбкой, которая ощущается даже по телефону.
— Тебе было об этом известно?
— Да, — отвечает он с певучим дальским произношением. — Ясное дело, я слежу за судьбой своих друзей! Конечно, я все знаю. Так что в том убийстве он точно не виноват. Во всяком случае, мы ни на минуту в это не верили.
Об этом Свен-Улоф и многие другие знакомые Стюре из Даларны размышляли в течение долгих лет. Они просто-напросто считали, что тут что-то не сходится.
Гюн, сестра-близнец Стюре, говорит то же самое. Кроме того, она рассказывает, что следователи по делу Квика допрашивали ее. Им было прекрасно известно о его алиби.
Это еще одно невероятное сообщение. Мы запросили все материалы следствия и протоколы допросов по делу Квика, в том числе так называемые «черновики» — неразобранные рабочие материалы, которые нигде не регистрируются, однако подлежат хранению и являются официальными документами.[32] Нигде среди десятков тысяч страниц этих документов мы не находим протокола того допроса Гюн.
Другая загадка касается водителя, который, как утверждал Стюре, отвез его в Векшё. Почему водителя Сикстена не допросили? Что он мог сказать по поводу того, что Стюре указал на него как на своего сообщника в убийстве четырнадцатилетнего мальчика? Этот вопрос настолько очевиден, что я просто должен связаться с ним. Однако мне не удается раздобыть его номер телефона.
Вместо этого я нахожу адрес и вскоре отправляю букет цветов Сикстену Элиассону в Даларну. Возможно, мой пыл излишен, поступок неэтичен, но я заказываю по Интернету «Цветограмму» и отправляю свое пожелание с доставкой до двери Сикстена в Даларну:
Позвони мне!
Ханнес
0708–84-ХХ — ХХ
Когда звонит мобильник, я прошу прощения за свою дерзость и объясняю, по какому поводу хотел с ним переговорить. Голос Сикстена кажется таким несчастным оттого, что кто-то снова разворошил прошлое, что меня начинает мучить совесть, однако любопытство берет верх.
— Все, что я мог сказать, я сказал полиции.
— То есть тебя допрашивали во время следствия?
— Да-да. Три раза!
— И что ты сказал по поводу утверждений Квика, будто ты отвез его в Векшё в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году?
— Все, что я мог сказать, я сказал следователям. Я не совсем здоров, и все это и так достаточно испортило мне жизнь.
— Но ты можешь хотя бы сказать мне, отвозил ты его или нет?
Вскоре мне приходится смириться с тем, что Сикстен не намерен говорить ни слова по поводу своей роли в этом деле, но он уже дал мне информацию куда более весомую, чем я мог рассчитывать. Где-то существуют протоколы трех допросов Сикстена — стало быть, как скоро они будут у меня в руках, всего лишь вопрос времени.
Но и этих протоколов допросов нет в материалах предварительного следствия. Мы обращаемся к Сеппо Пенттинену и Кристеру ван дер Квасту, но они говорят, что понятия не имеют о каких-либо сокрытых протоколах допросов. Мы с Йенни еще раз перебираем многочисленные бумажки и заметки, но все напрасно.
Зато мы обнаруживаем, что по этому пути уже прошли до нас другие.
24 ноября 1995 года газета «Дала-Демократен» ударила во все барабаны. Целый разворот отводился последней сенсации Губба Яна Стигссона:
«РЕПОРТЕР „ДД“ РАСКРЫВАЕТ, КТО ПОДВЕЗ КВИКА»
«Я совершенно уверен в личности этого человека», — пишет Губб Ян. По его словам, человек, сидевший в тот вечер за рулем машины, «в течение тридцати одного года покрывал убийцу». Стигссон сообщил следствию, что он знает, кто подвозил Квика. К величайшему удивлению Стигссона, Кристер ван дер Кваст совершенно не заинтересовался этой информацией. Он просто-напросто отказывался взять трубку, когда Стигссон ему звонил.
— Ужасно раздражает, когда раз за разом звонишь ван дер Квасту, чтобы сообщить нечто важное, и слышишь в ответ, что он в принципе не отвечает на звонки, — сказал тогда Стигссон коллеге из редакции.
Губб Ян Стигссон заявил о поведении Кристера ван дер Кваста омбудсмену юстиции на том основании, что тот «отказался от возможности получить сведения, имеющие значение для следствия».
В письменном ответе омбудсмену Кристер ван дер Кваст заверяет, что имя водителя следствию неизвестно.
В своей статье Губб Ян Стигссон размышляет, как ему теперь поступить с этой сенсационной информацией:
— Вопрос исключительно сложен. Велик риск, что этот человек находится на грани нервного срыва. Важно, чтобы он сообщил как можно больше сведений, которыми располагает, чтобы помочь раскрыть как можно больше убийств.
Теперь Сикстен Элиассон задним числом дал мне разъяснение всей этой странной ситуации: Кристер ван дер Кваст ни под каким видом не хотел раскрывать ни Стигссону, ни кому-либо другому тот факт, что указанный человек был трижды допрошен и смог убедительно доказать, что Квик оболгал его.
Вместо этого ван дер Кваст продолжал утверждать, что Квик имеет отношение к убийству Томаса Блумгрена.
Битва врачей
После успеха с убийством в Векшё Томас Квик признался, что он убил также тринадцатилетнего Альвара Ларссона, который исчез в 1967 году на острове Сиркён в коммуне Урсхульт, выйдя из дома за дровами. Кроме того, Квик признался, что он убил восемнадцатилетнего Улле Хёгбума, который пропал после школьного вечера в Сундсвалле 7 сентября 1983 года. Квик снова принимал сильнодействующие препараты. Следователи не знали, что и подумать об этих постоянных новых признаниях. «Является ли он первым в Швеции серийным убийцей?» — вопрошала газета «Дала-Демократен» от 8 ноября 1993 года.
Губб Ян Стигссон писал, что к уже сделанным признаниям в убийствах Юхана Асплунда и Томаса Блумгрена добавились еще три. Участие в этих убийствах Томаса Квика сейчас проверялось: «Если выяснится, что это правда, 43-летний палач Юхана занесет свое имя в историю шведской криминалистики как первый настоящий серийный убийца».
Когда в Сэтерской больнице выявился первый в Швеции настоящий серийный убийца, началась игра в кошки-мышки, как в «Молчании ягнят», однако без утонченной элегантности, свойственной американскому прототипу. В качестве примера можно привести тот случай, когда Томас Квик хотел навести следствие на исчезновение Улле Хёгбума, которым занималась полиция Сундсвалля, конкретно — полицейский участок Сеппо Пенттинена. В допросе по поводу Томаса Блумгрена Квик пожелал назвать некоторые важные вехи своей жизни. Пенттинен записывает в протокол:
«Среди прочего он называет 1983 год. Говорит, что в тот год умерла его мать, и в ту же самую неделю „происходит во многих отношениях драматическое событие“. У Квика тенденция к приступам страха, когда он рассказывает это, и он не хочет говорить открытым текстом, что подразумевает под этим высказыванием. Вместо этого он предлагает подкинуть подсказку в виде строки из известной детской песенки. После этого он говорит: „Мамочкин сыночек Улле“».
Сеппо Пенттинену без труда удалось расшифровать шараду услужливого серийного убийцы. Исчезновение Улле Хёгбума, проходившее по его полицейскому округу, стояло на втором месте после дела Юхана по уровню газетной шумихи, к тому же оставалось криминальной загадкой, где у полиции не было ни малейших следов и ни малейшего намека на подозреваемого.
Новые имена Альвара и Улле были занесены в список потенциальных жертв Квика.
За несколько месяцев до этого в должность главврача Сэтерской больницы вступил Йоран Чельберг — теперь он в конечном итоге нес ответственность за лечение Томаса Квика. О признаниях в убийствах Юхана Асплунда и Томаса Блумгрена уже много чего было написано в газетах, и уже на четвертый день своего пребывания на посту главврача Чельберг решил обсудить этот вопрос с врачами Квика. Чельберг пояснил, что свободное перемещение во время следствия и увольнительные для человека, подозреваемого в двух убийствах, вызывают у него сомнения. Йоран Франссон заверил, что они с Челем Перссоном держат ситуацию под контролем. Они подчеркнули также, что все это осуществляется по договоренности с полицией и прокурором.
Франссон намеренно скрыл от главврача, что они с Йораном Перссоном втайне продолжали свое параллельное расследование. Вместе с Квиком оба врача потихоньку вернулись в Рюгген, чтобы продолжить поиски спрятанной там руки Юхана. В какой-то момент Квик, оставшись без наблюдения, отошел к «тайнику», где, как он утверждал, нашел два пальца. Когда врачи спросили, что он с ними сделал, он ответил, что съел. После этого события Перссон и Франссон сговорились с Квиком не упоминать этот случай при следователях. Несколько дней спустя они снова приехали в Рюгген в поисках тела Юхана, однако ничего не нашли. Затем они еще не раз отправлялись в поездки и искали части тела в нескольких других местах.
В начале 1994 года Чельберг узнал, что Квик на психотерапевтическом сеансе сознался еще в одном убийстве. Из его заметок:
«14 января другой сотрудник проинформировал меня, что пациент сообщил о шести убийствах мальчиков и что воспоминания о них стали возвращаться к нему».
Видимо, шесть убийств переполнили чашу терпения главврача, и он снова вызвал Челя Перссона для беседы.
«Я сообщил ему, что не поддерживаю свободного перемещения и что не буду защищать ни его, ни Фрассе [Йорана Франссона], если что-нибудь случится. Фрассе еще раньше сказал мне, что для него будет катастрофой, если что-нибудь произойдет. Чель тоже считает, что это было бы катастрофой, но просит меня не вмешиваться».
После этого разговора Чель Перссон ушел на больничный, и Чельберг мучился, как ему теперь вести себя в сложившейся ситуации. Когда он позвонил «Фрассе», чтобы обсудить свое решение отменить свободное перемещение и увольнительные Квика, его встретило сообщение, что тот тоже на больничном.
Томас Квик находился в тот момент в открытом 37-м отделении, парном к закрытому 36-му, где содержались под замком преступники, совершившие тяжкие преступления, связанные с насилием. Пост обоих отделений находился на территории 36-го, и именно туда отправился Томас Квик выпить чашечку кофе ранним утром 21 января 1994 года.
После краткого совещания с персоналом Йоран Чельберг пришел к Квику и сообщил о своем решении отменить свободное перемещение. После этого Квика поместили в 36-е отделение, где находились наиболее опасные преступники.
Сидевший на больничном Чель Перссон был очень недоволен эти решением — неделю спустя он позвонил Чельбергу и заявил, что возмущен поступком главврача. Он сказал, что такие меры могут заставить серийного убийцу Томаса Квика покончить с собой до того, как он успеет сознаться в своих преступлениях и предстать перед судом. Перссон назвал случившееся «скандалом национального масштаба».
Йоран Чельберг считал его утверждение противоречивым, однако этот разговор настолько взволновал его, что он тут же позвонил в 36-е отделение и справился о здоровье Квика. Во время разговора он сделал отметку, что «персонал не заметил в поведении пациента ничего особенного. В момент нашего разговора он сидит и играет с сотрудниками в „Скрэббл“».
Осознание того факта, что в Сэтерской больнице находится серийный убийца, создало внутреннее напряжение не только между сотрудниками, но и между медиками, с одной стороны, и полицейскими — с другой. Очень скоро Йоран Чельберг обнаружил, что его решение посадить Томаса Квика под замок вызвало волну возмущения у полицейских, имеющих отношение к следствию. В тот же день ему позвонил ван дер Кваст и разъяснил, что отмена свободного перемещения ставит под удар успех дальнейшего следствия.
Ван дер Кваст считал, что Томас Квик «должен что-то получить» в обмен на свои признания, однако никакой поддержки главврача не дождался. Напротив — Чельберг пришел в ярость от того, что прокурор сует свой нос в условия лечения и содержания его пациентов. Свободное перемещение и увольнительные в обмен на признания в убийствах? «Такого рода сделки я не поддерживаю и участвовать в них не собираюсь», — отметил Чельберг в карточке.
Конфликт с ван дер Квастом не испугал Чельберга. Хуже оказалось то, что все больше сотрудников собственной клиники обращались против него.
Разочарование Томаса Квика Чельбергу было понятно, однако настоящие проблемы создала реакция его врачей Перссона и Франссона.
Чель Перссон и ранее планировал уволиться из Сэтерской больницы и перейти на новую работу в психиатрическую клинику Святого Ларса в Лунде и теперь начал активно добиваться того, чтобы забрать своего пациента. Квик подлил масла в огонь, угрожая, что прекратит сотрудничать с полицией, если ему не позволят продолжать психотерапевтические сеансы с Перссоном. Чельберг воспринял все это как шантаж чистейшей воды.
В феврале 1994 года ван дер Кваст снова позвонил руководству Сэтерской больницы, излагая свое мнение о том, как следует организовать лечение Квика, и «указал на важность продолжения близкого контакта с доктором Челем Перссоном в интересах проводящегося следствия».
Когда усилия Челя Перссона забрать с собой Томаса Квика ни к чему не привели, он вместо этого нашел для него место в судебно-психиатрической клинике в Векшё. Однако тамошний главврач Улле Дроттвед отказался от предложения Перссона продолжить терапию с Квиком. Им будут заниматься собственные сотрудники клиники.
Кристер ван дер Кваст, прекрасно понимавший, что дальнейшее расследование полностью зависит от психотерапевтических сеансов Челя Перссона, снова вмешался в медицинские вопросы, позвонил Дроттведу и уговорил его дать Перссону возможность продолжать вести психотерапию с Квиком.
И снова главврач Йоран Чельберг был поставлен перед фактом — его не спросили и даже не проинформировали. «Это произошло по причине вмешательства людей, не работающих в больнице и не являющихся медиками», — сердито записал Чельберг в карточке, явно имея в виду ван дер Кваста.
В период, предшествовавший переводу, многие пожелали принять участие в заварушке. Йоран Франссон, находясь на больничном, продолжал общаться с Томасом Квиком по телефону для пациентов отделения. Молодая студентка-психолог, которая в период отпусков временно работала психотерапевтом Квика, тоже вступила в бой. В письме Квику она пыталась объяснить ему решение Йорана Чельберга о переводе его в закрытое отделение:
«Когда стало очевидно, что ты совершил шесть убийств, когда ты проходишь трудный процесс воскрешения связанных с ними воспоминаний, разумно, что тебя держат на более строгом режиме. Боюсь, началась бы всеобщая паника, если бы общественности стало известно, что серийного убийцу отпускают на свободные прогулки. Ты же знаешь, как реагируют обыватели и пресса…»
Когда больничный Челя Перссона подходил к концу, он заявил, что отказывается возвращаться в клинику, если ему не разрешат работать на четверть ставки и заниматься только Томасом Квиком. Никаких обходов, никаких других пациентов. В противном случае он снова уйдет на больничный.
Эта мысль была изложена Чельбергу на совещании 7 февраля, после чего Перссон провел телефонное совещание с ван дер Квастом, планируя дальнейшие полицейские допросы. Затем он вышел из здания больницы и отправился домой.
Среди всех этих разгоравшихся конфликтов следствие проводило новые допросы.
Из записей Йорана Чельберга становится ясно, что в это время он вообще начинает испытывать сомнения по поводу того, как ведется психотерапия с Томасом Квиком. Ранее Чельберг и Перссон случайно встретились в поезде и разговорились о том, как она будет проводиться, если Квик переедет в Векшё.
Чель рассказывает, что сейчас чувствует на себе большую ответственность за психотерапию. Я же невольно задаюсь вопросом, психотерапия ли это. Чель утверждает, что он по большей части сидит молча и что пациент начинает вспоминать, едва доктор опускается на стул.
Йоран Франссон, который продолжал оставаться на больничном, сообщил 21 февраля, что не намерен возвращаться на работу в клинику, поскольку чувствует, «что против него готовится заговор и кто-то тайно желает ему зла».
В заметках на память по поводу этого разговора Йоран Чельберг пишет, что у Франссона «явная паранойя». Иными словами, атмосфера в региональной клинике Сэтера накалилась до предела.
Чель Перссон так и не вернулся к исполнению своих обязанностей в Сэтерской больнице, зато со всей энергией посвятил себя организации перевода Томаса Квика. Сам он собирался работать в клинике Святого Ларса в Лунде и дважды в неделю ездить в Векшё для проведения психотерапевтических бесед с Квиком.
Перед самым отъездом Квика Перссона проинформировали о тех правилах, которые действовали в клинике в Векшё: среди прочего — о том, что все виды бензодиазепинов категорически запрещены. Возникла непредвиденная проблема. Согласится ли на это Квик? Но даже если согласится, он должен пройти детоксикацию, прежде чем его переведут в Векшё.
28 февраля Чельберг пишет:
«Начато снижение дозы бензодиазепинов для ТК. К сожалению, я до конца не представлял себе, что ему назначены такие высокие дозы. Он сам мотивирован к скорейшему снижению».
Мне Стюре Бергваль рассказывает, что все это были пустые разговоры:
— Для меня стало шоком, что в Векшё не подают бензо. Поначалу Чель говорил, что все уладится, что он договорится с их главврачом, Дроттведом. Когда же они на это не согласились, Чель сказал, что все утрясется, когда я уже буду на месте.
Для Томаса Квика детоксикация проходила очень мучительно, однако он очень хотел, чтобы все наконец осталось позади. Ведь когда он переедет, «все утрясется».
3 марта Чельберг отмечает, что «ТК страдает от абстинентного синдрома, однако настаивает на быстром снижении».
Две недели спустя Томаса Квика перевозят в региональную судебно-психиатрическую клинику Векшё, где прямо с порога выясняется, что там все не так, как в Сэтере. Надежды на то, что вопрос о назначении бензодиазепинов «утрясется», немедленно обратились в прах. Квик узнал, что клиника в Векшё уделяет большое внимание «вопросам безопасности, определению четких границ дозволенного и оценке степени риска».
Переезд закончился разочарованием и для Челя Перссона, который предвкушал продолжение своих успешных сеансов с Квиком. По словам Стюре Бергваля, Перссон приезжал к нему два раза для проведения психотерапии, но оба раза напрасно.
— Я не мог выдавить из себя ни слова. Без бензо я ничего не мог рассказать, так что мы просто сидели и смотрели друг на друга, — рассказывает он и смеется, вспоминая эту сцену.
Знаменитый пациент из Сэтера не оправдал надежд персонала клиники в Векшё. В его карточке появилась такая запись:
«Пациент находится в нашем отделении адаптации в течение двух недель. Его воспринимают как исключительно сдержанного, закрытого для контакта. Через своего терапевта Челя Перссона пациент сообщил, что не может адаптироваться к тем формам лечения, которые практикуются в нашей клинике. Терапевт Чель Перссон также придерживается мнения, что не может продолжать свою психотерапию в той обстановке, которая здесь царит».
Томас Квик общался с персоналом исключительно через Челя Перссона, и руководство клиники вынуждено было констатировать, что невозможно сочетать различные идеологии, принятые в Сэтере и Векшё, а «это означает, что мы не можем удовлетворить пожелания пациента в отношении свобод, приема лекарств и т. д.».
Когда была сделана эта отметка в карточке, Томас Квик уже позвонил в 36-е отделение Сэтерской больницы и сказал, что больше не может. Он хочет вернуться.
— Завтра же мы приедем и заберем тебя, — немедленно ответили ему.
На следующий день три санитара приехали в Векшё, чтобы забрать его. Стюре весело рассказывает о поездке на машине обратно в Сэтер:
— Это было потрясающе! Едва мы уселись в машину, они достали бумажный пакетик с таблетками стесолида! Я снова почувствовал себя дома.
Они сделали остановку в Гренна и пообедали в ресторане, а в Эребру остановились, чтобы купить сладостей. Когда они прибыли на место, весь персонал встречал Томаса Квика с распростертыми объятиями. Впереди всех стояла Биргитта Столе.
И лишь теперь все приняло серьезный оборот.
Биргитта Столе принимает дела
После возвращения в Сэтерскую больницу 30 марта 1994 года Томас Квик переехал обратно в свою прежнюю комнату, и врачи назначили умеренный прием бензодиазепинов. После этого в клинике, так долго раздираемой противоречиями, наступило долгожданное спокойствие.
Однако уход психотерапевта Челя Перссона оказался для Квика тяжелейшей потерей. Биргитта Столе записала в карточку, что после пребывания в Векшё Квик очень настроен продолжать терапию и решительно считает, что это должно происходить в Сэтере, ибо только тут он чувствует себя уверенно. Он попросил Столе помочь ему, и она согласилась.
После ухода со сцены врачей Франссона и Перссона Биргитта Столе смогла выйти вперед как неоспоримый победитель в ожесточенном бою, в котором ей даже не пришлось участвовать.
В три часа дня 14 апреля 1994 года в музыкальном зале 36-го отделения собирается новая команда Квика — на четырех черно-красных полосатых стульях восседают Сеппо Пенттинен, Томас Квик, Биргитта Столе и адвокат Гуннар Лундгрен. Как пятое колесо, на отдельном стуле сидит доцент психологии Стокгольмского университета Свен-Оке Кристианссон. Он присутствует в качестве мнемоэксперта, питающего большой интерес к серийным убийцам.
Перед допросом Томас Квик заявил, что должен сообщить важную информацию об убийстве Юхана Асплунда. В течение дня он проглотил большие дозы бензодиазепинов. Рассказ его затянут, но Сеппо Пенттинен терпеливо слушает, задает вопросы и пытается сдвинуть повествование вперед.
Однако под конец долгого допроса возникают серьезные проблемы, ибо Квик через Биргитту Столе сообщает, что врачи вели собственное расследование.
ТК: Я думаю, что… что мы сделали конкретные находки.
Пенттинен: Что именно?
ТК: Два… два… один такой и один такой…
Пенттинен: Так-так, ты смотришь на кости среднего пальца. И где же сейчас эти находки?
ТК: Я должен выйти, тогда Биргитта скажет, где они.
Томас Квик выходит из помещения, и Биргитта Столе берет слово, чтобы пересказать то, что выяснилось в процессе психотерапевтической беседы по поводу найденных пальцев Юхана.
— Дело в том, что все это очень трудно, — неуверенно начинает она. — Мне он рассказал такое. И вот… Э-э… потому что он рассказал мне, что он нашел в сухом русле ручья пальцы от кисти, показал их Йорану и Челю, а потом съел их, так что на нынешней момент они недоступны.
Пенттинен молчит.
То, что два врача вели частное расследование и скрывали информацию от следователей, вероятно, уже само по себе шок. Еще хуже обстоит дело теперь, когда утверждается, будто Квик съел единственное доказательство, имевшееся во всех материалах следствия.
Краткое сообщение Биргитты Столе записали на пленку, чтобы потом распечатать и огласить в тот день, когда будет возбуждено уголовное дело по обвинению в убийстве Юхана Апслунда. Сеппо Пенттинен не желает больше ничего слушать.
— Хорошо, — говорит он. — Допрос прерывается в шестнадцать ноль шесть.
Преемник Челя Перссона Биргитта Столе не занималась частным расследованием, а решила сотрудничать с полицией на полную катушку. Не менее трех раз в неделю она проводила психотерапевтические беседы с Томасом Квиком, и едва появлялось что-то способное представлять интерес для полиции, она немедленно докладывала об этом Сеппо Пенттинену.
Главная сложность заключалась в том, что когда Квик поступил в 1991 году в Сэтерскую больницу, он и не подозревал, что совершил какие бы то ни было убийства. Эти воспоминания были полностью вытеснены — как и эпизоды сексуального насилия, которому он подвергался в детстве.
Под руководством Столе Томасу Квику предлагалось мысленно вернуться в свое детство в Фалуне в 50-е годы. Во время психотерапии он, казалось, превращался в маленького мальчика Стюре, который на детском языке детально описывал свои ощущения, в то время как Столе подробно записывала его рассказы и реакции.
Подобные события Чель Перссон сравнивал с «гипнотическими путешествиями в машине времени». Психологический термин для таких поездок — «регрессия». Это означает, что пациент возвращается на более раннюю стадию своего развития, зачастую для того, чтобы возродить и переработать травматические переживания. Томас Квик называл это «полетами во времени», и казалось, что на психотерапевтических сеансах он усилием воли может перенестись назад по оси времени — либо в свое якобы ужасное детство, либо в те моменты, когда он уже во взрослом возрасте совершал убийства.
По теориям, царящим в Сэтерской больнице, тяжкие преступления, связанные с насилием, являлись воплощениями психологических травм детского возраста, и потому насильник выступал одновременно и жертвой, и преступником. Связка между жертвой и преступником в одной личности приводила к тому, что реконструкцию памяти о насилии в детском возрасте можно было использовать, чтобы узнать, как насилие находило свое воплощение во взрослом возрасте.
Со временем терапия Биргитты Столе с Томасом Квиком превратилась в питомник вытесненных воспоминаний, многие из которых превращались в целые истории — настолько убедительные, что они напрямую вели к приговору суда за убийство.
Читать бесплатно другие книги:
