Поцелуй теней Гамильтон Лорел

Глава 33

Мы снова сидели в Черной Карете. Темнота все еще царила на небе, но уже ощущался в воздухе рассвет, почти как вкус соли возле моря. Его не видно, но все равно знаешь, что оно близко. Приближался рассвет, и я лично была этому рада. При Неблагом Дворе есть создания, которые не могут показаться при свете дня, те твари, которых Кел мог пустить по моему следу, хотя Дойл сомневался, что принц в эту ночь на что-нибудь подобное решится. Но фактически наказание Кела не начнется раньше вечера, так что и три месяца пока не начались. А это значило, что, когда ребята пошли собирать вещи, они взяли все свое оружие. Холод просто звякал на ходу. Остальные собрались несколько приличнее, но именно несколько.

Огромный меч Холода по имени Геамдрадх По'г – "Поцелуй Зимы" – засунули между ним и дверцей машины. Иначе бы он не влез, даже пристегнутый за спиной. Этот меч не был смертельным оружием, как Смертный Ужас, но он мог украсть у фейри страсть, оставив жертву холодной и пустой, как зимний снег. Бывали времена, когда перспектива стать бесстрастным, утратить свою искру, пугала больше, чем смерть.

Дойл вел машину, а Рис ехал впереди, с ним. Дойл приказал Рису ехать позади со всеми нами, но Холод настоял, чтобы сзади разрешили сесть ему. Это было... непонятно.

Теперь он забился в дальний угол сиденья, привалился к двери, выпрямив спину, и его серебряные волосы блестели в полумраке. Гален сидел с другой стороны. Почти все его раны уже зажили, а те, что еще не закрылись, не были видны под переодетыми джинсами. Под рубашку он надел белый топ. Рубашку он заправил в джинсы, но оставил расстегнутой, так что была видна рубчатая ткань топа. Единственное, что осталось на нем из придворной одежды, это были сапоги до колен из очень мягкой кожи цвета темной лесной зелени. Кисточки, украшавшие голенища сапог, висели двумя заплетенными косичками, очень напоминающими об американских индейцах. Коричневый кожаный пиджак, который Гален носил годами, лежал сложенным на коленях.

На сиденье было место и для Китто, но он свернулся в уголке на полу, подобрав колени поближе к груди. Гален ему одолжил рубашку с длинными рукавами, чтобы прикрыть серебряные трусики. Рубашка была велика, и рукава болтались ниже кистей. От него видны были только босые ножки, высовывающиеся из-под подола. Свернувшись в темноте на полу, он выглядел восьмилетним мальчишкой.

На вопросы вроде "Все ли с тобой в порядке?" и "Ты уверен?" он отвечал только "Да, госпожа". Кажется, он так отвечал вообще на все, но видно было, что по какой-то причине он несчастен. Я бросила попытки что-нибудь из него вытянуть. Я устала, лодыжка болела. Даже не лодыжка, а вся нога снизу и до колена. Рис и Гален по очереди прикладывали к ноге лед во время веселья после пира. Танец, который должен был мне помочь выбрать среди мужчин, пролетел впустую, потому что танцевать я не могла. Даже если бы не нога, я все равно до смерти устала и плохо себя чувствовала.

Я прислонилась к плечу Галена, почти задремывая. Он поднял руку обнять меня за плечи, но скривился и не стал:

– Ой!

– Укусы все еще болят? – спросила я.

Он кивнул и медленно опустил руку:

– Ага.

– А я не ранен.

Мы повернулись на голос Холода.

– Что? – спросила я.

– Я не ранен, – повторил он.

Я уставилась на него. Его лицо было обычным надменным совершенством, от невероятно широких скул и до сильной челюсти с намеком на ямочку. Это было лицо, которому пошла бы прямая и тонкая линия губ. А вместо этого губы оказывались полными и чувственными. Ямочка и рот спасали его лицо от излишней суровости. Сейчас его лицо было исполнено в самых резких чертах, какие я только на нем видела, спина прямая, словно аршин проглотил, рука стискивает ручку двери так, что пальцы побелели. Он до этого смотрел на меня, чтобы сделать предложение, но сейчас повернулся в профиль.

