Мелкие боги Пратчетт Терри

Он встретил святого Когтея, отшельника и друга всех мелких богов.

– Так-так-так, – промолвил святой Когтей. – В последнее время гости нечасто нас посещают. Верно, Ангус?

Он обращался к пустому месту рядом с собой.

Брута отчаянно пытался сохранить равновесие, потому что колесо принималось угрожающе раскачиваться при малейшем движении. Ворбиса они оставили в пустыне, двадцатью футами ниже. Он сидел, обхватив руками колени, и смотрел в никуда.

Колесо было приколочено горизонтально к макушке тонкого столба. И хватало его только-только, чтобы один человек мог свернуться на нем в неудобной позе. Впрочем, святой Когтей был полностью приспособлен для лежания в неудобной позе. Он был настолько тощим, что ему бы позавидовали даже скелеты. Из одежды на нем присутствовала только минималистическая набедренная повязка, едва различимая под длинными волосами и бородой.

Не заметить прыгавшего на столбе и вопившего «Ау!» и «Идите сюда!» святого Когтея было практически невозможно. В нескольких футах стоял столб пониже, на котором размещался старомодный сортир с дыркой в форме полумесяца на двери. Как объяснил святой Когтей, не стоит отказываться от всех благ цивилизации только потому, что ты – отшельник.

Брута слышал об отшельниках, они являлись своего рода одноразовыми пророками. Все они уходили в пустыню, откуда не возвращались, сделав выбор в пользу жизни отшельника, связанной с грязью и тяготами, с грязью и религиозными медитациями и просто с грязью. Некоторые из них усложняли себе жизнь тем, что наглухо замуровывались в кельях или устраивали какое-нибудь примитивное жилище на макушках столбов. Омнианская церковь поощряла отшельников на том основании, что помешанных следует отправлять туда, где они не смогут доставить тебе много неприятностей и где заботиться о них будет общество, пусть даже состоящее исключительно из львов и ящериц.

– Я подумывал о том, чтобы добавить еще одно колесо, – признался святой Когтей. – Вон там, чтобы утреннее солнышко лучше падало, понимаешь меня?

Брута огляделся. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались камни да песок.

– По-моему, здесь солнцу ничего не мешает… – осторожно заметил он.

– Да, но на рассвете секунды кажутся часами, – объяснил святой Когтей. – Кроме того, Ангус говорит, что у нас должен быть внутренний дворик.

– Чтобы устраивать приемы с барбекю, – раздался в голове Бруты голос Ома.

– Гм, – нерешительно произнес Брута. – А какой именно веры ты святой?

Выражение смущения скользнуло по той небольшой части лица святого Когтея, что еще виднелась между бровями и усами.

– Честно говоря, никакой. Произошла ошибка. Родители назвали меня Свярианом Тойдеушем Когтеем, а потом, что действительно удивительно, кто-то обратил внимание на то, как ловко складываются буквы первых двух имен. После этого мой путь в жизни был предначертан.

Колесо закачалось. Кожа святого Когтея казалась почти черной от постоянного загара.

– Отшельничеством пришлось буквально овладевать на ходу, – продолжил он. – Я – самоучка. Абсолютный. Невозможно отыскать отшельника, который обучит тебя отшельничеству, это несколько портит все представление.

– Э… но у тебя есть… Ангус? – спросил Брута, глядя на то место, где, по его представлению, должен был находиться этот Ангус, или, по крайней мере, где он находился согласно представлениям святого Когтея.

– Сейчас он там, – резко сказал святой, указывая на совсем другую часть колеса. – Но он отшельничеством не занимается. Не обучен, понимаешь ли. Он здесь так, для компании. Клянусь, я бы просто сошел с ума, если бы не Ангус! Он меня постоянно подбадривает!

– Да, тут сойти с ума несложно, – согласился Брута и улыбнулся пустому месту, чтобы продемонстрировать свое расположение.

– На самом деле жизнь здесь не так уж плоха. Время тянется достаточно медленно, зато какое наслаждение приносят еда и питье.

Брута отчетливо понял, что именно последует за этим.

– Пиво достаточно холодное? – спросил он.

– Просто ледяное, – просияв, заявил святой Когтей.

– А жареный поросенок?

Улыбку святого Когтея можно было бы назвать маниакальной.

– Румяный и с хрустящей корочкой, – ответил тот.

– Но, наверное, э-э… иногда приходится питаться и ящерицами? Или там змеями?

– Интересно, что ты упомянул об этом. Да. Но крайне редко, чисто для разнообразия.

