Кровь и золото Райс Энн

Глава 31

До нашей встречи с Пандорой оставалось сто лет. За этот срок мои возможности невероятно возросли. В ночь после возвращения из Таламаски я устроил себе серьезнейшую проверку и убедился, что больше никогда, никогда не стану жертвой банды Сантино. Много ночей Бьянке приходилось оставаться одной, пока я испытывал свои преимущества.

И как только я всецело уверился в своей быстроте, силе Огненного дара и великой способности убивать невидимым ударом, я посетил Париж с единственной мыслью – проследить за собранием Амадео.

Отправляясь в рискованный путь, я поведал свой план Бьянке, и она опять принялась умолять меня не играть с огнем.

– Нет, отпусти меня, – ответил я. – При желании я, наверное, смогу услышать его голос на расстоянии нескольких миль. Но мне нужно твердо убедиться в истинности того, что я вижу и слышу. И еще. Я не испытываю желания его перевоспитывать.

Она опечалилась, но, видимо, поняла мои чувства. Она заняла привычное место в углу святилища и кивнула, вырвав обещание проявлять величайшую осторожность.

Попав в Париж, я с помощью могущественного дара Очарования выманил из комнаты в уютном трактире одного убийцу и выпил его кровь, а потом нашел себе укрытие в высокой колокольне собора Парижской Богоматери, чтобы беспрепятственно следить за негодяями.

Выяснилось, что огромная стая отвратительных, исполненных ненависти хищников избрала местом обитания парижские катакомбы, подобно тем, что сохранились в Италии со времен Древнего Рима.

Катакомбы располагались под погостом, носившим название кладбище Невинных Мучеников, – трагически уместные слова! Я уловил клятвы и распевы, подходившие разве что для слабоумных, предваряющие ночной поход жестокости и смерти, направленный на жителей Парижа.

– Все за сатану, все за Зверя, все на службу Господа, вернемся к покаянию!

Не составило труда, просмотрев чужие мысли, определить, где находится мой Амадео, и через час с небольшим я уже неотступно наблюдал за ним с птичьей высоты, глядя, как он шагает по узкой средневековой улочке, не подозревая о моем присутствии. Мне оставалось лишь горько молчать.

Одетый в лохмотья, со свалявшимися грязными волосами, он нашел первую жертву и причинил ей перед смертью такую боль, что я пришел в ужас.

Час или даже больше следил я, как он продолжает свой путь, утолив жажду очередным злополучным полуночником, а потом, описав круг, возвращается к огромному кладбищу.

Прислонившись к холодной каменной стене колокольни, я услышал, как он, спустившись глубоко под землю, созывает свое, как он выразился, «собрание», и требует от каждого отчета в том, как он во имя любви к Господу изводил сегодня местное население.

– Дети Тьмы, рассвет уже близко. Пусть каждый откроет мне свою душу.

Уверенный, чистый голос. Ни тени сомнения в словах. Как быстро он наказывает Детей Сатаны, если им не удается безжалостно расправляться со смертными. Из уст знакомого мне когда-то мальчика исходил голос мужчины. У меня мурашки побежали по спине.

– Зачем тебе дан Темный дар? – спросил он у одного увальня. – Завтра ночью ты умрешь дважды. И если все вы не проявите большего рвения, я покараю вас за грехи и наберу в собрание новичков.

Я не мог дальше слушать. Меня переполняло отвращение.

Я мечтал спуститься в подземный мир, сжечь его последователей, вырвать его на свет и, приведя в святилище Тех, Кого Следует Оберегать, умолять отречься от избранной доли.

Но я не пошел за ним. Не смог.

Он провел среди них долгие годы; умом, телом и душой он принадлежал своим подчиненным; и ни один из моих уроков не заставил его обрести силу и восстать против них.

Он перестал быть моим Амадео. Я прибыл в Париж выяснить правду, и теперь все знал наверняка.

Меня охватила грусть. И отчаяние. Но, наверное, в ту ночь я оставил Париж лишь благодаря злости и отвращению, объяснив себе по существу, что он должен самостоятельно избавиться от темного образа мыслей. Я не смогу освободиться за него.