Глядя на него, я поняла, что Убийственный Холод сейчас нервничает. Нервничает из-за меня. Что-то уязвимое было в его манере, будто ему дорогого стоило подставить мне плечо для опоры.

Я оглянулась снова на Галена. Он приподнял брови, попытался пожать плечами, но не смог довести жест до конца. Пришлось ему только покачать головой. Приятно знать, что Гален тоже не в курсе, что происходит.

Мне не было особенно удобно приткнуть голову на плечо Холоду, но... он ведь мог броситься тогда в дверь, спастись, когда напали шипы, и он этого не сделал. Он остался с нами, со мной. У меня не было особых иллюзий, что Холод давно и втайне лелеял в глубине души великую любовь ко мне. Это просто было бы неправдой. Но сейчас оковы сняты, и если я скажу "да", то для Холода впервые за долгое время станет возможен секс. Он настоял на том, чтобы ехать рядом со мной, и сейчас предложил мне плечо для опоры. Холод по-своему пытался за мной ухаживать.

Это было как-то неуклюже-мило. Но Холод не вел себя мило. Он был надменен и полон гордости. И даже такая небольшая увертюра должна была для него стоить дорого. Если я отвергну предложение, станет ли он еще когда-нибудь рисковать собой ради меня? Предложит ли мне себя даже в такой малости когда-нибудь снова?

Я не могла так его разочаровать, и в тот момент, когда я это подумала, я уже знала, как ненавистно было бы ему, что причиной, по которой я подвинулась к нему по сиденью, не были мое вожделение или его красота, но нечто, слишком близкое к жалости.

Я подвинулась к нему, и он поднял руку, так что я смогла под нее подлезть. Он был чуть повыше Галена, так что на самом деле я не на плечо его положила голову, а на выпуклость груди.

Ткань рубашки царапала мне щеку, и я не могла устроиться уютно. Я никогда не была так близка к Холоду, и было это... неловко. Как будто нам не устроиться. Он тоже это ощутил, потому что мы стали оба как-то искать положение. Он перенес руку с моей спины на талию. Я попыталась поднять голову выше по его груди, опустить ниже. Попыталась приткнуться к нему поближе, отодвинуться дальше. Ничего не получалось.

Наконец я рассмеялась. Он замер, рука у меня на спине напряглась. Я услышала, как он сглотнул слюну. Видит Богиня, он нервничал.

Я попыталась встать на колени рядом с ним, но вспомнила про больную ногу и смогла только одну ногу подобрать под себя – осторожно, чтобы каблуки не порвали остатки чулок или атлас трусиков.

Холод снова повернулся ко мне только профилем. Я взяла его за подбородок и повернула к себе. Так близко я даже в темноте разглядела в его глазах обиду. Кто-то когда-то сделал ему больно. И эта боль сейчас была в нем – обнаженная и кровоточащая.

Мимические мышцы у меня на лице расслабились, смех затих.

– Я потому смеялась, – начала я, – что...

– Я знаю, почему ты смеялась, – сказал он и отодвинулся. Он прижался поближе к двери машины, хотя сидел так же прямо и чопорно. Чем-то напоминало, как Китто свернулся на полу.

Я осторожно тронула его за плечо. Тонкий занавес его волос падал на плечи, он был похож на шелк на ощупь. Цвет волос был таким резко металлическим, что не ожидаешь мягкости. А они были еще мягче, чем у Галена. Совершенно иной текстуры.

Он смотрел, как я глажу его волосы.

Я подняла на него глаза:

– Дело в том, что мы просто оказались на неуклюжей стадии первых свиданий. Мы никогда не держались с тобой за ручки, не целовались и не знаем, как нам устроиться друг с другом поуютнее. А с Галеном мы все эти подготовительные этапы давно прошли.

Он от меня отвернулся, высвобождая волосы из моих руку, хотя, я думаю, последнее не было намеренно. Он упорно смотрел в окно, хотя оно было как черное зеркало и лишь показывало мне его отражение, напоминавшее белых дам при Дворе.

– И как же преодолевается эта неловкость?

– Наверняка ты когда-нибудь с кем-нибудь встречался, – сказала я.

Он покачал головой:

– Это было более восьмисот лет назад, Мередит.

– Восемьсот, – повторила я. – Я думала, что запреты наложены уже тысячу лет как.

Он кивнул, не оборачиваясь, глядя на свое отражение в стекле.

– Восемьсот лет назад меня избрали консортом. Я служил ей три раза по девять лет, потом она выбрала другого.

Последние слова он произнес с едва заметным колебанием.

– Я не знала, – сказала я.

– И я не знал, – отозвался Гален.

Холод только смотрел в окно, будто завороженный отражением своих серых глаз.

– Первые двести лет я был как Гален, заигрывал с женщинами при Дворе. Потом она меня выбрала, а когда она отбросила меня в сторону, воздержание стало куда труднее. Память о ее теле, о том, что мы... – Голос его дрогнул. – Так что я ничего не делаю. Ни к кому не прикасаюсь. Более восьмисот лет я не знаю ничьего прикосновения. Никого не целовал. Никого не держал за руку. – Он прижался лбом к стеклу. – Я не знаю, как это прекратить.

Я встала на колено – так, что мое лицо оказалось рядом с его лицом в окне. Я положила подбородок ему на плечо, руки поставила по обе стороны от него.

– Ты хочешь сказать, что не знаешь, как начать.

Он поднял лицо и взглянул на мое отражение.

– Да, – прошептал он.

Я обняла его за плечи, прижала к себе. Я хотела сказать, что сочувствую ему, что она с ним так поступила. Хотела выразить свою жалость, но знала, что стоит ему унюхать запах этого чувства, как все будет кончено. Никогда он уже больше мне не откроется.

Я потерлась щекой о невозможную мягкость его волос.

– Все хорошо, Холод. Все будет хорошо.

Он прислонился головой к моей щеке. Я обняла его, взявшись одной рукой за запястье другой. Медленно, осторожно он накрыл мои руки своими, и когда я не шевельнулась и не напряглась, он взял мои руки и прижал к своей груди.

У него ладони взмокли – о, только чуть-чуть. Сердце его билось так сильно, что колотилось почти у меня в руках. Я коснулась губами его щеки – так легко, что это даже трудно было назвать поцелуем.

Он выдохнул – шумно и с облегчением, и грудь его взлетела и опала под моими ладонями. Он повернулся ко мне, и наши лица оказались рядом, совсем близко. Я заглянула ему в глаза, лаская взглядом его лицо, будто запоминая его, и в каком-то смысле это я и делала. Это была первая ласка, первый поцелуй. И никогда этого больше не будет, не будет этой новизны.

Холод мог бы сам придвинуть губы на это ничтожное расстояние, но он так не поступил. Он изучал меня глазами, как я его, но не сделал никакого движения к следующей фазе. Это я наклонилась к нему, это я сократила дистанцию между нашими губами. Я его поцеловала – нежно. Губы его были совершенно неподвижны под моими, и только полуоткрытый рот и лихорадочное биение сердца говорили, как он этого хочет. Я стала отодвигаться, и его рука скользнула по моей вверх, потом дальше, к затылку. Он вцепился мне в волосы, сжав пальцы, ощупывая густоту волос, как раньше я ощупывала его серебристую вуаль. Глаза его расширились самую чуточку, показывая белки. Он приблизил мое лицо к себе, и мы поцеловались – на этот раз он отвечал на поцелуй. Его губы прижимались ко мне.

Я открыла рот, прижалась к его губам и лизнула языком – быстрое влажное прикосновение. Он раскрыл губы мне навстречу, и поцелуй стал сильнее. Рука его осталась у меня в волосах, но другая обернулась вокруг талии и притянула меня к нему на колени. Он меня целовал так, будто хотел проглотить от губ и дальше. Мышцы его шеи ходили у меня под пальцами, пока он целовал меня губами, языком, как будто во рту у него были такие детали анатомии, которых я никогда не ощущала раньше. Я повернулась у него в руках, села на колени поудобнее. Он тихо застонал, и его руки подняли меня, так что ноги упали по обе стороны от него, и вдруг я оказалась на коленях, расставив ноги над ним, и поцелуй влажной горячей лентой тянулся, не прерываясь. Больной ногой я задела сиденье, и мне пришлось оторваться, чтобы вздохнуть полной грудью.

Холод прижался лицом к моей груди, дыша резко и прерывисто. Я прижимала к себе его лицо, обнимала за плечи. И моргала, как будто спросонья.

У Галена чуть челюсть не отвисла. Я боялась, что он будет ревновать, но он слишком был поражен для этого. То есть удивленных у нас было уже двое. Я едва могла поверить, что это Холода держу я в своих объятиях, что это рот Холода оставил у меня на коже воспоминание горячее, как ожог.

Китто глядел на меня огромными синими глазами, и на лице его выражалось не удивление, а жар. Я вспомнила: он же еще не знает, что в эту ночь настоящего секса не получит.

Первым оправился Гален. Он зааплодировал и сказал с чуть нервозным смешком:

– По десятибалльной шкале я бы поставил двенадцать, а ведь я всего лишь смотрел.

Холод прижал меня к себе, все еще тяжело дыша, как после долгого бега. Он заговорил с едва заметным придыханием, будто еще не пришел в себя:

– Я думал, я уже забыл, как это делается.

Тут я засмеялась – тем глубоким, низким, сочным смехом, от которого мужчины теряют голову, но я не притворялась. Тело мое еще пульсировало от избытка крови, избытка жара. Я прижимала к себе Холода. Тяжесть его лица на моей груди, его рот, склоненный ко мне так, что жар дыхания будто прожигал ткань кофточки, и я более чем наполовину хотела, чтобы этот рот опустился ниже, стал целовать мне груди.

Я смогла обрести голос:

– Поверь мне, Холод, ты ничего не забыл. – И я снова рассмеялась. – И если ты когда-нибудь целовался лучше, чем сейчас, мне бы такого поцелуя не пережить.

– Я бы хотел ревновать, – сказал Гален. – Черт побери, я был настроен ревновать, но скажи мне, Холод, ты не мог бы просто меня научить, как это делается?

Холод поднял голову, чтобы видеть меня, и его лицо было полно сияющей радости, на дне которой едва угадывалось что-то темное и удовлетворенное. От этого лицо изменилось, стало более... человеческим, но менее идеальным.

Тихо, интимно он произнес:

– И ведь это было только касание плоти. Без силы, без магии.

Я посмотрела в его глаза – и сглотнула слюну. Вдруг теперь занервничала я.

– Это само по себе магия, Холод, – сказала я, и слова прозвучали с придыханием.

Он покраснел – залился розовым от горла до лба. Это было прекрасно. Я поцеловала его в лоб и позволила помочь мне водрузить мою раненую ногу опять ему на колено. Потом я села на сиденье, а он продолжал обнимать меня за плечи. Тело мое устроилось под его рукой так, будто всегда там было.

– Видишь, теперь как уютно, – сказала я.

– Да, – подтвердил он, и даже это одно слово несло такой жар, от которого у меня под ложечкой засосало, и пониже – тоже.

– Тебе следует положить ногу повыше, – сказал Гален. – Я готов предложить собственные колени.

Я вытянула ноги, и он положил их к себе на колени. Но это было неудобно, когда я опиралась спиной на Холода.

– У меня спина в эту сторону не гнется, – сказала я.

– Если не поднять лодыжку повыше, она распухнет, – сказал Гален. – Держи ногу у меня на коленях и ложись. Я уверен, Холод не возразит, чтобы ты положила голову к нему на колени.

В последних словах слышалась приличная доля язвительности.

– Нет, – ответил Холод, – не возражу.

Если он и заметил язвительность, то не подал виду.

Я легла, держа руку на подоле юбки, чтобы она не задралась. Подняв ноги на колени к Галену, я была очень рада, что юбка длинная, отчего вид у меня получался более скромный. Я настолько устала, что ничего сейчас не имела против скромности.

Голову я положила Холоду на бедро, висок лег ему на живот. Рука его скользнула вдоль моего живота, пальцы нащупали мою руку, и мы держались за ручки, глядя в лицо друг другу. Это было почти что слишком интимно. Я сдвинула голову в сторону, полностью прижавшись щекой к его бедру. Свободная рука его играла с моими волосами, тихо их подергивая.

– Могу я снять с тебя туфлю? – спросил Гален.

Я посмотрела на него вдоль всего своего тела:

– Зачем?

Он чуть приподнял бедра, и я ощутила, что острый каблук упирается в часть тела слишком мягкую, чтобы это было бедро. Он прижимался к острому каблуку, взгляд его ощущался у меня на лице как тяжесть.

– Несколько островат каблук, – сказал он.

– Тогда перестань к нему прижиматься, – ответила я.

– Мне еще довольно трудно двигаться, Мерри.

– Ой, прости, Гален! Конечно, можешь снять с меня туфлю.

Вспыхнула его улыбка. Он снял туфлю с моей ноги, поднял ее, посмотрел, покачал головой.

– Мне нравится, как ты смотришься на каблуках, но плоские платформы могли бы спасти тебя от растяжения.

– Ей повезло, что она отделалась растяжением, – сказал Холод. – Заклинание было мощное, хотя и плохо построенное.

Я кивнула, моя голова качнулась у его ноги.

– Да, вроде как стрелять по белкам картечью. Убить ты их убьешь, но мало что останется от добычи.

– Сила у Кела есть, но управлять он ею почти не умеет, – заметил Холод.

– А мы уверены, что это Кел? – спросил Гален.

Мы оба посмотрели на него:

– А ты нет? – спросила я.

– Я просто говорю, что не надо все валить на Кела. Он твой враг, но он может быть не единственным. Я не хочу, чтобы мы так пристально смотрели в его сторону, что просмотрели бы угрозу с другой стороны.

– Хорошо сказано, – одобрил Холод.

– Послушай, Гален, ты почти умную вещь сказал! – поразилась я.

Гален легонько шлепнул меня по стопе.

– Эти комплименты тебя и близко к моему телу не подведут.

Я подумала было, что стоило бы ткнуть ногой ему в пах и потоптаться – доказать, что я уже достаточно близко к его телу, но я не стала. Он был ранен, и это значило бы причинять боль без цели.

Китто следил за нами внимательным взглядом синих глаз. Что-то было в этом лице, в том, как он внимательно себя держал, что я готова была ручаться: он может описать все, что мы делали, повторить все, что мы говорили. Будет ли он докладывать Курагу? Насколько этот малыш "мой"?

Он увидел, что я на него смотрю, и встретил мой взгляд. Он глядел не испуганно – дерзко, с ожиданием. Кажется, ему стало спокойнее, когда я поцеловала Холода, хотя я и не понимала почему.

Кажется, от моего взгляда он еще осмелел. Он подполз вперед, ко мне. Глаза его стрельнули на Галена, на Холода, но он встал на колени, оседлав бугор посередине пола.

И заговорил, очень тщательно выговаривая слова, стараясь не показывать ни клыков, ни раздвоенного языка.

– Ты сегодня трахалась с зеленоволосым сидхе.

Я стала было возражать, но Гален тронул меня за ногу, слегка сжал. Он был прав – мы не знали, насколько можно доверять этому гоблину.

– Ты целоваласссь... – У него получился свистящий звук, и он запнулся, потом начал снова: – Ты сегодня целовалась с серебряноволосым сидхе. Я просил бы позволения поддержать в этом деле честь гоблинов. Пока мы не разделим с тобой плоть, договор между тобой и моим царем не утвержден окончательно.

– Придержи язык, гоблин! – одернул его Холод.

– Нет, – остановила я его, – все в порядке, Холод. Китто еще очень вежлив для гоблина. В их культуре принята полная откровенность во всем, что касается секса. Кроме того, он прав. Если с Китто что-нибудь случится до того, как мы объединим плоть, гоблины не будут связаны договором.

Китто поклонился так, что коснулся лбом сиденья, зацепив волосами руку Холода, которой он все еще держал мою. Он потерся лбом о сиденье вдоль моего тела, как кошка.

Я потрепала его по голове:

– Не мечтай насчет сделать это в машине. Я групповым сексом не занимаюсь.

Он медленно выпрямился, бездонные синие глаза уставились на меня.

– Когда приедем в отель? – предположил он.

– У нее нога вывихнута, – сказал Гален. – Я думаю, это может подождать.

– Нет, – сказала я. – Нам нужны гоблины.

Рука Галена, лежащая на моей ноге, выдала его напряжение.

– Мне это не нравится.

– Пусть не нравится, Гален, важно только понимать, насколько это необходимо.

– И мне не нравится, что этот гоблин тебя коснется, – произнес Холод, – но убить гоблина было бы просто. Их проще убивать, чем сидхе, если пользоваться магией.

Я посмотрела на хрупкое тело Китто. Я знала, что он может помахаться кулаками почти с кем угодно и потом ухромать прочь живым, но магия... Это не сильная сторона у гоблинов.

Я устала, очень устала. Но мне больших трудов стоил альянс с гоблинами. Лишаться его из-за брезгливости я не собиралась. Вопрос был только в том, какую часть своего тела я готова подставить под его клыки? Фунт мяса я отдавать не хотела, но укус – на него Китто имел право. Куда прикажете вас укусить?

Глава 34

Идти я не могла из-за ноги, и в вестибюль отеля меня внес Дойл. Китто держался ко мне поближе. Рис отпускал по этому поводу сердитые комментарии. Если Рис так и будет катить бочку на всех гоблинов, то будет еще труднее, чем сейчас. А мне это не надо было. Мне надо было что-нибудь, от чего стало бы легче.

А тот, кто ждал в вестибюле, задачу мне никак не облегчал.

Гриффин сидел в мягком кресле, вытянув длинные ноги и откинув голову на спинку. Глаза его были закрыты, когда мы вошли, будто он спал. Густые волнистые волосы цвета меди рассыпались по плечам. Я помнила времена, когда они доходили до земли, и мне было горько, когда он их обрезал. Сегодня я смогла не искать его в толпе – одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть отсутствие этой рыжей, почти красной шевелюры. Зачем он здесь? Почему его не было на пиру?

Я смотрела на него, на черную полосу ресниц закрытых глаз на бледных веках. Он тратил зря гламор, пытаясь сойти за человека. Но даже приглушив себя магией, он сиял. Одет он был в джинсы и ковбойские сапоги, белую рубашку, застегнутую на все пуговицы, и джинсовую куртку с кожаными накладками на плечах и рукавах. Я ждала, что у меня стеснится в груди, захватит дыхание при виде его. Потому что он не спал – он принял позу, в которой сразу был виден весь эффект. Но в груди у меня не стеснилось, и с дыханием тоже было все в порядке.

Дойл остановился, держа меня на руках, перед самым краем поддельного азиатского ковра, на котором стояло кресло. Я смотрела на Гриффина сверху, с рук Дойла, и ничего не чувствовала. Семь лет моей жизни – и вот я могу смотреть на него и не ощущать ничего, кроме ноющей пустоты. И задумчивой печали, что все это время, всю эту энергию я потратила на вот этого. Я боялась увидеть его снова, боялась, что все старые чувства нахлынут снова или что я взбешусь, когда его увижу. Но ничего этого не было. У меня навсегда останутся сладкие воспоминания о его теле, куда менее сладкие воспоминания о его измене, но мужчина, который сидел передо мной в тщательно продуманной позе, уже не был моей любовью. Это понимание принесло и глубокое облегчение, и тяжелую печаль.