Шпион из прошлого Корецкий Данил

– О-кей! – жизнерадостно отозвался Кертис, ни черта конечно же, не понявший, и задрал вверх большой палец. – Вери гуд!

Подростки закатились визгливым смехом. Кертис одарил их в ответ широкой улыбкой.

– Пиониэр! Кам-соу-моул! Дрю-щ-щба!

Однако на всякий случай он спрятал в сумку свой роскошный фотоаппарат и, продолжая улыбаться и оттопыривать вверх большой палец, удалился прочь.

Еще полчаса Кертис Вульф бродил по живописным сумрачным переулкам – бродил, как могло показаться со стороны, бесцельно, неупорядоченно, и в лице его было нечто такое, что случайный прохожий вполне мог принять за растерянность, и даже подумать, что этот иностранец (ну явно иностранец! и явно буржуй!) заблудился. Однако в конце своих скитаний Вульф очень удачно вынырнул из какого-то переулочка всего в нескольких шагах от «Интуриста». У входа в гостиницу стоял только что выгрузивший последнюю группу интуристов автобус. Кертис почему-то заинтересовался автобусом, и даже попытался заглянуть в опустевший салон.

– Вы забыли что-то? – спросил его знакомый женский голос.

Кертис остановился. На тротуаре стояла строгая девушка-гид в черных очках буквой V. Лиловый плащик из болоньи, в котором она сопровождала группу, висел теперь на ее руке, и Кертис лишний раз смог убедиться, что у девчонки поразительно тонкая талия, невероятно стройные ноги (мода на мини уже просочилась сквозь «железный занавес») и чертовски милая мордашка. А строго-непроницаемое выражение на этой мордашке, подчеркнутое черными очками, делает ее похожей на симпатичную хищницу-осу из детского мультика.

– Вы уронили свою поклажу в автобусе? – повторила вопрос девушка. Английские фразы, выходившие за рамки экскурсионных монологов, она строила несколько неуклюже.

– Нет, нет! – заулыбался Вульф. И для верности прибавил: – Все свое ношу с собой!

– Да, – сказала девушка без выражения. – Это хорошо.

Помедлив секунду, она повернулась и зашагала в противоположную от гостиницы сторону.

Если бы не эта заминка, Кертис Вульф, возможно, просто проводил бы ее глазами и отправился в «интуристовский» бар пить настоящую «Столичную» и рассматривать девушек в коротких юбках, строя на их счет разные похабные планы. Но секунда промедления вселила в него надежду.

– У вас, как я понял, закончился рабочий день? – спросил Вульф, догоняя девушку

Он держался с той простодушной нагловатостью, с какой держатся все эти парни с длинными патлами и задницами размером с мячик от пинг-понга. Но нагловатость его была какой-то… приобретенной, что ли. Наигранной.

– Уверяю вас, – ответила девушка немного невпопад. Она чуть-чуть сбавила шаг. – Только что закончилась последняя группа.

Пока американец набирал воздуху, чтобы задать следующий вопрос, она почему-то уточнила:

– Докеры. Из Глазго.

– Докеры! – еще больше обрадовался Вульф, расплываясь в киногеничной улыбке. – Крутые парни. А куда вы направляетесь сейчас?

– Домой.

– Далеко?

– Не очень.

– А вы не будете против, если молодой американский ковбой вызовется проводить вас? Или, может быть, зайдем в какой-нибудь ресторанчик?

Девушка остановилась и повернулась к Вульфу. Возможно, она любовалась его самодовольной физиономией, чем-то и вправду напоминавшей Клинта Иствуда, а может, считала ворон в московском небе – черные очки не позволяли определить это однозначно. Но когда все вороны были сосчитаны, а симпатичные морщинки Вульфа изучены и инвентаризированы, экскурсовод сделала положительный вывод и улыбнулась:

– Что ж, может быть. Зайдем в «Ручеек», это рядом, – сказала она.

«Ручеек» был выбран не случайно. Кафе-закусочная второй наценочной категории располагалась в стороне от туристических маршрутов, завсегдатаи его предпочитали жирную килечку под пиво и водку, а атмосфера, царившая здесь, представляла собой смесь флюидов капусты тушеной «по-московски» (дежурное блюдо) и табачного перегара. Еще здесь пахло народностью и демократизмом. Народные дружинники иногда заглядывали в это заведение, зато сотрудники КГБ – никогда.

– За знакомство! – провозгласил первый тост мистер Вульф.

Они только что представились друг другу: Кертис – Лилия. Очень приятно. Какое необычное имя. Лы-лы-йа. Оно что-то означает?.. Название цветка? О-о! В «Геральд трибьюн» писали, что русские называют детей только «Марья» и «Иван», и еще эти, как их… «Спутник Иванович», что-то в этом роде.

Потом болтали о русской кухне, и под это дело Кертис заказал себе сто пятьдесят водки.

Потом – о рок-н-ролле. Оказалось, Кертис дважды был на концертах Элвиса Пресли. Да, сейчас Элвис выдохся, но тогда он делал настоящее шоу, у всех пупырышки по коже. А у вас в СССР кто-то делает шоу? Эдвард… как? Гилл? Хилл? Х-и-ль. Понятно. И Гагарин, конечно. Да. От Гагарина тоже пупырышки по коже.

Выпили за Гагарина.

Потом Кертис попросил ее снять очки. Она сказала: нет. Он сказал, что так она похожа на шпиона из КГБ.

Она сказала, что она находится в своей родной стране, и если кто-то из них шпион, то это…

Кертис расхохотался. Кстати, о шпионах. Один знакомый из группы, его зовут Файн, он знает много похабных историй о шпионах и шпионках. Как это у вас называется?.. А-нэк-доут. Анекдот. Ясно. Идет, значит, американец по Красной площади, а навстречу ему пионерка…

Лилия даже не улыбнулась. Но и не покраснела. Может, она все-таки снимет очки?

Она спросила, знает ли он, что такое «ёрш». Йоу-щ-щ. Он сказал, что не знает. Лилия объяснила. Кертис заказал еще сто пятьдесят и бокал «Жигулевского». Он сказал, что здесь не хватает только мертвой мухи, это было бы очень по-мексикански. Она сказала, что мертвую муху ему не подадут, но он может заказать себе тушеную капусту с мясом. Он спросил, а где тут у вас соленый огурец? В «Геральд трибюн» писали, что на каждом столе у русских стоит тарелка, а в тарелке – соленый огурец. Спустя двадцать минут пришла официантка и принесла ему соленый огурец на тарелке. Это другое дело. Но огурец оказался мягким, кислым и невкусным.

– Как в Америке относятся к нашей стране? – спросила Лилия, и темные стекла ее очков блеснули холодным любопытством.

– Кто как… – пожал широкими плечами Кертис. – Я очень заинтересован Россией. Хочу сделать большой цветной фотоальбом. Это будет хороший бизнес… А почему огурец невкусный? Они все такие?

– Кто как готовит, – очки продолжали блестеть – загадочно и многозначительно. – От хозяйки зависит.

Кстати, спросил Кертис, а почему вы не пьете вино? Лилия сказала, что она пьет. Это нечестно, заметил Кертис. Вот бокал, он почти полный, вы оттуда ничего не отпили. Это ваш бокал, заметила Лилия. Разве? Ну что ж… Кертис предложил выпить за всех советских женщин. Он сказал, что его предки покинули Германию, когда там стало темно от «коричневых». Это было правильно. Папа знал, что будет война и всеобщая мобилизация, а папа не хотел войны, он не хотел никого убивать. Иначе он бы оказался на Восточном фронте и, как знать, может, его папа стрелял бы в ее папу. А это было бы неправильно. И тогда бы они не смогли встретиться в этом чудесном кафе, а был бы кто-то один, вот вы, Лилия, например. Вы сидели бы здесь одна и скучали. Или я бы сидел и скучал и думал, что мне чего-то не хватает…

– А может, – сказал Кертис, – вы все-таки снимете очки?

– Хорошо, – сказала Лилия. – Но только не здесь.

Что-то изменилось – она уже не походила на персонаж из детского мультфильма. Теперь это была совсем другая оса. Циничная и бесстыдно-откровенная.

– О-кей, – сказал Кертис.

– Это будет стоить денег, – предупредила новая Лилия. – Долларов.

Американец допил водку и спросил:

– Сколько долларов?

– Восемьдесят, – сказала распоясавшаяся оса. – Восемьдесят за час. У меня невысокая зарплата.

– Округлим до ста, – предложил Кертис – Сто долларов в час. О-кей?

– О-кей.

– Договорились!

Они сели в такси, и Кертис сказал, что машина тесновата, как вы здесь живете вообще? Лилия сказала, что русские в машинах не живут, это не принято, а если он имеет в виду в смысле секса, то и в смысле секса тоже. Уберите руку оттуда, мистер. Немного терпения. Еще немного…

На следующий день Кертис Вульф работал в Китай-городе. Около часа он извлек из своего «Пентакса» отснятую пленку с видами реставрируемой церкви на Варварке, контрастно запечатленной в створе с гостиницей «Россия». Затем перезарядил аппарат, достал из сумки бутылку газированной воды и с большой жадностью отпил почти половину. Снимать он больше не стал и неторопливым шагом вернулся в гостиницу, поспев как раз к обеду.

После обеда он заказал из номера разговор с Майами и около четырех минут беседовал с женой, находившейся в то время в офисе строительной компании в Санни Айлз. Вульф сообщил ей, что поживает хорошо, погода нормальная, питание вполне сносное, вот разве что номер тесноват, хотя и считается одним из лучших в «Интуристе», а в общем все замечательно, лишнего он себе не позволяет, скучает и все такое.

Закончив разговор, Вульф оделся и спустился в бар, где заказал рюмку охлажденной водки и томатный сок с перцем. За стойкой рядом с ним оказался симпатичный молодой человек, известный в определенных кругах как Жан Ливайс.

– Тремор? – на хорошем английском поинтересовался молодой человек, заметив некоторое дрожание в верхних конечностях иностранца.

– В некотором роде, – ответил Вульф.

– Лучше пивка, – сказал Жан.

– Спасибо, не надо, – содрогнулся американец.

– Тогда рассолу. А сверху – водка.

– Раз-соул? Что это такое?

И молодой человек поделился с ним рецептом русского народного средства против похмелья. Бармен оказался хорошим знакомым Жана и быстро соорудил запотевший стакан помидорного рассола с плавающими горошинами перца и кусочками лаврового листа. Под это дело тут же подали свежий стопарик и чашку острого и густого говяжьего бульона. Вульф заметно оживился. Он спросил, экспортирует ли Россия в Соединенные Штаты этот замечательный напиток, как его… Раз-душа, два-душа… О, рассол. О, конечно. Правильно.

– Нет, – ответил Жан. – Это стратегическая продукция.

Жан поинтересовался в свою очередь, чем принято похмеляться в Америке. Вульф ответил: аспирин. Тогда Жан, не размазывая кашу по длинному столу, поведал американцу о том, что есть разница, существующая между рассолом и аспирином, и есть разница, существующая между официальным и неофициальным курсом обмена доллара на советские рубли. Да, и эта разница идентична. Просекаете? Грубо говоря, по официальному курсу вы платите за стопарик два доллара, а по неофициальному – пятнадцать центов. Вы чем вообще интересуетесь? Керамикой? Иконами? Ага, русской архитектурой позднего Средневековья. Отлично. Каталог «Церкви Замоскворечья» на английском по официальному курсу обойдется вам в сто семьдесят долларов. Он же может обойтись вам в сорок пять по неофициальному, а если обратиться к нужным людям, с коими Жан знаком, то и вообще в смешную сумму – тридцать долларов. Чувствуете разницу?.. Так сколько у вас с собой валюты? Нет-нет, никакого криминала здесь нет, поскольку вы имеете дело с Жаном, а здесь вам любой скажет, что на Жана можно положиться, поскольку он профессионал и человек в высшей степени порядочный. Итак, сколько?..

Спустя два часа Кертис Вульф был замечен в квартире на Бронной, известной среди определенной части москвичей своими стенами, обклеенными «Московскими Ведомостями» за 1911-й год. Перед Кертисом стоял стол, на столе – вмиг опустошенная бутылка «Белой лошади», еще бутылка с полуободранной этикеткой, несколько пустых тарелок и нечищенная луковица со следами надкуса. Вульф сидел на табурете, Жана уже не было, но рядом с ним сидел солидный мэн по имени Профессор и еще человек двадцать разного народу, многие прямо на полу. Было очень сильно накурено.

С противоположной стороны стола в профиль к Вульфу сидел невысокий молодой человек с гитарой. Он пел голосом Луи Армстронга, только выше на кварту, и непривычно выкрикивал слова, как Джон Леннон, а Профессор вполголоса переводил Вульфу, о чем он поет. Что-то про коней, которые очень требовательные. Или капризные? Не очень понятно. Возможно, Профессор неправильно переводил, потому что всем остальным очень нравилось. Когда песня закончилась, Вульф вышел в другую комнату, где была открыта балконная дверь. Он стоял на балконе, свесив голову вниз, а рядом по-прежнему находился Профессор и продолжал переводить. Потом он замолчал и внимательно посмотрел на Вульфа. До Вульфа постепенно дошло, что это был не перевод, это был вопрос, связанный с недавней демонстрацией в Каунасе, где жители требовали отделения Литвы от Советского Союза.

– Я не знаю, – тихо сказал Вульф. – Плохо понимаю.

– Еще бы, – сказал Профессор. На подбородке у него была бородавка, из которой росли волосы. Но он их подстригал. – Нормальному человеку, живущему в нормальной стране, этого не объяснишь. Семерым лоб зеленкой намазали, двенадцати воткнули по «червонцу» с конфискацией, больше сотни разметали по колониям с разными сроками и последующим поражением в правах… И за что? За что, я спрашиваю?

Вульф признался, что не знает, что означает на сленге «зеленка» и «червонец», но общий смысл ему был понятен. Он вспомнил, что в Вашингтоне недавно арестовали тысячу человек во время последнего антивоенного марша. Дубинки, газ, водометы и прочие радости. Да, были еще резиновый пули!

– Ерунда это все, пропаганда. – Профессор подозрительно посмотрел на него. – А вы что, коммунист?

Нет, сказал Вульф, я не коммунист, я хотел только узнать, где тут у вас клозет. Дабл-ю-си. Туалетная комната, м-м? Профессор сплюнул вниз и махнул рукой. Вульф поблагодарил и пошел в указанном направлении. Там было несколько дверей, разрисованных маслом в стиле «авангард», но все они оказались заперты. За одной кто-то блевал, за другой надсадно стонали: то ли там кого-то душили, то ли занимались сексом. Из кухни вылетали клубы дыма и хриплый голос молодого человека, он пел уже другую песню, ему подпевали.

Вульф вышел на лестничную площадку, спустился во двор и быстрым шагом направился к стоянке такси.

– Почему для выборочного контроля был выбран именно Кертис? – спросил начальник отдела по работе с иностранцами, глядя на своего заместителя без особой приязни.

Все начальники считают, что заместитель спит и видит, как занять его кресло. Часто это соответствует действительности. Имелись ли основания для подозрений в данном конкретном случае, история умалчивает, но отношения полковника Еременко и подполковника Шахова отнюдь не были добрыми и безоблачными.

Шахов захлопнул папку с докладом и, прижав ее к правому бедру, принялся бойко отвечать на вопрос:

– Он держится в группе особняком – это раз. От общих мероприятий уклоняется. Замкнут. Это два. В одиночку передвигается по городу под предлогом фотографирования памятников древней архитектуры, а именно – церквей… Именно поэтому мы провели выборочный контроль с использованием трех агентов…

– Значит, три-ноль не в вашу пользу. Это просто кремень, а не человек. Устоял даже перед чарами Лялечки, – полковник Еременко усмехнулся. – Вот уж никак не ожидал.

Перед ним на столе, рядом с перекидным календарем, абстрактного вида атлет безостановочно крутил «солнышко» на блестящем турнике. Если не знать про батарейку в основании, то можно было подумать, что русские уже создали вечный двигатель. Это был бы полезный миф. Распространение подобных мифов входило в число задач КГБ.

– Так точно, устоял, – подтвердил подполковник Шахов.

– Так как же все произошло? – Еременко, похоже, даже развеселила осечка опытной «ласточки»[2]. – Я так понял, американец нарезался, как овца, и залез ей под юбку прямо в машине…

Такую дотошность начальник отдела проявлял только при анализе важнейших операций.

– Залез, – сказал Шахов. – А через десять минут, когда они прибыли на место, просто взял и выключился. Лялечка с шофером пытались его разбудить, даже применили «раз-два, водолаз», но он так и не очнулся. Они испугались и срочно доставили его обратно в гостиницу. Там он вскоре пришел в себя.

– И что? Больше встреч с Лялей не искал?

– Никак нет, – ответил Шахов. – Наутро в девять, как обычно, встал и отправился фотографировать свои церкви.

– Н-да, – неопределенно произнес полковник. – Вызови-ка ты Лялечку на завтра ко мне… Я сам ее подробно опрошу.

– Есть, – кивнул Шахов и даже щелкнул каблуками. Правда, несильно.

Еременко благосклонно кивнул:

– А какое впечатление он произвел на Жана?

– Жан тоже был уверен, что американец – бурундук бурундуком. Сказал, что хочет спустить в Москве шесть с половиной тысяч. Жан подумал, он прямо там, за стойкой, примется выгребать деньги из карманов. Поехали на квартиру к Профессору. У Профессора – обычная богема, водка рекой и дым коромыслом. Когда Жан спустя четверть часа напомнил о сделке, Вульф уже был слишком пьян. Во всяком случае, он не понял, о чем идет речь.

– Хм. А с виду довольно крепкий, – заметил Еременко, разглядывая фотографии скрытого наблюдения.

Он остановил пальцем «вечный двигатель», но угловатый атлет, дернувшись, вновь продолжил упражнение. Поморщившись, полковник нажал кнопку выключателя. Гимнаст застыл вниз головой.

– Профессор с ним работал? – спросил полковник.

– Так точно. Работал. Безрезультатно. Очень осторожные реакции.

– Осторожные реакции – прежде всего, продуманные реакции. Возможно, американец куда крепче, чем кажется…

Шахов промолчал, поскольку спорить с начальством не привык, а повторять, как попугай, не решался из осторожности. Еременко же продолжал с интересом рассматривать свою обездвиженную игрушку. Но вот он щелкнул кнопкой, и атлет снова принялся накручивать круги вокруг блестящей перекладины.

– До чего интересная штука, – произнес полковник таким тоном, словно собрался произнести лекцию о законах гравитации и ядерных взаимодействий.

– Да, забавная вещица, – кивнул Шахов. Начальник отдела вскинул на него строгий взгляд.

– Что же здесь забавного? Ровно ничего!

Шахов невольно напрягся. Оказывается, начальник имел в виду вовсе не блестящую игрушку, а складывающуюся ситуацию.

– А интересная, да…

Полковник сосредоточенно то останавливал гимнаста пальцем, то отпускал. Голос его изменился, приобрел размышляющие интонации.

– Американец как американец. Выглядит вполне лояльным. Даже моральный облик соблюдает, верность жене хранит, на провокации не поддается… Это ведь хорошо?

– Так точно, – согласился заместитель.

– Но слишком хорошо – тоже нехорошо! С чего он такой весь из себя правильный?

– Это вопрос… – дипломатично ответил Шахов.

– Обычный парень, провинциальный журналист, выпить любит, бабник, ну и как это… не прочь прокатиться на чужих санках… в смысле урвать свое, если есть возможность…

Шахов сделал вялую попытку поддержать монолог шефа, но Еременко уже продолжал:

– И вдруг отказывается от бабы, которая сама идет в руки. Прикидывается дурачком, а сам Ляльку одурачил, Жана подразнил, Профессора так просто отбрил… С чего бы это? Как ты думаешь, Шахов?

Подполковник думал, что беседа явно затянулась и скорее бы уж все это закончилось с наименьшими для него, Шахова, потерями.

– Так он же напился, товарищ полковник, – ответил он, – Трезвый человек – это одно, а пьяный – совсем другое…

Полковник, не вставая, немного отодвинул кресло от стола и, судя по движениям туловища, удобно устроил ноги на перекладину под столом.

– Да знаем мы про пьяных, это-то дело известное… Только и тут все очень точно продумано! Если бы он от Ляльки отскочил, от Жана шарахнулся, к Профессору не пошел, мы бы точно заподозрили неладное – так ведут себя профессиональные разведчики, которые не хотят «засвечиваться» на мелочах. А у него все вполне естественно: с одной стороны – ни от чего не отказывался, а с другой – и ничего не сделал! Значит, что?

Шахов обреченно вздохнул. Начальник клонил к тому, что Кертис Вульф – высококлассный разведчик и подлежит усиленной разработке. А это лишняя головная боль, потому что людей и так не хватает, а организовывать плотное прикрытие «инока» только потому, что он не трахнул Ляльку и не продал валюту Жану, – верх глупости. Но если обозначить такое свое отношение к версии начальника, то он точно прикажет именно ее отрабатывать. А вот если согласиться…

– Значит, Вульф представляет особый оперативный интерес, товарищ полковник! – отчеканил Шахов.

– Да ничего такого это не значит! – махнул рукой Еременко. – Если он ничего противозаконного или аморального не сделал, с чего он представляет интерес? Придумать можно все, что угодно! Мы это уже проходили в тридцатые годы. И сделали правильные выводы. Излишней подозрительности быть не должно!

Заместитель незаметно перевел дух. Он выбрал правильную позицию. Но под пристальным взглядом руководителя счел необходимым пристыженно потупиться. Полковник был полностью удовлетворен такой покорностью.

– Хорошо. Значит, так. Огород городить не станем, – уверенно подытожил он. – Сегодня в девятнадцать спецрейсом из Лондона прибывает министр промышленного развития Британии, а с ним – группа в пятнадцать человек. Обслуга, помощники, бизнесмены и все такое. Из нашего посольства в Лондоне пришла информация, что один из них сотрудник «МИ-6». Поэтому переключаемся на отработку этой группы. Будем считать, что Вульф не представляет угрозы для государственной безопасности. Пусть фотографирует свои церкви… Ну трахнет какую-нибудь бабенку, ну продаст пару сотен долларов… Хрен с ним! Но!

Еременко поднял палец, и расслабившийся было Шахов немедленно подтянулся. Благодушие и самоуспокоенность не способствуют карьере сотрудника контрразведки.

– Но мы должны об этом узнать! – громыхнул полковник и хлопнул ладонью по столу – Поэтому пусть кто-то из «наружки» посматривает за ним. Хотя бы один человек. Вам ясно?!

– Так точно, товарищ полковник, – привычно повторил Шахов формулу покорности.

Последнюю сигарету из пачки Алексей Семенов выкурил больше двух часов назад, рассчитывая метнуться в киоск «Союзпечати» или магазин. Но метнуться не получилось, поскольку патлатый твердо решил отщелкать себе на память каждый квадратный сантиметр этой обшарпанной церквушки. И даже дождь ему, патлатому, не помеха. Вон, уже четвертую кассету поменял и все ползает там, ползает, ползает… Что самое обидное, сам-то дымит, как паровоз. «Мальборо» небось. Или «Винстон».

В этом уголке Воробьевых гор не осталось больше ни души. Даже самые упертые парочки, прятавшиеся от дождя под тополями, были вынуждены покинуть свои укрытия и бежать на троллейбусную остановку. Сотрудник службы наружного наблюдения Семенов тоже убежал бы на остановку – хотя бы потому, что там киоск, там сигареты, там жизнь. Большего он не просил. Но и в этой малости ему было отказано. Насквозь промокший, он прятался за старой липой и даже зонт не мог открыть. Нет толпы, в которой можно затеряться, нет движения, а сухая теплая машина осталась на дороге, а до дороги топать и топать. И он вынужден прятаться, как картонный сыщик из водевиля. Тьфу ты!

На аллее появился бродячий пес – помесь «афганца» неизвестно с кем, – мокрый и жалкий, он обследовал урну возле парковой скамейки и, заметив наблюдателя, неспешно потрусил к нему.

«У меня ничего нет, – телепатически сообщил ему Семенов, косясь на красное пятно за деревьями. – Ни колбасы, ни хлеба. Даже сигарет нету. Подойдешь ближе, чем на три метра, – убью». Пес, видимо получив сообщение, вдруг остановился и залаял.

– А ну пшел! – вполголоса ругнулся на него Семенов.

Он вдруг ясно представил себе окурок, лежащий в пепельнице его «Жигулей». Окурок размером с две фаланги указательного пальца. Он оставил его там позавчера, подъезжая к заправке. Кажется, так. Кончик твердоватый от спекшегося табака и свернут набок – это когда Семенов вминал его в дно пепельницы. И наверняка сырой. И воняет. Но он вполне еще способен верой и правдой послужить Родине и делу государственной безопасности.

Когда Семенов так подумал, ему стало немного легче. И пес убежал куда-то, словно кто-то невидимый наподдал ему ногой. Хотя, скорее всего, он просто услышал приближающиеся шаги. Это возвращался от церкви объект. Он держал над головой широченный черный зонт, на плече у него болтался зачехленный «Пентакс», а во рту дымился только что прикуренный «Винстон». Или «Мальборо», что без разницы.

Семенов отошел за ствол, чтобы его не было видно со стороны аллеи. Он подождал, когда объект удалится на тридцать шагов, а потом пересек аллею и припустил к улице короткой дорогой прямо через парк. Через три минуты он уже сидел в машине и выковыривал из пепельницы вожделенный окурок. Выпустив в потолок первый клуб дыма, Семенов завел двигатель и включил обогреватель. Дворники смахнули с лобового стекла налипшую там обильную влагу. Отсюда, из машины, отлично был виден выход из парка, где вскоре должен появиться объект.

«А если он не появится? – кольнуло вдруг острое подозрение. – Может, он засек меня и, развернувшись, спокойно отправился по своим темным делам?»

Он едва не выскочил из машины, но тут же приказал себе сидеть и не суетиться. Лобовое стекло запотело, и Семенов вытер его рукавом пиджака. В открывшейся прогалине он увидел патлатого, спокойно вышагивающего своими длинными ногами вдоль улицы навстречу «Жигулям».

– Вот и умница, – тихо произнес Семенов, вытирая вспотевший лоб.

Он спрятал окурок в кулак. Объект дошел до телефонной будки, сложил зонтик и вошел внутрь. Сняв трубку, он повернулся к Семенову спиной и оперся о стекло. Семенов, обжигаясь, докуривал последние миллиметры своей «Примы», разглядывая его яркую ветровку из какой-то невиданной американской болоньи и сдвоенное W на задних карманах джинсов. Разговор длился совсем недолго.

Все, что произошло после того, как патлатый повесил трубку, запечатлелось в мозгу Семенова кадрами из фильма ужасов. Когда-то он видел один из фильмов Альфреда Хичкока на закрытом просмотре для сотрудников Московского Управления – в целях ознакомления с враждебной идеологией. Черно-белые кадры, чужая непонятная речь… и от этой непонятности кажущиеся странными и непредсказуемыми действия героев, а над всем этим – невидимый, растворенный в дожде морок, предчувствие, обещание больших неприятностей…

Одновременно произошли две вещи: Семенов увидел приближающееся сзади такси – раз, объект вышел из будки, не раскрывая своего зонта, – два. Иностранец слегка взмахнул рукой, такси остановилось. Патлатый сел в машину. Семенов включил передачу и потихоньку тронулся следом, отчетливо чувствуя какой-то подвох. На тесной двухрядной улочке не было практически никакого движения, а уж о том, чтобы поймать здесь наудачу такси, не могло быть и речи!

Патлатый заранее вызвал сюда машину, это ясно, как дважды два. Возможно, еще с утра. А раз так, то никакой он не безобидный турист, как гласит навешенный на него ярлык! В лучшем случае – это ушлый проходимец, надумавший встретиться с кем-то из неизвестных Комитету русских знакомых или продать фарцовщикам виски, доллары, а может, джинсы… А в худшем… Об этом даже думать не хотелось!

Такси повернуло на проспект Вернадского, где встречные полосы разделял газон с невысокой металлической оградой, проехало на черепашьей скорости не больше сотни метров и остановилось. Объект тут же выскочил из салона и быстрым шагом пересек улицу в неположенном месте, легко перемахнув заборчик. Семенов, выругавшись, рванул в третий ряд, подрезав груженный песком «ЗИЛ», с визгом присевший на переднее шасси. Разделительный газон Китайской стеной встал между Семеновым и патлатым, и тянулся он беспрерывной линией аж до самого светофора, мигающего где-то вдали. Семенов, еще на что-то надеясь, бросил вперед свой «жигуль», но в левом зеркале он увидел припаркованное на другой стороне улицы такси и садящегося в него патлатого в яркой ветровке из невиданной американской болоньи. «Гад. Опять такси. Опять заранее позаботился», – пунктиром пронеслось в голове Семенова.

Он включил аварийку, остановил машину и вышел, чтобы разглядеть номера такси. По второй полосе, заслонив от него машину, шел автобус. Когда автобус прополз дальше, такси на месте уже не было. «Птичка улетела – место сгорело», – вспомнил он поговорку детских лет. Вот дела!

Семенов поднял воротник пиджака. Неприятности мелкими холодными каплями сыпались с неба. Он постоял на газоне, упершись взглядом в траву, потом, о чем-то вспомнив, сел в машину и доехал до первого газетного киоска, где вместо обычной «Примы» купил дорогое и пахнущее косметикой «Золотое Руно».

А потом уже потрусил к телефонной будке, чтобы доложить о ЧП.

Тревожная информация поступила дежурному, от него – оперативнику, курирующему седьмую группу, от того – подполковнику Шахову, а потом уже – полковнику Еременко. Начальник пришел в ярость.

– Доигрались, разгильдяи! – рявкнул он так, что Шахов отодвинул трубку от уха. – Объявляю тревогу для отдела! Немедленно поднять все материалы на этого Вульфа! Под микроскопом проверить его документы – паспорт, билеты, визы, печати на пограничном пункте пропуска! Запросить нашу резидентуру в Майами, опросить членов группы, выявить каждый его шаг, каждую мелочь высветить рентгеном! Я же говорил вам, что это искушенный и опытный враг!

– Так точно… – обреченно ответил Шахов.

Используя минимальный запас слов, Вульф попросил водителя остановиться у почтового отделения и расплатился. Войдя внутрь, он снял куртку, отряхнул ее и, повесив на руку, пристроился в конец длинной очереди в окно № 2. Подождав несколько минут, он на чистом русском попросил стоявшую за ним женщину сохранить его место, пока он сбегает в булочную за батоном (Вульф сказал булошную, на московский манер). У выхода он надел ветровку, но уже другой – неприметной темно-синей стороной наружу. Выйдя на улицу, он прошел квартал, перешел на другую сторону улицы, купил в киоске газету и вернулся к почтовому отделению. Внутрь он заходить не стал, пристроился под козырьком на автобусной остановке, развернул вчерашнюю «Комсомолку» и погрузился в чтение. Пропустив первый и второй автобусы, он зашел в третий, самый забитый. Повисел на подножке, мешая водителю закрыть двери и деловито покрикивая: «Да проходите же там, в середке!»

Соскочил, вернулся под козырек. Уехал следующим автобусом. Через две остановки он вышел, повернул во дворы, дошел до здания школы, огороженного высокой сеткой. На северной стороне, обращенной к кольцу тридцать девятого автобуса, секция ограды была сломана и просто приперта к опоре. Вульф прошел через этот лаз, очутившись в заросшей сиренью части внутреннего школьного двора, служившей учащимся чем-то вроде курительной комнаты и мужского клуба. Похоже, Вульф хорошо знал это место, потому что, продравшись через кусты, он безошибочно вышел к потайной скамейке, изрезанной ножами и покрытой следами от окурков.

Он открыл сумку и достал оттуда некое устройство, видом напоминающее крохотный транзисторный радиоприемник. Но это был не приемник, а микродиктофон, каких тогда не имели даже ушлые репортеры «Рейтер» и «Ассошиэйтед Пресс», работавшие в начале семидесятых с массивными «бобинниками». Вульф прикрыл диктофон от дождя полой своей ветровки и надавил пальцем на скрытую кнопку. Открылась квадратная крышка на панели устройства, внутри лежала магнитная кассета размером меньше, чем спичечный коробок. Вульф внимательно осмотрел ее, вставил обратно и нажал кнопку голосовой активации. Диктофон он положил в карман и негромко продекламировал:

Он извлек диктофон из кармана, прослушал запись. Первое слово записалось с середины, на глухих согласных звук немного расплывался, но в общем и целом слышимость была на уровне. Вульф снова спрятал диктофон, сел на скамейку. Сел и замер, как ящерица на мокром и скользком валуне. Сырость пробирала до костей, но он умел терпеть, особенно когда ждет.

Тихо стучал по листьям дождь. Гудели машины на проспекте, и этот ритмичный гул можно было принять за шум крови в висках. Со стороны жилого массива доносились голоса, но они были далекими и расплывчатыми, как радиопередача из Люксембурга.

Через десять минут послышались шаги и шорох листвы. К скамейке подошел молодой человек в легкой болоньевой куртке.

– Добрый вечер. Дядя Коля велел передать вам привет, – сказал молодой человек.

Его лицо было скрыто под капюшоном, голос прозвучал глухо и не совсем внятно. Возможно, он просто волновался. Он и должен был волноваться. Ведь это у Кертиса Вульфа подобных ситуаций было много, а у этого юнца – первая.

– Добрый, – ответил по-русски Вульф и встал со скамейки. – От хорошего человека хорошие вести слышать всегда приятно.

Они пожали друг другу руки.

– Меня зовут Курт, – сказал Вульф. – Для русского языка и уха это привычно. Можете звать меня дядя Курт…

– Очень приятно.

– Присаживайтесь. Как поживает дядя Коля?

– Да ничего вроде… Нормально.

– Карбюратор своей «Волги» починил?

– Наверное. Ездит.

– Он еще не продал дачу?

– Да вроде нет…

– Мариночка поступила в МГУ?

– Не знаю. Вроде сдала… Теперь конкурс…

– А у Нины Степановны как с давлением?

– Да сейчас вроде нормально, не жалуется…

– А ты уже погоны обмыл?

– Конечно. Выпускной отгуляли…

– Где служить будешь?

– Вначале где-нибудь в глуши. А потом посмотрим…

– Полигон?

– И все-то вы знаете!

Кертис Вульф пожал широкими плечами и оставил реплику без внимания.

– Да, далеко тебя загнали. Без поддержки оттуда будет очень трудно выбраться…

Дядя Курт сочувственно покачал головой. Молодой человек воспользовался паузой и от светской беседы перешел к делу:

– Дядя Коля сказал, что вы можете мне помочь с деньгами…

– Да, конечно. Дядя Коля всегда говорит правду.

Вульф пристально посмотрел на собеседника. Потом поднял руку и по-хозяйски уверенным жестом убрал капюшон с его лба. Парень невольно отшатнулся. Он был очень молод и довольно красив – тонкий прямой нос, волевой подбородок, широко распахнутые синие глаза, четкая линия рта. Вид немного портили короткий вертикальный шрам над верхней губой, полученный в какой-то очень давней драке, да казенная стрижка под полубокс, выдающая причастность своего хозяина к Вооруженным Силам или серьезному спортивному клубу. Парень был уже подготовлен к тому, что должно произойти. Резидент нелегальной сети в Москве имел псевдоним «Паук» за умение плести тонкую клейкую паутину. Очень прочную паутину.

– Как-то это все неожиданно… Почему вдруг такая срочность…

Это он говорил для себя. Не то успокаивал сам себя, не то оправдывался перед самим собой.

– Что ж тут необычного. Дяде Коле срочно понадобились деньги. Дело житейское.

– Нет, очень странно…

Молодой человек явно мотивировал предстоящую капитуляцию. Дескать, у него не было другого выхода.

Так сложились обстоятельства. Значит, обстоятельства и виноваты…

«Нет, братец, не обстоятельства! Ты сам во всем виноват! Забыл, что тебе говорили командиры? Забыл присягу? Не надо давать окружающим никаких зацепок, тем более – поводов для вербовочных подходов! А ты сам сел на крючок, да так, что раздвоенное жало торчит у тебя изо рта!»

Но говорить агенту горькую правду нельзя – напротив, ее надо постоянно подслащивать. И поддерживать убеждение, что да, во всем виноваты обстоятельства!

Кертис Вульф похлопал парня по плечу.

– Ты зря обижаешься на дядю Колю. Я немного знаю твою историю. Ведь дядя Коля – твой старший товарищ, наставник, друг и благодетель. Это устаревшее слово, ты, конечно, встречал его у Диккенса. Но очень точное! Это ведь он приютил, обогрел и выпестовал тебя в этом огромном, чужом и не очень добром городе… Человеку с периферии, особенно молодому человеку, без поддержки тут не выжить!

Вульф достал из внутреннего кармана маленькую фляжку с виски, открутил крышку и протянул собеседнику. Получив молчаливый отказ, отпил прямо из горлышка.

– Дядя Коля терпеливо объяснял тебе, желторотому, что, как и почем в этой жизни… Ты ел и ночевал у него, когда уходил в увольнения, а ведь другим иногородним некуда было деваться, и они томились все выходные в общежитии! Он приглашал тебя с друзьями на дачу, устраивал вечеринки дома, когда на дачу уезжала Нина Степановна… Благодаря этому у тебя на курсе был авторитет, как у детей полковников и генералов! Он даже договорился с начальником факультета, когда тебя хотели отчислить за драку в кафе…

Парень удивленно вскинул на него глаза.

– Я только заступился за девушку, – медленно произнес он. – Но откуда вам…

– Кстати, о девушке. Варенька? Машенька? Светочка? Наденька?.. – Вульф как-то нехорошо, даже брезгливо рассмеялся. – Какая разница! Главное, что у тебя не было никаких шансов заполучить ее. Никаких. Не обижайся, это объективная оценка. Провинциал, в Москве ни кола ни двора, родители – абсолютно безвестные люди и, как все честные труженики, абсолютно нищие. Так? Девушка – красавица, стройная фигура, острый ум, целеустремленность и четкая установка на жизненный успех. Она хочет остаться в Москве и жить богато и красиво. Разве можно ее за это осуждать? За нею ухаживали и сокурсники – упакованные московские ребята с обеспеченными родителями, и спортсмены, и детки крупных провинциальных начальников… Ты разве мог с ними тягаться?

«Дядя Курт» замолчал. Умение держать паузу – это большое мастерство для актера и вербовщика. Перерыв в монологе обостряет его содержание, делает доводы более выпуклыми, объемными, осязаемыми. Действительно, куда поведешь красивую девчонку в незнакомом городе, когда ничего не знаешь и в кармане два рубля…

– Но у тебя был дядя Коля! Любые билеты: бардовская песня, американский балет, фильмы Каннского фестиваля! Ты приглашал ее в хорошую квартиру, где у тебя была своя комната, но это была квартира дяди Коли! И вкусные обеды Нины Степановны, и атмосфера солидной московской семьи – все это работало на тебя. Ну разве не так? Если я говорю неправду – возрази!

Кертис Вульф выдержал еще одну паузу, но возражений не последовало.

– Она дружила с парнем по имени Максим, генеральским сыном, была принята в семье, и все у них было хорошо, дело вполне могло закончиться свадьбой. Но когда в Москву приехал Северин Краевский с «Червоными гитарами», то на их концерт даже генерал авиации, всеми уважаемый человек, не смог достать билеты. А красавица так надеялась… «Не задирай носа, спевай разэм з нами…» Отличная песня, отличная. Но вот вмешивается дядя Коля – и невозможное становится возможным. Генеральский сын слушает концерт Краевского дома по радио, а ты вместе со счастливой девушкой сидишь в седьмом ряду партера… Лучшие места, деньги на буфет…

– Я не хотел брать эти деньги!

– А он – настаивал. И ты уступал. Брал.

Вульф отхлебнул из фляжки еще, причмокнул, завинтил крышку и спрятал фляжку обратно в карман.

– А потом был «полузапрещенный», как у вас говорят, концерт памяти Вертинского… И концерты Высоцкого… Дядя Коля катал вас на своей «Волге», водил в лучшие рестораны: «Прагу», «Арагви», Дом писателей… Достал абонемент на фильмы Каннского фестиваля. И, кажется, именно на «Огнях Сретенья» Корбера ты сделал ей признание, получив вполне обнадеживающий ответ. Еще бы! Ведь красивая жизнь нравится девушкам, а ты, в отличие от Максима, знал, что означают такие слова, как «сомелье» и «метрдотель». А кто тебя научил этому?.. Дядя Коля, дядя Коля. А деньги кто тебе давал? Кто чудесный отпуск с Варенькой в Сочи оплатил? Тоже дядя Коля! Он никогда не напоминал тебе, но долги надо отдавать!

Вульф снова достал фляжку и отпил, на этот раз уже не предлагая собеседнику. Молодой человек слушал его, глядя в сгущающиеся сумерки немигающими глазами.

– Я понимаю… Но я не думал, что это понадобится так неожиданно и срочно…