Незнакомцы Кунц Дин

1

Суббота, 12 января

Воздух был густым, как расплавленный металл. Во сне Доминик никак не мог вдохнуть, придавленный огромной тяжестью. Он задыхался, он умирал.

Перед глазами все словно заволокло туманом. Двое незнакомцев приблизились к нему, оба в белых синтетических защитных костюмах и шлемах с темными щитками, как у астронавтов. Один встал справа от Доминика и принялся лихорадочно отсоединять капельницу, извлекая иглу из его вены. Другой, слева, следил за показаниями электрокардиографа, явно ими недовольный. Они расстегнули ремни, которыми Доминик был привязан, приподняли и прислонили его к спинке кровати, отсоединив от тела электроды, затем поднесли к его губам стакан, но он не мог пить, поэтому они задрали ему голову и насильно влили в рот какую-то противную жидкость.

Мужчины разговаривали между собой по встроенному в шлемы радио, но они так близко наклонились над Домиником, что он слышал их голоса даже сквозь темный плексиглас щитков.

— Сколько задержанных отравили? — спросил один из них.

— Трудно точно сказать, — ответил другой.

— Это все полковник Фалькирк. Проклятый полковник Фалькирк!

— Но нам никогда не доказать это, никогда не зацепить его!

Новый кадр. Ванная в мотеле. Удерживая Доминика на ногах, неизвестные тычут его лицом в раковину. Он слышит, что они ему говорят: они настаивают, чтобы он сблевал. Проклятый полковник Фалькирк каким-то образом отравил его, и эти ребята влили в него рвотное и теперь хотят, чтобы он побыстрее очистил свое отравленное нутро. Доминик тужится, но у него ничего не выходит. Его кишки судорожно сжимаются, вот-вот полезут изо рта, но рвоты нет. С него струится пот, словно жир с поджариваемого на вертеле цыпленка, но все его усилия опустошить желудок напрасны, яд продолжает разъедать его.

— Нам нужен желудочный зонд, — произносит один из парней.

— У нас нет желудочного зонда, — отвечает второй.

Они сильнее нагибают голову Доминика над раковиной умывальника. Доминик едва дышит, обливаясь потом, изо рта капает слизь, он напрягается из последних сил и наконец извергает вонючую струю.

Новый кадр. Он снова в постели. Слабый, мокрый, едва живой. Но может наконец дышать, слава богу! Люди в непроницаемых костюмах делают ему укол, нейтрализующий действие яда, который ему вводили с помощью капельницы. Доминик почти теряет сознание.

— Фалькирк идиот, — говорит один из его спасителей. — Мы вполне могли бы держать их под колпаком.

— Он боится, что блокада памяти постепенно ослабнет, — возражает его напарник, — и один из них все вспомнит.

— Может быть, он и прав. Но если всех отравить, куда девать трупы? Налетят, как шакалы, вездесущие репортеры, и все раскроется. Нет, достаточно просто хорошенько промыть им мозги, и все будет шито-крыто.

— Не надо убеждать меня, попробуй убедить Фалькирка.

Фигуры мужчин растаяли, как и голоса, и Доминик переместился в иное царство кошмаров. Он больше не чувствовал себя слабым, его уже не тошнило, зато страх перерос в пронзительный ужас, и он помчался, охваченный паникой, не понимая, от кого и почему хочет скрыться, лишь чувствуя за спиной погоню: нечто страшное, не относящееся к роду человеческому, настигло его, наступило на пятки, пока он не понял, что не в силах убежать и должен обернуться, и остановился, задыхаясь, вскинул голову и, пораженный увиденным, закричал:

— Луна!

Доминика разбудил его собственный крик. Он был в двадцатой комнате, на полу рядом с кроватью, измученный ночной борьбой с неведомым преследователем. Он поднялся с пола и плюхнулся на кровать. Будильник показывал 3 часа 7 минут утра. Мелко дрожа, он обтер влажные ладони о простыню.

Двадцатая комната оказала на него ожидаемый эффект. Память, растревоженная жуткой вибрацией в гриль-баре, ночью расщедрилась на новые красочные подробности уже знакомых кошмаров. Собственно, это были и не сны в обычном понимании этого слова, не игра больного воображения, а мимолетные картины реального прошлого, отраженные в кривом зеркале. Это были сны-воспоминания, всплывшие вдруг из темных глубин его подсознания, в котором они были утоплены, словно трупы, замурованные в бетонные блоки и сброшенные с моста в воду.

Он действительно подвергся в этом номере промыванию мозгов, а до этого некий полковник Фалькирк вообще пытался отравить его, чтобы он не смог рассказать о том, что видел.

«Этот чертов Фалькирк прав, — подумал Доминик. — В конце концов мы одолеем блокаду памяти и вспомним всю правду. Ему следовало бы нас всех уничтожить».

Утром в воскресенье Эрни купил у знакомого в Элко несколько листов фанеры, распилил их по размеру разбившихся оконных стекол и с помощью Неда и Доминика еще до полудня вставил в рамы.

Он не хотел вызывать стекольщика, опасаясь, что все может повториться. До выяснения причины странного явления было бы глупо вставлять новые стекла. Гриль-бар временно закрыли.

Так же решено было поступить и с мотелем «Спокойствие», чтобы вплотную заняться таинственной историей с «токсичным выбросом». После отъезда оставшихся гостей все жертвы таинственного происшествия, если они того пожелают, смогут поселиться в свободных номерах и принять участие в расследовании. Таким образом, мотель превращался в казарму, где до завершения войны с неизвестным противником будут расквартированы войска.

