Кровь и золото Райс Энн
Сестры оказались непобедимы, порознь или вместе, безразлично.
– Прекрати же, Торн, – крикнул Мариус. – Довольно. Она знает, что у тебя на сердце. Глупо просить о большем.
Маарет упала на скамью и проливала слезы, сидя рядом с сестрой. Мекаре не сводила с Торна настороженных глаз.
Торн видел, что все они боятся Мекаре, но ему не было страшно, а вспоминая о Сантино, глядя на оставшееся на камнях черное пятно, он испытывал глубокое, радостное удовольствие.
Он быстрым движением приблизился к немой сестре и поспешно зашептал на ухо слова, предназначавшиеся для нее одной.
Он точно не знал, разгадает ли она смысл сказанного, но через секунду понял, что все в порядке. На глазах удивленной Маарет Мекаре бросила его на колени. Она схватила его лицо и развернула к себе. И он почувствовал, как чужие пальцы впились в глазницы, и он лишился глаз.
– Да, да, благословенная тьма, – сказал он, – и цепи, непременно цепи. Иначе прикончи меня.
В мыслях Мариуса он увидел самого себя, увидел, как он беспорядочно, вслепую хватает воздух руками. Он увидел Маарет, увидел, как Мекаре вставляет глаза в ее глазницы. Он увидел двух высоких изящных женщин, чьи руки переплелись в безмолвном споре, – сопротивление одной угасало, а другая настаивала на том, чтобы довести начатое до конца.
Потом, почувствовал он, его обступили остальные. Он ощущал прикосновение их одежды, ткани, гладких рук.
А где-то вдалеке плакала Маарет.
Его тело заковывали в цепи. Он чувствовал, как прочные звенья касаются кожи, и знал, что их не порвать. Он молчал, пока его волокли прочь.
Из пустых глазниц хлестала кровь. И в точности как он мечтал, его разместили в спокойном пустом месте. Только ее не было рядом. Она была далеко. Он слышал, как поют джунгли. И затосковал по зимнему холоду – здесь оказалось слишком жарко, слишком пахло цветами.
Но он привыкнет к жаре. Он привыкнет к терпким ароматам.
– Маарет, – прошептал он.
Он снова увидел то, что видели те, кто находился в другой комнате. Они переглядывались, обсуждали приглушенными голосами его участь, но никто ничего не понимал до конца. Он слышал, что Мариус умоляет простить его, а Маарет, которую он живо видел чужими глазами, стояла прекрасная, как в ночь его создания.
Внезапно она исчезла. А они продолжали разговор без нее.
Он почувствовал щекой ее ладонь. Он узнал ее руку. Узнал мягкую шерстяную ткань. Узнал поцеловавшие его губы.
– У тебя теперь мои глаза, – сказал он.
– О да, – ответила она. – Мне все прекрасно видно.
– А цепи сотканы из твоих волос?
– Да, – отвечала она. – От волоса к нити, от нити к веревке, от веревки к цепи.
– Моя пряха, – улыбнулся он. – А пока ты будешь прясть, – спросил он, – можно, я буду рядом?
– Да, – ответила она. – В любое время.