Правила боя Седов Б.

Глава восьмая

Россия – родина слонов

На военно-морской базе Кандла полным ходом шли приготовления к швартовым испытаниям новой подводной лодки.

Мощный атомоход, построенный на российских верфях по заказу Министерства обороны Индии, получил священное имя «Лакшми» и, собственно, в испытаниях не нуждался – он своим ходом дошел из Владивостока до залива Кач, где располагалась база, и только у входа в залив принял на борт индийский экипаж.

Теперь русских полностью сменили индусы, которых надо было еще учить и учить. Российские инструкторы, готовясь к этому нелегкому испытанию нервов, дружно ушли в увольнительную, предупредив, что до утра их не будет.

Командир лодки, капитан первого ранга Прем Чандр, согласился – волей-неволей русских придется ждать, с таким экипажем даже не отвалить от причальной стенки. И вот он, опытный морской волк, окончивший Бристольский военно-морской колледж, где, на два курса старше его, учился сам принц Уэльсский, вынужден был стоять на мостике и наблюдать за тем, как моряки-новобранцы, шатаясь на трапе, таскают мешки с провизией.

На пирсе появился велосипедист-нарочный, одной рукой он держался за руль, в другой сжимал пакет с сургучными печатями и отчаянно им размахивал. Капитан Чандр дождался, когда нарочный поднимется по трапу, и только после этого выпрямился и отдал честь. Посыльный в ответ неуклюже приложил руку к грязному тюрбану.

Прочитав депешу, капитан побледнел, он знал, что лодка придет на базу в полном боевом снаряжении, но то, что на борту находятся двенадцать ракет с атомными боеголовками, было для него полной неожиданностью.

Официально Индия не являлась ядерной державой и, соответственно, подобных ракет не имела и иметь не могла. Однако они были, были здесь, под его ногами, в огромном металлическом туловище подводной лодки, и в полученной им депеше предписывалось освободить лодку от этого нелегального груза. И сделать это немедленно, отложив все, даже самые неотложные дела. В это время один из матросов, покачнувшись, уронил за борт мешок, а сам с криком рухнул в открытый люк. Капитан вздрогнул, представив себе, что будет, когда эти матросы начнут выгружать ракеты с ядерными боеголовками.

В это время на пирсе появились новые лица – десятка полтора людей в морской форме, уверенно идущих к его, капитана Чандра, лодке.

Судя по походке, уверенным движениям и вообще по всему их облику, это были настоящие моряки. С такими Чандр пошел бы хоть в кругосветку, и они шли к нему на борт. Сомнений быть не могло – эти люди должны принять у него смертоносный атомный груз и увезти его куда-нибудь подальше от международных инспекций.

Трое старших по званию легко взбежали по трапу, так же ловко, по одному, поднялись на мостик. Один из них вышел вперед и вытянул руки по швам. Капитан первого ранга ВМФ Индии Прем Чандр взметнул руку в приветственном салюте. Офицер тоже отсалютовал, при этом из его руки вырвалось острое лезвие стилета, которое по самую рукоять вонзилось в грудь капитана Чандра. Капитан не почувствовал ничего, ни изумления, ни страха, ни боли, только тело утратило силу ног. Два человека подхватили его под мышки и, словно пьяного, спустили в открытый люк.

Остальные тоже поднялись на борт, сказали новичкам-матросам магические слова – Свободны! – и те с невиданной исполнительностью покинули корабль. А прибывшие отдали причальные концы и скрылись в глубине лодки, задраив за собой люк.

Дневной выпуск новостей порадовал нас сообщением о пропаже индийской подводной лодки.

Сообщение было кратким и туманным:

«По непроверенным данным из Министерства обороны Индии, вчера вечером, примерно в 21.00 местного времени, индийская атомная подводная лодка "Лакшми" совершила несанкционированный выход в море. С тех пор радиосвязь лодка не поддерживала, и обнаружить ее силами катеров береговой обороны не удалось. Официальные представители Министерства обороны данную информацию не подтверждают. По предоставленным нам Пентагоном данным спутниковой разведки, в течение ночи и утра 21.06 наблюдалась значительная активность кораблей ВМФ Индии в районе базы Кандла. Возможность захвата лодки пиратами или террористами полностью исключается».

Далее следовал комментарий, в котором говорилось о том, что лодка построена в России по заказу Индии. Потом шла масса ненужных для меня сведений о водоизмещении лодки, количестве членов экипажа и вооружении. Но, когда было сказано, что лодка может быть вооружена ракетами с ядерными боеголовками, Петр Петрович Сергачев недобро оживился.

– Кажется, началось, – сказал он неведомо кому.

Но, кто надо – понял, то есть все, кроме меня и Светланы, которая настойчиво продолжала изучение моего израненного тела, добравшись до шеи и затылка.

– Я пошел, – сказал Петр Петрович.

Он дошел уже до двери, остановился, подумал.

– Паша, пошли-ка со мной, а ты, – он ткнул в мою сторону указательным пальцем, как обычно указывал на небо, цитируя Библию, – а ты никуда не уходи, можешь понадобиться. Развлекайтесь пока, как можете…

И вышел.

Я понимал в происходящем все меньше и меньше, и это мне начало сильно не нравиться.

– Гадкий все-таки старичок, – сказала Светлана, и мы принялись развлекаться.

Дневное время для нас со Светланой прошло быстро и незаметно, но к приходу дорогих гостей, Паши и Сергачева, мы были уже помыты, одеты и сидели порознь, во избежание ненужных, не ко времени, эксцессов.

В новостях к утреннему сообщению о пропаже подлодки добавился репортаж корреспондента Би-би-си. Он стоял у ворот военно-морской базы Кандла и рассказывал о том, что лодку захватили неизвестные, экипаж был ими отпущен на берег, неясна только судьба капитана Према Чандра, который может находиться в сговоре с злоумышленниками или удерживается ими силой.

После этого показали жену капитана Чандра, молодую, но располневшую индуску с ритуальным пятном на лбу, четверых его детей, по очереди пытавшихся потрогать объектив телекамеры, и постепенно разговор перешел на условия жизни индийской семьи среднего достатка. Такие подробности Сергачева не интересовали и он выключил телевизор.

– Мне удалось кое-что узнать, – сказал Сергачев, пожевав губами. – Леша, слушай, это важно! Лодка только что пришла в Индию из Владивостока, новенькая, с иголочки, полностью снаряжена для боевого похода. Скорее всего, на борту ракеты с ядерными боеголовками. Они Индии вроде как не положены, но мы же добрые, мы делимся всем, что у нас осталось, тем более, у нас с индусами нерушимая дружба – «Хинди – руси, пхай пхай!», ети его мать! Это – атомоход, значит, автономность плавания у него неограничена, где и когда он всплывет – хрен его знает! А посему, Лешенька, вот тебе билетики на самолет, завтра вылетаешь в Питер, встретишься с Киреем, он уже маленько в курсе, и – давай, поднимай братву!

– Как – встретишься с Киреем? – спросил я, холодея. – Его же убили!

– Живой он. Я тебе не говорил разве? Извини старика, память – ни к черту.

– Я сам видел, в аэропорту, по телевизору…

И перед глазами – фигура, лежащая на полу в «Невском Паласе».

– Я говорю – живой, значит, живой, – прикрикнул на меня Сергачев.

– Паша, закажи кофе, а я пока этому… расскажу что да как.

Паша, видимо, «что да как» знал, потому что не стал звонить по телефону, а пошел заказывать кофе с плюшками прямо к дармштадтской горничной, и не было его довольно долго, словно варили они там не кофе, а добротный наваристый суп из костей, постоянно его перемешивая…

– Ты, Леша, помнишь, конечно, как в нас с тобой стреляли на Сенной площади? Помнишь? И правильно делаешь, такие вещи надо запоминать, чтобы врагу потом ответить тем же. Так вот, после этого неприятного эпизода я Кирею строго-настрого запретил нос из нашего особнячка на Каменном высовывать и даже из дома на двор выходить пореже. А для таких случаев у меня уже давно были припасены два мужичка, не скажу, что очень уж сильно на Кирея похожие, но издалека, или в полумраке, или впопыхах вполне перепутать можно. Утром Кирею позвонили, кстати, от твоего имени, будто ты чего-то в гостинице забыл и перед отлетом туда вернулся, я одного из этих мужичков в гостиницу вместо него и направил. Где он геройской смертью и погиб.

– Вроде как нехорошо мужичка-то на смерть посылать? – язвительно поинтересовался я.

– А Кирея на смерть посылать – хорошо? И потом, с мужиками этими с самого начала уговор был, если что – в них стрелять будут, и гранаты бросать, и с ножом на них кидаться. А они бомжевали не первый год, для них в тепле и сытости хоть сколько пожить – за счастье, потому и согласились. Так что – все честно, Лешенька, все честно…

Может, оно и честно, но не по душе мне кого-то другого вместо себя на смерть посылать, но говорить я этого Петру Петровичу не стал – к чему старика лишний раз расстраивать.

Глава девятая

Не зарекайся от тюрьмы

Питер встретил меня такой же, как и в Гамбурге, жарой, но на этом сходство с Германией кончилось.

Я быстро и без проблем прошел таможенный досмотр, потому что не только не вез с собой ничего запрещенного, но и вообще не вез ничего. В руках был портфель-дипломат с детективом, который я читал в полете, газетой, зачем-то купленной в аэропорту, и взятым на всякий случай зонтиком. От оскорбительной процедуры ожидания и получения багажа я был избавлен и сразу прошел к выходу, на стоянку такси.

Перед самым вылетом из Гамбурга Паша спросил меня, не позвонить ли в Питер, чтобы подогнали машину в Пулково, и я гордо отказался. Хотелось не спеша проехать через весь город, посмотреть, как живет Петербург после юбилея, во что одеты по летней жаре питерские девчата и вообще – побыть частным гражданином Алексеем Костюковым, а не призраком Господина Головы.

На площади перед аэровокзалом стояла привычная толчея. Люди кавказской, украинской, молдавской и среднеазиатской национальностей представляли заметное большинство среди прибывающих и улетающих пассажиров. Во всяком случае, казалось, что их больше. Они постоянно перемещались с места на место, гортанно перекрикивались, призывая друг друга, махали руками, громко смеялись и вообще вели себя непринужденно, как дома, отчего русские были опасливо тихи, стараясь обходить стоящие на дороге группы темпераментных иноземцев, и даже я – большой, крепкий и уверенный в себе мужчина, почувствовал себя не в своей тарелке.

Пробравшись сквозь пеструю, пахнущую восточной пищей и потом, толпу, я огляделся. Помимо желтых машин такси с привычным зеленым огоньком и шашечками на дверцах, были и машины частников. Они стояли отдельно, особняком, от битой, кривобокой «копейки» до новенькой, сверкающей «ауди»…

Ко мне подскочил шустрый мужичонка с ключами в руке:

– В город поедем?

– Поедем, – согласился я.

Мужик аккуратно, двумя пальцами, взял меня за рукав, подвел к «Жигулям», ухоженной, средних лет «пятерке», и открыл переднюю дверцу. Из стоящей на солнцепеке машины пахнуло банным жаром, и я попятился.

– Не бойся, парень, – весело сказал водила, – окна откроем, в дороге продует, мерзнуть еще будешь.

Пришлось сесть. Обивка сиденья тоже была горячей.

– Куда? – спросил он, заводя мотор.

Я прислушался, двигатель работал ровно и тихо, без обычных для «Жигулей» стуков, хрипов и всхлипываний.

– Хороший движок, – сказал я.

– А то, – обрадовался он, – клапана, карбюратор, все – будьте-нате! Куда едем-то?

– Рули пока на Петроградскую, там скажу.

– Петроградская – это хорошо, – одобрил водитель.

Выехали на Киевское шоссе, и мужичок спросил:

– Ты торопишься?

– А что? – удивился я.

– Да вон, ребята голосуют, может прихватим? И тебе веселее, и я на бензин заработаю, – и он указал рукой далеко вперед.

– Давай, бери, – нехотя согласился я, но шоферским сердцем понимал, что терять пассажиров нельзя.

Водила лихо тормознул у обочины. Трое парней, не спрашивая разрешения, влезли на заднее сиденье, и мы тронулись в путь.

До поста ГАИ ехали аккуратно, но, проехав его, водила вдавил педаль газа до пола. Однако наслаждаться скоростью пришлось недолго, мужик внезапно резко свернул направо, в небольшой лесок, и ударил по тормозам.

Я едва не выбил лбом стекло, но это, возможно, и спасло мне жизнь. Сидевший сразу за мной парень пытался накинуть мне на шею удавку, но тоже не удержался и, привстав, ткнулся животом в спинку моего кресла.

Еще не понимая, что я делаю (даже и не я, а то сидящее во мне животное, которое спасало сейчас свою жизнь), я схватил парня за левую руку и то ли бросил, то ли просто перетащил в щель между своим сиденьем и креслом водителя. При этом он хорошо приложился виском о рычаг переключения передач и затих.

Совершая эти несложные, но нужные для моей жизни действия, я не выпускал из вида и остальных участников событий. Водитель и один из парней с заднего сиденья разом открыли свои двери и полезли наружу, а последний, третий, сунул руку за пазуху, где, как я уже знал по прошлому своему опыту, нехорошие люди держат пистолет.

Ничего похожего на оружие у меня не было, поэтому я снова схватил затихшего в отрубе парня и рывком кинул на потенциального стрелка. Получилось даже удачнее, чем я ожидал.

Как выяснилось позднее, парень уже почти вытащил пистолет, но удар падающего на него тела заставил его невольно нажать на курок. Ствол пистолета, к несчастью для него, был направлен ему в живот.

Одновременно с выстрелом я открыл дверцу машины и выпал наружу. Конечно, я думал о том, что в этот момент поделывают двое других моих противников, и есть ли у них оружие, но действовал я быстрее, чем думал, и поэтому, когда они с двух сторон обежали машину и одновременно появились передо мной, в моей руке уже был баллонный ключ, найденный под сиденьем.

Водитель был вооружен монтировкой, второй был безоружен, по крайней мере руки у него были свободны и я, опять-таки не думая, изо всех сил метнул баллонный ключ ему в живот.

Потом, вспоминая подробности этой скоротечной схватки, я понял, что нужно было в первую очередь обезвредить водителя. Но, руководствуясь инстинктом, я поступил совершенно правильно – действия вооруженного человека предсказуемы, они определяются характером оружия, которое у него в руках, а вот действия безоружного предсказать трудно, он может достать из кармана нож или пистолет, поднять с земли камень и вообще поступить черт знает как, поэтому – вырубать надо было именно его, безоружного, что я и сделал. К хорошему удару баллонного ключа он не был готов и со стоном согнулся пополам, ухватившись руками за живот.

В этот момент водитель замахнулся монтировкой, но я этого ждал – что еще может сделать человек, имея монтировку в руках, только замахнуться и ударить, во всяком случае попытаться. Вот он и попытался.

Но я откатился в сторону, вскочил на ноги и жалел только об одном – с правой руки бить было неудобно. Поэтому, пока его правая рука с монтировкой опускалась на то место, где только что лежал я, моя левая рука, сжатая в ударный кулак, вошла в соприкосновение с его подбородком, и я удивился тому, какие слабые бывают люди – не выдерживают простого удара с левой.

И только я хотел вплотную заняться последним из дееспособных налетчиков, как на шоссе, которое и было-то в двух шагах от нашей машины, раздались звуки сирен, и сразу две милицейские машины порадовали меня своим появлением.

Впрочем, я рано радовался – стражи порядка немедля меня скрутили, надели мне на руки наручники и препроводили сначала в отделение, а недолго погодя и в знаменитую тюрьму «Кресты».

Вообще, слава тюрем, острогов и прочих мест заключения в нашей стране меня поражает. Спроси человека, живущего в глухой сибирской тайге и никогда не выезжавшего со своей заимки дальше районного центра, какие достопримечательности есть в Москве, он вспомнит Кремль, потому что там Путин, может быть, вспомнит Мавзолей и, думаю, на этом череда его московских ассоциаций прервется. Но попроси меня назвать московские тюрьмы, и легко приходят на ум Бутырка, Таганка, Лефортово, Матросская Тишина…

Почему «Кресты» называются «Крестами», я узнал в первый же день своего там пребывания.

Сначала меня продержали полдня в «обезьяннике» милицейского участка, совсем мной не интересуясь. Как я узнал позднее, менты были заняты тем, что пристраивали в различные больницы покалеченных мною людей, а самого неудачливого, пытавшегося застрелить меня из пистолета, они поместили в морг, потому что он получил «несовместимое с жизнью огнестрельное ранение в область брюшной полости, вызвавшее обильное внутреннее кровоизлияние и смерть потерпевшего».

Заняты они были весь день, когда в шесть часов вечера пришел новый дежурный по участку, то он вяло поинтересовался, кто это там сидит в «обезьяннике».

– А черт его знает, – весело ответил сдающий смену милиционер. – Его мужики из убойного утром привезли, в «обезьянник» кинули, вот он и сидит.

– А… – сказал заступающий на пост и его интерес к моей персоне пропал.

Только поздно вечером клетка открылась, и мужчина в штатском провел меня в комнатку с двумя древними письменными столами, сейфом, на котором фломастером были написаны телефонные номера, и парочкой стульев.

– Садитесь, – сказал он и вытащил из кармана мой загранпаспорт. – Гражданин Костюков, Алексей Михайлович?

– Да, – согласился я с этим неоспоримым фактом.

– Капитан Махмудов, – представился мужчина, но руку для рукопожатия не подал.

После чего стал переписывать на казенный бланк разные данные из моего паспорта. Закончив, он отвел бумагу подальше от глаз, долго ее изучал, остался, видимо, доволен и сказал:

– Распишитесь вот здесь, и здесь…

– Это что? – спросил я и протянул руку за бумагой.

– Документ, – важно ответил он. – Расписывайтесь!

– Я хочу прочитать.

– Потом прочитаете, сейчас некогда, сейчас машина придет.

– Какая машина? – удивился я.

– В тюрьму тебя везти, вот какая… – он решил демократично перейти на «ты». – Можешь и не расписываться, значения это не имеет, потому что задержан ты на месте преступления, и тебе даже явка с повинной не поможет.

– Какое преступление, какая явка? – возмутился я.

– Убийство одного человека – раз, нанесение телесных повреждений разной степени тяжести – три человека – два, это что тебе, не преступление? Это очень большое преступление!

– Но я же защищался, на меня напали!

– Ничего не знаю. Я – опер, мое дело тебя, преступника и убийцу, поймать и в тюрьму посадить, а там – следователь, суд, пусть они разбираются. Вот, – он показал другую казенную бумагу с печатью и подписями, – это постановление прокурора о твоем аресте и, соответственно, заключении под стражу. Сейчас придет машина, и мы отвезем тебя в тюрьму «Кресты». Все понял?

– Понял, – сказал я. – А адвокат?

– Я ж тебе, мудаку, говорил уже, будет тебе следователь, будет и адвокат. Вот, – он потряс тоненькой картонной папочкой, – это розыскное дело на тебя, Костюков. Я его открыл, я его и закрыл, потому что я тебя, Костюков, поймал. А у следователя будет свое дело, уголовное, на возбуждение которого господин прокурор уже выписал постановление, – и он достал уже третью казенную бумажку из тонкой папки.

Краем глаза я увидел, что в папке больше ничего нет, и хотя бы это меня порадовало.

Ночь как-нибудь перекантуюсь, подумал я, а утром – следователь, адвокат, Кирею попрошу позвонить, так что к вечеру на свободе буду, хотя бы по подписке о невыезде.

И легко согласился:

– Давайте, – говорю, – вашу машину…

Первая попытка посадить меня в тюрьму оказалась неудачной. Когда мы приехали в «Кресты», заспанный прапорщик долго не мог понять, чего от него хочет штатский с документами капитана милиции Махмудова, потом понял и сказал решительным и злым голосом:

– Нет!

– Как – нет? – удивился капитан Махмудов.

– А вот так – нет. Куда я его сейчас дену?

– Но я же звонил дежурному офицеру, он сказал – можно, везите.

– Так где сейчас дежурный офицер! – ответил прапорщик.

– А где? – заинтересовался капитан.

– А он сейчас, – прапорщик нагнулся к капитанскому уху и стал что-то жарко рассказывать, иллюстрируя повествование неприличными жестами.

– Да ну! – восклицал время от времени капитан Махмудов, и его лицо удивительным образом меняло свой цвет от красного до белого и обратно.

В заключение рассказа прапорщик сделал совершенно решительный жест обеими руками и чуть не сбил капитана с ног, но тот не обиделся, а с большим уважением посмотрел на представителя пенитенциарной системы и сказал:

– Ну, тогда я его обратно отвезу, в отделении переночует.

– Точно, вези обратно, – одобрил прапорщик, – а утром в любое время привози. С полным нашим удовольствием примем. Я в восемь меняюсь, вот сразу после восьми и привози…

Они пожали друг другу руки, как старые и добрые друзья, и мы поехали обратно, в отделение…

На следующее утро уже не Махмудов, которой отсыпался после беспокойной ночи, а другой, тоже в штатском, милиционер отвез меня в «Кресты» и сдал там с рук на руки, как сдают багаж в камеру хранения. Капитан, дежуривший в «приемном покое», поначалу противился, что-то говорил о решении суда и укреплении законности и правопорядка, но мой «штатский» легко его убедил, сказав ему на ухо несколько слов и дважды подняв глаза к потолку. Не думаю, чтобы он ссылался на «небесную канцелярию», но кто-то немного ниже рангом в моем деле был точно замешан.

Меня раздели, ощупали, проверили и посмотрели где только возможно, отобрали то, что осталось после милицейского обыска и отвели в камеру на третьем этаже.

Переход в камеру оказался сложной процедурой, мы с конвоиром, или как он там по-тюремному называется, прошли через несколько тамбуров, из которых нельзя было выйти, пока не закрыта входная дверь, и у каждого тамбура сидел специальный человек, проверяющий сопроводительные бумаги. И каждый проверяющий считал своим долгом не только внимательно осмотреть мой не очень дорогой немецкий костюм, но и сказать какую-нибудь фразу, типа – а мы вас уже заждались!

Наконец, переход по тамбурам и этажам закончился, меня передали с рук на руки дежурному, которого, как я знал из книжек, называют вертухаем, тот подвел меня к дверям камеры, поставил лицом к стене, погремел ключами и, отворив дверь, легонько втолкнул внутрь камеры:

– Знакомьтесь, господа уголовники!

И я остался стоять под взглядами семи пар глаз. Восьмые нары, у самых дверей, были свободны.

– Здравствуйте, – сказал я вежливо.

Где-то, когда-то я читал, что очень важно сразу определить свое место в камерной иерархии, не быть очень наглым, но и не казаться беспомощным слабаком. И еще – надо тщательно взвешивать каждое слово…

– Ну, здравствуй, коли не шутишь, – сказал кто-то.

В камере был полумрак, к которому я еще не привык. Высоко под потолком висела слабая лампочка в металлической оплетке, единственное окно снаружи прикрывал сколоченный из досок щит, оставляя только узкую полоску неба в самом верху.

С нижних нар, в дальнем углу камеры, поднялся человек в хорошем спортивном костюме, и человек этот знакомо клонил голову к правому плечу.

– Уж не господин ли Арво Ситтонен к нам пожаловал, – сказал человек голосом Гены Есаула, и мы крепко, по-мужски, обнялись.

– Как тебя звать-то тут? – спросил я его на ухо.

– А так и зови: Гена Есаул. Мне свое погоняло таить не от кого, – и он по-хозяйски оглядел камеру.

Остальные сидельцы дружно загудели.

– А это, господа урки, мой хороший знакомый…

Гена повернулся ко мне.

– Костюков, Алексей Михайлович, – представился я господам уркам.

– А погоняло? – спросил кто-то.

– Погоняло? – я задумался. – Кастет мое погоняло…

– Алексей Михайлович скромничает, – вмешался Есаул. – В мире его больше знают под именем Господин Голова.

– Это тот самый, что ли? – послышался чей-то голос.

– Тот самый, – подтвердил я, криво улыбнувшись.

Честно говоря, популярность такого рода была мне не очень по душе.

Остаток дня прошел в обустройстве на новом месте. Свободные нары у самых дверей занял один из прежних обитателей камеры, а для меня освободилось место рядом с Геной Есаулом, и он принялся рассказывать о событиях, случившихся за время моего отсутствия.

– А знаешь, кто сейчас «Кресты» держит? – спросил он меня в первую очередь.

Знать этого я, конечно, не мог.

– Дядя Федя! – торжественно сказал Есаул и посмотрел на меня, ожидая моей реакции.

– Да ну! – только и сказал я, толком не понимая, что я должен делать, восхищаться или возмущаться.

– Вот тебе и «ну», – Есаул был доволен произведенным эффектом. – Навел ты тогда шухеру, всех повязали перед праздником, всех подчистую…

– И тебя тоже?

– Нет, меня тогда Бог миловал, я позже подсел. Это – другая история, тебе неинтересная. А ты как здесь очутился?

Я коротко рассказал о приключении, случившимся со мной по пути из аэропорта в город. Ни о Кирее, ни о цели своего приезда в город я не упоминал.

– А что, нормально. Если ничего больше не накопают, то месяца через два выйдешь.

– Как через два месяца? – поразился я. – Мне через два месяца нельзя, мне сейчас надо.

– Это понятно… – задумчиво сказал Есаул. – Чего ты в город вернулся, я не спрашиваю, не мое это дело, но если тебя с теми событиями увяжут, то долго тебе воли не видать. Скажи спасибо, что Исаев сейчас не у дел…

– А что Исаев?

– А его потихоньку в сторону отодвигают. Ему же одно время большая звезда корячилась и стул начальника ГУВД, а ты ему весь кайф поломал. Теперь Исаев – врио начальника ГУБОПа, а начальником Богданова хотят посадить, слышал о таком?

Я покачал головой, в прошлой своей жизни я не очень интересовался раскладом карт в милицейской колоде.