Десятая жертва Шекли Роберт
– Несомненно, – согласился Найджел. – Я вижу, вы преследуете благородные цели, мистер Сантос. Нельзя ли спросить – вы что, намерены попросту похитить эти предметы? Я ничего не хочу сказать, но образ действий, который вы предлагаете, кажется весьма двусмысленным…
– Нет, воровством это назвать нельзя, – возразил Сантос. – Хотя я согласен, что подобная сделка может показаться двусмысленной.
– И вы всерьез думаете, что детективное агентство «Альтернатива» заинтересуется таким предложением?
– Всерьез, – кивнул Сантос. – За время общения с мистером Драконианом у меня сложилось впечатление, что вы – люди, которым стоит доверять, но при этом не слишком придерживающиеся буквы закона.
– А вам не кажется, что одно другому противоречит? – поинтересовался Найджел.
– Истинная мораль строится на противоречиях, – ответил Сантос.
– Интересно… – сказал Найджел. – Позвольте мне немного расширить вопрос. Вот мы с вами в Доме Правительства, и вот эти сокровища. На дверях стоит охрана. Сокровища, как вы сами признаете, не ваши.
– Не мои, – согласился Сантос. – Но я могу брать отсюда все, что захочу.
– Так это же и есть воровство!
Сантос криво улыбнулся.
– Эти произведения искусства – достояние народа Сан-Исидро. А я – его президент.
Найджел взглянул на Сантоса в упор. Не шутит ли он? Да нет, Сантос не шутил.
– Вы что, правда президент? – переспросил Найджел.
– Заверяю вас, что это так и есть.
– Интересно, а почему вы не упомянули об этом в своем письме?
– Я хотел, чтобы вы сперва увидели то, что у нас есть. И еще я хотел оценить вас, пока вы оцениваете сокровища. Я доволен вами – надеюсь, взаимно. Может, нам стоит продолжить обсуждение в аудиенц-зале за стаканчиком шерри?
Найджел согласился. Он лихорадочно соображал. Возможно, что Сантос просто вешает ему лапшу на уши и что он попросту намерен обокрасть собственный народ. Но, с другой стороны, насколько Найджел мог судить, Сантос говорил искренне. А потом, сама эта идея «национального достояния» выглядела дурной шуткой. Это же все равно, что подарить человеку роскошное поместье, в котором он будет подыхать с голоду, или заставить его любоваться шикарным пейзажем и одновременно умирать от жажды.
– Насчет этих вещей, – сказал Найджел. – Если я правильно понял, вы хотите взять отсюда отдельные предметы так, чтобы люди об этом не знали, и продать их на международном рынке.
– Примерно так, – подтвердил Сантос. – Вы же понимаете, я это делаю ради блага нации. Мы очень маленький народ, майор Уитон. Наш остров славится самым худшим климатом во всем Карибском море. Согласитесь, слава эта сомнительна. У нас нет ни индустрии, ни природных ресурсов. Вы можете счесть мой замысел циничным, майор Уитон. Но я заверяю вас, что девяносто центов с каждого доллара пойдут на помощь моему народу.
– А кто это проверит? – спросил Найджел. Ему начинало становиться не по себе.
– Майор Уитон, – сказал Сантос, – я взял на себя труд разузнать кое-что о вашем прошлом. Мне кажется, у вас были какие-то проблемы в Стамбуле…
Найджел уставился на Сантоса.
– Черт возьми, откуда вы знаете?!
– Что-то связанное с контрабандой, не так ли?
Найджел понял, что влип. Он спокойно выпрямился в кресле, готовясь защищаться. Он никогда не терял уверенности в себе, но на этот раз дело действительно пахло жареным. Черт возьми, как неуютно оказаться на краю света, в этой Богом забытой стране, в мрачном старом доме, во власти этого мелкого латино-американца! Найджел снова, уже в который раз, почувствовал, как все-таки тесен мир. И как все повторяется! Нет, идея бесконечности все же ошибочна. Жизнь – это пьеса, в которой актеры делают вид, что не знают друг друга. А на самом-то деле они всю жизнь знакомы! И никуда от них не денешься. «Я бродил по улицам Города Невежества, ища хоть одно незнакомое лицо». Найджел вычитал эту фразу в рассказе американского писателя О'Генри, и она запала ему в душу.
– А мои записи посещаемости колледжа вы, случаем, не добыли? – осведомился Найджел. – Полагаю, вам известно даже то, что я изучал историю?
– Но так и не защитились, – закончил Сантос. – А не хотите ли выслушать историю вашей семейной жизни?
– Нет, спасибо, – поспешно отказался Найджел. – Я ее и так неплохо помню. Должно быть, вы обратились в чрезвычайно толковое агентство, раз сумели раздобыть эти сведения за столь короткий срок.
– Вам виднее, насколько оно толковое, – сказал Сантос. – Мы сотрудничали с детективным агентством «Альтернатива». Вы ведь когда-то там работали, майор Уитон?
– Я уже вышел в отставку, – буркнул Найджел. Он был потрясен. – Так что с меня хватит и «мистера». Они что, прислали вам мое досье?
– Ну что вы, майор! Эти факты раскопать не так сложно.
Это он так говорит. Но… В Найджеле вновь пробудилось старое подозрение, что любовь всегда кончается смертью. Стамбул… Черт, надо же, как не повезло! Или – как его подставили… если Хоб действительно продал его капитану Кермаку, как предполагал Жан-Клод. Арест, допрос, его с Жан-Клодом сунули в кутузку и выпустили только через девять дней. Девять дней – не так уж долго. Но хватило, чтобы их имена занесли в банк данных Интерпола. И чтобы его потом задерживали и шерстили при каждом удобном случае. В конце концов Джорджу пришлось употребить все свое влияние, чтобы Найджела убрали из компьютерных списков, потому что его только арестовали, но не предъявили никаких обвинений, и под судом он не был. Так что официально к банку данных о контрабандистах он не принадлежал. Однако тем не менее его имя каким-то образом там застряло. А с таким пятном в биографии ему никогда не получить визы в США, никогда не жить в Нью-Йорке. В Нью-Йорке Найджел никогда не бывал, но этот город всегда казался ему воплощением современного мира в миниатюре, городом двадцать первого века. Конечно, в Америку можно проехать и незаконным образом, но ведь всегда есть опасность, что в один прекрасный день его заметут и выпрут, и тогда весь Нью-Йорк к черту… И все это из-за Хоба! Если, конечно, это Хоб его заложил. Хотя кто говорит, что это Хоб?
– Я просто хотел разобраться, что к чему, – сказал Сантос. – Ну так что, согласитесь вы взяться за эту работу? Разумеется, на том условии, что мистер Дракониан тоже будет участвовать. Если многоуважаемый мистер Дракониан окажется в стороне, в наших планах появится серьезная брешь.
– Ну, это не проблема, – напряженно сказал Найджел. Он улыбался, но мысли у него были самые непечатные. «Какая тварь вывела их на агентство? С кем таким знаком этот Сантос, кто может знать и Хоба, и меня? Неужели Хоб действительно прислал ему мое досье? Да что ж это за чертовщина?»
Сантос предоставил ему комнату. Найджел позвонил в Париж Жан-Клоду и обсудил, как можно ввезти во Францию крупную партию произведений искусства, минуя таможенную и иммиграционную службы. Жан-Клод посоветовал отправить их через Шербур: у него там есть друзья, которые за соответствующее вознаграждение закроют глаза на что угодно.
– Мне нужно будет только отобрать то, что пойдет на продажу, – сказал Найджел Сантосу. – Упаковкой и перевозкой займутся ваши люди.
– Замечательно!
– А ваши инсинуации меня мало волнуют, – заметил Найджел. – В этом не было никакой необходимости. Я перешлю ваш товар в Париж и пришлю деньги, за вычетом десяти процентов, которые пойдут на уплату посредникам. То есть агентству.
– Меня это вполне устраивает, – сказал Сантос. – И у меня есть еще кое-что, что может вас заинтересовать. Работа. Речь идет о том, чтобы помочь некой организации приобрести произведения искусства. Европейскую живопись. Так что вам придется немедленно вернуться в Лондон.
– Без проблем, – согласился Найджел. – Рассказывайте.
Глава 4
Хоб ушел от Лорне, доехал на метро до Берлингемских торговых рядов в Вест-Энде и разыскал там галерею Посонби. Галерея была шикарная. Полированное дерево, рассеянный мягкий свет и картины, не обязательно хорошие, но, безусловно, дорогие. Повсюду расставлены огромные хрустальные пепельницы, но они так сверкали, что Хоб нипочем бы не решился осквернять их низменными окурками. Дерек Посонби был мужчиной среднего роста, пухлым, круглолицым, в круглых очках в золотой оправе. Он был одет в костюм, сшитый по моде времен короля Эдуарда, – серый в скромную полоску, на ногах красовались начищенные до блеска черные кожаные ботинки. Редеющие волосы зачесаны так, чтобы прикрыть макушку. Возможно, в качестве компенсации за лысину Дерек отрастил себе пышные бачки. Из-за этого его круглая, рыхловатая физиономия была похожа на яйцо, лежащее в гнездышке из волос. Вид у Дерека был самый простодушный. Он смахивал на воробушка, отыскивающего крошки. Мягкий, безобидный джентльмен. Такой облик весьма полезен в торговле искусством, где невинная внешность и мягкое обращение могут принести существенную прибыль.
– А зачем вам Найджел? – переспросил Дерек в ответ на вопрос Хоба.
– У меня есть для него работа, – сказал Хоб. – Нашему агентству нужны его таланты.
– Он может за нее и не взяться, – предупредил Дерек. – Вы же знаете Найджела: заведется у него в кармане двадцать фунтов – он и слышать не хочет ни про какую работу, пока деньги не кончатся. Дитя цветов, последний из хиппи!
– В последнее время он работал на вас? – осведомился Хоб.
– Ну да, сбывал кое-что от нашего имени, – небрежно согласился Дерек.
– Похоже, в последнее время он провернул для вас несколько крупных сделок, – не отставал Хоб.
– Да, было дело. Но эта информация строго конфиденциальна. Секреты бизнеса, знаете ли.
– Послушайте, – сказал Хоб, – мне действительно нужно знать, что произошло. Боюсь, Найджел встрял в неприятную историю. Ею интересуется парижская полиция. Я провожу расследование от их имени.
Дереку это не понравилось. Он, конечно, бахвалился своим профессионализмом, однако на самом деле был таким же простофилей, как и половина его лондонских коллег. Неприятный народ, с точки зрения Хоба, но Дерек был одним из лучших. Он действительно хорошо разбирался в искусстве, особенно в голландских и французских мастерах четырнадцатого века. Хотя не сказать, чтобы он их так много видел. Дерек был не менее честен, чем любой из его собратьев. В конце концов, ценность произведения искусства во многом субъективна, и, в конечном счете, картина оценивается во столько, сколько торговец намерен за нее выручить. Дерек не хотел рассказывать о своих делах, но, с другой стороны, поговорить о них ему, безусловно, хотелось. Ведь между собой эти торговцы только об этом и толкуют: собираются в кофейной «Эсквайр» на Кингс-Роуд и хвастаются друг перед другом удачными сделками. Не будет большим преувеличением сказать, что любая сделка в лондонском мире искусств очень недолго остается тайной. Толпа болтливых кумушек. Так что Хобу не пришлось особенно долго уговаривать Дерека поведать ему всю историю. А начав рассказывать, делец так разошелся, что даже вызвал к себе в кабинет юного Кристофера, который присутствовал при том, как Найджел совершил эту сделку века. И вот, под комментарии Дерека и шум вентиляторов, юный Кристофер начал свое повествование.
– Я хочу купить картины, – сказал темноволосый латино-американец. – Меня зовут Арранке.
Это был смуглый, черноволосый, коренастый мужчина среднего роста, в верблюжьей спортивной куртке американского покроя. Куртка стоила, должно быть, больше, чем его авиабилет первого класса из Каракаса. Служащие галереи Посонби даже не сразу разглядели самого сеньора Арранке, потому что все их взоры обратились на куртку. Куртка сия была тем более примечательна, что ее можно считать одним из первых образцов мужской одежды, исполненных в сиреневато-розовато-желтовато-коричневых тонах. На самом деле такого сочетания цветов в Лондоне не видывали со времен Томаса-Портняжки, о котором говорится в недавно обнаруженном отрывке из «Кентерберийских рассказов» Чосера.
А между тем сам сеньор Арранке заслуживал не менее пристального внимания, чем его куртка. Ну, во-первых, куртка все же принадлежала ему, а значит, он имел доступ к образцам высокой моды. К тому же у Арранке была широкая и угрюмая физиономия, украшенная тонкими усиками. Ботинки его были пошиты из кожи вымирающего вида рептилий. На руке, поверх расплющенных костяшек, сверкал изумруд. И вообще, сеньор Арранке привнес в темную и чопорную картинную галерею свежее дыхание вульгарности.
Первые слова посетителя, адресованные нервному юному клерку, который осведомился, что ему угодно, были опять же:
– Я хочу купить картины.
– Пожалуйста, сэр, – сказал Кристофер. – Какие картины, сэр?
– Это не принципиально. Мне нужно пятьдесят пять ярдов картин.
Кристофер уронил челюсть так, что ему позавидовал бы любой театральный комик.
– Я боюсь, сэр, у нас, в галерее Посонби, картины на ярды не продаются.
– В смысле? – удивился Арранке.
– Видите ли, сэр, картины – это произведения искусства, и поэтому…
Вот тут-то и появился Найджел. Он только что вернулся с Сан-Исидро и прямо с аэродрома приехал сюда. Бросил свой легкий чемоданчик у дверей и величественно вошел внутрь.
– Ступайте, Кристофер, – распорядился Найджел. – С сеньором Арранке я поговорю лично.
– Хорошо, сэр, – поспешно согласился Кристофер. – Спасибо, сэр! – добавил он, только теперь сообразив, что чуть было не погубил сделку, за что его свободно могли выгнать с работы.
– Сеньор Арранке? – осведомился Найджел. – Простите, что задержался. Мой самолет только что прибыл. Кофе не желаете?
Найджел препроводил Арранке в кабинет Дерека. Усадил гостя поудобнее. По счастью, Дереков портвейн тридцатилетней выдержки оказался на обычном месте и коробка гаванских сигар лежала там, где положено. Найджел отправил Кристофера за кофе и пододвинул гостю большую итальянскую керамическую пепельницу.
– А теперь, сэр, – сказал Найджел, – давайте разберемся, что к чему. Мистер Сантос сказал мне только, что вам срочно надо приобрести большую партию живописи. В подробности он не вдавался. Нельзя ли узнать, что именно вам требуется?
– Хорошо, что вы вот так сразу берете быка за рога, – сказал Арранке. – Мне нужно ровно пятьдесят пять ярдов картин для моего нового отеля, и притом срочно.
И он повелительно взмахнул рукой.
– Замечательно! – порадовался Найджел. – Позвольте уточнить. Вам нужно пятьдесят пять погонных ярдов картин или же вы хотите приобрести картины, общая площадь которых составляет пятьдесят пять ярдов?
– Да нет, погонных ярдов, – сказал Арранке. – Понимаете, у меня там коридор длиной в пятьдесят пять ярдов, и мне нужно повесить в нем картины. Не вплотную одна к другой, а так, чтобы от одной до другой была где-то пара дюймов. Сколько картин мне понадобится, чтобы заполнить пятьдесят пять ярдов коридора?
– Ну, это смотря как вешать, – рассудительно заметил Найджел. – Вам, разумеется, нужны картины в рамах?
– Конечно.
Найджел нарисовал какую-то бессмысленную закорючку в блокноте, валявшемся на столе у Дерека.
– И не впритык, а на некотором расстоянии?
– Ну да, на расстоянии нескольких дюймов, – согласился Арранке. – Думаю, так будет лучше. Хотя вам виднее, я не специалист.
– Зато у вас здоровая интуиция, – заметил Найджел. – Ну, давайте прикинем.
Он взял блокнот и карандаш и углубился в расчеты.
– Ну, скажем, на каждом ярде будет висеть по одной картине маслом шириной не более двух футов. Это позволит развесить их на некотором расстоянии друг от друга. Всего, значит, приблизительно пятьдесят пять картин. Хотя, возможно, вам стоит взять несколько штук сверху, чтобы хватило наверняка.
– Пятьдесят пять картин на пятьдесят пять ярдов… Да, звучит разумно, – согласился Арранке.
Найджел записал результаты расчетов.
– Вы уверены, что в коридоре ровно пятьдесят пять ярдов? А то обидно будет, если вы привезете картины в Латинскую Америку, а их вдруг не хватит!
– Ровно пятьдесят пять, – заверил его Арранке. – Я его сам шагами мерил. И повезу я их не в Америку, а в свой новый отель на Ибице.
Найджел вскинул бровь, но ничего не сказал.
– А вы берете в расчет обе стороны коридора?
Арранке хлопнул себя по лбу и произнес испанское ругательство, устаревшее еще в те времена, когда Симон Боливар только пачкал пеленки.
– Черт, а ведь и правда! Я забыл, что картины надо развесить по обеим стенам! А вы неплохо соображаете, сеньор.
Найджел поблагодарил его по-испански в самых изысканных выражениях. Потом вернулся к делу.
– А входят ли в это число картины в отдельных номерах?
– Carrambola! Про это я тоже забыл. В отеле двести двенадцать номеров. В каждый номер надо по две картины, одну в спальню, вторую в гостиную.
– Да, это как минимум, – сказал Найджел. – Ладно, значит, это будет еще четыреста двадцать четыре картины в номера. Верно?
Арранке кивнул.
– Значит, всего выходит пятьсот тридцать четыре картины. Если, конечно, они будут не шире двух футов.
– И во сколько мне это обойдется?
– Ну, сеньор Арранке, смотря какие картины. Полагаю, вам известно, что цены на картины могут быть очень разными.
– Знаю, знаю, – сказал Арранке. – И еще я знаю, что за десять-двадцать долларов можно купить копию в раме, такую, что и не отличишь. Я такие штуки видел в офисах в Каракасе. Но этого мне не надо. Я не собираюсь изображать из себя крутого спеца, но у меня свои требования. Я хочу, чтобы все эти картины были подлинниками европейских мастеров, упомянутых по меньшей мере в двух серьезных книгах по искусству. Не обязательно знаменитых, но тех, кто признан достойными – или как там у вас называются художники второго эшелона? В моем новом отеле все должно быть как полагается. И еще мне нужны на них документы, чтобы можно было ткнуть носом любого, кто засомневается.
– Разумный путь. Экспертам ведь платят именно за то, что они всегда правы.
– Я готов уплатить за все это пятьдесят тысяч долларов, при условии, что картины меня устроят.
Найджел кивнул и решил рискнуть.
– Откровенно говоря, боюсь, этого будет мало.
Арранке нахмурился.
– Ну, я не собираюсь сидеть тут и торговаться, как фермер на ярмарке! Я согласен дойти до ста тысяч, но ни центом больше! И картины должны быть переправлены в мой отель на Ибице немедленно. Там я их осмотрю. Если мне покажется, что они подходят, я за них сразу расплачусь.
– А если нет?
– Ну, увезете их обратно в Лондон.
Найджел покачал головой.
– Понимаете, если вы откажетесь их приобрести, то наши картины будут на длительный срок сняты с продажи, а ведь в это время их мог бы купить кто-нибудь другой. К тому же нам придется потратиться на страховку, перевозку и так далее.
– Хорошо, – согласился Арранке. – Я положу на депозит две тысячи долларов. Если хотите, могу две тысячи фунтов. Если я откажусь купить картины, эти деньги пойдут на покрытие ваших расходов.
– Ну, тогда все в порядке, – сказал Найджел.
В Европе вообще, и в Англии в частности, полным-полно масляных полотен художников, чьи имена встречаются по меньшей мере в двух справочниках или каталогах, имеющихся в распоряжении Посонби. Жуткую мазню этих «художников» можно приобрести по цене от десяти фунтов и выше – но, как правило, выше ненамного. Так что галерея Посонби должна была выручить на этом кругленькую сумму.
Арранке встал.
– Мистер Уитон, в вас есть нечто, что выдает военного человека.
Найджел снисходительно улыбнулся.
– Что, неужели все еще заметно? Впрочем, это ничего не значит, старина. Я уже давным-давно вышел в отставку.
– И все-таки я чувствую в вас родственную душу. Не могли бы вы лично отобрать для меня картины?..
– С удовольствием! – сказал Найджел. У него как раз было на примете несколько Глюков, которые шли по пятнадцать фунтов за квадратный ярд, и парочка Меерберов – еще дешевле. Правда, настоящие Глюк и Меербер были не художниками, а композиторами, но это не так уж важно.
– …И лично привезти их на Ибицу и развесить? Я вам доверяю.
Найджелу такое говорили не в первый раз. Люди ему доверяли. И, надо сказать, он почти никогда не обманывал их доверия. Он ведь заработает для агентства и для Хоба кучу денег на этой сделке с Сантосом – ну чего плохого в том, что он и для себя урвет кусочек?
– А потом? – спросил Хоб.
– А потом он отправился с картинами на Ибицу, – сказал Дерек. – Мы их упаковали в ящики, и он поехал с грузом в Саутгемптон и сел на теплоход, который идет в Бильбао и к Гибралтару, а оттуда на Ибицу. Полагаю, к этому времени они должны уже прибыть на место. Разумеется, все совершенно законно. Мы положились на удачу. Неизвестно, о чем думал Арранке, когда заключал эту сделку. Найджелу следовало бы взять деньги вперед. Если бы это было возможно. А то мы едва не отменили сделку. Слишком уж она рискованная. Но Найджел нас заверил, что управится, и мы отослали его с картинами. Верно, Кристофер?
– Именно так, сэр, – подтвердил Кристофер, откидывая со лба прядь белобрысых волос. – Он даже настоял на новом гардеробе!
– На случай, если он вдруг объявится, где ему вас искать? – спросил Дерек.
Хоб вновь ощутил отчаяние, которое столь часто вселял в него Найджел. Впрочем, агентству, кажется, светит крупная прибыль – это хорошо. Хоб надеялся только, что Найджел соображает, что делает. Может ведь и не соображать – с ним такое часто бывает. Хоб дал Дереку адрес и телефон своего приятеля Лорне и ушел.
Время около трех. К Джорджу ехать еще рано. Что делает детектив, ведущий расследование, когда ему нечего делать? Хоб пошел на Пикадилли, смотреть американский детектив. В нем была уйма действия: погонь, драк и стрельбы, а игравшие в фильме актеры показались Хобу вроде бы знакомыми, хотя он никак не мог вспомнить, где их видел. У детектива, героя фильма, была уйма неприятностей из-за того, что каждый раз, как он бывал близок к разгадке тайны, ему на шею вешалась очередная женщина. У Хоба проблем с женщинами не бывало – по крайней мере, такого рода. Ну, зато в него и стреляли значительно реже, чем в героя фильма. А в остальном фильм был довольно близок к действительности.
Когда кино закончилось, Хобу как раз пришло время ехать к Джорджу.
Глава 5
Городок Фридмер-Бертон находился в Бекингемшире, в сорока милях к северу от Лондона. Ничего себе городок, живописный. Но Хоб приехал туда не достопримечательностями любоваться. Ему надо было поговорить с Джорджем Уитоном.
Джордж Уитон был младшим братом Найджела, работал где-то в разведке. Найджел про Джорджа почти ничего не рассказывал, только жаловался, что тот не в состоянии завязать приличный роман, что, с точки зрения Найджела, было главной целью человеческой жизни, хотя его собственные успехи на этом поприще оказались по меньшей мере сомнительны.
Последние семь лет Джордж поддерживал связь со Эмили Барнс, своей соседкой по Фридмер-Бертону. Эмили жила со своей прикованной к постели матерью в соседнем доме на две семьи по Ланкашир-Роу. Дом, где жил Джордж, был не таким уж удобным. Джордж получил его в наследство, и поселился там потому, что оттуда было удобно ездить в министерство обороны, которое недавно переехало в новое здание в северной части Лондона.
Эмили была красива несколько поблекшей красотой, одевалась дорого, но по большей части безвкусно, была хохотушкой, но отнюдь не дурочкой, и обладала хорошим чувством юмора. Работала она на какой-то технической должности в министерстве воздушного транспорта. Мужчины ухаживали за ней – не особенно навязчиво, но, во всяком случае, ее часто приглашали на свидания. Выдался один месяц, когда Эмили четырежды обедала в американском салуне «Последний шанс» на Глостер-Роуд близ Старого Бромптона, каждый раз с новым молодым человеком. Неизвестно, какого мнения она осталась о довольно сомнительных мексиканских блинчиках, которые подавали в этой напыщенной забегаловке, разрекламированной на американский манер.
Эмили, безусловно, не была распущенной. Люди называли ее благоразумной. У нее была привычка нервно втягивать голову в плечи, когда ее неожиданно окликали, – что-то связанное с неприятным происшествием, которое случилось с ней в Шотландии в возрасте одиннадцати лет. Довольно странная история. Впрочем, это не имеет отношения к нашему рассказу, потому что Хоб ехал не к Эмили, а к Джорджу.
Джордж копался в саду. На его участке мало что росло, отчасти из-за густых деревьев, срубить которые было нельзя, потому что все липы в городке были наперечет, отчасти из-за того, что солнце, и без того редко появляющееся в тех краях, по каким-то известным лишь ему самому причинам предпочитало нырять за облака всякий раз, когда его лучи могли осветить «Сонгвейз», как окрестил усадьбу Джорджа последний приходской священник Малого Кенмора, деревеньки, расположенной в четырех милях от Фридмер-Бертона.
Маленький коттедж был выстроен по старинным обычаям тех краев: с высокой крышей, крытой снопами тростника, перевитыми соломенными жгутами. Ныне искусство делать тростниковые крыши почти забылось в Англии – любой деревенский парень предпочтет скорее смыться в Лондон и сделаться рок-музыкантом, чем обучаться безумно скучному и плохо оплачиваемому старинному ремеслу. Так что лет через десять тростниковые крыши должны остаться лишь в памяти местных жителей – последнему мастеру этого дела, Руфусу Блекхину, уже восемьдесят пять, и он давно не вставал с постели, помилуй Бог этого старого чудака. Джорджа огорчала утрата этого традиционного искусства. Он вообще был человеком чувствительным, но при этом слишком закомплексованным, чтобы позволить себе проявлять свои чувства внешне. И, однако, несмотря на то, что Джордж изо всех сил старался сохранять внешнюю невозмутимость, временами болезненная гримаса выдавала его чувства, когда происходило нечто, глубоко его задевавшее. Именно из-за того, что обычно лицо у Джорджа бывало абсолютно каменным, эти слабые проявления чувств особенно бросались в глаза, показывая, насколько сильно волнует его происходящее. Джордж, очевидно, сознавал это – об этом говорила нервная напряженность, с которой он встретил Хоба у дверей своего домика.
– Э-э… хм… Здравствуйте, как поживаете? Вы, должно быть, Хоб, друг Найджела? Помнится, мы как-то раз встречались на дне рождения нашей матушки лет пять тому назад.
– Было дело, – согласился Хоб. – Я был очень рад познакомиться как с вами, так и с вашей мамой. Классная старушка – вы уж простите меня за американское словечко, но она действительно классная.
– Ничего, ничего. Проходите, пожалуйста. Чаю хотите? А может, вам пива? Или чего-нибудь покрепче? Джину?
– Я бы с удовольствием выпил чаю, – сказал Хоб. Хотя он предпочел бы кофе. Правда, во многих английских частных домах кофе водится. И, разумеется, кофе подают в большинстве ресторанов. В ресторане тебе что угодно подадут, лишь бы это приносило прибыль. Но этот «кофе» чаще всего оказывается растворимым. Англичане на удивление быстро пристрастились к растворимому кофе – что несколько противоречит распространенному мнению об их уме и хорошем вкусе. Впрочем, оставим это.
Джордж провел Хоба в дом. Они очутились в маленькой и темной гостиной, загроможденной столиками с фарфоровыми кошечками и прочим антиквариатом, притворяющимся стульями, кушетками, шезлонгами и иными предметами мебели. Короче, это была славная, типично английская комнатка. Это первое, о чем подумал Хоб, войдя. Особенно английской она выглядела сейчас, когда впереди шагал Джордж, высокий, худой, несколько сутулящийся, в окно заглядывал хитрым глазом-бусинкой скворец – непременный обитатель любого английского садика, – и в камине пылало искусственное пламя – а может, и настоящее, поди отличи. Джордж провел Хоба на кухоньку с полосатыми занавесочками, пивными кружками в виде жизнерадостного толстячка и прочей типично английской утварью, поставил чайник и сделал другие приготовления, необходимые для того, чтобы заварить чашку – точнее, две чашки – чаю на английский манер.
Джордж был неплохим человеком, но не было в нем той искры, что в Найджеле. И все же фамильное сходство бросалось в глаза. Как и большинство из нас, оба брата были слегка чокнутые на общий, семейный манер. Миссис Уитон, их матушка, тоже была чокнутая, но иначе: она отличалась такой властностью, что ее вечно просили выступать на собраниях женских клубов или в библиотеках с речами на тему о «важности стойких убеждений в наш век, когда теряются все нравственные ценности».
– Я как раз хотел связаться с вами, Хоб. Я собирался узнать у Найджела ваш адрес, но довольно долго не мог его разыскать.
– Знаю, – сказал Хоб. – Я надеялся, что вы мне подскажете, где его найти.
– О Господи! А я-то надеялся узнать это от вас! Сливок или лимон?
– И того, и другого, – ответил Хоб. – Нет-нет, погодите! Это я просто задумался.
– Я так и понял, – сказал Джордж с вежливой улыбкой. Он заварил чай – чайник закипел на удивление быстро благодаря усовершенствованию, придуманному самим Джорджем. Он на досуге баловался изобретательством, но из-за глубокой застенчивости никак не мог решиться запатентовать свои изобретения. Хоб положил себе сахару и взял лимон – чай со сливками он не очень любил.
Поскольку Джордж проявил интерес к происходящему, и к тому же волновался за брата, Хоб рассказал ему о последнем расследовании, которое вело детективное агентство «Альтернатива». Об убийстве Стенли Бауэра в Париже, о человеке с изумрудным перстнем, о том, как сам он разыскивал на Ибице того, кто мог последним видеть Бауэра, о «предупреждении», полученном от латиноамериканских мордоворотов, о крупном чеке, присланном Жан-Клодом без каких-либо объяснений, о том, как с тех пор он пытался связаться с Жан-Клодом либо Найджелом, но не мог разыскать ни того, ни другого, о своем приезде в Лондон и о намерении встретиться с Аннабель.
Джордж в последний раз виделся с братом месяца полтора назад. Найджел в то время пребывал в унынии. Это понятно, поскольку и Джорджу, и Хобу было известно, что Найджела сильно расстроила потеря денег, которые он вложил в мавританское оружие. Кроме того, Джорджу, как и половине Лондона, было известно, что Найджел недавно удачно сплавил партию средненьких, но вполне себе подлинных европейских картин, не отличающихся ни особым мастерством исполнения, ни красотой, ни громкими именами авторов, невежественному, но толковому торговцу наркотиками из Венесуэлы, которому в данном случае его деловое чутье явно изменило. Что произошло после – оставалось неясным. Найджел вернулся на Ибицу, это точно, поскольку несколько дней назад он звонил брату из Брюсселя. «Извини, старик, сейчас мне разговаривать некогда. Передай мамочке, что на ее день рождения я непременно приеду и что у меня есть для нее замечательный подарок. Скоро буду!»
– А потом? – спросил Хоб.
– Потом – ничего, – ответил Джордж. Он немного поколебался, но все же решился: – Хоб, не сочтите за грубость, если я дам вам один совет. Я знаю, что это не мое дело и большая наглость с моей стороны, но я работаю в правительстве, и в моем секторе, как он ни незначителен, все же время от времени становится известно о том, что происходит. Хоб, судя по тому, что вы рассказываете, вы забрались чересчур высоко. Это дело с «сомой», видимо, серьезное и чрезвычайно опасное. Умоляю вас, будьте осторожны!
– Стараюсь! – усмехнулся Хоб. – Главное, что меня сейчас тревожит, – роль Найджела в этом деле. Похоже, он работает на того самого человека, которого я подозреваю в убийстве Стенли Бауэра. И, похоже, понятия не имеет, что, собственно, происходит.
– Это и меня тревожит, – сказал Джордж. – Пожалуй, я приложу удвоенные усилия, чтобы разыскать Найджела. Когда вы свяжетесь с ним или он с вами, пожалуйста, дайте мне знать, хорошо? И если получите какие-то известия от Жан-Клода, тоже сообщите мне.
Хоб пообещал Джорджу держать его в курсе событий и ушел.
После ухода Хоба Джордж позвонил своему руководителю по специальному телефону, зарезервированному для срочных звонков. Телефон, для разнообразия, работал, и Джордж дозвонился сразу. Он представил себе длинное помещение с низким потолком, освещенное лампами дневного света, разделенное на множество кабинетиков и закутков. Начальство сидело на балконе. Там должен был находиться и его шеф.
– Ну, кто там еще? – раздался недовольный голос шефа.
– Это я, – ответил Джордж, как всегда, осторожный.
– А-а. Это тот, кто я думаю?
– Видимо, да.
– Джордж?
– Я попросил бы вас не называть моего имени по телефону.
– Эта линия абсолютно надежна.
– Надежных линий не бывает.
– Ну, может быть, – проворчал шеф. – Ладно, если вы не хотите со мной разговаривать, тогда зачем звоните?
– Нет-нет, хочу, – сказал Джордж. – Наверно, я, как всегда, перестраховываюсь.
Он прокашлялся.
– Сэр, я звоню по поводу этой «сомы», которой занимается наш Отдел Перспектив. Вы получили последние данные, что я высылал вам из Нью-Йорка и Парижа?
– Да, конечно. Чертовски интересно. Принято к сведению. А что, какие-то новости?
– На самом деле да. Торговцы «сомой» готовят полномасштабную операцию в ближайшем будущем. В дело оказалось замешано еще несколько людей, хотя только косвенно.
– Ну, и зачем вы мне это рассказываете? Могли бы сообщить в своем еженедельном докладе.
– Знаю, сэр. Но в данном случае я считаю необходимым предпринять немедленные действия.
– Джордж, да что вы такое говорите? Вам же прекрасно известно, что наш Отдел Перспектив занимается исключительно сбором информации и консультациями. Инструкции категорически запрещают нам какое бы то ни было вмешательство в события.
– Понимаю, сэр. Если помните, я сам помогал составлять основные положения инструкции. Иначе бы правительство вообще запретило нам действовать.
– Ну, так и что же?
– В данный момент ситуация несколько иная. Торговля «сомой» начинает раскручиваться всерьез.
– Ну что ж, полагаю, вы можете анонимно сообщить об этом заинтересованным полицейским инстанциям.
– Нет, сэр. Я хочу действовать напрямую.
– Напрямую? Джордж, вы с ума сошли!
– Надеюсь, что нет, сэр. Понимаете ли, в это дело замешан мой родственник. Точнее, мой брат, Найджел. Сам он об этом и не подозревает, но тем не менее. Фирма, в которой он работает, детективное агентство «Альтернатива», готова ввязаться в серьезные неприятности, и Найджела это тоже затронет. Я хочу принять меры.
– Понимаю ваши чувства, – сказал шеф. Найджела он знал и, в общем, любил. – Но, боюсь, я не могу дать на это своей санкции.
– Сэр, речь идет о совсем небольшом вмешательстве. Практически незаметном.
– Джордж, я могу сказать вам только то, что вы и сами прекрасно знаете. Отдел Перспектив действует исключительно на условиях полного невмешательства. Мы следим. Даем рекомендации. И больше ничего. Иногда сердце жаждет действий. Особенно когда в дело замешан кто-то, кто нам особенно близок и дорог. Но это невозможно. Вы поняли?
– Да, сэр.
– Вы все поняли?
– Да, сэр. Извините за беспокойство.
Повесив трубку, Джордж отпер нижний ящик стола и достал записную книжку, исписанную совершенно непонятными закорючками и цифрами. Шифр Джордж выучил давным-давно, так что теперь без труда отыскал нужный телефон и набрал его. Ожидая ответа, он тихонько мурлыкал себе под нос. Приятно иметь такое взаимопонимание с шефом. Фраза «вы все поняли?», следующая за фразой «вы поняли?», была условным знаком, означающим разрешение действовать самостоятельно. И, что самое приятное, никто не догадается, что шеф только что дал ему добро, даже в том маловероятном случае, если эта насквозь проверенная линия была все же проверена хуже, чем следовало.
Поговорив по телефону, Джордж немного побродил по комнате, потом налил себе еще чашку чаю. И только тут вспомнил, вскочил и побежал отпирать дверь на чердак. Эмили спустилась вниз. Она была в клетчатом джемпере, черной юбке, белой блузке и темно-красных туфлях крокодиловой кожи.
– Извини, – сказал Джордж. – Но я подумал, что будет лучше, если он тебя не увидит.
– А кто это был?
– А, один приятель Найджела!
У него не было особых причин скрывать имя Хоба. Однако привычка к секретности взяла верх.
Глава 6
Поезд из Бертона привез Хоба на Паддингтонский вокзал. Хоб позвонил Аннабель. Она была дома. Он сразу узнал ее неуверенный голос с легким придыханием.
– А, Хоб! Я так рада тебя слышать! Откуда ты звонишь?
– Я в Лондоне.
– Замечательно! Я очень надеялась, что ты приедешь, но в записке об этом написать не решилась.
– Ну вот, я приехал. Так в чем дело? Зачем тебя понесло в Лондон?
– Хоб, мне надо очень многое тебе объяснить, но это не телефонный разговор. Ты свободен?
– Да.
– Прекрасно! У тебя есть где встретиться?
– Знаешь, где живет Лорне?
– Я у него была, но адреса не помню. Продиктуй, пожалуйста.
Хоб продиктовал адрес Лорне.