Когда разбитые окна были заколочены, все забрались в микроавтобус и отправились к тому загадочному месту около федерального шоссе, которое так влекло к себе Эрни и Сэнди.

Стоя возле оградительного рельса, все пятеро устремили взгляды на юг, надеясь разглядеть в суровом ландшафте какую-то зацепку, которая поможет разгадать таинственное прошлое. Схваченные январским морозцем равнины, поросшие травой и кустарником, изрезанные холмы, валуны и скалы не баловали взор многоцветьем красок: их темные — коричневые, серые и багровые — тона лишь местами оживляли белые пятна песка и снега. Зрелище это нагнетало тоску и уныние, усугубляемые затянувшими небо тучами, но при этом сохраняло, бесспорно, суровое величие.

Фэй очень хотелось ощутить нечто особенное в этом месте, ибо в противном случае, если она абсолютно ничего не почувствует, ей придется смириться с мыслью о том, что люди, промывшие ей мозги, полностью взяли ее под свой контроль. Она и мысли не допускала о безусловном подчинении чужой воле, готовая отстоять свои принципы и достоинство. Но эта гордая и одаренная женщина не чувствовала ровным счетом ничего, кроме холода зимнего ветра. На Неда и Доминика, кажется, эта местность действовала острее, чем на Фэй, но внимание ее было обращено на Сэнди и Эрни: эти двое явно воспринимали здешний пейзаж как-то иначе, словно получали от него какое-то зашифрованное послание. При этом Сэнди очаровательно улыбалась, а Эрни все больше бледнел и болезненно морщился, испуганно озираясь вокруг.

— Давайте подойдем поближе, — сказала Сэнди. — Вон туда.

Все пятеро перелезли через заграждение и спустились по склону насыпи на поросшую дикими грушами, лебедой и кустарником равнину. Пройдя шагов сто, они очутились на местности, покрытой, словно ковром, густой шелковистой бурой травой, что, впрочем, было вполне естественно для границы южной полупустыни и северных горных пастбищ. Отойдя от шоссе на двести ярдов, они остановились на участке, внешне ничем не отличавшемся от окрестного ландшафта.

— Это здесь, — с содроганием произнес Эрни, пряча руки в карманы и втягивая голову в поднятый воротник дубленки.

— Да, здесь, — с улыбкой подтвердила Сэнди.

Они разбрелись по участку, местами запорошенному снегом, сквозь который пробивались к солнцу осенние цветы, — эти следы зимы да отсутствие зеленой травы было единственным, что отличало этот дикий ландшафт от того, каким он был позапрошлым летом. Через минуту Нед объявил, что ощущает необъяснимую связь с этой землей, хотя и не чувствует умиротворения, как Сэнди. Напротив, его вдруг обуял столь сильный страх, что он поспешил покинуть это место. Доминик тоже почувствовал нечто необычное, но не страх, а скорее благоговейный трепет, предчувствие чуда. И только Фэй осталась ко всему абсолютно равнодушна.

— Так что же, в конце концов, здесь приключилось? — обращаясь ко всем, спросил Доминик.

Небо стало свинцовым от сгустившихся туч.

Ветер усилился, и Фэй зябко поежилась. Ей хотелось увидеть людей, бесцеремонно вторгшихся в ее разум, взглянуть им в глаза и спросить, как они смеют так неуважительно относиться к личности. Теперь, когда она знала, что стала жертвой чьих-то манипуляций, она уже не чувствовала себя в безопасности.

Сухая полынь зловеще шуршала и скрипела на порывистом ветру. Заиндевелые стебли своим негромким стуком друг о друга навели Фэй на мысль, что это вовсе и не растения, а скелеты маленьких доисторических животных, чудесным образом оживших в этой пустыне.

Вернувшись в мотель, Эрни, Сэнди и Нед уселись за кухонным столом в ожидании, пока Фэй приготовит кофе и горячий шоколад, а Доминик — на стул возле телефона на стене: положив перед собой регистрационную книгу за позапрошлый год, он раскрыл ее на странице с записями за пятницу 6 июля и начал обзванивать всех, кто в тот далекий летний вечер тоже пережил таинственные перипетии.

Помимо него самого и Джинджер Вайс, в книге в тот день записалось еще восемь человек. Один из них, Джеральд Салко из Монтерея, штат Калифорния, снял для себя, жены и двух дочерей два номера, но оставил только адрес, не указав номера телефона. Узнать же номер на станции Доминику не удалось.

Разочарованный, он попытался связаться с Кэлвином Шарклом, водителем из Эванстона, пригорода Чикаго, но и на этот раз потерпел неудачу: указанный в книге номер оказался отключенным.

— Давайте посмотрим более поздние записи, — предложил Эрни. — Вдруг он перебрался в другой город? Может быть, у нас записан его новый адрес.

Фэй принесла Доминику кофе и присоединилась к сидевшим за столом.

Доминик пока решил попытаться дозвониться по третьему телефону, и на этот раз ему повезло: трубку взяла женщина.

— Миссис Райкофф? — спросил Доминик.

— Бывшая миссис Райкофф, — неуверенно ответила женщина. — Теперь моя фамилия Монтанелла, мы с мужем развелись.

— Понимаю. Видите ли, меня зовут Доминик Корвейсис. Я звоню вам из мотеля «Спокойствие», что в округе Элко. Вы с вашим бывшим мужем и дочерью останавливались здесь на несколько дней летом позапрошлого года, в июле, не так ли?

— Да, верно.

— Скажите, не испытывает ли кто-либо из членов вашей семьи каких-то затруднений вроде страхов или других необычных ощущений?

— Это что? — В голосе женщины к неуверенности прибавилось негодование. — Оригинальная шутка? Вы ведь знаете, что случилось с Аланом.

— Прошу вас, миссис, поверьте мне: я понятия не имею, что случилось с вашим бывшим супругом. Но я наверняка знаю, что кто-то из вас, он, вы сами или ваша дочь, страдает необъяснимым психическим расстройством, его постоянно мучают кошмары, которые он не может утром вспомнить, но в которых непременно фигурирует Луна.

Его собеседница тихо охнула и надолго замолчала. Сообразив, что она расплакалась, Доминик поспешно добавил, боясь, что она положит трубку:

— Послушайте, я не знаю, что с вами стряслось, но худшее позади. Поверьте, худшее позади, поскольку теперь, что бы ни случилось, вы будете по крайней мере не одиноки.

А более чем за 24 сотни миль к востоку от округа Элко, в Манхэттене, Джек Твист в этот воскресный полдень раздавал деньги.

После ограбления бронефургона в Коннектикуте он объехал в поисках страждущих весь город, но так и не избавился от всех наличных денег до пяти утра. Уставший и измученный, он вынужден был наконец вернуться в свою квартиру на 5-й авеню, где немедленно завалился на кровать и заснул.

Ему опять приснились пустынное шоссе на фоне залитого лунным светом ландшафта и незнакомец в странном шлеме с темным забралом, который его преследовал. Когда Луна вдруг стала кроваво-красной, он от ужаса проснулся. Часы показывали ровно час дня. «Что означала эта кровавая Луна? — подумал он. — И означает она что-либо вообще?»

Джек побрился, оделся и наскоро позавтракал апельсином и черствым рогаликом.

Затем он забрался в большой стенной шкаф в спальне, снял ложную панель и принялся осматривать содержимое тайника. Драгоценности из ограбленного в октябре ювелирного магазина были удачно проданы скупщику краденого, а большая часть денег, захваченных у мафии на товарном складе в начале декабря, переведена в чеки и отправлена по почте на счета Джека в швейцарские банки. Оставалось только 125 тысяч, его неприкосновенный фонд на чрезвычайный случай.

Он переложил почти все наличные деньги в портфель: девять пачек в банковской упаковке по сто стодолларовых банкнотов в каждой, оставив в тайнике более 25 тысяч, сумму, вполне достаточную для крайнего случая, потому что отныне он не намеревался больше заниматься преступной деятельностью и, соответственно, не мог оказаться в ситуации, когда необходимо срочно скрыться из штата или из страны.

Хотя Джек и намеревался избавиться от значительной части незаконно добытого богатства, он, конечно же, не думал раздать все и остаться нищим: это, возможно, и помогло бы ему спасти свою душу, но существенно затруднило бы дальнейшую жизнь, не говоря уже о том, что было бы просто глупо. У него имелись депозитные сейфы в одиннадцати столичных банках, где хранились наличные, отложенные на тот случай, если он лишился бы возможности забрать деньги из тайника в спальне. В этих хранилищах лежало ни много ни мало четверть миллиона долларов. На счетах в швейцарских банках у него скопилось четыре миллиона долларов, гораздо больше, чем ему было нужно, так что в течение двух ближайших недель он намеревался расстаться с половиной этих денег, а потом подумать, как жить дальше.

В половине четвертого Джек вышел из дому с набитым деньгами портфелем. Лица прохожих, на протяжении последних восьми лет казавшиеся ему угрюмыми и враждебными, сегодня выглядели радушными и многообещающими — все до одного!

На кухне у Блоков пахло кофе, шоколадом, корицей и пирожными. Фэй достала из холодильника гренки и сунула их в духовку.

Все остальные сидели за столом и слушали, как Доминик обзванивает людей, гостивших в мотеле в ту особенную июльскую ночь с пятницы на субботу.

Ему удалось дозвониться до Джима Гестрона, фотографа из Лос-Анджелеса. В то лето Гестрон путешествовал по Западу, делая серию снимков по заказу ряда иллюстрированных журналов. Сперва он слушал довольно спокойно, даже дружелюбно, но потом явно охладел к взволнованному рассказу Доминика: видимо, ему промыли мозги так же основательно, как и Фэй. Его не мучили кошмары и не обуревали странные увлечения и идеи. Выслушав монолог Доминика о промывании мозгов, маниакальном увлечении Луной, самоубийствах и паранормальных явлениях, он заявил, что все это безумный бред, и положил трубку.

Гарриетта Беллот из Сакраменто заинтересовалась сообщением Доминика не более, чем Гестрон. Тем не менее она рассказала, что ей пятьдесят лет, что она не замужем, работает в школе учительницей и каждое лето путешествует по местам былых сражений с индейцами, ночуя в палатке или в мотелях. Голос ее звучал твердо и уверенно, как и положено хорошо поставленному голосу строгого педагога, не терпящего никаких глупостей со стороны учеников. Стоило Доминику начать распространяться о такой ерунде, как полтергейст, она тотчас же прервала разговор.

— Ну как, Фэй, тебе не стало немного легче? — спросил Эрни. — Как видишь, не у тебя одной так тщательно стерли память.

— Мне от этого совсем не легче, — ответила Фэй. — Уж лучше мучиться, как ты и Доминик, чем вообще ничего не испытывать. Мне кажется, что от меня что-то отрезали и выбросили на помойку, даже не поставив меня об этом в известность.

