Десятая жертва Шекли Роберт

Я подошел ближе и коснулся ее лица. Почувствовал щетину. Открыл глаза. Узрел инспектора Фошона, терпеливо улыбавшегося, выпятив нижнюю губу, и с похвальным милосердием ждавшего, пока я полностью проснусь и приду в себя.

– С вами все нормально? – спросил он.

– О, конечно, прекрасно, – ответил я. – Приговор уже утвержден? Куда собираются меня выслать? На остров Дьявола? В Новую Каледонию? Если у меня есть выбор, мне бы приятнее было отбывать срок в замке Иф. Знаете, я большой почитатель Дюма.

– Возьмите себя в руки, – с отеческой строгостью проговорил Фошон. – Пойдемте со мной в офис. Произошла нелепая ошибка.

Мы зашагали по коридорам, сделанным не по меркам человека, поднялись на второй этаж в офис, куда не заглядывало солнце, в мрачное чистилище галлов, где меня лишили свободы. Фошон предложил мне поудобнее устроиться в большом кресле, которое он держит только для уважаемых посетителей, и послал за кофе с молоком и круассанами.

– Очень любезно с вашей стороны, – поблагодарил я. – А как там обед гурмана, который я раньше заказал Анри, шеф-стражнику?

Фошон озадаченно уставился на меня, потом с явным удовольствием разулыбался.

– А, вы шутите! Прекрасно! У вас, наверно, была галлюцинация. Простите, но у нас нет службы изысканных обедов для заключенных. Однако я бы с удовольствием сегодня вечером пригласил вас в первоклассный ресторан, чтобы отчасти искупить глупейшую ошибку моих подчиненных. Понимаете, я сказал Жаку Лефевру, младшему офицеру, если это правильно звучит по-английски, заглянуть по пути в отель и попросить вас прийти и встретиться со мной. Жаку самому этого сделать не удалось, и он, уходя, оставил поручение, которое по странным обстоятельствам попало на рю Морг. Его ординарец, не знаю, правильное ли это слово, и помощники поняли так, что им поручено доставить вас. И они, считая, что вы обычный преступник, использовали обычные методы: грубо ворвались в ваш номер в отеле. Еще раз повторю, je suis de sole[66] и прошу прощения.

– Ничего страшного не случилось, – пробормотал я, пожимая протянутую руку Фошона. У меня мелькнула мысль, что вся эта история, арест и потом извинения, могла быть полностью инсценирована для того, чтобы я оценил преимущества сотрудничества.

– Для чего вы хотели меня видеть? – спросил я.

– Моя новость доставит вам большое удовольствие. Мы все узнали о вашем друге Алексе Синклере. Неплохая работа парижских топтунов, а?

– Нет, – согласился я. – Вернее, да, и вправду очень хорошая. Когда я смогу его увидеть?

Фошон поднес зажигалку к «галуазке». С сигаретой в середине выцветшего рта «бантиком», сощурив французские голубые глаза от табачного дыма, он наклонился вперед, ближе ко мне, и сказал:

– Ах! Что касается встречи, то боюсь, там есть трудности.

40. АРНЕ; АЛЕКС НАШЕЛСЯ

В «Ле Пер Транкиль», как обычно, толпился народ. В кафе под открытым небом в защищающих от солнца очках сидели поклонники парижских улиц. Я заказал омлет и бутылку оранжада и ждал, глядя на мир пожелтевшими увядшими глазами. В этот момент вслед за Гамлетом я мог сказать: нет ни мужчин, восхищающих меня, ни женщин.

Появился мим Арне, с набеленным лицом и накрашенным «бантиком» клоунским ртом. На нем были черные мешковатые штаны и клетчатая куртка с надписью: «W.C. Fields». Он некоторое время показывал свой номер, а потом подошел к моему столу и сел.

– Как жизнь? – спросил он.

Я сделал иальянский жест, означающий ничего нового.

– Плохо, как всегда? – сказал Арне.

– Недавние приключения с твоим другом Эстебаном не сделали ее лучше. – Я коротко пересказал ему события предыдущей ночи в Булонском лесу.

– Я никогда не говорил, что он мой друг, – внес поправку Арне. – Впрочем, может, он шутил. Эти южноамериканцы великие шутники.

– Я это заметил.

– Не беспокойся, – проговорил он. – Скоро что-то произойдет.

– Именно этого я и боюсь.

Арне вернулся к своему представлению и оставил в темноте незнания меня и мир. Я сидел и пытался вычислить, в какой момент в игру вошли южноамериканцы и какой смысл заключался в том, что рассказал мне Фошон. В таком настроении и нашел меня Найджел, когда прогулочным шагом, поигрывая ротанговой[67] тростью и геройски выпятив вперед подбородок, подошел к столику. Он был в безукоризненно белом летнем костюме и франтовато надвинутой на один глаз панаме.

– Скучаешь? – приветствовал меня Найджел, воплощение отвратительного добродушия.

– Твое «скучаешь» пачкает меня, – буркнул я.

– Ах, сегодня в полдень мы немного сварливы, так? – Найджел сел и с легкостью поймал взгляд официанта, еще одно неприятное открытие: мне это никогда не удавалось. Он заказал джин с тоником.

– Ладно, какие новости?

– Немного, – ответил я. – Если не считать, что Алекс нашелся.

– Значит, дело закончено?

– Не совсем. Я еще должен увидеть его и отдать деньги, которые привезла Ракель.

– Ну это просто деталь, – заметил Найджел. – Почему бы нам сейчас не пойти и не встретиться с ним?

– Потому, я цитирую инспектора Фошона, там есть трудности.

– Минуточку. – Найджел долго потягивал свой джин с тоником, нашел в серебряной узорной коробке начатую манильскую сигару и прикурил. Потом откинулся на спинку стула и скрестил ноги. – О'кей. Я готов ко всему.

– Инспектор Фошон сказал, что он знает, где Алекс. А трудность в том, что он пообещал Клови никому об этом не говорить, пока Клови не закончит съемку фильма.

Найджел заворчал и сделал еще один долгий глоток джина с тоником.

– К этому я не готов. Почему он дал Клови такое обещание?

– Алекс нужен Клови в фильме. Алекс две недели участвовал в дорогостоящих съемках. Снимать все заново будет еще дороже. Но еще хуже то, что Клови на это не пойдет. Ты же знаешь его репутацию. Или он снимает фильм с начала до конца, или отказывается от него.

– Однако какое это имеет отношение к Алексу? То есть почему люди не могут его увидеть?

– Фошон сказал, что Клови озабочен, потому что Алекс уже дважды исчезал и срывал расписание съемок. Задержки в работе стоили больших денег и поставили под вопрос весь проект. Теперь, когда Алекс снова появился, Клови держит его затворником, пока не будут сняты финальные кадры фильма.

– Затворником где?

– В этом и заключается обещание Фошона: он никому не должен говорить где. Во всяком случае, до тех пор, пока не будут закончены съемки.

– Но почему Фошон оказывает Клови такую любезность?

– Это требует некоторого разъяснения. Ты же знаешь, что французское правительство путем различных гарантий и льгот вкладывает средства в большинство отечественной кинопродукции. Фильм Клови уже стоил около десяти миллионов долларов. Расходы окупятся, когда он выйдет на экраны, если, конечно, с Клови все будет в порядке и он закончит работу. Министр культуры хочет видеть этот фильм завершенным. И, кстати, его дочь участвует в производстве.

– Иветт? – спросил Найджел.

– Конечно, Иветт. Вот так обстоит дело. Важные персоны хотят, чтобы Клови закончил свой фильм. Алекс необходим Клови. За Алексом не числится никаких преступлений. И поэтому Фошон рассуждает так: если американец хочет покинуть родину, то нет закона, запрещающего ему это сделать.

– Но он сказал тебе, что с Алексом все в порядке?

– Именно так и сказал. «Целый и невредимый» – его точные слова. У французской полиции нет причины брать на себя заботу, если разыгрывается какая-то дурацкая интрига. Если человек хочет отгородиться от мира и не отвечает на телефонные звонки, хорошо, это его дело. Ведь полиция не арестовала американского миллионера Говарда Хьюза, который несколько лет сидел запершись, правда? Это пример Фошона, не мой.

– Так какой у нас следующий шаг?

– Я вот что думаю, – ответил я. – Ты и Жан-Клод похитите Клови и будете угрожать ему кошмарными пытками, пока он не откроет, где прячет Алекса.

– Для этого нам понадобится машина, – задумчиво протянул Найджел. – И стоить это будет немало.

– Забудь об этом, – оборвал я его. – Это только гипотеза, и притом недействующая.

– Хорошо. Но что мы должны делать?

– Я немедленно пойду позвоню Клови и потребую от него объяснений, – объявил я.

– Да, – согласился Найджел, – по-моему, ты должен это сделать.

– Увидимся позже, – бросил я и пошел внутрь кафе, чтобы воспользоваться телефоном.

Я подошел к столу размена и попросил жетон, маленькую круглую железку, которая приводит в действие аппараты, запрограммированные на жетоны. Привлечь внимание девушки, сидевшей за кассой, оказалось довольно трудно. Она была увлечена спором с одним из официантов, маленьким парнем с глупым лицом и длинными поэтическими волосами, некий местный вариант циника-нигилиста. Разговор они вели такой скучный, что его не стоило переводить. Наконец мне удалось вытребовать жетон, и я направился вниз. Там в подвале находятся туалеты, телефонные будки и неизбежная консьержка.

У этой туалетной сторожихи были глаза василиска, нос гарпии, плоские седые волосы и бескровные губы. Я бочком пробирался к телефонной будке, как немедленно раздалось угрожающее: «Мсье?» Она протягивала мне маленькое полотенце для рук. Я тут же понял, что она решила, будто я иду в туалет. Конечно, я мог бы объяснить, что всего лишь хочу воспользоваться телефоном. Но эта публика не любит объяснений, им нужны только деньги. Поэтому я взял полотенце, дал ей десять франков и вошел в телефонную будку.

Я видел, как она следит за мной через цветное стекло, и опять начал чувствовать, что меня окружают некие таинственные силы. Часы, проведенные в камере «Ла Санте», и правда не очень полезны для душевного равновесия. А у меня оно и в хорошие времена довольно шаткое.

– Да, алло, кто говорит?

Меня озадачил неожиданно зазвучавший возле уха голос Клови. Хотя ответ донесся из трубки после того, как я набрал номер.

– Клови? Это Хоб.

– Кто?

– Об!

– А, почему вы сразу не сказали? Где вы? Почему не держите со мной связь? Вы пропустили вчерашнюю съемку. Вы знаете об этом?

Я было собирался устроить ему черт-те что за то, что он скрывает от меня Алекса, но, подумав, решил, что сначала лучше объяснить причину моего отсутствия.

– Я хотел позвонить вам сегодня утром, но пришли полицейские и вытащили меня из постели…

– Стойте, – прервал меня Клови.

– Пардон?

– Я хочу, чтобы вы сберегли эту историю. На следующей съемке вы расскажете ее перед камерой.

– Простите, Клови, но, кажется, я не совсем вас понимаю.

– Сегодня вечером мы снимаем ключевую сцену, – стал объяснять Клови. – Во время съемки вам надо что-то говорить. Что вы скажете, не имеет значения, мы потом сделаем дубляж в нашей собственной манере. Продублируем после того, как поймем, о чем, собственно, получилась сцена. До вас доходит?

– Нет. Простите, я хотел сказать «да».

– Будьте в десять ноль-ноль. Без опоздания. Присутствует вся труппа. Это большое дело, мальчик. Мы рассчитываем на вас.

– Ох, не беспокойтесь, – заверил его я (что было глупо, как я теперь понимаю).

– Кстати, Алекс шлет привет, он не дождется встречи с вами. Так в десять!

Он повесил трубку. Я сидел в телефонной будке, держал трубку в руках и с отвисшей челюстью смотрел на свое отражение в стекле. С минуту я сомневался в реальности происходящего, но потом взял себя в руки. Да, он это сказал. Алекс! Сегодня в десять!

Раздался злой стук в дверь. Консьержка. Я встал и вышел.

– Мадам? – спросил я.

– Полотенце, – буркнула она, вырывая его из моих рук. – Никто не берет полотенце в телефонную будку.

Я подумал, надо бы попытаться объяснить ей, но это было слишком трудно. Легче сунуть еще десять франков и ускользнуть по лестнице вверх.

«Подожди, пока об этом услышит Найджел», – подумал я, и скромное торжество нарастало у меня в груди.

Потом я остановился на полшаге и хлопнул себя по лбу ладонью правой руки. Я не удосужился спросить у Клови адрес, где будет съемка.

Часть IX

41. ТЕЛЕФОНЫ В КАФЕ

Взглянем мельком на Париж. Бело-синие прямоугольники названий улиц. Грили самообслуживания. Люди, несущие длинные батоны французского хлеба, известного как багет. И рядом продуктовые рынки под полосатыми навесами или зонтами. Величественная красота сделанного людьми, осознающая себя эталоном вечной живописи жизни. Длинные низкие баржи на Сене – ле бато. И по соседству рыболовы. Японские туристы в аккуратных деловых костюмах, обвешанные фотоаппаратами. И всюду – любовь. Любовь, разлитая в воздухе. Пары, гуляющие, держась за руки. Или обвив руки вокруг талии друг друга. То здесь, то там они останавливаются, чтобы обменяться бесконечным поцелуем. Взглянем мельком на ориентиры. Эйфелева башня, Нотр-Дам, башня Монпарнаса, Сакре-Кер, Дворец Инвалидов, Пантеон, Люксембургские сады, завихрения машин вокруг площадей Этуаль и Конкорд. И дизельные грузовики, пыхтящие вдоль бульвара Сен-Мишель.

У частных детективов есть пословица: прежде чем повернуться к изощренному, не забудь об очевидном. Поэтому я повернулся и снова спустился по затянутым ковром ступенькам к телефонным будкам, туалетам и назойливой консьержке.

Когда я оказался в наблюдаемом ею пространстве, она нахмурилась. И я заметил, как ее рука, защищая, легла поверх стопки бесценных полотенец. Я мельком кивнул ей – делового человека не может беспокоить бессмысленность полотенец в телефонной будке. И тут я понял, что израсходовал свой единственный жетон на предыдущий звонок.

У меня не было времени, как идиоту, возвращаться назад. Я выудил из кармана стофранковую купюру.

– Силь ву пле, пять жетонов, а сдачу оставьте себе.

Эти слова вызвали улыбку поджатых и бескровных губ. Мое необычное поведение подкреплялось хорошей французской валютой, поэтому теперь она, наверно, ничего против меня не имела.

Зажав в кулаке жетоны, я бросился к телефонной будке, которую как раз занимала обширная блондинка средних лет с продуманным макияжем. Она устроилась там так, будто собиралась весь день провести в болтовне с матерью, живущей где-то в парковой зоне, то ли в Пасси, то ли в Сен-Жермен-ан-Лай.

Я постучал жетоном по стеклу, надеясь запугать ее. Я забыл, что это Париж, родина Невозмутимых. Она бросила на меня взгляд, который яснее ясного говорил: «Убирайся к своей бутылке в сточную канаву, санкюлот». Потом она снова повернулась к телефону, очевидно решив говорить, пока не закроется кафе или не замерзнет пекло, в зависимости от того, что случится раньше.

В отчаянии я обернулся к консьержке, наблюдавшей за происходящим с обычной иронической ухмылкой.

– Мадам, – сказал я, – мне нужно сделать звонок по обстоятельствам чрезвычайной важности. Будьте добры, помогите мне. – Пока говорил, я положил ей на стол еще одну стофранковую купюру.

– Мсье доктор? – спросила она с немедленно смягчившимся при виде денег выражением.

– Exactement![68] – воскликнул я. В конце концов частный детектив – это своего рода врач болезней социального организма. Или что-то в этом смысле, я готов спорить, если возникнет необходимость.

– Идите за мной, мсье. – Она поднялась из-за стола, собрала в блюдце монеты и положила в карман своего темного бумазейного платья. Потом провела меня через дверь с надписью «Выхода нет» в длинный, тускло освещенный крохотными лампочками коридор к двери с надписью: «Входа нет». Тут она отперла дверь и вошла. Я следовал за ней по пятам.

Мы попали в своего рода кладовку. Вдоль одной стены до потолка высились стальные полки с выстроившимися рядами бокалов. Посередине сгрудились старые столы. На одном из них лицом вниз лежал маленький лысый мужчина в штанах, спущенных до лодыжек. Когда мужчина поднял голову, под ним оказалась совсем крохотная женщина с искусно завитыми волосами и в юбке, задранной до бедер. Я подумал, что снова влез в очередной акт дурацкой пьесы.

Последующий спор троицы персонажей начался с пронзительного крика и продолжался в более спокойных тонах. Я обнаружил телефон и тотчас направился к нему. А консьержка в это время объясняла, что мсье доктор должен сделать звонок по обстоятельствам чрезвычайной важности и почему бы мсье Альберту и мамзель Фифи для своих совокуплений не поискать дешевый отель.

На этот раз по телефону Клови ответила секретарша. Понимая, что вся троица навострила уши, о чем я буду говорить, я начал так:

– Это доктор Дракониан. Мне надо немедленно поговорить с мсье Клови.

– Но вы не постоянный доктор мсье Клови, – возразила девушка. – Что случилось с доктором Амбруазом?

– Речь идет о хирургии. Мне надо немедленно поговорить с мсье Клови.

– Это имеет отношение к его анализам?

– Может быть, – ответил я.

– Позитивное или негативное?

– Я сообщу это только самому мсье Клови.

– Можете сказать мне. У мсье Клови нет от меня секретов.

– Тогда он сам вам скажет. У меня есть ясные инструкции на этот счет. Мадемуазель, пожалуйста, не отнимайте у меня времени. Соедините меня с мсье Клови.

– Ах, мне очень огорчительно, но я должна сказать вам, что мсье Клови оставил указание никому не говорить, где он. По секрету я могу сказать, что он сегодня вечером снимает кульминационную сцену своего нового фильма. На ней не разрешено никому присутствовать, кроме актеров и технического персонала. Но как только мсье Клови вернется…

– По-моему, вы не поняли, – перебил я ее, – я тоже появляюсь в этом фильме.

Потребовалась минута, чтобы она восприняла сказанное.

– Вы ДОКТОР мсье Клови, и вы также актер?

– Да, конечно, я играю роль иностранного доктора.

Ей это не понравилось.

– Вы совершенно уверены…

– Конечно, уверен! – снова перебил я. – Там требуется мое присутствие. Мадмуазель, если я не появлюсь, произойдет ужасный провал.

– Хорошо, я скажу вам, но, надеюсь, у меня не будет неприятностей, – после некоторого колебания наконец решила она. – Сегодняшняя ночная съемка будет проходить в «Клозери де Лила» на Монпарнасе. Или, вернее, сначала съемочная группа встречается там на обеде. Потом они поедут туда, где проходит заключительная часть сцены.

– Где?

– Я сама, мсье, не знаю. Мсье Клови намерен объявить об этом на встрече съемочной группы.

Я от души поблагодарил ее и повесил трубку. Обернувшись, я обнаружил, что маленький лысый мужчина и малюсенькая женщина с тщательно сделанной прической уже в полном порядке. Аккуратно застегнутые, они вместе с консьержкой стояли в ряд и пялили на меня глаза.

– Большое спасибо, мадам, – сказал я консьержке, поклонился двум другим и направился к двери.

– Если вы будете так любезны, мсье, один момент, – обратился ко мне лысый мужчина.

– Да? – ответил я в легком замешательстве от их напряженных взглядов.

– Мы не знали, что вы актер, – проговорила консьержка.

– Полагаю, не знали, – ответил я, задумавшись, не считается ли преступлением перевоплощение в кинозвезду.

– Не будете ли вы возражать дать нам автограф?

– С величайшим удовольствием, – согласился я.

Мужчина протянул мне большое меню. Я написал наискось свое имя и вернул ему.

Он взглянул, потом озадаченно посмотрел на меня.

– Возможно, мсье будет так любезен, что окажет нам честь своим сценическим именем?

– Ну конечно! – Я снова взял меню. Быстро, смело, вдохновляемый чем-то вроде рокового каприза, который кажется таким логичным в Париже, я написал над своим именем: «С наилучшими пожеланиями от Алена Делона».

– Я его каскадер, – объяснил я, прежде чем они успели бы заметитьотсутствие сходства.

42. ПЕРЕД КАМЕРОЙ

Я пропустил обед в «Клозери де Лила», но за соответствующие чаевые мэтр вспомнил, что он подслушал слова, сказанные таксисту, когда группа Клови уезжала. Они отправились в отель «Лозан» на острове Сен-Луи. Я взял туда такси.

Сен-Луи – маленький островок на Сене, расположенный чуть выше острова Сите, почти в географическом центре Парижа. Это заповедник узеньких, узорно выложенных камнями улиц и безмолвных рядов архитектуры без претензий. В отеле «Лозан» когда-то жили некоторые из самых знаменитых французских поэтов и художников. Сейчас парижская мэрия, владеющая отелем, великолепно обновила его, и он стал превосходным задником для исторических драм.

Все в порядке. Итак, я вошел в сцену, где люди в напудренных париках под ослепительным светом прожекторов шипели друг на друга, произнося свой текст. Заметив Клови, я стал пробираться к нему.

– Рад, что вы здесь, – бросил мне Клови. – В этой сцене вы играете Бодлера.[69]

– Неужели? – удивился я. – Вы и правда хотите, чтобы я играл Бодлера?

Мне хотелось выразить, что я по-настоящему польщен. Но удержать внимание Клови было очень трудно. Как раз в этот момент в другом конце помещения он увидел старого друга, высокого парня с оливковой кожей и в пальто из верблюжьей шерсти. Может, французского гангстера, или актера, исполняющего роль французского гангстера, или даже кого-то совершенно другого, играющего актера, исполняющего роль французского гангстера. Ведь они в Париже любят такие игры, по крайней мере в том классе, который может разрешить себе несколько смен одежды.

Я повернулся к Иветт, стоявшей рядом со своим пюпитром, полным листов сценария и инструкций осветителям.

– Да, – сказала Иветт, – очень большая честь, даже если это сложная шутка со стороны Клови. Тут раскрывается часть его метода нахождения актера, который очень противоречив. Пойдемте со мной в костюмерную. Нам лучше, если вы будете одеты и подготовлены.

Я проследовал за ней через переполненную маленькую комнату. Мы миновали коридор и подошли к двери с надписью «Гардероб». Там Иветт сказала гардеробщице, чье имя я так и не уловил, что вот, мол, самый новый Бодлер Клови.

– Что вы имели в виду под самым новым Бодлером? Сколько их у него было? – спросил я у Иветт, пока гардеробщица пошла подбирать мне костюм.

– Вы третий. – Она обратилась к гардеробщице: – Не забудьте о туфлях!

– О каких? – крикнула в ответ гардеробщица. – О полосатых, которые чередуются во сне, или об огорчительно-нормальных черных и серых?

– Черных и серых.

– Что случилось с другими двумя Бодлерами? – продолжал я расспросы.

Гардеробщица вернулась с охапкой, тяжелой на вид, темной одежды, с белой рубашкой и с черными и серыми туфлями. Иветт показала, чтобы я все забрал, и повела меня снова в коридор.

– С двумя другими, – повторил я. – Что с ними случилось?

– Одного из них арестовали за попытку ограбления банка в Ницце. Как вы можете догадаться, он оказался человеком двух профессий, хотя, конечно, Клови не мог об этом знать, когда приглашал его.

– А другой?

– Его сбила машина. Два месяца в больнице.

– Не очень счастливая роль. Интересно, почему Клови выбрал меня.

– Потому что вы подходящего размера, – объяснила Иветт. – У нас нет времени заказывать новые костюмы. Особенно туфли. Их трудно достать за два-три часа.

– А что такого особенного в этих туфлях?

– У Клови есть теория о Шарле Бодлере и туфлях. Для Клови туфли – главный символ перемен настроения, которые испытывает Бодлер.

– Это фильм о Бодлере?

– Не совсем, – возразила Иветт. – Трудно сказать, о чем фильм Клови. Никто ничего не знает, пока Клови не закончит редактировать, и переснимать, и переснимать. Вы можете переодеться здесь. – Иветт показала на дверь.

– Иветт, – сказал я, – простите, но я не знал, где сегодня была назначена съемка.

– Ничего не случилось, – ответила она с таким видом, который ясно показывал, что очень даже случилось. И на минуту мне стало приятно. Она сердилась из-за моего опоздания, а это предполагало, что у нее что-то ко мне есть. Но, немного подумав, я понял, что любой был бы раздраженным, если бы ему пришлось простоять в течение всего обеда, встречая опоздавшего. Так что это не обязательно личное.

– Что-то произошло? – спросила Иветт.

– Нет, а почему вы спрашиваете?

– Потому что вы стояли здесь и очень долго смотрели в потолок, и я подумала, что у вас приступ или что-то в этом роде.

– Назовите это озарением, – предложил я. – Правда, что Алекс здесь?

– Ох, да. Он где-то здесь.

– Вы сказали, что я его ищу?

– Я сегодня с ним не разговаривала. Но я уверена, что мсье Клови сказал ему. Вам лучше начать переодеваться.

Я открыл дверь и вошел в маленькую прихожую. Иветт осталась на пороге. В дальнем углу стояла ширма, за ней я и начал переодеваться.

Когда я застегивал пуговицы на длинном черном пальто Бодлера, меня охватило жуткое чувство. В смятении я вышел из-за ширмы, чтобы заняться усами и гримом. Иветт стояла у дверей и выглядела легкомысленной и привлекательной в джинсах «луи» и белой рубашке. Темные волосы она собрала в «конский хвост». Над верхней губой выступили крохотные капельки пота, щеки зарумянились. Она выглядела такой свежей и полной жизни, как сама весна. Тут я резко оборвал поток своих мыслей. Потому что и вправду не знал, в какую катастрофу на этот раз втянет меня моя роковая ментальность.

– Мне хотелось бы встретиться с вами, когда закончится съемка, – сказал я.

Она одарила меня милой улыбкой, улыбкой, которая может ничего не означать. Улыбкой, которая появляется, когда все перед вами открыто и мир кажется полным надежды.

Затем из коридора донесся голос Клови, он звал ее. Иветт подошла ко мне и прижала к ладони что-то волосатое.

– Ваши усы, – сказала она. – Желаю удачи.

43. ОТЕЛЬ «ЛОЗАН»

Отель «Лозан» находится на набережной Анжу на северной стороне острова Сен-Луи, почти на равном расстоянии от мостов Мари и де Сюлли. Когда я был Бодлером, то обычно жил здесь в маленькой комнатушке под карнизом крыши. Отсюда я смотрел на Сену, горделиво несущую свои воды, и находил, что контраст между многообразной изменчивостью реки и застывшими линиями набережных и мостов – это символ самого искусства. Дело было очень давно, до несчастного приключения с Жанной Дюваль.

И оно было несколько лет назад. А теперь, поскольку я, Бодлер, наслаждаюсь одним из все более редких периодов нормальности, я решил прийти сюда снова. Сегодня вечером регулярное сборище знаменитого Гашиш Клуба, куда приходит так много благородных особ, конечно, не потому, что одобряют курение гашиша, а просто очарованные нашей привычкой к нему, жаждущие поговорить с нами, поудивляться нашему бесстыдству, поклониться алтарю нашего разума.

Я поплотнее завернулся в свой длинный плащ, ночь стояла холодная, пригладил несколько торчавшие усы и вошел в отель.

Камера проводила меня по лестнице. Там стояла наш лидер, Президент, как мы ее называли, и приветствовала меня. Миновав ее, я поднялся по лестнице и вошел в тесную восточную комнату. Воздух в ней сгустился от дыма горевшего в камине угля и табака в трубках джентльменов из высшего общества и от множества свеч. Собравшиеся сидели на софах с длинными элегантными трубками в зубах, отдыхали на легких стульях, покрытых травчатым шелком и атласом. Между затяжками болтали, смеялись, спорили. Я наблюдал за ними, и мне казалось, будто они слегка дрожат, будто сами стали галлюцинацией, которую искали.

Я заметил моего дорогого друга Теофиля Готье,[70] почему-то он оказался выше, чем я ожидал.

– Как дела? – спросил я его.

– Вечер только разогревается, – ответил он. – Обычная толпа. Вот на этой кушетке ты можешь увидеть Делакруа, Буассара с дурацкой шляпой на голове и братьев Гонкуров,[71] которые, как всегда, щеголяют надменным видом.

– А кто этот толстяк с чашкой кофе?

– Мсье Бальзак.[72] Он приходит только ради беседы. Он говорит, что столько выпивает кофе и алкоголя, что у него развился иммунитет к воздействию Черного Дыма.

Краем глаза сквозь свет прожекторов я заметил, что Клови делает круговые движения рукой. Я истолковал их значение так, мол, он хочет, чтобы Готье и я походили по кругу, чтобы камера могла следить за нами. Я взял Готье под руку и медленно повел через комнату.

– А кто эти двое вон там? – спросил я, потому что двое мужчин только что вошли и суровым взглядом смотрели на происходившее.

– Тот, что слева, конечно, Вагнер, ты можешь определить это по его небрежному галстуку. А другой – восходящий молодой поэт по фамилии Рильке.[73]

Вагнер и Рильке подошли к нам. Камера повернулась к ним.

– Алекс, ведь это ты под бородой, правда? – почти не шевеля губами, прошептал я Готье.

– Кто бы говорил, – ответил Готье. – Черт возьми, как поживаешь, Хоб?

– Я? Я прекрасно. Но, черт возьми, как ты? И, дьявол тебя побери, куда ты исчез?

– Позже поговорим, – сказал Алекс. – Откровенно, старина, я очень рад тебя видеть.

44. ДЕЛО ЗАКРЫТО; В ОДНОЙ РАКУШКЕ С АЛЕКСОМ

Вскоре Клови закончил съемку. Внизу в зале приемов устраивалась вечеринка для съемочной группы, это один из автографов Клови. Я снял костюм, избавился от грима и спустился вниз, постепенно теряя привилегии, какие были у Шарля Бодлера. Но я напомнил себе, что совсем не так ужасно быть добрым старым Хобом Драконианом, особенно когда он на грани завершения дела.

Я ждал, что Алекс бросит меня и снова улизнет. В конце концов, это было бы в духе того, что уже случилось. Но вышло совсем по-другому. Он разыскал меня в зале приемов, предложил удрать, где-нибудь выпить и поговорить. Мы ушли с вечеринки и взяли такси. Алекс знал студенческую забегаловку недалеко от Пантеона, и мы пошли туда. Не помню, как она называлась. По-моему, «Позолоченная ракушка», потому что все в Париже если не золотое, то, по крайней мере, позолоченное.

Там на маленькой, залитой светом площадке очень медленно танцевали пары под звуки барабана, электрогитары и коктейльной палочки. Они танцевали слишком медленно. Должны были так танцевать, контролируя свои движения. Старая игра с силой воли. Мы уже видели такое и раньше. Танцующие носили туалеты, показанные в этом году в салонах моды, и, наверно, имели какое-то отношение к моде в творчестве Клови. Почему кого-то могут интересовать нелепые идеи Клови насчет туфель Бодлера? Меня раздражала его зацикленность на важности этого символа. Кто, по его мнению, он такой? Нелепый позер, похлопывающий по спине дух времени и проповедующий с несуществующей кафедры.

Оркестр был именно такой, какой и можно ожидать в подобном претенциозном месте. Мандолина и деревянная флейта играли народные песни Бретани. Мы заказали кувшин горького бельгийского пива и блюдо мидий в пряном соусе и начали разговор.

Страницы: «« ... 3637383940414243 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«... Страж спрашивает:– Кто Ганс?Оба пленника отвечают:– Я.Страж разглядывает их. Он видит высокого ...
«… Чарли Глейстер изобрел машину времени, но изобрел ее неправильно, поскольку машина, размером с ко...
«Он приходил в сознание медленно, понемногу начиная ощущать боль во всем теле. В животе что-то болез...
«Реакция шеф-пилота Джонни Дрекстона на эту новость была мгновенной....
«Эдвард Экс проснулся, зевнул и потянулся. Потом покосился на солнечный свет, льющийся через открыту...
«С такой крупной ставкой Чарлзу Денисону не следовало допускать небрежности. Изобретатель вообще не ...