Суперанимал Дашков Андрей

Парис был настоящим альбиносом. Он видел солнце лишь изредка – когда оно пересекало Стеклянные Меридианы в своем движении через небосвод, – но и этих кратких прикосновений жалящих лучей оказалось достаточно, чтобы он понял: его путь почти целиком пролегает в тени.

Яркие цвета не радовали глаз; зато он улавливал тончайшие оттенки серого. Серый был благороден и стилен. Цвет стали и серебра, цвет пепла и сырого мяса, цвет неба и волос, лишенных пигмента. Цвет мудрости. Парис не без оснований считал, что долгое странствие кое-чему его научило. Немногие могли похвастаться тем, что исходили весь свет вдоль и поперек – в буквальном смысле. Он замкнул непреодолимое кольцо не только в пространстве, но и в собственном сознании; измерил порочный круг существования. Он всерьез называл себя Последним Варваром вовсе не потому, что был примитивен, – наоборот, ему нравилось бесконечное многообразие Вселенной, которого больше не было. Единый Бог вместо богов, демонов и стихий – кому из древних такое понравится?

Он открыл, что замкнутый мир-тюрьма, как и костяная коробочка черепа, может вместить в себя безграничную ужасающую пустоту. Он нашел ответ только на один вопрос, но зато этот ответ отменил все остальные вопросы, смел их, будто пыль, будто истлевшие кости, будто варварские племена, уничтоженные цивилизацией Единого Бога – скучной, серой и безотрадной, как железный столб. Единый никому не оставлял выбора…

Это был закат, сумерки – и только бессмысленно сияли кривые зеркала упадка, отражавшие свет уже зашедшего за горизонт светила. По мнению Париса, одряхлевшему организму требовалось кровопускание. Он был бы не прочь увидеть, как свежая струя ударит из-под дряблой оболочки и смоет отравленное поколение, а заодно разбудит обленившихся и сонных богов прошлого…

Но ничего не менялось.

Все было просто: миллионы дорог впереди – все они оканчивались тупиками – и старуха смерть за спиной. Смерть настойчиво подталкивала в самое сердце жизни, но беда в том, что жизнь не принимала обратно своих однажды отвергнутых детей.

Парис ощущал себя изгнанником отовсюду. И брел по незримой пограничной полосе, не принадлежа целиком ни жизни, ни смерти. Воистину Последний Варвар! Ничто не радовало его по-настоящему, ничто не пугало до дрожи. Он не изведал любви, а ненависть казалась ему слишком патетической и не стоящей сил, затраченных на борьбу с пустотой. Да и все прочие чувства были чем-то вроде неестественных поз, в которых застыли стальные статуи, щедро разбросанные по пустыне.

Поэтому отверженные маги из оазиса Лесбос не вдохновили его. Он пользовался их прохладным гостеприимством, пока оно не наскучило ему. Парису было все равно, что делать и куда идти. Вдобавок его семя оказалось мертвым и не дало всходов. Он не слишком огорчился, презирая мерзкую плоть.

Когда отверженные предложили ему отправиться в густонаселенный оазис Джудекка и украсть девочку, чтобы заменить ею старуху, он согласился без долгих колебаний, не очень задумываясь над тем, что будет означать такая подмена. В конце концов, девочка – это ведь не голова новоявленного пророка-самозванца.

Когда-то ему даже нравилось выполнять щекотливые поручения. Он был наемником, шпионом и вором. Испробовал и менее почтенное ремесло. Например, достать голову пророка было очень и очень трудно. Он принес ее на блюде капризной дочери властелина оазиса Палестина, а что получил взамен? Ничего. Забвение. И тот оазис давно исчез, засыпан песками времени.

А сейчас начало было многообещающим. Его снабдили картой, объяснили, как ею пользоваться, и установили биологическую защиту. Он знал, что расплачиваться за временную неуязвимость придется потом – годами жизни, которой он не очень-то дорожил.

Его спутница была не против эксперимента. Он думал, что опасное приключение немного развлечет ее.

Но старуха не любила детей.

Конечно, у…

31

…И увидел вполне идиллическую картинку. На одном из диванов сидела Сирена с младенцем на руках (она была похожа на Мадонну со старого холста); ее рубашка была расстегнута, и голый розовый ребенок жадно сосал левую грудь.

Но это еще не все. Справа к моей женушке привалился счастливчик и даже положил ей голову на плечо. Судя по сладкому выражению его красивой, молодой и гладенькой рожи, он видел приятные сны. Менее всего он смахивал на мертвеца или лунатика.

Рядом валялись тряпки, в которые, очевидно, был прежде запеленут младенец. Парень тащил его в заплечном мешке – в туннеле я принял этот мешок за горб. Одежда похитителя была ничем не примечательна – обычное барахло из неисчерпаемого гардероба Его Бестелесности. Жетон и оружие отсутствовали.

Взглянув повнимательнее на эту троицу, любой задумался бы о некоторых неувязочках, однако я не из тех, кто любит складывать головоломки. Сирена прекратила петьи уставилась на меня так, будто увидела привидение. Думаю, на ее месте я бы тоже слегка удивился. Несколько секунд мы молча рассматривали друг друга.

Руки и ноги Сирены выглядели страшновато – вспаханное зубами мясо. Кровь запеклась, но я хорошо представлял себе, чего стоило ей малейшее движение. Теперь мы поменялись ролями, и я испытывал мелкое мстительное удовлетворение – ведь эта чертова кукла не так давно бросила меня, раненого, на произвол судьбы!

Тем не менее я не сомневался, что она и сейчас опасна. Сирена выстрелит, если сочтет меня наживкой ЕБа. По части муляжей Его Бестелесность был большим мастером… Мой взгляд то и дело соскальзывал с ее лица и падал на нашего ребенка… Нашего?!. Я попытался получше присмотреться. Черт подери, разве можно определить черты этого маленького сморщенного личика? Младенец показался мне старым карликом, отогревающимся на груди у девы, – чем не библейский сюжет? Глядя на сосущего детеныша, я ощутил новый приступ голода – настолько сильный, что закружилась голова, – и чуть ли не зависть. Ого! Эдипов комплекс наоборот. Какая пища для насмешек ЕБа!…

Мысли разбегались; это мешало проследить всю цепочку: украденный младенец – снятый Турникет – раздваивающийся коридор – счастливчик – нулевая горизонталь – адский поезд… Что дальше?

Я знал, что дальше. Надо вести себя так, словно ничего особенного не произошло. В этом спасение от безумия, которое, возможно, уже поджидало меня в гудящей тьме за окнами – летело, неузнаваемое и леденящее, рядом с вагоном и представляло собой вполне реальную угрозу…

Я подошел к Сирене и, несмотря на направленный мне в живот ствол, влепил ей пощечину.

Наверное, я совершил единственно верный в данной ситуации поступок. Проявил здоровый мужской шовинизм. Во всяком случае, ее это убедило. Она поверила в то, что я – это я. «За что?» – спрашивал ее умоляющий взгляд. Я еще не придумал, что делать с парнем, поэтому сначала объяснился с нею. Очень коротко.

– Больше так не делай, – предупредил я ласково, наклонившись к жене и дотрагиваясь до почти лысой головки нашей девочки. – А про нее ты подумала, тупая стерва?

Жадное непрерывное сосание казалось каким-то механическим бессознательным движением, обреченным на однообразное повторение подобно биению сердца. При этом дитя спало так же крепко, как счастливчик. И на обоих не было ни царапины. Это казалось сверхъестественным. Я ни секунды не верил в то, что парню просто повезло. Он знал некую тайну, секрет неуязвимости. И хотя бы ради этого стоило сохранить ему жизнь. Пока.

Я разорвал тряпки на полоски и связал парню руки за спиной. Для этого пришлось сбросить мерзавца на пол, но он не проснулся и даже легкая тень не омрачила благостного выражения на его роже. Он был совершенно расслаблен. Если бы не дыхание… Я сомневался, что он вообще когда-нибудь проснется. Теперь ни в чем нельзя быть уверенным.

Я принюхался. Этот странный парень пахнул, как младенец. И это был его собственный запах, а не приобретенный в результате тесного контакта с Сиреной.

Заодно я обшарил его карманы. Нашел колоду карт – примерно таких, какими гадает старуха из оазиса Дельфы, – немного жевательной дряни в плоской металлической коробочке и связку ключей необычной формы. Вот и все. Ничего похожего на оружие. Я и раньше подозревал, что дуракам везет, но не до такой же степени! А везет ли самоубийцам? Скоро проверим…

Гораздо больше меня беспокоила судьба девочки – если, конечно, это вообще наша девочка. Я не стал выяснять пол младенца прямо сейчас. Сирена вела себя странно – словно все, кроме питания сосунка, потеряло смысл – и намертво вцепилась во вновь обретенное сокровище. Ее черные глаза настороженно следили за каждым моим движением. Откровенно говоря, я никогда не думал, что Сирена может превратиться в обузу, но сейчас все выглядело именно так.

– Не задуши ее, идиотка, – буркнул я и отвернулся.

Поезд начал…

32

Следующая станция оказалась сумрачным гротом; по платформе стелился густой зеленоватый туман, а сверху, из темноты, свисали перевернутые шпили с неподвижными флюгерами в виде плоских человеческих фигур. Однако, присмотревшись, можно было заметить, что фигуры не вполне человеческие.

Пока поезд тормозил, наше замедляющееся движение очень напоминало полет во сне. Давненько мне не снилось ничего подобного, но ощущение запомнилось навсегда. Полуобморочное от агорафобии скольжение между жестяными фигурами, словно сплющенными небытием; и сам я – уродливая, черная, слишком тяжелая птица, летящая в поисках утраченного гнезда…

В глубине грота что-то мерцало. Когда изменился ракурс, я внезапно узнал Маятники Лимба, которые кромсали пространство своими сверкающими безжалостными плоскостями в неизменном, всегда неизменном ритме. Я впервые видел их уходящий в бесконечность ряд с другой стороны, как бы с изнанки. Значит, их были тысячи, если не десятки тысяч! А ведь там, на второй горизонтали Монсальвата, людей, сумевших преодолеть восемь маятников, можно было пересчитать по пальцам одной руки. В Лимбе проходили специальную подготовку и тренировались мастера Гильдии убийц. Рядовые члены сдавали экзамен на зрелость с риском для жизни.

До девятого Маятника дошли двое. Один из них был уже мертв.

До десятого не дошел никто.

Лично я не добрался бы и до пятого, не говоря уже о Сирене с детенышем. Поэтому не было ни малейшего смысла вылазить здесь. Мы сидели и молча ждали, пока закроются двери и поезд отправится дальше.

Вскоре девочка перестала сосать молоко и теперь просто спала. Наконец-то я приложился к другой груди Сирены. Она тоже была зверски голодна, и чуть позже мне пришлось поделиться с нею своим протеином. Никакого секса, только взаимная услуга.

Я опять становился зависимым и уязвимым. Куда денешься от круговорота веществ, в котором все мы – лишь питательная смесь на костях! У меня было немного времени, чтобы подумать об этом. Я прекрасно осознавал собственную ограниченность и обреченность. Подозрение относительно тотального искажения и даже извращенности давно не покидало меня. А что вообще осталось неискаженным здесь, в этих норах, кроме пугливых призраков счастливого прошлого, прячущихся в наших мозгах, кроме маленьких, отторгнутых и больных частей нас самих?

Я часто ощущал себя конечностью, отделенной от тела, которая все еще судорожно подергивается, но связь с управляющим разумом уже непоправимо нарушена и смысл движений утрачен. Отрубленная рука мучительно пытается «вспомнить» (а вспоминать-то нечем!), зачем она, например, держала оружие и против кого это оружие было обращено. Или взять еще меньше – отрезанный палец. Просто так, по недоразумению. Несчастный случай. Всего лишь палец. Что он без тела!

Где мое тело? Где мое настоящеетело?! Скажи мне, ЕБ, хотя бы, где спрятана моя погубленная душа?…

Мы с Сиреной – два мизинца в стеклянной банке. Два мертвых страшных мизинца…

33

СНЫ ОБОРОТНЯ: СПУТНИКИ ЖИЗНИ

Конечно, у каждого был зловещий спутник – но не обязательно злой. Понять, кто из двоих является смертью, было не так-то просто. Однажды Парис встретил парня, которого сопровождал черный пес. Молодые люди сразу почувствовали взаимную симпатию. Парис когда-то любил похожего юношу в Илионе…

Выяснилось, что им по пути и у них много общего. Они проговорили до глубокой ночи. Парис решил, что наконец нашел родственную душу. В парне угадывалось что-то надломленое, даже трагическое. Еще бы – ему не повезло с сопровождающим. Четвероногая тварь была на редкость уродливой и свирепой. Казалось, никто и ничто не может справиться с нею.

Однако наутро Парис обнаружил черного пса околевшим, а парень бесследно исчез.

Он завидовал тому псу. Он видел стариков, которым достались в спутницы красивые юные девушки; иногда попадались парочки – мужчины и женщины более или менее подходящего возраста, которые выглядели как счастливые любовники, созданные друг для друга. Эти демонстрировали полное слияние и взаимопонимание, невозможное между людьми.

Но имела ли значение степень близости, психического сродства? Кажется, нет. Смерть могла отстать на шаг или десять тысяч шагов, однако в решающий момент всегда оказывалась рядом, за левым плечом…

34

Старуха с черным лицом вошла в вагон на следующей станции. Она надолго избавила меня от праздных и саморазрушающих мыслей. Перед ее появлением я сделал небольшое открытие. Вообще-то за одну поездку я повидал больше, чем за годы прошлой жизни.

Вагон остановился у края темной с фиолетовыми прожилками платформы, которая напоминала карниз, выступающий на большой высоте из гряды металлических гор. (Я мог судить об этом, потому что видел пейзажи целой горной страны – и там, на неприступных скалах, виднелись прочные и угловатые человеческие логова. Его Бестелесность тоже называет их замками. Этого я не могу постичь. Замок, вид снаружи? Целые миры, вложенные друг в друга? Абсурд. Так же трудно было понять ЕБа, когда он толковал об «атомах», «частицах» и «вакууме». Выходило, что все состоит из… пустоты!)

Открылись двери, и я сразу почуял запах – он был как огромная темная волна, накрывшая меня с головой. Волнующий, насыщенный, сырой аромат. Он будоражил застоявшуюся кровь. Возможно, так пахли листья и трава – живая зелень, шумевшая в ночи под натиском ветра. И еще мокрая земля – субстанция, которая казалась мне черной плотью, ежесекундно рассыпающейся в прах, но странным образом хранящей в себе неуничтожимую жизнь.

…И была арка, громадная, как затвердевший горизонт, под которым четыре направления сжимались в одно. В тусклом свете, падавшем с платформы, можно было увидеть буквы, которые составляли надпись: «Silencio». Я не знал, что она означает, но Сирена еле слышно произнесла:

– Молчание.

О да, здесь пропадала всякая охота разговаривать. (Может, потому и ЕБ помалкивал?) Только движение воздуха порождало бессмысленные вкрадчивые звуки. Впрочем, тут были места, куда не проникал даже ветер. Потоки воздуха огибали их стороной, образуя серые медленные смерчи. Пелена времени становилась здесь зримой. Каждое из этих мест, накрытых незримым колпаком, хранило в себе загадку.

Я вдруг понял, где нахожусь. На кладбище. Среди склепов Безымянных – холодных хранилищ мертвых тел. Тех, которые избежали Геенны.

В эту минуту появилась старуха. Она вышла из-под арки, и за нею, пронзительно скрипя, закрылись створки решетчатых ворот. На них неподвижно сидели совы. Не знаю, были ли птицы живыми, но их огромные глаза казались пятнами светящейся влажной желтизны.

Прошаркав по вагону, старуха наклонилась над счастливчиком и запечатлела у того на лбу нежный, почти материнский поцелуй. Парень заворочался во сне, но не проснулся. Даже я содрогнулся от омерзения, когда старушечьи губы коснулись его лица. Это было похоже на проклятие сказочной ведьмы, от которого можно в одночасье превратиться в дряхлого больного старика. (Я уже и забыл, когда в последний раз Сирена нашептывала мне сказки. Как хорошо нам бывало вдвоем в нашем уютном логове!…)

Однако с парнем ничего не случилось. Он сохранял пока цветущий вид и тихо сопел в свои две дырки.

Старуха мазнула взглядом по Сирене. Они смотрели в глаза друг другу всего лишь какое-то мгновение, но я вдруг почувствовал себя лишним. Вернее, низшим.

Между ними явно что-то было. Между старухой и женщиной, которые прежде не могли встречаться, существовала какая-то необъяснимая связь. Я уловил только слабый намек на это. Сирена едва заметно улыбнулась, приподняв уголки губ. Улыбка получилась настолько мимолетной, что посторонний ничего не заметил бы, но я знал жену много лет и досконально изучил ее мимику. Она выражала лицом гораздо больше, чем могла выразить словами. Речь – не самое лучшее средство, вот что я хочу сказать.

И тогда холодные мурашки побежали по моей спине от ее улыбки. Тень предательского заговора коснулась разума и погрузила его в темноту. Вероятно, ЕБ снова обманул меня, как обманывал и кормил ложью долгие-долгие годы. «А непримиримых заперли в Монсальвате…»

Сморщенное лицо старухи по-прежнему было непроницаемым. Я понял, что вряд ли с ней можно о чем-то договориться. Эх, почему я не гильдиер? Насколько все было бы проще! Оставалось бы только слепо и точно исполнять Кодекс Бесчестия. А жетон избавил бы от сомнений и от чувства вины. Говорят, если приложить его к черепу и нажать на крестовидный Символ Чистоты…

Я поспешно отбросил праздные мысли, затягивавшие в болото бессмысленной жалости к себе. Лучше попристальнее приглядывать за старухой и Сиреной, чем думать о могущественных амулетах, которых нет, и о том, что кому-то в этой жизни повезло больше. Эти две сучки успели снюхаться за моей спиной. Что ж, может быть, тогда поставить на счастливчика? Хорошо, что я не прикончил его сразу.

Перегон показался мне чрезвычайно длинным. Наверное, все дело было в присутствии этой зловещей старухи. Прежде всего, она оказалась стерильной. Ничем не пахла, будто изображение. Ее безразличие и молчание странно действовали на меня – странно и не менее сильно, чем какая-нибудь гнетущая песня Сирены. Я закрывал глаза, и становилось еще хуже. Я не мог представить себе лицо старухи. В том направлении, где она находилась, сгущалось темное облако и закручивалось в спираль с одним бесконечно сжимающимся витком. Эта воронка пожирала пространство и постепенно всасывала меня… Я открыл глаза.

При очередном резком торможении я наклонился вперед. Старуха, похоже, ничего не знала об инерции. Она встала, склонилась над счастливчиком и небрежно потрепала того по щеке своей уродливой ладонью.

Парень проснулся мгновенно. Я впервые видел, чтобы от оков Сирены избавлялись с такой легкостью. Теперь я окончательно уверился в том, что счастливчика хранит высшая сила. Может, старуха и была воплощением этой силы, посланницей Его Бестелесности. Я уже не ждал «призов», но как насчет знамений – хороших или дурных? А что, это было бы вполне в Его духе – извратить апокрифических ангелов, сделать из них старых, хромых, бескрылых и уродливых существ, вдобавок женского пола.

И почему-то я был уверен, что эта шутка не последняя. ЕБ, ну почему Ты помогаешь кому угодно, только не мне? В чем я провинился перед Тобой?…

Отклика я, конечно, не ждал. У орудия не спрашивают, хочет ли оно, чтобы им долбили стену. Просто мне попалась стальная плита толщиной в жизнь, вот и все.

…У парня были серые глаза с голубоватым отливом, нагло блестевшие, словно только что отлитые серебряные пули. Ему понадобилась всего секунда, чтобы оценить обстановку. Меня он, кажется, не принял всерьез. Мне оставалось ждать удобного момента, чтобы убедить в обратном его, а заодно и всю эту компанию.

Старуха проковыляла к двери. Сирена, не сказав мне ни слова, двинулась вслед за нею. Ребенок на руках лишал мою благоверную реальной возможности обороняться. Но даже если бы она по-прежнему была в своем уме (в чем я сомневался), я все равно не бросил бы ее. Точнее сказать, не бросил бы их.

Старуха вышла из вагона первой. За нею счастливчик. Прямо от платформы тянулся в темноту узкий и прямой металлический мост с поручнями. По виду – типичная ловушка типа «кишка», в которую не сунулся бы добровольно даже ребенок. Я ступил на мост, не очень задумываясь над тем, что сделал свой выбор – и другого шанса скорее всего не будет.

Эта станция на первый взгляд была ничем не лучше прочих. И даже хуже. Под мостом разверзлась пропасть, и откуда-то с огромной глубины доносился приглушенный скрежет, словно Зверь из Геенны двигал челюстями… Поезд умчался, обдав нас сухим ветром. По пустой платформе с шелестом пронеслись обрывки черной пленки. Что-то шевельнулось в моей памяти. Ветер… Летящие рваные пятна… Потоки воды, льющейся сверху… Животворящие дожди… Мучительно неуловимые образы ускользнули.

До сих пор я всегда ходил по замку только в одиночку или в паре с Сиреной. Теперь оказался замыкающим в четверке и понимал, что никому из троих доверять нельзя. При этом я был единственным, кто мог в случае внезапной угрозы воспользоваться пистолетом.

По мере нашего движения по мосту скрежет сменялся то бесполыми воплями отчаяния, то мертвой тишиной. Мороз продирал по коже, когда я думал о неприкасаемых, возможно, корчившихся на дне пропасти без всякой надежды выбраться когда-нибудь на верхние горизонтали (на большее не хватало фантазии). Но с чего я взял, воображая это, что им хуже, чем мне?

В конце концов даже призрачный свет с платформы стал неразличим, и мне пришлось ступать на ощупь, цепляясь за поручни и прислушиваясь к дыханию и шагам Сирены. У нее был привычный запах, и я точно знал, что сейчас она не испытывает страха. Никогда не находил ничего хорошего в слепой покорности. Моя самка больше не принадлежала мне.

Один раз я чуть не наткнулся на нее и прошептал в густые волосы:

– Дай мне ребенка, я понесу.

Вместо ответа она тихонько запела «Дочь дьявола» надтреснутым старческим голосом. От этого голоса у меня по телу прошла ледяная волна. Вспомнив о судьбе прелюбодея, я предпочел держать свой пах подальше от ее смертельно опасного «хвостика» и отстал на несколько шагов.

Если старуха послана с целью заманить нас в ловушку, то теперь было достаточно в любой момент обрушить пролет моста. Я мог лишь догадываться о том, что находилось по обе стороны от меня, а также снизу и сверху. Существовали сотни способов избавиться от «гостей». Но интуиция подсказывала другое: встреча была предопределена, и убийство не оправдывало столь сложной комбинации. Правда, оставалось еще жертвоприношение. Кто знает, каковы ритуалы на этой горизонтали! Тут могли обитать непредсказуемые извращенцы…

Вскоре я почувствовал чье-то присутствие за своей спиной. Незаметно проскользнуть мимо меня не мог никто из троих, шедших впереди, – поручни тянулись параллельно на расстоянии, лишь немного превышающем ширину бедер. Я имею в виду, конечно, пышные бедра Сирены… А запах? Тут я понял, что вряд ли почуял бы старуху, если бы той взбрело в голову совершить дурацкий акробатический трюк, чтобы подобраться ко мне сзади.

Я пережил несколько неприятных минут, пока рядом продолжалась непонятная возня. ОНО стонало и издавало хлюпающие звуки. Временами мне казалось, что я различаю то ли жалобный, то ли сочувственный шепот. Я невольно ускорил шаг, даже не пытаясь преодолеть наваждение. Оставалось ждать, пока оно исчезнет само по себе.

Слаборазвитое воображение было моей сильной стороной и не раз спасало от кошмаров. ЕБ часто использовал подобные штуки в сочетании со своими ловушками и «призами» (потусторонние голоса, звучавшие в темноте, специфические запахи и фантомы), однако я не был уверен, что по-прежнему нахожусь во владениях ЕБа.

Кощунственность этой мысли не сразу дошла до меня. До сих пор я считал Его владением и свой собственный мозг. Привык считать. Все, что я умел, все, что я знал или мог себе вообразить, было внушено Им. Он был хозяином в полном смысле слова, квинтэссенцией любви и ненависти. И вот теперь я чувствовал себя так, словно был предоставлен самому себе. Означало ли это, что я начинаю понемногу избавляться от Его всепроникающего влияния?

Я знал по опыту: если принимать все, что Он посылает, как должное, то в определенный момент наступает безразличие. И тогда возникает странное состояние неуязвимости. Пророк Пантера называл это «плыть по течению». Наверное, я был его лучшим учеником…

Только мое бьющееся сердце да еще шаги отмеряли безразмерное время. Наконец тьма выдавила из себя слабенькое сияние, как сок гнилого плода. Мертвенный серый свет, обладавший скорее свойствами дыма, медленно всплывал, словно из глубины пропасти поднимался рой мерцающих бабочек. В нем было что-то искусственное, извращенное и зловещее – я вдруг заметил, что наши «тени» стали самыми яркими пятнами.

И все же это лучше, чем непроглядный мрак. Далеко внизу сделался различимым огромный и безграничный лабиринт, простиравшийся во все стороны сколько хватало глаз. Только прямые углы, мрачное чередование серых плоскостей, на каждой из которых человек показался бы исчезающей точкой. Но там не было ничего живого.

Мост, по которому мы шли, тянулся безо всяких опор на невообразимой высоте. Кое-где были видны скрещивающиеся линии – стальные спицы, вонзавшиеся в здешний горизонт. Я поднял голову – вверху тоже оказался перевернутый лабиринт, может быть, зеркальное отражение нижнего.

Никогда – ни до, ни после – я не мог представить себе более мертвого и абстрактного места. Даже абсолютная пустота казалась понятнее. В этом противоестественном ландшафте было что-то по-настоящему пугающее, гораздо более страшное, чем монстры и предсмертные видения жертв. Ловушка, в которой цепенело воображение, а воспоминания причиняли только ненужные мучения. Я будто рассматривал при громадном увеличении ячейки высохшего мозга. Или это было воплощением какой-то чудовищной топологии? Бессмысленно гадать. На изнанке реальности невозможно пробыть долго. Все происходило наяву. Вероятно, явившись сюда вслед за старухой, я обрек себя на голодную смерть.

Потом раздался далекий звон колокола. Невыносимо низкий звук еще не успел умереть, когда новый удар реанимировал его – и пытка для ушей продолжалась. Я морщился, пока мозг плодил призраков. Свет дрожал – иного слова не подберу; ритм этой дрожи, навязанной извне, подчинял себе мое восприятие. Три силуэта впереди меня то исчезали, то возникали снова. Затем появился еще один – неподвижный.

Вначале я принял его за ребенка. Он сидел посреди бесконечности, свесив коротенькие ножки в пропасть и опираясь ручками на поручень. Старуха равнодушно прошла мимо; счастливчик тоже не обратил на него внимания. Излишне говорить, что Сирена была всецело поглощена своим дитем и топала за теми двоими будто на поводке.

Колокольный звон внезапно оборвался. Последний удар был очень громким. У меня заложило уши, зато свечение стало ярким и ровным, а в голове немного прояснилось.

Оказалось, что на мосту сидит карлик ростом с пятилетнего мальчика, одетый в нелепый разноцветный комбинезон. У него было взрослое морщинистое личико, обладавшее незаурядной подвижностью. Позже я увидел, как он строит злобные гримасы. Это была издевательская и совсем не смешная пародия на человеческую мимику.

Я остановился рядом с ним и спросил:

– Что ты здесь делаешь?

Он медленно повернул голову. Одна сторона его лица выглядела удивленной, другая откровенно насмехалась надо мной. Потом он процедил тонким скрипучим голоском, который царапал слух:

– Я снюсь тебе, придурок.

Я недолго думал.

– Тогда исчезни.

Он покачал головой и зачем-то показал мне отставленный средний палец.

– Не выйдет, дядя. Так просто от меня не отделаешься.

– Проверим? – Я навел на него пушку.

Он замахал кривыми ручками в притворном испуге. Мне показалось, что он вот-вот потеряет равновесие и свалится в пропасть, но он каким-то чудом удержался на краю моста. И не переставая болтал ногами.

– Но-но, кретин, смотри не застрелись! – предупредил он. – Я – это ты в здешней тюрьме. Отбываем пожизненный срок. Должен заметить, что я тоже от тебя не в восторге. Ну и местечко ты выбрал!

– Я выбрал?!

– Ну конечно. А кто же еще, мать твою? Думаешь, эта старая стерва еще способна завести куда-нибудь или заставить кого-нибудь потерять голову? Посмотри на нее. Кто на такую позарится? Разве что полный идиот.

– Я знаю как минимум двоих.

– Эти не в счет. Они же спящие.

– Разве?

Я повернул голову. Старуха остановилась и теперь наблюдала за нами с расстояния в несколько шагов. Сирена кормила грудью ребенка. Счастливчик с улыбкой озирался, изучая однообразный лабиринт. Спящие? Не знаю, не знаю. Все это было слишком сложно для меня. Как бы не оказаться в роли дурачка.

Я присел рядом с карликом и спросил, подыгрывая ему:

– И когда это закончится?

– Ох, дядя, с тобой не соскучишься. Откуда мнезнать, ЕБ бы тебя побрал! Кто кому снится, я спрашиваю?

– По-моему, ты – мне.

Он терял терпение.

– Слушай, кретин, ты можешь заставить это исчезнуть?

– Что?

– Вот это! – Он ткнул пальчиком в верхний лабиринт, затем в нижний. Затем в старуху. Затем в меня.

– Самоубийство?

Он задрыгал ножками, словно от смеха, но личико его налилось невероятной злобой.

– Ты куда шел?

– Туда.

– А я?

– А ты сидел тут.

– Зачем?

– Потому что ты мне… Тьфу! – У меня возникло сильнейшее желание столкнуть его с моста и посмотреть, что из этого выйдет.

По-моему, он это понял. И ухмыльнулся.

– Смотри вниз, дядя.

Я послушно глянул вниз. При всматривании в лабиринт начинала кружиться голова. Что-то там было, проступало, как фрагменты мозаики, – и ускользало, оставаясь неуловимым. Я уже говорил, что глубина была просто пугающей, но помимо этого пропасть переворачивала все мои представления о горизонтах, демонстрируя вертикальную протяженность мира. И в ней сияли огни. Невероятное количество огней. Я вдруг увидел их и поразился тому, что не замечал раньше.

Они были похожи на звездные скопления в зоне Стеклянных Меридианов, однако я сразу понял, что это не звезды. Среди россыпей неподвижных огней мелькали цепочки бегущих. Кое-где они образовывали более или менее правильные фигуры, а также выстраивались в ряды. Лабиринт стал полупрозрачным, будто исчезающий скелет реальности. Острова искусственного света, открывшиеся подо мною, омывались океаном тьмы и были заключены в гигантскую металлическую раковину.

Вдруг до меня дошло, что это такое. Город, многомиллионный город. Один из тех погибших городов, что описаны в Новейшем Завете. Метастаз смертельно больной цивилизации…

Внезапно огни начали гаснуть.

– Эй, что происходит? – спросил я у карлика.

– Он исчезает. Ты же этого хотел!

– Хочешь сказать, сон закончился?

– Идиот! Он действительноисчезает!

Как он мне надоел! Но до меня еще не дошло, что взывать к логике бесполезно. Надо было выбросить свой разум в пропасть, разверзшуюся подо мной. Чуть позже я нашел отличный способ сделать это.

– Скажи хотя бы, что это такое? – закричал я, ударив ногой по металлическим перилам.

– Эй, дядя, не ломай памятник, – строго сказал карлик. – Это Мост Вздохов.

– Куда он ведет?

– Безразлично. Ты будешь идти всю свою жизнь и умрешь раньше, чем придешь куда-нибудь.

– Что же мне тогда делать?

– Прыгать с моста, – посоветовал карлик и тут же показал пример, подтверждая свои слова действием.

Я не успел его схватить. Он ловко проскользнул между прутьями перил и полетел вниз. При этом он дико хохотал и кривлялся. Я смотрел на его уменьшающуюся и стремительно стареющую фигурку, пока она не превратилась в скелет, в пятнышко, в точку…

А затем я прыгнул вслед за ним…

35

СНЫ ОБОРОТНЯ: ОТЫГРАННАЯ ВЕЧНОСТЬ

Еще во время своего первого перехода через Железную пустыню он пристрастился к картишкам. А чем еще было заниматься долгими холодными ночами, особенно когда отключались звезды? Оставалось только найти воронку газовой горелки и коротать ночь при голубоватом свете за игрой со старухой. Та никогда не жульничала, это верно, но играла прекрасно, и чаще он оставался в дураках.

Как-то раз, в приступе черной меланхолии, он предложил старухе играть на дни его жизни, думая, что таким образом можно победить тоску и заполнить пустоту. Напрасно он так думал. Тоска всего лишь приобретала омерзительный траурно-коричневый оттенок с багровой каймой приближающегося безумия по краям…

Кроме того, он знал не так уж много игр для двоих, и вскоре они наскучили ему. Три колоды были затрепаны и истерты до дыр, а достать новую оказалось непросто. Последнюю, с порнографическими картинками, он приобрел в лавке одноногого старика, отдав взамен четыре дыхания. За стариком присматривал говорящий ворон. Собственно, ворон и назначал цену, а старик только согласно кивал и ухмылялся.

Вообще-то Парис предпочел бы что-нибудь поскромнее и менее возбуждающее, чем голые красотки из оазиса Земля, но выбора не было. Как ни странно, с новой колодой дела пошли немного лучше. Он отыграл у старухи девять тысяч лет. Это удовлетворило его, хоть он и не знал, что будет делать с такой прорвой времени…

36

ФРАГМЕНТЫ ПАМЯТИ: ЗАМОК

Замок был огромен. Замок был прекрасен. Идеальное место для хранения многовековой тайны. Здесь могло произойти все самое лучшее и все самое худшее.

Замок был стар. Замок был юн. Если уметь смотреть, сквозь древнюю кладку проступало нечто более прочное, чем слежавшаяся крупа секунд. Безвременье стало утешением. Замок выглядел как часть планеты – то ли молочная железа для вскармливания младенцев новой, жизнеспособной расы, то ли злокачественная опухоль на ее дряхлеющем теле. Остров, пребывающий неизменным в непоправимо текучем мире; на нем будто почила благодатная тень ускользнувших за горизонт облаков. Затерянный храм, погруженный в жутковатую тишину…

Немало других сравнений пришло в голову Лоуну, пока он рассматривал замок из окна экипажа (между прочим, настоящего конногоэкипажа – вначале он расценил этот штришок как чистейший выпендреж турагентства). Дез сидела рядом, явно ощущая его тихий восторг, но молчала и только улыбалась. По мнению Лоуна, ее улыбка была в тысячу раз загадочнее, чем пресловутая улыбка Моны Лизы, ведь Мона Лиза, кажется, никого не убивала. А Дезире проводила на тот свет многих…

Но к чему эти печальные мысли? Перед ним было чудо старинной архитектуры, окруженное упадочным орнаментом послевоенной послеприроды…

37

Я летел вниз, и лабиринт подо мной неуловимо менялся, но скорее всего менялось мое восприятие. Пространство распадалось на фрагменты, как ничем не скрепленная мозаика, а осколки сжимались и превращались в мельчайшие капли тумана. Этот туман и был реальностью – плотной, липкой, искаженной до нераспознаваемости, тормозящей мой полет. Вскоре я уже не мог понять: то ли я падаю сквозь него, то ли новая волна галлюцинаций омывает мозг.

Зашевелился потревоженный Оборотень…

Поднимая голову, я «видел» темные силуэты, летевшие вслед за мной: Сирену, старуху, счастливчика. Дьявольщина, я не мог поверить, что потащил за собой к смерти или просветлению и своих призрачных спутников! Или они тоже прыгнули с моста? Или это я – призрак?! Что ж, посмотрим, кто исчезнетпервым…

«Туман» начал рассеиваться, вернее, расслаиваться. В нем образовывались чередующиеся темные и светлые участки; все это напоминало… ну да! – горизонтали, которые я видел будто с огромного расстояния, проносясь мимо.

Но вот они ближе, ближе… «Туман» превратился в росу, щедро покрывшую безжизненную изнанку: в каждой капле сверкала расколдованная реальность.

Моя родина… Я вернулся. Монсальват… Я узнал тебя. Ты был устроен намного сложнее, чем воображал раньше мой скудный ум. Не могу сказать, что ты был бесконечен: я слишком ничтожен, чтобы судить об этом. Но зато ты показал мне свое прошлое (или будущее?). Оно вместилось в мою коротенькую жизнь. Я понимал, что не каждому дано прикоснуться к тайне вечности. И что это было на самом деле: проклятие или дар?

По мере своего замедляющегося падения я замечал изменения, которые позволяли воочию судить о том, что мир стареет. Меня будто выдернули из потока времени, и я смотрел на все со стороны. Жизнь проходила мимо…

Вещи выглядели архаичными, древними, искаженными; интерьеры замка становились все более причудливыми, но сама обстановка ветшала, словно разъедаемая раком плоть или одежда, которую носили слишком долго. Возникало странное и жутковатое ощущение, что мы не только спускаемся в какой-то беспредельный лабиринт пространства, лишенный тупиков, но и погружаемся в глубины истории, пронзаем ее слоеный пирог со слишком большой скоростью и в запретном направлении. Да – слишком быстро, чтобы не ожесточилось сердце. Когда видишь бесцельность и тщету всех усилий, поневоле становишься циником.

Это путешествие вспять порождало галлюцинации: я начинал «видеть» тени – не настолько плотные, чтобы до них можно было дотронуться, однако достаточно густые, чтобы наполнить кажущуюся пустоту призрачной безмолвной жизнью. Отсутствие запахов усиливало чувство отстраненности; я будто разглядывал своеобразный «гербарий», в котором хранились «засушенные» и выхолощенные эпохи, лишенные подлинной остроты и вкуса существования. Это было только подтверждение нашего отчуждения, которое произошло так давно, что о нем забыли. Где-то позади осталась развилка; некогда разошлись пути – и горстка отщепенцев побрела по узкой тропинке в ад, а человечество… Лично я не знаю теперь, куда оно делось.

Так вот – тени. Люди в причудливых одеждах разгуливали по замку; иногда мы заставали их в те минуты, когда они считали, что свидетелей нет, – и, как всегда, их занятия были просты: любовь, насилие, убийства. И мелькала сталь ножей, и текла кровь, и умирающие разевали рты в беззвучном крике, и тела любовников содрогались в экстазе, и новые существа в муках появлялись на свет…

Некоторые горизонтали были в этом смысле наиболее характерными: изысканнейшее оружие, роскошные доспехи, сложнейшие костюмы мужчин и женщин, тончайшие искусства, вершина совершенствования ремесел и разврата, непревзойденное лицемерие жрецов. Там же я впервые увидел лошадей и собак в движении, а также прекрасных золотых и пятнистых единорогов.

Но попадались места, которые казались мне смутно знакомыми, хотя я не бывал там прежде (а как насчет Оборотня?). Я видел Висячие Сады и Стеклянную Струю, Черный Обелиск и Падающую Башню. Горбатый уродец с труднопроизносимым именем предлагал мне совершить экскурсию по Собору Какой-то Матери. На рынке торговали мясом грифонов, а сфинксы охраняли Триумфальную Арку. Косматые люди и собаки бродили среди обледеневших пирамид…

Ниже этих горизонталей начиналось то, что показалось мне явным упадком. Получается, все зависит лишь от точки зрения. Но иногда, будто в сумбурном сне, где перемешиваются все времена и все события, я снова попадал в места, знакомые с детства. Родина? Я не знаю, что это такое. Особенно если червь сомнения гложет с утра до вечера – пока открыты глаза. Они замечают едва уловимые искажения, и уже не знаешь: то ли тебе изменяет память, то ли ЕБ подсовывает очередную подделку. Тогда и впрямь начинаешь верить, что мимо проскользнула целая жизнь.

Например, я нашел наше убежище. В углу валялся пустой рюкзак Сирены, но не было ее запаха. Я же говорю: проклятый гербарий! Я отправился поглядеть на прибор. То, что я увидел, было необъяснимо, но уже не удивляло меня. В зеленом окошечке сияли значки: «+25 °C». Я двинулся дальше.

Паломники с пятой горизонтали так же упорно рисковали жизнями, пробираясь к Стене Плача, где их подстерегали идолопоклонники и воры. Все было по-прежнему. Если не считать того, что теперь в Стене были замурованы останки тех, кого ЕБ объявил «святыми»…

Так, в подглядывании за вечностью, проходило мое время. И я вдруг понял: все наше существование – лишь недолгий переход по Мосту Вздохов, соединяющему рождение и смерть. Счастливчиком можно считать того, кто бредет по нему в безмятежном неведении, поглядывая по сторонам, постреливая в стремительных птиц зарождающегося страха и поплевывая с моста вниз – в мутные воды жизни. Разумеется, в фигуральном смысле. Мост закрыт со всех сторон; самое смешное, что совершить самоубийство, бросившись с него, весьма затруднительно, если вообще возможно. Так что у счастливчика есть все основания для приподнятого настроения. Невидимые палачи не нарушают его безмятежности до самого конца и часто избавляют от мучительного осознания происходящего.

Меньше повезло другим, тем, которым способ казни известен с самого начала, – эти бредут медленно и печально, истерзанные невыносимыми пытками, но пытки продолжаются и на мосту. Колпак, надетый на голову, мешает приговоренным видеть ускользающую красоту мира; ужасные призраки рождаются в искусственной темноте; тяжелые ржавые кандалы затрудняют шаг; позади тянется кровавый след… Для этих все равно: что колпак, что небо – дырявый старый таз, сквозь дыры в котором проникает запредельный «божественный» свет, намек на то, чего здесь не было, нет и не должно быть…

38

И под конец был какой-то совсем глухой тупик истории; был безлюдный город, и были стены, и был глубокий портал, и была дверь в стене. Над дверью болталась вывеска: «Земная лавка». Не колеблясь, я вошел.

Внутри горела единственная тусклая лампа. В полумраке виднелась стойка, а за нею – лысый старик. В глубине – множество полок, заставленных обычными и не вполне обычными предметами. На жердочке сидела большая красивая птица с загнутым клювом. Похожих пташек я видел на картинах. Кажется, ЕБ называл их попугаями.

– Что тебе нужно? – без обиняков спросил хозяин лавки.

– А что у тебя есть? – осторожно ответил я вопросом на вопрос, подозревая в старике плута наподобие карлика.

– Могу предложить два билета на ковчег. Каюты первого класса. Двухнедельный тур с заходом в Атлантиду. Где твоя пара?

– Какой еще ковчег?

– Разве ты не слышал: «Непримиримых заперли в Монсальвате и отправили куда подальше»? Так вот, есть шанс вернуться…

– Где ты прочел это, старик? – спросил я, стараясь держать себя в руках. И сдержатьОборотня, что было гораздо труднее.

– На табличках из Мертвого моря…

– Ты их видел?

– Я – нет, а вот он видел. – Торговец без тени улыбки ткнул пальцем в попугая.

– Ты что, смеешься надо мной?

– Сынок, глядя на тебя, хочется рыдать. Возвращался бы ты домой. Дальние дороги – не для таких простаков.

– Я не знаю, где мой дом.

– Там, где земля.

– Я не знаю, что такое земля.

– А чем, по-твоему, я торгую?

Я ошеломленно уставился на него. Он повернулся и обвел рукой жестяные банки и глиняные горшки, рядами стоявшие на полках у него за спиной. Большинство были наполнены черным рыхлым веществом.

– Или возьми вот это, – предложил торговец.

Его указующий перст переместился на странную конструкцию из металла, напоминавшую мне многопроводный кабель со снятой изоляцией.

– Металлическое дерево, – пояснил старик. – Что может быть нелепее? Все равно что призрак, хотя оно просуществует в тысячу раз дольше, чем настоящее. Вещь для истинных ценителей.

Я с сомнением разглядывал «дерево». Самые тонкие проволочки, расплющенные на концах, подрагивали и издавали мертвый серебристый звон.

– Не будешь брать, тогда проваливай. Нечего морочить голову. Сразу видно, что тебе прямая дорога в резервацию святых.

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

Согласно планам преступников, целая серия терактов с огромными человеческими жертвами должна погрузи...
Капитан ФСБ Дмитрий Корсаков – настоящий профессионал. Он в совершенстве владеет рукопашным боем, хо...
Капитан Дмитрий Корсаков – один из лучших оперативников ФСБ. Он в совершенстве владеет рукопашным бо...
Капитан Дмитрий Корсаков – один из лучших оперативников ФСБ. Он в совершенстве владеет рукопашным бо...