Призрачный сфинкс Корепанов Алексей
Но что же такое было в этой рукописи?
И еще доктор Самопалов знал, что только изо всех сил поддерживаемая им самим уверенность в собственном душевном здоровье спасает его от настоящего сумасшествия. Сдаваться он отнюдь не собирался – хотя, как психиатр с солидным стажем, отдавал себе отчет в том, что вероятность срыва вовсе не исключена. Но он старался держаться.
Так что же такое было в тех заметках Антонио Бенетти, по всей вероятности, каким-то обраэом перекликавшихся с давними видениями Ковалева?
«Мерлион». Трижды вынесенное на поля рукописи и подчеркнутое слово. «Мерлион»…
Взгляд психиатра стал осмысленным и сосредоточенным. Он подался к лобовому стеклу, ссображая, где сейчас находится, и, проехав еще два квартала, повернул и повел машину уже с нормальной, «крейсерской» скоростью к ближайшему интернет-кафе.
В уютном кафе, расположенном в полуподвале, было немноголюдно – студенты предпочитали проводить теплый осенний вечер в других местах, да и было еще слишком рано: ночное время – самое дешевое для пользователей глобальной Паутины. Виктор Павлович устроился за компьютером, вошел в Яндекс и набрал слово «Мерлион» – латиницей, как оно было написано в исчезнувших заметках Антонио Бенетти. Яндекс ненадолго задумался и выдал результат поиска: страниц – 238, серверов не менее 109. Искомое слово встречалось 512 раз, причем «Мерлион» Яндекс писал по-русски. Чувствуя, как учащенно забилось сердце, доктор Самопалов щелкнул клавишей «мыши» и углубился в информационные дебри.
Блуждание по этим дебрям заняло у него не более часа, по окончании которого он знал о «Мерлионе» столько же, сколько знала система Яндекс.
Наибольшее количество материалов было связано с туристической достопримечательностью Сингапура – тридцатисемиметровой каменной башней в виде рыбы-льва, возведенной на острове Сентоза, «популярнейшем острове развлечений». Башня Мерлион (такое же название.
– Мерлион – носила и протекающая в Сингапуре река) была, оказывается, символом города Сингапура, острова Сентозы и всего государства Cингапур. Виктор Павлович узнал, что, согласно тамошней легенде, давным-давно обитало в море в тех краях огромное чудовище с головой льва и телом рыбы, охранявшее древний Сингапур. Глаза Мерлиона при виде опасности загорались красным огнем и испепеляли источник угрозы.
Антонио Бенетти не мог ничего знать о башне Мерлион, поскольку она была сооружена гораздо позже сороковых годов прошлого столетия. Конечно, речь в заметках могла идти и о caмой легенде о чудовище Мерлионе с глазами-лазерами, но какое отношение имела эта легенда к знаменитым династиям средневековой Италии, и вообще – при чем здесь Сингапур? Несомненно, это было простое совпадение, не более.
Остальные сведения были из той же серии не лезущих ни в какие ворота. Название «Мерлион» носила отечественная мебельная компания, производящая, в частности, детские комнаты «Мерлион»; другая, уже зарубежная, фирма поставляла на рынок ксероксы «Мерлион»; одноименное царство существовало в компьютерной игре «Огонь и Лед». Наконец, принц Мерлион был одним из персонажей размещенного в Сети произведения Гордона Диксона «Дракон на границе», а маг Мерлион присутствовал в фантастическом романе «Призрачный Сфинкс» какого-то отечественного автора, фамилия которого сразу же выветрилась у доктора Самопалова из головы – он не жаловал отечественных фантастов.
Правда, в названиях книг имелись слова «дракон» и «сфинкс» – и это невольно задевало, ведь Ковалев говорил и о том, и о другом… хотя – ну и что? Ровным счетом ничего. При чем тут Ковалев, если слово «Мерлион» написал не он, а его дед?.. И вообще, при чем тут какие-то романы каких-то писателей о каких-то принцах и магах?
Главное, что все эти компании, ксероксы, компьютерные игрушки и книги были созданы не ранее последнего десятилетия ушедшего века и, ясное дело, никоим образом не могли быть связаны со словом, трижды написанным Антонио Бенетти полстолетия назад. Этот след вел в никуда.
Рукописи Антонио Бенетти в новой реальности просто не существовало, и все связанные с ней вопросы приходилось отправлять в архив памяти – ничего другого доктор Самопалов придумать не мог…
Чувствуя какую-то неприятную внутреннюю опустошенность, Виктор Павлович покинул интернет-кафе и поехал домой, вновь почти полностью отключившись от окружающей действительности.
Уже повернув на улицу, ведущую прямиком к его дому, доктор Самопалов словно очнулся и внезапно затормозил у хлебного ларька, буквально вонзившись взглядом в идущую по тротуару девушку. Девушка прошла мимо, не обратив никакого внимания на остановившийся невзрачный «жигуль», и Виктор Павлович завороженно повернул голову ей вслед, испытывая очень странное ощущение: ему показалось вдруг, что окружающий мир на мгновение колыхнулся и потерял свои очертания, как отражение в воде, в которую бросили камень.
Девушка была молодой, миловидной и черноволосой, тонкий черный свитерок и узкая черная юбка облегали ее стройную хрупкую фигурку прелестной танцовщицы из сказки о стойком оловянном солдатике, и черная сумочка на плече покачивалась в такт шагам обутых в черные туфли изящных ног. Она прошла мимо разноцветных зонтиков летнего кафе и повернула к многоэтажке, отделенной от тpoтуapa полосой ветвистых яблонь и вишен.
Доктор Самопалов продолжал смотреть ей вслед. Он, в общем-то, не относил себя к разряду донжуанов, и вот уже лет десять не имел никаких связей на стороне, хотя кое-кто из медсестер выказывал ему явное расположение. Просто лицо девушки было ему очень знакомо (тем не менее, он совершенно определенно знал, что видит ее впервые), и почему-то вызвало у него ассоциации с похоронами…
Мир еще раз колыхнулся, смещаясь в какую-то иную плоскость – и воспоминания хлынули подобно стремительному и неудержимому водному потоку, прорвавшему плотину. Воспоминания множились, проступали все более четко, и доктор Самопалов уронил голову на спинку соседнего пустующего сиденья и закрыл глаза, не в силах справиться с этим потоком. Один за другим появлялись перед ним образы прошлого – но это было вовсе не его прошлое! Он знал, что это не его воспоминания, что их втиснули в его сознание – или же он сам каким-то невероятным образом втиснут в чужие воспоминания… но поделать ничего не мог. Чья-то посторонняя воля управляла им, и он вспоминал то, чего никогда с ним не происходило. Он словно бы стал кем-то другим…
И вновь и вновь смотрело на него миловидное девичье лицо с темными глазами, в которых скрывалась бездна. И он вспоминал – за кого-то другого, кто сейчас был подменен им, Виктором Павловичем Самопаловым.
Он вспоминал…
Это было осенью, в ноябре, много-много лет назад. Тогда недели две подряд шли почти непрерывные мелкие холодные дожди, превращая воздух в безвкусную влажную вату. Поблекшие, полинявшие улицы пропитались автомобильным перегаром и мертвенно-печальным запахом прелой листвы. Грязь, брызги из-под колес, потеки на стенах, мокрые пятна лиц, треск Раскрываемых-закрываемых зонтов на трамвайных остановках и у дверей гастрономов, печальный шорох плащей. Стояла пора безвременья, мучительного умирания осени, не желавшей уступать место грядущей покойнице-зиме.
Все утро бродил он по улицам промокшего города, куда занесло его, в общем-то, случайно. («Нет! Нет! Я никогда не был в этом городе!» – билось в глубине, и обессиленно затихало…). Серый полдень принес, наконец, хоть какую-то перемену: нудный дождь сначала приутих, а потом и вовсе прекратился. Может быть, временно – но прекратился.
Он закрыл зонт и, убивая время – до отправления поезда оставалось еще несколько бесконечных часов, – продолжал бесцельно погружаться в глубину одноликих городских кварталов, сотнями окон отражающих безжизненное тусклое небо. Все вокруг было настолько унылым и неприглядным, что печальная, терзающая душу музыка, вдруг донесшаяся из-за угла, представилась неотъемлемым признаком, атрибутом этой тоскливой осени. Подойдя к перекрестку, он увидел обычное действо, ежедневно, ежечасно вершащееся в разных местах ойкумены. Действо грустное, но такое же неизбежное, как неизбежен приход мрачной ночи.
Заляпанный грязью автобус-катафалк с черной полосой на боку, застывший на обочине у края лужи. Люди с отвратительными в своей уродливой красоте похоронными венками. Сиротливо-редкая вереница полуувядших цветов на мокром асфальте. Черные платки. Мутный блеск музыкальных инструментов, выдавливающих из себя звуки, от которых болезненно сжимается сердце. Белая-белая тонкая ткань, покрывающая неподвижное тело в плывущем над головами пронзительно-красном гробу.
Он увидел все это сразу, как только вышел к перекрестку, а в следующее мгновение впился взглядом в перехваченный траурной лентой большой фотопортрет, который несли перед гробом. Пересек улицу, не замечая, что шагает прямо по лужам, и, прежде чем опустили крышку гроба, успел взглянуть на мертвое лицо девушки; затем гроб исчез в глубине катафалка. Вновь перевел взгляд на фотопортрет.
Люди, тихо переговариваясь, заходили в стоящие поодаль автобусы, музыканты курили, ежась и сплевывая в лужи, по щербатому тротуару сновали черные скрюченные старушонки, а он оцепенело стоял на мокрой желтой траве газона, чувствуя, как странный холод знакомо расползается по телу, добираясь до самого сердца.
«Все живущие подобны колодцам, у дна которых колышутся воспоминания. Стоит зачерпнуть и вспомнится…» – доктор Самопалов знал, что это не его мысль, а того, другого, кем он невольно был сейчас.
И там, на той испещренной лужами улице, тогдашнее настоящее, оступившись, соскользнуло в пропасть прошлого и камнем низринулось в глубину, пронзая толщи минут и часов, спрессованных в годы.
Далекое лето, деревушка на берегу Волги («Нет! Нет! Я никогда не был ни в какой деревушке на Волге!..»), длинные-длинные дни, какие бывают только в детстве, с купанием и футболом, играми в прятки на развалинах старой церкви, хождением по грибы и вечерними кострами. «Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет…» – он тогда еще не знал этих слов Марины Цветаевой, но хорошо знал вкус земляники, растущей среди могил небольшого кладбища над волжской поймой. Он обрывал ее вместе с другими пацанами, тоже приехавшими погостить на лето к деревенским родичам. Было ему восемь или девять лет.
Они разбредались по кладбищу, теряя друг друга из виду за высокими соснами, кустами шиповника и оградками, а вокруг, наподобие странных нездешних деревьев, тянулись вверх кресты и обелиски, вырастая из густой травы на холмиках могил. Он читал надписи на дощечках, рассматривал фотографии, торопливо бросая в рот душистую кровавую землянику, и с замиранием сердца ждал того непременного момента, когда кто-нибудь из ватаги завопит, пугая других и себя: «Мертвец! Мертвец идет!..» – и вся пацанва врассыпную умчится с кладбища, а потом посмеется, вновь собравшись в ватагу уже у реки или возле поросших густой крапивой церковных стен.
Он помнил эти лица с кладбищенских фотографий даже спустя многие годы.
Студенческую практику он проходил на одном из заводов Северо-Запада, далеко от волжских берегов. («Неправда!.. Не было никакого Северо-Запада, я не был там…» – едва слышным отзвуком донеслось из глубины – и окончательно затихло). Как-то раз, холодным весенним днем, он с двумя однокурсниками-практикантами, прослонявшись всю смену по цехам, скинулись на портвейн и решили посидеть на кладбище неподалеку от гастронома; место было удобное тем, что туда редко заглядывала милиция.
И там, на кладбище другого города, на совершенно другом кладбище, очень далеком от волжской деревушки, он вновь увидел знакомую с детства фотографию на серой гранитной плите. То же лицо. Те же черные волнистые волосы. Тот же взгляд. Только фамилия и инициалы были другими, и другими были даты рождения и смерти. Более поздними.
«Ты посмотри, какая девчонка! – Однокурсник сокрушенно покачал головой и, поддев зубами податливую пробку, откупорил бутылку. – Надо помянуть». – «Это ж ей и двадцати не было, – сказал другой. – Моложе нас… Как бы не загнуться нам от этого портвейна, парни».
Он тогда не сказал приятелям, что это милое девичье лицо знакомо ему с давних пор, с земляничного кладбища. Он ничего не сказал. Он сидел на скамейке у ограды, пил из горлышка противный портвейн и смотрел на фотографию, неведомо каким ветром перенесенную сюда, в холодную весну, из давнего-давнего лета. Вино не согревало, вино обдавало сердце ледяными волнами.
Лишь гораздо позже он успокоил себя мыслью о том, что мало ли каких совпадений не бывает на свете, и постарался обо всем забыть. И забыл, потому что ему было всего лишь двадцать с небольшим, и в жизни хватало всяких событий.
Минуло еще лет десять, событий в жизни поубавилось, закружилась размеренная карусель будней, с которой так трудно, а подчас и просто невозможно спрыгнуть, и вот был осенний день в чужом городе, лежал в кармане билет на поезд, а с фотопортрета, который несли в похоронной процессии, вновь задумчиво смотрело знакомое лицо. И лицо девушки, покоившейся в гробу, не оставляло сомнения в том, что именно умершая, а не кто-то другой, запечатлена на фотопортрете.
Автобусы уехали, и ветер смел в лужи у обочин брошенные цветы, а он подошел к шушукающимся черным старушкам и узнал: скоропостижно… всего-то девятнадцать недавно исполнилось… единственная дочь… И опять фамилия умершей была другой. Но лицо было все тем же.
«Два совпадения – слишком много для совпадений… Два совпадения – слишком много для совпадений… Два совпадения… « – так непрерывно думал он, и так непрерывно стучали колеса поезда, унося его из дождливого города.
«Совпадения… совпадения… совпадения…» – вновь и вновь стучали колеса, стучало в голове.
И тут же, сменившись так же неуловимо, как кадры в кино, пришло другое воспоминание. Чужое воспоминание.
Воспоминание о самом обыкновенном жарком летнем дне. Он ехал куда-то в переполненном троллейбусе, стиснутый со всех сторон на задней площадке, насыщенной запахами пота, духов и табачного перегара. В глубине салона визгливо ругались, а за его спиной вполголоса звучал юношеский ломкий басок:
«Ну давай все-таки пойдем завтра, ведь воскресенье же. Ну не хочешь на пляж, давай поедем к плотине, а? Погодка-то клевая, а?»
Он усмехнулся про себя, выслушав речь современного Цицерона.
«Нет, никуда я завтра не поеду, – ответила собеседница, тоже стоящая у него за спиной. – Завтра у меня особенный день. Созвонимся в понедельник. Вы сейчас не выходите?»
Он понял, что вопрос адресован ему, отрицательно качнул головой и произнес традиционную «троллейбусную» фразу:
«Я вас выпущу».
Троллейбус эатормозил, водитель раэдраженным микрофонным голосом провозгласил тоже обычное: «Не держите двери!» – двери раскрылись и распаренный народ посыпался из чрева троллейбуса, словно из чрева библейского кита. Он тоже вышел, чтобы пропустить напирающих сзади, и повернулся лицом к троллейбусным дверям, готовый вновь погрузиться в чрево и продолжить поездку. Следом за ним легко соскочила со ступенек девушка в джинсах, с черной сумочкой в руке.
Он очнулся, только когда его обругали и оттолкнули от дверей, так что он споткнулся о чью-то ногу и чуть не упал. В духоте июньского дня повеяло холодом, и у него замерзло сердце.
Трижды умершая вновь была жива.
Он, как во сне, не чувствуя собственного тела, пробирался среди прохожих, следуя за той, что покоилась в беэнадежной глубине могил трех кладбищ в двух городах и одной деревушке. А может быть – тридцати трех? А может быть – шестисот шестидесяти шести?.. Неторопливо шла она под каштанами, вдавливая каблучки в размягченный солнцем асфальт, и не было в ней ничего странного, ничего НЕЗДЕШНЕГО, ничего, говорящего о ее причастности к чему-то необъяснимому… Обычная девчонка, легко несущая на округлых плечах необременительный груз своих восемнадцати или девятнадцати лет.
Он обогнал ее на негнущихся ногах, повернулся, преграждая дорогу. Он не знал, что сказать, но просто не мог позволить ей уйти. («Чтобы затеряться среди могильных фотографий?» – проползла ледяная мысль). Девушка остановилась, насмешливо прищурила черные глаза. Улица была солнечной и людной, совсем рядом, в скверике под ивами, гоготали подростки, и девушке было совсем не страшно.
«Что, дяденька, спутали с собственной дочкой?»
Она рассмеялась, довольная тем, как остроумно отшила немолодого уже искателя развлечений, обогнула его и, помахивая сумочкой, направилась дальше.
Она так ни разу и не оглянулась, и исчезла в подъезде большого дома. Она исчезла – а он уронил свое тело на скамейку у подъезда и застыл, скованный холодом. Мысль о совпадениях больше не успокаивала. Слишком много получалось совпадений.
«Особенный день», – сказал она. Что это значит? «У меня завтра особенный день». Но не искать же ее по всему подъезду, трезвоня в каждую квартиру… Даже если найдет – ЧТО он скажет ей?
Июньское солнце заливало двор, бегали дети, играли в домино пенсионеры, а ему было страшно.
Вечером он долго смотрел телевизор, потом лег и уснул, и ему снились кошмарные сны. Он просыпался, обливаясь потом, переводил дух, выныривая из кошмара, и вновь погружался в кошмар.
И опять – новое воспоминание…
Тот, кем был сейчас доктор Самопалов, промаявшись два дня, на третий не выдержал и направился к ее дому. Он решил во что бы то ни стало поговорить с ней. О чем угодно. Вдруг да и мелькнет какой-нибудь тайный знак?..
День вновь был погожим, солнце трудилось, не жалея сил, спокойная голубизна небес стремилась умиротворить взбудораженные чувства – но не было спокойствия в его душе. День был всего лишь довеском к господствующей в мире жуткой ночи, победить которую не мог даже солнечный свет, а голубые небеса были не более чем подкладкой все той же холодной всеобъемлющей тьмы. Сердце колотилось так неистово, словно хотело отстучать до конца и навсегда замереть, и трудно было дышать. Лица прохожих искажались, превращались в расплывчатые бледные пятна, и все вокруг, наполнившись вдруг роковым смыслом, покачиваясь и дрожа, скользило к краю пропасти.
Потом все стало отчетливым и ярким. Чересчур отчетливым и чересчур ярким. Люди у подъезда. Венки и крышка гроба под окнами дома. Гроб на табуретках. Застывшее молодое лицо, обрамленное черными волнистыми волосами. И вновь – большой фотопортррет. Еще не видя всего этого, еще не дойдя до поворота во двор, он предчувствовал уже, что так все и будет: венки; гроб; умершая вновь девушка. И когда предчувствие подтвердилось, он окончательно убедился, что все это неспроста, что ни при чем здесь мелкие случайные случайности – размеренная поступь целенаправленного действия сквозила в этих раэбросанных во времени событиях. Он, наконец, с содроганием признал это – и что-то словно лопнуло там, внутри, в глубине, в той неописуемой неопределенности, где, возможно, и таится душа.
Он отрешенно бродил за спинами толпившихся у гроба людей, сердце изнемогало от холода и пустоты, а вокруг вновь, как когда-то, шелестели слова: «Скоропостижно, в субботу вечером… Ничем не болела… Еще в пятницу сидела тут, на скамейке, с ребятами… С отцом плохо, увезли…» И бился, бился в бетонные стены многоэтажек плач женщины в черном платке, сидящей у гроба.
