Правила боя Седов Б.
– В мое время такого не было.
Ночной выпуск новостей ничем не отличался от вечернего, разве что добавилось сообщение о железнодорожной катастрофе в Читинской области. Я отнесся к этому известию спокойно – последние годы в России едва ли не каждый день что-нибудь рушится, сходит с рельсов или падает с неба. Однако Петр Петрович оживился.
– В Чите? – переспросил он. – Это же на границе с Китаем!
И пересел к телефону.
Сначала он недолго поговорил по-немецки с кем-то, кого называл «герр полицайкомиссар», потом позвонил в Москву, на сей раз разговор шел, конечно, по-русски, но он больше спрашивал, чем отвечал, поэтому понять суть разговора было довольно трудно.
В общих чертах стало ясно, что потерпевший крушение поезд шел в Читу из Китая и, скорее всего, был подорван, потому что многие в округе слышали взрыв такой силы, какой не могло возникнуть по простой железнодорожной причине.
Судя по всему, пассажирами были исключительно китайцы, возможно, в поезде везли и контрабанду, если – да, то наверняка наркотики, но это установить уже невозможно. Сергачев несколько раз упоминал какого-то «Мандарина» и еще одного китайца, но как они связаны с этим поездом, я не понял.
Когда Сергачев положил трубку, лицо его радости не выражало.
– Наш клиент, – сказал он загадочно.
Потом подумал и добавил:
– Подробности мне дадут, но думаю, что наш. В Москве у китайцев власть переменилась – «Мандарин» исчез, значит, скоро найдут его труп. Вместо него Гунь Юй, бывшая правая рука «Мандарина», человек «Триад». Причем случилось это до катастрофы, а не после, значит, китайский переворот со взрывом поезда не связан. Думаю, завтра я узнаю о письме с требованием десяти миллиардов. Гунь Юй перед камерами выступать, конечно, не будет и пресс-конференции не даст, но о письме известно станет, и шаги он какие-то по этому поводу делать будет. Так что – утро вечера мудренее.
Сергачев встал от телефона, походил по номеру, бездумно трогая разные вещи, посмотрел в темное ночное окно, потом сказал:
– А знаете, кто будет следующим? Колумбийцы или японцы. А может, и те, и другие сразу…
– Почему? – удивился я.
– А ты, Лешенька, посмотри, кто уже был. Мусульмане, которых сейчас весь мир не любит, вроде как всемирные враги – Бен Ладен, и вообще… Потом – итальянская мафия в Америке, это совсем уже хрестоматия – Коза Ностра, Аль Капоне и город такой выбран – Чикаго, криминальная столица Америки, как у нас Петербург. Следующие – китайцы, на Дальнем Востоке их уже больше, чем русских, а за китайцами – «Триады», тоже притча во языцех, все о них слышали, но никто их не видел. Кто у нас остался из таких знаковых, как теперь модно говорить, фигур? Колумбийские наркобароны и японская якудза. Те и другие нам, русским, вроде по фигу, якудза нас вообще никаким боком не касается, а наркотики в Россию идут в основном из Афганистана или из «Золотого треугольника», который опять-таки под «Триадами». И все эти акции, кроме читинской, проходят за рубежами нашей великой Родины, значит, и ориентированы они не столько на русских обывателей, сколько на мировое общественное мнение. Потому – ждем известий из Боготы и Токио.
– А причем здесь я, то есть Господин Голова? – спросил я.
– А черт его знает! – ответил Петр Петрович. – Все, хватит, идем спать.
– Достанет дневи заботы его, – добавил он и поднял вверх указательный палец.
Возле одного из терминалов иокогамского грузового порта стоял российский сухогруз «Иван Сусанин», порт приписки – Владивосток.
Все таможенные и прочие формальности были пройдены быстро и бесхлопотно, потому что сухогруз совершал регулярные рейсы между Владиком, как на матросском жаргоне испокон веку именуется Владивосток, и японской Иокогамой, доставляя туда важный для японской промьппленности и совершенно напрасно засоряющий российскую землю металлолом.
Почти вся команда уже сошла на берег, остались только вахтенные и ответственные за разгрузку, поднялся на борт стивидор, молчаливые японцы в ярких касках и куртках начали командовать огромными кранами, почему-то не крича сиплыми пропитыми голосами – «Вира!» или «Майна!», а что-то нашептывая в торчащие из-под каски микрофоны. Дежуривший у трапа полицейский полез за термосом с зеленым чаем и коробочкой с обеденной порцией креветок.
В это время на обрезе палубы появились четверо матросов, по всей видимости, не спешивших за покупками и сувенирами, крупные, вялые, с медленными движениями сильных и опасных животных.
Полицейский убрал в сумку термос и темпуру, вытер чистые ладони носовым платком, проверил матросские документы, дежурно спросил:
– Девочки? – добавив по-английски. – Girls?
И дождавшись отрицательного ответа, понимающе кивнул – русские моряки бедные, у них мало американских денег и совсем нет йен. Моряки пошли в сторону города, а полицейский спокойно принялся за еду, до позднего вечера можно было отдохнуть…
Перед воротами порта выстроилась вереница желтых машин такси, и японские шоферы-таксисты, как все таксисты мира, стояли маленькой кучкой, травя обычные шоферские байки.
При виде вышедших из ворот матросов они быстро расселись по своим желтым телегам, оставляя выбор клиенту. Старший из матросов прошел вдоль стоящих у тротуара машин, остановился у одной из них, перекинулся парой слов с водителем и махнул рукой остальным. Моряки уселись на заднее сиденье, старший – на переднее, рядом с шофером и машина сразу тронулась с места.
– Куда едем? – спросил водитель на чистом русском языке.
– А где сейчас находится объект? – в свою очередь спросил старший.
– Мацумото-сан сейчас принимает участие в чайной церемонии в тясицу, в парке Хибиа, это в центре города, – ответил водитель. – Там он пробудет еще часа два, а потом поедет в каресансуи у отеля «Огани». Это – надолго, часа на два, на три. Думаю, проще всего застать его именно там.
– Годится, так и сделаем, – решил старший.
Повернувшись к расположившимся на заднем сиденье морякам, он сказал:
– Для начала сообщу вам, господа мореманы, что тясицу – это домик для чайных церемоний, специальный такой, а каресансуи – сад камней. Я об этом потом расскажу.
Водитель такси ошибался, господин Мацумото не принимал участие в чайной церемонии, на сей раз он избрал домик-тясицу для встречи с прибывшим из Америки гостем. Мастер церемонии, гейша и даже оба телохранителя Мацумото-сан были отпущены, хозяин и гость остались наедине.
Восьмиметровая комнатка, где проходили чайные церемонии, словно жала в плечах огромному американцу, он долго пытался устроиться на пятках, так же, как сделал это его японский хозяин, потом бросил напрасные попытки и просто сел на циновке, вытянув длинные ноги к низким входным дверям.
– Садитесь как вам удобно, Карлуччи-сан, – сказал господин Мацумото, едва заметно улыбнувшись, – вы гость, вы устанавливаете правила…
– Мистер Мацумото, давайте отложим церемонии до лучших времен, через два часа я должен быть в аэропорту Ханэда и лететь обратно, в Нью-Йорк.
– Вы – редкий гость, господин Карлуччи, потому каждое ваше слово особенно драгоценно для ничтожного Мацумото. Я весь обратился в слух и внимание, чтобы не пропустить ничего из сказанного вами.
Карлуччи поморщился, черт его знает, когда эти япошки говорят серьезно, когда шутят, а когда уже пора обижаться.
– Вы уже слышали о несчастье, которое постигло семью Чинквента?
– Ваш недостойный слуга слышал об этом, большое горе пришло в дом уважаемого Падре Луиджи, – Мацумото наклонил голову.
– Сейчас начнутся большие изменения в нашем бизнесе, наверх придут новые люди. Может быть, они по-другому будут вести дела… – Карлуччи замялся: – У нас с вами сложились неплохие отношения…
– Я еженощно возношу молитвы богам за то, что они даровали мне такого партнера, как вы! – молитвенно прошептал Мацумото. – Вы – прекрасный человек и замечательный партнер, господин Карлуччи. И пусть наше сотрудничество продлится еще десять тысяч лет!
Издевается желтопузик, точно издевается, подумал мистер Карлуччи, дай срок, мы тебя научим разговаривать по-людски.
– Я бы хотел знать, господин Мацумото, поддержите ли вы меня вовремя…
Карлуччи задумался, подыскивая подходящее название той грызне, которая началась в итальянских кланах на северо-востоке Америки.
– Конечно, дорогой господин Карлуччи! Я старый больной человек и мое слово мало что значит, но я его скажу в вашу пользу.
– Спасибо, господин Мацумото, я знал, что найду у вас поддержку. И еще, что вы думаете об этом русском синьоре Капо – Господине Голове? Из ваших окон видна Россия, вы лучше меня знаете, что там происходит…
Карлуччи обрадовался, что нашел такое удачное выражение, совершенно в японском стиле – «Из ваших окон видна Россия».
Здорово сказано, в японском стиле.
Лицо господина Мацумото стало серьезным, даже злым. Он невольно привстал, в подобных ситуациях он ходил, даже бегал по комнате, и те, кто хорошо его знал, обычно в ужасе вжимались в стены.
– Я пока мало что знаю о Господине Голове, – ответил он сквозь зубы. – Мои люди в России пытаются узнать как можно больше, но для этого нужно время…
Он все-таки встал, подошел к висящему на стене свитку со старой, трудно читаемой каллиграфией – «Бамбук зеленый, а цветы красные», и любовно поправил его.
– Я думаю, следующий удар Голова нанесет в Колумбии или здесь, в Токио, – сказал он после небольшой паузы.
Карлуччи поднялся – грядущие события в Колумбии или Японии его интересовали мало.
– Мне нужно идти, господин Мацумото.
– Конечно, Карлуччи-сан. Как только я что-нибудь узнаю о русском Голове, немедленно дам вам знать, это наш общий враг.
И они по западному обычаю пожали друг другу руки.
К воротам парка, невдалеке от которых в тени деревьев стояло такси с потушенными фарами, подъехал лимузин. Из него вылез пожилой японец в кимоно и деревянных сандалиях-гэта.
– Это Мацумото? – тихо спросил сидевший рядом с русскоязычным таксистом матрос с «Ивана Сусанина».
– Да, – ответил таксист, – он каждый вторник и пятницу приезжает в сад камней, чтобы побыть одному и подумать. Или сюда, или к храму Роянчи, но чаще сюда, у храма обычно много туристов, это отвлекает.
Старик-японец вошел в парк, далеко позади него шли два крепких телохранителя в европейских костюмах, со спины неотличимых от парней, которые охраняют российских банкиров или авторитетов.
– Пропустим их и по одному будем заходить, – старший взял у таксиста план сада камней. – Ты встанешь здесь, вы двое – здесь и здесь, а я буду страховать у выхода.
Выйдя из машины, таксист открыл багажник и вытащил две спортивные сумки, побольше и поменьше. Маленькую сумку взял старший, большую – один из тех двоих, что шли к западной границе сада.
Та часть парка, где оказались моряки с сухогруза «Иван Сусанин», совсем не напоминала парк в обычном, русском понимании этого слова. Деревья были низкорослыми, с причудливо искривленными стволами, некоторые, несмотря на лето, стояли без листьев и потому напоминали сухостой, встречающийся и в русских парках, но по причине неухоженности, а не эстетической радости, какую, видимо, испытывали японцы, взирая на корявое безлистное древесное существо.
Зато сад камней вполне оправдывал свое название. Это были действительно камни, расставленные на расчерченном граблями песке в видимом беспорядке. Немного в стороне от этого каменного моря стояла одинокая простая скамеечка из доски, положенной на два камня. На скамейке сидели двое – господин Мацумото и немолодой, по западному одетый японец. Они тихо разговаривали, склонив друг к другу седые головы.
Один из моряков опустился на корточки, раскрыл сумку, вынул оттуда короткую трубу базуки, привел ее в боевое состояние и передал своему напаранику. Тот привычно вскинул базуку на плечо и направил жерло в сторону скамейки. Сидящие на ней старики одновременно подняли головы и увидели ослепительно-огненный факел, летящий в их сторону…
Моряк вынул из-за пазухи конверт, положил его в сумку и аккуратно закрыл молнию. Он повесил сумку на сухую ветвь ближайшего деревца, и они не спеша пошли в сторону ворот, откуда, быстро перебирая крепкими кривыми ногами, бежали два телохранителя господина Мацумото.
Глава четвертая
Мертвец за штурвалом
Утро началось привычным образом – зашел Паша, пожелал доброго утра и сказал, чтобы я звонил в случае чего. После этого он отбыл в неизвестном направлении, добавив уже в дверях, без улыбки:
– До встречи у телевизора.
Я послал его к черту с такими шуточками и отправился в ванную.
Аэропортовский зал прибытия был полон встречающих, кое-где стояли люди с написанными на картонках фамилиями тех, кого они хотели бы увидеть в Гамбурге. Я картонки писать не стал, потому что, к своему стыду, фамилии Светланы до сих пор не знал, и еще потому, что хотел встретить ее сам, не с помощью приметного плакатика, а, говоря советским слогом, по зову сердца.
Я встал так, чтобы видеть людей, выходивших оттуда, где горело табло с номером рейса и написанным немецкими буквами словом «Petersburg». Встал и прикрыл глаза, пытаясь настроиться на волну, которую, по моему пониманию, должна была излучать Света.
Когда-то, в другой жизни, и даже не в другой, а в третьей или четвертой, я проходил краткосрочное обучение в Рязанском училище ВДВ. Рукопашному бою нас учил странный, не бойцовского вида человек, кандидат восточных философских наук, который со мной занимался не столько приемами владения своим телом для убийства других людей, сколько учил восточному уму-разуму.
То ли он заметил во мне что-то родственное его душе, то ли был настолько одинок в своей черноземной Рязани, что охотно отдавал свои мысли любому желающему, но мы допоздна просиживали в застеленном настоящими татами спортзале с чучелами-макивари по углам. В сумерках они становились похожими на затаившихся японских воинов, пробравшихся в зал, чтобы подслушать, что говорят русские о тайнах восточных боевых искусств.
Этот удивительный человек, которого все называли просто Мастером, всегда одетый в потрепанный, черный, похожий на пижаму, костюм рассказывал мне о японских воинах-невидимках ниндзя. Он говорил, что они на самом деле были совсем не такими, как в американских или гонконгских фильмах.
Главное искусство ниндзя состоит не в том, чтобы, ловко махая руками и ногами, замочить как можно больше врагов, а в том, чтобы пройти мимо этих врагов совершенно незаметно. Если воину приходилось вступать в бой, то это означало, что он еще плохо освоил главное искусство ниндзя – быть невидимкой.
И в этом искусстве важно не только умение смешаться с толпой, или, прижавшись, раствориться в стене, но, самое главное, способность видеть и чувствовать намного больше, чем обычные люди. Необходимо развить в себе не только внешние чувства, но и те, что скрыты внутри, внутренние глаза и уши, внутренний вкус и осязание, чтобы видеть в полной темноте и слышать в полной тишине.
А если уж довелось вступить в бой, то использовать как оружие любой находящийся под рукой предмет – горсть песка, стакан, авторучку. И если спустя много лет я позабыл мудреные японские слова-термины, обозначающие все эти «внутренние» чувства, ощущения и центры внутри человека, которые за них отвечают, то само это умение осталось жить в моем теле, без моего ведома и, может быть, даже вопреки моей воле. И происходило это, наверное, потому, что было заложено в человеке матушкой-природой. Звери-животные, которые живут вокруг нас, или рядом с нами, всем этим обладают и пользуются, а если нам об этом не говорят, то, наверное, просто не считают нужным, относя нас к низшей по сравнению с собой расой.
Так стоял я с закрытыми глазами в гамбургском аэропорту Фульсбюттель и представлял себе Светлану, ее глаза, губы, запах, вкус того нежного места, где сходятся рука и плечо, родинку на левой груди, маленькую, как чернильное пятнышко, поставленное небрежной школьницей, и всякие другие вещи, какие могут прийти в голову мужчины, ждущего любимую и желанную женщину…
Поэтому я сразу почувствовал, что она выходит из стеклянных дверей, и с каждым шагом ощущение ЕЕ становилось все сильнее и сильнее, пока не стало совсем невыносимо стоять вот так, с закрытыми глазами. Я открыл глаза и увидел ее и не только ее, но и себя, как я сам точно так же отражаюсь в ней, как она во мне, и достигла она этого без всяких восточных технологий, а только силой своей женской любви.
И тогда я понял, что такая любовь и есть самая сильная и всепокоряющая вещь на свете и пока мы вот так любим друг друга, никто не сможет меня одолеть, потому что я не один, а нас трое – я, Света и ЛЮБОВЬ…
Капитан Романофф посмотрел на наручные часы, сверил их с судовым хронометром и записал в судовой журнал:
«17.06.03. 8-03. "Каналья" выходит из залива Апалачи курсом зюйд-вест-вест. На борту 28 человек экипажа, 16 пассажиров и 6 девушек. Больных – нет».
Проблема шести девушек, постоянно пребывавших на борту яхты, уже давно его беспокоила. Формально они не были членами экипажа, и записывать их в судовую роль было нельзя, но они не были и пассажирками, потому что постоянно находились на борту и занимались обслуживанием пассажиров.
Попытка поговорить на эту тему с хозяином, сеньором Родригесом, ни к чему не привела, похоже, тот просто не понял, о чем идет речь.
– Ты хочешь трахнуть одну из девчонок? – удивленно спросил он. – Так трахни, и дело с концом. О таких вещах можешь меня не спрашивать, это предметы общего пользования.
Он рассмеялся:
– Да, да, именно – общего пользования!
– Нет, сеньор Родригес, я не это имел в виду…
– Так в чем же дело? Не дают? Хорошо, я скажу, что ты пользуешься бессрочным кредитом. Да, да, бессрочным кредитом!
И он опять разразился хохотом.
Нет, нынешний владелец яхты был хороший, много лучше, чем тот, прежний, страдавший морской болезнью, который купил яхту для престижа. За пять лет, что у него была яхта, они выходили в море дважды – в день покупки, чтобы посмотреть, на что она способна, и в день продажи, с той же самой целью.
Сеньора Родригеса престиж не интересовал, он плавал на яхте, чтобы получить удовольствие, и старался это делать почаще. Последние три года они практически провели в плавании, выходя в море иногда заполночь, по внезапной прихоти владельца, приставали к берегу в самых неожиданных местах, подчас с риском для судна.
Не все, далеко не все нравилось капитану в этих поездках, некоторые он даже, по приказу сеньора Родригеса, не всегда заносил в корабельный журнал, что немного беспокоило ту часть его совести, которая отвечала за мореплавание. Остальные участки совести спали, получив серьезный наркоз в виде счета в швейцарском банке.
Не исключено, думал капитан Романофф, что Пабло Родригес занимается торговлей наркотиками, даже скорее всего – это именно так. Но наркотики – такой же товар, как колготки или пепси-кола, пока есть спрос, их будут продавать. И если этим не будет заниматься сеньор Родригес, значит, это будет делать кто-то другой, вот и все. Когда люди перестанут покупать наркотики, сеньор Родригес, может быть, начнет торговать кофе или сахарным тростником.
Бизнес есть бизнес.
А так капитану Романофф нравился этот авантюрный стиль жизни, и, если бы не русские корни, можно было подумать, что в его роду были пираты.
Но, увы, его предок, по фамилии Сидоров, в начале прошлого, XX века, прибыл в Америку из Австралии, где безуспешно пытался покорить австралийскую целину в штате Новый Южный Уэльс. Что вынудило прадеда уехать оттуда, капитан Романофф не знал, может быть, кенгуру вытаптывали посевы, может, аборигены устроили охоту за его скальпом, но, как бы то ни было, господин Сидоров высадился на острове Эллиас у подножья Статуи Свободы, а через несколько лет, после русской революции, переменил фамилию на Романофф, которую вроде бы носил русский царь.
Капитан вышел на мостик, любовно оглядел яхту, обернулся на удаляющиеся огни американского берега и невольно вздохнул. Все было хорошо в его теперешней жизни, прекрасная яхта, которая только по документам числилась «прогулочной яхтой класса А», а по сути была настоящим двухпалубным судном, с мощными дизелями, позволявшими уйти от любой погони, каютами класса «люкс», небольшим рестораном и бассейном на верхней палубе, совсем немного не дотягивавшим до олимпийских стандартов.
Одно было плохо – купив яхту, сеньор Родригес изменил ее имя. Вместо прежнего «Сперанца» – «Надежда», он пожелал назвать судно «Каналья». Что ни говори – не самое подходящее имя для порядочной яхты, и, к тому же, старое морское поверие гласит – корабль, поменявший имя, ждет беда.
Яхта плыла под либерийским флагом, портом стоянки числился Ла-Чоррера в Панаме, владелец был колумбийцем, капитан носил русскую фамилию, команда набрана из кубинских эмигрантов, только кок был чистокровным американцем.
Не уместившиеся в судовую роль девчонки были всех цветов кожи, но у большинства были американские «зеленые карты». Классные девчонки, сисястые, задастые, они большую часть дня валялись вокруг бассейна и, в отсутствии пассажиров, охотно соглашались скрасить нелегкие матросские будни, не обделив своим вниманием никого из команды, кроме повара-кока, который был стопроцентным геем и бегал от них, как черт от ладана.
Ночные вахты были популярны у моряков, а в каюте капитана практически поселились две очаровательные подружки – молоденькая негритянка с лицом и телом девочки-подростка и пышнотелая русоволосая красавица со славянскими корнями.
В бухту залива Апалачи, традиционное место яхтенных стоянок, они зашли пополнить запасы пресной воды и продовольствия, однако застряли там на три дня. Сначала из-за какой-то необычайно важной встречи, которая должна была состояться у хозяина с одним из его контрагентов, как называл Пабло Родригес своих подельников. Потом из-за штормового предупреждения, которое настойчиво передавала местная радиостанция. Не состоялось ни то, ни другое – контрагент сеньора Родригеса не приехал на встречу и вообще словно в воду канул, не на море будь сказано, шторм тоже прошел стороной. Поэтому, как только немного распогодилось, они снялись с якоря.
Цель Пабло Родригес указал совершенно определенно.
Выйдя на палубу, он отлепил правую руку от одной из девиц и махнул в сторону открытого моря:
– Туда!
И капитан Романофф взял курс на то место на карте, где сходились Северный Тропик и 90 градусов на запад от Гринвича.
Вечеринка по случаю удачного выхода в море затянулась далеко за полночь, поэтому, когда пробили полуденные склянки, никого из пассажиров на палубе еще не было. Штиль сменился попутным ветром, капитан распорядился дать полный ход, и яхта буквально неслась по волнам, представляя, должно быть, со стороны живописное зрелище – белоснежный, устремленный вперед корпус корабля на фоне синего, с белыми барашками волн, моря, сливающегося на горизонте с таким же синим небом, по которому, как волны, бежали барашки облаков.
Когда наступило время ленча, на палубу начали выползать первые пассажиры. Две девушки с помятыми лицами и телами привели под руки Пабло Родригеса, с трудом удерживающего на лбу резиновый пузырь со льдом.
Босс рухнул в плетеное кресло, стоящее возле бассейна, посмотрел на плещущуюся за бортом воду и поморщился.
– Что это гудит, капитан? – спросил он слабым голосом.
– Машины, – бодро ответил капитан. – Идем полным ходом.
– Зачем? Зачем надо куда-то идти полным ходом, вы куда-нибудь торопитесь, шеф? Я – нет.
– Сеньор Родригес, когда судно идет на большой скорости, то качка почти не чувствуется, – сказал капитан, показав руками, как качка действует на измученный алкоголем организм.
Сеньор Родригес проследил за его руками, потом бросил взгляд за борт и сказал:
– О, нет, качки не надо, но сделайте так, чтобы это не гудело.
– Йес, сэр! – по-военному ответил капитан, приложив руку к фуражке, и отправился в рубку, где первым делом посмотрел на часы, потом определил положение судна.
Скорость сбавлять он не стал. До точки рандеву[3] осталось четыре часа хода.
Постепенно вокруг бассейна собрались все пассажиры, несколько бокалов мартини со льдом заметно улучшили самочувствие гостей сеньора Родригеса, да и сам босс почувствовал себя лучше.
Опрокинув в себя еще один бокал бодрящей жидкости, он решил выступить с речью:
– Господа! – начал Родригес, не рискуя, впрочем, подниматься с кресла.
– О! Dispenseme! Извините! – поправился он. – Дамы и господа! Я хочу предложить вам безумную авантюру, да, да, господа, именно безумную авантюру! Давайте развернем нашу чудесную яхту, кстати, кто-нибудь знает куда мы плывем? О чем это я… Да, мы развернем нашу чудесную яхту, направим ее на Кубу и захватим ее, да, да, господа, именно захватим! Если это получилось у адвоката Кастро, приплывшего на яхте «Гранма» с двенадцатью бандитами, то почему это не может получиться у нас? Нас даже больше, нас…
Он мучительно пересчитал в уме приглашенных, потом добавил себя, вычел девушек и неуверенно сказал:
– Шестнадцать…
И покосился на стоявшую у его левого плеча девицу.
Та начала энергично кивать головой, и свободные от бюстгальтера груди стали раскачиваться из стороны в сторону с такой силой, что усилилась бортовая качка.
– Да, нас – шестнадцать, – повторил сеньор Родригес, – и мы вполне можем это сделать. Да, господа, мы это можем!
Стоявший в сторонке капитан поднял глаза к солнцу, которое, словно капелька жира, медленно стекало по голубой тефлоновой сковородке неба к затянутому дымкой горизонту.
Потом он подошел к дверям радиорубки, открыл ее своим ключом, тщательно запер за собой дверь, и включил передатчик. Когда загорелись зеленые лампочки, говорящие о том, что рация исправна и готова к работе, он быстро настроился на волну, телеграфным ключом отбил быструю вереницу знаков, услышал сигнал приема и выключил рацию, не забыв сдвинуть верньер настройки.
– Мы не будем казнить сеньора адвоката Кастро, нет, нет, не будем, – продолжал Родригес, – я перед ним преклоняюсь, я хочу быть на него похожим. Он – великий человек, и он достоин подражания. Мы дадим сеньору Кастро хорошую пенсию, пусть он наслаждается жизнью, и мы тоже будем наслаждаться жизнью на нашем острове Куба, который наконец-то станет островом настоящей свободы! Капитан, мы можем повернуть на Кубу?
– Никак нет, сэр! – твердо ответил капитан Романофф.
– Почему? – удивился сеньор Родригес. – Я же хочу захватить Кубу, значит я должен туда попасть!
– Дело в том, сэр, что в судовом журнале записан наш курс – Северный Тропик и 90 градусов западной долготы, и пока мы не достигнем этой точки, мы не вправе изменить курс.
– Но почему, я не понимаю, почему?
– Потому что так записано в судовом журнале.
– Да, – Пабло Родригес задумался, – что ж, похоже, ничего не поделаешь, придется потерпеть до завтра. Скажи мне, добрый капитан, а завтра мы можем пойти на Кубу?
– Конечно, сэр, надо только сделать соответствующую запись.
– Бедная Куба, ей придется еще сутки стонать под коммунистическим игом!
В точке рандеву стояла белоснежная яхта, точно такая же, как «Каналья», и построенная на тех же итальянских верфях. К правому ее борту было пришвартовано странное плавучее устройство, похожее на огромную, пятиметровой длины, авиабомбу с прозрачным куполом кабины. Только специалист мог определить, что это устройство – не что иное, как сверхмалая советская подводная лодка «мокрого» типа «Тритон-1М», построенная не для подводной охоты или наблюдения красот морской глубины, а с целью наносить вред кораблям враждебных государств.
И только специалист удивился бы факту нахождения «Тритона» в нейтральных водах Мексиканского залива, тем более, что за все время советского военного судостроения их было построено всего тридцать две штуки, часть из них была списана, часть – утеряна во время боевых операций, а немногие оставшиеся находились на строгом учете Главного Разведывательного Управления, именуемого с легкой руки Виктора Суворова «Аквариумом».
В «Тритон» по штормтрапу спустились два человека в черных блестящих костюмах легководолазов, мини-лодка отвалила от борта яхты и сразу же ушла в прозрачную глубину.
Капитан зашел в рубку, уточнил координаты яхты, в очередной раз сверил время и вышел на палубу.
Веселье на спардеке набирало первобытную мощь оргии, которая на сей раз приняла совершенно разнузданный вид. Капитан брезгливо смотрел на то, как здоровые мужики, обладатели многомиллионных состояний, имеющие не только огромные плантации конопли, опиумного мака и кокаиновых кустов, но и тысячи людей, готовых встать под ружье, эти кокаиновые бароны, графы и виконты, скинув плавки, гонялись друг за другом с явным намерением не столько запятнать соперника, сколько поиметь его самым гомосексуальным образом.
Если бы капитан Романофф знал классику советской эстрады, то в этот момент обязательно вспомнил бы любимую русским народом песню – «Стоят девчонки, стоят в сторонке…», потому что невостребованные девицы действительно скромно стояли в стороне и только ввиду скупости одежды не теребили платочков. Они с любопытством наблюдали за сексуальными играми пьяных генералов наркобизнеса и обменивались скабрезными шутками. И еще два человека не принимали участие в буйных забавах. Двое мужчин на юте, у кормового флага, были почти трезвы и смотрели в сторону моря.
Одного из них капитан знал, он был частым и почетным гостем Пабло Родригеса, к тому же фотографии сеньора Хосе Фраго периодически появлялись на первых полосах крупнейших американских газет. Сеньор Фраго был главой Западного картеля колумбийской мафии и усердно разыскивался Интерполом и ФБР. Вторым был неизвестный капитану американец, поднявшийся на борт в бухте залива Апалачи, и, судя по тому, с каким уважением обращался с ним сеньор Хосе, являлся очень крупной шишкой в американском истеблишменте.
Капитан в который раз за день посмотрел на часы, крикнул рулевому: «Стоп машина!» – и подозвал к себе двух заскучавших девиц, блондинку и негритянку.
– Девочки, держитесь сейчас меня.
Девочки послушно вцепились в белый капитанский китель.
– Ну, не так буквально, просто будьте поближе…
– Капитан, почему стоим? – крикнул запыхавшийся Родригес.
– Нужно взять пеленг, – ответил, не оборачиваясь, капитан.
– Бери, добрый капитан, только не долго! – крикнул Пабло Родригес и устремился в погоню за вертлявым немолодым мужчиной с татуированным пауком на спине.
А капитан в сопровождении двух девушек пошел на бак, где устроился на стоящем у борта ящика со спасательными принадлежностями.
– Посидим пока здесь, – сказал он удивленным девицам.
По правому борту, за рубкой, стоял педик повар в белом кителе и высоком белом колпаке. Крепко вцепившись в непонятную ему корабельную железяку, он не отрываясь смотрел на голых мужчин, бегающих по прогулочной палубе. Повар кусал и облизывал пересохшие губы и имел вид человека, измученного жаждой и прикованного неподалеку от фонтана.
С трудом оторвав тело от нагретого солнцем белого железа рубки, повар-гей, пробрался сквозь клубок обнаженных мужчин и подошел к тем двоим, что беседовали на юте.
– Мистер Фраго, – нежным голосом сказал он, – не желаете ли получить на обед что-нибудь особенное? Я могу приготовить для вас любое блюдо…
Сеньор Фраго с удивлением обернулся, не сразу поняв, кто и зачем его беспокоит, и с любезностью истинно латиноамериканского джентельмена, которые, как известно, превосходят своей любезностью всех прочих джентльменом мира, ответил:
– Голубчик, я разборчив в женщинах, а не в еде. Готовь, что хочешь… Впрочем, нет, постой, сделай для нас с другом, – он указал взглядом на стоящего рядом американца, – чулетас де пуэрка. Тебе знакома кубинская кухня?
– Конечно, мистер Фраго, конечно. Я несколько лет прожил на Кубе. Так получилось…
– Ну и прекрасно, я буду с нетерпением ждать обеда, – и сеньор Фраго легонько коснулся пальцами щеки повара.
К несчастью, именно в этот момент судно качнуло, слегка, совсем немного, но этого было достаточно, чтобы повар потерял равновесие и, чтобы не упасть, обнял за талию сеньора Фраго. Тень брезгливости промелькнула на лице колумбийца, но он сказал лишь:
– Держитесь, мой друг, держитесь!..
И повернулся к американцу, продолжая прерванный разговор.
Повар-гей скользнул ладонью по талии наркобарона и лежавший в его руке конверт, тщательно упакованный в полиэтилен от нечаянного разрушения водой, опустился в карман белых шортов сеньора Фраго. Случайный наблюдатель мог бы подумать, что это записка страдающего от неразделенной любви педераста.
После чего повар поклонился и начал пробираться обратно к рубке, и со стороны было не понять, то ли он сторонится обнаженных мужских тел, то ли наоборот, стремится прижаться к ним покрепче…
Когда на горизонте появилась белая точка приближающегося судна, капитан открыл спасательный ящик и вытащил оттуда три ярких надувных жилета.
– Пригодится, – коротко сказал он девицам.
И в это время где-то в середине судна, как раз под прогулочной палубой, раздался взрыв. Заложенная в тротиле сила разорвала корабль надвое, взметнула в небо столб белой на солнце воды, смела с палубы людей, кресла, тенты и еще какие-то вещи, совершенно не нужные на морском дне, и оставшейся еще в себе мощью разнесла беспомощные, тонущие половинки яхты в разные стороны.
Прибывшая через полчаса белоснежная яхта, как две капли океанской воды похожая на погибшую «Каналью», подобрала капитана с двумя девицами – негритянкой и белой, повара-гея, живого и невредимого, но хранящего на лице то же выражение мучительной неудовлетворенности, а также привязанный к спасательному поясу труп сеньора Хосе Фраго, разыскиваемого половиной полиций мира.
В белых шортах сеньора Фраго оказался тщательно запечатанный в полиэтилен конверт, который вскрыли уже в полиции.
– Кажется, теперь – все, – сказал Сергачев, когда кончился ночной выпуск новостей.
Мы сидели в моем номере, теперь уже вчетвером. Светланка едва успела накинуть халатик, а я так и остался светить обнаженным торсом.
Петр Петрович достал баночку с леденцами, потряс ею и звонко бросил на стол.
– Закурить, что ли? – сказал он и неожиданно выругался, впервые за все время нашего знакомства.
И сразу же извинился:
– Простите, Светлана Михайловна.
– Ничего, если хотите, я тоже могу.
– Вот этого не надо. Я, можно сказать, за весь мир отвечаю, а ты – за одного Лешу Кастета, а он тебе повода для брани пока не дает, чему и радуйтесь.
Она тихо этому порадовалась, но все еще не понимала причину внезапной сергачевской вспышки.
– Что случилось-то, ребята? – спросила она, отпуская мою руку и запахивая халатик. – Может, кофе выпьем?
– Спать плохо будешь, – сказал Паша.
– А мы сегодня спать и не планируем. Правда, Леша?
– Правда, – неуверенно ответил я.
События разворачивались по предсказанному Сергачевым сценарию. Что будет дальше он тоже, видимо, знал. Увертюра кончилась, и все шло к тому, что скоро начнется моя сольная партия в этой рок-опере, где слово «рок» обозначает судьбу, а не способ перебирать струны гитары…
– Паша, закажи кофе, плюшек каких-нибудь, и узнай – может, леденцы у них есть.
– А вы, Петр Петрович, вместо леденцов резинку жевательную возьмите, – посоветовала Светлана, – дыхание освежает и вообще…
Сергачев бросил на нее такой взгляд, который вполне мог сойти за второе ругательство.
– Светочка, дитя мое, – заговорил Петр Петрович, – может, ты устала с дороги-то, может, отдохнуть хочешь, выспаться? Так Паша тебя проводит, а мы с Лешей тут посидим еще маленько, покалякаем.
– Фигушки вам, – ответила Светлана и действительно показала кукиш, – фигушки с маслом! Вы, значит, Лешу опять будете на какое-нибудь смертоубийство уговаривать, а я – спать иди! Нетушки, дудки, я здесь посижу, я знать хочу, чего будет!
– Так, Светланушка, я и сам толком не знаю, что будет, и вообще – все в руке Господней.
Хорошо, хоть не стал пальцем в небо тыкать, подумал я.
И тут Сергачев устремил палец в небо и добавил:
– Там все решается, там, на небесах, а мы, аки черви и… – он сделал паузу, задумался, – и тлен… Нет, тлен не подходит, ну, в общем, ты понимаешь, о чем я…
– Я все понимаю, – продолжила свое обличение сергачевского коварства Светлана, но тут в номер вошла горничная, толкая перед собой изрядно нагруженный сервировочный столик, и Светке не удалось сорвать все маски с вероломного старца.
На столе появился кофейник, чашки, разные блюдечки и посудинки, и все остальное, что нужно засидевшимся допоздна полуночникам для того, чтобы попить кофе.
Читать бесплатно другие книги:
