…Ваш маньяк, Томас Квик Ростам Ханнес

Когнитивные методы ведения допроса

В марте 1993 года, как раз в тот период, когда проводились первые допросы Томаса Квика, «Дагенс Нюхетер» в разделе «Дебаты» опубликовала статью Свена-Оке Кристианссона, доцента психологии, который беспощадно осудил Швецию как «страну третьего мира в том, что касается внимания к психологическим исследованиям и использования психологических знаний в работе правоохранительных органов».

Статья Кристианссона обещала решение многих из тех проблем, с которыми столкнулось следствие по делу Томаса Квика.

«Как раз сейчас проводят психологические исследования о том, как преступники, совершившие тяжелые насильственные преступления, и психопаты воспринимают и перерабатывают эмоционально напряженные ситуации. Ведутся отдельные исследования по серийным убийцам с целью выяснить тип личности, особенности их происхождения, кого они выбирают себе в жертвы и каким образом действуют. Такого рода исследования должны быть в высшей степени актуальны для полиции, учитывая тенденции насильственной преступности последних лет».

Для читателя более позднего периода эта статья предстает почти как заявление о приеме на работу в следствие по делу Квика. В своей статье Кристианссон завлекает всевозможными вопросами, на которые его экспертное участие могло бы дать ответ:

«Психологические знания о том, как относиться к лицам с психологическими расстройствами или к лицам, находящимся в состоянии эмоционального напряжения, должны оказаться большим подспорьем как для следователей, так и для прокуроров».

Хотя Швеция до того момента не могла похвастаться ни одним серийным убийцей такого формата, Кристианссон уделил особое внимание этому редкому явлению.

«Проводились обследования преступников, совершивших тяжкие преступления, связанные с насилием, и серийных убийц: как они ведут себя, что движет ими, как они относятся к совершенным ими преступлениям и что они помнят. Некоторые из них — так называемые психопаты, как, например, серийный убийца Джеффри Дамер из США. В своей квартире он хранил части 15 человеческих трупов. Какие потребности удовлетворяются у этих людей с нарушенной психикой?»

Свен-Оке Кристианссон прибыл в Сэтерскую больницу 14 апреля 1994 года и немедленно взялся за тестирование функций памяти Томаса Квика.

Стюре Бергваль до сих пор вспоминает их первую встречу:

— Мне трудно было поверить, что этот маленький невзрачный человечек был доцентом психологии.

Невозможно было не заметить энтузиазма Кристианссона по поводу того, что его пригласили участвовать в следствии, где пригодятся его знания специалиста. Он не только занимался исследованием памяти, но и питал живейший интерес к тяжким насильственным преступлениям и серийным убийцам. Помимо своей работы по заданию правоохранительных органов, Кристианссон проводил в Сэтерской больнице много личного времени, беседуя с Томасом Квиком. Беседы эти продолжались обычно семь-восемь часов подряд, и собеседники глубоко анализировали различные аспекты поведения серийных убийц. В этих разговорах Кристианссон выступал как теоретик, а Квик — как практик, от которого ожидалось, что он в состоянии дать ответы на глубокомысленные вопросы доцента о странностях внутреннего мира серийных убийц.

— Свен-Оке Кристианссон был помешан на серийных убийцах и собирался написать книги о Томасе Квике и других серийных убийцах — книги во-о-от такой толщины, — рассказывает мне Стюре и показывает руками предполагаемый размер будущих книг. — В наших беседах любимым персонажем выступал Джеффри Дамер, серийный убийца, хранивший у себя в квартире отрубленные головы. Я помню, как Свен-Оке спрашивал меня, что ощущал Джеффри Дамер, когда расчленял своих жертв. И просил меня описать чувство поедания жертвы — чувственное, эротическое переживание. Свен-Оке считал, что Джеффри Дамер должен был испытывать чувственное переживание. А от меня требовалось его описать.

Стюре рассказал также, как Кристианссон проводил с ним всякие упражнения. Перед отъездом в Питео, где Квику предстояло показать следователям, как он убил Чарльза Зельмановица, Кристианссон вывел его на территорию больницы. В леске позади больничного музея он призвал Квика представить, что тот несет тело Чарльза Зельмановица, и «пройти на пробу» отрезок пути от лесной дороги до места обнаружения тела.

— Он просил меня запомнить мое душевное состояние. Мне следовало чувствовать, что я напряжен и возбужден, а также испытывать большую скорбь по поводу мертвого тела. И еще гнев. «Представь себе, что ты несешь тяжелое тело», — сказал он.

Пока Квик поднимался по склону, делая вид, что несет тело и переживает тяжелое горе, Кристианссон, по воспоминаниям Стюре, шел рядом с часами в руках и вслух считал шаги.

— Когда я сделал триста шагов, Свен-Оке сказал: «Ну вот мы и пришли!» Затем он спросил меня, не пробудились ли во мне новые воспоминания по поводу Чарльза Зельмановица. «О да, действительно!» — сказал я. Таким образом я давал ему подтверждение оправданности его теорий, — вспоминает Стюре Бергваль.

Из того же периода времени Стюре помнит поездку на машине по лесной дороге в сторону Бьернбу, в нескольких милях от Сэтера.

— Сеппо и я выехали на машине вместе с тремя санитарами. Мы осматривали несколько типов канав, пока ехали в машине до конца дороги. Там мы остановились на площадке для разворота.

Вскоре они обнаружили канаву, которая была очень широка и, видимо, соответствовала той, которая ожидала их в Питео. Стюре утверждает, что Пенттинен дал ему понять, какого рода это была канава, — не открытым текстом, а намеками.

— Именно в этом и заключается хитрость. Он сказал: «Возможно, канава выглядела так?» Тут я понял, что это именно такая канава. «Да, так она и выглядела», — ответил я.

Как прогулка «на пробу» по территории больницы, так и прием следователей, заключавшийся в том, чтобы вывезти Квика в лес и найти подходящую канаву, являются результатом новой идеи о «когнитивных методах допроса», которую продвигал Свен-Оке Кристианссон. Воссоздавая «внешнюю и внутреннюю среду», имевшую место при убийстве, предполагалось таким образом облегчить Квику процесс актуализации воспоминаний о преступлении. По мнению Кристианссона, наводящие вопросы в этой связи были вполне уместны.

Однако в тех конкретных случаях, о которых рассказывает Стюре, существовал такой очевидный риск передачи ему принципиально важной информации, что мне даже трудно поверить в то, что он говорит. Все это радикально противоречит общепринятой методике ведения допроса. Неужели все так и было?

Хотя сам я доверяю Стюре, но осознаю: я снова столкнулся со столь невероятными сведениями, что без доказательств они не имеют никакой ценности.

В субботу 20 августа 1994 года во второй половине дня специально заказанный частный самолет приземлился на аэродроме Питео. Пассажирами были Томас Квик, Биргитта Столе, Свен-Оке Кристианссон, следователи, а также санитары из Сэтерской клиники.

Больница Питео-Эльвдал предоставила в распоряжение следствия целое отделение. Не слишком комфортабельно, но все имели возможность разместиться в одном месте, где могла быть гарантирована безопасность как самого Квика, так и общественности. На следующее утро вся компания, к которой присоединились Кристер ван дер Кваст и судмедэксперт из Умео Андерс Эрикссон, отправилась в полицейское управление города Питео, где местный полицмейстер Харри Нюманн накрыл стол с кофе и булочками.

Вскоре Томас Квик уже сидел в гражданской полицейской машине с Кристианссоном, Столе, Пенттиненом и санитаром из Сэтера, которые все с нетерпением ожидали, как подозреваемый серийный убийца покажет им место, где он убил и спрятал Чарльза Зельмановица.

Различного рода документация об этой поездке показывает, что Квик понятия не имел, в какую сторону ехать.

— Как я уже говорил на допросах, я плохо ориентируюсь в сторонах света, — извиняется он.

Поскольку Сеппо Пенттинен дорогу знает, они не заблудились. Машина выезжает из центра по Тиммерледен, затем они проезжают несколько километров по Норра-Питхольмсвеген и оказываются за чертой города.

Хотя до места уже совсем недалеко, Квик все еще не может сориентироваться, так что Пенттинен ведет их дальше. Когда до места обнаружения тела остается 500 метров, Квик берет на себя инициативу и показывает дорогу.

— Сейчас мы находимся в той зоне, которая для нас интересна, — говорит Пенттинен Квику.

На том коротком участке, который остается проехать, встречается развилка, где Квик должен определить, куда им ехать. Он выбирает — влево. Машина проезжает еще два километра, и тут Пенттинен раскрывает, что направление выбрано ошибочно. Они возвращаются к развилке и пробуют следовать по правой дороге. Вскоре Квик замечает в лесу множество полицейских.

Автомобиль проезжает мимо, но когда еще через пару километров снова начинаются жилые постройки, Квик понимает, что заехали слишком далеко. Они снова разворачиваются, едут обратно и, миновав место обнаружения тела, припарковывают машину у развилки. Квик знает, что теперь он вблизи от места. Он говорит, что хочет идти пешком. После 15–20 метров по лесной дороге он останавливается.

— Как раз такие канавы мы высматривали, когда выезжали и проводили следственный эксперимент возле Сэтера, — говорит он.

Вот оно — доказательство того, что все происходило именно так, как рассказывал мне Стюре. Единственный случайный комментарий среди многочасовых хождений по лесу — совершенно непонятный для всех, кроме непосредственных участников событий, и потому его так легко пропустить.

Когда процессия подходит к канаве неподалеку от места обнаружения тела, Квик замечает, что многочисленные полицейские и эксперты-криминалисты, изучавшие место в последние недели, протоптали в лесу заметную тропинку.

— Думаю, нам надо сюда, — указывает Квик.

Пройдя пару шагов, он начинает сомневаться:

— Я не могу сам дойти до места.

Его ведут в глубь леса, и на видеопленке отчетливо слышно, как Квик произносит:

— Такое же расстояние, как та дорожка, по которой я на пробу проходил со Свеном-Оке. Триста шагов…

Когнитивные методы ведения допроса вновь дали желаемый эффект.

Квика поддерживает и ведет в глубь леса Сеппо Пенттинен. Когда необходимые триста шагов пройдены, искомое место находится в пределах видимости. Эксперты раскопали землю в поисках костей, которые растащили лисы и другие звери, и большая часть поверхности земли взрыхлена.

Пенттинен отмечает в своих записках: «Квику очень мешает, что земля обработана и что слой мха снят».

В ранних допросах Квик рассказывал, что сидел на камне или пне. Прибыв на место, он замечает неподалеку большой камень. Он пытается показать, как он сидел там после убийства Чарльза.

Он говорит, что не испытывал никаких проблем в темноте ноябрьской ночи — отлично видел и своего помощника, и Чарльза.

Все, кому когда-либо доводилось бывать ночью в лесу, сразу же осознают проблему. Человек, находящийся в лесу в провинции Норрботтен в ноябре в два часа ночи, не видит даже своей вытянутой руки. Квик же утверждает, что отметил особенности ландшафта и различал сосны и ели. Никто не ставит под сомнение, как такое возможно.

В соответствии с когнитивными методами ведения допроса Свена-Оке Кристианссона, полиция привезла на место куклу, которая должна представлять Чарльза Зельмановица. Пенттинен просит Квика положить куклу так, как он положил тело Чарльза.

На раскопанной земле видно, как лежало тело, непонятно только, в какую сторону была направлена голова. Вероятность правильно угадать у Квика — пятьдесят процентов. Кукла оказывается повернутой на 180 градусов.

Пенттинен переспрашивает, действительно ли тело лежало головой в эту сторону.

— Да, мне кажется, так. Мне кажется, так, — отвечает Квик.

Тут вмешивается Свен-Оке Кристианссон и показывает руками, чтобы облегчить Квику связь со своими чувственными переживаниями:

— А может быть, попробуем повернуть ее в эту сторону? Чтобы он постарался прочувствовать, как оно ощущается?

Однако Квик отказывается прикасаться к кукле, так что Пенттинену приходится самому повернуть ее в соответствии с предложением Кристианссона. В конце концов кукла оказывается в правильном положении.

— Не знаю, попадет ли это на пленку, но Томас активно кивает, — поясняет Пенттинен на камеру.

Андерс Эрикссон задает несколько вопросов по поводу расчленения, на которые Квик явно затрудняется ответить. Он не уверен, отрезал ли он одну руку, но если он и сделал это, то ему кажется, что рука осталась на месте.

— С кистями что-нибудь произошло? — спрашивает Пенттинен.

Но тут Квик отказывается участвовать в дальнейших действиях:

— Не могу, нет сил. Больше не могу.

Квик неудержимо рыдает, всхлипывает, трясется всем телом.

— Мне надо принять еще таблетку ксанора, мне плевать, что я превышаю дозу…

— Да! — звучат несколько голосов сразу.

— Он ведь давно не принимал, — говорит Биргитта Столе.

Санитар из Сэтера подходит с баночкой таблеток, и Квик получает то, что хочет. В лесу начинает смеркаться, и Квик заунывно плачет. Постепенно его плач переходит в странные гортанные звуки, напоминающие мычание.

Когда жалостливый плач Квика затих, компания покидает лес с чувством величайшего триумфа. Харри Нюманн заботливо забронировал места в «Пальтерии» в Эрьебюн — единственном ресторане мира, где подают пальт.[34] Стюре Бергваль вспоминает посещение ресторана со смешанными чувствами.

— Все были такие довольные и радостные! А больше всех радовался Сеппо Пенттинен. На стол подавали пальт всевозможных сортов, и мы объедались в обстановке всеобщего веселья. Отмечали удачный выезд убийцы на место преступления — дикое и жутковатое чувство…

Кристер ван дер Кваст был в восторге и по возвращении составил благодарственное письмо полиции Питео:

«Хочу выразить горячую благодарность за выдающуюся помощь, оказанную полицией Питео под руководством комиссара Харри Нюманна в связи с вывозом Томаса Квика на место преступления в Питео 21 августа, и особенно за организацию мероприятия, завершающего следственный эксперимент».

Чудовищное шоу

В то лето в отчетах средств массовой информации о Томасе Квике все более явно обретал очертания архетип серийного убийцы как рожденного творить зло.

Новоиспеченные знатоки вопроса уверенно высказывались в пользу того, что он убил тех пятерых мальчиков, на которых указал. Профессор судебной психиатрии Ларс Лидберг, приглашенный в качестве эксперта прокурором ван дер Квастом, самостоятельно вынес вердикт о виновности в деле, касающемся убийства Зельмановица, еще до суда.

— Мое мнение — Томас Квик виновен в тех убийствах мальчиков, в которых он признался. Ничто не указывает на то, что он сочиняет, преувеличивает, пытается придать себе значимости или произвести впечатление, рассказывая о том, что с ним случилось, — заявил Лидберг газете «Экспрессен» 3 ноября 1994 года.

Разумеется, серийный убийца типа Томаса Квика должен сидеть за семью замками, но просто запереть его, по мнению Лидберга, недостаточно.

— Если он добровольно не согласится на кастрацию, есть возможность ввести ему инъекцию принудительно.

Нет слишком сурового наказания, нет слишком далеко идущих мер безопасности, когда речь идет о серийном убийце Томасе Квике.

— Такие становятся с годами все хуже и хуже, они не могут бросить свое занятие, — пояснил ван дер Кваст в своем интервью «Экспрессен» 18 октября 1994 года.

Карточка Томаса Квика за этот период отличается немногословностью, однако отражает тот факт, что употребление бензодиазепинов постоянно растет, и записи показывают мгновенные зарисовки лечения, которое все больше выходит из-под контроля.

«2 мая 1994

Сегодня во второй половине дня у Томаса случился сильнейший приступ страха, он прибежал к сотрудникам отделения с криком: „Я схожу с ума, помогите мне!“ Ему дают таблетку ксанора и отводят в музыкальный зал, где он лежит на полу и кричит, время от времени его приходится держать. Через 45 минут приступ проходит».

«6 июня 1994

В связи с терапевтической беседой у Томаса мощный приступ страха. Некоторое время мы держим его, он принимает одну таблетку ксанора. Когда приступ проходит, беседа продолжается. Около 13 часов у Томаса новый приступ: мы находим его в комнате для проведения психотерапии. Он сорвал с себя одежду и сильно мучается страхами. Мы принимаем решение наложить на него пояс».

Раз за разом приходится вызывать санитаров. Те дают Квику таблетку и держат его, чтобы он не нанес себе травмы во время терапевтических бесед. Записи в карточке по поводу пациента, которому нужны большие дозы наркотика и которого приходится укладывать, пристегивая поясом, для читателя более поздних времен представляются совершеннейшей врачебной неудачей. Однако это слишком поспешный вывод. Реакции Квика на психотерапию Биргитты Столе воспринимались как прямое доказательство успешности лечения. Его острые приступы страха считались логическим последствием того, что он регрессировал во время попыток восстановления прошлого. Столе отметила в карточке:

«Регрессия означает, что пациент устанавливает контакт, во-первых, с травматическими событиями раннего детства, во-вторых, с воплощениями этих воспоминаний во взрослой жизни пациента через те акты насилия и убийства, о которых он рассказывает во время следствия».

Перед судебным заседанием по поводу убийства Чарльза Зельмановица адвокат Гуннар Лундгрен написал письмо суду, поясняя психологические и медицинские особенности своего клиента:

«Когда ему напоминают о драматических событиях и отвратительных подробностях данного дела или просят о них рассказать, есть риск, что у него возникнут такие приступы страха, что ему придется предоставить несколько перерывов. Помимо того, что у него начинаются судороги, ему к тому же трудно говорить. Однако это состояние быстро снимается за счет отдыха в спокойной обстановке и нескольких таблеток».

Многое было поставлено на карту, ибо оправдательный приговор, скорее всего, означал бы окончание следствия по делу Томаса Квика. Многочисленные представители общественности собрались, чтобы собственными глазами увидеть чудовище и собственными ушами услышать о его злодеяниях.

Когда 1 ноября публику впустили в зал суда, их встретило жуткое зрелище, которое не разочаровало самых завзятых любителей сенсаций. Кристер ван дер Кваст установил посреди зала столик, который должен был находиться перед носом членов суда, сторон процесса и публики в течение всего заседания. На столике лежали пила, кусок полуистлевшей кожаной куртки и сильно обезображенный ботинок марки «Playboy».

Мать Чарльза Зельмановица Инга и его младший брат Фредерик с содроганием прошли мимо стола, отведя взгляд, однако успели узнать ботинок Чарльза и часть куртки, которая была на нем в день исчезновения семнадцатью годами ранее. Но пила…

В течение всего процесса эти предметы являлись ужасным и конкретным напоминанием, о чем идет речь в данном деле, однако в качестве улик они производили убогое впечатление.

Пила, правда, была обнаружена в нескольких сотнях метров от останков Чарльза, однако судебно-медицинская экспертиза не смогла найти на костях следов пилы. Квик не утверждал, что оставил пилу в лесу. То же касалось и фрагмента кожаной куртки, которая скорее указывала на то, что Томас Квик, несмотря на бесчисленные допросы, так и не смог точно назвать, какая же верхняя одежда была на Чарльзе. Ботинок марки «Playboy» на столе у прокурора также оставался труднообъяснимым. Квик раз за разом утверждал на допросах, что на Чарльзе были футбольные бутсы.

Однако в судьбоносной кунсткамере Кристера ван дер Кваста отсутствовал один предмет, который являл бы собой мощную улику против Квика, который неоднократно упоминал, что на Чарльзе был толстый кожаный ремень с большой круглой металлической пряжкой. Фредерика, младшего брата Чарльза, вызвали в суд, чтобы он рассказал о ремне. В решении суда сказано:

«Фредерик Зельмановиц говорит, что не может с точностью утверждать, был ли у Чарльза такой ремень, о котором идет речь. Однако он отчетливо помнит, что у него самого был такой ремень в то время, когда исчез брат».

В заключении суд констатировал, что «братья могли одалживать ремень друг другу».

Если Квик говорил правду, ремень должны были бы найти возле останков Чарльза. Эксперты скрупулезнейшим образом обыскали лес в окрестностях Питео при помощи металлодетектора. Удалось обнаружить и кнопки, и даже заклепки от истлевших джинсов, но ремень так и не был найден.

Поэтому на столе прокурора пояс отсутствовал, зато его с успехом заменяли три других предмета.

Среди всего, что происходило во время судебного процесса, было одно событие, которое произвело неизгладимое впечатление на всех присутствующих: показ видеозаписи реконструкции в лесу.

Пелле Тагессон, репортер по делу Квика из газеты «Экспрессен», до сих пор помнит свои впечатления тех дней:

— Я впервые познакомился с Квиком во время суда, и мне он показался самым обычным парнем. Затем я увидел запись реконструкции. Я был потрясен! Помню, мне потом было неприятно думать о том, что я пожимал ему руку.

Несмотря на некоторые неясности в деле, Пелле Тагессон совершенно уверился в вине Квика, когда прокурор показал видео с гортанным мычанием во время реконструкции. Все сомнения как рукой сняло:

— То, что происходило во время реконструкции, сыграть невозможно.

Перед заседанием Кристер ван дер Кваст написал письмо в суд и потребовал, чтобы суд привлек психологическую экспертизу. Он порекомендовал также членам суда обратиться к Свену-Оке Кристианссону.

Поскольку Кристианссон давно был привлечен к следствию по заданию прокурора, казалось совершенно неуместным, чтобы не сказать — невероятным, чтобы Свен-Оке принял предложение суда вынести экспертную оценку результатам своей собственной работы. Однако это не помешало ему сказать «да».

Кристианссон написал для суда два экспертных заключения, одно — «по поводу психологических оснований в высказываниях Томаса Квика».

«В отношении того, что злоумышленник помнит, я сосредоточил свои усилия на стереотипах поведения и воспоминаниях серийного убийцы, а также на факторах, создающих условия для такого рода преступлений».

Сама формулировка показывает, что в его глазах Квик является серийным убийцей. Еще до суда Свен-Оке официально назвал его серийным убийцей и каннибалом.

— Поведенческие стереотипы примитивны. Когда он действует, на самом деле действует ребенок в нем. А когда он поедает части трупов, им может руководить иллюзия, что жертвы хранятся внутри него, что ребенок живет дальше в его теле, — пояснил Кристианссон в интервью «Экспрессен» в первый день судебного разбирательства.

Кажется, все на минуточку забыли, что Томас Квик на тот момент еще не был осужден ни за одно убийство.

Профессор Ларс Лидберг в своем выступлении в суде четко выразился по вопросу о виновности и причинно-следственных связях в поведении серийного убийцы.

— В деле Квика наиболее весомо то, что сам Квик подвергался насилию со стороны отца и матери, и в его сознании возникла связь между сексуальностью и агрессией.

Лидберг не уточняет, откуда он может знать, что подсудимый действительно подвергался насилию и сексуальным посягательствам со стороны родителей, — это просто отправная точка научных рассуждений профессора.

Навязчивая склонность Квика к убиванию также хорошо соответствует тому, что «Квик прячет части тела убитых им людей и сохраняет эти части как своеобразные талисманы», — считает Лидберг.

Поскольку Квик уже признался в убийстве Чарльза Зельмановица, вопрос, по которому должен был принять решение суд, — является его признание истинным или ложным.

В своем выступлении в качестве свидетеля Свен-Оке Кристианссон очень кстати рассказал о том, какие существуют типы ложных признаний, закончив заключением:

— В случае с Квиком все это не подходит.

Когда настала очередь Квика выступать, защита потребовала заседания при закрытых дверях, и это требование было удовлетворено. Когда публика покинула зал, Квик заявил суду, что ничего не читал об исчезновении Чарльза Зельмановица.

Это было важное сообщение. К сожалению, оно не соответствовало действительности. Квик не только признался в убийстве после того, как прочел в газете о находке останков Чарльза, — поскольку на него в тот момент не были наложены никакие ограничения, — он продолжал следить за репортажами в газетах. В рукописи книги Маргит Нурель и Биргитты Столе о Квике я к тому же нашел пассаж, обнаруживающий, что позднее он нашел для себя еще более исчерпывающий источник информации. Психотерапевты цитируют Квика:

«Когда я прочел материалы следствия, я увидел, впервые почувствовал всю жизнь Чарльза. Он был не просто некто, кого я убил, — теперь он с особой силой стал личностью, человеком по имени Чарльз, у которого я отнял жизнь».

Таким образом, явившись на процесс в Питео, Квик уже успел проштудировать все материалы следствия, включая технические исследования и объемистые протоколы допросов. Все это вместе дало Квику образ «человека по имени Чарльз». В карточке я также нахожу запись о том, что Томас Квик «в течение всей осени читал материалы следствия о Чарльзе З.».

Поэтому ничего удивительного, что в суде за закрытыми дверями Квик сумел правильно назвать многие детали.

Но все же как Квика могли осудить за убийство, если практически все, что он рассказал на допросах, было неверно? Почему в решении суда не сказано, что Квик сам оказался не в состоянии найти дорогу к месту обнаружения тела?

Ответ прост. Члены суда пребывали в полном неведении по поводу того, что происходило во время следствия. Они не прочли ни единого протокола допроса Томаса Квика.

То, что суд не читает материалы следствия, полностью соответствует одному из краеугольных камней шведского судопроизводства, так называемому «принципу непосредственности», обозначенному в главе 2 § 17 Процессуального закона. Согласно этому принципу члены суда могут принимать во внимание только то, что они непосредственно наблюдают во время процесса.

Адвокат Гуннар Лундгрен мог — и многие сказали бы, что он должен был, — сослаться на некоторые протоколы допросов Томаса Квика. Он мог прочесть выдержки из протоколов и показать, что в начале следствия Квик ничего не знал о Чарльзе Зельмановице и местечке Норра Питхольмен. Он мог проинформировать суд, что Квик давал противоречивые сведения и что ему в большом количестве задавались наводящие вопросы.

Однако Лундгрен не высказал ничего подобного. Он просто-напросто счел, что суд должен осудить Квика за убийство, о чем и сообщил в своем выступлении в суде.

То, за что потом критиковали процесс судебный психолог Нильс Виклунд и комиссар Ян Ульссон, — а именно полный отход от состязательности сторон, — было заложено с самого первого суда по делу Квика.

Процесс, касающийся убийства Чарльза Зельмановица, стал единственным для Лундгрена, где он выступал в качестве защитника Квика. Позднее он давал интервью, объясняя свою позицию по отношению к роли адвоката в подобных делах, когда защита все время придерживается той же линии, что и обвинение.

Репортер «Афтонбладет» спросил Лундгрена, не помог ли он своему клиенту «сесть за максимальное число преступлений». Лундгрен согласился с этим описанием:

— Да. Он хотел признаться в том, что сделал, а мой долг заключался в том, чтобы помочь ему в этом.

В суде города Питео все выступали единым фронтом: прокурор, следователи, адвокат, подсудимый, психотерапевты, врачи, эксперты и журналисты. Все тянули в одну сторону — так разве могло дело закончиться как-то иначе?

16 ноября 1994 года суд первой инстанции записал в своем решении:

«Квик признался в преступлении, и его признание подтверждается сообщенными им сведениями. Между тем каких-либо улик, доказывающих участие Квика в преступлении, представлено не было».

Это последнее обстоятельство, конечно, являлось слабой стороной обвинения, как и то, что ни один из свидетелей не видел Квика в Питео в период, когда было совершено убийство. Однако это уравновешивалось, по мнению суда, другими обстоятельствами:

«Сведения Квика о том, какие части тела он забрал с собой с места преступления, соответствуют находкам таким образом, что эти части тела отсутствуют на месте обнаружения тела. Это обстоятельство является весомым доказательством правильности сведений, данных Квиком».

Эксперты, обследовавшие место обнаружения тела и сами останки, записали в своем экспертном заключении, что никаких признаков совершения преступления обнаружено не было, тем более признаков расчленения тела. Они заметили, что кости Чарльза были перемещены в направлении лисьих нор, расположенных к югу от места обнаружения тела. Таким образом, тот факт, что некоторые кости не были найдены, ни в коей мере не является доказательством того, что тело подверглось расчленению.

Однако мнение экспертов учтено не было, напротив, отсутствующие кости оказались восприняты как «весомое доказательство» вины Квика.

После своего выступления в суде Квик вернулся в Сэтерскую больницу, где и получил решение суда, высланное по факсу на больничный пост. Он с нетерпением перелистал страницы, добравшись до конца, где и прочел самое главное:

«При оценке всех факторов суд считает неоспоримым, что Квик совершил то преступление, которое вменяется ему в вину. Обстоятельства преступления таковы, что преступление квалифицируется как убийство».

В отсутствие улик оценки психологов и психиатров имели большое значение для исхода процесса. Профессор Лидберг не усомнился в своем значении для исхода дела, о чем заявил в интервью газете «Афтонбладет» от 15 апреля 1997 года:

— Томаса Квика осудили в Питео на основании моих доказательств. Я совершенно уверен, что он виновен в данном случае. Таково и мнение суда.

Вывод Лидберга касательно того, что он единолично определил исход судебного разбирательства, — скорее всего, явная переоценка собственной значимости, но совершенно ясно, что этот процесс стал большим успехом для него и Кристианссона.

Кристер ван дер Кваст был очень обеспокоен тем, что крайне тяжело оказалось добыть хоть какие-нибудь доказательства тех убийств, в которых признался Квик. Поэтому теперь у него были все основания испытывать удовлетворение.

— После решения суда я получил подтверждение тому, что следствие можно проводить так, как это было сделано в данном случае. Признания, следственных экспериментов и составления психологического портрета преступника достаточно для приговора суда, даже несмотря на отсутствие традиционных улик.

Будущее показало, что оценка ван дер Кваста более чем верна. Тот факт, что «традиционные» улики и доказательства больше не нужны, вскоре обеспокоил многих, но со свежим решением суда в руках ван дер Кваст был преисполнен светлых надежд.

— Я рассчитываю, что это окажет положительное влияние на дальнейшее следствие, — заявил он.

Ночные сомнения

«Что бы вы подумали обо мне, если бы узнали, что я совершил нечто по-настоящему тяжкое?»

Именно с этой реплики все и началось — во время похода на пляж с молодой сотрудницей 36-го отделения в июне 1992 года.

Тогда Квика еще звали Стюре Бергваль, и он считался настолько безопасным, что его готовили к возвращению в общество, в собственную квартирку в Хедемуре. Загадочный и предвещающий беду вопрос пробудил обоснованную тревогу среди ответственных лиц Сэтерской больницы, и вскоре Квик признался в своем первом убийстве и намекнул еще на парочку.

То, что невиновные сознаются в преступлениях, случается не так уж редко — в особенности среди пациентов психиатрических клиник. Но чтобы настоящий серийный убийца, ранее не подозревавшийся ни в одном преступлении, стал признаваться в целом ряде убийств — это, по словам исследователей, случай уникальный. Такого просто-напросто никогда не случалось.

Составление психологического портрета преступника — одно из немногочисленных средств в поиске серийного убийцы. Однако на тот момент, когда Квик начал делать свои признания, шведская полиция не располагала особо глубокими познаниями в этом вопросе.

Однако во время погони за «лазерным убийцей» психиатр Ульф Осгорд, рано заинтересовавшийся составлением психологического портрета, начал сотрудничать с комиссаром криминальной полиции Яном Ульссоном, который тогда был заместителем начальника технического отдела стокгольмской полиции.

Их психологический портрет «лазерного убийцы» стал первым в истории криминалистики Швеции. Психологический портрет не имел решающего значения для задержания преступника, которого вычислили кропотливыми методами традиционной полицейской работы. Однако психологический портрет Ульфа Осгорда и Яна Ульссона был воспринят как большой успех, поскольку задним числом «на 75 процентов совпадал» с Йоном Аусониусом. Аналитическая работа полиции стала входить в моду, и понятие психологического портрета пришло, чтобы остаться.

Осенью 1994 года в числе прочих многочисленных журналистов Сэтерскую больницу посетил репортер криминальной хроники «Афтонбладет» Леннарт Хорд. В разгар интервью он задал странный вопрос:

— Ведется ли какое-либо расследование по поводу твоего участия в двойном убийстве в шведских горах?

Очевидно было, что он намекает на убийство супругов Стегехюз, и Квик коротко ответил:

— Нет, об этом мы не говорили.

После судебного процесса по делу об убийстве Чарльза Зельмановица возникла большая тревога, что Томас Квик замолчит. Биргитта Столе подчеркивала, насколько необходимо, чтобы он продолжил «свое важное дело», а ее консультант Маргит Нурель писала письма Квику, призывая его: «Ты должен пойти дальше, Стюре!»

Ситуация сложилась непростая.

Из пяти убийств мальчиков, в которых признался Квик, его осудили за одно. По двум из них — убийство Томаса Блумгрена и Альвара Ларссона — уже вышел срок давности, а следствие по делу Юхана Асплунда и Улле Хёгбума зашло в тупик. Так что каким образом Квик мог «идти дальше» в своих рассказах?

Вопрос Леннарта Хорда об Аккаяуре застрял в голове у Квика, и 21 ноября 1994 года он позвонил Сеппо Пенттинену и рассказал, что вопрос был поднят в интервью.

— Я долго размышлял об этом, — сказал Квик. — Наверное, было бы хорошо, если бы меня допросили по поводу этого убийства.

Пенттинен спросил, почему, на его взгляд, это было бы хорошо.

— Ну, я знаю, что находился в тех краях примерно в то время, когда произошло убийство.

Но на этом все и застопорилось.

— Сейчас я не в состоянии дальше развивать эту мысль, — заявил он.

Хотя заявление о том, что убийца мальчиков Квик напал на супружескую пару тридцати с лишним лет, противоречило всякой логике поведения серийного убийцы, Пенттинен проинформировал на следующий день Кристера ван дер Кваста, который на всякий случай связался с Национальным управлением криминальной полиции. Там ему ответили, что расследование по двойному убийству возле Аккаяуре уже ведется. У них был и свой потенциальный исполнитель преступления — пятидесятидвухлетний Йонни Фаребринк, уроженец Йоккмокка, наркоман и рецидивист, находившийся в тот момент в тюрьме «Халь», где отбывал десятилетний срок за убийство. Национальное управление не успело обнаружить никаких сведений, свидетельствующих о его соучастии в убийстве супругов Стегехюз, и даже не собралось пока его допросить.

Кристер ван дер Кваст осознал, что существует риск возникновения двух конкурирующих расследований с двумя разными кандидатами на звание убийцы. Трудно понять, что он подумал, но он внезапно сделал ход конем, выдвинув предположение, что Квик и Фаребринк убили супругов совместно.

Проверка по полицейскому реестру показала, что Йонни получил при рождении имя Йонни Ларссон-Ауна, хотя ныне выступал под именем Йонни Фаребринк. Так что ван дер Кваст позвонил Пенттинену и велел ему спросить Томаса Квика, знает ли он некоего Йонни Ларссона-Ауну. Или Фаребринка.

На следующий день Пенттинен прибывает в Сэтерскую больницу, чтобы провести первый допрос по поводу убийства близ Аккаяуре — в присутствии адвоката Гуннара Линдгрена. Теперь, после приговора суда в Питео, Пенттинен возвысился до звания инспектора криминальной полиции — все допросы и документы, в которых он теперь упоминается, украшены этим титулом, все честь по чести. Пока Сеппо был младшим инспектором, он и его начальник Кристер ван дер Кваст почему-то пренебрегали условностями — он скромно назывался «следователь, проводивший допрос».

— Итак, Томас, я подумал, что ты мог бы назвать центральные моменты этого события, не отвлекаясь на периферические. Начни свой рассказ с того времени, где у тебя есть отчетливые воспоминания по поводу самого деяния, — предлагает Пенттинен.

— Хм, — отвечает Квик.

— Ты не мог бы развить свою мысль?

Трое мужчин долго сидят в молчании в музыкальном зале 36-го отделения.

— Это… было сурово, — говорит Квик.

На этом дело стопорится, рассказ дальше не идет.

— А какой был вопрос? — спрашивает Квик.

— Я не хочу ни к чему подводить тебя, — поясняет Пенттинен и просит Квика рассказать то, что первое приходит ему на ум.

Снова долгая пауза.

— Ну, тогда, пожалуй, нож.

— Что ты помнишь о нем?

— Его размер.

— Так-так.

Квик закашливается.

— Постарайся описать его.

Они сходятся на том, что Квик нарисует нож по памяти.

Нож на рисунке впечатляет — его длина тридцать пять сантиметров. Лезвие слегка закруглено, как у сабли, а задняя сторона вырезана так, что острие образует взлетающий изгиб.

Квик пишет «лезвие» над тем, где у ножа обычно находится обух. На изогнутой стороне ножа, которая обычно заточена, Квик отмечает — «тупая сторона».