Митридат Полупуднев Виталий

XIV

По песчаной полосе берега, замусоренной морскими водорослями, бежали вооруженные люди. Их было больше полусотни. Одни выглядели богато в блестящих шлемах и красных хламидах, другие не имели на плечах ничего, кроме лохмотьев. Впереди легко подпрыгивала на девичьих тонких ногах Клеопатра, вооруженная остроконечным мечом – ксифосом.

Все со страстной надеждой смотрели на море, ожидая помощи, но ее не было.

– Надо продержаться еще немного! – кричала царевна пронзительно звонким голосом. – Государь уже знает, что произошло! Он поможет!.. Воинов наградит, а рабам даст свободу!

Всем казалось, что погоня должна настигнуть их по сухопутью. Но фанагорийцы, узнав, что среди тех, кто прорвался сквозь огонь и бежал из пылающего акрополя, находится любимая дочь царя, спохватились, поняли, что самую ценную заложницу упустили. И послали быстроходные ладьи вдоль берега, дабы настичь беглецов с моря.

Клеопатра первая заметила, что со стороны враждебного города быстро движутся весельные ладьи.

– Может, это помощь? – предположил один из воинов.

– Это не помощь, о великие боги! – с горечью ответила царевна. – Это погоня! Поспешим, воины, уйти в глубь камышей, там спрячемся!

Кастор, стоя на носу передней лодки, увидел беглецов и указал на них рукой.

– Вот она, дочь Митридата! – торжествующе вскричал он. – Теперь она не уйдет от меня!.. Поворачивайте к берегу!

Торжество оказалось преждевременным. На глади пролива показались большие биремы, весла которых взлетали и опускались, напоминая крылья серебристых чаек. Их увидели и преследователи и беглецы.

– Вот это помощь! – воскликнула Клеопатра и заплясала на песке от радости. – Эй-ла! Воспряньте, воины, мы спасены!

Однако фанагорийцы были ближе, они уже повернули к берегу, явно намереваясь схватить беглецов до подхода царских судов.

– Стратег! – с тревогой говорили фанагорийские воины. – Успеем ли мы?.. Ведь кораблей много, они отрежут нам путь назад!

– Ничего! – ответил распаленный преследованием Кастор. – Мы проворнее Митридатовых воинов и наши ладьи быстрее этих черепах! Греби сильнее!.. Высаживайся!

Он прыгнул прямо в воду и, разбрызгивая прибрежные волны, устремился к берегу. За ним поспешили воины, они без труда нагнали утомленных беглецов и скрестили с ними оружие.

Лучшие из Митридатовых ратников окружили царскую дочь, прикрыли ее щитами и не пускали в сечу, хотя она воинственно размахивала мечом.

– Куда ты, госпожа?! – говорили они, восхищаясь смелостью девушки. – Они же мужчины и сильнее тебя, сразу полонят! Тогда и нам не поздоровится!.. Оставайся за нашими спинами, помощь уже близка!

Лязгали мечи, яростно вскрикивали сражающиеся. Кастор решил взять Клеопатру своими руками, но натолкнулся на стену щитов и гребенку копий. К его досаде, все получалось не так быстро, как хотелось. Уже слышались боевые сигналы на пантикапейских кораблях, и голоса вражеских военачальников.

Высадка воинов произошла стремительно. Волна эфебов с молодым задором хлынула на фанагорийцев, за ними устремились тяжеловооруженные гоплиты-евпатористы в полном снаряжении.

Теперь пришлось спасаться Кастору и его вооруженным горожанам. Они не выдержали натиска противника и были отброшены в камыши, где оказались по колено в болотной грязи, падали, пронзенные стрелами, тонули в зловонной жиже.

Только сейчас Асандр убедился, что здесь не все сыновья и дочери Митридата. Вместо четырех царевичей и двух царевен он увидел одну Клеопатру в грязном, разорванном хитоне, с опаленными волосами. На худой шее запеклась кровь.

Девушка переоценила свои силы. И внезапно почувствовала страшную усталость. Перевозбуждение сменилось слабостью, она упала на песок, меч выпал из бессильной руки. Воины хотели поднять ее. Но Асандр опередил их, взял бесчувственную воительницу на руки, не переставая испытывать изумление перед ее мужеством.

– Именем государя – все на корабли! – приказал он громко. – А где же остальные дети государя?.. Погибли в схватке или пленены?

– Ни то, ни другое! – ответил хриплым голосом пожилой воин, стараясь удержать кровь, что брызгала из раны; он рвал рубаху и обматывал ею поврежденную руку.

– А что же? Продолжают сражаться?.. Сейчас двинемся им на выручку!

– Нет нужды!.. Четыре сына Митридата и дочь его Эвпатра сдались на милость фанагорийцев! Не захотели сгореть в запаленном акрополе!

Истина раскрылась перед глазами Асандра. Стало ясно, что город восстал. Кастор изменил, дети царские стали заложниками, а эта вот черноволосая девчонка, царская дочь, оказалась единственным настоящим воином среди других! Она возглавила вылазку и отступление верных воинов к берегу.

– Скажи, Асандр, – подбежал Панталеон, – фанагорийцы спасаются в камышах – будем ли преследовать их?..

Асандр отрицательно покачал головой:

– Нет, пусть демоны вязнут в этих болотах, а не мы! Я сказал – всем на корабли!

– Двинемся в гавань Фанагории?..

– Тоже нет!.. Фанагорийцы имеют дорогих заложников и, если мы посмеем штурмовать город, будут угрожать их казнью! Дело обычное!

– Значит, обратно в Пантикапей?

– Да, повезем Митридату его лучшую дочь!.. А как выручить остальных, пусть ломает голову сам царь!

Асандр обратил взор на свою ношу. И невольно смутился. На него смотрели два внимательных карих глаза. Девушка пришла в себя, но не спешила стать на ноги. Она слышала разговор своих освободителей. И разглядывала Асандра с наивным любопытством.

– О госпожа, да хранят тебя боги, – сказал он поспешно, – ты ранена?

– Нет, смелый витязь, я не ранена!

– Но я вижу кровь!

– Думаю, это кровь врага!

– Ты подлинная Афина Паллада! – произнес Асандр в изумлении. – Ты достойна стать царицей! Я же готов быть твоим телохранителем!

– Ты и так телохранитель! Ты спас меня, отец вознаградит тебя!

– Я уже вознагражден, прекрасная царевна, тем, что увидел тебя вблизи и даже держу тебя на руках!.. Ты – живая богиня Ника, ибо тебе сопутствует военная удача!

– Пусти, я пойду сама!

Став на песок босыми ногами, Клеопатра оправила подол разорванного хитона и закинула назад растрепанные волосы. Асандр снял с плеча хламиду и закутал ее.

– А теперь в лодку – и на корабль! Мы должны поспешить к царю Митридату!

– И пускай он сам ломает голову, как выручить своих пятерых детей! – добавила Клеопатра с озорным смешком, чем заставила бывалого боспорца опять почувствовать смущение.

– Или ты велишь плыть в гавань Фанагории? – спросил он с видом покорного подданного.

– Нет, вас слишком мало, и вы угодите в такую же засаду, в какую попали мы! Надо поспешить к государю, он решит, что делать!

XV

Есть слухи, которые распространяются с быстротою ветра. Весть о восстании Фанагории, осмелившейся бросить вызов Митридату и взять заложниками его сыновей и дочь, сразу стала достоянием всего населения Боспора. Она проникла во все уголки царства, прокатилась, как перекати-поле, по полынным степям и достигла дымных юрт кочевых племен. Не менее волнующей новостью оказалась и неожиданная массовая измена значительной части воинов-пиратов, а с ними и бывших рабов, которые бежали в море на царских боевых кораблях.

– Крысы бегут с обреченного судна! – изрекли люди рассудительные, пожилые. – Боги явно гневаются на Митридата, они не одобрили его намерения воевать против Рима.

Вторым после Фанагории отпал от Митридата как всегда задорный Нимфей, за ним последовала торговая Феодосия, сильно пострадавшая от упадка морской торговли. Пришло известие, что херсонесцы разоружили Митридатов гарнизон, предварительно напоив воинов допьяна крепким вином. И объявили Херсонес самостоятельным полисом, городом-государством, каким он был всегда, на протяжении веков.

Гоплиты из местных греков, на которых Митридат возлагал надежды как на стойкую пехоту, стали толпами уходить из лагерей, поспешая возвратиться в свои города.

Оставшиеся в лагерях наемники, бывшие пираты и освобожденные рабы, почуяли приближение конца. Окрыленные примером тех, кто успел бежать в море и угнать царские суда, они стали сговариваться и все смелее учинять групповые побеги кто морем, кто сушей. Число мятежных кораблей, рыскающих по просторам Понта Эвксинского в поисках добычи, возросло. Умножились и шайки грабителей на дорогах Боспорского царства. Насилие царило всюду, жизнь становилась невыносимой. Возле храмов слышались стенания и вопли молящихся, убежденных, что наступает конец света.

И хотя великая рать, созданная Митридатом столь дорогой ценой, распадалась на глазах, упрямый царь был, пожалуй, единственным человеком, который не разделял общих настроений. Он не принадлежал к тем малодушным, которые падают духом в случае неудач. Его распаляли неудачи.

Выслушивая доклады Менофана о развале войска, он жестоко смеялся, его лицо становилось страшным. Сжав кулак, он грозил изменникам, говоря:

– Пускай бегут слабые и трусливые, нам с ними славу не делить! Придет время – они за все получат сполна! А боспорских греков, этих двуличных и хитрых торгашей, я накажу уже сейчас!.. Я заставлю их вернуться в лагеря и пойти за хвостом моего коня!.. Слава богам, есть у нас друзья!.. Обратимся к скифам, они не откажутся припугнуть боспорян, своих вечных врагов!

Это означало, что царь замыслил ввести в пределы Боспорского царства скифские полчища, дабы с их помощью восстановить свое могущество, смирить города и удержать вкупе распадающееся войско. Весть об этом облетела всех.

Обычно терпеливые и осторожные греки, пораженные такими намерениями Митридата, вдруг воспылали боевой страстью и торопливо создавали отряды ополчения, теперь уже для отражения варварского нашествия.

– Братья! – призывали ораторы на площадях. – Вооружайтесь! Царь Митридат вознамерился призвать степняков против нас для поддержания своей власти!.. Готовьтесь к обороне!

Пребывая во дворце по причине болезни, Митридат слышать не хотел о том, что творится вокруг. Одержимый одной мыслью о походе на запад, он был убежден, что стоит ему стать на дорогу войны и дать воинам первые победы и первую добычу, как все вновь сплотятся вокруг него, а дымные факелы сомнений погаснут.

Он верил в таинственные предначертания своей судьбы и предопределенность грядущей победы. Ему представлялось, что как только он высадится с пехотой в устье Истра, римляне впадут в панику. И тогда сенат с поспешностью отзовет войско Помпея из Сирии для защиты римского государства. Это явится сигналом к восстанию для всех анатолийских народов. Они поднимутся на великую войну против римлян-поработителей и призовут его, Митридата, опять на престол предков.

Он обласкал оставшихся сынов и дочерей, восхищался мужеством Клеопатры, ставил ее в пример другим.

– Жаль, что ты не родилась мужчиной, – говорил он, – ты смогла бы отличиться в той войне, которая нам предстоит! Скоро, скоро выступаем мы в великий поход против нашего врага – Рима!

XVI

Только самые близкие к царю люди, его преданные евнухи, видели, как терзается Митридат от горького сознания, что мятежный город Фанагория держит в плену его пятерых детей. Фанагорийцы заявили: если он попытается вновь применить силу против них, они умертвят всех царевичей и царевну Эвпатру.

Связанный по рукам этой угрозой, царь не раз впадал в ярость. Демон мести вселился в него, и с каждым днем он становился свирепее. Не будучи в состоянии наказать фанагорийских изменников, он испытывал жажду крови, которая мучила его днем и ночью. Нужно было сорвать на ком-то злость, излить на кого-то пену ярости, показать всем, что он еще всевластен, и убедить себя в собственном могуществе. И хотя он стал появляться на людях (язвы на лице подсохли) и даже выглядел уверенным и внешне спокойным, его горящие глаза скользили по лицам приближенных, словно выискивая жертву.

В эти злосчастные дни в порту Пантикапея сошли с торгового судна две женщины, охраняемые вооруженным рабом. Они скрывали лица и старались не привлекать к себе внимания случайных встречных. Прошли к воротам акрополя. Одна приподняла покрывало, затеняющее ее лицо, и что-то сказала стражам. Те вызвали старшого. После короткого опроса пришедших начальник стражи ушел, потом вернулся в сопровождении Битоита. Последний, не меняя выражения окаменевшего лица, провел женщин внутрь дворца. Открыв двери царских покоев, он пропустил незнакомок вперед, а сам остался в коридоре.

Женщины, увидев стоящего перед ними Митридата, повалились на пол.

– Встаньте, – коротко молвил царь.

Когда они поднялись, он приказал обеим откинуть покрывала.

Это были Гипсикратия и Стратоника. Обе исхудавшие, со следами загара на лицах. Они настолько изменились, что Митридату показалось, будто перед ним другие женщины.

Гипсикратия с ее черным пушком на верхней губе выглядела совсем мужчиной, утратив последние черты женственности и мягкости. Видно было, что долгие странствия под личиной мужчины, неудобные ночлеги, зной и холод, случайная грубая пища не способствовали сохранению женственной красоты. Выполнив царский приказ, она заплатила за это ценою своей внешности.

Царь смотрел милостиво и вместе с тем испытующе. Думал при этом, что Гипсикратия не только огрубела в скитаниях, но и осквернена общением с людьми низкими, может быть и близостью с ними. Ее тело впитало в себя много такого, что сделало ее уже непригодной для царского ложа. Кто знает, возможно, тайные болезни, полученные от нечистого питья и непроваренной пищи, а также от тех людей, с которыми свела ее судьба, гнездятся в ее крови, готовые выступить на коже в виде сыпи или язв. Нет, наложница, которая скиталась невесть где больше двух лет, годится лишь в кухонные прислуги, но не в подруги к царю царей!.. И тут же решил отлучить ее от собственной особы навсегда.

– Ты, Гипсикратия, показала себя верной и исполнительной рабой! – сказал он милостиво. – И заслужила покой и отдых! Иди отдыхай, вот тебе награда!

Он протянул ей ларец, в котором переливалось всеми цветами радуги ожерелье из скифских самоцветов. Награда немалая, целое состояние! Но женщина сразу поняла: этот подарок – все, что она заслужила! Это прощальный дар, на большее она претендовать не может.

Взяв в руки ларец, Гипсикратия склонила голову, думая при этом, что царь стал совсем другим. Вместо могучего и любвеобильного Митридата перед нею предстал старик с обтянутым пестрым лицом, расписанным болезнью. «Видно, опять проступила его давняя хворь, – вздохнула она тайком, – его утомили заботы и великие дела!.. Кто позаботится о нем?» Вспомнилась хижина в Диоскуриаде и то возбуждающее питье, которое она варила ему на очаге.

– Благодарю тебя, о господин мой! – сказала она, упав на колени.

– Иди, ты свободна!

Оставшись наедине со Стратоникой, Митридат почувствовал, как искры тщетно подавляемого гнева опалили его сердце. Он задышал глубже, ноздри дрогнули, глаза зажглись мерцающим огнем.

Стратоника стояла перед ним в дорожном платье, уже не молодая, но еще красивая, способная воспламенить мужскую страсть. Возможно, она так и расценила явное волнение своего царственного супруга. Она откинула с плеч грубый плащ и осталась в красном хитоне до колен. Протянув обнаженные руки, заговорила с чувством, в котором выражалась еще несмелая, с трудом сдерживаемая радость желанной встречи:

– Мой супруг, повелитель и бог, величайший, непобедимый и несравненный!.. Кто измерит мое счастье, мое ликование? Кто, кроме тебя, способен услышать песню сердца моего, увидеть огонь души моей?.. Сбылось то, о чем я дни и ночи молила богов, – я увидела тебя, нашла тебя во всем великолепии, во всей мужественной красе твоей, в окружении божественного сияния!.. Прими рабу твою, позволь ей найти радость жизни у ног твоих!

С этими словами Стратоника опустилась на пол, распростерлась ниц на каменных плитах, ожидая, что сейчас сильные руки поднимут ее и она услышит слова милости и признания ее любимой супругой, старшей в гинекее, царицей! И одновременно, с непередаваемым томлением представила свою встречу с любимым сыном, который где-то здесь, недалеко, дорогой, желанный!.. «О, Эксиподр, сын мой!» – в упоении кричало ее сердце.

Но прошли два-три мгновения, бесконечно коротких в любви и счастье, сейчас же показавшихся женщине веками. И то молчание, которое было ответом на ее слова, отозвалось в ее груди тревожным предчувствием, как перед началом грозы.

Она робко подняла голову и вздрогнула, встретившись с пронзительным, насмешливо-жестоким взглядом царя.

– Ты ползаешь у моих ног, как змея, готовая укусить своими ядовитыми зубами! – зловещим шепотом произнес он.

Лицо его, и без того страшное, исказилось, потемнело, судорога молнией прошла по щеке. Костлявая рука сжимала рукоять кинжала. Трудно передать, что творилось в этот миг в душе Митридата. Он хотел тут же, немедля, убить изменницу. И уже потянул из ножен отравленный клинок. Вот она, та жертва, которая должна принять на себя его ярость!.. Но, представив Стратонику мертвой, в луже крови, он почувствовал, что этого мало, это слишком просто! Убить одним ударом за такую страшную измену – значит оказать милость! Нет, надо придумать что-то другое!.. И он придумал.

«Да, да, – шептал он, беззвучно шевеля бескровными губами, – мало убить эту хитрую змею! Надо заставить ее пережить больше, чем пережил я, когда узнал о ее вероломстве!»

– О государь! – с трудом произнесла подавленная Стратоника. – За что ты встречаешь меня гневом! Чем я провинилась перед тобою?

– Забыла? – с ядовитым смехом отозвался царь. – Забыла? Но я-то не забыл! Неужели ты думала, что меня можно обмануть? Или ты не знала, что самые хитрые козни врагов я разгадываю, как детскую загадку? И решила, что твоя измена не дойдет до ушей моих?.. О боги!.. Ты отдала сказочное сокровище лютому врагу моему Помпею, открыла тайники и вручила ключи от них жадному римлянину! И все это лишь за одно ничем не подтвержденное обещание – помиловать твоего сына, слюнявого красавчика Эксиподра, буде он попадет в плен!.. Не так ли?

– О государь!.. Ведь Эксиподр и твой сын! Он дитя любви нашей.

– Так почему же ты вверила судьбу нашего сына злому недругу Помпею? Или ты заранее похоронила меня, утвердилась в мысли, что я побежден, и поспешила переметнуться в стан врагов?.. Какая низость, Стратоника, какой позор для царицы! И теперь ты лжешь мне, говоря, что молила богов о встрече со мною!

– О великий, но я же прибыла к тебе, не осталась там, в завоеванных римлянами пределах!

– Это я заманил тебя, как лисицу в силок! И ты попалась на приманку! А приманка – твой сын Эксиподр! Не ради меня ты возвратилась, а ради него! Ибо я сказал Гипсикратии – не вернется Стратоника, Эксиподр умрет!

– Я вернулась! Я вернулась! – почти закричала женщина. – Выслушай меня! И накажи, если я виновата!.. Я выдала сокровища Помпею не потому, что не верила в твою победу, а потому, что эти сокровища уже бесполезны для тебя! Если ты вернешься на трон Понтийского царства, то не благодаря тому, что у тебя есть тайники, а благодаря своим силе и уму! После победы над Римом ты получишь сокровища куда большие, чем клад Новой Крепости!.. Я же хотела одного – сохранить жизнь сына, если бы он в юношеской запальчивости вдруг попал в плен к врагу!.. Вот и все! Неужели жизнь твоего прекрасного сына не стоит этого мертвого богатства? Ведь есть еще тайники, в других местах. И, наконец, победив Рим, ты получишь эти богатства обратно вместе с трофеями!..

– Ты отдала врагам сокровища, о которых и Крезу не мечталось! На них можно было снарядить стотысячную рать!.. И все же дело не только в этом. Главное – ты изменила мне, продала мою тайну врагу, озолотила ненавистного Помпея! И пришла не с раскаянием, но с обманом, думая, что я ничего не узнаю! Ты готова была жить рядом со мною, убедившись, что я опять силен и властен! И, конечно, опять изменила бы при случае! Но ты знаешь мой обычай: изменникам одна награда – смерть!

– Я готова умереть, – с покорностью склонила голову Стратоника.

– И здесь ты хитришь, – язвительно усмехнулся царь. – Говоришь одно, а думаешь другое! Хочешь отвести мой гнев на себя и обеспечить покой сыну своему!

– А при чем сын мой? – с живостью и тревогой отозвалась женщина. – Не он изменил тебе, а я, хотя и я душой принадлежала тебе, когда отдавала этот бесполезный клад!

– Немалый подарок врагу! Но, повторяю, не в кладе дело, а в твоем вероломстве! Ты ответишь за него. Эй, люди!

– Но великий повелитель, я еще не видела сына своего, разреши перед смертью встретиться с ним?

– Встретишься, встретишься! – со злорадным ликованием ответил Митридат, жестом руки приостанавливая вбежавшую стражу – Только не сейчас, а немного позже!

Стратоника вдруг поняла, что ее участь была решена задолго до этого дня, – видимо, еще тогда, когда Митридат направлял к ней Гипсикратию. Неожиданно она почувствовала приступ тоски и жалости к себе, рыдания непроизвольно потрясли ее тело, она уронила голову на холодные плиты пола, обливая их слезами.

XVII

Хор девушек дружно исполнял приветственный гимн под звуки нескольких кифар.

Синяя дымка ароматных курений затянула своды «чертога любви», как его пышно именовали. Два раба внесли стол, накрытый тонкими яствами и старыми винами. Сам хозяин и устроитель встречи поспешил по персидскому ковру навстречу высокому гостю, держа пухлыми пальцами чашу, наполненную до краев.

Хозяин был толст и в цветном хитоне выглядел принарядившимся сатиром. Это был преуспевающий Клитарх, прозванный Жабой. Его обнаженные руки, обросшие черными волосами, и эллинские сандалии на кривых ногах казались принадлежностью комического актера. Впрочем, он и не возражал быть таким в жизни. Вел себя игриво, подмигивал певицам, как бы поощряя их, и пританцовывал на ковре, действительно напоминая собою прыгающую жабу.

Гость появился в сиянии многих светильников, испускающих дрожащий свет и запах горелого масла. Пение усилилось, громче задребезжали жильные струны. Клитарх расплылся в улыбке и протянул чащу.

Царевич Эксиподр ответил на радушный прием веселым смехом, взял из рук хозяина чашу и, кивнув девушкам, как старым знакомым, вытянул ее до дна. Клитарх повел бровью, и девушки, подобно стайке пестрых птиц, вспорхнули и окружили гостя со смехом и возгласами радости. Самые красивые взяли его под руки и провели к столу.

Клитарх приблизился бочком и, прикрыв широкий рот волосатой рукой, что-то шепнул царевичу на ухо, указав глазами в сторону окна. Там стояла в застенчивой позе смуглянка, одетая в ниспадающие эллинские одежды.

– Это она? – спросил Эксиподр со смешком.

– Она самая; нетронутый цветок, весенняя зорька! Имя ей Зариада! Лишь вчера сошла с корабля, не знает иного языка, кроме родного керкетского!.. А поет – фэ!..

Клитарх сложил пальцы в пучок и поднес к губам.

Вошла Итона, как всегда быстрая и гибкая, одетая в облегающий тело восточный наряд, напоминая собою жрицу Астарты. Она ударила в гонг и возглавила общий танец. Царевич, угощаясь сладостями и винами, любовался танцовщицами, поглядывая на Зариаду.

Потом все расступились, дали место дочери горного Кавказа. Та взяла лютню и, проведя по ее струнам рукой, запела что-то тягучее, грустное, напоминающее о приволье тех гор, где она выросла и откуда была продана в рабство.

– Ты видишь, преславный царевич, – живо зашептал Клитарх, – девушка одна, у нее нет покровителя!.. Она станет твоею тенью, если ты согласишься утешить ее!

– Да, да, – ответил Эксиподр, – я готов утешить ее. Но на каком языке я скажу ей слова утешения?

– На языке любви, – быстро нашлась Итона, стоявшая около. – Этот язык понятен всем, а девушкам особенно!

Сегодня царевич не стал играть в прятки и жмурки с поцелуями, как обычно. Ему не терпелось остаться наедине с новенькой и испытать свои способности утешителя. Он поднялся из-за стола, раскрасневшийся от вина и волнения.

– Как он красив, наш царевич! – переговаривались девушки.

– Я доволен тобою, Клитарх, – сказал он хмельным голосом, – возьми вот это!

Хозяин на лету подхватил золотую гривну с самоцветом.

– А это вам за пение и танцы!

Девушки с визгом и смехом кинулись собирать монеты, раскатившиеся по полу.

С торжественным пением гостя и Зариаду повели в опочивальню. Девушки подбежали к столу и стали хватать с тарелок сладости.

– Не наедаться! – строго предупредил Клитарх. – У нас еще будет важный гость!.. Идите в нижний покой и не перепутайте, кому что говорить!

Что-то вспомнив, он поднял руку и щелкнул пальцами. По этому условному знаку все девушки поспешили отдать хозяину подобранные на полу деньги.

– Второго гостя встретишь ты, Итона, будь внимательна! – сказал он. После чего оставил «чертог любви» и направился в большое здание во дворе, откуда слышались пьяные песни и грубый смех. Там развлекались воины, для которых угощение и вина были подешевле, а девушки попроще, они не блистали богатыми нарядами и хорошими манерами. Здесь он забрал холщовую кису с деньгами и, уединившись в каморке, стал подсчитывать выручку дня.

– Медь, больше медь, – бормотал он, – деньги воинов и матросов! А вот и серебрушки от горожан!.. А это…

Придвинув светильник, Клитарх внимательно оглядел дар Эксиподра. Вещь дорогая, все видели, когда он ее получил, видела и Итона – око и ухо Парфенокла. Такую драгоценность не утаишь! Вздохнув, он положил гривну в шкатулку вместе с несколькими золотыми и серебряными монетами. Парфенокл сам решит, что должно быть передано в городскую казну. Гривну, наверное, возьмет себе! Что ж, это его право, он подлинный хозяин веселого дома, а Клитарх всего лишь управитель, эконом, у которого забот много, а доходы мизерные!..

Но в душе Клитарх благословлял судьбу, ибо кончились его невзгоды, он нашел надежного покровителя в лице Парфенокла, доходное место и получил признание городских властей, которые оценили его скрытые таланты. Он не ограничился скромной ролью доверенного эконома, но быстро наладил дело, к которому всегда чувствовал склонность.

Жаба-Клитарх отменил обрядовые моления и жертвоприношения, так как некому было молиться и приносить жертвы. Богиня осталась среди развалин храма, овеянная ветрами и обсыпанная уличной пылью. Пока решался вопрос о восстановлении храма, Клитарх создал нечто вроде римского лупанария, где каждый мог развлечься по средствам. Для избранных предназначались «чертоги любви» – уютные уголки, куда рядовым воинам и людям черным доступа не было. Завсегдатаями «чертогов» были не только богатые горожане, но и знатные военачальники и советники Митридата. За короткое время веселый дом стал известен далеко за городской чертой. Угощения, вина, смазливые женщины по доступной цене привлекали к нему сотни посетителей. Вместо расходов на содержание служительниц Афродиты женский дом стал приносить прибыли, которые превзошли прежние храмовые доходы, окупили щедрость Парфенокла и потекли неиссякаемым ручьем в городскую казну.

Бывал здесь и Эксиподр. Он искал в веселом заведении убежища от подозрительных взоров отца и евнухов, отдыхая в обществе шаловливых гетер. Непринужденность, праздничная обстановка «чертогов любви» являли собою приятный контраст с мрачными буднями царского дворца, где витал дух суровости и тревожных ожиданий.

Царевич жил сегодняшним днем, стараясь не думать о трудах и лишениях предстоящего похода. Он с шиком растрачивал то, что оставила ему мать, – деньги и драгоценности, зачастую не зная их истинной цены. Для Клитарха и тех, кто стоял за ним, такой посетитель был сущим кладом. И царевичу устраивались приемы, напоминающие театральные представления. Его ублажали всеми способами, льстили ему, восхищались им. Затрат не жалели, зная, что они окупятся.

Клитарх закрыл шкатулку и зевнул. Думая вздремнуть часок, прилег на кушетку. Но едва Гипнос осенил его своим крылом, послышался стук в дверь, а за ним встревоженный голос Итоны:

– Клитарх! Клитарх!.. Выйди скорее, тебя ищут!

Вскочив на ноги, Клитарх подумал, что пожаловал Парфенокл, который любил нагрянуть в неурочное время и проверить дела и кассу эконома. Со скрытой досадой он протер глаза и вышел из каморки во двор, освещенный факелами. Его встретила Итона, закутанная в черное покрывало. Она с многозначительным видом прошептала:

– Царские люди!.. Они стали ломиться в двери, когда я с девушками исполняла танец нереид! Мы едва успели накинуть покрывала!

– Ого, что им надобно?

Почуяв недоброе, Клитарх поспешил на кривых ногах к «чертогам любви», у дверей которых пылали факелы, поблескивали шлемы воинов, слышались грубые голоса. Он попытался принять достойный вид, но оторопел, когда перед ним выросла фигура Битоита, царского стража, человека с деревянным лицом и железным сердцем, как о нем говорили.

– Я слушаю тебя, достойный витязь! – обратился он к царскому телохранителю с поклоном.

– Именем государя, мне нужен царевич Эксиподр! Где он?

– Гм… Он отдыхает, почтенный витязь! Там, на втором этаже!

– Веди меня к нему!.. Торопись!

Десятки тяжелых сапог загрохотали по лестнице.

XVIII

Царевич, утомленный строптивостью горянки, пытался что-то объяснить ей жестами, но она, сжавшись в комок, сидела в углу. Ее глаза горели в полутьме, как у рассерженной кошки, которая намерена защищаться.

– Пойми же, – говорил Эксиподр, сидя на богатом ложе, – ты рабыня, а я – царский сын! Захочу – и отпущу тебя домой, в горы! Но ты должна быть поласковее!

Он с досадой смотрел на царапины на своих холеных руках, и ему казалось, что у девушки глаза такие же колючие, как и ногти. Она не понимала его речей и жестов, так же как и того, что невольнице, купленной за деньги, царапаться бесполезно.

Вскочив на ноги, он направился к ней, протянув руки вперед и изобразив на лице улыбку. Но грохот шагов в коридоре заставил его остановиться и прислушаться. Кто-то толкнул двери с такой силой, что с потолка посыпалась сухая известь. Послышался невнятный говор, потом дрожащий голос Клитарха:

– Царевич, открой, за тобою пришли!

– Кто смеет?! – вскричал было Эксиподр в раздражении, но двери с треском рухнули, обдав его волной воздуха и пыли.

Свет и дым факелов ударили в лицо. В опочивальню ворвались царские воины, возглавляемые Битоитом, лицо которого в неверном освещении выглядело пугающе бесстрастным. По знаку царского телохранителя царевича схватили за руки и тут же сковали их золотой цепью.

– Волею великого государя! – отчеканил металлическим голосом Битоит.

Ошеломленный, подавленный Эксиподр недоуменно обвел вокруг широко раскрытыми глазами. Почувствовав, что происходит нечто страшное для него, спросил Битоита еле слышным голосом:

– Скажи, доблестный воин, в чем моя вина, почему я схвачен, как вор или враг? Я всегда был покорен воле великого государя, родителя моего!

Но не получил ответа. Звеня блестящей цепью, покрытой позолотой (привилегия царственных узников), он направился в окружении прочь из уютной опочивальни, обиженный дважды – сначала строптивостью молодой рабыни, потом гневом отца. Пытаясь осмыслить происшедшее, не заметил, как шагал по ночным улицам и оказался в мрачном подвале дворца, где остановился перед входом в темницу, о существовании которой даже не подозревал. Он словно очнулся от своих путаных раздумий, когда со скрежетом распахнулась черная дверь и навстречу потянуло запахом сырости и гнили. Что это?

Машинально шагнув через порог, он невольно вздрогнул, услышав, как дверь узилища захлопнулась за его спиной. Приглядевшись в полутьме, увидел соломенную подстилку на холодном полу, рядом кувшин с водой и ячменную лепешку, а выше узкую прорезь окна, в которое зябко веет предутренний гиперборейский ветер.

Все было так внезапно, непривычно, странно, что казалось сном. И вместе рождало в душе еще не испытанное чувство унижения, оскорбленного самолюбия. Плесень на стенах, сырой дух подземелья, грязь и гнилая труха на полу вызывали брезгливость. Долго ли отец продержит его в этом стойле, куда и лошадь хорошую поставить было бы жаль? А главное – за что, за какую вину?..

Следуя задуманному, Митридат не собирался оставлять Эксиподра в длительном неведении. Опять заскрипела дверь, вошел Тимофей и глухим голосом объявил, что великий царь решил казнить его за измену.

– Казнить?.. За измену? – вскричал изумленный Эксиподр. – Я не изменял государю!.. Я и в помыслах не держал чего-либо противного делам и замыслам отца-государя!.. Невиновен я!

Тимофей повернулся и вышел, заскрежетала дверь, звякнул замок. Оставшись один, узник упал на пол и заплакал, как ребенок. Хотя он вырос в условиях постоянного страха, тревог и кровавых расправ, он всегда верил, что его царственному родителю невольно приходится быть суровым, даже жестоким. Врагов много: чтобы благополучно царствовать, надо уметь разгадать их тайные замыслы и немедля принять крутые меры. И когда слышал, что кто-то пострадал невинно, не верил этому. Ибо не считал отца каким-то зверем, жаждущим крови. Тем более не допускал, что сам станет жертвой подозрительности Митридата. И вот невероятное случилось! Он тоже оказался в числе предателей и изменников! Но ведь он не предавал и не изменял! Разве он хотел стать царем колхов, как Митридат-младший? Или намеревался перекинуться в лагерь римлян, как это сделал Махар? Он не говорил и крамольных речей, подобно Метродору Скепсийцу, царскому воспитателю и правой руке Митридата!.. Вспомнилось, как Метродор был направлен с посольством к армянскому царю Тиграну и в беседе с последним сказал нечто, не отвечающее замыслам Митридата. Этого было достаточно, чтобы обвинить его в измене и лишить жизни.

Утром опять появился Тимофей и досказал то, о чем вчера умолчал. Он сказал, что царица Стратоника вернулась из плена и тоже заключена в тюрьму за измену, ибо передала сокровища царские Помпею за обещание пощадить Эксиподра, когда тот попадет в его руки!

Узнав горькую правду, Эксиподр почувствовал приступ ярости, направленной против матери. Против той, которая любила его больше собственной жизни и совершила проступок ради его спасения. Но в своей заботе о благополучии сына она постаралась отвести от него удар очень далекий, хотела выстлать весь путь его жизни золотом из сокровищ Новой Крепости!.. И по женской близорукости подставила его голову под меч того, кто стоит рядом и от которого ничего не скроешь!

В отчаянии и страхе юноша проклял мать свою, упав на колени посреди темницы. Он громко произнес страшные слова, протянув руки к мрачным сводам узилища. Эти слова были услышаны стражами и переданы Митридату. Тот произнес с удовлетворением:

– Вот теперь настало время, когда Стратоника увидит сына, услышит его голос и допьет свою горькую чашу!

Он устроил им свидание. Женщина метнулась было к дорогому ей детищу, но сын оттолкнул ее. Весь в слезах, он стал упрекать ее, бросать ей в лицо обвинения и оскорбительные слова.

– Видишь! – кричал он вперемежку с рыданиями, потрясая перед нею позолоченными цепями. – Видишь – я узник, обреченный на смерть! Это ты по своей глупости погубила меня, так же, как и себя!.. Кто просил тебя об этом? Ты изменила государю, предала его, и пусть боги проклянут тебя за это!

Эксиподр был в отчаянии, не владея собою, держался не мужественно и явно старался в присутствии Митридата обвинить мать, рассчитывая на помилование. Но царь стоял в стороне и молчал. Поведение Эксиподра вызвало в нем чувство презрения, которое изгнало из его сердца остатки снисходительности. Он видел, как ничтожен юноша, как мелка душа его.

Помолчав, царь обратился к Стратонике с язвительным прищуром:

– Он прав, не я гублю твоего сына, это ты погубила его! Ты отдала врагу богатство, которое стоит полцарства, а своего любимчика не спасла! А если бы ты этого не сделала, – он продолжал бы вести веселую жизнь царского сына, а в будущем я поставил бы его царем или правителем одной из завоеванных земель!.. Но глупость – сестра измены! Ты сама убедилась в этом. Родной сын проклял тебя, а повелитель и супруг отверг тебя! Да и твой благодетель Помпей, в победе которого ты была так уверена, что-то не спешит выручить тебя! Он бежал с позором в Сирию, надеясь победами над более слабым врагом покрыть свои неудачи!

Обезумевшая от горя женщина в отчаянии кидалась то к сыну, который отвернулся от нее, то к царственному супругу, но тот смеялся страшным смехом и на ее мольбу лишь отрицательно крутил головой.

– Я виновата, государь, только я одна! – взывала она, ломая руки. – Это я предала тебя! Я и сейчас обманывала тебя! Не спасти сына пыталась я, нет, этого не было! Просто я хотела сохранить свои женские украшения, по бабьей глупости. И ради них открыла Помпею тайну!.. А о сыне я тогда и не думала! Да подтвердят это всесильные боги!.. Только я виновата, – значит, и отвечать мне одной! Пытай меня, жги огнем мое тело, убей меня! Я все это заслужила. Но при чем здесь мой мальчик, сын твой и мой?.. Дитя любви нашей! Не в чем его винить, и прощать ему нечего! Ибо он ни в чем не провинился перед тобою! Он нежный голубь, детище твое, второй, после Фарнака, царевич! Больше нет у тебя сыновей, так сохраним этих, последних!.. Разве можно казнить мальчика за то, что его мать глупа?.. Боги осудили бы тебя за такой поступок, подумай, о великий!

Она говорила это с умоляющим и вместе доверчивым видом, как бы убедившись, что сердце отца смягчилось и он готов проявить милость.

Но Митридат рассмеялся, проведя по бороде рукой, блистающей перстнями. При этом глаза его горели холодным огнем, в них отражались коварство и свирепое наслаждение мучительством.

Видя, что женщина ползет к нему по полу, намереваясь обнять его ноги, он брезгливо отстранился и отбросил ее ударом мягкого скифского чувяка.

– Хватит! – отрезал он. – Ты прочувствовала, что значит изменить понтийскому царю! Теперь каждый получит свое!

И вот она стоит на излучине берега, у самого моря, куда ее доставили в крытом экипаже. Она все еще надеялась, что Митридат будет милостив к Эксиподру. Ее сердце хотело выскочить из груди, когда напротив, за полосой спокойного моря, образующего заливчик, показалась другая карета, из которой вышел сам Митридат в сопровождении Битоита и евнуха Тимофея.

По знаку царя воины вытащили из кареты скованного Эксиподра и вывели его на песчаную полосу, замусоренную ракушками и морскими водорослями. Было утро, откуда-то доносились крики петухов и лай собак. Свежий ветер развевал мягкие кудри ее сына. Но он не смотрит в сторону матери, он сердится, он ненавидит ее!.. И в эти последние мгновения Стратоника убеждала себя, что Митридат хочет казнить ее на глазах у сына для острастки. Но не тронет ни в чем не повинного Эксиподра! Но что это?..

Стратоника вдруг поняла, что сейчас произойдет страшное. Она метнулась вперед с криком отчаяния и ужаса, стражи едва удержали ее. Митридат стоял в стороне, словно любуясь происходящим. Его лицо было искажено, как у злобного финикийского бога, имя которому Молох… Он поднял руку. Воины направили копья в спину царевича. Царь опустил руку.

Пронзенный несколькими стальными остриями, Эксиподр упал, окрасив песок алой кровью. Стратоника кричала, рвалась, совсем обезумела. Она кинулась бы в воды залива, чтобы оказаться около тела сына, но ее крепко держали. Она попыталась выкрикнуть убийце слова проклятья, но спазмы сжали горло.

Царь повернулся спиною и вошел в экипаж, поддерживаемый приближенными. А обезумевшую мать увели, не позволив ей приблизиться к телу сына. Оно должно было оставаться непогребенным на морском берегу, пока хищные птицы не расклюют его.

XIX

Бессмысленная жестокость, с которой был умерщвлен Эксиподр, потрясла всех. Казалось поразительным, что после бесславной утраты пятерых детей Митридат не только не стал более внимательным к остальным, но из одного мстительного чувства к Стратонике убил на ее глазах ни в чем не повинного Эксиподра!.. Это было чудовищно! Теперь никто не сомневался в том, что Митридат пребывает во власти кровожадных духов ночи. И каждый приближенный мог задать себе вопрос: не моя ли следующая очередь напоить своей кровью вампира в образе царя?

С особой остротой этот вопрос вставал перед Фарнаком, теперь единственным и последним царским сыном. Тем более что Фарнак уже чувствовал себя виновным в еретических мыслях, растущем неверии в замыслах отца и в их тайном осуждении.

Его сближение с некоторыми боспорцами едва ли осталось неизвестным отцу! И кто знает, может быть, отец-государь уже решил судьбу своего последнего сына! Ведь он всеведущ, ибо распознает заговорщиков с помощью демона-покровителя!