Дальше живут драконы 2 Афанасьев Александр

Бремя империи – 8. Часть 2

Информация к размышлению

Дума, Николай II и много чего еще

Как знают мои постоянные читатели, эта книга – часть довольно большой серии «Бремя империи», описывающей Россию без 1917 года. При этом – ко мне постоянно поступали и письма и посты, в которых содержалось либо неверие в то, что это возможно, либо – предложение рассказать, а как это было.

Ну, что ж. Схематически попробую обрисовать.

Итак, это мир, где в Первой мировой войне Германия и Россия воевали на одной стороне. И вот это – самое большое допущение.

Дело в том, что в Германии существовало очень мощное пробританское и антироссийское движение. Корни этого лежат глубоко в истории и связаны еще с разгромом Иваном Грозным Новгорода и последовавшим за этим концом Ганзейского союза – союза вольных германских городов, которые богатели именно на торговом посредничестве с Россией. Несмотря на крайне тяжелые последствия гибели Новгорода для развития самой России – именно после этого режим стал окончательно деспотичным – надо признать вот что. Вопрос превращения Ганзы в некое подобие Британской индийской компании и установления аналога «раджа» в России – он назрел и сорван был именно тогда. Вместо прямой колонизации тогда между Россией и Германией были установлены куда более сложные симбиотические отношения – при суверенитете России Германия делилась с Россией своими техническими специалистами, купцами и дворянством, которые, по сути, и правили Россией. Но если британцы правили Индией в интересах Индии, то немцы приезжая в Россию, разрывали связи со своей родиной и действовали в своих интересах и интересах России. Нельзя, например, представить, чтобы вице-король в британской Индии объявил войну британскому королю – а вот Россия и Германия воевали. Николай II пошел на войну с Германией, будучи наполовину немцем…

Подобная ситуация задержала развитие гражданского общества как в Германии (раздробленность) так и в России – но все же этот процесс пошел, и моментально между Россией и Германией возникла трещина. Русские немцы вынуждены были выбирать между лояльностью России и Германии, а в России оглянулись и задались вопросом – а почему вокруг вокруг столько немцев и на таких высоких позициях?

В то же время – германское общество восхищалось Великобританией и британским образом жизни. Понятие «джентльмен» стало влиять на умы, германская аристократия изо всех сил подчеркивала свое родство с британской. Россия же казалась дикой, самовластной страной, быть похожей на которую просто стыдно.

Во время русско-японской войны был подписан торговый договор, невыгодный России и выгодный Германии. Он истекал в 1916 году и Николай II дал понять, что не продлит его ни при каких обстоятельствах. В Германском рейхстаге вспыхнул спор. Надо было кем-то жертвовать – либо открыть ворота для русских продуктов в обмен на закупки Россией промышленных товаров. Либо пожертвовать промышленными товарами и оборудованием. Сильнее были промышленники, которые выступали за обмен «станки – на масло и зерно». Проблема была в том, что тогда разорялся германский крестьянин и германский юнкер – аристократ, чем подрывалась кадровая база армии. Причем и рядового состава – деревня, и офицерского корпуса. В конечном итоге, пришли к тупику, решить который можно было, только продлив договор силой. Но договориться можно было, предоставив прусской аристократии особых прав на поставки в огромный Петербург. Он тогда и так в основном питался с немецкого стола.

И войны не было бы, если бы не Австро-Венгрия. Это потом отмечали все пророссийские элементы в Германии, которых было особенно много на флоте, среди промышленников и в дипкорпусе. Слабая, но амбициозная Империя желала не только любой ценой остановить развитие «клиента России» – Сербии, но и получить «свою Сербию» в виде независимой Польши с Габсбургом на троне, а то и независимую Украину. В свою очередь, российские спецслужбы активно действовали во Львове и на Балканах, шел процесс не только активного «перекрещивания» униатских приходов – но и продвижения православия в Европу. Австрийский император, будучи покровителем Римской католической церкви (он в частности имел, и активно пользовала правом вето при выборе Папы) этого терпеть не мог.

Тем не менее, представим: Первая мировая война прошла совсем иначе и завершилась победой России над Османской Империей и Великобританией. Русские ворвались в Багдад и Басру, вышли к берегам Персидского залива, еще не представляя, какие запасы нефти они отхватили. Тогда это было нищее азиатское захолустье. На месте Дубая была деревня, там едва выживали за счет ловли рыбы и добычи жемчуга.

Тем не менее, в России остаются огромные проблемы. Чудовищная перенаселенность и нищета центра, большая и крайне антигосударственно настроенная интеллигенция, очарованность общества марксизмом, крупная политическая эмиграция. Это кстати выделяло Россию среди всех империй: слабость и проблемность Центра. Ни в одной другой империи не было того, что ее цивилизационный центр был населен слабым, нищим, необразованным народом, а сила Империи – в тех кто ушел из центра на окраины. Действительно – Россия была жива окраинами. Промышленная Польша, портовая Прибалтика, центр промышленности и инноваций Рига, богатые города Юга – Киев, Ростов-на-Дону, Одесса, богатая Сибирь. Даже крестьянство русского Севера, где вообще почти невозможно выращивать пшеницу – отличалось в лучшую сторону от крепостного крестьянина центра России. Именно там, где крепостничество было самым сильным и продолжительным – плодилась нищета, рождались борцы за свободу любой ценой и «дворяне с бомбой» – противовес «дворянам с розгой». Да, дворяне Центра были так же настроены антиправительственно ввиду бедности: удаленность от портов, высокие ж/д тарифы делали хозяйство невыгодным.

Второй проблемой был сам Петербург. Вообще, если бы я переписывал более ранние книги, я бы поправил только одну ошибку: столица – Москва. 1917 год мог произойти только в Петрограде, сам город давал все условия для этого. Огромные размеры – третий по величине город Европы в 1917 году. Большое количество заводов – не просто так американцы запретили любую промышленность в Вашингтоне: если бы столицей САСШ был Питтсбург или Чикаго, там произошло бы то же что и у нас. В Петербурге – правительственные кварталы стояли буквально через реку от сплошной стены заводов с их взрывоопасным пролетариатом, пролетариат составлял основное население города. Университеты и другие ВУЗы – у англосаксов заметьте, основные ВУЗы были построены в сельской местности, и студенты там учились, а не бунтовали. Удаленность от линий снабжения – Москва исторически стояла в центре железнодорожных и прочих путей, и там никогда не было и не могло бы быть дефицита продуктов питания как зимой 1917 года в Петрограде. Ну и буквально в шаговой доступности центр сепаратизма и подрывной работы – Финляндия, куда не могло соваться полиция и где сочувствовали любым русским «борцам за свободу». Ничего этого – не было в Москве. Николай II кстати это интуитивно понимал и с самого начала хотел перевести столицу в Москву, но не решился. Вырваться из Петербурга – удалось только Ленину и его правительству.

Николай II…

Я давно изучаю этого человека и его время и могу сказать, что практически ни в чем из того в чем его обычно обвиняют – он не был виновен. Вина его в другом…

1. Он не был психологически слабым – он не мог стучать кулаком, как его отец, но он обладал твердой, несгибаемой, при этом коварной волей.

2. Он не был подкаблучником. Скорее это супруга… в короткое время из студентки Оксфорда и современной англичанки она превратилась в религиозную православную фанатичку и абсолютистку… это надо так уметь обработать жену. В семье главным был он, супруга освоила типично русское бабское умение капать на мозги, но вряд ли чего-то добилась.

3. Он не был и глупым. Он совершенно верно оценил будущее значение побережья Китая, откуда Россию выкинули силой, он тихой сапой вползал в Иран и в Среднюю Азию.

4. Николай был техническим прогрессистом, он вполне соответствовал времени, приветствовал технические новинки и был всецело за модернизацию России. И он был твердым сторонником закона и неприкосновенности собственности – чем сильно отличался в лучшую сторону от очень многих.

А в чем же он на самом деле был виноват?

1. Он был крайне правым ксенофобом, что накладывало свой отпечаток на всю его деятельность. Именно он формировал с первой по четвертую Думу правое большинство из одиозных в основном личностей – а в феврале 1917 года все они тихо слились. Его ксенофобия и шовинизм мешали и в международных делах – он ни в коем случае не был «человеком с широким кругозором» как его дед.

2. При всей его ориентации на технический прогресс – он был категорически против прогресса политического. Он был замкнутым, закрытым человеком и органически не умел верить людям.

3. У него не было команды. Изъяны его характера не позволяли ему ее сформировать. Его трагедия была в том, что он постоянно разрывался между долгом и желаниями. Долг требовал от него искать сильных людей, подобных Столыпину. Но он же, давая им власть и полномочия – тихо ненавидел их за то что вынужден был поделиться с ними власть. Он всегда был не уверен в себе.

Николай II странно сочетал в себе принципы и беспринципность, цинизм и глубокую веру. Он был готов принять избирательную систему, именуемую бесстыжей, но в то же время после убийства Распутина сказал «князь или мужик – никто не имеет права убивать», он искренне верил в судьбу – но в то же время боролся за власть, проявив слабость лишь в те роковые дни семнадцатого года, когда он понял что его предала Действующая Армия. Нельзя сказать, что он был консерватором – но он не верил и не доверял людям, особенно в решении государственных дел.

В 1917 году группа, называемая «группой Римского-Корсакова» представила Государю план дальнейших политических действий, и одновременно с этим записку на Высочайшее имя представил помещик Говоруха-Отрок. И тот и другой документ, по сути, реализованы в России современной. Они говорили, что с Думой не стоит бороться, а надо ей овладеть, создав представленную в Думе партию власти. Помещик Говоруха-Отрок пошел еще дальше, предлагая деньгами и привилегиями перекупать депутатов других фракций, создавая, таким образом, проправительственное большинство, цинично заметив, что нет такого социалиста, которого нельзя за несколько сотен рублей сделать агентом Охранного отделения. Если бы не экстремальные условия войны и массовое вооружение крестьянства, причем крестьянства именно из нищего центра – скорее всего эти предложения были бы реализованы, и появилась бы некая «Единая Россия» – партия с админресурсом. После этого разбалансированная политическая система начала бы стабилизироваться в направлении увеличения влиятельности Думы и прекращения постоянного использования чрезвычайных полномочий для принятия тех или иных законопроектов в обход Думы, чем кстати грешил Столыпин.

Россия безусловно вышла бы из войны с развивающейся экономикой, причем именно во время войны было принято решение ускоренно развивать промышленность. Скорее всего, премьером все же станет Кривошеин, левоцентристский дирижист, приемлемый для Думы.

Еще до войны – и в нашем мире был разработан проект ускоренного промышленного развития России, для чего был создан уникальный орган – КЕПС, Комиссия по развитию естественных производительных сил России, это был один из немногих институтов царской России, который сохранился при большевиках. В отраслях были созданы Особые совещания, например ОСОТОП – Особое совещание по топливу.

Николай II к 1914 году разочаровался в частном бизнесе, постоянно домогавшемся политической власти настолько, что вполне готов был принять полусоциалистический план ускоренного развития промышленности под контролем государства и по единому плану. Планировалось создание системы госпредприятий под контролем министерств.

Так что 1920-1925 годы – могли стать временем первой пятилетки, только без голода, разрухи, военных разрушений и Гражданской войны, без массового бегства инженерного корпуса, промышленников, купечества, по сути большей части образованного класса страны, того и так тонкого слоя, который был наработан несколькими десятилетиями. Понятно, что такая пятилетка будет намного успешнее, а ее задачи будут решены без сталинских надрывов.

Ну и – главное. Вопрос судьбы самых незащищенных слоев крестьянства.

Тут решения нет и вряд ли оно будет. Растущая экономика предъявит спрос на рабочие руки, многие переберутся в города. Кто-то продолжит богатеть – столыпинская реформа положила основу формирования класса богатых крестьян, и это продолжится. Но в идущий вверх социальный лифт поместятся не все, и безусловно в двадцатых, а может и в тридцатых годах – деревню будут ждать и голод, и восстания и карательные операции.

Вопрос в том, что лучше.

В Гражданской войне – погибло до семи миллионов человек, при раскулачке – никак не меньше нескольких сот тысяч, а если считать казахский, украинский и поволжский голодоморы – число жертв опять же надо считать миллионами. До миллиона человек было расстреляно во время репрессий, и главное, самое страшное кровопускание – ВОВ. Двадцать шесть миллионов жертв. Ничего этого в имперской России не могло бы быть. Хотя жертвы, несомненно, были бы – деревня не смирилась бы со своей участью.

Двадцатые годы стали бы переломом еще в одном – основой бюджетных доходов вместо доходов с крестьян стали бы налоги с физических лиц и налоги с промышленности. С одной стороны это привело бы к снижению налоговой нагрузки на деревню, с другой стороны – и к потере властями интереса к земельному и прочему вопросам: принцип живите как хотите. Война за землю могла бы быть – но она была бы локальной и не затрагивала бы стабильности страны, как она затронула его в 1917 году. Была бы какая-то крестьянская партия…

Вместо описанного сценария в реальной жизни пришли большевики – на руины. И они предприняли попытку построения утопического общества «всеобщего счастья» на деле обернувшемся десятками миллионов погибших и сделавших Россию врагом всего цивилизованного мира. Выскажу небанальную мысль: крах проекта СССР был обусловлен решениями 1918-1923 годов. А решения эти в свою очередь были обусловлены следованием марксистской идеологии и ожиданиями мировой революции. САСШ ведь вовсе не собирались враждовать с ленинской Россией, Вудро Вильсон считал Ленина почти единомышленником. Точкой отсчета следует считать меморандум Колби, который выдвинул России обвинение в нарушении всех правил добрососедства. А оно выражалось как раз в том, что Ленин, Троцкий, Зиновьев и другие отчаянно надеялись на революцию в Европе, и прежде всего в Германии и провоцировали ее в Германии и в других странах всеми возможными силами и средствами. Если бы изначально победила линия Сталина на строительство коммунизма в одной стране – вполне возможно, что САСШ и не порвали бы отношения с советской Россией, ведь право России выбирать себе внутренний строй было записано в четырнадцати пунктах Вильсона, марксизму многие симпатизировали, в том числе и в САСШ, и многие в САСШ считали, что каждый имеет право сходить с ума по-своему и не дело САСШ в это лезть. В то время и Ленин и Сталин – открыто выражали готовность торговать с САСШ и покупать технологии, а это для американцев было самое важное, на идеологические споры они тогда смотрели с недоумением.

Как развивались бы отношения с САСШ в этой реальности? Думаю, уже в тридцатые годы Россия и САСШ стали бы союзниками. Николай II был достаточно умен, чтобы понимать всю опасность доминирования Германии на континенте, и необходимость подстраховаться союзничеством с другой великой страной. А таким союзником могли быть только Соединенные штаты, заинтересованные в новых рынках. Контуры сотрудничества просматривались и в нашей реальности – в 1916 году неожиданно одну из заявок на сооружение железной дороги получил – впервые в истории – иностранный капитал, и это была американская заявка. С американцами же планировалось профинансировать строительство метро (надземного) в Петрограде и Москве. САСШ тогда виделись другом и союзником, за сотрудничество с САСШ выступали широкие слои общества, и интересно, что американофобами были не левые, а правые. Вудро Вильсон на протяжении 1916-1917 годов пытался помочь России, в частности был посредником в попытке заключения сепаратного мира с Австро-Венгрией, затем летом 1917 года фактически выставил ультиматум Османской Империи потребовав немедленно выйти из войны с Россией. В реальности описываемой мной – Россия предсказуемо притягивала бы американцев неисчерпаемостью рынков сбыта и дешевой рабочей силы, а так же дешевыми ресурсами.

Ну и последнее что хотелось бы отметить – про нацию.

Появление СССР и всё что с этим связано – сорвало, возможно что без возможности исправления – процесс создания русской политической нации. Она создавалась и вполне успешно, может даже неосознанными усилиями как слева так и справа. Большевики сорвали этот процесс. Сначала произошла гражданская война

Итожим…

1. В отличие от многих ученых я не считаю революцию 1917 года неизбежной, ее можно было предотвратить или, не вступая в войну, или предприняв определенные меры во время войны. Например, если бы Николай вывез правительство в Москву – революции не было бы.

2. Будущее России без революции сильно походило бы на сегодняшний день. Демократию не удалось установить бы в любом случае – просто эта попытка не привела бы к чудовищными и как показала история – бессмысленным жертвам

3. Лозунг «исполнительная власть да покорится власти законодательной» бессмыслен и по сей день. В России эффективным может быть только единоличное правление. Причем с широкими полномочиями. Президентская власть в России стремится к царской де-факто, речь не о том что написано в конституции, а о том как видят власть люди, какой в их представлении должна быть власть. Даже выборы в России сильно не похожи на выборы, и тут опять-таки – не злая воля властей, а представление людей о власти.

4. Во внешней политике – скорее всего не было бы противостояния с САСШ, наоборот – линия на сотрудничество взяла бы верх. Вторым – и вполне оправданным – партнером была бы Германия

5. Наконец в 20 веке несомненно завершилось бы создание единой русской политической нации. Ее можно и нужно было создавать, процесс уже шел и шел правильно. И только после создания русской политической нации – можно и нужно было расширять права народного представительства. Не раньше! К чему привела попытка сформировать народное представительство до формирования полноценной политической нации? Первое – во власти оказался кто угодно, только не русские. Ладно, евреи – про них говорено-переговорено. Но откуда в Петрограде в 1917 году оказалось столько грузин? Гегечкори, Церетели, Джугашвили… что они делали там, а не в своем Тифлисе? Второе – во власть пролезла всякая сбродная сволочь – потому что люди не понимали ценности народного представительства, выбирали легко и бездумно, а потом спохватились – а не сковырнешь уже. И третье – оголтелый популизм. Обещай больше, ври сильнее – и народ весь твой. Ну и четвертое – те кто пролез во власть – они народ не слышали, не чувствовали его боль. Для них похвала британского французского посла, абстрактные понятия типа «верности союзникам» значили больше чем страдания измученного трехлетней войной народа, страдания конкретных крестьян в окопах, не понимавших что они тут делают.

Как то так.

Интерлюдия. Хюэ

Хюэ, где развернутся последующие события – был уникальным местом для страны, растерзанной жестокой, продолжающейся уже много лет войной. Он располагался почти что на линии ДМЗ – демилитаризованной зоны, где умереть было проще, чем выжить. Сам Хюэ ко времени описываемых событий имел примерно сто сорок тысяч человек постоянного населения, и с этим он был третьим по величине городом в Южном Вьетнаме. Это была бывшая резиденция императора и главный центр религиозного обучения и поклонения. В отличие от политических столиц страны – Сайгона и Ханоя – он давно не претендовал на политические роли и потому война странным образом обходила его.

Хюэ был расположен на полуострове, образованном излучиной реки Хыонг, Главной достопримечательностью старого города была, конечно же, Цитадель, огромная крепость, площадь которой составляла почти две квадратных мили. Ее стены были высотой двадцать шесть футов и толщиной не менее пятнадцати. Фактически это были два огромных, земляных параллельных вала на расстоянии от двадцати до тридцати футов друг от друга. За ними находились дома, сады, пешеходные дорожки и посты охраны. Стена была окружена рвом, через который было переброшено одиннадцать узких мостов, каждый из которых вел к своим воротам. С воздуха крепость напоминала гигантский квадрат с отростком в северо-восточном углу под названием Манг Ca. В южной части крепости находился королевский дворец и его территория, окруженная еще одним валом, он был построен по образцу Запретного города Китая. Центром дворца был тронный зал из замысловато раскрашенных деревянных балок и панелей и разноцветных позолоченных драконов. На территории дворца были большие дома и хозяйственные постройки, расположенные вокруг пышных садов, озер и каналов. Когда-то в них жили жены и дети императоров Нгуен, а также их императорский двор.

Но большая часть населения города жила, конечно же, не в крепости. Город был довольно богатым, так как в нем сто пятьдесят лет правила последняя вьетнамская династия Нгуенов. Основная застройка была одно— и двухэтажными каменными домами с красно-оранжевой черепичной крышей, дома эти были одинаковыми и первоначально были построены для служащих королевского правительства. В архитектуре просматривались европейские и французские мотивы. Дома были окружены высокими каменными стенами и тщательно ухоженными садами. Рос бамбук, пальмы, по китайскому и японскому образцу были вырыты пруды и запущены разноцветные карпы кои.

Хюэ был красивым, почти не разрушенным городом, а по южному берегу еще и современным. Городские пагоды и кладбища с усыпальницами (из-за сырости в земле тут не хоронили как и в Новом Орлеане) были настоящими архитектурными сокровищами. Из регулярного парка вдоль южного берега Хуонга, можно было смотреть за сампанами на реке или зайти в клуб Cercle Sportif, спортивный и общественный клуб колониальной эпохи внутри которого она все еще не закончилась. На другой стороне, на улице Ле-Лой были дорогие особняки, казначейство, почта, тюрьма и католический собор – Церковь Пресвятого Искупителя.

По мере приближения праздника Тет большая часть жителей города с нетерпением ждала положенного длительного отпуска. В этом городе во время Тета было традицией посылать по реке Хыонг бумажные чашки с зажженными свечами, плывущими как молитвы о здоровье, успехе, память о близких, живых и ушедших, для успеха в бизнесе, в жизни или в любви, и, возможно, ради прекращения войны и убийств. Крохотные огненные цветы беззвучно спускались по воде, проплывая мимо ярких огней современного города на юге и высоких черных стен крепости на севере. Люди выстраивались вдоль обоих берегов реки, чтобы насладиться зрелищем, многие спускались к воде чтобы добавить свое собственное подношение. Этот красивый ежегодный ритуал был символом Хюэ, выражением гармонии между живыми и мертвыми, символом души самого Вьетнама…

Индокитай. Хюэ, старый город. 29 января 1968 года

Время перед битвой – потом всегда вспоминается как тихое и… даже светлое какое-то.

Это был Индокитай. Аннам, созданное совсем недавно государство, которого скоро не будет. Город Хюэ, бывшая императорская столица, где в старых замковых камнях спрессовалась многосотлетняя история гордого и непобедимого народа.

На носу был праздник Тет – местный новый год, отмечаемый по лунному календарю, но не мусульманскому, а своему. Аннамцы собирались отвечать его по своему: вместо елок у них, например – небольшое мандариновое дерево, мандаринки с которого можно есть. Вместо открыток с поздравлениями – что-то вроде плакатов с каллиграфией: каллиграф одна из самых уважаемых профессий здесь, хороший каллиграф никогда не останется голодным. Местный цвет нового года – ярко – бордовый, даже винный, вишневый. Вместо хороводов вокруг елочки – танцы на улицах с многометровыми искусственными змеями. Вместо обычного пушечного салюта – что-то вроде шутих, только очень больших. Шутихами – занимались профессиональные пиротехники и готовили они их – вот уже месяц, чтобы взорвать все в одну ночь.

И никто не знал, что именно в эти дни и этот тет – там, на Севере решили пролить кровь и предпринять генеральное наступление, чтобы навсегда изгнать ненавистных иностранцев и нгаев, напав на них врасплох, как до того не раз нападали на китайских оккупантов1.

Капитан Воронцов на сей раз вышел из дома примерно в восемнадцать ноль – ноль по местному времени. У него уже была елочка… точнее, мандариновое дерево, он уже заказал каллиграфу необходимые плакаты для поздравления и отдельно – попросил написать открытку жене на русском на местной рисовой бумаге. Для этого – он нашел на рынке самого дорогого каллиграфа, посулил за работу сто пиастров2, написал на листке бумаги русские буквы и держал перед глазами каллиграфа, пока тот старательно перерисовывал их на открытку. Открытку он запечатал в конверт и отправил аэро, с дипломатической почтой. Должна дойти.

На сей раз, он оделся, как одеваются местные европейцы – свободная рубашка, брюки, мятый и неопрятный пиджак – сойти за местного он не смог бы при всем своем желании из-за роста. В каждый из карманов – он положил по револьверу Бодигард Эйрвейт М-49, у них не было выступающего курка и можно было стрелять через карман – а в сумку через плечо, с какой ходили за покупками, опустил знакомый Скорпион. Он не был оружейным маньяком – просто, с наступлением Тета в городе появляется много самых разных личностей, родственники из деревни приезжают навестить тех, кто смог закрепиться в городе… в общем, в городе появляются самые разные люди. А в этом раз, по данным разведки – Новый год обещал быть жарким.

Вторая причина – он шел на встречу с агентом.

Конечно же… капитан – лейтенант Воронцов, как и все (или почти все) международные наблюдатели, интернациональные бизнесмены, многонациональные аферисты здесь занимался… несколько не тем, чем должен был бы заниматься. В данном случае – шпионажем. Это было нормально, потому что кто-то должен защищать интересы страны, в том числе и не совсем чистыми способами. Прикрытие международного наблюдателя не более чем прикрытие – но в защиту капитана Воронцова можно было сказать, что и эту работу он старался выполнять так хорошо, как это было возможно.

Он направился к своей машине – но на полпути, вдруг хлопнул по лбу, что у европейцев обозначало, что они что-то забыли и направился в противоположную сторону. Если бы кто-то следил за ним – то, наверное, попался бы на глаза. Но никто не следил. Улица – жила обычной вечерней жизнью: ехали мотоциклы, протискиваясь через трафик, хозяйки торговались у лавки зеленщика за побеги свежего бамбука, на корточках – сидели мужчины. Капитан дошел до перекрестка, кликнул там такси – пяо, только в отличие от нормальных мототакси у них два колеса спереди, а не сзади и пассажир – сидит перед водителем лицом к движению в чем-то, напоминающем половинку яйца с сидением внутри. Попросил отвезти его на Донг Ба маркет, крупнейший рынок в городе и во всем Аннаме. Таксист не удивился – все иностранцы покупали там что-то, спросом пользовалась европейская одежда, сшитая местными мастерами, очень дешевая, холодное оружие, предметы местного искусства, различные приправы и зелень. Можно было там приобрести и то, что теоретически приобрести было нельзя.

Эй, я про мандариновое дерево! А вы про что подумали?

Капитан был довольно высок, и получалось что он, даже сидя загораживал обзор низкорослому водителю – но тот справлялся с дорожным потоком с уверенностью опытного матадора. Машин было немного, большей частью мотоциклы. На многих сзади – горшки с мандариновыми деревьями.

Капитан размышлял.

Агента, с которым он должен был встретиться – он знал как Бяо. И больше – он не знал о нем почти ничего. Имя распространенное, китайского происхождения, здесь таких полно. Судя по голосу – от тридцати до пятидесяти, точнее установить невозможно – у азиатов вообще сложно установить возраст даже видя их. Судя по выговору – селянин, но проскакивают городские словечки. По направленности и объекту информации – занимает какой-то важный штабной пост в местном сопротивлении. Занимает сам, не родственник, капитан Воронцов был в этом почти уверен. Несколько раз – он осторожно пытался задавать неожиданные вопросы. И ни разу агент не ответил, что ему надо что-то уточнить или выяснить – ответ давался сразу, да или нет. Под эту гипотезу работало и то немногое, что капитан знал о Бяо – от тридцати до пятидесяти, селянин, но с городским налетом, переселенец в город в первом поколении. Именно такие люди – составляли руководящие кадры Вьетконга.

Встречались всегда в одном месте – в массажном салоне. Фактически – бордель, оказывающий услуги «по быстрому», никто не обратит внимания, если туда зайдет иностранец. И местный тоже. Говорили в комнате, часть которой была отгорожена полупрозрачной занавесью и имела отдельный выход. Свет всегда выключался – если принимали обычных клиентов, то он был включен, а за полупрозрачной занавесью показывали целое представление. Богатые импотенты раскошеливались, чтобы смотреть.

Бяо работал за деньги. Приличные по местным меркам деньги, один раз он попросил, чтобы отныне мук давали больше – но деньги не клянчил. Капитан и сейчас нес для агента десять тысяч гонконгских долларов, но не был уверен, что отдаст все. Он должен был оценить полезность информации, но не знал, какая она будет. Он подозревал – что о праздновании Нового года. Капитан подозревал, что будут взрывы. Ему никогда не нравилось, что в центр воюющего города – легально свозится такое количество самодельной взрывчатки. Одна граната в ящики с фейерверками – и рванет так, что и в России слышно будет. Но что именно принесет Бяо – он не знал. Бяо всегда сам решал, что он сообщит, никогда не принимал никаких заданий, только иногда отвечал на уточняющие вопросы. Капитан передавал данные в посольство России в Сайгоне и что с ними было дальше – он не знал. Как он подозревал – целесообразнее было бы сливать информацию на американский штаб и немедленно реализовывать – но так делать он не имел права.

Пяо – вырулил к площади перед маркетом, всегда забитой. Капитан расплатился и пошел к входу на рынок. Он надел на себя, прямо на голое тело легкий бронежилет – кольчугу, потому что на базаре запросто могли пырнуть ножом. Сейчас – она натирала тело и сильно раздражала. Он обливался потом и держась рукой за карман с кошельком, продвигался вперед.

На углу торгового ряда – он купил багет с зеленью и молодой свининой – типичный сплав местной и французской кухни. Оглянулся невзначай… понять, идет ли кто в этой толчее было почти невозможно. Справился у продавца багетов, где можно купить пиротехнику. Продавец заулыбался и показал направо.

Примерно полчаса – капитан потратил на исследование местных пиротехнических чудес – иногда в них добавляли рубленые гвозди, немного крысиного помета и продавали какому-то доверчивому солдату. Интересно… кто такой все-таки Бяо. Бяо – имя китайского происхождения, а китайцев – вьетнамцы очень не любят, это их бывшие колонизаторы. Возможно, что Бяо полукровка. Тогда понятно, почему он предает. Вьетнамцы не любят полукровок, они вообще очень высокомерны. И сколько не повесь плакатов насчет старых предрассудков – это так и это будет так. Возможно, Бяо мстит.

Ознакомившись с пиротехникой – капитан свернул на ножевую улицу и, сам не зная зачем, купил нож. Попросил завернуть, и пока продавец делал это – еще раз огляделся. Знакомых до боли лиц не увидел.

Знакомые до боли лица – это полиция. Американцы называли их «белые мыши», а сами вьетнамцы их, а так же и военных – нгаями3. Наглые, совершенно непрофессиональные подонки, они одни делали для роста недовольства в народе больше, чем все иностранцы вместе взятые. Здесь в полицию шли для того, чтобы обеспечить себя и всю свою многочисленную семью.

Взяв нож, он покрутился еще – затем забрел в знакомое заведение. Внешне – оно ничем не напоминало веселый дом, только мелодично и печально играла музыка на колокольчиках.

Хозяин, увидев знакомого клиента, поднялся навстречу

– Здравствуйте, господин…

…

– Как поживает большой господин?

– Все хорошо, спасибо. Ла сейчас свободна?

– Нет, к сожалению, Ла здесь нет.

Звякнул звонок

– А где же она?

– О, она ушла повидаться с родителями, которые приехали к ней из деревни. Ла очень хорошая дочь, господин.

Воронцов в этом и не сомневался, вопрос в том, что она им скажет. Может быть, что и правду. Местные девушки – к такому роду заработка относились вполне нормально, местным неведом стыд от секса, испытываемый христианами, для них это – такое же отправление естественных надобностей, как и любое другое. Боялись только заразиться – дурные болезни принесли с собой французы и сейчас они тут процветали.

– С вашего позволения осмелюсь предложить вам другую девушку, ее зовут. Ша и она из той же деревни. Она очень чистая, господин, только недавно приехала из деревни. Очень чистая, сифилис нет, ничего нет…

Капитан посмотрел на часы.

– Хорошо, давайте. Боюсь, у меня немного времени…

…

Ша и в самом деле была хороша, хотя на вид ей было четырнадцать, не больше. Настоящая фарфоровая статуэтка, в национальном костюме, но с западным макияжем. У нее были миндалевидные, раскосые глаза – скорее всего, не чистая вьетнамка, метиска.

Она поклонилась, как это и было положено и повела русского капитана в свою комнату узким, извилистым коридором в бесконечном лабиринте лавок. Когда они пришли – она снова поклонилась и показала на нечто среднее между операционным столом и кроватью. По крайней мере, здесь было чисто, в уголке – раскуривались какие-то благовония и стояло небольшое мандариновое дерево…

– Как тебя зовут? – спросил капитан по-французски

– Меня зовут Ша, господин – ответила девочка и поклонилась. Она не торопила клиента, как это делают доступные женщины в других частях света. Здесь, на Дальнем Востоке вообще не принято было торопиться, жизнь текла неторопливо и неостановимо, как река.

– Откуда ты родом?

Ша назвала деревню совсем недалеко отсюда. Почти пригород. Скорее всего, действительно в ней есть французская кровь…

Капитан сделал серьезное лицо

– Ша, я могу тебе доверять?

– Доверять, господин? – она не поняла вопроса или сделала вид, что не поняла.

– Ты никому не будешь говорить, что мы с тобой тут делали?

– Конечно, господин. Я никому ничего не скажу.

Надо сказать, что в отличие от западных людей – местным было почти неведомо такое понятие как ревность. Про верность – тоже мало кто что слышал.

Капитан достал несколько бумажек – тысячу пиастров

– Вот, возьми. Ты посидишь здесь тихо, пока я схожу кое-куда. Очень тихо, как будто я здесь. И потом – никому не скажешь, что я уходил, поняла?

В ответ девушка… заплакала.

– Что случилось?

– Ты меня не хочешь? Ша некрасивая?

Господи… Такое возможно только в этой стране… несчастной, попавшей в тиски глобального противостояния стране.

– Ша очень красивая

– Но почему ты тогда не хочешь со мной?

– Послушай… – Воронцов порылся в кармане… он всегда носил что-то вроде подарков на случай, если надо установить контакт с кем-то из местных. С детьми… с женщинами… он помнил, что большая часть преступлений совершается на глазах кого-то, и эти «кто-то» чаще всего или женщины или дети… и если проявить доброту к ним, то можно узнать много интересного, что никто другой не скажет. Он нащупал небольшую серебряную брошь… настоящую брошь из черненого серебра, причем не местной работы, а русской. Для детей у него были леденцы и конфеты, для женщин – вот такие безделушки – послушай… вот, возьми.

Ша с удивлением, смешанным со страхом, смотрела на подарок

– Но я… ничего не сделала для тебя.

– Все равно, это тебе.

Ша соскочила со своего места, схватила брошь, откуда-то моментально появилось зеркало. Поистине, все женщины одинаковы.

– Ла говорила, что ты очень добрый… не такой как другие иностранцы… – задумчиво произнесла она, приколов брошь на свое дешевое крестьянское платье.

– Да, но у меня есть здесь дела, понимаешь? И я не хочу, чтобы о них кто-то знал. Никто, понимаешь? Ведь Ла не говорила тебе, что у меня тут дела, верно?

– Нет, не говорила – задумчиво сказала девушка.

– И ты не должна говорить. Поняла?

– Поняла… тем же тоном сказала она.

– Вот и хорошо.

– У тебя есть жена? – вдруг спросила Ша

– Да, есть. Но она очень далеко.

– Она наверное очень счастливая… – мечтательно сказала Ша – как в кино.

– Она очень скучает – сказал Воронцов – потому что я здесь, а она там. Мы очень долго не виделись…

– А можно, я буду твоей женой здесь!?

Дело сворачивало на обычную тропу

– Нельзя – придумал капитан на ходу – здесь моя жена Ла.

– А разве у тебя не может быть двух жен?

– Нет. У нашего народа так не принято.

Лицо женщины, почти девушки – поскучнело

– Ну, хорошо… – сказала она – но если Ла тебе надоест, я хочу быть твоей женой

– Хорошо – с облегчением сказал капитан – а теперь сиди здесь тихо.

Воронцов тихо вышел из каморки, которую занимала девочка Ша, без клиентов подрабатывающая в одной из лавок. Было сумрачно от крыши, тоскливо, под ногами – была грязь, пахло затхлостью и гнилью, даже сильный запах пряностей – не мог это перебить.

И было тяжело на душе. Как всегда было в такие моменты. Индокитай – был первым его заграничным назначением, и, как оказалось – это надолго. Он не был уверен в том, каким он был до того как попал сюда – но точно не таким как сейчас.

Место, в котором они встречались с агентом, было совсем рядом. Нащупав рукой противную, пластиковую рукоятку револьвера – капитан шагнул внутрь и понял, что агент уже здесь. За пеленой занавеси. Слабый запах сигарет Голуаз, очень крепких выдавал его – Воронцов не курил, и потому хорошо чувствовал сигаретный запах.

Само по себе то, что агент курил французские сигареты – говорило о том, что он человек не бедный. Возможно, он тратил на это часть денег, которые давал ему капитан. Интересно, как он не провалился – в сопротивлении даже минимальные признаки богатства или причастности к западной культуре вызывали подозрения. Курение сигарет было одним из таких признаков.

– Я здесь, – сказал капитан по-французски, усаживаясь на стул.

– Вы опоздали – глухо ответил ему агент на том же языке

– Были дела.

Молчание.

– У вас есть что-то для меня?

– Да есть – сказал агент.

Снова молчание. До этого – агент никогда так себя не вел. Это было похоже на полицейскую игру, на допрос.

– Если у вас есть что-то сказать, я слушаю.

– Я хочу сказать, что мне нужны деньги.

– Я принес вам деньги.

– Мне нужно больше. Много денег.

– Сколько?

– Один миллион гонконгских долларов. И паспорт. Я хочу уехать.

Капитан Воронцов подумал, что агент психологически сломался – такое иногда бывает. Долгая двойная жизнь мало кому по плечу, ее выдерживают единицы. Среди таких уникумов Евно Азеф, который одновременно был и агентом полиции и главой Боевой организации эсеров, главной террористической организации в стране. Этот не сломался… даже когда его раскрыли. Сломались его товарищи… именно с раскрытием роди Евно Азефа начался распад организации эсеров: большинство из тех, кто искренне верил, когда предал Азеф поняли, что верить больше нельзя ни во что…

Если агент сломался – его надо успокоить. Вселить в него уверенность. Только не так то просто это сделать, если даже не видишь его глаза.

– Это очень большая сумма. Очень большая.

– Я скажу вам многое за это.

– Никакие слова не стоят миллиона гонконгских долларов.

– Эти – стоят. Это может изменить ход войны.

Возможно, несколько лет назад капитан и поверил бы. Тогда он был таким же, как все офицеры русского флота… немного наивным, верящим в товарищество и честь. Но не теперь. Теперь он подумал, что агент хочет вытащить из него аванс… тысяч сто или хотя бы пятьдесят и сбежать.

Кроме того, здесь все мечтали изменить ход войны. Но почти никто и ничего для этого не делал. Торговцы торговали, женщины легкого поведения продавали себя, таксисты ездили… здесь не было войны в русском ее понимании, как сверхнапряжение всех сил народа, как катарсис. Война и мир существовали друг рядом с другом, но мало соприкасались.

Надо проверить

– Боюсь, у меня нет таких денег, друг – сказал капитан –это очень большие деньги, их никто с собой не носит. Но у меня есть с собой тысяч двадцать… возможно, вы хотя бы скажете, о чем вы хотите рассказать?

– Нет. Только всю сумму – и за весь рассказ. Я хочу исчезнуть.

Капитан насторожился. Не похоже, что агент пытался обмануть его и сбежать с деньгами… но он мог добросовестно заблуждаться, считая важным то что важным не являлось… или являлось не настолько важным. Его так же могли раскрыть, напичкать дезинформацией и направить на встречу с добывающим офицером.

– Исчезнуть не так просто – капитан решил поддержать разговор и одновременно несколько сменить тему – вам потребуются документы, возможно и не один комплект. Как бы вы хотели исчезнуть? Переехать в Гонконг?

– Нет. Не в Гонконг. Туда нельзя. Там найдут. Куда-то далеко. В Америку…

– Американские документы сделать не так то просто.

На самом деле – сделать их было проще простого. Тем более – в САСШ никогда не было традиции выдачи паспортов, свободолюбивые североамериканцы считали любой документ удостоверяющий личность ограничением своих свобод, паспорт получали только для поездок за границу и то только потому, что другая страна не примет без паспорта. С недавних пор обычным документом для североамериканцев стали водительские права, а до массовой автомобилизации большинство американцев не имело документов вообще.

– Я уже купил их… – сказал агент и тут же поняв, что его затягивают в разговор, грубо спросил – вам нужна информация? Или нет?

– Нужна, но боюсь, не вы устанавливаете цену, друг – сказал капитан – кому еще кроме меня нужна ваша информация? Кого вы знаете? Кто готов за нее заплатить.

Внезапно капитан насторожился… у двери послышался легкий шорох… но отреагировать он не успел. Здесь почти не было дверей в европейском их понимании, были либо циновки, либо занавески, либо бамбуковые занавеси. Здесь – была занавеска из грязной тряпки… и кто-то, невидимый, с той стороны стены – забросил в комнатку, в которой сидел Воронцов, что-то вроде шара… только шар этот шипел, исходил огнем, дымом и плевался горячими, огненными брызгами во все стороны.

Зажигательная бомба!

Капитан вскочил, выхватывая пистолет. Эту дрянь и думать не стоит потушить, ее делают из армейской фляжки и обрезков старой, отслужившей свое синематографической пленки… синематографическая пленка смертельно опасна, она горит как напалм. Осталось только уносить ноги отсюда… и как можно быстрее.

Кто-то – или он, или, скорее всего, агент – привел за собой хвост.

Револьвер был уже в руке… но стрелять через стену он просто не мог… партизаны стали бы, а он не мог, опасаясь зацепить кого-то невиновных, кто не имеет к этому никакого отношения. Тот, кто кинул бомбу, может поджидать его у двери, с обрезом, винтовкой, пистолетом, автоматом, ножом или даже с заостренной бамбуковой палкой, вымазанной нечистотами. Прежде, чем он принял решение, в какую сторону броситься – полупрозрачный тюль с треском разорвался, и под его ноги вывалились двое, сцепившиеся в смертельной схватке.

Он понял, что в той половине комнаты был кто-то еще и выпустил веером все пять пуль из своего Бодигарда, не видя, кто там есть и сколько их. Бодигард – нельзя было назвать мощным револьвером, но тут все уравновешивалось миниатюрностью азиатов и самолично спиленными напильником головками пуль. Судя по тяжелому стону – он в кого-то попал.

Перезаряжать времени не было, он выхватил из саквояжа не пистолет – пулемет, а мощный, компактный фонарик Маглайт, включил его. Луч света – высветил тяжело дышащих мужчин… один из них умирал, получив в бок несколько ударов длинным, тонким ножом, похожим на крысиный хвост. Такие ножи тоже привнесли сюда французы – они использовались для колки льда, а французы любили использовать лед в колониальных напитках.

Луч света – высветил лицо мужчины с ножом.

– Я – Бяо – сказал он на французском.

Черт…

Воронцов протянул ему руку, рывком поставил на ноги. Было много дыма, со всех сторон раздавались крики, было нечем дышать. Только то, что комната была большой – спасало их от брызг огня.

– Сюда!

Они выскочили на ту половину комнаты, где была большая кровать и лампы. Там, на полу доходил молодой аннамец, в обычной для крестьян черной куртке и штанах. Есть ли у него оружие – Воронцов не заметил. Наверное, есть.

Они побежали по узкому, загаженному проходу. Навстречу им никто не попадался, и это было хорошо – в такой теснине не разойтись. Но никто и не рисковал – пожар в такой тесноте – верная смерть.

– Куда мы? – спросил Воронцов.

– Здесь есть выход.

Оказалось, что этот коридор— был чем-то вроде коридора между торговыми местами, предназначался он исключительно для работников и тех, кто живет здесь, на базаре, зарабатывая как может. Он заканчивался дверью на замке – но у агента был ключ. Он отомкнул дверь – и они оказались в бестолковой, мечущейся людской массе, рвущейся к выходу. К счастью – большая часть людей уже пробежала мимо, иначе могли бы снести. Дым уже был виден – как тонкая пелена под крышей.

Пожар на рынке, да еще под Новый год! Кошмар какой-то…

Оставаться здесь было нельзя – они бросились к выходу. На площади – наверное, творится настоящий кошмар, уже были слышны сирены пожарных машин – к чести французов, пожарную службу они поставили. Хотя машины были антикварные.

На площади – и в самом деле, творилась вселенская суета: орали люди, ревели быки, таксисты – то ли искали клиентов, то ли пытались сохранить в этом безумии свои машины, которые для большинства их них были единственной стоящей вещью, какая у них была и единственным источником дохода.

– Куда теперь? – крикнул Воронцов, пытаясь перекричать весь этот шум.

Бяо не ответил… он шагнул в сторону… и вдруг, схватив офицера за руку, начал оседать. Как будто…

Ранен! Черт, откуда?!

Первым делом – Воронцов пригнулся. Это скверно, когда ты, по меньшей мере, на двадцать сантиметров выше всех остальных… очень скверно. Затем – он потащил своего агента в сторону, подхватив его так, как его учили спасать тонущих… при таком столпотворении возможно, им удастся уцелеть.

Им удалось вырваться из давки. И даже удалось найти такси. Капитан дал тройную цену и приказал вести их к себе домой…

У себя дома – он раздел агента и обработал рану… как и все военные моряки, он умел это делать. И у него было дома все необходимое, начиная от йода и бинтов и заканчивая современными германскими антибиотиками. Чтобы агент, раненый в плечо выдержал боль, он дал ему стакан водки. Для местных, которым крепкое спиртное было недоступно – отличная анестезия.

Кость была не задета. По крайней мере, он на это надеялся. Он не был практикующим врачом, не имел дела с огнестрельными ранениями – но понимал, что это винтовочная пуля. Скорее всего – пуля от снайперской винтовки, вошла она спереди и прошла навылет. Он щедро засыпал рану антибиотиком, надеясь на то, что местные микробы не вынесут знакомства с передовыми достижениями германской биохимии. Как и местное общество – не выносило знакомства с западным образом жизни.

Когда он заканчивал перевязку – вошла мадам Ла, хозяйка дома, в котором он снимал целый этаж. Она несла в руке лампу и хотела что-то сказать – но увидев незнакомого мужчину в кресле, застыла.

– Мой друг попал в беду, мадам… – сказал Воронцов

– Да, да… конечно.

Мадам Ла поспешила удалиться – война здесь шла, как минимум двадцать три года и здесь не было принято интересоваться, кто и при каких обстоятельствах получил огнестрельное ранение.

Перевязав рану – капитан убрал медицинские инструменты в блестящий ящик из нержавеющей стали и закрыл его в столе на ключ.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он агента на французском

– Хорошо… – он выглядел разбитым, но был в сознании – я … жив?