В Венеции я долго и тяжко работал над тем, чтобы стереть из его воспоминаний Печерскую лавру. Но теперь он нашел новый приют косных ритуалов и самоотречения. И годы, проведенные со мной, не смогли его защитить. Круг уже давным-давно замкнулся. Он снова стал монахом. Тем самым рабом Божьим, каким ощущал себя на Руси. И краткий период жизни в Венеции ничего не изменил.

Бьянка расстроилась от моего рассказа и пространных объяснений, но не стала ни на чем настаивать.

Нам, как всегда, было легко друг с другом. Она выслушала меня и без раздражения высказала свое мнение:

– Возможно, со временем ты передумаешь. Только у тебя хватит сил проникнуть туда и сразиться с теми, кто постарается его удержать, когда ты его похитишь. Думаю, это единственный способ – захватить его силой, настоять, чтобы он пошел с тобой и увидел Священных Прародителей. Я не обладаю подобными возможностями. Я только прошу, чтобы ты подумал и не принимал непоправимых решений.

– Даю слово, – ответил я, – никаких решений не принято. Но не думаю, чтобы вид Священных Прародителей изменил состояние души Амадео.

Я сделал паузу, все обдумал и продолжал уже более откровенно:

– Ты узнала о божественной чете не так давно. И мы оба видим в них потрясающую красоту. Но Амадео может увидеть нечто совсем иное. Помнишь, что я рассказывал о долгих веках, оставшихся позади? Священные Прародители не говорят. Священные Прародители не мстят. Священные Прародители ни о чем не просят.

– Понимаю, – отозвалась она.

Но на самом деле не понимала. Она слишком мало лет провела рядом с царем и царицей. При всем желании она не могла постичь весь смысл их пассивности.

Но я продолжал ненавязчиво убеждать ее:

– Амадео обладает определенными убеждениями и считает, что ему уготовано место в плане Господа Бога. Он может увидеть в Матери и Отце неразрешимую загадку языческой эры. Так мы не растопим его сердце. Не дадим ему тех сил, что он черпает у своей паствы. Поверь мне, Бьянка, он среди них главный; наш мальчик вырос; он превратился в мудреца так называемых Детей Тьмы.

Я вздохнул. На память пришла горькая картина – Сантино в Риме спросил меня, святые или нечестивцы Те, Кого Следует Оберегать.

Я пересказал это Бьянке.

– Ах, так ты с ним разговаривал! Ты никогда не упоминал об этом.

– О да, разговаривал. Я отверг его и оскорбил. Вместо того чтобы расправиться с ним, я занимался глупостями. Нужно было прикончить его в тот момент, когда он произнес слова «Те, Кого Следует Оберегать».

Она кивнула.

– Я начинаю понимать все лучше и лучше. Но надеюсь, что со временем ты еще вернешься в Париж и по крайней мере откроешься Амадео. Ведь они слабы, а ты можешь застать его врасплох на открытом месте, где...

– Я прекрасно понимаю, о чем ты, – ответил я. – Я никогда больше не позволю окружить себя кольцом огня. Возможно, я последую твоему совету. Но я слышал голос Амадео и не верю, что он может измениться. Стоит упомянуть еще кое-что. Амадео знает, как освободиться от собрания.

– Ты уверен?

– Да, вполне уверен. Амадео знает, как жить в светском мире, а благодаря моей крови он в десять раз сильнее тех, кто слушается его команд. Он может вырваться. Но предпочитает оставаться с ними.

– Мариус, – жалобно сказала она, – ты знаешь, как я люблю тебя и как мне не нравится тебе перечить.

– Нет, говори, что думаешь, – немедленно потребовал я.

– Подумай, сколько он выстрадал, – сказала она. – Он был совсем ребенком!

Я не мог не согласиться. Но ответил:

– Да, Бьянка, но он уже не ребенок. Он сохранил красивую внешность мальчика, которому я отдал Кровь, но превратился в патриарха праха. Вокруг Париж, чудесный Париж! Я видел, что он ходит по улицам совсем один. Его никто ни в чем не ограничивает. Он вполне мог бы охотиться на злодеев, как мы. Но он наслаждался невинной кровью, причем не один раз, а дважды.

– Ясно. Вот что тебя огорчило.

Я задумался.

– Верно. Я сам того не понял, но меня отвратили бессмысленные убийства. Я думал, дело в обращении со стаей. Но ты права. Причина – в двух жертвах, погибших ради жаркого горячего пира, когда Париж кишит замешанными в преступлениях смертными – только выбирай.

Она положила руку мне на ладонь.

– Если я и захочу похитить из логова одного из Детей Тьмы, – сказал я, – это будет Сантино.

– Нет, не смей появляться в Риме! Ты не знаешь, остались ли в собрании старожилы.

– Когда-нибудь, – пообещал я, – я там побываю. Когда я окончательно удостоверюсь в собственном могуществе и перестану сомневаться, хватит ли у меня бессердечия уничтожить целую группу себе подобных.

– Успокойся, – сказала она. – Прости меня.

Я умолк.

Она знала, сколько ночей я провел в одиночестве. Пришло время признаться, чем я занимался, пока бывал один. Пришло время приступить к выполнению тайного замысла. Впервые за всю нашу совместную жизнь я собирался возвести между нами стену, одновременно дав ей именно то, к чему она стремилась.

– Но оставим разговоры об Амадео, – предложил я. – У меня на уме более радостные события.

Она тотчас заинтересовалась. Она протянула руку и привычным жестом погладила мне лицо и волосы.

– Рассказывай.

– Сколько лет назад ты спрашивала, можем ли мы обзавестись собственным жильем?

– Ах, Мариус, не дразни меня! Разве такое возможно?

– Более чем возможно, милая, – ответил я, согретый ее лучезарной улыбкой. – Я подыскал прекрасное место, чудесный городок на реке Эльбе в Саксонии.

Она вознаградила меня поцелуем.

– Я много ночей путешествовал в одиночестве и позволил себе вольность – приобрел замок рядом с городом, он в довольно-таки плохом состоянии – надеюсь, ты простишь меня...

– Мариус, у тебя потрясающие новости! – вскричала она.

– Я уже потратил значительную сумму на восстановление замка – новые деревянные полы и лестницы, стеклянные окна, пышная обстановка.

– Замечательно, просто замечательно! – Она крепко обняла меня.

– Рад, что ты не сердишься, – сказал я, – ведь я так быстро все решил, и без тебя. Можно сказать, что я влюбился в это место и сразу пригласил торговцев мануфактурой и плотников. Я объяснил им, о чем мечтаю, и теперь они трудятся, выполняя мои указания.

– Да как же я могу сердиться? – спросила она. – Я хочу этого больше всего на свете.

– Нужно упомянуть о еще одном достоинстве замка. Хотя современная надстройка больше похожа на дворец, фундамент довольно старый. Основная часть фундамента заложена очень давно. Внизу есть огромные склепы и настоящее подземелье.

– Ты хочешь перевезти туда Священных Прародителей? – спросила она.

– Вот именно. Мне кажется, сейчас самое время. Тебе не хуже меня известно, что вокруг постоянно вырастают новые города. Мы уже не в изоляции. Да, я хочу перевезти Священных Прародителей.

– Если ты так считаешь, я не могу с тобой не согласиться. – Она не скрывала восторга. – Но там безопасно? Ведь ты перевез их сюда, подальше от города, как раз для того, чтобы не беспокоиться за их тайну.

Я все обдумал и ответил:

– Там безопасно. С течением веков мир бессмертных тоже меняется. Я больше не могу здесь оставаться. Поэтому я перевезу их в новое место. Там нет никого из тех, кто пьет кровь. В их поисках я обошел всю округу. Никого нет. Ни молодых. Ни старых. Я уверен, что там безопасно. Вероятно, самый правдивый ответ заключается в том, что я хочу их туда отвезти. Я хочу сменить дом. Я хочу жить среди новых гор и новых лесов.

– Понимаю, – сказала она. И повторила: – Как же я тебя понимаю! И я больше чем уверена, что они сумеют себя защитить. Нет, я не сомневаюсь, что ты им необходим, именно поэтому они в ту ночь открыли дверь и зажгли лампы. Я помню все так живо, словно это случилось вчера. Но я долго сидела здесь одна и глядела на них. Я много думала. Я считаю, что они смогут защититься от любого, кто попытается их обидеть.

Я с ней не спорил. Я не стал напоминать, что много веков назад они допустили, чтобы их выставили на солнце. Какой смысл? К тому же я знал, что она права. Они растопчут любого, кто захочет нанести им увечье.

– Ну же! – сказала она, заметив во мне перемену настроения. – Я слишком рада хорошим новостям. Порадуйся со мной.

Она не сдержалась и расцеловала меня. В тот миг она была сама невинность.

А я, я солгал ей, впервые в жизни солгал ей по-настоящему.

Я солгал, потому что ни словом не упомянул Пандору. Я солгал, потому что в душе не верил, будто она не испытывает к Пандоре ревности.

И я не смог сообщить ей, что в основании моего плана лежит любовь к Пандоре. А кто захочет раскрыть подобный замысел своей возлюбленной?

Я собирался поселиться в Дрездене. Я собирался прочно обосноваться в Дрездене. Я собирался оставаться рядом с Дрезденом каждую ночь, пока там не появится Пандора. И не мог ничего рассказать Бьянке.

Поэтому я притворился, что только ради нее устроил нам прелестный дом – хотя я действительно старался единственно для нее. Да, лишь для того, чтобы сделать ее счастливой. Но то была лишь часть правды.

Через месяц мы уже работали над новым святилищем, превращая темницу саксонского замка в место, достойное принять царя и царицу.

По длинным каменным лестницам не раз спускались ювелиры, художники и каменщики, чтобы украсить подземелье и создать там великолепную частную часовню.

Трон и подножие обили золотыми пластинами.

И снова я раздобыл подходящие бронзовые лампы, совершенно новые. И дорогие канделябры из золота и серебра.

Я в одиночку трудился над тяжелыми железными дверьми и сложным механизмом запора.

А сам замок, неоднократно перестроенный, как я уже сказал, скорее напоминал дворец. Он стоял в очаровательном месте на берегу Эльбы, окруженный лесом, где росли буки, дубы и березы. С плоской крыши открывался чудесный вид на реку, а выглянув из больших окон, можно было вдалеке увидеть Дрезден.

Конечно, нам никак нельзя было охотиться в Дрездене и в окрестных деревушках. Согласно давнему обычаю, мы планировали отправляться в дальние края. И собирались устраивать засады на лесных разбойников – наша излюбленная забава.

Бьянка находила поводы для беспокойства. И с неохотой призналась, что побаивается жить там, где ей нельзя будет без меня утолять голод.

– Дрезден достаточно велик, чтобы удовлетворить аппетит, – пообещал я, – если я не смогу перенести тебя в другое место. Вот увидишь. Это прекрасный город, правда, довольно молодой, но герцог Саксонский очень заботится о его развитии.

– Ты уверен? – спросила она.

– Вполне уверен. Повторяю, леса Саксонии и соседней Тюрингии кишат грабителями-убийцами, которых мы так любим выслеживать.

Она поразмыслила.

– Позволь напомнить, милая, – добавил я, – что ты в любую ночь можешь обрезать свои красивые белокурые локоны, не сомневаясь, что к утру они отрастут до прежней длины, и, переодевшись мужчиной, отправиться на охоту, воспользовавшись сверхъестественной силой и скоростью. Пожалуй, по прибытии мы устроим тебе тренировку.

– Да, ты позволишь? – взмолилась она.

– Конечно!

Бурные изъявления признательности привели меня в замешательство. Она осыпала меня благодарными поцелуями.

– Но я должен предостеречь тебя, – сказал я. – В местности, куда мы переезжаем, находится много деревень, а крестьяне твердо верят в существование ведьм и вампиров.

– Вампиров, – повторила она. – Это слово твоего друга из Таламаски.

– Да, – ответил я. – Необходимо каждый раз скрывать следы нашего пиршества. Иначе мы тут же станем местной легендой.

Она рассмеялась.

Наконец работы в замке – или в шлоссе, как выражаются в этой части света, – завершились, и мы начали приготовления к отъезду.

Но меня неотвязно тревожила еще одна мысль.

Наступила ночь, когда Бьянка заснула в углу, и я решился покончить с этим делом.

Я упал на колени на холодный мрамор и вознес молитву недвижимой, прекрасной Акаше, недвусмысленно спросив, позволит ли она Бьянке испить своей крови.

– Это нежное создание много лет провело рядом с тобой, – говорил я, – она любит тебя безоглядно. Я много раз давал ей своей крови, но разве может моя кровь сравниться с твоей? Я боюсь за нее, боюсь, что с ней станет, если нам придется расстаться. Умоляю, позволь ей испить. Дай ей бесценную силу.

В ответ я услышал лишь безмятежную тишину. Вокруг мерцали крохотные огоньки свечей и ламп, источавших аромат воска и масла, и в глазах царицы плясали отблески огня.

Но мне было видение – прелестная Бьянка, приникшая у груди царицы. И на одну божественную секунду мы оказались не в святилище, а в огромном саду. Деревья колыхались на ветру. Запахло цветами.

И я очнулся в святилище – на коленях, с простертыми руками.

Я шепотом обратился к Бьянке и сделал ей жест подойти. Она подчинилась, не представляя, что у меня на уме, а я подвел ее поближе к горлу царицы, прикрывая собой, чтобы принять на себя удар, если Энкил поднимет руку.

– Поцелуй ее шею, – прошептал я.

Бьянка дрожала. Она находилась на грани слез, но сделала все, как я сказал, и пронзила маленькими клыками кожу царицы. Я почувствовал, как ее тело застыло.

Свершилось!

Она пила и пила, и казалось, что я слышу, как бьются, соперничая друг с другом, два сердца – большое и крохотное, а потом Бьянка упала, и я принял ее в свои объятия, глядя, как затягиваются две ранки на горле Акаши.

Все было позади.

Удалившись в угол, я притянул к себе Бьянку.

Она взволнованно хватала ртом воздух, но потом успокоилась и свернулась рядом со мной. Она протянула ладонь и принялась ее рассматривать, и мы увидели, что ее кожа, сохранив цвет человеческой плоти, стала значительно бледнее.

Это событие принесло мне удивительное успокоение. Только сейчас я могу признаться в том, что оно для меня значило. Ибо, солгав Бьянке, я принял на душу невыносимый груз вины, а теперь, подарив ей кровь Матери, почувствовал огромное облегчение, избавившись от тяжкой ноши.

Я питал надежду, что Мать позволит Бьянке повторить попытку. И я оказался прав. Она пила кровь Матери много раз. И с каждым вливанием становилась несравненно сильнее.

Но продолжу по порядку.

Путешествие от святилища к замку далось нам с трудом. Поскольку в прошлом мне приходилось полагаться на смертных, перевозивших божественную чету в тяжелых каменных гробах, я испытывал некоторую тревогу. Но не такое сильное, как прежде. Наверное, я был убежден, что Акаша и Энкил смогут защитить себя сами.

Не знаю, отчего в меня вселилась такая уверенность. Возможно, дело в том, что в минуту слабости и печали они открыли для меня дверь и зажгли лампы.

В любом случае, их перенесли в новый дом без осложнений, а там, под изумленным взглядом Бьянки, я извлек их из гробов и усадил на трон рука об руку.

Она испытывала смутный ужас перед медленными покорными движениями, инертной пластичностью.

Но поскольку она уже отведала крови Матери, Бьянка быстро присоединилась ко мне и принялась расправлять красивое платье Акаши и пояс Энкила. Она помогла пригладить заплетенные в косы волосы. И надеть браслеты на руки царицы.

Покончив с церемонией туалета, я собственноручно зажег свечи и лампы.

И мы оба опустились на колени перед царем и царицей, молясь о том, чтобы им понравилось на новом месте.

А потом мы отправились охотиться на лесных разбойников. Мы уже слышали их голоса. Сориентировавшись по запаху, мы быстро устроили в лесу буйное пиршество, а в довершение всего нашли хороший запас припрятанного золота.

Мы вернулись к жизни, объявила Бьянка. Она танцевала, описывая круги по главному залу замка. Она восторгалась обстановкой, заполнившей новые комнаты. Она восхищалась изысканным убранством постелей и многоцветными драпировками. Я тоже искренне радовался.

Но мы полностью соглашались с тем, что не станем вести светскую жизнь, какую я вел в Венеции. Это было бы слишком опасно. И, обзаведясь весьма скромной прислугой, мы стали жить совсем замкнуто, а в Дрездене ходили слухи, что дом принадлежит господам, которые все время в отъезде.

Когда нам приходила охота посетить грандиозные соборы, которых в Германии было великое множество, или королевские дворы, мы отправлялись подальше от дома в другие города – Веймар, Эйзенах или Лейпциг – и окружали себя абсурдной роскошью и завесой тайны. После унылой жизни в Альпах мы с огромным удовольствием предавались подобным развлечениям.

Но каждый раз на закате я впивался глазами в Дрезден. Каждый раз на закате я прислушивался, не бьется ли поблизости бессмертное сердце – здесь, в Дрездене.

Так текли годы.

Новая эпоха принесла радикальную перемену моды, сильно позабавившую нас. Вскоре мы уже носили смехотворные парики сложнейших конструкций. А как же я презирал новомодные панталоны, туфли на высоких каблуках и белые чулки!

Оставаясь затворниками, мы не могли нанять Бьянке достаточно горничных, и мне приходилось самому затягивать на ней тугой корсет. Но ей удивительно шли платья с низко вырезанным лифом и широким колыхавшимся кринолином.

В то время я часто писал в Таламаску. Рэймонд умер в возрасте восьмидесяти девяти лет, но я быстро наладил связь с молодой женщиной по имени Элизабет Ноллис, которой передали для изучения мою переписку с Рэймондом.

Она подтвердила, что Пандору до сих пор встречают в обществе спутника-азиата. Она умоляла ответить ей по возможности, каковы мои особые способности и привычки, но я не мог рисковать и быть слишком откровенным. Я отвечал, что умею читать мысли и преодолевать силу притяжения. Но недостаток конкретных описаний доводил ее до безумия.

Величайшим и самым загадочным достижением нашей переписки стали для меня подробные описания Таламаски. Орден фантастически, несметно богат, утверждала Элизабет, и в этом кроется секрет его невероятной свободы. Они недавно открыли Обитель в Амстердаме, а также в Риме.

Удивленный оборотом событий, я предупредил ее о «собрании» Сантино.

Она прислала совершенно неожиданный ответ.

«Создается впечатление, что странные господа, о которых сообщалось в прошлом, покинули город, где ранее обитали с нескрываемым удовольствием. В действительности нашей новой обители очень затруднительно отыскивать упоминания о действиях, свойственных тем людям».

Что означали ее слова? Что Сантино оставил собрание? Что они совершили массовый исход в Париж? Если так, то зачем?

Не вдаваясь в объяснения перед покорной Бьянкой, все чаще и чаще совершавшей одиночные вылазки, я помчался в Вечный город, чтобы убедиться своими глазами. Так я впервые за двести лет очутился в Риме.

Я был осторожен, осторожен до такой степени, что никому не признался бы в своей панике. Страх перед огнем сковал мои члены, и поначалу я только и мог цепляться за крышу базилики Святого Петра и осматривать Рим холодными, полными стыда глазами. Как я ни старался взять себя в руки, потребовалось немало времени, прежде чем я смог спокойно вслушаться в городской шум.

Но посредством Мысленного дара я все же убедился, что в Риме осталось лишь несколько из тех, кто пьет кровь, – охотники-одиночки, не ведавшие дружеского участия. Они были слабы. Вторгаясь в их умы, я выяснил, что они почти ничего не знают о Сантино!