«Особенный день», – сказала она. И не дожила до этого дня. Скоропостижно умерла накануне.
Он был почти уверен в правильности своего предположения, к которому, оказывается, пришел давным-давно, только боялся признаться себе в этом. Ныло, ныло сердце…
Когда отзвучала печальная музыка, он вместе с другими сел в автобус и поехал на кладбище. Стоял у могилы, смотрел на гроб. Все уехали назад, к поминальному столу, а он остался там, у земляного холмика, окруженного венками и покрытого почти увядшими уже цветами. Сидел неподалеку, в редкой тени тополя, и смотрел в пустоту невидящими глазами. Потом бесцельно бродил между оградами, обелисками, плитами, памятниками и крестами, словно решил навсегда остаться среди этой тишины.
Под вечер он вытащил из-под куста давно примеченную лопату и направился к свежему холмику.
Действовал быстро, с яростью, стиснув зубы, не глядя по сторонам, не обращая внимания на испачканные землей брюки и промокшую от пота рубашку. Тяжело дышал, отплевывался от пыли, но продолжал размеренно и целеустремленно разрывать могилу. Думать он ни о чем себе не позволял, он превратился в обыкновенный копающий механизм наподобие экскаватора. И лишь когда лезвие лопаты со стуком наткнулось на деревянную преграду, вздрогнул и обессиленно привалился к стенке могилы.
Но только на несколько секунд. Вновь с ожесточением принялся за работу и, не колеблясь ни мгновения, попытался поддеть лопатой крышку гроба. С третьей или четвертой попытки это ему удалось. Крышка приподнялась, держась на гвоздях, он схватил ее и, напрягшись, отвалил в сторону.
Ноги его обмякли и он сел на не успевшую еще спрессоваться землю, хотя увидел именно то, что и ожидал увидеть.
Гроб был пуст. Тело умершей исчезло.
Небо уже начало темнеть, и маячили в нем первые нетерпеливые звезды, не испугавшиеся догорающего заката, когда он расставил помятые венки вокруг вновь насыпанного им могильного холмика. Отнес на место лопату, долго умывался и чистился у колонки рядом с кладбищенской конторой, хмуро глядя на захлебывающегося лаем пса, рвущегося с цепи. Подставил голову под холодную струю, выпрямился и медленно пошел к воротам, машинально вытирая лицо рукавом.
Однажды в детстве, в пионерском лагере, он получил на утренней линейке солнечный удар. («Не было…»). Все тогда поплыло перед глазами, он погрузился в темноту, а очнувшись в тени, в беседке, не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Сейчас он испытывал похожее состояние, и хотя ноги двигались, но движение это происходило без его участия, как бы само по себе. Он не знал, куда обратиться со своим страшным открытием: в исполком? в милицию? в газету? в Божий храм?.. Все мышцы болели, а голова была словно переполнена той самой еще не успевшей спрессоваться рыхлой землей. Этот тяжелый запах земли пропитал его, въелся в кожу, в волосы, мешал дышать…
Он едва добрался до своего дома, долго стоял под душем, отмывался, и все никак не мог отмыться от этого запаха, а потом обессиленно лежал на диване, глядя в потолок, нависающий над ним подобно крышке гроба.
Он лежал, а в углах комнаты затаились тени, которые не в состоянии был разогнать неяркий свет настольной лампы – и в его сознании постепенно сложилось некое представление о тех событиях, невольным свидетелем которых он стал.
Есть стол у стены, и лампа на столе, и четыре стаканчика для карандашей. Стаканчики расставлены на одной линии, перпендикулярно стене, а настольная лампа стоит перед ними, у края стола, и освещает стаканчики и стену. И на стене видна только одна тень, хотя стаканчиков – четыре. А теперь нужно поменять местами понятия. Предположить, что именно тень от стаканчиков – это предмет, а стаканчики – тени от него. Один предмет – и четыре тени. И находятся тени-стаканчики не на обыкновенном письменном столе, а как бы на поверхности потока времени. Самый удаленный от стены стаканчик – в самом удаленном от данного момента прошлом, самый ближний – в прошлом недавнем. Oднa сущность – и несколько ее проявлений… в разное время… Умирали не разные люди – умирала постоянно одна и та же… А потом вновь появлялась, потому что ее вновь посылали в этот мир.
И будут посылать до тех пор, пока она не выполнит свое предназначение.
До сих пор неким защитникам удается справляться с девушкой-тенью, посланницей неведомых инфернальных сил, чью злую волю призвана она исполнить… Но, возможно, она – не единственная тень, возможно, таких теней много – и не становится ли их все больше и больше с каждым днем?..
…Долго, долго, бесконечно долго длилось тяжелое оцепенение – и он все-таки нашел в себе силы очнуться, потому что почувствовал вдруг, как сквозь запертую входную дверь пытается проникнуть в его квартиру и дотянуться до дивана нечто – СТРАШНОЕ. Чье-то присутствие до ужаса осязаемо ощущалось в тишине, что-то грозное, невыразимое чувствами, шарило огромными лапами, стараясь пролезть в комнату. Обливаясь потом, задыхаясь, покачиваясь от ударов взбесившегося сердца, он поднялся, включил люстру, закрыл двери в прихожую и на балкон. И просидел до рассвета за столом, скорчившись от ужаса, каждой клеткой тела ощущая бездонную тишину на лестничной площадке, где затаилось то невыносимое, что пришло за ним, ставшим случайным свидетелем и раскрывшим тайну.
И только на рассвете ему стало легче, но он знал, что второй такой ночи не переживет…
По тротуару шли люди, туда-сюда сновали по дороге автомобили, из чьего-то открытого окна доносилась ритмичная музыка, откуда-то тянуло горьковатым дымом – но доктор Самопалов ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Он медленно обретал собственное сознание, тягучим сиропом переливался в собственное «я», продолжая неподвижно сидеть в своей машине.
Миновало не менее десяти минут, прежде чем он окончательно пришел в себя.
Виктор Павлович Самопалов был хорошим специалистом, хотя и плохой специалист вряд ли бы ошибся в данном случае с диагнозом. Как ни упирайся, как ни отвергай эту мысль, но Виктору Павловичу пришлось-таки признать: налицо явные признаки психического расстройства. Доктор Самопалов, разумеется, знал, что болезни психики, в отличие от гриппа или сифилиса, не бывают заразными, но, вопреки всем доводам разума, вопреки всем канонам психиатрии, склонен был полагать, что именно заразился. И он знал, от кого. Впрочем, правильнее было бы назвать это явление не заражением, а индукцией. Индуктором – сознательным или бессознательным – выступал Игорь Владимирович Ковалев, а реципиентом – он, Виктор Павлович Самопалов, врач-психиатр. И таких реципиентов (как и теней из чужих воспоминаний, скорее всего, порожденных или инициированных из сферы подсознания Демиургом) могло быть много. Очень много.
Демиург, даже изолированный и отключенный от внешнего мира, продолжал влиять на реальность. И изменять ее. Нужно было незамедлительно принимать какие-то новые меры.
«Крайние меры…» – похолодев, подумал доктор Самопалов.
26. Коса
До заката было еще далеко, но в лесу уже вовсю хозяйничали сумерки – обильная листва высоких деревьев, чьи ветви переплетались над головами всадников, почти полностью заслоняла небо, да и само небо как-то незаметно из прозрачно-лазурного сделалось серым, затянувшись невесть откуда взявшейся облачной пеленой. Вскоре после того как отряд, преодолев перевал, спустился по склону, вновь направляясь к реке, все вокруг заполнилось монотонным шорохом – это стучали по листьям, не достигая земли, капли мелкого дождя.
Продвигались по чаще след в след, и опять едущим впереди приходилось без устали размахивать мечами, расчищая проход. Все были подавлены случившимся на перевале, и если раньше, при явлении образа «короля Таэля», говорили о добром знамении, то теперь, обсуждая налет дракона и смерть иноземца, толковали о «дурном знаке», предвестнике беды. Удвоили осторожность, во все глаза вглядывались в нехоженую чащу, где не подавала голос ни одна птица, словно птицы почему-то покинули эти места. Впрочем, опытные воины, не раз бывавшие в разных переделках, не давали воли своим страхам и дурным предчувствиям и продолжали делать свое дело – сопровождать чужеземцев к «Небесному Огню».
Да, королевские гвардейцы и пограничники отнюдь не были необученными юнцами – нападение летающего чудовища выбило из седла только Сергея и Уолтера Грэхема; Гусев и Саня Веремеев усидели на спинах коней, Элис, вцепившись в гриву своего вороного, тоже не сплоховала, а мага Ольвиорна вовремя поддержали расторопные помощники, которые были, судя по этому эпизоду, неплохими наездниками. Уолтера Грэхема сбросил с себя взвившийся на дыбы жеребец, и ареолог ободрал скулу о камни. Остальные же довольно быстро справились с испуганными конями, так что никто не пострадал.
Кроме Ральфа Торенссена…
В исчезновении его тела – даже не в самой смерти, а именно в исчезновении тела – чудилось Сергею нечто зловещее.
«Теперь понятно, как можно вернуться, – мрачно заявил Гусев еще там, на склоне, у перевала. – Нужно просто пустить себе пулю в лоб…»
Люди цепочкой растянулись по краю ущелья, глядя вниз, на то место, где разверзшаяся земля поглотила тело Ральфа Торенссена, но когда Рандер скомандовал: «По коням!» – все воины тут же выполнили приказ: военная дисциплина есть военная дисциплина. Подчинились ей и славяне, и американцы, хотя увести от обрыва потрясенную Элис Уолтеру Грэхему пришлось буквально за руку. Прежде чем вновь трогаться в путь, Рандер подъехал к не очень уверенно держащемуся в седле сосредоточенному и хмурому магу Ольвиорну. Маг поднял голову и ответил на невысказанный вопрос командира:
– Здесь никогда не водились драконы… Вернее, я нигде и никогда не встречал ни одного упоминания о том, что здесь водятся драконы. Этот дракон не отсюда. И повадки у него необычные. Теперь нужно будет наблюдать и за небом…
– Поручите это мне, – вмешался Гусев, выставляя перед собой автомат.
– Этого ему вполне хватит. В следующий раз не промахнусь, разнесу в клочья.
Рандер сдвинул мохнатые брови и отрицательно покачал головой:
– Не надо в клочья, уважаемый Геннадий. У вас хорошее оружие – но достаточно будет отпугнуть… если нападение повторится. Это же не марги – это дракон.
Гусев возмущенно фыркнул, но удержался от возражений. А чуть позже, когда отряд строился для дальнейшего похода, сказал Сане Веремееву:
– Блин, цацкаются со своими драконами! Грохать надо этих тварей, а не отпугивать.
– Ты бы и Нэсси грохнул? – угрюмо спросил Саня.
– Если бы напала – не задумываясь! А ты что, подставил бы ей обе щеки – сначала правую, а потом левую?
– Пугнул бы. В крайнем случае – по лапам, по хвосту. Но не на поражение.
Гусев сжал автомат и отчеканил:
– А я бы – грохнул! Миротворцы херовы!
Саня молча развернул коня и направился в строй. Лонд Гарракс внимательно посмотрел на ощетинившегося Гусева и поехал следом за Саней. А Сергей обратился к подавленному Уолтеру Грэхему, осторожно водящему пальцем по подсыхающей кровавой корке на скуле:
– Уолтер, извини, может лезу совершенно не по делу и невовремя…
Ареолог взглянул на него, ожидая продолжения.
– Там… – Сергей кивнул в сторону обрыва, – ты что-то такое говорил. Бледное пламя… Лучезарный… И Элис тоже говорила. Это вы о чем?
Уолтер Грэхем перестал ощупывать свою ссадину, отвел мрачный взгляд от лица Сергея. Некоторое время колебался, а потом неохотно ответил:
– Да так… Напророчил один… иллюзорный…
– Но теперь-то ты понимаешь, что все это – вовсе не иллюзия?
Уолтер Грэхем вздохнул:
– Не знаю. Ничего я не знаю… Понятно мне только одно: увяз крепко. Возможно – навсегда…
…Шорох дождя постепенно стих, хотя небо продолжало оставаться серым. Впереди показался просвет, местность начала понижаться, и от головы колонны покатилось назад: «Река!» С треском валя прибрежный сухостой, авангард выбрался на мокрый песок и Рандер объявил, что намерен сразу приступить к переправе, а потом подняться еще выше по течению и продолжать движение до сумерек. И только тогда уже разбивать лагерь, ужинать и устраиваться на ночлег.
В этом месте река была неширокой и спокойной, без быстрин и водоворотов, сквозь прозрачную воду хорошо просматривалось постепенно уходящее в глубину песчаное дно с редкими разводами зеленых водорослей. Проехав вдоль берега, обнаружили на противоположном обрывистом берегу место, где можно было без особого труда подняться наверх – это был овраг с пологими склонами; вероятно, там протекал впадащий в реку ручей. Двое всадников с жердями благополучно добрались до другого берега – коням пришлось пуститься вплавь только на последнем отрезке переправы, и глубина там была, как показали замеры жердями, в два человеческих роста – не более. Однако Рандер отдал распоряжение сколачивать плоты – для мага Ольвиорна и чужеземцев (заявление Гусева о том, что они не грудные дети и смогут переправиться на конях, на него не подействовало); туда же командир намеревался перегрузить кожаные мешки с провиантом. Гвардейцы и пограничники работали сноровисто и дружно, плоты были готовы – и переправа не заняла много времени.
Воины натягивали сапоги, носили с плотов мешки, а Рандер с картой в руках подошел к устроившимся под невысоким обрывом чужеземцам.
– Где будет удобнее повернуть к вашим землям?
Уолтер Грэхем равнодушно пожал плечами, а Сергей ответил, чувствуя некоторую неловкость:
– Мы добирались до вас совсем другим путем.
– Понятно. – Рандер присел, положил карту на песок, постучал по ней пальцем. – Вот тут, мимо торфяных озер?
– Да, – кивнул Сергей. – Мимо озер.
– Понятно, – повторил Рандер. – А потом напрямик через Злой Лес. Конечно, так намного короче… если бы не гвиры. Серебряных стрел на них не хватит.
– Не знаю, что себе думает ваш король, – сказал Гусев, похлопывая ладонью по прикладу «калашникова», – но я бы на его месте давным-давно с этими вашими гвирами разобрался. Разок поднапрячься – и решить проблему навсегда. Обложить с трех сторон – и устроить «Бурю в пустыне». Идти шеренгами, в три-четыре волны, теснить к реке – они же за ваши охранные горшки не сунутся, так? Тактика выжженной земли – лупить серебром по каждому квадратному метру. Собрали стрелы – и дальше, дальше. И возле горшков, конечно, тоже подстраховаться, выставить заграждение. И кранты будут вашим гвирам, сто процентов!
– Геннадий Македонский, – негромко сказал Саня Веремеев, кончиком ножа наводя порядок у себя под ногтями. – Ганнибал из города Чугуева.
– А фиг ли? – Гусев сплюнул. – Из Чугуева не из Чугуева, Ганнибал не Ганнибал, а дали бы мне под начало пару-другую дивизий – я бы здесь навел шороху! Хана бы пришла и гвирам, и маргам!
Рандер свернул карту, поднялся, сверху вниз посмотрел на Гусева, устроившегося на плаще в позе одного из охотников на привале с известной картины:
– Вы представляете, уважаемый Геннадий, какими могут быть наши потери?
– Да хоть и половина, – тут же отозвался Гусев, – дело-то будет сделано. А потери – что потери? Работа такая. Кто не рискует, тот не…
– Блин! – громким возгласом вдруг прервал его Саня Веремеев. – Смотрите!
Все дружно повернули головы туда, куда показывал Саня. Течение вынесло из-за поворота небольшой плот. На плоту, опустившись на одно колено, полусидел с жердью наперевес человек, облаченный в ярко-оранжевый комбинезон участника Первой марсианской экспедиции.
«Торенссен? – с замиранием сердца подумал Сергей. – Но как же это?..»
– Господи, Аллан! – Элис сорвалась с места и устремилась вперед по узкой кромке прибрежного песка, перепрыгивая через камни. Она бежала навстречу плоту и, не переставая, кричала: «Аллан! Аллан!» – словно человек на плоту мог не услышать ее, мог не увидеть ее – и проплыть мимо, и исчезнуть за новым поворотом.
Но плывущий на неказистом сооружении из древесных стволов разной длины, уложенных внакладку и кое-как перевязанных гибкими тонкими прутьями, услышал и увидел бегущую к нему со всех ног Элис. Он резко поднялся, шагнул к краю плота – и этого оказалось достаточно для того, чтобы ненадежное плавсредство, задрав один бок, другим боком погрузилось в воду. Человек, подняв фонтан брызг, тоже оказался в воде и, выпустив из рук жердь, поплыл к берегу. Не успел он выйти на песок, как Элис, влетев в реку, бросилась ему на шею. Он поднял ее на руки – и они так и замерли в долгом поцелуе, на виду всего воинства, позабывшего о своих делах и с удовольствием и шуточками-прибауточками наблюдающего за этой трогательной сценой в стиле Голливуда.
– Это наш командир! – впервые за все время сверкая в улыбке крупными белыми зубами, заявил Уолтер Грэхем. – И, по-моему, вовсе не иллюзорный.
– Понятное дело, командир, – сказал Саня Веремеев. – Командир должен быть с командой, все правильно.
– Как целуются, черти, а? – Гусев с завистью покачал головой и причмокнул. – Ах, у Инны, ах, у Инны хороши глаза и лоб, все смотрел бы, все смотрел бы, все смотрел бы на нее б… В смысле, как раз наоборот насчет «нее б»…
– Тьфу! – сплюнул Сергей. – Точно, казарма чугуевская!
Гвардеец Рандер с недоуменным видом поскреб щеку и пожал плечами:
– Не понимаю, каким это образом командир – командир! – мог потерять своих подчиненных.
– Там была очень сложная ситуация, уважаемый Рандер, – туманно пояснил Сергей.
– Все равно не понимаю. – Рандер посмотрел на небо. – Однако, нужно поторапливаться, скоро начнет темнеть.
Церемония знакомства с командиром межпланетного корабля «Арго» Алланом Маккойнтом была предельно краткой. Воины уже рассаживались по коням, а чуть в стороне чужеземцы, Рандер, лонд Гарракс и маг Ольвиорн обступили сухощавого американца, чье лицо с жесткими, будто изваянными из камня и в то же время привлекательными чертами вновь заставило Сергея подумать о Голливуде, о благородных героях боевиков, без устали, день и ночь, ведущих схватку с многоликим мировым Злом.
– Аллан Маккойнт, – слегка поклонившись, представился командир «Арго».
На лице его не дрогнул ни один мускул, когда он услышал в ответ: «командир гвардейцев короля Валлиора Рандер»; «лонд Гарракс»; «странствующий маг Ольвиорн»; «Геннадий Гусев»; «Александр Веремеев, можно просто Саня»; «Сергей Зимин»… Если Аллан Маккойнт и был удивлен, растерян, ошеломлен, обескуражен, то прятал все эти чувства где-то очень глубоко, не допуская ни малейшего их внешнего проявления. Непромокаемый комбинезон и марсианские ботинки Маккойнта ничуть не пострадали от пребывания в воде. Элис не сводила с него глаз, словно опасаясь, что командир в любую секунду может исчезнуть, а гвардеец Рандер не сводил глаз с прицепленного к поясу чужестранца невиданного, искусно сработанного прозрачного шлема, способного, возможно, выдержать даже самый мощный, сплеча, со всего размаха, удар тяжелого меча. Этот шлем был не таким, как те, что висели у седел Подземных Мастеров, – но ничуть не хуже. Рандер был бы не прочь заиметь такой шлем.
– А Ральф? – спросил Аллан Маккойнт, переводя взгляд с Элис на ареолога. – Он что, не с вами?
Уолтер Грэхем опустил голову и промолчал.
– Он погиб сегодня. Там, – Гусев показал рукой на противоположный берег. – Командир, я бы посоветовал вам сразу во все не вникать. Конечно, в НАСА с психологической подготовкой все в порядке, да? – но лучше все-таки поостеречься. Считайте, что снимаетесь в фантастическом фильме.
В серых глазах Аллана Маккойнта что-то мелькнуло. Но только один раз.
– Вы же углубились – и ничего не случилось? Так что не беспокойтесь. С сегодняшней ночи у меня было достаточно времени для размышлений, и я пересмотрел некоторые свои убеждения. Вынужден был пересмотреть. Об этом мы переговорим потом, а сейчас, так я понимаю, нас ждут?
– Да, – сказал Рандер, мало что понявший из слов Гусева про НАСА и фильмы. – Разговоры лучше оставить на вечер.
– Только дайте что-нибудь поесть, я чертовски голоден.
И вновь отряд продолжил путь вдоль берега, вверх по течению, пробираясь сквозь лес к лагерю грозного врага. Аллану Маккойнту выделили одну из обозных лошадей, освободив ее от поклажи, и командир космического корабля, облачившись, как и все остальные, в зеленый плащ, довольно уверенно держался в седле, жуя на ходу, и лицо его по-прежнему было непроницаемым. Элис ехала следом за ним, не отрывая глаз от его спины.
Аллан Маккойнт чувствовал этот взгляд, но не оборачивался. Он думал об оставшемся в одиночестве Майкле Савински. О погибшем – как? почему? – Ральфе Торенссене. Об Элис. О том, как весь день блуждал по чужому лесу, заставляя себя принимать новую реальность, не пытаясь докапываться до причин ее появления – иначе это могло очень плачевно кончиться для рассудка. Он думал о тонкой и прочной перчатке телесного цвета, лежащей в кармане его комбинезона…
Он не делал никаких предположений, а просто сказал себе: «Мы все стали элементами схемы под названием «Марсианский Сфинкс». Нужно принимать правила игры и надеяться на ее успешный исход. Даже если ты умер там – ты живешь здесь. Живи…»
Аллан Маккойнт не питал никаких иллюзий насчет того, что когда-нибудь вновь увидит земное небо.
День начал блекнуть в предчувствии подступающих сумерек, в воздухе тонко зазвенела неназойливая пока мошкара. Обрывистый берег постепенно превращался во все более пологий, чаще стал попадаться низкорослый темный кустарник, а стволы деревьев, как в шубы, облачились в желто-зеленый мох. Появились заросшие таким же мхом кочки, под копытами коней зачавкало, и вскоре в траве обнаружились бурые лужицы – их становилось все больше и больше.
В конце концов отряд оказался перед обширной, не обозначенной на карте топью, примыкающей к широко расплескавшейся реке, и Рандер, вновь ни с кем не советуясь, направил колонну в обход болота, рассчитывая, сделав крюк, вновь вернуться к воде – и уже там расположиться на ужин и ночлег.
Продвигаясь по краю топи, всадники все больше углублялись в лес, по-прежнему расчищая путь с помощью мечей. Движению мешало множество поваленных полусгнивших деревьев, от болота тянуло смрадом, мошкара тучами лезла в глаза людям и животным, впивалась в кожу. Пробираться вперед становилось все тяжелей, а болото и не думало кончаться; вместо курса на восток отряд вынужден был двигаться на север. Небо сплошь затянули тучи, угрожая пролиться новым дождем, быстро сгущались сумерки, и перспектива выйти до ночи к реке, обогнув болото, представлялась все более и более сомнительной.
Однако у Рандера были свои соображения на этот счет. Командир упорно вел отряд все дальше в чащу, не отказываясь от намерения выполнить-таки намеченную задачу, и распорядился приготовить факелы – достать их из мешков обоза и передать по колонне. Воины арьегарда только-только приступили к выполнению приказа – и в это время случилось то, чего опасались постоянно, с того самого момента, когда осталась позади граница королевства Таэльрин.
Марги дождались своего часа.
Нападение было внезапным и стремительным. Монстры лавиной хлынули из-за деревьев, рассекая колонну на части, сталкивая всадников вместе с конями в зловонную трясину. Отряд оказался раздробленным, прижатым к болоту, марги бросались на людей и животных, безжалостно пуская в ход острые зубы. В темноте слышались крики и стоны людей, рычание маргов, хрип и ржанье коней, громко трещали ветки, тускло блестели мечи, рассекая воздух… Здесь, в тесноте, среди деревьев, воинам трудно было развернуться, объединить усилия, и потому, несмотря на отчаянные призывы командиров, каждый сражался за себя, за собственную жизнь. Барахтались в трясине кони и люди, лилась и лилась кровь, щелкали зубы монстров, и без устали разили мечи.
И вдруг в этот хаос звуков ворвался оглушительный треск автоматных очередей.
– Ложись! – раздался в темноте вопль Сани Веремеева и почти тут же все вокруг содрогнулось от страшного грохота, а лес озарила ослепительная вспышка.
Кони бросились врассыпную, едва не сбрасывая седоков, натыкаясь на деревья, цепляясь поводьями за ветки. Заметались черные тени маргов – и вновь сгустилась темнота.
Опять – грохот и вспышка!..
И треск ветвей. Удалящийся треск ветвей.
Стоны… Крики о помощи из топи… Тяжелый запах крови… Возбужденные голоса…
– Зажечь факелы! – прозвучала из темноты команда Рандера. – Веревки, быстро! Тащить из болота! Расчистить место! Осмотреть раненых! Костры!
Вое вновь пришло в движение, вспыхнули факелы – и осветилось место короткой, но кровавой схватки.
В траве лежали мохнатые туши маргов. Один монстр шевелился, скрежетал зубами, сверкал глазами, стараясь дотянуться до дерева, подняться – и Гусев в упор добил его из автомата. Рядом, подмяв под себя кустарник, судорожно ерзал на боку конь с разодранной шеей – свисали куски мяса, обильно текла кровь, смешиваясь с кровью марга… Чуть дальше сидел на земле воин без плаща – то ли гвардеец, то ли пограничник, – обеими руками обхватив ногу, и между пальцев у него тоже струилась кровь. Еще один воин, раскинув руки, неподвижно лежал под деревом, и его широко открытые глаза мертвым взглядом смотрели в темное небо…
Рубили сучья для костров, валили в болото стволы – за них цеплялись сброшенные в топь. Помощники мага Ольвиорна, вывернув на залитую кровью траву содержимое своих сум, хлопотали над ранеными. Сам маг в разодранном зубами марга плаще ощупывал голову еще одного воина, не подающего никаких признаков жизни. Гусев, Сергей и Саня Веремеев с автоматами и факелами в руках вглядывались в чащу, в которой исчезли марги. Сане прыгнувший из темноты монстр вцепился зубами в ногу, но не смог прокусить высокий ботинок, хотя и выдрал добрый кусок; Сергей и Гусев, услышав зловещий шорох сбоку, смогли уклониться и скатиться с коней, а вот Уолтер Грэхем угодил в болото, так и не успев взяться за пистолет. Лонд Гарракс, судя по всему, был цел и невредим, он командовал воинами, вытаскивающими своих товарищей из потревоженной топи – от нее волна за волной накатывался смрад. Рандер на руках принес к разгорающемуся костру одного из своих адъютантов; плащ адъютанта был пропитан кровью… Все вокруг было озарено светом факелов, наперегонки стучали топоры, расчищая место для лагеря; было очевидно, что придется ночевать здесь, у болота, дабы уделить максимальное внимание тем, кто пострадал от нападения лесных тварей.
Коса смерти прошлась по отряду – и вряд ли бы кто-то остался в живых, если бы не оружие бойцов группы быстрого реагирования. Если бы не «погремушки Перуна».
Огонь из автомата открыл Гусев – хотя и знал, что в темноте может попасть в своих. Вторую «погремушку» следом за Саней Веремеевым бросил Сергей.
– С-сука, чуть нос мне не отгрыз! – возбужденно дыша, с чувством произнес Саня Веремеев. – Хорошо, локоть выставить успел, прямо ему в носопыру… Так он, падла, ботинок сжевал! И плащ рвануть успел…
– Надо было броники напяливать, – сказал Гусев. – Наша промашка, парни. Они же нас выслеживали, поджидали удобного момента. – Он обернулся к кострам, куда подносили раненых. – Считайте, легко отделались. Я, блин, головой приложился, секунд пять-шесть потерял, недотепа!
– Все нормально, Геныч, – успокоил его Сергей. – Только нужно было сразу «погремушкой», а ты очередями. Мог и по своим угодить…
– Что было под рукой – тем и воспользовался, – огрызнулся Гусев. – Свои – чужие… Главное – результат. А результат, вот он, – Гусев кивнул на неподвижно лежащие туши монстров с оскаленными окровавленными пастями. – Твар-рюги!
Сергей обвел взглядом костры и увидел Аллана Маккойнта. Командир был без плаща и резко выделялся из общей массы занятых разными делами людей своим ярко-оранжевым комбинезоном. Он переходил от костра к костру, вглядывался в лежащих на траве раненых, словно кого-то искал.
«Элис! – моментально сообразил Сергей. – Где Элис? В болоте? А Уолтер?..»
– Парни, а где Элис с Уолтером? – спросил он, продолжая глядеть на бродящего среди раненых Аллана Маккойнта.
– А черт его знает, – ответил Гусев. – В болото, небось, угодили. Сейчас разберемся.
– Вон, командир ее ненаглядный идет, – Саня Веремеев тоже заметил Аллана Маккойнта. – А точно, где она?
– Ага, черный в порядке, – Гусев мотнул автоматом в сторону болота; оттуда, прихрамывая, шел к костру Уолтер Грэхем, плащ его был перепачкан болотной жижей. – Искупался, красавец, принял грязевую ванну.
– А ты у нас очень белый, да, Гусек? – с трудом подавляя неприязнь, процедил Сергей.
– Да уж белее чем он, – ощерился Гусев.
– Зато намного дурнее, – вставил Саня Веремеев. – Дурной белый человек.
– Да пошли вы! – отмахнулся Гусев. – Черножопые, может, ребята и неплохие, но все равно – черножопые! Хотя поют отпадно, не спорю, и в баскетбол классно играют.
Саня Веремеев сплюнул и резюмировал, обращаясь к Сергею:
– Вот такая тебе, блин, дружба народов!
Сергей не слушал. Он смотрел на приближающегося к ним Аллана Маккойнта. В одной руке Маккойнт держал горящий факел, а в другой пистолет. Лицо его было встревоженным и хмурым.
– Вы не видели… – начал он и осекся, и резко повернулся в сторону чащи, к чему-то прислушиваясь. И Сергею почудилось, что сквозь все шумы – стук топоров, хруст веток, треск костров, голоса, стоны – донесся из леса отдаленный женский крик. Крик звучал секунды три, не более – и оборвался.
И больше не повторился.
– Элис… – сдавленно сказал Саня Веремеев. – Это Элис!
– Твою мать! – выдохнул Гусев и, мгновенно сбросив с плеч плащ, первым рванулся в чащу, не выпуская из руки факел. Маккойнт, Саня и Сергей – оба бойца тоже освободились от плащей – тут же последовали за ним.
Бежать среди деревьев, густого кустарника, болотных луж и кочек было просто невозможно, поэтому поневоле приходилось ограничиваться быстрым шагом. Трава была примята ногами маргов – судя по всему, прошло их здесь немало; во всяком случае, не два и не пять. Кое-где на кустах висели клочья бурой шерсти. Шли молча, держа оружие под рукой, прислушиваясь – но вокруг стояла тишина. Увидели зеленый плащ, висящий на сломанной ветке, – на нем темнели пятна крови; пройдя чуть дальше, наткнулись на еще один, лежащий в траве… Марги не просто убежали, напуганные стрельбой и «погремушками Перуна»; лесные чудища уволокли с собой свою добычу – и было пока неизвестно, насколько поредел этим страшным вечером отряд. Никому из четверых, пустившихся в погоню за монстрами, не хотелось думать о том, жива ли еще эта добыча – или…
Пройдя чуть дальше, увидели в свете факелов растерзанного марга – кучу мяса и костей под залитым кровью стволом.
– Свои добили, – с отвращением сказал Гусев. – Жрали прямо на ходу… Ур-роды!
Место нападения осталось далеко позади, пропали лужи и мшистые болотные кочки, и все труднее было различить следы мохнатых тварей на редеющей траве, которую постепенно сменял пружинящий под ногами сухой серый мох. Факелы горели уже не так ярко, начали потрескивать и коптить, а в черном кебе не было видно ни лун, ни звезд – его по-прежнему затягивали тучи. Все реже попадались на глаза клочья бурой шерсти, и каждый из четверки преследователей понимал, что шансов отыскать хоть кого-то из попавших в лапы лесных монстров, а тем более – отыскать живым практически нет…
Читать бесплатно другие книги:
