Странствия Шута Хобб Робин

Надеюсь, за эти сведения вы заплатите мне более щедро, ведь ради них мне пришлось рисковать жизнью! Когда вы впервые заговорили со мной о своих «небольших поручениях» там, в Оленьем замке, я и не догадывался, чем мне придется заниматься. Но я держу свое слово и буду и впредь поставлять вам интересные сведения, если только это не будет ставить под угрозу мои дружеские связи.

Кельсингра и впрямь полна чудес, какие и вообразить нельзя. Почти каждый камень здесь являет собой хранилище знаний. Но говорят, это ничто по сравнению с недавно обнаруженными архивами Элдерлингов. Увы, меня туда пока не звали, а я не хочу рисковать доверием своих друзей, напрашиваясь. Очень многое об Элдерлингах, или, как их тут называют, Старших, можно узнать на старой рыночной площади – сами стены там хранят сведения, и, даже просто прогуливаясь по ней, любой невольно впитывает их. Если вы желаете получить ответы на определенные вопросы, то за вознаграждение я могу дать вам их, но есть вопросы, на которые я отвечать не буду. Пока я могу крутить брашпиль, я проживу и без ваших денег. В любом случае хочу напомнить, что у меня есть собственная гордость. Возможно, вы считаете меня простым матросом, но и у нас имеются свои представления о чести.

Однако вернусь к тому, о чем вы так настоятельно спрашиваете. Нет, мне не доводилось видеть никаких «серебристых рек или ручьев». Мой корабль поднимался высоко по течению реки Дождевых чащоб и ее притоков, так что могу заверить вас, что повидать мне их пришлось немало. Все они серые от ила. Возможно, при определенном освещении они могут показаться серебристыми.

Но кажется, мне удалось узнать о том, что вас интересует. Это не река, а колодец. Он наполняется серебристой жидкостью, от которой драконы, похоже, пьянеют. Само существование этого колодца и уж тем более его расположение хранится в тайне. Но тот, кто способен слышать драконов, может с легкостью найти его по шуму и гвалту, который устраивают они у колодца. Иногда, насколько я понимаю, приходится поднимать жидкость со дна колодца ведрами, чтобы дать драконам напиться. Расспрашивать о колодце прямо было бы рискованно. Однако двое юных хранителей имеют слабость к бренди, и мы с ними славно поболтали, пока не пришел их главный, Рапскаль. Он выбранил хранителей и стал угрожать мне разными карами, если снова увидит, что я спаиваю его людей. Слов на ветер этот неугомонный человек не бросает. Он потребовал, чтобы я покинула Кельсингру. На следующее утро за мной пришли и посадили на корабль, который вскоре отчаливал. Рапскаль не запретил мне впредь появляться в Кельсингре, как некоторым путешественникам и деловым людям, однако мне кажется, что лучше выждать время, прежде чем снова появиться там.

С нетерпением жду вознаграждения и новых вопросов. Слать можно в гостиницу «Расщепленная свайка», где я обычно и останавливаюсь.

Йек

Уже светало, когда я без сил повалился на кровать. Перед этим я вскарабкался по тайной лестнице, сгорая от мальчишеского нетерпения рассказать обо всем Шуту – но он крепко спал и похрапывал. Я немного посидел рядом с ним, мечтая, как было бы здорово, если бы он был в Большом зале со мной. Но потом стал задремывать прямо на стуле и сдался – спустился в спальню и лег. Закрыл глаза и уснул. Провалился в сладостное забытье и вдруг проснулся – резко, словно меня укололи булавкой. Меня охватило чувство, будто что-то случилось. Что-то очень-очень нехорошее.

Заснуть снова я уже не смог. «Опасность, опасность, опасность!» – звенел каждый нерв. На меня редко накатывала такая тревога без причины. Много лет назад мой сон всегда стерег волк, его острый нюх, слух и зоркие глаза предупреждали меня о подкрадывающихся чужаках или наблюдателях, пытающихся остаться невидимыми. Мой волк умер много лет назад, однако в этом смысле по-прежнему оставался со мной. Я привык доверять этому колкому ощущению опасности.

Я лежал на кровати, не шелохнувшись, и прислушивался. Звуки вокруг были только самые обычные – вой ветра за окном, тихое потрескивание поленьев в камине, мое дыхание. Чужих запахов я тоже не чувствовал. Тогда я чуть приоткрыл глаза и, притворяясь спящим, как мог оглядел комнату. Ничего. Я ощупал все вокруг при помощи Силы и Дара. Снова ничего подозрительного. Но тревога не желала оставлять меня. Я закрыл глаза. Спать… Спать…

Я заснул, но так и не отдохнул. Мой дух волком мчался по заснеженным холмам, в поисках не добычи, но своей потерянной стаи. Я бежал, бежал и бежал. Выл от тоски в ночи. И снова бежал, бежал, бежал… Я проснулся весь в поту, одетый. Мгновение я прислушивался и наконец расслышал тихий шорох у двери. После сна все мои чувства оставались по-волчьи острыми. Я пересек комнату и открыл дверь, застав Эша с отмычкой в руках.

Без малейшего смущения он вынул отмычку из замка, отступил на шаг, взял поднос с завтраком и внес его в комнату. Точными, экономными движениями он сервировал стол. Потом пододвинул маленький столик, стоявший у кровати, снял с плеча сумку, достал оттуда бумаги и разложил их на столике ровными рядами.

– Что это? Это все Чейд прислал?

Эш стал объяснять, показывая на ряды писем:

– Поздравления. Приглашения. Просьбы воспользоваться вашим влиянием. Я не читал все, только те, что казались дельными. Думаю, теперь вам каждый день будет приходить куча таких писем.

Разобравшись с почтой (глаза б мои ее не видели!), он оглядел комнату на предмет того, что еще нужно сделать. Я стоял столбом, пытаясь свыкнуться с мыслью, что этот мальчишка полагает чтение адресованных мне писем своей обязанностью. Лишь тень неодобрения промелькнула в его глазах, когда Эш коснулся моей скомканной одежды.

– Желаете отдать что-нибудь в стирку, мой лорд? Я буду рад отнести вашу одежду прачкам.

– Постирать, пожалуй, есть что. Но я не думаю, что прачки замка обстирывают гостей. И я не твой лорд.

– Господин, я абсолютно уверен, что минувшей ночью все изменилось. Принц Фитц Чивэл, я сочту за честь отнести ваше белье прачкам.

– Насмехаешься? – Я был полон недоверия.

Он опустил глаза и тихо проговорил:

– Я не насмехаюсь, господин. Разве не может бастард радоваться счастью другого низкорожденного и мечтать, что однажды и ему улыбнется удача? – Он посмотрел на меня, чуть склонив голову к плечу. – Чейд заставил меня назубок выучить историю Шести Герцогств. Вы знали, что незаконнорожденный сын наследницы трона однажды действительно стал королем страны?

– Не совсем так. Ты, должно быть, говоришь о Принце-Полукровке. Он плохо кончил. Двоюродный брат убил его за то, что Полукровка обладал Даром, и захватил трон.

– Возможно. – Эш взглянул на мой поднос с завтраком и расправил салфетку. – Но ему выпала удача, пусть и недолгая, верно? Вот и мне она однажды выпадет. Разве это справедливо, что на нас всю жизнь смотрят сверху вниз из-за того, как мы появились на свет? Почему я до конца дней своих должен оставаться сыном шлюхи, мальчиком на побегушках в борделе? Несколько клятв и кольцо – и вы могли бы стать королем. Вам это не приходило в голову?

– Нет, – солгал я. – Это был один из первых уроков Чейда, который я усвоил. Думай о том, что есть, и не позволяй несбывшемуся отвлекать тебя.

Эш кивнул:

– Когда я стал учеником леди Розмари, мое положение сделалось на ступень выше, чем прежде. И если появится возможность подняться еще выше, я постараюсь не упустить ее. Я уважаю лорда Чейда, однако если бы человеку суждено всю жизнь оставаться тем, кто он есть… – Он искоса, с любопытством посмотрел на меня.

Его слова болезненно кольнули меня.

– Что ж, я не хотел тебя обидеть, Эш. Уверен, если ты будешь продолжать учиться у своей наставницы, то, безусловно, добьешься многого.

– Спасибо, господин. Итак, ваша одежда?

– Минуту.

Пока я стаскивал с себя потную рубашку и мятые штаны, он подошел к дорожному сундуку лорда Фелдспара, чтобы выбрать для меня свежий наряд.

– Это не подойдет, – бормотал он. – И это тоже, и это… А это что? Да, пожалуй…

Но когда я повернулся к мальчишке, чтобы взять у него чистую одежду, то увидел, что он смотрит на меня, вытаращив глаза:

– Господин, что с вашей спиной? На вас напали? Мне сказать, чтобы вам дали телохранителя? Пусть сторожит вашу дверь?

Я потрогал болезненные места на спине. К моему удивлению, они не полностью зажили. Одна ранка все еще немного кровоточила, к двум другим было больно прикасаться. И я не смог с ходу изобрести подходящее объяснение, откуда у меня на спине множество колотых ран.

– Никто на меня не нападал, это был несчастный случай. Рубашку, пожалуйста.

Я старался держаться так, словно привык, что меня обслуживает личный слуга. Без единого слова Эш встряхнул рубашку и подал ее мне, держа за плечи. Обернувшись, я попытался поймать его взгляд, но он отвел глаза. Мальчишка понял, что я солгал. Но так ли велика была моя ложь? Это ведь в самом деле был несчастный случай. Я молча взял из рук Эша чистое белье, чулки и брюки. К счастью, он выбрал куда более практичную одежду, чем та, в которой щеголял лорд Фелдспар. Пуговок на ней все равно было множество, но хотя бы не смехотворно много. Эш успел даже вычистить и приготовить мои сапоги. Я сел и с некоторым облегчением обулся.

– Спасибо, – сказал я. – Ты хороший слуга.

– Я годами прислуживал своей матери и другим женщинам.

Сердце мое упало. Я сомневался, что хочу узнать подробности жизни этого ученика. Однако он явно хотел рассказать о себе, и я не мог отказать ему.

– Да, я слышал.

– Лорд Чейд никогда не был клиентом моей матери, так что можете не опасаться, что я его сын. Однако он всегда был ко мне добрее, чем большинство людей. Я начал выполнять его поручения, когда мне было десять. Когда моя мать… когда ее убили, мне пришлось бежать. А лорд Чейд послал своего человека разыскать меня. И этим спас мне жизнь.

Кусочки мозаики в моей голове складывались в целостную картинку. Чейд посещал публичный дом, где работала мать Эша, просто не уединялся именно с ней. Достаточно было толики доброты, чтобы мальчишка стал шпионить для него – возможно, даже не подозревая, чем занимается. Пара монет, несколько брошенных вскользь вопросов – и Чейд узнавал о других клиентах все, что ему нужно. Может, из-за этого жизнь мальчишки и оказалась в опасности, когда его мать умерла? Тут явно целая история. И пожалуй, не одна. Сын какого благородного семейства слишком далеко зашел в своих извращениях? Я не хотел этого знать. Чем больше знаешь, тем больше запутываешься в чужих делах. Прошлой ночью меня поймали в сети, словно рыбу. И любые попытки выпутаться из них приведут только к тому, что сеть затянется туже.

– Я устал, – сказал я, дополнив слова утомленной улыбкой. – Я так устал, хотя день еще только начинается. Пойду проведаю своего товарища. Если тебе снова придется бежать, Эш, знай, что можешь обращаться ко мне как к другу.

Он с серьезным видом кивнул. Еще одна ниточка паутины затянулась вокруг меня.

– Я отнесу вашу одежду в стирку, а ближе к вечеру принесу обратно. У вас есть еще поручения для меня?

– Спасибо. Пока всё.

В собственных словах мне послышался голос Верити. Я вспомнил, как он отпускал слугу, который всегда прислуживал ему. Чарим. Так звали слугу. Как давно это было… Я опасался, что Эш обидится на то, как я отослал его, но тот лишь коротко поклонился и вышел, перекинув мою грязную одежду через руку. Я сел завтракать тем, что он мне принес. Интересно, сегодняшний завтрак вкуснее вчерашнего? Может быть, Фитцу Чивэлу Видящему подали яства более изысканные, чем приносили лорду Фелдспару? И если да, что это говорит о том, чего от меня ожидают при дворе, будь то аристократы или слуги? Начнут ли благородные господа искать моего расположения? Объявятся ли простолюдины, желающие наняться ко мне в услужение? Я просмотрел несколько писем из тех, что принес Эш. Попытки заслужить мое расположение, раболепные приглашения, преувеличенно любезные поздравления… Я зажмурился, потом снова открыл глаза. Груда писем никуда не делась. Надо будет как-то с ними разобраться. А может, это входит в обязанности Эша? Не зря же он даже не извинился за то, что читал их.

Каково теперь мое место при дворе Дьютифула? Как бы его покинуть? Что будет с Би? У меня не было времени сказать Кетриккен, чтобы она послала за моей дочерью, но теперь я понял: это непременно нужно сделать. Ведь те, кто узнал во мне Тома Баджерлока, вскоре поймут, что в роду Видящих есть еще одна дочь, дочь, которую держат в тайне. Да принадлежит ли мне моя жизнь по-прежнему хоть в какой-то мере? Та жизнь, которую я вел последние сорок лет, внезапно разлетелась вдребезги. Вся ложь осталась в прошлом. Впрочем, нет, не вся. Надо будет поговорить с Чейдом и состряпать историю о том, чем я занимался все эти годы. Признаться ли, что я причастен к освобождению черного дракона Айсфира? Открыть ли, как я спас Дьютифула, когда его похитили Одаренные, и помог ему остаться наследником трона? Как вообще увязать Тома Баджерлока и Фитца Чивэла Видящего? Я вдруг понял, что говорить правду так же опасно, как и лгать. Крошечный кусочек истины может потянуть за собой другие разоблачения. И чем все кончится?

Я сосредоточился на еде, не позволяя себе погрузиться в это море вопросов. Лучше будет не выходить сегодня из комнаты, если только кто-то не обратится ко мне при помощи Силы или не пришлет записку. Не стоит шагать в бурный поток, жонглируя множеством шаров.

Поэтому, когда кто-то тихо постучал в дверь, я тут же отставил чашку и встал. Стук повторился. Но шел он не от двери в коридор, а из-за потайной двери, ведущей к старому логову Чейда.

– Шут? – тихо окликнул я, но ответа не последовало.

Я встал и открыл дверь.

За ней оказался не Шут, а ворона. Повернув голову, она уставилась на меня глазом-бусинкой. А потом с поистине королевским достоинством преодолела вприпрыжку последние несколько ступенек и вышла на середину комнаты.

Многие, лишенные Дара, думают, будто мы, люди Древней Крови, способны общаться с любым зверем или птицей. Это не так. Дар – это когда человек и животное по обоюдному согласию открывают друг другу свои мысли. Среди животных есть те, кто делает это более охотно, чем другие. Например, бывают кошки, которые готовы целыми днями общаться с кем угодно – болтать, ныть или приставать с просьбами. Даже люди, наделенные самой малой толикой Дара, часто встают, чтобы впустить кошку, еще до того, как она поскребется в дверь, или подзывают ее с другого конца комнаты, чтобы отдать лучший кусочек рыбки со своей тарелки. Я много лет был связан с волком, и от этого, наверное, мои мысли обрели форму, с которой волчьим родственникам было проще иметь дело. Волки, собаки и даже лисы порой говорили со мной. Как-то мне довелось беседовать с самкой ястреба – ее хозяйка сама меня об этом попросила. А один маленький хорек навсегда останется в моем сердце. Но нельзя просто метнуть свои мысли в голову животного и ждать, что оно поймет тебя. Я, правда, подумал, не попытаться ли, но Дар быстро становится делом обоюдным, а я не хотел, чтобы между мной и этой птицей возникли подобные узы.

Поэтому я не стал прибегать к магии, а просто сказал:

– Ты выглядишь уже получше. Открыть тебе окно?

– Мрак, – каркнула птица.

Сказано это было на удивление четко и разумно. Я слышал, что иногда птиц удается научить человеческой речи, но обычно они просто повторяют слова, не понимая их смысла. Ворона прошествовала через комнату, почти не подпрыгивая, внимательно оглядела окно и вспорхнула на сундук для одежды. Я не смотрел ей в глаза – дикие животные обычно этого не любят. Просто аккуратно обошел ее и открыл окно.

Ветер и мороз ворвались в комнату: вьюги, продолжавшиеся уже несколько дней, поутихли, но облака обещали к вечеру новые метели. Я постоял, глядя поверх замковых стен. Очень много лет прошло с тех пор, как я в прошлый раз любовался этим видом. Там, где раньше были овечьи пастбища, теперь стояли крестьянские домики, там, где чернел лес, раскинулись пастбища. Еще дальше виднелась земля, где лес только начали сводить. У меня защемило сердце: мы с моим волком когда-то охотились в этих лесах, а нынче там пасут овец. Мир должен меняться, и почему-то человеку, чтобы процветать, приходится отбирать все больше и больше у дикой природы. Возможно, глупо сокрушаться о переменах, и возможно, лишь тот, кто живет одновременно в мире людей и зверей, способен на такие сожаления.

Ворона взлетела на подоконник. Я отступил, чтобы не стеснять ее.

– Счастливого пути, – пожелал я и стал ждать, когда она улетит.

Птица наклонила голову и уставилась на меня. Потом по-птичьи оглянулась на мир за окном. И вдруг вспорхнула, пролетела через комнату и опустилась прямо на мой поднос с завтраком, отчего посуда на нем задребезжала. Широко расправив крылья, ворона каркнула, словно пытаясь напомнить мне:

– Белые! Белые! – И, будто так и надо, схватила с тарелки и слопала полоску бекона.

Поклевав недоеденный кусок хлеба, она сбросила его на пол. Посмотрела задумчиво, но доедать не стала, а окунула клюв в миску с яблочным компотом.

Предоставив птице бесчинствовать на столе с завтраком, я подошел к сундуку лорда Фелдспара. Как я и думал, Чейд снабдил меня всем необходимым. Я нашел склянку чернил и гусиное перо. Немного подумав, убрал со столика письма. Перевернув перо, обмакнул его мягкий конец в чернила и посмотрел, что вышло. Сойдет.

– Ворона, иди сюда. Я сделаю тебя черной.

Она бросила клевать кусок бекона.

– Белая! Белая!

– Я сделаю тебя не белой, – сказал я и сосредоточил на ней свой Дар.

Не белой.

Она уставилась на меня одним блестящим глазом. Я ждал. Наконец она вспорхнула с подноса, уронив на пол ложку и опустилась на столик передо мной.

– Расправь крылья.

Птица таращилась на меня, явно не понимая. Я медленно раскинул руки в стороны.

Расправь. Покажи мне белое.

Понять, чего от тебя хотят, куда труднее, чем просто довериться. Ворона старалась. Она расправила крылья. Я попытался покрасить белые перья, но тут она захлопала крыльями и забрызгала чернилами нас обоих. Я начал все сначала.

За работой я приговаривал:

– Понятия не имею, останутся ли твои перья черными под дождем. А может, чернила высохнут и осыплются просто от ветра. А может, от них твои перья слипнутся.

Расправь. Нет, так и держи. Пусть чернила высохнут.

К тому времени, когда я перешел на второе крыло, она уже была более сговорчива, а мои руки и письма были сплошь в чернильных брызгах. Я закончил со вторым крылом и вернулся к первому. Пришлось объяснить птице, что мне нужно покрасить перья с внутренней стороны.

– Теперь сохни! – велел я, и она послушно замерла с расправленными крыльями.

Она слегка встрянула перьями, и я порадовался, увидев, что брызги чернил с них уже почти не летят. А когда птица сложила крылья, на мой взгляд, она уже была неотличима от обычной черной вороны.

– Не белая! – сказал я.

Она вывернула шею и клювом пригладила перышки. Похоже, она осталась довольна моей работой, потому что вдруг снова перепорхнула на тарелку с завтраком.

– Я не буду закрывать окно, – сказал я и ушел, оставив птицу неопрятно пировать остатками моей трапезы.

Я тщательно прикрыл за собой дверь, потому что Чейд был прав: если открыть и дверь, и окно, в его логово задувал страшный сквозняк.

Поднимаясь по лестнице, я думал, как расскажу Шуту обо всем, что случилось за одну-единственную ночь. Глупая ухмылка против воли появилась на моем лице. Только тогда я наконец признался себе, что какая-то часть меня ликует. Столько лет, столько лет я стоял на опушке леса, глядя на освещенные окна вдали. Олений замок всегда был моим домом. И вот теперь, невзирая на все свои страхи и дурные предчувствия, я позволил себе на миг представить, как стою по левую руку от своего короля, вершащего суд, или сижу на пиру за Высоким столом. Я представил, как танцую со своей младшей дочерью в Большом зале. Скоро я расскажу обо всем Шуту, и он поймет, какие чувства рвут мое сердце на части. И вновь мне стало обидно, что он не был в зале вчера вечером и не слышал, как Старлинг пела о моей отваге и самоотверженных подвигах.

Но Шут бы все равно ничего не увидел. И подобно тому, как загнанный олень бросается со скалы на лед замерзшего озера, мой дух погрузился во мрак и холод. Восторг мой померк. Мне вдруг стало страшно делиться с Шутом тем, что произошло вчера. Накануне я не рассказал ему, что Неттл беременна. Сегодня я боялся сказать, что король Дьютифул при всех признал меня.

Я шел все медленнее, а на последних ступеньках уже еле переставлял ноги. И я был совершенно не готов к зрелищу, открывшемуся мне: Шут сидел за столом Чейда, а перед ним, расставленные по кругу, ярко горели шесть свечей. Еще меньше я ожидал увидеть на его лице кривую усмешку.

– Фитц! – воскликнул он, и шрамы на лице превратили его улыбку в гримасу марионетки. – У меня чудесные новости!

– И у меня, – подхватил я, немного воспрянув духом.

– Это замечательные новости, – повторил Шут, будто я с первого раза не понял.

Уж не хочет ли он поделиться со мной теми самыми новостями, которые я нес ему? Если так, решил я без раздумий, я выслушаю его, лишь бы его порадовать.

– Вижу, – сказал я, усаживаясь за стол напротив него.

– Ничего подобного. – И он заливисто рассмеялся над шуткой, соль которой я все не мог уловить. – Это я вижу!

Я сидел молча, ожидая продолжения. А потом, как это часто бывало, когда мы оба были молоды, смысл его слов внезапно дошел до меня.

– Шут! Ты видишь!

– Я же сказал! – отозвался он и от души расхохотался.

– А ну, посмотри на меня, – велел я, и Шут поднял на меня глаза, но наши взгляды не встретились.

К моему разочарованию, глаза его были по-прежнему серые и затянутые пеленой.

Улыбка Шута немного померкла.

– Я вижу свет, – признал он. – Могу отличить темноту от света. То есть не совсем так. Когда ты слепой, эта темнота отличается от той, к которой мы привычны. Ладно, не важно, не буду вдаваться в объяснения, просто скажу: я знаю, что передо мной на столе горят свечи. А когда я поворачиваю голову, то знаю, что там, в стороне, их нет. Фитц, мне кажется, зрение возвращается ко мне. Той ночью, когда ты использовал Силу, чтобы помочь мне… Да, нарывы на спине начали заживать. Но ты сделал нечто большее.

– Той ночью я не пытался исцелить твои глаза. Возможно, ты просто понемногу выздоравливаешь. – Я прикусил язык, чтобы не предупредить: «Рано еще надеяться!» Уж я-то знал, как он плох на самом деле. И все же Шут стал различать свет. Возможно, он идет на поправку. – Рад за тебя. Давай постараемся, чтобы дело и дальше шло на лад. Ты уже ел сегодня?

– Да, я поел. Приходил мальчишка Чейда – на этот раз он не так сильно испугался меня. А может быть, это ворон привлек его любопытство. А потом пришел и сам Чейд, принес сверток для тебя. Фитц! Он все мне рассказал. У меня… голова идет кругом. Я счастлив за тебя. И мне страшно. Как может существовать время, мир, которого я не провидел? А еще Чейд сказал, что Старлинг спела балладу о твоей жизни, и спела прекрасно! Это правда? Мне не приснилось?

Я ощутил укол разочарования. Только теперь, когда выяснилось, что Шут все знает, я понял, как сильно мне хотелось рассказать ему. Но он был так рад за меня – чего же еще желать?

– Нет, все правда. Это было замечательно.

И я поделился с ним тем, что мало кто другой мог понять. Я рассказал, как Целерити, унаследовавшая титул герцогини Бернса после смерти своей сестры леди Хоуп, подошла и положила руки мне на плечи. Я заглянул в ее ясные глаза. Пусть вокруг них и возле ее рта залегли морщинки, я встретился взглядом все с той же решительной девушкой, которую когда-то знал. «Я никогда в тебе не сомневалась, – сказала она. – Напрасно ты сомневался во мне». И она легко поцеловала меня, отвернулась и быстро пошла прочь. Ее муж непонимающе посмотрел на меня и поспешил следом.

Я поведал, как королева Эллиана срезала со своей манжеты пуговицу в виде серебряного нарвала и вручила ее мне, наказав всегда носить с собой. Шут улыбнулся, услышав об этом, а потом сделался задумчивым, когда я стал рассказывать, как малознакомые люди принялись пожимать мне руку и хлопать по плечу. Некоторые недоверчиво улыбались, другие плакали. Но были и такие – и эти больше всего сбивали меня с толку, – кто подмигивал или, наклонившись к моему уху, шептал: «Не забывайте, я не выдал вашу тайну» и все в таком роде. Больше прочих меня смутил молодой стражник: он решительно прошагал мимо ожидающих своей очереди аристократов прямо ко мне; глаза его пылали гневом. Он сказал только: «Мой дед до самой смерти думал, что привел тебя на верную смерть. Блейд всю жизнь переживал, что предал тебя. Уж ему-то ты мог довериться». И он ушел, прежде чем я успел сказать в ответ хоть слово.

Я поймал себя на том, что говорю тихо и напевно, словно рассказываю старую сказку ребенку. И подвожу рассказ к счастливому концу, хотя даже дети знают, что сказки никогда не заканчиваются и то, что кажется счастливым концом, всего лишь небольшая передышка в жизни героев, перед тем как на них обрушатся новые испытания. Мне не хотелось думать об этом. Не хотелось гадать, какое несчастье ждет меня в будущем.

– Чейд хоть объяснил, зачем так поступил? – спросил Шут.

Я пожал плечами, хотя он и не мог этого видеть:

– Он сказал, что время пришло. Что и Шрюд, и Верити хотели бы этого. Мол, теперь, когда он сам вышел из тени, не мог оставить меня там.

Основательно пошарив на полках Чейда, я нашел, что искал, – винный спирт. Тогда я запалил себе еще свечу, взял тряпочку, смочил ее спиртом и стал оттирать пятнышки чернил. Чернила оттираться не хотели. Для вороны это хорошо, но меня руки в чернилах раздражали. Я подошел к зеркалу и стал оттирать кляксы с лица.

– Чем это пахнет? Что ты делаешь?

– Пытаюсь оттереть лицо. Я покрасил белые перья вороны чернилами, чтобы соплеменники ее больше не клевали и она могла летать спокойно.

– Покрасил ворону. Принц Фитц Чивэл Видящий наутро после признания его законным наследником трона развлекается, раскрашивая ворон. – Шут рассмеялся.

Мне было отрадно слышать его смех.

– Ты сказал, Чейд оставил для меня сверток?

– Да, на том краю стола.

Шут снова уставился на свечи, наслаждаясь их светом в той мере, в какой мог его различить. И я не стал забирать у него огонь, а просто пододвинул сверток поближе и начал развязывать. От свертка исходил запах земли, он был завернут в кожу и перевязан кожаными шнурками. Узлы позеленели от времени, белые пятна на коже тоже говорили о старости. Шнурки не развязывали очень давно, и, возможно, подумал я, какое-то время сверток лежал под открытым небом. Наверное, всю зиму. Может, был закопан в землю.

Пока я возился с узлами, Шут заметил:

– Чейд оставил еще и записку. Что в ней?

– Я пока не читал.

– А может, стоит прочитать, прежде чем разворачивать?

– Он сказал, это обязательно?

– Он, похоже, долго думал и в конце концов написал всего несколько слов. Я слышал шорох пера и множество вздохов.

Я оставил узлы в покое, не в силах выбрать между письмом и свертком. И то и другое дразнило мое любопытство. Приподняв свечу, я рассмотрел одинокий лист бумаги на дальнем краю стола. Прежде я проглядел его в темноте. Я протянул руку и придвинул записку к себе. Как почти все послания Чейда, она была без обращения и без подписи. Ни даты, ни приветствия – только несколько строк.

– И что там написано? – с нетерпением спросил Шут.

– «Я сделал, как он велел. Обстоятельства так и не сложились. Знаю, ты поймешь. Думаю, теперь это должно перейти к тебе».

– О! Чем дальше, тем лучше! – воскликнул Шут. И добавил: – Просто перережь ремешки, наверное. Эти старые узлы ни за что не распутать.

– Ты уже пробовал, да?

Он пожал плечами и усмехнулся:

– Если бы у меня получилось, тебе было бы проще.

Я все же заставил нас обоих помучиться любопытством, пытаясь развязать сверток. Но если кожаный ремешок завязать, потом намочить и дать высохнуть, узел становится крепким, как железо. Так что в конце концов я сдался и перерезал ремни своим поясным ножом. Потом пришлось повозиться, разворачивая кожу – она была не тонкой, а вроде той, какую используют для седел. Она протестующе скрипела, когда я вытаскивал из ее объятий нечто, обернутое в промасленную тряпицу. Я положил находку на стол, и она глухо лязгнула.

– Что это? – спросил Шут и пробежал пальцами по загадочному предмету.

– Давай посмотрим.

Промасленная тряпка на поверку оказалась мешочком из толстой холстины. Я запустил в него руки и достал на свет…

– Это корона, – объявил Шут, ощупав находку почти в тот же миг, когда я разглядел ее.

– Не совсем.

Короны обычно куют не из стали. И Ходд была не королевским ювелиром, а мастером-оружейником. Она делала превосходные мечи и доспехи. Я взял в руки простой стальной венец и стал оглядывать его, уже зная, что это ее работа, хотя не смог бы сказать, откуда у меня такая уверенность. И точно – вот оно, на внутренней стороне: скромное, но честное клеймо мастера.

– Тут что-то еще. – Руки Шута, точно хорьки, нырнули внутрь открытого свертка, пошарили там и извлекли на свет цилиндрический деревянный футляр.

Шут протянул футляр мне. Я молча взял. Мы оба понимали, что внутри лежит свиток. Концы футляра были запечатаны красным воском. Я поднес их к свету и рассмотрел.

– Печать Верити, – сказал я.

Как ни противна была мне мысль портить этот оттиск, я подцепил воск ножом, срезал печать, открыл цилиндр и потряс его. Свиток выпал не сразу, он долго пролежал в футляре и не хотел покидать его. Наконец он сдался, и я с первого взгляда понял, что свиток не пострадал от влаги.

– Читай! – настойчиво прошептал Шут.

Я развернул тонкий пергамент и сразу узнал руку Верити. Четкий почерк человека, любившего рисовать карты, планы укреплений и схемы битв. Он всегда писал крупными буквами без завитушек. Почерк моего короля. В горле у меня пересохло.

Я не сразу смог заговорить, а когда начал читать вслух, то от напряжения дал петуха:

– «Сей документ, да будет тому порукой моя личная печать и свидетельство Чейда Фаллстара, являет собой последнюю волю будущего короля Верити Видящего. Скажу прямо: я ухожу в странствие, из которого могу не вернуться. Я оставляю мою королеву, Кетриккен из Горного Королевства, в тягости моим будущим наследником. Если, пока меня не будет, мой отец, король Шрюд, умрет, я вверяю защиту своей супруги моему племяннику, Фитцу Чивэлу Видящему. Если станет известно о моей гибели, то я желаю, чтобы Фитц Чивэл Видящий был официально признан защитником моего наследника. Если же и моя королева умрет, а наследник останется жив, то да будет Фитц Чивэл Видящий провозглашен регентом и правит до тех пор, пока наследник не сможет взойти на трон. Если же ни я, ни мой отец, ни моя королева, ни мой наследник не останутся в живых, то пусть Фитц Чивэл Видящий будет признан моим наследником. Я не желаю, чтобы мой младший брат, Регал Видящий, унаследовал мою корону. И настоятельно прошу герцогов признать и поддержать эту мою последнюю волю».

Я помолчал, стараясь восстановить дыхание.

– Ниже – его подпись.

– А это, выходит, могла быть твоя корона. – Шут провел искалеченными кончиками пальцев по ободу безыскусного венца. – Без единого драгоценного камня. Похоже, она выкована из оружейной стали. Погоди, кажется, не так уж она и проста! Вот… Что это?

Я взял у него корону, поднес к свету – и разглядел на обруче гравировку.

– Атакующий олень.

– Он даровал тебе право носить его.

– Верити – да. – У меня перехватило горло, когда я добавил: – Это герб Видящих, как он есть. Без косой черты, означающей мое внебрачное происхождение.

Мы надолго погрузились в молчание. Горели свечи, в камине на другом конце комнаты прогорело и треснуло полено.

– Ты жалеешь, что это не сбылось? – спросил Шут.

– Нет! Конечно нет! – Это было все равно что желать смерти Шрюду, Кетриккен и ее тогда еще не родившемуся ребенку. – Но… мне жаль, что я не знал его волю. В былые времена это много значило бы для меня.

– А сейчас разве нет?

– И сейчас значит. Теперь я знаю, что Верити считал меня достойным защищать его королеву и ее ребенка. И взойти на трон после его смерти.

– Так ты никогда не хотел стать королем?

– Нет.

«Лжец!» Но я так давно и так часто повторял эту ложь, что уже сам почти поверил в нее.

Шут тихонько вздохнул. Я подумал было, что он разочарован тем, как мало во мне честолюбия, но потом понял, что это был вздох облегчения. И прежде чем я успел спросить его об этом, Шут сказал:

– Когда Чейд рассказал мне, что тебя официально приняли при дворе тем, кто ты есть, и что большинство аристократов готово приветствовать твое возвращение и возвеличить тебя, это меня встревожило. А коснувшись твоей короны, я и вовсе испугался.

– Чего?

– Что ты захочешь остаться в Оленьем замке. Что тебе понравится открыто быть тем, кем ты был всегда, – не будущим королем, но королем за троном.

Ничего себе титул он мне придумал!

– И ты испугался… чего?

– Что теперь, получив признание, которого заслуживаешь, ты не захочешь уходить. И разве что вопреки собственной воле отправишься выполнять мою просьбу.

Чтобы не дать разговору свернуть на то, как я по настоянию Шута должен пойти и убить всех его врагов, я поспешно заговорил о другом его поручении:

– Шут, я изо всех сил постараюсь отыскать твоего сына, раз уж ты думаешь, что он где-то существует. И мне было бы намного проще, если бы ты припомнил женщин, с которыми делил постель, и когда примерно мог зачать ребенка.

Он раздраженно фыркнул:

– Фитц! Ты что, совсем меня не слушаешь? Нет никакой женщины, и не может быть ребенка, зачатого подобным образом. Я же говорил тебе.

Голова у меня пошла кругом.

– Нет. Нет, ты не говорил. Если бы говорил, я бы наверняка запомнил и к тому же сразу спросил бы – и сейчас спрошу: тогда каким образом у тебя мог родиться сын?

– Ты не слушаешь, – печально сказал он. – Я говорю прямо и ясно, но если я говорю то, чего ты не готов услышать, ты пропускаешь это мимо ушей. Фитц… Эта корона… Она тебе впору?

– Это не то чтобы настоящая корона.

Опять Шут сменил тему. И нет смысла настаивать, пока он сам не решится все объяснить. Постаравшись скрыть облегчение оттого, что мне удалось отвлечь Шута от разговоров про месть, я повертел в руках холодный стальной обруч. Единственная корона, которую мне доводилось носить, была деревянной и украшенной резными изображениями петухов. Нет, не нужно сейчас об этом вспоминать. Я поднял венец и надел его.

– Вроде бы подходит. Я ведь не знаю, как она должна сидеть на голове.

– Позволь, я проверю.

Шут встал и ощупью прошел вдоль стола ко мне. Его руки нашарили мое плечо, щеку, вспорхнули на голову. Он слегка приподнял корону и вдруг, похоже, сам того не сознавая, стал ощупывать меня: измерил длину волос, пробежался пальцами по лицу, коснулся сломанного носа, старого шрама, щетины на подбородке. Если бы это делал кто-то другой, мне было бы неприятно, даже противно. Но я понимал, что Шут сравнивает то, каким я стал, с образом в своей памяти.

Шут прокашлялся и поднял корону высоко в воздух. И очень серьезно – таким серьезным я его еще никогда не видел – произнес:

– Фитц Чивэл Видящий! Короную тебя королем за троном Шести Герцогств. – И он осторожно опустил венец мне на голову.

Корона села как влитая. Казалось, теперь она навсегда останется у меня на голове.

Шут немного помолчал, потом снова кашлянул и сказал:

– Ты по-прежнему хорош собой, Фитц. Уже не такой красавчик, конечно, каким был до того, как Регал сломал тебе нос, но годы не состарили тебя, должен сказать.

Я пожал плечами:

– Это все последствия давнего исцеления Силой. Мое тело постоянно восстанавливается, хочу я того или нет.

Я снял корону и положил на промасленную холстину, которая так долго защищала ее. Свет свечей краснел на кромке венца, словно кровь.

– Тут я могу тебе только позавидовать, – отозвался Шут и снова стал смотреть на свечи.

Долгое время мы молчали. Потом он тихо сказал.

– Фитц… Мои глаза… Они использовали мою слепоту. Чтобы постоянно держать меня в страхе, съежившимся от ужаса. Мне нужно вернуть зрение. Меня бросает в дрожь при мысли, что придется отправляться в наше путешествие слепым. Если не будет иного выхода, я все равно пойду. Но… не мог бы ты…

А я-то думал, мне удалось увести разговор в сторону. Я уже сказал Шуту, что не пойду с ним, однако он упорно делал вид, будто не слышал. Ладно…

– Что сделали с твоими глазами? – тихо спросил я.

Он беспомощно взмахнул рукой:

– Не знаю. Может, они даже не нарочно, но, раз уж я ослеп, использовали это сполна. Они… О Фитц. Меня били. Потом били снова. Глаза у меня так заплыли, что я ничего не видел. Опять побои… И…

Я перебил его:

– А когда отек спал, ты обнаружил, что больше ничего не видишь.

Он втянул воздух сквозь зубы. Ему приходилось делать над собой усилие, чтобы рассказать мне то, о чем он хотел поскорее забыть.

Страницы: «« 23456789 »»