Кровь и золото Райс Энн
По непонятной причине в этот миг во мне что-то дрогнуло. Я посмотрел на Мать, потом на Отца, но не заметил ничего необычного, однако в святилище что-то происходило, и Эвдоксия, возможно, почувствовала перемену.
Я вдохнул густой аромат, поднимавшийся из курильниц. Посмотрел на трепещущие в вазах цветы. Заглянул в блестящие глаза моей царицы.
– Какой дар предложить тебе? – продолжала Эвдоксия, выходя вперед. – Что отдать, чтобы ты приняла подношение, зная, что оно идет от сердца? – Она все ближе и ближе придвигалась к ступеням, протягивая руки. – Я твоя рабыня. Я была ею в Александрии, когда ты одарила меня кровью, ею остаюсь и сейчас.
– Отойди! – внезапно воскликнул я, сам не зная отчего. – Отойди и замолчи!
Но Эвдоксия продолжала идти вперед и сделала первый шаг по ступеням.
– Разве непонятно, что я говорю всерьез? – ответила она мне, не отворачиваясь от царя и царицы, и вновь обратилась к Матери: – Позволь стать твоей жертвой, божественная Акаша, прими мой кровавый дар, священная царица.
Рука Акаши молнией метнулась вперед, мертвой хваткой вцепилась в Эвдоксию и подтащила ее к самой груди царицы.
Эвдоксия страшно застонала.
Царица чуть опустила голову, порозовевшие губы приоткрылись, обнажив острые клыки, которые мгновенно впились в шею Эвдоксии. Голова беспомощной просительницы откинулась набок, руки и ноги обмякли... Лицо Акаши, с нарастающей силой сжимавшей жертву, оставалось по-прежнему бесстрастным.
Я в ужасе застыл на месте, не смея вмешаться в то, что происходило на моих глазах.
Прошло несколько секунд – возможно, полминуты, – и вдруг Эвдоксия издала жуткий хриплый крик. Она отчаянно пыталась высвободить руки.
– Умоляю, Мать, перестань! – Я что было сил вцепился в Эвдоксию. – Умоляю, перестань, оставь ей жизнь, пощади! – Я потянул Эвдоксию на себя. – Пощади ее!
Почувствовав, что тело в моих руках затрепетало, я поспешно выхватил его из-под согнутой руки.
Мертвенно-бледная Эвдоксия еще дышала, то и дело жалобно постанывая. Мы оба скатились вниз со ступеней, а Акаша опустила руку на колено, как будто ничего не произошло.
– Ты что, хотела умереть? – спросил я, распростершись на полу рядом с Эвдоксией, которая судорожно хватала ртом воздух.
– Нет, – в отчаянии отвечала она. Грудь ее вздымалась, руки дрожали – в таком состоянии у нее едва ли хватит сил подняться самостоятельно.
Я вопрошающе взглянул в глаза царицы.
Жертва не вернула краски ее лицу. На губах не осталось и следа крови.
Ошеломленный, я подхватил Эвдоксию на руки и помчался прочь из святилища.
Преодолев все лестницы и коридоры, я выставил всех из библиотеки, Мысленным даром накрепко захлопнул двери и уложил Эвдоксию поудобнее, чтобы дать ей перевести дух.
– Но как же, – спросила она, – ты набрался мужества вырвать меня из ее рук? – Она припала к моей шее. – Обними меня покрепче, Мариус, не отпускай. Я не могу... не стану... обними меня. Откуда в тебе столько смелости? Как ты осмелился пойти против нашей царицы?
– Она бы уничтожила тебя, – сказал я, – потому что была готова ответить на мою молитву.
– Что за молитва? – поинтересовалась Эвдоксия, выпуская меня из объятий.
Я принес кресло и сел рядом.
На изможденном, искаженном мукой лице Эвдоксии заблестели глаза. Она протянула руку и схватила меня за рукав.
– Я просил о знаке, – объяснил я. – Просил дать мне понять, желает ли она перейти под твое покровительство или остаться со мной. Царица объявила о своем решении. И ты была тому свидетелем.
Эвдоксия покачала головой, но это не был жест несогласия. Она задумалась, старалась восстановить ясность мыслей, но когда попробовала было подняться, тут же упала на спину и после вновь долго лежала, глядя в потолок. О чем она думала, оставалось тайной. Я попытался взять ее за руку, но она вырвала пальцы.
Наконец она тихим голосом произнесла:
– Ты пил ее кровь. Ты владеешь Огненным даром, и ты пил ее кровь. А то, что она сделала сейчас, стало ответом на твои молитвы.
– Скажи, – попросил я, – почему ты предложила себя в жертву? Зачем ты все это говорила? Ты произносила перед ней подобные речи в Египте?
– Никогда, – с жаром зашептала она. – Я забыла, какие они красивые. Забыла, что они существуют вне времени. Забыла безмолвие, что окутывает их густой пеленой.
Эвдоксия повернулась и посмотрела на меня. Потом медленно огляделась вокруг. В глазах ее не было жизни, и я почувствовал, как она голодна и слаба.
– Да, – вздохнула она. – Пришли ко мне рабов. Пусть пойдут и приведут мне жертву – побыв в роли жертвы сама, я совсем лишилась сил.
Я вышел во внутренний дворик и передал ее изысканной свите приказ пройти к хозяйке. Пусть она сама раздает им столь малоприятные распоряжения.
Когда мальчики отправились выполнять свое омерзительное задание, я вернулся к Эвдоксии. Она уже сидела, но лицо оставалось искаженным, а руки дрожали.
– Наверное, лучше было мне умереть, – сказала она. – Наверное, это судьба.
– Какая судьба? – презрительно отозвался я. – Судьба предписывает нам жить бок о бок в Константинополе, тебе – с твоими спутниками, мне – с моими. Время от времени мы будем встречаться и приятно проводить время. Вот наша судьба.
Она задумчиво посмотрела на меня, словно сосредоточенно взвешивала каждое слово – настолько, насколько хватало сил после сцены в святилище.
– Доверься мне, – взмолился я с тихим отчаянием. – Доверься, хоть ненадолго. А когда придет время, мы расстанемся друзьями.
– Как древние греки? – улыбнулась она.
– Стоит ли забывать о воспитании? – спросил я. – Отточенное до блеска, оно подобно искусству, что окружает нас, стихам, что приносят нам радость, волнующим героическим сказаниям, что отвлекают нас от жестокости времен.
– О воспитании... – задумчиво повторила она. – Ну и странное же ты существо.
Друг она мне или враг? Я терялся в догадках.
Неожиданно на пороге дома возникли юные рабы, притащившие жертву – богатый торговец, трепеща от ужаса, оглядывал нас налитыми кровью глазами. Он предложил нам деньги в обмен на жизнь.
Я хотел положить конец чудовищному злодеянию. Неужели я позволю убить жертву под моей собственной крышей? Неужели же я в своем доме не сжалюсь над тем, кто молит о пощаде?
Но за какие-то секунды торговца бросили на колени перед Эвдоксией, и та, не обращая внимания на мое присутствие, самозабвенно впилась зубами в его шею. Я развернулся на каблуках и вышел из библиотеки.
Вернулся я лишь после того, как из библиотеки убрали богато разодетый труп. Я до такой степени устал, что мысли путались, а в душе шевелился ужас.
Напившись крови несчастного, Эвдоксия пришла в себя и выглядела теперь намного лучше. Она внимательно посмотрела на меня.
Я сел, не видя смысла выражать негодование по отношению к тому, что, так или иначе, завершилось, и погрузился в раздумья.
– Мы сможем быть соседями? – спокойно спросил я. – Сможем сохранить мир?
– У меня нет ответов на твои вопросы. Пора идти. Поговорим позже, – сказала она.
От ее голоса и взгляда мне сделалось не по себе. В сопровождении юных вампиров Эвдоксия покинула мой дом. Я попросил гостей выйти через заднюю дверь.
Утомленный событиями ночи, я остался сидеть, размышляя, изменится ли как-то поведение Акаши, после того как она пошевелилась, чтобы выпить кровь Эвдоксии.
Конечно не изменится. Мысленно я вернулся к самым первым годам, проведенным с Матерью и Отцом, когда я пребывал в уверенности, что смогу вернуть их к жизни. И вот она ожила – да, ожила, но каким жутким было выражение ее гладкого невинного лица, еще более безжизненного, чем лица покойников.
Меня охватило предчувствие страшной беды, а нежная сила Эвдоксии казалась мне одновременно и чудом, и проклятием.
В ходе размышлений я познал ужасное искушение, чудовищную бунтарскую мысль. Почему я не отдал Эвдоксии Отца и Мать? Я же мог избавиться от них, сбросить с себя бремя, которое нес с первых шагов бессмертной жизни? Почему я отказался?
А все было так просто! У меня был шанс обрести свободу.
И, распознав в глубинах души греховное желание, увидев, как оно распаляется, словно раздуваемый мехами огонь, я осознал, что долгими ночами, проведенными в море на пути в Константинополь, я втайне жаждал кораблекрушения, чтобы мы утонули, а Те, Кого Следует Оберегать, безвозвратно опустились на дно океана. Я в любом случае выжил бы. Но они навсегда остались бы погребенными под толщей воды. Разве не о том говорил когда-то Старейший, осыпая их проклятиями? Разве не сетовал он на себя за то, что не решился утопить Мать и Отца в море?
Нет, я не имею права даже думать об этом. Разве я не любил Акашу? Разве не поклялся служить ей?
Меня снедали ненависть к себе и страх, что царица узнает мою жалкую тайну: желание избавиться от нее, желание избавиться от всех – от Авикуса, Маэла и в первую очередь от Эвдоксии, желание – впервые посетившее меня в ту ночь – превратиться в странника-одиночку, забыть свое имя, свою страну, свой путь, остаться наедине с собой.
Страшные мысли. Они отделяли меня от всего, что было мне дорого. Я запретил себе возвращаться к ним.
Но не успел я прийти в чувство, как в библиотеку вбежали Маэл и Авикус. С улицы доносился тревожный шум.
– Слышишь?!! – словно обезумев, вскричал Авикус.
– О боги, – отозвался я, – о чем кричат эти люди на улице?
Я понял, что горожане кипят от возмущения, а кое-кто стучит в наши двери и окна. В стены летели камни. Деревянные ставни еле держались в петлях.
– Что происходит? В чем причина? – испуганно спрашивал Маэл.
– Тише! – Я прислушался. – Они говорят, что мы заманили в дом богатого торговца, убили его и выбросили тело гнить на улице! Проклятая Эвдоксия! Вот что она наделала! Это же она убила торговца и натравила на нас толпу. Мы должны немедленно укрыться в святилище.
Я провел их вниз, отпер тяжелую дверь, и мы пошли по коридору, прекрасно сознавая, что теперь находимся в безопасности, но дом отстоять не сможем.
Нам оставалось только беспомощно слушать, как чернь врывается в здание и разрушает наше жилище, уничтожает мою новую библиотеку и все ценные вещи. Не нужно было обладать слухом вампира, чтобы понять: они подожгли дом.
Наконец, когда наверху все стихло и лишь несколько мародеров остались бродить среди тлеющих балок, мы вышли из своего убежища и в полном онемении уставились на развалины.
Прогнав негодяев и убедившись, что вход в святилище надежно замаскирован и неприступен, мы отправились в переполненную смертными таверну, где, приютившись у стола, смогли поговорить.
Место для этого было, мягко говоря, неподходящим, но иного мы в тот момент найти не могли.
Я рассказал Авикусу и Маэлу, что произошло в святилище, как Мать едва ли не до капли выпила кровь Эвдоксии, как я вмешался и спас Эвдоксии жизнь. Потом я объяснил, откуда взялся смертный торговец: они видели, как его привели и как вынесли тело, но не поняли, в чем дело.
– Они бросили труп там, где его легко найти, – сказал Авикус. – Как приманку для толпы.
– Да. Нашего жилища больше нет, – подвел я итог. – А святилище потеряно для нас до тех пор, пока путем замысловатых юридических уловок мне не удастся под новым именем выкупить то, что принадлежит мне под старым. Если же семья торговца потребует правосудия в отношении незадачливого первого владельца, может получиться, что нам и вовсе не удастся приобрести этот дом.