Доминик подумал, что Фэй, видимо, права. Все эти ночные кошмары, страхи и ужасы все-таки лучше, чем полная пустота в груди — темная, холодная, словно кусочек самой смерти, от которого уже никогда не избавиться.

Отец Вайцежик обсуждал в своем кабинете с представителями общества «Рыцари Колумба» план подготовки к ежегодному весеннему чествованию святой Бернадетты, когда в 4 часа 26 минут пополудни на кухне раздался телефонный звонок: писатель Доминик Корвейсис разыскивал Брендана Кронина.

В половине пятого беседу служителей церкви прервал взволнованный отец Майкл Джеррано: он сообщил, что отца Вайцежика срочно просит подойти к телефону «племянник» из Невады. Брендан Кронин вылетел рейсом компаний «Юнайтед» в Рино всего лишь несколько часов назад, на день раньше, чем планировал, воспользовавшись тем, что кто-то отказался от полета, и намеревался добраться до Элко самолетом местной авиалинии только в понедельник. В этот момент он все еще был в воздухе и никак не мог звонить по телефону, поэтому отец Вайцежик поспешно извинился перед коллегами, мысленно поблагодарив помощника за сообразительность, и побежал на кухню, весьма заинтригованный этим неожиданным звонком.

В лице отца Стефана, с его благоговейным отношением ко всему таинственному и мистическому, писатель-фантаст Доминик Корвейсис нашел самого благодарного слушателя и горячего собеседника. В обмен на сведения о пережитых Бренданом злоключениях и загадочных происшествиях отец Вайцежик получил информацию о полтергейсте, сомнамбулизме, никрофобии, луномании и самоубийствах.

— Мистер Корвейсис, — не выдержал под конец разговора священник, — вы допускаете, что происходящее с Бренданом имеет все-таки божественную природу? Лично я, как закоснелый церковник, смею на это надеяться.

— Скажу вам откровенно, святой отец: я не усматриваю здесь деяний Господа. Как ни удивительны эти случаи чудесного исцеления полицейского и девочки, о которых вы упомянули, слишком многое говорит о скрытом присутствии чисто человеческих факторов.

— Возможно, вы и правы, — вздохнул отец Стефан. — Но я все равно не теряю надежды на то, что Брендан призван свыше засвидетельствовать в Неваде нечто такое, что вернет ему веру. Я буду стоять на своем до конца.

Писатель тихо рассмеялся.

— Из того, что мне удалось о вас узнать из нашего разговора, святой отец, у меня сложилось впечатление, что вы ни при каких обстоятельствах не упустите возможность вернуть заблудшую душу в лоно церкви. Мне кажется, вы спасаете души не так, как другие священники, — убеждая, утешая и ободряя, но скорее как кузнец, выковывающий для других спасение в поте лица и не жалея сил. Прошу вас не обижаться, это комплимент.

— Я так и понял, — рассмеялся в ответ отец Стефан. — Я твердо придерживаюсь мнения, что ради серьезной цели нужно потрудиться, а на пустяки не стоит и размениваться. Мне нравится этот образ — кузнеца, склонившегося над пылающим горном.

— С нетерпением жду завтрашней встречи с отцом Кронином. Если он похож на вас, святой отец, мы будем рады иметь такого союзника.

— Я тоже на вашей стороне, — сказал отец Вайцежик. — Звоните, если понадобится моя помощь. И, если окажется, что эти события все-таки свидетельствуют о Божественном Провидении, я не намерен оставаться в стороне и упустить самое интересное.

Следующими в книге гостей значились Брюс и Жанет Кейбл из Филадельфии. Они не испытывали никаких неприятных ощущений и не мучились, как Доминик, Эрни и другие. Рассказ Доминика заинтересовал супругов, но под конец и они охладели к нему.

Последним в тот вечер записался Торнтон Уэйнрайт — он оставил свой нью-йоркский адрес и телефон. Однако, когда Доминик набрал указанный номер, на другом конце трубку сняла миссис Нейл Карполи, которая заявила, что вот уже четырнадцать лет, как она живет здесь и никакого Уэйнрайта не знает. Мало того, неверным оказался и сам адрес.

— Ложный адрес и номер телефона? — изумилась, услышав эту новость, Сэнди. — Был ли это обычный гость? Может быть, кто-то нарочно вписал это имя, чтобы запутать нас? Ничего не понимаю.

У Джека Твиста имелось восемь полных комплектов фальшивых документов: водительских прав, свидетельств о рождении, карточек социального страхования, кредитных карточек, даже читательских билетов библиотек, в том числе и на имя Торнтона Бейнса Уэйнрайта: подготавливая и осуществляя очередное ограбление, он никогда не действовал под собственным именем. Но в это воскресенье, раздавая очередную сотню тысяч долларов по всему Манхэттену, он вообще никак не представлялся изумленным счастливчикам.

Самый крупный подарок достался молодому моряку и его невесте, с удрученным видом стоявшим возле своего сломавшегося «Плимута», и без того изрядно помятого, возле памятника Симону Боливару. «Купите себе новый автомобиль! — приговаривал Джек, суя им пачки денег в руки и под матросскую бескозырку жениха. — И, если голова у вас на месте, вы не станете трезвонить об этом по всему свету, особенно газетчикам. И моего имени вам знать не нужно, и благодарить тоже. Просто любите друг друга, договорились? Всегда будьте внимательны друг к другу, потому что никто не знает, сколько времени ему отпущено в этом мире».

