Мелкие боги Пратчетт Терри
Книга пророка Бруты так и не вышла в свет, зато миру выпала исключительная возможность познакомиться с версией Достаба – сразу после так называемого Обновления некий предприимчивый писец сделал кое-какие записи, и вот что поведал ему Достаб.
I. Я стоял возле статуи Урна, когда вдруг увидел рядом Бруту. Все старались держаться от него подальше, потому что он был архиепископом, а если толкать архиепископов, рано или поздно можно нажить большие неприятности.
II. Я сказал ему: «Приветствую, ваше преосвященство» – и предложил йогурт, причем практически за бесценок.
III. Он ответил: «Спасибо, что-то не хочется».
IV. Тогда я сказал: «Но он очень полезен для здоровья. Это живой йогурт».
V. Он ответил, что и сам это видит.
VI. А вообще он смотрел на двери. Только что прозвучал третий гонг, и все знали, что ждать придется еще несколько часов. Брута выглядел несколько унылым, но не потому, что съел йогурт, который, должен признать, из-за жары прескверно вонял. То есть в тот день он вел себя несколько живее обычного, даже приходилось постоянно стучать по нему ложкой, чтобы он не вылез из… Я просто пытаюсь объяснить, что было с йогуртом. Ладно, ладно. Добавить немного цвета? Людям нравится, когда есть цвет? Так вот, он был зеленым.
VII. Брута просто стоял и смотрел. И тогда я спросил: «Есть проблемы, ваше преподобие?» Он что-то пробормотал, обращаясь явно не ко мне, но что именно он сказал, я не расслышал, а потому поинтересовался: «К кому это ты обращаешься?» А он ответил: «Неважно. Если бы он был здесь, то подал бы мне знак».
VIII. В слухах о том, что я позорно бежал с Места Сетований, нет ни слова правды. Просто там собралось столько людей, что меня оттеснили. И я никогда не был другом квизиции. Я продавал им кое-какие свои товары, но всегда по завышенной цене.
IX. В общем, он протолкался сквозь строй стражников, сдерживавших толпу, и встал прямо у дверей, и никто не знал, как поступить с ним, он же был архиепископом. А потом я услышал, как он сказал нечто вроде: «Я нес тебя через пустыню, верил в тебя всю свою жизнь, так сделай для меня хоть это».
X. Гм, примерно так он и выразился, если я правильно помню. Йогурта не желаешь? Со скидкой. А леденец-напалочник?
Цепляясь челюстями за стебли и подтягиваясь на мышцах шеи, Ом перелез через увитую ползучими растениями стену. Свалился с другой стороны. Цитадель ближе не стала.
Мысли Бруты горели в его сознании, словно маяк. Все люди, напрямую общающиеся с каким-нибудь богом, немного безумны, именно это безумие и управляло сейчас юношей.
– Слишком рано! – кричал Ом. – Тебе нужны сторонники! Одного тебя мало! Нужно все делать по порядку! У тебя даже учеников еще нет! Кто будет твоими апостолами?!
Симони повернулся и последний раз окинул взглядом Движущуюся Черепаху. Под панцирем скорчившись сидели тридцать человек. Настоящая машина смерти.
Стоящий внизу капрал отдал честь.
– Стрелка достигла нужного деления, сержант.
Засвистел бронзовый свисток.
Симони взялся за рулевые канаты. «Вот какой должна быть война, – подумал он. – Да, именно такой. Пара-другая таких Черепах, и с войнами будет покончено раз и навсегда».
– Разойдись! – отдал он приказ.
И потянул на себя большой рычаг.
Хрупкий металл с треском переломился.
Дайте человеку рычаг подлиннее, и он непременно перевернет мир. Только рычаги попадаются все какие-то хрупкие, потому-то и нужна точка опоры.
А в самом сердце водопроводной системы храма Бедн сражался с упрямой гайкой. Он покрепче перехватил ключ и снова надавил. Гайка упорно не поддавалась. Тогда он изменил положение и нажал посильнее.
Печально заскрипев, труба изогнулась и переломилась…
Струя воды ударила прямо ему в лицо. Он бросил ключ и попытался зажать дыру рукой, но вода все равно пробивалась сквозь пальцы и стекала по канавке к одному из грузов.
– Останови! Останови ее! – закричал он.
– Кого? – спросил Фергмен, наблюдавший за происходящим снизу.
– Воду! Воду останови!
– Но как?
– Труба не выдержала и сломалась!
– Но я думал, именно это нам и нужно.
– Еще рано!
– Ты орать-то перестань! Вокруг полно стражников, а ты тут разоряешься!
Бедн отпустил трубу, стянул с себя рясу и попытался заткнуть пробоину. Ряса моментально намокла, но еще через мгновение вылетела из трубы, шлепнулась о свинцовую плиту и, оставляя мокрый след, заскользила вниз. Остановилась она, только когда заткнула трубу, подающую воду к грузам. Вода, переливаясь через край канавки, потекла на пол.
Бедн посмотрел на груз. Тот пока не сдвинулся с места, и Бедн немного успокоился. В любой момент рясу можно будет вытащить и…
– Вы, оба… А ну ни с места!
Бедн оглянулся и оцепенел.
У разломанной решетки стоял коренастый мужчина в черной рясе, а за его спиной высился стражник, выразительно державший обнаженный меч.
– Кто вы такие? И что здесь делаете?
Бедн отреагировал почти мгновенно.
Он гневно ткнул пальцем в клапан.
– Куда вы смотрите вообще?! – воскликнул он. – У вас же тут утечка! Честно говоря, удивительно, и как тут все держится!
Мужчина шагнул в комнату. Некоторое время он с сомнением смотрел на Бедна, потом перевел взгляд на фонтан воды, бьющий из трубы, потом снова взглянул на Бедна.
– Но ты не… – только и успел произнести он.
Услышав за спиной глухой стук, он резко обернулся. Но стражник уже валялся на полу, сраженный обломком трубы, который сжимал в руках Фергмен. Тогда инквизитор быстро развернулся обратно – и прямо в живот ему въехал гаечный ключ Бедна. Бедн не мог похвастаться большой физической силой, но ключ был длинным, а всю остальную работу исполнил хорошо известный принцип рычага. Скорчившись, инквизитор попятился к одному из грузов.
Дальше все происходило очень медленно – так, словно время превратилось в патоку. Пытаясь сохранить равновесие, дьякон Кусьп схватился за груз. Тот, в свою очередь, когда к весу воды добавился вес массивного дьякона, медленно двинулся вниз. Кусьп попробовал схватиться выше. Груз тоже опустился ниже, почти целиком скрывшись в яме. Кусьп попытался схватиться за что-нибудь еще, но вокруг был только воздух, и дьякон свалился на медленно ползущий вниз груз.
Еще некоторое время Бедн видел его лицо, а потом груз скрылся в полумраке.
Дайте мне рычаг, и я изменю мир. Мир дьякона Кусьпа изменился. Он просто перестал существовать.
Стоящий над поверженным стражником Фергмен занес трубу для очередного удара.
– А ведь я его знаю, – ухмыльнулся он. – Сейчас ты у меня…
– Плюнь на него!
– Но…
Над их головами с грохотом пришла в действие цепная передача. Откуда-то издалека донесся скрип бронзы о бронзу.
– Пора убираться отсюда! – крикнул Бедн. – Одни боги знают, что сейчас творится наверху!
А тем временем на панцирь неподвижной Движущейся Черепахи сыпались удары.
– Проклятие! Проклятие! – орал Симони и колотил ее снова и снова. – Пошла! А ну вперед! Ты что, омнианского не понимаешь?! Пошла, говорю!
Время от времени неподвижная машина выбрасывала облака дыма, но двигаться даже не думала.
Оглянувшись по сторонам, Великий Бог Ом вздохнул и полез вверх по склону невысокого холма. Делать было нечего. Оставался только один способ попасть в Цитадель.
У него – один шанс на миллион.
А Брута упорно стоял у огромных дверей, не обращая внимания на толпу и перешептывающихся стражников. Квизиция имела право арестовать любого – но задержать архиепископа, притом пользующегося благосклонностью самого Пророка?
«Пожалуйста, дай мне хотя бы какой-нибудь знак», – билась в голове у Бруты одинокая мысль.
Двери задрожали и начали открываться.
Брута сделал шаг вперед. Он был несколько не в себе. Лишь малая частица его разума еще действовала и могла думать. «Неужели великие пророки чувствуют себя так все время?» – подумала эта самая частичка.
Тысячи собравшихся внутри храма людей в замешательстве стали оглядываться. Хор младших иамов оборвал свои унылые песнопения. Брута двинулся вперед по проходу. Казалось, во всем храме он был единственным человеком, действующим осмысленно.
Ворбис стоял в самом центре, под сводом купола. Навстречу Бруте кинулись было стражники, однако Ворбис тут же остановил их мягким, но решительным жестом.
Брута оглянулся по сторонам. Здесь был посох Урна, мантия Бездна и сандалии Сены. Купол поддерживали массивные статуи четырех первых пророков. Прежде он ни разу их не видел, зато слышал об этих святых каждый день начиная с самого раннего детства.
Но какой в них теперь смысл? Никакого. Когда такой человек, как Ворбис, становится пророком, все на свете теряет свой смысл. Ведь сенобиархом должен стать человек, не сумевший отыскать во внутреннем пространстве своей головы ничего, кроме собственных мыслей…
Он вдруг осознал, что жест Ворбиса не только остановил стражников, которые, впрочем, окружили Бруту, будто живая изгородь, но и создал в храме абсолютную тишину. В которой раздался голос Ворбиса:
– А, мой Брута. Мы пытались разыскать тебя, но все было тщетно. Однако ты все ж пришел…
Брута замедлил шаг. Когда он ворвался в храмовые двери, им что-то двигало – но это «нечто» безвозвратно испарилось.
Остался только Ворбис.
Улыбающийся.
«Тебе нечего сказать, – подумала та частичка Бруты, которая еще сохранила способность мыслить. – Да и никто не станет тебя слушать. На твои слова никто не обратит внимания. Ну расскажешь ты людям правду об Эфебе, о брате Мурдаке и пустыне… Но твои слова все равно не станут для них фундаментальной истиной».
Фундаментальная истина. Таков мир, в котором живет Ворбис.
– Что-нибудь не так? – спросил Ворбис. – Ты хочешь что-то сказать?
Черные зрачки на черных белках заслонили все остальное, затягивая, словно две пропасти.
Тут разум Бруты наконец сдался, и заработало его тело. Не замечая рванувшихся к нему стражников, он машинально вскинул руку.
Ворбис лишь улыбнулся ему и услужливо подставил под удар свою щеку.
Однако Брута успел-таки остановить уже движущуюся вперед ладонь.
– Нет, не буду, – хрипло промолвил он.
И тогда, в первый и последний раз, он увидел действительно разъяренного Ворбиса. Много раз он видел дьякона рассерженным, но тот гнев приводился в действие разумом, он включался и выключался по мере необходимости. Сейчас же на поверхность вышло нечто другое, неконтролируемое. Оно промелькнуло по лицу Ворбиса и исчезло, однако Брута успел его заметить.
А потом Бруту обхватили крепкие руки стражников. Ворбис сделал шаг вперед, похлопал юношу по плечу, заглянул ему в глаза и мягко произнес:
– Выпороть его, но смотрите, не забейте до смерти. Пусть огонь доведет дело до конца.
Один из иамов явно хотел что-то сказать, однако, увидев выражение лица Ворбиса, осекся.
– Исполняйте приказ!
Мир тишины. Ни единого звука, только свист ветра в перьях.
Отсюда мир кажется круглым блином, окаймленным полоской моря. Все видно от горизонта до горизонта. Ярко светит солнце.
Но глаза устремлены на землю, они пытаются различить знакомые формы…
…И вот там, в полях, на границе пустыни…
…На маленьком холме…
…Движется крошечный панцирь, оскорбительно выставленный напоказ…
Орел беззвучно сложил крылья и стрелой ринулся к земле, весь мир закружился вокруг крошечного силуэта, который стал теперь центром внимания птицы.
Ближе, ближе…
…Когти выпущены…
…Схватить…
…И вверх…
Брута открыл глаза.
Спину раздирала мучительная боль, но он уже научился отключать свои чувства.
Сейчас он лежал распластавшись на какой-то поверхности. Руки и ноги его что-то держало, очевидно кандалы. А вверху – голубое небо. Сбоку – величественный фасад храма.
Чуть повернув голову в другую сторону, он увидел безмолвную толпу. И коричневый металл железной черепахи. В нос ударил запах дыма.
Кто-то поправил кандалы на его руке. Брута поднял глаза на инквизитора. Что-то следует сказать… Ах да.
– Черепаха Движется? – пробормотал он.
– Только не эта, мой друг, – вздохнул инквизитор.
Мир под Омом закружился. Орел стремительно набирал высоту, необходимую для того, чтобы наверняка расколоть черепаший панцирь, а разум Великого Бога оцепенел от экзистенциального ужаса – подобный ужас испытывает всякая черепаха, из-под лапок у которой вдруг взяли и выдернули землю. Ясными оставались только мысли Бруты, паренек стоял на пороге смерти…
«Я лежу на спине, становится все жарче, и я умру…»
Осторожно, осторожно. Сосредоточься, сосредоточься. Он выпустит тебя в любое мгновение…
Ом вытянул тощую шею, оглядел птичье тело – вот оно, нужное место, – раздвинул головой коричневые перышки между орлиными лапами и сомкнул челюсти.
Орел изумленно мигнул. Никогда еще черепаха не поступала так с орлом.
В маленьком серебристом мире его разума внезапно прозвучали мысли Ома:
– Мы ведь не хотим причинять друг другу боль, верно?
Орел снова мигнул.
Воображение у орлов развито очень плохо; орлиного ума хватает ровно настолько, чтобы осознавать лишь самые простые факты. Но даже этого воображения хватило, чтобы представить, что произойдет, если выпустить из когтей тяжелую черепаху, вцепившуюся челюстями в твое самое интимное и жизненно важное место.
Из глаз его потекли слезы.
А потом в орлином сознании появилась еще одна мысль.
– Итак, давай договоримся. В противном случае ты – меня… я – твои. Понимаешь? Очень важно, чтобы мы друг друга понимали. А сейчас я хочу, чтобы ты сделал следующее…
Орел взмыл в потоке восходящего теплого воздуха и поспешил к сверкающей вдали Цитадели.
Ни одна черепаха прежде так не поступала. Ни одна черепаха во всей множественной вселенной. Но, с другой стороны, обычным черепахам незнаком неписаный девиз квизиции, гласящий: «Cuius testiculos habes, habeas cardia et cerebellum».
«Если ты завладел их, э-э, вниманием, считай, ты завладел их душами и сердцами».
Бедн пробирался сквозь толпу, Фергмен двигался следом. В этом и преимущество и недостаток всякой гражданской войны, по крайней мере в самом ее начале, – все одеты одинаково. Куда проще узнавать врагов, одетых в одежду другого цвета или говорящих с каким-нибудь смешным акцентом. Их даже можно называть «косоглазыми» или еще как-нибудь. Очень упрощает жизнь.
«Эй, – внезапно подумал Бедн. – Это же почти философская мысль. Жаль только, я не доживу, чтобы поведать ее хоть кому-нибудь».
Большие храмовые двери были приоткрыты. Толпа безмолвствовала и напряженно внимала. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит, но потом вдруг заметил стоявшего рядом легионера.
Это был Симони.
– Но я думал…
– Она не работает, – с горечью в голосе произнес Симони.
– А ты?..
– Мы все сделали правильно! Что-то сломалось!
– Скорее всего, виновата местная сталь, – нахмурился Бедн. – Много мелких деталей и…
– Теперь это уже без разницы, – махнул рукой Симони.
Его вялый голос заставил Бедна посмотреть туда, куда смотрела вся толпа.
Он увидел еще одну железную черепаху – точный макет, установленный над решеткой из железных прутьев, на которой пара инквизиторов разводила огонь. А к спине черепахи был прикован…
– Кто это?
– Брута.
– Что?!
– Я понятия не имею, что произошло. Он ударил Ворбиса… Или не ударил. Или сказал ему что-то. В общем, привел того в бешенство. Ворбис немедленно остановил церемонию и…
Бедн бросил взгляд в сторону храма. Бритый череп дьякона ярко блестел на солнце, выделяясь среди грив и бород церковных иерархов, что толпились в замешательстве в храмовых дверях.
– Надо срочно что-то предпринять, – решительно промолвил Бедн.
– Но что?
– Можно взять штурмом лестницу и спасти его.
– Их значительно больше, чем нас, – возразил Симони.
– А когда их было меньше? Не могло же их число словно по волшебству увеличиться?
Симони взял его за руку.
– Ты ведь философ, верно? – спросил он. – Вот и размышляй логически. Посмотри на людей!
Бедн оглядел толпу.
– Ну и что?
– Происходящее не нравится им, – объяснил Симони. – Послушай, Брута в любом случае умрет. Но если он умрет вот так, как сейчас, это будет иметь очень важное значение. Люди могут не понимать, действительно не понимать, форму вселенной и всякие прочие премудрости, но они будут помнить, что Ворбис сделал с живым человеком. Согласен? Неужели ты не осознаешь, что смерть Бруты станет символом? Мы получим его наконец – тот символ, в котором так нуждаемся!
Бедн смотрел на такого далекого Бруту. С паренька сорвали всю одежду, кроме набедренной повязки.
– Символ, значит? – переспросил он. В горле у него резко пересохло.
– Он просто обязан им стать.
Дидактилос как-то назвал этот мир очень забавным местом. Он был прав… Человека намереваются живьем зажарить, но ради соблюдения приличий оставляют ему набедренную повязку. В таком мире, если не смеяться, можно сойти с ума.
– Да, – кивнул Бедн, повернувшись к Симони. – Теперь я точно уверился, что Ворбис – это зло. Он сжег мой город. Цортцы иногда тоже так поступали, а мы в ответ сжигали их города. Это была самая обычная война. Часть истории. Он врет, обманывает, рвется к власти и делает это только ради себя. Но так поступают многие. А в Ворбисе… Знаешь, что в нем самое страшное?
– Конечно, – ответил Симони. – Это то, что он делает с…
– Самое страшное – это то, что он делает с тобой.
– Как это?
– Он превращает других людей в свои копии.
Симони сжал его руку словно тисками.
– Ты говоришь, что я похож на него?
– Ты как-то сказал, что с готовностью убьешь его, – напомнил Бедн. – А теперь ты даже стал думать, как он…
– Значит, штурм, говоришь? – хмыкнул Симони. – Ну, на нашей стороне человек четыреста. Итак, я подаю знак, и несколько сотен атакуют несколько тысяч? Он умрет, умрет в любом случае, и мы тоже умрем! Но ради чего?
Лицо Бедна посерело от ужаса.
– И ты не знаешь?!
На них уже стали коситься.
– Ты действительно не знаешь?! – воскликнул он.
Небо было голубым. Солнце еще недостаточно поднялось, чтобы превратить небеса в привычную для Омнии медную чашу.
Брута повернул голову в сторону небесного светила. Оно парило над горизонтом, но, если верить теории Дидактилоса касательно скорости света, на самом деле оно уже клонилось к закату.
На солнце наползла круглая голова Ворбиса.
– Что, жарковато, а, Брута? – поинтересовался он.
– Тепло.
– Скоро будет еще теплее.
В толпе возникли какие-то беспорядки. Раздались крики. Ворбис не обратил на них внимания.
– Ты ничего не хочешь сказать? – спросил он. – Неужели ты даже не способен кинуть мне в лицо какое-нибудь проклятие?
– Ты никогда не слышал Ома, – прошептал Брута. – И никогда не верил. Ты никогда, никогда не слышал его голоса. Это было обычное эхо, гуляющее в твоей голове.
– Правда? Но я – сенобиарх, а ты будешь сожжен за предательство и ересь. Ну и что, помог тебе твой Ом?
– Справедливость восторжествует, – сказал Брута. – Если нет справедливости, значит, нет ничего.
Он вдруг услышал слабый голосок – слишком слабый, чтобы можно было разобрать слова.
– Справедливость? – переспросил Ворбис. Мысль о справедливости, казалось, привела его в бешенство. Он повернулся к толпе епископов. – Вы его слышали? Он говорит, что справедливость восторжествует! Но Ом уже вынес решение! Через меня! Вот она, справедливость!
На солнце появилась точка, которая становилась все больше, быстро приближаясь к Цитадели. «Левее, левее, выше, выше, левее, правее, немного левее…» – приказывал чей-то голосок. Металл под Брутой становился все горячее.
– Он идет, – промолвил Брута.
Ворбис махнул рукой в сторону величественного фасада храма.
– Вот это построили люди, – сказал он. – Мы его построили. А что сделал Ом? Идет, говоришь? Пусть приходит! Пускай рассудит нас!
– Он идет, – повторил Брута. – Бог идет.
Люди со страхом посмотрели вверх. На какой-то краткий миг весь мир затаил дыхание и стал ждать, несмотря на весь накопленный опыт, какого-нибудь чуда.
«Чуть левее и выше, на счет три. Раз, два, ТРИ…»
– Ворбис, – прохрипел Брута.
– Что? – рявкнул дьякон.
– Сейчас ты умрешь.
Это было сказано шепотом, но слова отразились от бронзовых дверей и разнеслись по всему Месту Сетований…
Люди взволновались, сами не зная почему.
Орел пронесся над площадью так низко, что кое-кто вынужден был пригнуться. Затем птица скользнула над крышей храма и улетела в сторону гор. Люди успокоились. Это был всего лишь орел. Хотя на мгновение, всего на одно мгновение всем показалось…
Никто и не заметил падающее на землю крошечное пятнышко.
Чем верить в каких-то богов, лучше верьте в черепах. Они куда реальнее.
Свист ветра в сознании Бруты, и голос…
– вотгадствогадствогадоствопомогитенетнеттольконеэтонетнетгадство НЕТ НЕТААА…
Даже Ворбис затаил дыхание. На секунду, когда он увидел орла, ему было показалось, но нет…
Он поднял руки и блаженно улыбнулся небу.
– Мне очень жаль… – сказал Брута.
Один или двое человек, внимательно наблюдавших за Ворбисом, потом рассказывали, что времени хватило ровно на то, чтобы изменилось выражение его лица, прежде чем два фунта черепахи, несущейся со скоростью три метра в секунду, ударили его точно промеж глаз.
Это было настоящее откровение.
И оно не прошло бесследно для собравшихся на площади людей. Для начала они тут же всем сердцем уверовали.
Брута услышал топот ног по лестнице, почувствовал, как чьи-то руки рвут цепи.