– И, должно быть, грибами? – уточнил Ом.

– А в этой местности растут грибы? – с невинным видом поинтересовался Брута.

Святой Когтей радостно закивал.

– Да, сразу после сезона дождей. Красные, с белыми пятнышками. После грибного сезона пустыня становится такой интересной.

– Кишит гигантскими поющими слизняками лилового цвета? Говорящими столбами пламени? Взрывающимися жирафами? Ты это имеешь в виду? – осторожно спросил Брута.

– Клянусь Господом, да! – воскликнул святой. – Сам не знаю, чего эти твари тут делают. Может, грибы их привлекают?

Брута кивнул.

– А ты ловко ведешь разговор, парень, – одобрительно хмыкнул Ом.

– Но иногда… такое ведь случается, что порой ты пьешь… самую обычную воду? – спросил Брута.

– Как ни странно, случается, – не стал спорить святой Когтей. – Вокруг столько вкуснейших напитков, но зачастую я испытываю совершенно необъяснимую жажду. Видимо, это какое-то пристрастие… пристрастие к воде. А ты как считаешь?

– Возможно, возможно… Бывает такое, хочется, и все тут, – заметил Брута. Он говорил очень осторожно, словно вываживал пятидесятифунтовую рыбу леской, рассчитанной ровно на пятьдесят один фунт.

– Очень странно, – задумался святой Когтей. – Вокруг столько ледяного пива, а я…

– А где ты берешь эту самую воду? – невинно поинтересовался Брута.

– Растения, похожие на камни, видел?

– Это с такими крупными цветами?

– Ага. Так вот, если разрезать мясистую часть листьев, оттуда можно добыть с полпинты воды, – объяснил отшельник. – Но должен предупредить: на вкус – моча мочой.

– Думаю, уж это мы как-нибудь перетерпим, – произнес Брута иссушенными губами.

Он попятился к веревочной лестнице, которая являлась единственной связью святого с землей.

– Точно не хочешь остаться на ужин? – поинтересовался святой Когтей. – Сегодня среда, а по средам подают молочного поросенка с отборными, пропитанными солнцем, свежими, как роса, фруктами.

– Э-э, много дел, – ответил Брута, спустившийся уже до середины раскачивающейся лестницы.

– Великолепные ликеры?

– Как-нибудь в другой раз…

Брута поднял Ворбиса, тот послушно двинулся следом. Святой Когтей провожал их печальным взглядом.

– А на десерт, скорее всего, будут мятные конфеты! – закричал он, сложив руки рупором. – Нет?

Очень скоро фигуры превратились в точки на песке.

– И, возможно, будут видения плотских наслажд… Нет, вру. Они бывают по пятницам, – пробормотал святой Когтей.

Сейчас, когда гости ушли, воздух снова наполнился жужжанием и писком мелких богов. Их было несколько триллионов.

Святой Когтей улыбнулся.

Он, несомненно, был помешанным. Иногда он и сам догадывался об этом. Но придерживался твердого мнения, что сумасшествие не стоит растрачивать понапрасну. Он ежедневно вкушал пищу богов, пил редкие выдержанные вина, ел фрукты, которые не соответствовали не только сезону, но и действительности. Необходимость иногда выпивать по нескольку глотков противной воды или жевать лапку ящерицы он считал не такой уж высокой ценой за даримые ему наслаждения.

Он повернулся к парившему в воздухе, уставленному яствами столу. Все это… А взамен мелкие боги хотели всего-навсего, чтобы кто-нибудь узнал о них, поверил в их существование.

Сегодня на десерт были желе и мороженое.

– Нам больше достанется, правда, Ангус?

– Да, – ответил Ангус.

Война в Эфебе закончилась. Она продолжалась недолго, особенно после того, как в бой вступили рабы. Слишком много было узких улочек, слишком много засад, и слишком твердой была решимость. Как правило, считается, что свободные люди всегда торжествуют над рабами, но, возможно, тут все зависит от вашей точки зрения на свободу.

Кроме того, командир эфебско-омнианского гарнизона с перепугу заявил, что с этого момента рабство отменяется, чем привел рабов в неописуемую ярость. Какой был смысл выслуживаться и горбатиться, чтобы стать свободным, если ты лишен права иметь рабов? И вообще, а что они будут есть?

Омниане так и не поняли, что произошло, а неуверенные в себе люди сражаются из рук вон плохо. Да и Ворбис куда-то подевался. Когда его не было рядом, несомненные истины выглядели не такими уж несомненными.

Тиран был освобожден из заключения. Первый день он провел за тщательным составлением писем в прочие маленькие страны, расположившиеся вдоль побережья.

Пора было что-то делать с этой Омнией.

Брута пел.

Голос его отражался от скал. Стаи скалби побороли в себе привычку ленивых пешеходов и в страхе разлетались, оставляя позади кучи перьев. Змеи забились в расщелины.

В пустыне можно жить. Или, по крайней мере, выжить.

Возвращение в Омнию было лишь вопросом времени. Еще один день…

Ворбис шел чуть позади. Он ничего не говорил, а когда к нему обращались, не подавал виду, что понимает то, что ему говорят.

Ом подпрыгивал в ранце Бруты и начинал страдать от острой депрессии, которую испытывает любой реалист в присутствии неуемного оптимиста.

Вымученный напев «И Железные Когти Безбожников Напрочь Порвут» стих. Впереди показалась небольшая каменистая осыпь.

– Мы живы, – подвел итог Брута.

– Пока.

– И мы неподалеку от дома.

– Неужели?

– Совсем недавно я видел дикого козла.

– Их еще много тут шляется.

– Козлов?

– Богов. Те, что мы встречали раньше, были хилятиками, можешь мне поверить.

– Что ты имеешь в виду?

Ом вздохнул.

– Это же логично, сам подумай. Наиболее сильные божества болтаются у края пустыни, где есть дичь… я имею в виду – люди. А слабых вытесняют туда, где есть только песок и почти невозможно встретить человека…

– Сильные боги, – задумчиво произнес Брута. – Боги, которые знают, как быть сильными.

– Правильно.

– Но не ведают, что значит быть слабым…

– Что? Так они не просуществовали бы и пяти минут. В этом мире бог пожирает бога.

– Возможно, это отчасти объясняет природу богов. Сила передается по наследству. Как грех.

Он помрачнел.

– Если не считать того, что… это не так. Я имею в виду, что как раз грех по наследству не передается. Придется поговорить с людьми, когда вернемся домой.

– И они будут тебя слушать?

– Говорят, мудрость приходит именно из пустыни.

– Только та, что нужна людям. А еще грибы.

На рассвете Брута подоил козу. Она никуда не убегала, так как Ом успокоил ее мысли. Брута заметил, что Ом даже не предложил убить ее.

Потом они отыскали тень. Здесь росли кусты, низкие, колючие, каждый крошечный листик был защищен розеткой шипов.

Ом встал на страже, но мелкие боги на краю пустыни менее назойливы и куда более коварны. Скорее всего, они заявятся ближе к полудню, когда солнце превратит землю в огненный ад. Он их услышит, а пока можно подкрепиться.

Он пополз по кустам, колючки скользили по панцирю, не причиняя ему ни малейшего вреда. Миновал другую черепаху – только в эту особь никакой бог не вселялся – и был удостоен взгляда, которым черепаха смотрит всегда, когда размышляет, есть поблизости что-нибудь, что можно съесть, или кто-нибудь, с кем можно заняться любовью. Ни о чем другом нормальные черепахи не думают.

В общем, он прополз мимо и наконец отыскал пару несъеденных листьев.

Периодически он возвращался, чтобы проверить спящих.

А потом он увидел, как Ворбис сел, внимательно огляделся, взял в руку камень, рассмотрел его со всех сторон – и обрушил на голову Бруты.

Брута даже не застонал.

После чего Ворбис встал и направился прямиком туда, где в кустах прятался Ом. Раздвинув ветки, он поднял ту самую черепашку, которую недавно повстречал Ом.

Некоторое время Ворбис держал ее в поднятой руке и смотрел на смешно шевелящиеся лапки, после чего размахнулся и швырнул черепашку об скалу.

Потом поднял Бруту, с видимым усилием взвалил его на плечо и зашагал в сторону Омнии.

Все это заняло каких-то несколько секунд.

Ом с трудом заставил себя не спрятаться в панцирь, что является инстинктивной реакцией черепахи на страх.

Ворбис уже скрывался за скалами.

Вот он совсем скрылся из виду.

Ом было пополз вперед, но, заметив скользившую по земле тень, резко остановился и спрятался в панцирь. Это была знакомая тень, тень, которая вызывает у всякой черепахи поистине смертельный ужас.

Орел камнем упал на то место, где барахталась в песке раненая черепаха, и, лениво взмахнув крыльями, взмыл обратно в небо.

Ом наблюдал за орлом, пока тот не превратился в точку. Когда от этой точки отделилась другая, поменьше, и полетела на камни внизу, он отвернулся.

Орел опускался медленно, предвкушая трапезу.

Ветер раскачивал ветки кустов, шевелил песок. Ому показалось, что он слышит колкие, насмешливые голоса мелких богов.

Святой Когтей, встав на колени, разломил жесткий пухлый лист растения.

«Приятный парень, – думал он. – Правда, разговаривает сам с собой, но этого и следовало ожидать. Пустыня по-разному действует на людей. Правда, Ангус?»

– Да, – ответил Ангус.

Ангус наотрез отказался пить противную воду, сказал, что его от нее пучит.

– Как хочешь, – пожал плечами святой Когтей, а потом воскликнул: – Так-так, а вот и угощение.

Нечасто можно встретить в пустыне многоножку обыкновенную, а здесь под одним камнем он нашел сразу трех.

Смешно, но иногда хочется пожевать чего-нибудь этакого – даже когда на обед были превосходные свиные суши в кляре, приправленные пармезаном, анчоусами, кари и обложенные клубнями ямса.

Он как раз выковыривал из зубов остатки второй многоножки, когда на гребне бархана за его спиной показался лев.

Лев испытывал странное чувство благодарности. Он чувствовал, что должен догнать тот кусок еды, который так заботился о нем, – догнать и символически от него отказаться. Но сейчас прямо перед ним сидел еще один кусок еды, который не обращал на него ни малейшего внимания и которому он был абсолютно ничем не обязан.

Он двинулся вперед и очень скоро перешел на бег.

Совершенно не подозревая о нависшей над ним опасности, святой Когтей принялся за третью многоножку.

Лев прыгнул…

И все закончилось бы совсем печально для святого Когтея, если бы Ангус не треснул льва камнем по уху.

Брута стоял в пустыне, только песок был черным, как, впрочем, и небо, а солнце отсутствовало вовсе, хотя все заливал яркий свет.

«А, – подумал он. – Значит, это сон».

Тысячи людей шли по пустыне и не обращали на него никакого внимания. Они словно не замечали даже, что идут в толпе.

Брута попытался помахать им рукой, но не смог пошевелиться. Он попытался заговорить, но слова испарились прямо во рту.

А потом он очнулся.

Сначала он увидел свет, струившийся из окна. Потом пару ладоней, сложенных в виде священных рогов.

С некоторым усилием, голова его раскалывалась от боли, Брута поднял взгляд туда, где эти руки соединялись с туловищем, шея…

– Брат Нюмрод?

Наставник послушников поднял голову.

– Брута?

– Да?

– Слава Ому!

Брута, втянув шею, попытался оглядеться.

– Он здесь?

– …Здесь? Как ты себя чувствуешь?

– Я…

Голова болела, спину жгло так, словно он лежал на углях, и почему-то ныли колени.

– Ты сильно обгорел на солнце, – промолвил Нюмрод. – И при падении сильно стукнулся головой.

– При каком таком падении?

– …Падении? Со скалы. Ты был вместе с Пророком! – воскликнул Нюмрод. – Ты совершал странствие вместе с Пророком. Подумать только, один из моих послушников…

– Я помню… пустыню… – откликнулся Брута, осторожно ощупывая голову. – Но… Пророк?..

– …Пророк. Поговаривают, ты станешь епископом или даже иамом, – возвысил голос Нюмрод. – Благо прецедент есть. Наисвятейший пресвятой Бобби стал епископом потому, что странствовал по пустыне с пророком Урном, а он был всего лишь ослом.

– Но я не… помню… никакого пророка. Там был только я и…

Брута замолчал. Нюмрод довольно улыбался.

– Ворбис?

– Он милостиво поведал мне обо всем, – кивнул Нюмрод. – Мне повезло, когда он вернулся, я находился на Месте Сетований. Это случилось как раз после молитв, вознесенных к Сестине. Сенобиарх уже собирался уходить… ну, ты знаешь церемонию. И тут появился Ворбис. Весь в пыли и с ослом. А на спине осла лежал ты.

– Не помню никакого осла, – признался Брута.

– …Осла. Он одолжил его на какой-то ферме. Пророка сопровождала целая толпа!

Нюмрод аж покраснел от возбуждения.

– И он объявил месяц Джаддры и наложил на всех двойную епитимью, совет вручил ему Посох и Узду, а сенобиарх отбыл в скит в Сканте!

– Ворбис – Восьмой Пророк… – неверяще промолвил Брута.

– …Пророк. Конечно.

– А… черепашки с ним не было? Он про черепаху ничего не говорил?

– …Про черепаху? При чем здесь черепахи? – удивился Нюмрод, но выражение его лица тут же смягчилось. – Ну да, Пророк говорил, что на тебя подействовало солнце. А еще он говорил, ты уж меня прости, что ты твердил в бреду совсем странные вещи.

– Он говорил об этом?

– Он не отходил от твоей постели три дня. Это было так трогательно…

– А как давно… как давно мы вернулись?

– …Вернулись? Почти неделю назад.

– Неделю?!

– Он сказал, что путешествие сильно утомило тебя.

Брута уставился в стену.

– Также он приказал привести тебя к нему сразу, как только ты придешь в себя, – добавил Нюмрод. – На этом он особо настаивал. – Судя по тону, Нюмрод еще не был окончательно уверен в состоянии сознания Бруты. – Ты идти сможешь? Если хочешь, тебя могут отнести послушники.

– Я должен увидеться с ним прямо сейчас?

– …Сейчас? Немедленно. Наверное, тебе не терпится поблагодарить его.

Об этих частях Цитадели Брута знал только по слухам. Брат Нюмрод тоже никогда не бывал здесь. Несмотря на то что про него в приказе ничего не говорилось, брат Нюмрод предпочел отправиться вместе с Брутой и всю дорогу суетился вокруг юноши, которого несли два крепких послушника. Специально для Бруты были доставлены носилки, обычно использовавшиеся для переноски совсем ветхих старших жрецов.

В центре Цитадели, сразу за храмом, был обнесенный стеной сад. Брута, как настоящий профессионал садового дела, сразу осмотрел окрестности. На этой скале не было и дюймового слоя естественной почвы, каждая лопата земли, на которой росли тенистые деревья, была доставлена сюда вручную.

Посреди сада, в окружении епископов и иамов, стоял Ворбис. Когда Бруту поднесли ближе, дьякон обернулся.

– А, мой пустынный спутник, – произнес он приветливо. – И, если не ошибаюсь, брат Нюмрод. Братья мои, хочу сообщить вам, что намереваюсь назначить Бруту архиепископом.

Священнослужители принялись возбужденно перешептываться и нервно покашливать. Ворбис посмотрел на епископа Трима, который был архивариусом Цитадели.

– Ну, с формальной точки зрения, он еще не посвящен в сан, – неуверенно промолвил епископ Трим. – Но, конечно, как все мы знаем, есть прецедент…

– Э-э… Урн… осел! – быстро выпалил брат Нюмрод, но потом, поняв, что выразился несколько нескладно, тут же прикрыл рот ладонью и покраснел от стыда и смущения.

Ворбис улыбнулся.

– Добрый брат Нюмрод прав, – кивнул он. – Осел тоже не был посвящен в сан, правда, вполне возможно, в те далекие дни требования не были столь суровыми, как нынче.

Раздался хор угодливого хихиканья, характерного для людей, чья работа, а возможно, и жизнь тоже целиком зависела от капризов человека, любящего отпускать не слишком остроумные шутки.

– Но осла произвели всего лишь в епископы, – напомнил епископ Трим, которого коллеги меж собой называли не иначе как Самоубийцей.

– И надо сказать, он этому посту вполне соответствовал, – резко произнес Ворбис. – А теперь все свободны, включая поддьякона Нюмрода.

Нюмрод даже побледнел, услышав о столь резком повышении по службе.

– Но архиепископ Брута останется, – добавил Ворбис. – Мы желаем говорить с ним.

Иерархи удалились.

Ворбис расположился на каменном кресле под бузиной. Дерево было древним и огромным, совсем не похожим на недолговечных родственников, что росли за пределами сада. На ветвях уже зрели ягоды.

Пророк сидел, положив руки на каменные подлокотники и скрестив пальцы. Некоторое время он тяжелым взглядом мерил Бруту.

– Ты… поправился? – спросил он наконец.

– Да, господин, – ответил Брута. – Но, господин, я не могу быть епископом, я ведь не умею даже…

– Уверяю, эта работа особого ума не требует, – успокоил его Ворбис. – Иначе епископы с ней не справлялись бы.

Снова воцарилась долгая тишина.

Когда Ворбис снова заговорил, могло показаться, что каждое свое слово он достает с огромной глубины.

– Мы уже говорили о природе действительности?

– Да.

– И о том, что постигаемое не всегда является фундаментальной истиной?

– Да.

Снова пауза. Высоко в небе парил орел, высматривавший на земле черепах.

– Наши странствия по пустыне… Вряд ли у тебя сохранились о них четкие воспоминания.