Не прошло и часа, как Джек раздал все 100 тысяч долларов, взятые из тайника в чулане спальни, после чего купил букет красных роз и поехал в Вестчестерский округ к могиле Дженни.

Джек не захотел хоронить ее на городском кладбище, для Дженни это не подходило. Он решил подобрать ей для вечного сна местечко где-нибудь за городом, среди поросших травой холмов и тенистых деревьев, вдали от нью-йоркской суеты, там, где и летом и зимой все дышит покоем.

Он приехал на кладбище незадолго до наступления сумерек и уверенно направился по дорожке прямо к участку Дженни. Ненастный день незаметно перешел в унылый вечер, кругом царила бесцветная тишина, скрашиваемая лишь яркими розами. Джек уселся прямо в снег, холодный и мокрый, и заговорил с Дженни так, как разговаривал с ней, пока она была в коме. Он рассказал ей о нападении на бронефургон минувшей ночью, о том, что раздал все деньги, которые захватил в результате ограбления, не замечая, что стало уже совсем темно и пора уходить с кладбища. Но об этом ему напомнил ночной сторож, выпроваживавший запоздалых посетителей, и Джеку волей-неволей пришлось встать. Он в последний раз взглянул на надгробие с высеченным бронзовыми буквами именем Дженни, тускло мерцающими в голубоватом свете фонарей, и прошептал:

— Я меняюсь, Дженни, хотя и не знаю почему. Но, кажется, меняюсь в лучшую, правильную сторону. Все это так странно... — Слова, которые он потом произнес, удивили его самого: — Что-то значительное должно случиться очень скоро, Дженни. Я не знаю, что именно, но со мной произойдет что-то совершенно грандиозное. — Он вдруг почувствовал, что и внезапное ощущение вины, и примирение с обществом всего лишь начало большого путешествия, которое приведет его в самые невообразимые места. — Грядут большие события, — повторил он. — Как жаль, что тебя нет рядом со мной, Дженни.

Голубое небо Невады, начав облачаться в темные доспехи из штормовых туч еще несколько часов назад, когда Эрни, Нед и Доминик заколачивали выбитые окна фанерой, к вечеру совершенно помрачнело, и по дороге в аэропорт весь окружающий мир казался Доминику задрапированным в серое солдатское сукно. Предстоящая встреча с Джинджер Вайс лишила Доминика покоя: не в силах томиться в зале ожидания, он вышел на гудронированное взлетно-посадочное поле, пронизываемое ветром, и, переминаясь с ноги на ногу и кутаясь в поднятый воротник теплой куртки, стал прислушиваться к рокоту моторов десятиместного самолета, который с минуты на минуту должен был вырваться из-за низких облаков. Рев двигателей усиливал ощущение надвигающейся войны, и Доминик с тревогой подумал, что они действительно готовятся к бою с неведомым противником, собирая из добровольцев свою армию.

Самолет остановился на площадке в восьмидесяти шагах от здания аэропорта. Доктор Вайс спустилась на поле четвертой. Даже в мешковатой малосимпатичной куртке она выглядела изящной и привлекательной. Ветер превратил ее шелковистые серебристые волосы в развевающееся знамя.

Доминик поспешил ей навстречу. Она остановилась и поставила сумки. Оба замерли на мгновение в нерешительности, молча уставившись друг на друга полными удивления, волнения, радости и ожидания глазами. Потом они вдруг бросились друг другу в объятия, словно давнишние друзья после долгой разлуки, и прижались один к другому так крепко, что было слышно, как громко стучат их сердца.

«Что происходит, черт возьми?» — мелькнуло в голове у Доминика.

Но он был слишком возбужден, чтобы разобраться в этом. Сейчас он больше чувствовал, чем думал.

Разжав наконец объятия, они обнаружили, что не могут произнести ни слова. Джинджер пыталась что-то сказать, но от волнения голос ее сел, и у Доминика тоже. Поэтому она молча подхватила одну из сумок, он взял вторую, и они пошли на стоянку автомобилей.

— Что это было? — уже немного отогревшись в теплом салоне машины, спросила Джинджер.

Все еще мелко дрожа, но почему-то абсолютно не стыдясь своего поступка в аэропорту, Доминик прокашлялся.

— Честно говоря, я и сам не знаю. Может быть, мы оба прошли через испытание, сблизившее нас настолько, что между нами возникла устойчивая связь, о которой мы и сами не подозревали, пока воочию не увидели друг друга.

— Когда я увидела вашу фотографию на обложке книги, я тоже почувствовала нечто особенное, но совсем не то, что теперь. А выйдя из самолета и увидев вас на площадке, я испытала такое чувство, что мы знакомы целую вечность. Вернее, мне показалось, что мы знаем друг друга даже лучше, чем своих давних знакомых. Словно мы посвящены в некую неизвестную остальному миру тайну. Это похоже на бред сумасшедшего, не правда ли?

— Нет. Абсолютно, — покачал он головой. — Вы совершенно точно выразили словами то, что чувствовал и я сам, только мне казалось, что у меня не найдется нужных слов, чтобы выразить это.

— Вы уже виделись кое с кем из других, — сказала Джинджер. — При встрече с ними вы испытали то же самое?

— Нет. Я сразу почувствовал, что нас что-то объединяет. Это было доброе, теплое чувство, но далеко не столь же сильное, как то, что я ощутил, когда вы спускались по трапу. Видимо, мы все прошли через нечто необычное, и это сплотило нас и наши судьбы, но мы с вами, несомненно, испытали что-то еще более странное и потрясающее, чем все остальные. Вот ведь какая чертовщина! Кажется, загадкам не будет конца.

Примерно еще с полчаса они сидели в машине на стоянке возле терминала и разговаривали, не обращая внимания на снующие вокруг автомобили и завывающий за окнами «Шевроле» январский ветер.

Она рассказала ему о приступах автоматизма, сеансах гипноза у Пабло Джексона и «Блокаде Азраила», об убийстве гипнотизера и своем чудесном спасении.

И, хотя она и не искала сочувствия или похвалы за находчивость, проявленную в критическую минуту, Доминик проникся к ней уважением и симпатией: эта хрупкая женщина казалась ему сейчас более мужественной, чем иной представитель сильного пола.

В свою очередь Доминик поведал Джинджер о событиях минувших суток. Особенно впечатлили ее новые подробности его навязчивого сна, свидетельствующие о правильности теории Пабло Джексона: ее внезапные приступы автоматизма были вызваны не нарушением мозговой деятельности, а случайной встречей с предметами, похожими на те, что она видела во время своего заточения в мотеле позапрошлым летом. Так, черные перчатки и шлем с затемненным щитком напугали ее именно потому, что самым непосредственным образом были связаны с ее подавленными воспоминаниями о людях в защитных костюмах, промывавших ей мозги. А отверстие для стока воды в раковине умывальника в больнице ввергло ее в панику, поскольку она была одной из отравленных полковником Фалькирком и ее, как и Доминика, принуждали очистить желудок от яда. К кровати же ее привязали, видимо, для того, чтобы определить степень отравления, и при этом пользовались офтальмоскопом — этот инструмент тоже стал впоследствии раздражителем неадекватной реакции.

Доминик усмотрел в этом неоспоримое свидетельство ее здравомыслия, поскольку бегство от внушающих страх предметов вполне нормальный, хотя и крайний способ избежать неприятностей, в данном конкретном случае — тягостных воспоминаний, связанных с происшествием в мотеле.

— А как объяснить страх перед пуговицами на куртке убийцы Пабло и шинели полицейского? — спросила Джинджер. — Почему я бросилась бежать от них?

— Нам известно, что в этой операции участвовали военные, — ответил Доминик, поворачивая вверх решетку печки, чтобы теплый воздух отогрел ветровое стекло, — а на военной форме похожие латунные пуговицы, правда, не со львом, а с орлом. В том-то, думаю, и разгадка.

— Пусть так, но ведь военные были в специальных костюмах, — возразила Джинджер.

— Возможно, они сняли их спустя какое-то время, ведь в мотеле они находились целых три дня.

— Скорее всего так оно и было, — кивнула в знак согласия Джинджер. — Видимо, в какой-то момент они успокоились. Остается выяснить одно: почему я так испугалась фонарей с желтыми стеклами возле дома Пабло. В них не было ничего особенного, однако, увидев эти фонари, я впала в панику.

— Полагаю, что эти фонари напомнили вам светильники в мотеле «Спокойствие». Они тоже с желтыми стеклышками, — с улыбкой пояснил Доминик.

— Проклятие! — воскликнула Джинджер. — Выходит, каждый мой приступ неосознанного панического бегства был вызван каким-то предметом, напоминающим мне о тех днях, когда мне промывали мозги!

Доминик достал из кармана фотографию и протянул ей.

— Конец света! — прошептала Джинджер, взглянув на снимок, и отвернулась, заметно побледнев.

Доминик молчал, давая ей время успокоиться.

В сумерках машины на стоянке походили на затаившихся хищников. Ветер сметал с асфальта мусор и мертвые листья.

— Это какое-то безумие! — наконец произнесла Джинджер, вновь уставившись на фото. — Что же вынудило их пойти на такой рискованный шаг? Что могли мы увидеть такого уж дьявольски важного?

— Мы это выясним, — заверил ее писатель.

— Вы уверены? Думаете, они нам позволят? Они застрелили Пабло. Они ни перед чем не остановятся, чтобы заставить нас молчать.

— Мне думается, что среди них нет единства мнений. Есть упрямые служаки типа полковника Фалькирка и его людей, но есть и такие, которые придерживаются иной позиции: это те двое, которые откачивали нас после отравления, и неизвестный доброжелатель, рассылающий фотографии и предупреждения. Твердолобые хотели нас всех убить, не полагаясь на эффективность блокады памяти и промывки мозгов. А ребята подобрее решили ограничиться стиранием воспоминаний и контролем за деятельностью мозга.

— Убийца Пабло, видимо, из компании твердолобых.

— Да, это человек Фалькирка. Полковник, очевидно, твердо намерен уничтожить каждого, кто будет угрожать прикрытию, из чего следует, что мы все в опасности. Нам остается лишь уповать на добрую волю противников Фалькирка. В любом случае нам некуда отступать. Мы не можем разъехаться по домам и жить, словно ничего не произошло, только потому, что перед нами слишком грозный враг.

— Верно, — согласилась Джинджер, — мы не можем так поступить. Пока не узнаем, что с нами случилось, мы вообще как бы и не живые люди, у нас отняли наши жизни.

Ветер хлестал жухлой листвой по ветровому стеклу и крыше. Джинджер огляделась вокруг.

— Они наверняка знают, что мы собираемся все вместе в мотеле, что их план рушится. Как вы думаете, за нами наблюдают?

— Скорее всего они взяли под наблюдение мотель. По дороге в аэропорт я не заметил слежки.

— Им и не нужно следить за вами, — мрачно заметила Джинджер. — Они знают, куда вы едете и за кем.

— Значит, мы всего лишь букашки на лапе великана и он в любую минуту может нас прихлопнуть?

— Возможно, — откликнулась Джинджер Вайс. — Но клянусь, мы по крайней мере можем пару раз укусить эту лапу, прежде чем нас прихлопнут.

Эти слова были произнесены с такой яростной решимостью, что Доминик не выдержал и рассмеялся, представив себя злой букашкой, кусающей лапу великана.

Джинджер удивленно заморгала, а затем тоже рассмеялась:

— Думаете, я слишком много на себя беру? Да пусть этот исполин и прихлопнет меня, но я все равно его разок пребольно цапну!

— Вы отчаянный человек, доктор Вайс, — заходясь от хохота, воскликнул Доминик. — Можно я буду вас отныне называть мисс Храбрячкой?

Сейчас Джинджер казалась ему еще красивей. Даже если бы их жизненные пути никогда не пересеклись, он все равно бы обратил на нее внимание при случайной встрече: она была не такая, как другие привлекательные женщины, в ней была изюминка.

— Вы хотите познакомиться с остальными товарищами по несчастью? — глубоко вздохнув, спросил он ее.

— Да, конечно, — сказала она, вытирая подушечками тонких пальцев слезы, выступившие от смеха в уголках глаз. — Я очень хочу с ними познакомиться — со всеми остальными букашками на лапе великана.

За полчаса до сумерек на равнины предгорья легли длинные тени. В вечернем полусвете заросли полыни, кустарника и даже камни обрели некую таинственность.

Прежде чем отвезти Джинджер в мотель, Доминик показал ей так называемое «особое место» — участок земли в двух сотнях ярдов к югу от федерального шоссе № 80. Ветер зловеще шуршал едва различимой во мгле растительностью, покрытой блестящей изморозью.

Засунув руки в карманы куртки, Доминик молча встал поодаль, чтобы не смазать ей первое впечатление от загадочного места.

Джинджер не спеша прогулялась по площадке, чувствуя себя сперва довольно глупо, — словно была участницей сомнительного научного эксперимента. Но это ощущение прошло, когда она и в самом деле ощутила какие-то импульсы, от которых ее вдруг затрясло. Странное беспокойство нарастало, в зловещих тенях мерещилась угроза, появилось смутное желание бежать от них. Беспокойство переросло в страх, дыхание ее участилось, сильнее забилось сердце, и чей-то знакомый голос вдруг произнес:

— Это внутри меня. Это внутри меня.

Джинджер резко обернулась, но за спиной у нее никого не было, только сухая полынь да тени на мерцающем в серых сумерках насте.

— В чем дело? — спросил Доминик, шагнув ей навстречу из полумрака.

Джинджер вздрогнула: голос, который она только что слышала, явно принадлежал Доминику, но только слова эти были им произнесены не теперь, а когда-то раньше, возможно, на этом же самом месте. Это было эхо прошлого, отголосок памяти о событиях 6 июля позапрошлого года, просочившийся сквозь трещину в «Блокаде Азраила». Всего три слова, произнесенные дважды:

«Это внутри меня. Это внутри меня».

Внезапно все вокруг наполнилось чудовищными призраками. Страх пронзил каждую клеточку ее тела. Джинджер резко повернулась и быстро пошла в сторону шоссе, не отвечая на тревожные оклики Доминика. От страха У нее перехватило горло и онемел язык. Она не выдержала и побежала...

Только в машине, отдышавшись и отогревшись, она смогла объяснить, что произошло.

— Это внутри меня, — задумчиво повторил Доминик, внимательно выслушав ее сбивчивый рассказ о внезапно охватившем ее ужасе при виде самых обычных предметов и явственно прозвучавших в ее голове словах.

— Вы уверены, что именно это я сказал вам в ту ночь?

— Да, — с дрожью в голосе подтвердила Джинджер.

— Это внутри меня. Странно. Что я хотел этим сказать?

— Не знаю, — пожала плечами Джинджер. — Но у меня от этих слов мурашки бегут по коже.

— И у меня тоже, — помолчав, ответил Доминик.

В тот вечер в мотеле Джинджер чувствовала себя так, словно оказалась на семейной вечеринке в честь Дня Благодарения. Несмотря на свалившиеся на них напасти, все собравшиеся в мотеле «Спокойствие» не падали духом, сплотившись, как одна семья. Все шестеро суетились на кухне и общими усилиями готовили ужин. Эти домашние хлопоты помогли Джинджер освоиться и ощутить себя полноправным членом этого необычного сообщества.

Мобилизовав весь свой опыт профессионального повара, Нед Сарвер готовил главное блюдо — цыплячьи грудки в пикантном соусе из мексиканских томатов и сметаны. Первое впечатление о Неде было у Джинджер не самым лучшим, он показался ей мрачным и нелюдимым, но очень скоро она изменила свое мнение. Скрытность и неразговорчивость иногда бывают признаками здорового эгоизма, свойственного цельным натурам, не нуждающимся в посторонней поддержке или похвале, а именно таким человеком и был Нед Сарвер. К тому же Джинджер понравилось, что он так сильно любит свою жену, что проявлялось в каждом его взгляде, слове и жесте.

Сэнди — единственная из всей компании, на ком таинственное происшествие сказалось сугубо положительно, — была так рада случившимся с ней разительным переменам, что вся светилась от счастья, и общаться с ней было одно удовольствие. Они состряпали винегрет и овощной салат, успев за это время проникнуться одна к другой почти сестринским чувством.

Десерт приготовила Фэй Блок: торт с шоколадной глазурью и банановым кремом. Эта женщина тоже понравилась Джинджер, она чем-то напоминала ей Риту Ханнаби — принадлежа к разным слоям общества, обе они были энергичными, деятельными и практичными и при всем при том обладали отзывчивым сердцем.

Эрни и Доминик раздвинули стол, так что теперь за него можно было усесться вшестером. Хозяин мотеля сперва произвел на Джинджер впечатление грубого мужлана, но за суровой оболочкой она скоро разглядела добрый характер и даже прониклась сочувствием к этому сильному немолодому человеку, боящемуся, словно мальчишка, темноты.

И лишь один Доминик Корвейсис разбередил в душе Джинджер Вайс особые, не до конца ей понятные чувства. К нормальному дружественному расположению и ощущению особой связи между ними, основанной на чем-то забытом, но пережитом ими вместе, примешивалось половое влечение. Последнее обстоятельство весьма озадачило ее, поскольку подобные эмоции по отношению к малознакомому мужчине ей были несвойственны. Зная за собой склонность к романтическим фантазиям, она держала себя в узде, убеждая в том, что Доминик не испытывает к ней аналогичного влечения, хотя это и было далеко не так.

За ужином все оживленно обсуждали сложившуюся ситуацию и возможные пути выхода из нее.

Как и Доминик, Джинджер ничего не могла припомнить об утечке отравляющих веществ, хотя Блоки твердо стояли на своем. Магистраль № 80 действительно была перекрыта в связи с аварией, в этом никто не сомневался. Накануне Доминик пытался убедить Блоков, что их воспоминания об эвакуации на горное ранчо были ложными, а на самом-то деле они и якобы пригласившие их к себе супруги Джемисон находились в мотеле. Судя по рассказам Эрни и Фэй, их друзья не жаловались ни на какие странные явления и не мучились кошмарами, что свидетельствовало о том, что их память была заблокирована достаточно эффективно. Доминик решил, однако, все равно поговорить с ними, только несколько позже. Нед и Сэнди в конце концов согласились, что тоже были в это время в мотеле, а не у себя в трейлере и не наслаждались неожиданным отпуском, а подвергались довольно гнусной процедуре промывания мозгов, как и все остальные, запечатленные «Полариодом».

— Однако, — заметила Фэй, — отчего же нам не вложили в память одинаковые данные?

— Возможно, всем местным жителям внушили мысль об утечке опасных химикатов, чтобы они знали, о чем идет речь, если потом кто-нибудь из их знакомых случайно спросит, что они делали, когда объявили карантин. Мы же с Домиником попали сюда случайно, и вероятность встречи с кем-то еще, оказавшимся в закрытом районе, была минимальной. Поэтому эту версию решено было не включать в программу ложных воспоминаний, — предположила Джинджер. Сэнди не донесла вилку с курятиной до рта.

— Но разве не надежнее было бы и вам внушить мысль о карантине? — спросила она.

— Насколько я поняла из прочитанной специальной литературы, заложить в мозг абсолютно ложные воспоминания гораздо легче, чем увязывать вымысел с элементами правды. Скорее всего у них на это просто не было времени, так что качественную промывку мозгов они сделали только жителям этого района, — сказала Джинджер.

— Это похоже на правду, — поддержал ее Эрни, и все с ним согласились.

— Интересно, имел ли место выброс токсинов на самом деле или же все это только легенда, выдуманная для того, чтобы как-то объяснить закрытие шоссе и все остальное, связанное с таинственным происшествием, случайными свидетелями которого мы стали? — спросила Фэй.

— Я подозреваю, что какое-то заражение местности все-таки было, — ответила Джинджер. — Недаром же Доминику так упорно снятся люди в защитных костюмах. Хотя не исключено, что они надели их только ради прессы или других случайных очевидцев, а потом сняли, поскольку в них не было необходимости.

Опасливо поглядывая на зашторенные окна, Эрни прочистил горло и произнес:

— Так что же это было за отравляющее вещество? Ведь вы врач и лучше остальных разбираетесь в подобных вещах. На что это больше похоже — на химическое или на биологическое отравление? Официально было объявлено, что потерпел аварию грузовик, доставляющий специальный материал для секретных опытов в научно-исследовательский центр в Шенкфилде.

Джинджер вопрос Эрни не застал врасплох: она сама уже задумывалась над этим. Биологическое или химическое заражение? Ответ, к которому она пришла, был не из утешительных.

— Вообще-то защитные костюмы для обеззараживания объектов, подвергшихся химическому загрязнению, не обязательно должны быть воздухонепроницаемыми. Достаточно, если они защищают работника с головы до ног от воздействия едких или токсичных веществ. Необходимы также маска или респиратор наподобие тех, которыми пользуются аквалангисты, чтобы не надышаться вредными газами или испарениями. Как правило, для таких защитных костюмов используются легкие плотные ткани, а на голову надевают обычные противогазы. Доминик же видел в своих снах-воспоминаниях тяжелые, громоздкие скафандры из толстого винила, с перчатками, вшитыми в рукава, и прочными шлемами с герметичными воротниками. Такой костюм, несомненно, предназначается для работы с микробами или вирусами.

Некоторое время все молчали, осмысливая услышанное.

Нед отхлебнул для храбрости пива и заявил: