Незримые Академики Пратчетт Терри

– Значит, ты не намерен ничего предпринимать?

Король помолчал, глядя в потолок.

– Намерен, – ответил он. – Во-первых, я прикажу моим служащим выяснить, сколько заказов на микрокольчугу было сделано в Бонке сегодня. Не сомневаюсь, «Шобла» не станет возражать против проверки, особенно в связи с тем предложением, которое я хочу сделать мадам Шарн. А именно, вернуться и открыть магазин здесь.

– Ты это серьезно? – уточнил граг.

– Да, конечно. Мы уже почти заключили Кумский договор. Мир с троллями, до которого мало кто надеялся дожить. И мне, господа, надоели ваши жалобы, нытье и бесконечные попытки возобновить битвы, которые вы уже давно проиграли. Насколько я могу судить, эта юная особа показывает нам лучшее будущее. И если вы не уберетесь отсюда через десять секунд, я потребую с вас арендную плату.

– Учти, будут неприятности.

– Господа, неприятности есть всегда. Но на сей раз их вам устрою я.

Когда за грагами захлопнулась дверь, король сел.

– Отлично сделано, сэр, – сказал секретарь.

– Они не отстанут. Представить себе не могу гнома, который не спорит. – Король слегка поерзал. – Знаешь, а в «Шобле» не соврали, когда сказали, что она совсем не трет и не такая холодная, как кажется. Попроси нашего агента передать мою благодарность мадам Шарн за щедрый подарок.

Даже утром Большой зал Незримого Университета напоминал оживленный перекресток. Большую часть столов сдвинули к стенам – или подняли под потолок, если кому-то хотелось порисоваться, – и огромные черно-белые плиты, до блеска вытертые ногами за тысячу лет, сегодня полировались с особым усердием, поскольку преподаватели и студенты неизменно избирали кратчайший путь, когда шли по своим делам, а иногда для разнообразия – когда не находилось правдоподобной отговорки – на лекции.

Главную Люстру опустили и сдвинули вбок, чтобы пополнить запас свечей, но, к счастью для Наверна Чудакулли, в зале осталось еще много свободного места.

Тот, кого он поджидал, уже спешил к нему.

– Как дела, мистер Тупс?

– Просто прекрасно, сэр, – ответил Думминг и открыл мешок, который держал в руках. – Один из мячей взят из Шкафа, а другой изготовили вчера вечером Натт и Тревор Навроде.

– А, найди десять отличий, – сказал Чудакулли. Он взял оба мяча своими громадными ручищами и бросил о каменные плиты.

Бом. Бом.

– Совершенно одинаковые, – отметил он.

– Тревор Навроде сказал, что гном взял за работу двадцать долларов.

– Правда?

– Да, сэр. Он принес сдачу и счет.

– Вы, кажется, озадачены, мистер Тупс?

– Э… да, сэр. Я, кажется, неверно судил об этом юноше.

– Видимо, горбатого иногда можно хотя бы приблизительно отмыть добела, – заметил Чудакулли, дружески хлопая Думминга по спине. – Один – ноль в пользу человеческой природы. Итак, который из мячей мы должны вернуть в Шкаф?

– Вы удивитесь, сэр, они догадались пометить новый мяч. На нем стоит крошечное белое пятнышко, вот оно… или вот… а, нет… прошу прощения… ага, нашел. Этот мяч мы оставляем, а другой я попрошу кого-нибудь из студентов отнести на место. У нас осталось еще полчаса.

– Нет, я предпочту, чтобы вы положили его в Шкаф сами, мистер Тупс. Не сомневаюсь, это займет лишь несколько минут. И поскорей возвращайтесь, я хочу провести небольшой эксперимент.

Вернувшись, Думминг обнаружил, что Чудакулли ненавязчиво прохаживается возле одной из огромных дверей.

– Записная книжка у вас наготове, мистер Тупс? – поинтересовался он.

– И новый карандаш, аркканцлер.

– Хорошо. Тогда начнем эксперимент.

Чудакулли осторожно выкатил новенький мяч, выпрямился и взглянул на секундомер.

– Так, профессор односторонней науки отбросил мяч в сторону, не исключаю, что случайно… теперь его неуверенно пнул один из слугобразов, мистер Хипни, если не ошибаюсь… мяч откатил обратно студент по фамилии Прудд… это цепная реакция, мистер Тупс. Хаотическая, но многообещающая. А вот так нельзя… Не трогать мяч руками, господа! – загремел аркканцлер, ловко останавливая катящийся мяч башмаком. – Таковы правила! Сейчас нам не помешал бы тот свисток, Тупс.

Он бросил мяч о каменный пол.

Бом.

– Не толпитесь, как мальчишки, которые гоняют жестянку! Играйте как положено! Я аркканцлер Незримого Университета, клянусь Ио, и я отстраню, а иначе говоря, выгоню всякого, кто вздумает увильнуть, не принеся записку от мамы!

Бом.

– Вы разделитесь на две команды, поставите ворота и постараетесь выиграть! Никто не покинет поля, иначе как получив травму. Руками мяч не хватать, ясно? Есть вопросы?

Поднялась рука. Потом Чудакулли увидел прилагающееся к ней лицо.

– А, Ринсвинд, – сказал он. Поскольку аркканцлер все-таки не был записным хамом, он поправился: – То есть профессор Ринсвинд, конечно.

– Прошу разрешения сбегать за запиской от мамы, сэр.

Чудакулли вздохнул.

– Ринсвинд, однажды ты мне сказал, к моему нескончаемому удивлению, что никогда не знал своей матери, поскольку она сбежала до твоего рождения. Я отчетливо помню, как занес этот факт в дневник. Хочешь еще одну попытку?

– Прошу разрешения отправиться на поиски матери.

Чудакулли помедлил. У профессора Жестокой и Необычной Географии не было студентов и никаких обязанностей, кроме обязанности не влезать в неприятности. Хотя Чудакулли никогда бы этого не признал, Ринсвинд, вопреки здравому смыслу, занимал почетное положение. Он был трусом и невольным посмешищем, но несколько раз при странных обстоятельствах спасал мир. Он буквально притягивал удачу, по мнению аркканцлера, а потому был обречен служить громоотводом для ударов судьбы, избавляя остальных от этой необходимости. Такой человек стоил того, чтобы его кормить, обстирывать (включая запачканные штаны, количество которых значительно превышало среднее) и выдавать каждый день ведерко угля, пусть даже, по мнению Чудакулли, Ринсвинд был тем еще нытиком. Во всяком случае, бегал он быстро, а потому бывал полезен.

– Послушайте, – сказал Ринсвинд, – ни с того ни с сего появилась загадочная амфора, и все вдруг заговорили о футболе. Дело нечисто. Непременно случится что-нибудь ужасное.

– А может быть, и что-нибудь прекрасное! – возразил Чудакулли.

Ринсвинд, казалось, задумался.

– Может быть, прекрасное, может быть, ужасное. Прошу прощения, обычно как раз и бывает пятьдесят на пятьдесят.

– Это Незримый Университет, Ринсвинд. Чего тебе бояться? – поинтересовался Чудакулли. – Кроме меня, разумеется. Боги мои, это просто спорт… – Он повысил голос: – Эй, вы! Разбейтесь на две команды и начните играть в футбол!!!

Аркканцлер отступил назад и встал рядом с Думмингом. Невольные футболисты, получив столь недвусмысленные и громогласные инструкции, сгрудились кучкой, дабы выяснить, что им нужно делать.

– Просто не верится, – сказал Чудакулли. – Каждый мальчишка знает, как быть, если под ногу ему подвернулось что-нибудь подходящее.

Он сложил ладони рупором.

– Так. Пусть оба капитана выйдут вперед. Неважно, кто это будет.

Потребовалось больше времени, чем ожидал Чудакулли, поскольку те, кто не успел украдкой улизнуть, прекрасно понимали, что звание капитана дает превосходный шанс оказаться мишенью переменчивого гнева аркканцлера. В конце концов были выбраны две жертвы, которых выпихнули вперед, и втиснуться обратно в ряды товарищей они уже не смогли.

– А теперь, повторяю, поочередно выбирайте себе игроков. – Чудакулли снял шляпу и бросил ее наземь. – Что тут непонятного? Это ясно любому мальчишке! Это – как… маленькие девочки и розовый цвет. Вы умеете играть! Выбирайте попеременно, чтобы в конце концов одному из вас достался псих, а другому толстяк. Самые быстрые в истории математические расчеты были проделаны капитанами футбольных команд, которые старались подгадать, чтобы им не достался псих… Стой, где стоишь, Ринсвинд!

Думминг невольно вздрогнул; школьные годы вернулись и уставились на него, злобно ухмыляясь. Самый толстый мальчишка в классе, злополучный Хрюша Чмок, был сыном владельца кондитерской лавки, что придавало ему определенный вес в мальчишеской компании, не говоря уже о политическом влиянии. Таким образом, единственной мишенью для мальчишек оставался псих, и Думминг жил в аду, пока в один прекрасный день с его пальцев не сорвались искры и у Мартина Мокрицы не загорелись штаны. Он до сих пор помнил запах паленого. Лучшие годы жизни Думминг провел в мучениях; аркканцлер порой бывал грубоват и тяжел в обращении, но, по крайней мере, ему не дозволялось щелкать Думминга по ушам…

– Ты слушаешь, Тупс?

Думминг кивнул.

– Э… прошу прощения, сэр, я… кое-что подсчитывал.

– Что это за рослый смуглый тип с бородкой?

– А, это профессор Бенго Макарона, аркканцлер. Из Генуи. Помните? Он на год поменялся с профессором Девицом.

– Точно. Бедный старина Девиц. Быть может, на иностранном языке его фамилия будет звучать не так смешно. Мистер Макарона прибыл, чтобы подучиться? Навести лоск, так сказать?

– Вряд ли, сэр. Он получил докторские степени, общим числом тринадцать, в Клатче, Щеботане и Чаббе, а также читает лекции по приглашению в Пугалоу. Его высказывания фигурируют в двухстах тридцати шести научных трудах и… э… в одном прошении о разводе.

– Что?

– В Генуе не так строго соблюдают обет безбрачия, сэр. Очень горячие люди, насколько я понимаю. Семье Макароны принадлежат огромное ранчо и самая большая кофейная плантация за пределами Клатча. Если не ошибаюсь, его бабушка владеет «Судоходной компанией Макарона».

– Так за каким чертом он приехал сюда?

– Он хочет работать с лучшими из лучших, сэр, – ответил Думминг. – Кажется, он настроен серьезно.

– Правда? В таком случае он поступил благоразумно. Э… но развод?

– Не знаю подробностей, сэр. Видимо, дело замяли.

– Разгневанный муж?

– Разгневанная жена, насколько я знаю, – сказал Думминг.

– Так Макарона был женат?

– Нет, аркканцлер.

– Ничего не понимаю, – сказал Чудакулли.

Думминг, который весьма неуютно чувствовал себя в этой области, медленно произнес:

– Она была женой другого… э… сэр.

– Но…

К большому облегчению Думминга, огромное лицо Чудакулли наконец просияло.

– А! Ты хочешь сказать, что он как профессор Хэйден, которому мы дали прозвище…

Думминг приготовился к худшему.

– …Змейс. Он просто обожал змей. Мог часами о них говорить, а в качестве бонуса еще и о ящерицах. Очень увлеченный был человек.

– Приятно, что вы такого мнения, аркканцлер, поскольку мне известно, что большое количество студентов…

– А еще был старина Постул, он греб в нашей команде. Два замечательных года он был рулевым… – Выражение лица Чудакулли не изменилось, но щеки порозовели, а глаза засияли. – Я полагаю, это случается нередко. А люди поднимают такой шум… Вообще, на мой взгляд, в мире недостаточно любви. И потом, если человеку не нравится мужское общество, он не станет поступать в Незримый Университет… Эй-эй! Молодчина!

Стоило Чудакулли отвлечься, как футболисты наконец принялись двигаться, выделывая довольно причудливые маневры.

– Что?

Рядом с аркканцлером появился слугобраз.

– Один господин желает видеть аркканцлера, сэр. Волшебник, сэр. Э… это декан, сэр. Только он говорит, что он тоже аркканцлер.

Чудакулли поколебался, но лишь опытный наблюдатель вроде Думминга мог это заметить. Когда аркканцлер заговорил, его голос звучал спокойно, а каждое слово было как будто выковано молотом самообладания.

– Какой приятный сюрприз, мистер Шноббс. Проводите же декана сюда. И, пожалуйста, не глядите на мистера Тупса в ожидании подтверждения, аркканцлер здесь все еще я. Притом единственный. В чем проблема, мистер Тупс?

– Здесь довольно людно, сэр… – Думминг замолчал, поняв, что его никто не слушает. Он не видел, как мяч подкатился к слугобразу Шноббсу (не родственнику). Не видел, как тот нанес мощный удар, словно под ноги ему возмутительным образом попалась жестянка, отфутболенная уличным мальчишкой. Зато Думминг увидел, как мяч, описав в воздухе величественную дугу, полетел в противоположный конец зала, где над органом возвышался витраж, посвященный аркканцлеру Абасти. На этом витраже каждый день возникала одна из нескольких тысяч сцен мистического или религиозного характера. Думминг быстро подсчитал расстояние и траекторию мяча, и интуиция подсказала ему, что сияющее изображение епископа Горна, разочаровавшегося в крокодильем пироге, выбрало самый неудачный момент, чтобы появиться.

А потом, словно новая планета в поле зрения звездочета, что-то рыжее и мохнатое взвилось в воздух, распрямилось в полете, перехватило мяч и приземлилось на клавиатуру органа в тональности си-бемоль.

– Молодчина, библиотекарь! – крикнул Чудакулли. – Превосходный прыжок, но, к сожалению, против правил.

К удивлению Тупса, игроки дружно издали недовольное бормотание.

– Полагаю, ради общей пользы не следует торопиться с выводами, – произнес из-за спины аркканцлера тихий голосок.

– Кто это сказал? – поинтересовался Чудакулли, разворачиваясь и глядя в испуганные маленькие глаза Натта.

– Натт, сэр. Стекальщик. Мы встречались вчера. Я помог вам с мячом.

– И теперь ты говоришь, что я не прав. Так?

– Я бы предпочел, чтобы вы сочли это попыткой подсказать вам способ стать еще более правым.

Чудакулли открыл рот и закрыл опять. «Я знаю, что он такое, – подумал он. – А он знает? Или его пожалели?»

– Так, мистер Натт. Вы хотели сказать что-то конкретное?

– Да, сэр. Какова цель игры?

– Разумеется, победить!

– О да. К сожалению, вы играете неправильно.

– Правда?

– Да, сэр. Все сразу хотят ударить по мячу.

– Так и должно быть, разве нет? – поинтересовался Чудакулли.

– Только если вы полагаете, что цель игры – хорошенько размяться, сэр. Вы играете в шахматы?

– Играл когда-то.

– Как по-вашему, подобает ли всем пешкам лезть вперед по доске в надежде поставить шах и мат королю?

На мгновение перед Чудакулли предстало видение: патриций Витинари держит в воздухе одинокую пешку и говорит, что она может стать…

– Да брось. Футбол – совсем другое дело, – воскликнул он.

– Допустим. Но суть в том, чтобы направить ресурсы в нужную сторону.

Чудакулли увидел, как за спиной Натта возникло лицо, подобное разгневанной луне.

– Не положено разговаривать с господами, Натт, не твое дело отвлекать их своей болтовней…

Чудакулли глубоко посочувствовал Натту, тем более что Смимз, по привычке, свойственной мелким тиранам, неотрывно смотрел на аркканцлера, как будто прося – нет, хуже, ожидая! – поддержки.

Авторитеты должны поддерживать друг друга, по крайней мере, на людях, иначе никаких авторитетов не будет вообще. Следовательно, вышестоящий начальник вынужден поддерживать нижестоящего, пусть даже он, вышестоящий, считает нижестоящего назойливым придурком.

– Спасибо за заботу, мистер Смимз, – сказал аркканцлер, – но на самом деле я лично попросил мистера Натта оценить наши успехи, поскольку футбол – развлечение простых людей, а он, несомненно, ближе к ним, чем я. Я не стану долго удерживать мистера Натта, мистер Смимз, как и отрывать вас от ваших обязанностей, которые, несомненно, жизненно важны и неотложны.

Авторитет маленький и беззащитный, но обладающий некоторым умом, способен понять, когда вышестоящее начальство дает ему возможность сохранить лицо.

– Вы совершенно правы, сэр! – отозвался Смимз после секундного колебания и заспешил прочь.

Существо по имени Натт дрожало.

«Он боится, что поступил дурно, – подумал Чудакулли, – а я не должен относиться к нему как к неодушевленному предмету». Здравый смысл, свойственный волшебнику, заставил его перевести взгляд на лицо… как, бишь, зовут этого парня?.. ах да, Тревора Навроде.

– Вы что-то хотите добавить, мистер Навроде? Я сейчас немного занят.

– Я отдал мистеру Тупсу сдачу и счет, – сказал Тревор.

– Чем вы вообще тут занимаетесь, молодой человек?

– Я главный в свечном подвале, шеф.

– Правда? В последнее время мы получали превосходно оплавленные свечи.

Трев пропустил это мимо ушей.

– У мистера Натта ведь не будет неприятностей, шеф?

– Я полагаю, что нет.

«Но что я знаю? – спросил себя Чудакулли. – Мистер Натт, по определению, – неприятность. Библиотекарь говорит, он бродит по университету и чинит всякое старье, он дружелюбен и безобиден и разговаривает, как будто читает лекцию[11]. Этот маленький человечек, который, если хорошенько посмотреть, кажется маленьким только потому, что униженно пригибается… так вот, этот маленький человек при своем появлении на свет носил имя столь страшное, что крестьяне приковали его к наковальне, поскольку побоялись убить. Надеюсь, Витинари и его самодовольные друзья правы на свой лад и горбатого можно отмыть добела. Любой сюрприз патриция покажется нам приятным, если они ошиблись. И в любую минуту здесь появится декан, чтоб ему пусто было, предателю».

– Он мой друг, шеф.

– Это хорошо. Без друзей никак нельзя.

– И я, типа, не хочу, чтоб его обижали, шеф.

– Благородное стремление, друг мой. И все-таки, мистер Натт, отчего вы возразили, когда я заметил, что библиотекарь нарушил правила, хотя его прыжок, несомненно, был прекрасен?

Натт, не поднимая глаз, тихо ответил:

– Это было изящно. Красиво. А игра должна быть красивой, как безупречно спланированная война.

– Но вряд ли войну можно назвать приятным времяпрепровождением, – заметил Чудакулли.

– Красота нейтральна, сэр. Это не синоним любви и доброты.

– В этом смысле красота похожа на истину, – произнес Думминг, стараясь не терять нить.

– Которая зачастую безобразна, сэр. Но прыжок господина библиотекаря был одновременно красив, сэр, и полезен, сэр, следовательно, он истинен, следовательно, правило, которое воспретит ему проделать это еще раз, не содержит ни красоты, ни истины. Иными словами, оно ложно.

– В самую точку, шеф, – сказал Трев. – И зрителям понравится.

– Вы хотите сказать, они будут радоваться, если гол не забьют? – уточнил Думминг.

– Конечно, будут! Они заорут от восторга. По крайней мере, хоть что-то произойдет, – Чудакулли фыркнул. – Ты же видел игру. Если повезет, успеешь мельком заметить, как куча громадных грязных парней дерется за кусок дерева. Зрители хотят видеть, как мяч забивают в ворота!

– Или ловят, – заметил Трев.

– Вот именно, молодой человек, – подтвердил Чудакулли. – Футбол – это состязание в скорости. На дворе год Задумчивого Зайца, в конце концов. Люди быстро начинают скучать. Неудивительно, что они дерутся. Значит, нужно придумать игру, которая будет интереснее, чем бить друг друга по голове всякими тяжелыми штуковинами.

– Это занятие всегда было крайне популярно, – с сомнением отозвался Думминг.

– Мы, в конце концов, волшебники! А теперь прошу прощения, мне нужно пойти и поздороваться с проклятым так называемым аркканцлером так называемого Коксфордского университета, и при этом, черт его дери, проявить истинный дух братской доброжелательности!

– Так называемой, – пробормотал Думминг, но недостаточно тихо.

– Что ты сказал? – проревел аркканцлер.

– Всего лишь уточнил, что мне теперь делать, аркканцлер.

– Что делать? Гоняй их! Следи, у кого хорошо получается! Выясни, какие правила самые красивые! – выкрикивал Чудакулли, поспешно направляясь к дверям.

– И все это я один? – в ужасе уточнил Думминг. – Но у меня же столько работы!

– Поручи ее кому-нибудь другому!

– Вы же знаете, что я не умею, сэр!

– Значит, поручи тому, кто умеет! А мне пора, пока этот гад не спер серебряные ложки!

У Гленды редко бывали выходные. Ночная Кухня – это состояние души. Дома она только завтракала, да и то наспех. Но с утра она выкроила немного времени, чтобы заняться продажей мечты. За кухней тем временем присматривала Мэй Садик – она была надежна и расторопна, поэтому Гленда не волновалась.

Солнце едва успело взойти, когда она постучала в заднюю дверь мастерской господина Рукисилы. Гном, у которого все пальцы были в румянах, открыл.

– А, привет, Гленда. Как дела?

Она с гордостью выложила на стол пачку заказов и открыла саквояж.

– Мне нужно побольше пробников.

– Чудесно, чудесно. Когда ты получила все эти заказы?

– Сегодня утром.

Двери охотно распахивались перед ней, и каждый раз тихий голос в душе спрашивал: «Ты уверена, что поступаешь правильно?» Но другой голос, низкий и сладкий, как у мадам Шарн, возражал: «Рукисила хочет делать косметику. Ты хочешь ее продавать. Они хотят покупать. Мечта ходит по кругу, и деньги тоже».

– Помада отлично разошлась, – сказала Гленда. – Троллихи ее лопатой гребут, и я не шучу. Вам нужно продавать совки в комплекте, сэр. Красивые, в изящных коробочках с блестками.

Гном восхищенно взглянул на нее.

– Это на тебя не похоже, Гленда.

– Не уверена, – ответила та, бросая в потрепанный саквояж новые пробники. – Кстати, вы никогда не думали заняться обувью?

– Ты считаешь, стоит попробовать? Но ведь тролли не носят обувь.

– Они и помадой не пользовались, пока не переехали в город, – заметила Гленда. – Я думаю, будет самое оно.

– Но у них же ступни как гранит! Им вообще не нужна обувь!

– Она будет им нужна, – сказала Гленда. – И с вашей стороны это было бы верхом мудрости.

Рукисила озадаченно посмотрел на нее, и Гленда вспомнила, что даже городские гномы приучены мыслить наоборот.

– Прошу прощения, я хотела сказать – низом. И еще кое-что. Платья, – продолжала Гленда. – Я походила по городу и поняла, что никто не шьет нормальной одежды для троллей. Это всего лишь увеличенная человеческая одежда. Ее цель – сделать так, чтобы тролль казался меньше. Но не лучше ли шить такую одежду, чтобы тролль в ней казался больше? Чтобы он выглядел троллем, а не увеличенным человеком. Пусть платье буквально кричит: «Я огромная троллиха и горжусь этим!»

– Тебя никто по голове не бил? – поинтересовался Рукисила. – Если да, я сам охотно голову подставлю.

– Мы ведь продаем мечту, не так ли? – спросила Гленда, аккуратно складывая пробники в саквояж. – Это важнее, чем я думала.

Она нанесла еще четырнадцать успешных визитов, прежде чем решила поставить точку на сегодня. Сунув заказы в почтовый ящик Рукисилы, Гленда, с пустым саквояжем и непривычно легким сердцем, зашагала на работу.

Чудакулли свернул за угол, и прямо перед ним оказался… тут мысли бешено понеслись в поисках подходящего обращения. «Аркканцлер» – точно не годится. «Декан» – очевидное оскорбление. «Перебежчик» – то же самое, но еще и с гирей на конце. А «неблагодарный скользкий ублюдочный сукин сын» слишком длинно. Как, черт возьми, зовут этого мерзавца? Ох, боги, они же дружили с самого первого дня в Незримом Университете…

– Генри! – воскликнул аркканцлер. – Какой приятный сюрприз! Что принесло тебя в наш жалкий и прискорбно отставший от времени маленький университет?

– Да брось, Наверн. Когда я ушел, вы тут раздвигали границы познания. Но с тех пор, видимо, настало затишье. Кстати, это профессор Турнепс.

За спиной самозваного аркканцлера Коксфорда, как спутник в тени большой планеты, маячил робкий юноша, который немедленно, по совершенно непонятной причине, напомнил Чудакулли Думминга. Может быть, потому, что у профессора Турнепса был вид человека, который непрерывно занимается в уме сложением, причем складывает не только обычные числа, но еще и те, замысловатые, с буковками.

– Ну, сам знаешь, как оно бывает с границами, – проговорил Чудакулли. – Смотришь, что там по ту сторону, и вдруг понимаешь, отчего здесь вообще провели границу. Добрый день, Турнепс. Ваше лицо мне знакомо.

– Я здесь работал, сэр, – робко отозвался Турнепс.

– А, припоминаю. В отделе высокоэнергетической магии, так?

– Наш Адриан – восходящее светило, – сказал бывший декан тоном собственника. – У нас теперь есть отдельный корпус высокоэнергетической магии. Мы называем его «корпус высокоэнергетической магии», но подчеркиваю, это лишь для того, чтобы люди не путались. Никакого неуважения к старому доброму Незримому Университету. Усваивай, перерабатывай, улучшай – вот мой девиз.

«Да, да, точнее, воруй, подражай и делай невинное лицо», – подумал Чудакулли, но с осторожностью. Старшие волшебники никогда не ссорились на публике. Разрушения обычно бывали ужасающими. Нет, вежливость, хоть и с заостренными краями, – вот основное правило.

– Сомневаюсь, что кто-то будет путаться, Генри. Наш университет, в конце концов, старше. И, разумеется, я – единственный аркканцлер в этой части Диска.

– По традиции и по обычаю, Наверн, но времена меняются.

– А иногда их меняют. Но я ношу Шляпу аркканцлера, Генри, которую носили мои предшественники век за веком. Шляпу высшего авторитета в области Познаний, Мудрости и Хитроумия, Генри. И сейчас она на моей голове.

– А вот и нет, – добродушно ответил Генри. – Ты носишь самую обычную шляпу, которую сам сшил.

– Она была бы на моей голове, если бы я того пожелал!

Улыбка Генри застыла.

– Конечно, конечно, Наверн, но авторитет Шляпы часто оспаривался.

– Почти в точку, старина. На самом деле в прошлом порой оспаривалось право владеть Шляпой, но никогда – сама Шляпа. А, я вижу, сам ты носишь особенно шикарную шляпу, которая наводит на мысль о неразумной роскоши, но это всего лишь шляпа, мальчик мой, всего лишь шляпа. Не обижайся. Не сомневаюсь, через тысячу лет она тоже станет символизировать достоинство и мудрость. Кажется, она тебе великовата…

Турнепс именно в эту минуту решил сбегать в туалет. Сдавленно извинившись, он протиснулся мимо Чудакулли и удрал.

Как ни странно, отсутствие слушателя внезапно понизило градус напряжения, а не наоборот.

Генри вытащил из кармана блестящую пачку.

– Хочешь сигарету? Я знаю, ты сам вертишь себе самокрутки, но «Зеленс и Скребб» выпустили это специально для меня. Неплохая штука.

Чудакулли взял сигарету, потому что волшебник, даже самый высокомерный, должен быть мертв, чтобы отказаться от бесплатного курева или выпивки. Впрочем, он предпочел проигнорировать яркую надпись «Выбор аркканцлера» на пачке.

Когда он вернул пачку хозяину, на пол выпало что-то маленькое и разноцветное. Генри, с необычным для столь высокопоставленного волшебника проворством[12], наклонился и подхватил яркую штучку, бормоча «чтобы не запачкалась».

– Да наши полы можно хоть лизать! – резко заметил Чудакулли. «Возможно, тебе это еще предстоит», – мысленно добавил он.