– И что ей от нас нужно? – спросил Авикус.
– Это оскорбление в адрес Тех, Кого Следует Оберегать, – заявил Маэл. – Она знает, что под домом их святилище, и специально устроила все так, чтобы смертные учинили бунт и разрушили наше жилище.
Я уставился на него во все глаза, намереваясь отругать за неумение сдерживать ярость. Но вместо этого неожиданно для себя признался:
– Такая мысль мне в голову не приходила. Но, по-видимому, ты совершенно прав. Это оскорбление в адрес Тех, Кого Следует Оберегать.
– Конечно, она старалась навредить Матери, – сказал Авикус.
– Именно так. Днем воры могут пробить мрамор, закрывающий вход в подземелье.
У меня потемнело в глазах от ярости, более подобающей существу помоложе. Ярость завладела моей волей.
– Что с тобой? – спросил Авикус. – Ты даже в лице изменился. Поделись с нами своими мыслями, скажи, что у тебя на душе.
– Не уверен, что найду подходящие слова, – сказал я, – но эти мысли не сулят ничего хорошего ни Эвдоксии, ни тем, кого она, по ее признанию, любит. Я прошу вас обоих накрепко закрыть свои мысли, чтобы никто не смог догадаться о вашем местонахождении. Отправляйтесь к ближайшим городским воротам, выходите и укройтесь в холмах от приближающегося рассвета. Завтра, едва зайдет солнце, приходите сюда. Я буду ждать.
Я проводил их и, убедившись, что они минуют ворота без помех, пошел прямиком в дом Эвдоксии.
Услышать, как внутри снуют туда-сюда ее рабы, не составило труда, и я бесцеремонно приказал им отворить дверь.
Эвдоксия, как всегда самонадеянная, велела им выполнить мой приказ.
Оказавшись внутри и увидев перед собой обоих юношей, я затрясся от гнева и сжег их на месте.
Всепожирающий огонь – ужасное зрелище. Я дрожал и хватал ртом воздух, но времени на наблюдения не было. Асфар помчался прочь, а Эвдоксия неистово закричала, чтобы я остановился, но я обратил в факел Асфара. Его жалобные крики заставили меня содрогнуться. Одновременно мне приходилось, собрав в кулак всю волю, противостоять невероятной силе Эвдоксии.
Огонь, подступивший к моей груди, обжигал так сильно, что я едва не умер, но все же смог устоять и изо всех сил швырнул свой собственный пламенеющий шар.
Ее смертные слуги бросились врассыпную.
Эвдоксия налетела на меня, сжав кулаки. Я увидел перед собой истинное олицетворение ярости.
– За что ты так со мной?! – воскликнула она.
Я обхватил ее обеими руками, невзирая на сопротивление, на окатившие меня волны огня, вынес из дома и поволок по темным улицам к дымящимся развалинам своего дома.
– Значит, ты натравила на мой дом толпу?! – кричал я. – После того как я спас твою жизнь, ты, осыпав меня лживыми благодарностями, лишила всех нас крова!
– Я тебя не благодарила, – отвечала она, извиваясь и вырываясь, толкая меня руками с удивительной мощью. Жар пламени тем временем лишал меня сил. – Ты молился, чтобы я умерла, умолял Мать уничтожить меня! – кричала она. – Ты сам сказал!
Наконец я добрался до дымящейся кучки обуглившегося дерева и мусора и, отыскав украшенную мозаикой дверь, поднял ее с помощью Мысленного дара.
Это заняло лишь миг, но Эвдоксия успела направить мне в лицо палящий удар.
Мои ощущения можно сравнить с теми, что испытывает смертный, которого окатили кипятком. Но тяжелая дверь отворилась, и я снова выстроил защитный барьер. Одной рукой удерживая Эвдоксию, другой я задвинул на место гигантский камень и начал пробираться по лабиринту коридоров к святилищу.
Снова и снова меня обжигало жаром, и каждый раз, когда она брала верх, я чувствовал запах паленых волос и видел витающий в воздухе дым.
Но даже спотыкаясь, я парировал удары и не давал Эвдоксии высвободиться. Все крепче сжимая ее, я открывал одну дверь за другой. Все ближе и ближе мы подбирались к святилищу, но я не позволял себе обрушить на предательницу всю свою силу.
Нет, эту привилегию я хранил для той, которая своим могуществом превосходила всех.
Наконец мы достигли святилища. Я швырнул Эвдоксию на пол.
Отгородившись от нее всем своим существом, я обратил взор к Матери и Отцу, но увидел лишь прежнюю безмолвную картину.
Не получив более ясного знака и отразив очередную чудовищную волну жара, я вновь схватил Эвдоксию, не дав ей возможности подняться на ноги, скрутил ей руки за спиной и преподнес жертву Матери. Я не смел подойти ближе, иначе я потревожил бы одежды царицы, что в сложившейся ситуации было бы святотатством.
Правая рука Матери вышла из состояния вечного покоя и потянулась к Эвдоксии, а голова Акаши вновь совершила легкое, почти неуловимое движение, губы дрогнули, обнажив клыки. Я выпустил из рук жертву и отступил на шаг. Эвдоксия закричала.
Я издал глубокий отчаянный вздох: «Да будет так!»
С безмолвным ужасом я наблюдал, как Эвдоксия беспомощно взмахивала руками и тщетно отталкивала Акашу коленями, пока ее тело не обмякло и не выскользнуло из объятий Матери на мраморный пол, превратившись в изящную белую восковую куклу. Она не издавала ни вздоха. Большие темные глаза утратили блеск жизни.
Но она не умерла. Отнюдь. Ибо обладала телом тех, кто пьет кровь, и душой тех, кто пьет кровь. Ее можно было погубить только огнем. И я ждал, собравшись на всякий случай с силами.
Давным-давно, еще в Антиохии, когда на нас напали незваные гости, Мать с помощью Мысленного дара подняла лампу и сожгла останки вампиров, облив их маслом. Так же она поступила со Старейшим в Египте. Что же ждет Эвдоксию?
Акаша поступила проще.
Внезапно я увидел, как из груди Эвдоксии вырвались языки пламени, а потом огонь побежал по ее жилам. Лицо оставалось по-прежнему невыразительным. Глаза были пусты. Руки и ноги дергались.
Не мой Огненный дар устроил эту казнь. То было могущество Акаши. Что же еще? Новая сила, веками дремавшая в ней, пробудилась, чтобы рассудить нас с Эвдоксией?
Я не смел гадать. Не смел сомневаться.
Языки огня, множившиеся благодаря легковоспламеняемой сверхъестественной крови, добрались до тяжелых расшитых одеяний – и теперь заполыхало уже все тело.
Пламя долго не стихало, но в конце концов угасло, оставив лишь поблескивавшую кучку золы.
Так не стало умного, образованного существа, носившего имя Эвдоксия. Не стало блистательного, очаровательного создания, древнего и достойного восхищения. Не стало той, что вселила в меня надежду, когда я впервые увидел ее лицо и услышал ее голос.
Я снял верхний плащ и, опустившись на колени, словно нищая поденщица, стер с пола храма все нечистые следы, а потом без сил забился в угол, прижался головой к стене и, к своему величайшему удивлению, а возможно, и к удивлению Матери и Отца, дал волю слезам.
Я оплакивал Эвдоксию, оплакивал и себя за то, что варварски сжег тех юношей, глупых, необузданных, необразованных бессмертных, Рожденных во Тьму, как мы сейчас говорим, лишь для того, чтобы стать пешками в нашей ссоре.
Я обнаружил в себе жестокость, вызывавшую в душе непреодолимое отвращение.
Наконец, удовлетворенный сознанием того, что подземный склеп неуязвим – ибо от мародеров нас отделяла груда развалин, – я отошел к дневному сну.
Я знал, что придется сделать завтра, – и ничто не могло изменить мое решение.
Глава 12
На следующую ночь мы встретились с Авикусом и Маэлом в таверне. Охваченные страхом, они слушали мою повесть с широко распахнутыми глазами.
Авикуса в отличие от Маэла услышанное известие повергло в печаль.
– Уничтожить ее? – прошептал он. – Неужели это было так уж необходимо?
Он не испытывал присущей мужчинам ложной гордости, заставляющей скрывать печаль и скорбь, и разрыдался.
– Как будто сам не знаешь, – сказал Маэл. – Ее неприязнь не знала удержу. Мариус это понял. Прекрати мучить его расспросами. Так было нужно.
Я не мог ответить Авикусу – слишком много сомнений в необходимости такого шага одолевали меня самого. Мой поступок был бесповоротным, и при мысли о нем у меня сжималось сердце – ужас такого рода имеет обыкновение поселяться в теле, а не в голове.
Я откинулся на спинку стула, наблюдая за моими спутниками и размышляя, что значила для меня их привязанность. Мне было приятно общество обоих, я не хотел их покидать, но именно это и намеревался сделать.
Наконец, когда они закончили свой тихий спор, я жестом призвал их к молчанию, чтобы высказать те несколько замечаний, которые у меня имелись по поводу смерти Эвдоксии.
– Такой расплаты потребовал мой гнев, – объяснил я, – ибо какое другое качество, если не гнев, заставило меня так глубоко почувствовать оскорбление, нанесенное разрушением дома? Я не жалею, что ее больше нет. Ни в коем случае. Я уже говорил, что всего лишь предложил ее в жертву Матери, а почему Мать захотела эту жертву принять, мне неведомо.
Давно, еще в Антиохии, я приносил жертвы к ногам божественной четы. Я приводил в храм преступников, опоив их зельем. Но ни Мать, ни Отец не хотели их крови.
Не знаю, почему Мать выпила кровь Эвдоксии. Быть может, дело в том, что Эвдоксия предлагала себя сама, а я молил послать мне знак. Так или иначе, что случилось, то случилось и в отношении Эвдоксии все кончено. Она ушла и унесла с собой красоту и очарование.
Но послушайте внимательно, что я сейчас скажу. Я ухожу от вас. Покидаю ненавистный мне город и забираю с собой Мать и Отца. Однако вам настоятельно советую оставаться вместе; не сомневаюсь, что так и будет, ибо ваша любовь друг к другу и есть источник силы, помогающей вам выжить.
– Но зачем тебе уходить? – воскликнул Авикус. На его выразительном лице отражалась буря эмоций. – Как ты можешь? Мы же были счастливы втроем, мы охотились вместе и нашли столько злодеев! Почему ты уходишь?
– Я должен остаться один, – ответил я. – Так всегда было и будет.
– Мариус, это безрассудство, – вставил Маэл. – Ты снова заползешь в гробницу божественной четы и проспишь, пока не ослабеешь настолько, что не сможешь самостоятельно встать.
– Возможно. Но если такое случится, – сказал я, – вы можете не сомневаться, что Те, Кого Следует Оберегать, в безопасности.
– Ничего не понимаю!
Авикус снова дал волю слезам. Теперь он оплакивал не только Эвдоксию, но и меня.
Я не стал его останавливать. В тускло освещенной таверне было слишком много посетителей, чтобы кто-то обратил внимание на человека – скорее всего, пьяного, – прикрывшего белой рукой лицо и ронявшего слезы в чашу с вином.
На лице Маэла застыла маска горя.
– Я должен уйти, – пытался объясниться я. – Вам же следует понять, что самое главное – сохранить тайну Матери и Отца. Пока я с вами, их безопасность под угрозой. Всякое существо, даже такое слабое, как рабы Эвдоксии Асфар или Рашид, может проникнуть в ваши мысли.
– А с чего ты взял, что они прочли наши мысли? – запротестовал Маэл.
Сердце мое разрывалось от боли, но я остался непоколебим.
– Если я буду один, – объяснил я, – то больше никто не узнает, где сокрыты Священные Прародители. – Я замолчал, чувствуя себя совершенно несчастным, мечтая поскорее покончить с этим разговором и безмерно презирая собственную слабость.
Я снова спросил себя, почему бежал от Пандоры, и внезапно подумал, что по той же самой причине навлек гибель и на Эвдоксию – связь между этими женщинами в моей душе была много крепче, чем я осмеливался признать.
Но нет, неправда. Точнее, я не мог утверждать это наверняка. Я понимал только, что одновременно и слаб и силен, что я мог бы полюбить Эвдоксию – возможно, так же сильно, как и Пандору, – если бы время предоставило мне такую возможность.
– Останься с нами, – взмолился Авикус. – Я не виню тебя в содеянном. Не вздумай уходить из-за меня. Признаться, я действительно пал жертвой ее чар, но вовсе не питаю к тебе злых чувств.
– Знаю, – отозвался я, взяв его за руку и стараясь приободрить. – Но мне нужно остаться одному. – Мне нечем было его утешить. – Теперь послушайте меня. Вам прекрасно известно, как искать себе убежище. И вы его найдете. Сам я пойду в дом Эвдоксии, потому что мне нужно подготовиться к отъезду, а другого места, где можно работать, у меня нет. Если хотите, можете пойти со мной и посмотреть, найдутся ли под зданием подходящие склепы, но это может быть опасно.
Никому из них не хотелось приближаться к дому Эвдоксии.
– Отлично. Вижу, у вас довольно своей мудрости. Оставляю вас заниматься своими делами. Обещаю, что еще несколько ночей проведу в Константинополе. Мне хочется навестить некоторые места, в частности великие соборы и императорский дворец. Приходите ко мне в дом Эвдоксии, или же я сам вас найду.
Я поцеловал их так, как целуют мужчины: грубовато, с резкими, пылкими жестами, крепко обняв, – а потом ушел своей дорогой.
Дом Эвдоксии был совершенно пуст. Но здесь явно побывал какой-то смертный раб, поскольку почти в каждой комнате горели лампы.
Я тщательно обыскал ее просторные залы, но не нашел и следа пришельца. Не обнаружил и никого из тех, кто пьет кровь. И пышно убранную гостиную, и просторную библиотеку окутывала завеса безмолвия, а единственным звуком было журчание фонтанов в прелестном внутреннем дворике, куда днем проникало солнце.
Под домом располагались склепы с массивными бронзовыми сундуками – я сосчитал их, чтобы убедиться, что уничтожил всю бессмертную свиту.
Потом я без труда разыскал склеп, куда она спускалась в дневные часы, где хранила свои богатые сокровища. Там стояли два великолепных саркофага, украшенные золотом, серебром, рубинами, изумрудами и крупными, идеально круглыми жемчужинами.
Почему два? Я не знал, но мог предположить, что у Эвдоксии был спутник, который покинул ее.
Пока я исследовал роскошную комнату, меня охватила тоска, подобная чувству, не оставлявшему меня в Риме с тех пор, когда я осознал, что навсегда потерял Пандору и никогда ее не верну. Даже хуже, потому что Пандора была хоть и далеко от меня, но жива, а Эвдоксия умерла.
Я встал на колени у одного из саркофагов, положил голову на руки и оплакал ее, как и прошлой ночью.
Я пробыл там немногим дольше часа, тратя драгоценное время на мрачные угрызения совести, когда внезапно с лестницы донесся звук шагов.
Я узнал шаги бессмертного, но при этом не сомневался, что ранее его не встречал.
Я не двинулся с места. Кто бы это ни был, силой он не обладал, тем более что это слабое юное существо позволило себя обнаружить.
Передо мной, освещая путь факелом, возникла молодая девушка, даже девочка, – с черными волосами, разделенными пробором и падавшими на плечи. Она выглядела не старше, чем была Эвдоксия, когда Родилась во Тьму, и одевалась столь же изысканно. На безупречном лице тревожно сверкали глаза. Девушка раскраснелась – то говорила в ней еще окончательно не утраченная человеческая плоть. Поразившая меня серьезность ее лица делала черты резче, а полные алые губы – выразительнее.
Конечно, в жизни мне встречались и более красивые создания, чем это дитя, но я не мог их припомнить. Ее очарование так потрясло меня, что я почувствовал себя абсолютным глупцом.
Тем не менее я мгновенно понял, что эта девушка была бессмертной возлюбленной Эвдоксии, что ее выбрали за несравненную красоту, ум и образованность и что, перед тем как призвать нас к себе, Эвдоксия тщательно спрятала ее.
Вот кому принадлежал второй саркофаг. Эту девушку действительно сильно любили.
Да, мои выводы были очевидными и логичными, так что можно было помолчать. Я не сводил глаз с ослепительной красавицы, стоявшей в дверях склепа с высоко поднятым над головой факелом и взволнованно глядевшей на меня.
Наконец она заговорила приглушенным шепотом:
– Ты убил ее, да? – Ее бесстрашие было порождено либо молодостью, либо удивительной храбростью. – Ты ее уничтожил! Ее больше нет!
Я поднялся на ноги, словно повинуясь приказу царицы. Девушка смерила меня взглядом, и на лице ее отразилась безысходная грусть.
Видя, что она вот-вот рухнет на пол, я успел подхватить ее, поднял на руки и медленно понес вверх по мраморной лестнице.
С тяжелым вздохом она уронила голову мне на грудь.
Я внес ее в богато украшенную спальню и уложил на просторную кровать.
Однако она отказалась лежать на подушках и предпочла сесть. Я опустился рядом.
Я ожидал расспросов, вспышек ярости, ненависти, хотя сил у нее было маловато. Ей едва ли исполнилось лет десять во Крови. И я удивился бы, узнав, что к моменту превращения ей исполнилось хотя бы четырнадцать.
– Где ты пряталась? – спросил я.
– В старом доме, – тихо ответила она. – В заброшенном здании. Она настояла, чтобы я оставалась там. Обещала прислать за мной.
– Когда? – спросил я.
– Когда она покончит с тобой – либо уничтожит, либо прогонит из города.
Она подняла глаза.
Прелестная девочка, которая так и не стала женщиной! Мне так хотелось расцеловать ее щечки. Но скорбь ее была неподдельна и слишком сильна.
– Она сказала, что будет битва, – продолжала она, – что ты едва ли не самый могущественный из всех, кто когда-либо приходил в этот город. С остальными справиться было легко. Но на этот раз она сомневалась в исходе дела и потому спрятала меня.
Я не смел прикоснуться к ней. Но меня снедало желание защитить ее, сжать в объятиях, объяснить, что если ей хочется колотить меня кулаками в грудь и осыпать проклятиями, то я не возражаю, а если хочется плакать – пусть плачет.
– Что ты молчишь? – спросила она с любопытством и обидой во взгляде. – Почему не говоришь ни слова?
Я покачал головой.
– А что здесь скажешь? – спросил я. – Мы сильно повздорили. Я не искал ссоры – напротив, я надеялся жить рядом с вами в мире.
Девушка даже улыбнулась.
– Такого она не допустила бы, – поспешно вставила она. – Если бы ты знал, скольких она уничтожила... Хотя... я и сама этого не знаю.
В ее словах крылось слабое утешение для моей совести, но я не поддался соблазну.
– Она говорила, что город принадлежит ей, что для защиты Константинополя нужна сила императрицы. Она забрала меня из дворца, где я была рабыней, и привела сюда среди ночи. Мне было очень страшно. Но я полюбила ее. Она не сомневалась, что так и будет. А какие истории она рассказывала! Столько она всего повидала! Когда приходили чужаки, она прятала меня и сражалась с ними, пока вновь не оставалась единственной владычицей города.
Я внимательно прислушивался к ее неспешной печальной речи и кивал в знак сочувствия.
– Как же ты будешь жить, если я тебя оставлю? – спросил я.
– Никак! – ответила она и заглянула мне в глаза. – Не оставляй меня. Умоляю. Не представляю себе жизни в одиночестве.
Я выругался про себя.
Девушка это услышала, и в глазах ее сверкнула боль.
Я встал и прошелся по комнате. Я оглянулся на эту юную женщину с нежным ртом и длинными распущенными черными волосами.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Зенобия, – ответила она. – Почему ты не читаешь мои мысли? Она всегда так делала.
Читать бесплатно другие книги:
