Кровь и золото Райс Энн
– Я же его видела! – приглушенно воскликнула она, но стены отразили эхо ее шепота. – Я помню ту ночь, когда он приходил. В ту ночь я как раз вернулась из Флоренции.
Я не слишком хорошо понимал, о чем она говорит. Но слушать ее рассказ было отрадно.
– Я тогда привезла тебе картину Боттичелли, – сказала она. – Маленькую, очень красивую, ты потом меня благодарил. Когда я пришла, тебя ждал высокий блондин, весь в грязи и рваных тряпках.
Теперь я вспомнил. И воспоминания придали мне сил.
Но вот наступил момент охоты – струя крови, смерть, труп, падающий в канал, и снова резкая боль, затмившая сладость лекарства. Я, ослабев от удовольствия, рухнул на дно гондолы.
– Еще раз, мне пока мало, – сказал я.
Она насытилась, но пошла со мной. Из нового дома я выманил очередную жертву, в спешке сломав ей шею. Я убивал одного за другим, и только изнеможение заставило меня прекратить душегубство, ибо раны продолжали требовать крови.
Наконец, привязав гондолу, я заключил Бьянку в объятия и, завернув в плащ, прижал покрепче к груди, как Амадео. Мы с ней поднялись в небо, и я полетел далеко-далеко – туда, откуда Венецию уже не было видно.
Я слышал, как она отчаянно вскрикивает, но тихим шепотом велел ей оставаться спокойной и довериться мне, а потом, вернувшись назад, поставил ее на каменную лестницу на набережной.
– Мы летали в облаках, моя принцесса, – сказал я. – Мы мчались рядом с ветром, рядом с чистейшими небесными существами.
Она дрожала от холода. Ветер совершенно спутал ее волосы. Щеки ее разрумянились, а губы окрасились в кроваво-красный цвет.
Я отвел ее вниз, в золотую комнату.
– Но как ты это сделал? – спросила она. – Расправил крылья, как птица?
– Мне не потребовались крылья, – откликнулся я, зажигая свечи одну за одной, пока не загорелся целый ряд, чтобы комната казалась теплее.
Я просунул ладонь под маску. А потом снял ее и повернулся к Бьянке.
Она пришла в ужас, но лишь на миг, а затем подошла и, глядя мне прямо в глаза, поцеловала в губы.
– Мариус, наконец-то я снова тебя вижу, – сказала она. – Это ты.
Я улыбнулся. Я отстранил ее и поднял зеркало.
Я не мог смотреть на отразившееся в нем чудовище. Но теперь хотя бы губы прикрывали зубы, нос принял какую-то форму, а над глазами выросли веки. Волосы обрели прежний цвет и густоту и падали на плечи светлыми волнами, отчего лицо казалось еще чернее. Я отложил зеркало.
– Куда мы пойдем, когда нужно будет уезжать? – спросила она. Она казалась совершенно спокойной, не ведавшей страха.
– В волшебное место, ты не поверишь, если я расскажу, – ответил я. – Поднебесная принцесса.
– А у меня получится? – спросила она. – Подняться к небесам?
– Нет, моя милая, – ответил я, – только через несколько веков. Чтобы стать такой же сильной, нужно много времени и много крови. Однако в одну прекрасную ночь ты обнаружишь, что обладаешь этим даром, и тогда почувствуешь себя странно и одиноко.
– Позволь обнять тебя, – попросила она.
Я покачал головой.
– Поговори со мной, расскажи еще что-нибудь. Расскажи о Маэле.
Мы устроились рядышком у стены и согрели друг друга.
Я заговорил, поначалу медленно, и поведал ей разные истории.
Я снова рассказал о роще друидов, о том, как стал богом и сбежал от тех, кто хотел заточить меня в дубе, и глаза ее расширились от изумления. Я рассказал об Авикусе и Зенобии, о том, как мы охотились в Константинополе. Рассказал, как обрезал чудесные длинные волосы Зенобии.
И, пересказывая свою повесть, я постепенно успокаивался и уже не испытывал прежней печали и отчаяния. Я собирался с духом сделать все, что необходимо.
За всю свою жизнь с Амадео я никогда не рассказывал подобных историй. С Пандорой мне никогда не было так легко. Но разговаривать с Бьянкой казалось совершенно естественным, беседа с ней приносила успокоение.
И я вспомнил, что, впервые увидев Бьянку, я мечтал именно об этом – сделать ее своей спутницей во Крови, непринужденно беседовать обо всем на свете.
– Давай я расскажу тебе историю повеселее, – предложил я и завел рассказ о Древнем Риме, о том, как расписывал стены своего дома, а гости мои хохотали, пили вино и валялись на траве в саду.
Я заставил ее рассмеяться, и ее смех на мгновение заставил боль отступить.
– Однажды я встретил большую любовь, – сказал я.
– Расскажи о нем, – попросила она.
– Не о нем, а о ней, – ответил я и поразился, что взял и заговорил о Пандоре. Но продолжил: – Я знал ее, когда мы оба были смертными. Я был молод, она – совсем ребенок. В те времена женщины вступали в брак еще девочками, но ее отец мне отказал. Я так и не смог ее забыть. А потом, уже получив Кровь, я снова встретил ее, и...
– Продолжай, расскажи мне все. Где вы встретились?
– И Кровь перешла к ней, и мы остались вдвоем. Мы провели вместе двести лет.
– Долгий срок, – сказала она.
– Да, долгий, но в то время нам так не казалось. Каждая ночь приносила что-то новое, я любил ее, а она любила меня; правда, мы часто ссорились...
– Но по-хорошему? – спросила она.
– Да, по-хорошему, какой верный вопрос, – ответил я. – По-хорошему, за исключением последнего раза.
– А что случилось в последний раз? – нежно спросила она.
– Я повел себя неверно, жестоко. Я совершил ошибку. Я резко и без предупреждения покинул ее и до сих пор не могу найти.
– То есть ты даже сейчас ее ищешь?
– Не ищу, потому что не знаю, где искать, – позволил я себе маленькую ложь, – но я всегда начеку...
– Зачем ты так поступил? – спросила она. – Зачем оставил ее вот так?
– Из любви и злости, – сказал я. – Видишь ли, тогда к нам впервые явились последователи сатаны. Из той же породы, что сожгли мой дом и похитили Амадео. Но за много веков до этого, понимаешь? Они пришли к нам. О нет, не с моим врагом Сантино. Сантино тогда еще не родился на свет. Сантино не из древнейших. Но из того же племени, из тех, кто считает, что послан на землю пить кровь и тем самым служить христианскому богу.
Я чувствовал, как она потрясена, хотя она долго молчала.
– Так вот почему они кричали о богохульстве, – сказала она.
– Да, и тогда, много-много лет назад, они говорили нам то же самое. Они угрожали и требовали – требовали рассказать им все, что нам известно.
– Но как они разлучили тебя с той женщиной?
– Мы их истребили. У нас не было другого выхода. Она понимала, что иначе нельзя, а впоследствии, когда я замкнулся в себе, стал безразличен ко всему и впал в молчание, она рассердилась. Я тоже.
– Ясно, – ответила она.
– Не нужно нам было ссориться. Я ушел от нее. Ушел, потому что она была сильна, решительна и считала, что сатанистов необходимо уничтожать. А я так не считал, вот и теперь, много веков спустя, допустил все ту же роковую ошибку. Еще в Риме я узнал, что они до сих пор живы, эти твари; в Риме ко мне приходил этот Сантино. Нужно было на месте уничтожить его вместе с приспешниками. Но, как видишь, мне не хотелось пачкать руки, а в результате он явился сюда, сжег мой дом и уничтожил все, что мне дорого.
От потрясения она долго не могла вымолвить ни слова.
– Ты до сих пор любишь ту женщину, – заключила она.
– Да, но я никогда не перестаю любить тех, кого полюбил. Я никогда тебя не разлюблю.
– Ты уверен?
– Абсолютно, – ответил я. – Я полюбил тебя с первого взгляда. Разве я не говорил?
– За все эти годы ты так и не перестал думать о ней?
– Нет, я ни на миг не переставал ее любить. Как же можно о ней не думать? Я помню каждую мелочь. Одиночество и скитания навсегда запечатлели ее облик в моей душе. Я вижу ее. Слышу ее голос. У нее был приятный чистый голос. – Я задумался. И продолжил: – Она высокого роста; у нее карие глаза и густые темные ресницы. Волосы длинные, волнистые, темно-коричневые. На прогулки она их распускала. Конечно, я помню ее в длинных одеяниях, ниспадавших до земли мягкими складками по моде тех времен, и не представляю, что она носит сейчас. Она представляется мне богиней или святой, точно не знаю.
Она не ответила. И наконец произнесла:
– Ты оставил бы меня ради нее, если бы мог?
– Нет, если бы я ее нашел, мы стали бы жить втроем.
– Какая прелесть! – воскликнула она.
– Убежден, это вполне возможно, так оно и будет – все мы поселимся вместе, ты, она и я. Она жива, с ней все благополучно, она странствует, и настанет время, когда все мы воссоединимся.
– Откуда ты знаешь, что она жива? Что, если... нет, не хочу тебя расстраивать.
– Я питаю надежду, что она жива, – сказал я.
– Тебе рассказал блондин? Маэл.
– Нет. Маэл о ней ничего не знает. Ничего. Кажется, Маэлу я никогда не говорил ни слова о наших священных для меня отношениях. Я не испытываю к Маэлу любви. Как видишь, я не стал призывать его на помощь в ужасные ночи страданий. Я не допущу, чтобы он увидел меня таким.
– Не злись, – успокаивающе проговорила она. – Не мучай себя. Я все понимаю. Ты так хорошо говорил о той женщине...
– Да, – сказал я. – Наверное, я знаю, что она жива, потому что она никогда не уничтожила бы себя, не повидавшись прежде со мной и не попрощавшись. А поскольку она меня не нашла и не имеет доказательств, что я погиб, она не может умереть. Понимаешь?
– Да, – тихо отозвалась она. Она подползла ближе, но я нежно прикоснулся к ней рукой в перчатке и отстранил от себя.
– Как звали женщину? – спросила она.
– Пандора, – ответил я.
– Я никогда не буду ревновать, – мягко добавила она.
– Ты и не должна ревновать, но как ты можешь сейчас так утверждать? Откуда ты знаешь?
Она ответила спокойно и ласково:
– Ты говоришь о ней с таким почтением, что мне нечего ревновать. К тому же мне известно, что ты способен любить нас обеих, ведь ты любил и Амадео, и меня. Я убедилась на собственном опыте.
– О да, ты совершенно права, – сказал я. Я чуть не плакал. В глубине души я вспоминал Боттичелли, вспоминал, как он стоял в студии и глядел на меня во все глаза, беспомощно удивляясь, откуда взялся странный покровитель, не помышляя о переплетении голода и обожания, об опасности, подобравшейся слишком близко.
– Почти рассвет, – сказала она. – Я замерзла. Мне все равно. А ты как?
– Скоро мы покинем этот дом, – пообещал я в ответ, – и окажемся там, где светят золотые лампы и сотня превосходных свечей. Да, целая сотня белых свечей. Там снег, но нам будет тепло.
– Ах, любимый, – вздохнула она. – Верю тебе всей душой.
На следующую ночь мы снова поохотились, да так, словно собирались тотчас покинуть Венецию. Казалось, я могу впитать бесконечное количество крови.
Не посвящая Бьянку в свои мысли, я постоянно прислушивался, нет ли поблизости бандитов Сантино, не сомневаясь, что они вот-вот вернутся.
Отведя Бьянку в безопасную золотую комнату и убедившись, что она надежно устроена среди свертков одежды и горящих свечей, я опять вышел на охоту, молнией передвигаясь по крышам домов, вылавливая страшнейших и сильнейших городских убийц.
Уж не принес ли мой голод добра и покоя Венеции, думал я, неистово уничтожая пособников зла. А покончив с кровью, я направился в сгоревший палаццо и забрал золото, припрятанное так хитроумно, что его никто не нашел.
Под конец я забрался на самую высокую крышу города, оглядел Венецию и попрощался с ней навсегда. Я не знал, сумею ли когда-нибудь исцелить разбитое сердце.
Золотой век окончился для меня агонией. Для Амадео – катастрофой. Возможно, он также завершился и для прелестной Бьянки.
Исхудавшее, почерневшее тело, практически не изменившееся, невзирая на череду убийств, убедило меня, что необходимо любой ценой вернуться к Тем, Кого Следует Оберегать, доверив тайну Бьянке. Несмотря на ее молодость, выбора у меня не оставалось.
В моих сокрушительных несчастьях меня смутно будоражила возможность наконец-то поделиться своей тайной. Ужасно взваливать столь ужасное бремя на нежные плечи Бьянки, но я устал от боли и одиночества. Я был сокрушен. И хотел одного – добраться до святилища, сжимая в объятиях Бьянку.
Глава 27
Настало время совершить перелет. Оставаться в Венеции стало слишком опасно, и я понимал, что способен перенести нас обоих к священному склепу.
Забрав с собой один сверток с одеждой и золото в том количестве, которое я мог унести, я крепко прижал к себе Бьянку и меньше чем за половину ночи, вопреки резким ветрам и снегу, пересек горы.
Бьянка уже привыкла к чудесам и не взволновалась, когда мы приземлились на заснеженном перевале.
Но через несколько мгновений мы оба, к несчастью, осознали, что я переоценил свои силы. В своем нынешнем состоянии я оказался слишком слаб, чтобы открыть дверь святилища.
А я ведь своими руками создал эту окованную железом дверь, чтобы она выдержала нападение любого смертного! После нескольких жалких попыток пришлось признать, что не в моей власти пробиться внутрь и придется найти другой приют до рассвета.
Бьянка разрыдалась, и я на нее рассердился. Чтобы позлить ее, я сделал еще одно усилие, а потом отступил на шаг и силой мысли приказал двери отвориться.
Ничего не произошло, нас трепал ветер и снег, а рыдания Бьянки раздражали меня настолько, что я произнес заведомую ложь.
– Я сотворил эту дверь, я ее и открою, – заявил я. – Только дай мне время определить, что нужно делать.
Она отвернулась, заметно задетая моим раздражением, но все же спросила несчастным смиренным голосом:
– А что там внутри? Я слышу за дверью жуткий звук, как будто бьется сердце. Зачем мы сюда пришли? А вдруг мы нигде не найдем укрытия?
Ее расспросы взбесили меня, но, взглянув на Бьянку, сидевшую на скале, куда я ее посадил, засыпанную снегом, низко склонившую голову, чтобы спрятать лицо, на котором блестели алые кровавые слезы, я устыдился, что, использовав ее в минуту слабости, позволяю себе на нее злиться.
– Помолчи, и я открою, – ответил я. – Ты ничего не знаешь о том, что там находится. Но со временем поймешь.
Я глубоко вздохнул и отступил на шаг, сжимая обгорелой рукой железную ручку, и потянул изо всех сил, но дверь не шелохнулась.
Я осознал всю абсурдность ситуации. Вход в святилище мне заказан! Я слишком слаб, и сколько ночей понадобится, чтобы набраться сил, непонятно. Но я все равно предпринимал одну попытку за другой, лишь для того чтобы Бьянка поверила, что я смогу ее защитить, что я смогу проникнуть в это странное место.
Наконец я повернулся спиной к Святыне Святынь, подошел к ней, привлек к себе, укрыл ее голову и как мог постарался согреть.
– Очень скоро я все тебе расскажу, – пообещал я, – а на сегодняшнюю ночь найду другое убежище. Даже не сомневайся. Пока скажу лишь, что сам построил сей склеп, о нем больше никто не знает, но как видишь, я слишком слаб, чтобы войти.
– Прости, что я заплакала, – нежно попросила она. – Ты больше не увидишь моих слез. Но что за звуки я слышу? Их слышат смертные?
– Нет, не слышат, – ответил я. – Пожалуйста, помолчи немного, моя храбрая принцесса.
Но в этот момент, в этот самый момент до моих ушей донесся совершенно новый звук – звук, который услышал бы кто угодно.
То скрипнула каменная дверь у меня за спиной. Я безошибочно определил источник звука и, не веря своим ушам, обернулся в изумлении и страхе.
Я поспешно привлек к себе Бьянку, и мы встали перед каменной дверью, глядя, как она открывается.
Сердце мое билось как безумное. В легкие с трудом поступал воздух.
Я знал, что на такое способна только Акаша, и, когда доступ полностью расчистился, я узрел новое чудо, способное поравняться с первым немыслимой красой и добротой.
Из каменного коридора полился несказанно яркий свет.
Я до того растерялся, что не мог двинуться с места. И при виде потока неописуемо прекрасного света на меня снизошло настоящее, неподдельное счастье. Казалось, сейчас невозможно испугаться, невозможно не разгадать смысла происходящего.
– Идем, Бьянка, – сказал я и потянул ее за собой.
Она вцепилась в свой сверток, словно от него зависела вся ее жизнь, а я держался за нее, как будто, не имея рядом с собой очевидца, упал бы навзничь.
Мы вошли в каменный коридор и медленно направились в ярко освещенное святилище. Там полыхали все бронзовые лампы. Сто свечей светились ровным светом. И едва я успел отметить эти подробности, едва успел обрадоваться спокойному величию обстановки, как дверь с грохотом закрылась за нами – то камень загромыхал о камень.
Я взирал поверх сотни выстроенных в ряд свечей на лица божественных Матери и Отца, видя их такими же, какими увидела их Бьянка, новыми, благодарными глазами.
Я опустился на колени, и Бьянка опустилась рядом со мной. Я трепетал. Потрясение оказалось настолько велико, что у меня захватило дух. Никакими словами я не мог бы объяснить Бьянке всю важность происходящего. Я только напугал бы ее. А царица никогда не простила бы мне небрежных слов.
– Ничего не говори, – прошептал я. – Это наши Прародители. Они отворили дверь, я не смог бы. Они зажгли для нас лампы. Они зажгли свечи. Ты не представляешь, что означает это благословение. Они пригласили нас войти. Мы можем отвечать только молитвой.
Бьянка кивнула. Ее лицо выражало благочестие наряду с удивлением. Важно ли Акаше, что я привел к ней прелестную служительницу?
Тихим почтительным голосом я изложил историю Священных Прародителей – простым и торжественным языком. Я рассказал Бьянке, как много тысяч лет назад в Египте они стали первыми из тех, кто пьет кровь, объяснил, что им больше не требуется кровь, что они не двигаются и не говорят. Я их хранитель и страж, так было всю мою бессмертную жизнь и так будет вечно.
Все это я рассказывал, чтобы Бьянка ничего не испугалась, чтобы не испытывала ужаса перед двумя неподвижными фигурами, не мигая глядящими в пустоту в ужасающем молчании. Так и вышло, что я предпринял все меры предосторожности, посвящая нежную Бьянку в удивительную тайну. Она сочла их прекрасными, и только.
– В это святилище, – объяснил я, – я приходил, когда уезжал из Венеции, и всегда зажигал лампы перед царем и царицей, приносил свежие цветы. Как видишь, они все увяли. Но как только получится, я принесу новые.
Я снова осознал, что, невзирая на воодушевление и признательность, не смогу объяснить ей, что за чудо произошло в тот миг, когда Акаша открыла нам двери и зажгла лампы. Я и не смел объяснять. Покончив с почтительной речью, я закрыл глаза и молча поблагодарил Акашу и Энкила за то, что впустили меня в святилище и в знак приветствия осветили нам путь.
Я снова и снова повторял молитву, не в состоянии осознать, что они так обрадовались мне. Я не понимал, что в точности означает их жест. Меня любят? Во мне нуждаются? Наверное, следовало принять дар не рассуждая. Наверное, нужно было благодарить, не придумывая того, чего на самом деле не было.
Я долго в молчании стоял на коленях, а Бьянка наверняка послушалась меня, ибо тоже молчала. Вдруг я понял, что больше не могу терпеть жажду. Я во все глаза смотрел на Акашу. Я мечтал о Крови. Я не мог ни о чем думать, только о Крови. Все мои травмы болели, как открытые раны. Они требовали Могущественной Крови, теряя свою. Я не мог не попытаться получить от царицы всемогущую Кровь.
– Моя красавица. – Я положил ладонь, обтянутую перчаткой, на нежную ручку Бьянки. – Я хочу, чтобы ты отошла в тот угол и спокойно посидела там, не говоря ни слова о том, что увидишь.
– Но что произойдет? – прошептала она. Впервые я услышал в ее голосе страх. Она огляделась по сторонам: дрожащие огоньки ламп, горящие свечи, расписанные стены.
– Делай, как я сказал, – ответил я. Что мне еще оставалось? Откуда мне было знать, допустит ли меня царица до Крови?
Как только Бьянка удалилась в дальний угол, на всякий случай завернувшись поплотнее в плащ, я принялся мысленно молить о Крови.
– Ты видишь меня, видишь, что со мной стало, – беззвучно произнес я, – знаешь, что меня сожгли. Вот почему ты открыла дверь и впустила меня, ибо сам я не мог бы войти. Ты видишь, я превратился в чудовище. Смилуйся надо мной, позволь испить от тебя, как позволяла прежде. Мне нужна Кровь. Нужна больше, чем когда-либо. И я пришел к тебе с почтительностью и благоговением.
Я снял кожаную маску и отложил в сторону. Я выглядел так же омерзительно, как обгорелые боги, кого Акаша неизменно сокрушала, если они осмеливались к ней прийти. Откажет ли она и мне? Или она все время знала, какие беды на меня обрушились? И все понимала уже тогда, когда открывала дверь?
Я медленно поднялся, подошел к ней и упал на колени у ее ног, откуда мог рукой дотянуться до ее горла. Я страшился, что Энкил вот-вот угрожающе поднимет руку, но этого не произошло.
Я поцеловал ее шею, ощутив прикосновение тонких черных кос, глядя на обнаженную белую кожу, слыша тихий плач Бьянки.
– Не надо слез, Бьянка, – прошептал я.
И резким, ожесточенным движением, совсем как раньше, вонзил зубы в белую шею. Тело мое затопил густой поток крови, сверкающей, горячей, словно свет ламп и свечей; кровь лилась толчками, словно ее сердце по собственной воле накачивало меня жизнью, ускоряя мое сердцебиение. В голове просветлело. Тело стало невесомым.
Где-то далеко плакала Бьянка. Чего она боится?
Я увидел сад. Увидел сад, который рисовал под влиянием любви к Боттичелли, – с апельсиновыми деревьями, с характерными цветами, но то был и мой сад, старый сад отцовского дома под Римом. Как мог я забыть собственный сад? Как мог я забыть сад, где впервые играл ребенком?
Память вернула меня в Рим моей смертной жизни, и там рос мой сад, сад виллы отца, я шагал по мягкой траве, слушал, как журчит фонтан, и казалось, меняясь со временем, он все равно оставался прежним и все так же ждал меня.
Я лег на траву, над головой качались ветви деревьев. Я услышал, как ко мне быстро и ласково обращается чей-то голос, но не мог разобрать слов, но потом понял, что Амадео ранен, что он попал в руки тех, кто причинит ему боль и навлечет зло, что мне пока нельзя отправляться к нему, я только попаду в расставленную ловушку: я должен остаться здесь.
Я хранитель царя и царицы, так я и объяснял Бьянке – хранитель царя и царицы, и должен отпустить Амадео скитаться во времени, а если я выполню свой долг, то ко мне, возможно, вернется Пандора – Пандора, странствующая по северным городам Европы, Пандора, оставившая след.
Благоухающий сад изобиловал сочной зеленью, и тут я явственно увидел Пандору. Пандору в мягком белом платье, с распущенными волосами – такой, какой я описывал ее Бьянке. Пандора улыбнулась. Она направилась ко мне. Она заговорила. Царица хочет, чтобы мы были вместе, сказала она. Я смотрел в ее большие удивленные глаза и знал, что она рядом, совсем рядом со мной, стоит только руку протянуть.
Не может быть, что это игра воображения, не может быть, думал я. И мне живо вспомнились звуки голоса Пандоры, наша ссора в ту первую ночь, когда она стала моей невестой: пусть во мне бурлит новая кровь, я не ищу прибежища ни у рассудка, ни у суеверий. Я могу войти в легенду и выйти из нее! Ты боишься меня, потому что не знаешь, кто я. Я выгляжу как женщина, а говорю как мужчина, и твой разум отказывается сложить два и два.
Пандора, заново обретя юность, сидела на скамье в саду, вынимая из коричневых волос лепестки цветов – она навеки останется девочкой-женщиной, как Бьянка всегда будет молодой девушкой.
Я раскинул руки и прикоснулся пальцами к свежей траве.
Внезапно я упал на спину, вырвавшись из сада мечты и иллюзий, и обнаружил, что неподвижно лежу на полу святилища между высокой стеной горящих свечей и ступенями возвышения, где на троне восседала чета древнейших.
Казалось, вокруг ничто не изменилось. Даже Бьянка по-прежнему плакала.
– Помолчи немного, милая, – сказал я, не в силах отвести глаз от Акаши и от ее груди, сокрытой золотым шелком египетских одежд.
У меня возникло полное ощущение того, что со мной, прямо в этом святилище, побывала Пандора. И ее красота сплелась с красой и обликом Акаши, но как так получилось, я не понимал.
– Что значат твои знамения? – прошептал я. Я сел, затем поднялся на колени. – Объясни, возлюбленная моя царица. Что они означают? Что ты когда-то привела ко мне Пандору, потому что захотела, чтобы мы были вместе? Помнишь, что мне рассказывала Пандора?
Я замолчал. Но мысленно продолжал обращаться к Акаше. Продолжал умолять. Где Пандора? Неужели она снова вернет мне Пандору?
Повисла долгая тишина. Потом я встал.
Я обошел стену свечей и обнаружил, что моя прелестная спутница пришла в полное смятение чувств, став свидетельницей простого чуда – недвижимая царица одарила меня Кровью.
– А потом ты замертво упал назад, – рассказывала она. – А я не смела подойти, ты же велел не двигаться с места.
Я успокоил ее.
– И потом ты все же очнулся, заговорил о Пандоре, и я увидела, что тебе намного... намного лучше.
Это правда. Кровь оздоровила меня, руки и ноги стали полнее, тяжелее, а лицо постепенно приобретало естественные очертания. Несмотря на оставшиеся глубокие ожоги, я уже был похож на человека сильного и властного; я и сам чувствовал, что к телу возвращается былая мощь.
Но до рассвета оставалось всего два часа. Я не рассчитывал самостоятельно открыть дверь и был не в настроении молить Акашу творить чудеса для всех и каждого. Я понимал, что необходимо поделиться обновленной кровью с Бьянкой, что я и сделал.
Не оскорбится ли царица, что я, только что испив от нее, предложу Могущественную Кровь ребенку? Узнать ответ я мог только на опыте.
Я не стал пугать Бьянку предостережениями и сомнениями. Я жестом предложил ей подойти, лечь рядом и обнять меня.
Я вспорол запястье и приказал ей пить. Я слышал, как она охнула от изумления, почувствовав вкус Могущественной Крови, и ее нежные пальчики когтями вцепились в мою руку.
Насытившись, она по собственной воле отстранилась и медленно села рядом со мной. В ее затуманенных глазах отражался свет.
Я поцеловал ее в лоб.
– Что ты узрела во Крови, моя красавица? – спросил я. Она покачала головой, словно не находила слов, и положила голову мне на грудь.
В святилище воцарился мир и покой, и пока мы отходили ко сну, лампы постепенно догорели и угасли.
Осталось гореть лишь несколько свечей, я чувствовал приближение рассвета; в склепе, как я и обещал, стало тепло, сверкало богатое убранство; над нами торжественно восседали царь и царица.
Бьянка потеряла сознание. Оставалось не больше трех четвертей часа до того, как дневной сон завладеет и мной.
Я посмотрел на Акашу, восхищенно отметив отблеск угасавшей свечи в ее глазах.
– Ты знаешь, какой я лгун, правда? – спросил я. – Ты знаешь, какой я негодяй. И ты, моя повелительница, играешь со мной в мою же игру?
Я действительно расслышал ее смех?
Возможно, я сходил с ума. Я пережил много боли и повидал немало чудес, на мою долю хватило и голода, и крови.
Я взглянул на Бьянку, доверчиво устроившуюся на моем плече.
– А ведь я вложил ей в голову образ Пандоры, – прошептал я, – и теперь, куда бы она ни отправилась, она будет ее искать. А Пандора, не сомневаюсь, увидит мой образ в ее ангельских мыслях. Таким образом, мы с Пандорой сможем через нее найти друг друга. Ей такое и в голову не придет. Она думает только о том, как утешить меня, как выслушать, а я, несмотря на всю любовь, увезу ее на север, в страны, где, по словам Рэймонда Галланта, видели Пандору. Я негодяй, но чтобы продолжать жить, когда жизнь разрушена и сожжена дотла, требуется нечто грандиозное. Сумасбродное устремление, ради которого я готов отказаться от Амадео, которого нужно бы спасти, как только вернутся силы.
Послышался тихий звук. Что это? Звук капающего воска последней свечи?
Казалось, со мной беззвучно заговорил какой-то голос.
Ты не можешь спасти Амадео. Ты хранитель Матери и Отца.
– Да, я сейчас засну, – прошептал я и закрыл глаза. – Я знаю. Никогда не забываю.
Продолжай, разыщи Рэймонда Галланта, запомни его. Посмотри на его лицо.
– Да, Таламаска в Восточной Англии, – сказал я. – Замок называется Лорвич. Как он говорил? Обитель? Да. Я запомнил золотую монету с обеих сторон.
Сквозь сон я подумал о том ужине, когда он подкрался ко мне и уставился во все глаза, невинный и пытливый юноша.
Я вспомнил музыку, вспомнил, как танцевали Амадео с Бьянкой. Я вспомнил все.
А потом увидел на ладони золотую монету с выгравированным замком и подумал: разве это не сон? Но Рэймонд Галлант, грезилось мне, настойчиво повторял:
– Послушайте меня, Мариус, не забывайте меня, Мариус. Мы знаем о ней, Мариус. Мы наблюдаем, мы всегда рядом.
– Да, на север, – прошептал я.
И мне показалось, что царица Безмолвия без слов дала мне понять, что удовлетворена.
Глава 28
Оглядываясь назад, я даже не сомневаюсь, что сама Акаша отвратила меня от спасения Амадео, и вижу, что все, рассказанное здесь, не оставляет сомнения в ее вмешательстве в мою жизнь в некоторые другие периоды.
Предприми я попытку отправиться на юг, в Рим, я попал бы прямо к Сантино и нашел бы свою гибель. А разве она могла бы придумать приманку лучше, чем надежда на скорую встречу с Пандорой?
Конечно, знакомство с Рэймондом Галлантом было вполне реальным, подробности нашего разговора накрепко запечатлелись в памяти, и Акаша, разумеется, воспользовалась своим могуществом и прочла все, что нужно, у меня в голове.
И я на самом деле описывал Пандору Бьянке, а царица, прислушавшись к отчаянным молитвам, посылаемым из Венеции, вполне могла знать о нашей беседе.
Так или иначе, в ту ночь, когда мы прибыли в склеп, я твердо встал на путь выздоровления с намерением разыскать Пандору.
Если бы мне в тот момент сказали, что на поиски уйдут добрые двести лет, я бы поддался отчаянию, но откуда мне было знать? Я понимал лишь, что в святилище безопасно, что защищать меня будет Акаша, а скрашивать существование – Бьянка.
Больше года я питался кровью из священного источника. И на протяжении шести месяцев поил Бьянку своей Могущественной Кровью.
В те ночи, когда я не мог открыть каменную дверь, после каждого божественного пира я обнаруживал, что крепну и выздоравливаю, и коротал остаток ночи в негромкой почтительной беседе с Бьянкой.
Читать бесплатно другие книги:
