Палач из Гайд-парка Перри Энн
– Это отразилось на звучании? – спросила она, будучи почти уверена, что нет.
Он отрицательно покачал головой.
К ним подошла Тора, которая выглядела замечательно красивой в туалете с каскадом кружев цвета слоновой кости на глубоком декольте и у локтей. Юбка была гладкая, чуть шелестящая. Туалет – в высшей степени модный и очень ей шел. Немного нахмурившись, она взглянула на Виктора.
– Не слишком ли ты огорчил миссис Рэдли своим рассказом об этом несчастном случае, дорогой? Лучше поскорее забыть об этом. Мы же не можем сделать так, чтобы этого не было, ты же знаешь.
Он устремил на нее немигающий взгляд.
– Конечно, я знаю это, мама. Но когда тебя поражает удар, ничего уже нельзя переделать. – Он повернулся к Эмили. – А вы как думаете, миссис Рэдли? Удар поражает и тело, и душу?
Тора хотела было что-то сказать, но передумала. Она поглядела на виолончель, потом на сына.
Виктор ожидал ответа.
– Нет, – поспешно вставила Эмили, – это, конечно, нельзя исправить.
– Но вы считаете, что надо притворяться, будто этого не было? – спросил Виктор, все еще глядя на Эмили. – Когда такие вопросы задают друзья, мы должны мужественно улыбнуться и сказать, что все в порядке – и даже убеждать себя, что все это ничего, и совсем не болит, или что скоро заживет, и что все произошло случайно и никто не желал ничего плохого. – Голос его звучал все резче, запальчивее, возбужденнее.
– Не уверена, что во всем с вами согласна, – ответила Эмили, колеблясь между стремлением быть откровенной и одновременно тактичной. – Конечно, чрезмерное внимание к этому вряд ли поможет, но думаю, что тот, кто повредил вашу виолончель, случайно или нет, теперь перед вами в большом долгу, и я не вижу причины, почему бы вам делать вид, что это не так.
Виктор, казалось, был удивлен. Тора от неловкости покраснела и бросила на Эмили укоряющий взгляд, словно не вполне ее поняла.
– Иногда такие вещи случаются из-за небрежности, – пояснила Эмили. – Но независимо от этого мы должны чувствовать свою ответственность в таких случаях. Вы не согласны? Мы не должны заставлять других терпеть подобные неприятности.
– Но это не всегда так легко… – начала было Тора и осеклась.
Виктор одарил Эмили обворожительной улыбкой.
– Спасибо, миссис Рэдли. Вы совершенно точно выразились. Отсутствие ответственности – вот что это такое. Каждый должен отвечать за свои поступки. Честность – вот ключ ко всему.
– А вы знаете, кто поцарапал виолончель? – спросила она.
– О да, я знаю.
Но прежде чем он успел сказать что-либо еще, их разговор прервала полная женщина с чрезвычайно черными волосами.
– Извините, миссис Рэдли, я просто хотела сказать, как высоко ценю вчерашнюю речь мистера Рэдли. Он так точно обрисовал нынешнюю ситуацию в Африке. Уже несколько лет не доводилось слышать никого, кто бы так ухватил самую суть. – Она проигнорировала Виктора, словно он был каким-нибудь слугой, и, очевидно, не приняла во внимание, что Тора тоже участвует в разговоре. – Нам нужно побольше таких людей в правительстве, я как раз сейчас сказала об этом мужу, – она легким взмахом руки указала на высокого, худого мужчину с довольно выдающимся носом, отчего он напоминал Эмили какую-то хищную птицу. На нем была военная форма. – Бригадир Гибсон-Джонс – слышали? – По-видимому, женщина полагала, что имя его у всех на слуху.
Эмили не помнила никакого бригадира, и с женой его была незнакома, и очень обрадовалась, что та назвала имя. Она уже собиралась сказать что-нибудь приятное и представить Виктора и Тору, но миссис Гибсон-Джонс, как будто внезапно вспомнив, что нарушила формальную вежливость, повернулась к Виктору.
– Вы будете играть для нас? Как это мило. Музыка всегда вносит оживление, не правда ли? – И, не дождавшись ответа, отошла, увидев еще кого-то, с кем надо было переговорить.
Эмили повернулась к Виктору.
– Извините, – сказала она едва слышно.
Юноша улыбнулся. Улыбка его была не просто мила – ослепительна, словно солнечный луч.
– Интересно, что, по ее мнению, я собираюсь играть – джигу?
– А вы можете вообразить ее танцующей джигу? – спросила Эмили.
Улыбка Виктора превратилась в ироническую усмешку. По-видимому, он хоть ненадолго, но забыл о виолончели и царапине.
Эмили извинилась перед обоими и отправилась дальше очаровывать гостей. Она переходила от группы к группе, обмениваясь приветствиями, спрашивала о здоровье, о придворных и общественных делах, одним словом – разговаривала на обычные, принятые в цивилизованном обществе темы. Она видела, что Джек тоже разговаривает с богатыми и знатными персонами, имеющими многообразные связи – и явные, и более потаенные. В какой-то момент Эмили снова удивилась про себя многочисленности членов «Узкого круга». Все они были знакомы и прекрасно знали, кто чувствует за собой вину и испытывает страх, у кого есть некие тайные темные обязательства, кто готов к предательству. А затем выкинула их всех из головы. Какой смысл в том, чтобы обо всем этом думать?
– Нам нужны перемены. – Это сказал худой человек, поправляя очки на носу. – Полиция не справляется со своими обязанностями. Святое небо, когда человек, занимающий такое видное положение, как Оукли Уинтроп, может быть зарублен до смерти в Гайд-парке, значит, нам грозит полнейшая анархия. Абсолютная.
– Этим делом занимается некомпетентный сыщик, – согласился его собеседник, самый толстый из всех присутствующих, продевая большие пальцы в петли жилета, отчего сюртук расстегнулся. – Я поставлю этот вопрос на обсуждение в парламенте. Что-то же должно быть сделано. Получается, что порядочный человек не может прогуляться после наступления темноты. Повсюду шепчутся и ропщут, говорят об анархистах, бомбах, ирландцах, каждый подозревает каждого. Все взбудоражены, общество в тревоге.
– Я лично подозреваю сумасшедших, – запальчиво сказал третий джентльмен. – Но каков же этот сумасшедший, который может совершать подобные злодеяния и оставаться непойманным? Вот что я хотел бы знать. И никто ни черта не предпринимает.
– Но вы слышали, что сказал Эттли по этому поводу? – спросил первый, переводя взгляд с одного собеседника на другого. – Знаете, он прав.
– Нам нужны некоторые перемены. А насчет лунатика согласиться не могу. Я скорее склонен думать, что это совершенно здоровый и очень злой человек. Запомните мои слова: между жертвами, кто бы что ни говорил, тоже существовали какие-то отношения.
– Неужели, Понсонби? – спросил изумленный толстяк. – А я думал, что второй был музыкант, и довольно хороший… А вы были знакомы с Уинтропом? Он же моряк, а?
– Но престранный тип, – гримасничая, ответил Понсонби. – Хотя из приличной семьи. Отец с ума сходит, бедняга. Очень близко принял к сердцу. И осуждать его за это не приходится.
– А вы с ним знакомы?
– С Мальборо Уинтропом?
– Нет, нет! Вы были знакомы с Оукли, сыном?
– Да, встречался с ним пару раз, не больше. Не очень-то он мне нравился. Довольно самонадеян был, знаете ли.
– Что, по-прежнему корчил из себя моряка и прочее? Все еще считал, что он на капитанском мостике?
Понсонби заколебался.
– Нет, не то. Просто хотел быть всегда в центре внимания, все время болтал, все время высказывался… Но я всего несколько раз его видел. Собственно, знаком-то я с его зятем. По фамилии Митчелл, насколько мне помнится. Интересный субъект. Непонятный. Был до самого недавнего времени в Африке, как я слышал.
– Непонятный? Что вы этим хотите сказать?
– Думает гораздо больше, чем говорит, если вы меня понимаете. Терпеть не мог свояка. Между прочим, дал мне хороший совет в связи с моими финансами. Свел с одним отличным человеком в Сити по фамилии Карвел. И помог мне купить очень выгодные акции. Удачная сделка.
– Это очень полезно. Вот это.
– Что именно?
– Очень полезно получить выгодный совет в том, что касается финансов.
– О да. А говоря о финансах, что вы думаете о…
Эмили двинулась дальше. Голова у нее кружилась от случайных обрывков разговоров и каких-то неясных мыслей; она думала, что обо всем этом надо рассказать Шарлотте.
Глава седьмая
– Ну, конечно же, я читаю газеты каждый день, – сказал мрачно Мика Драммонд.
Он стоял у окна библиотеки маленького дома, который купил примерно полгода назад, перед самой свадьбой, решив, что его квартира слишком мала для его новой семьи. Дом, в котором он жил с первой женой и где выросли дочери, он, овдовев, продал. К тому времени дочери вышли замуж, его преследовали воспоминания о прошлом, и он, что было ему несвойственно, чувствовал себя очень одиноким.
Теперь все было иначе. Он ушел со службы, чтобы жениться на Элинор Байэм, женщине, пережившей трагедию, породившую массу сплетен в обществе. Он любил ее достаточно глубоко и искренне, чтобы счесть свою отставку пустячной ценой за постоянное и приятное ее присутствие рядом с ним.
Нахмурившись, он смотрел на Питта; его длинное нервное лицо, серьезные глаза и аскетическая складка губ – все выражало озабоченность.
– Хотел бы я сказать по этому поводу что-либо обнадеживающее, но с каждым новым событием все больше теряюсь в догадках. – Он сунул руки поглубже в карманы. – Вы обнаружили какую-нибудь связь между убийствами Уинтропа, Арледжа и этого бедняги, кондуктора омнибуса?
– Нет. Но, возможно, Уинтроп и Арледж были знакомы, или, точнее сказать, зять капитана, Митчелл, знал обоих, – ответил Томас, удобно расположившийся в большом зеленом кресле. – Однако то, что касается кондуктора, для меня – сплошная загадка. Люди, подобные Уинтропу, омнибусами не пользуются. Арледж мог бы, но все это маловероятно.
Драммонд стоял спиной к горящему камину и с тревогой глядел на Питта.
– Почему? Что заставляет вас думать, что Арледж способен был воспользоваться омнибусом? Почему человек его положения мог сделать подобную вещь?
– Я уже сказал, это маловероятно, – ответил Питт. – Но он был… влюблен.
Драммонд слегка улыбнулся.
– Вы хотите сказать, что у него была любовница?
– Нет, – вздохнул Питт. – Не хочу. Просто сказал то, что сказал. Это была не такая связь, которую он позволил бы себе обнародовать. И поэтому мог воспользоваться омнибусом.
– Хотя вы в это и не верите, – закончил за него Драммонд. – Была ссора? – Он пытливо всматривался в Питта. – Но вас такой вывод не удовлетворяет?
Томас сидел, глубоко задумавшись. Легкого ответа тут не было.
– Да, это вполне возможно. Но дело в том, что я встретился с тем человеком, – тихо сказал он. – И тот был просто в отчаянии. О, я знаю, это не значит, что он его убил, хотя люди убивали и убивают тех, кого любят, а затем погибают от горя и угрызений совести. Но мне не верится, что он из их числа.
Драммонд закусил нижнюю губу.
– Я бы удивился, если бы и Фарнсуорт рассматривал события подобным образом.
– О нет, он на это не способен, – Питт отрывисто рассмеялся. – Но так как нет никаких оснований связывать Карвела со всем, что касается Уинтропа и Йитса, я отказываюсь смотреть на вещи глазами Фарнсуорта.
Драммонд опять пристально взглянул на него, и Питт ощутил какую-то все возрастающую неловкость.
– Пока я не установил никакой связи между ними тремя, – продолжал он. – Были только очень поверхностные деловые отношения. И я не верю, что все эти убийства как-то связаны с деньгами.
– И я тоже, – сказал Драммонд. – Во всем, что произошло, чувствуется веяние страсти, даже безумия; это следствие чего-то, что, благодарение богу, встречается гораздо реже, чем жадность. Но я не могу понять, что это такое. – Голос его звучал неуверенно. – Возможно, это некая странность… – Драммонд замолчал.
Питт не перебивал, уверенный, что его бывший начальник продолжит свою мысль. Он видел борьбу противоречивых чувств, отражавшуюся на лице Драммонда, как тот с трудом подбирает слова, чтобы выразить встревожившую его мысль.
– Может быть, это имеет отношение к «Узкому кругу»? – Драммонд опять пристально взглянул на Питта. – Конечно, кондуктор омнибуса вряд ли вхож в него, хотя ничего невозможного нет.
– Вы думаете, это связано с каким-то предательством в «Узком кругу», – удивился Питт, – и убийство было своего рода карой за что-то? Не слишком ли это…
– Странно? – докончил Драммонд. – Возможно. Но вы, наверное, не подозреваете, Питт, насколько они влиятельны и, разумеется, насколько жестоки.
– Своего рода казнь? – засомневался Томас, подумав при этом, что собственные трудности, пережитые Драммондом, несколько искажают его видение вещей. – Пожалуй, им более свойственно погубить репутацию человека, оклеветать его в обществе, перестать оказывать кредит, востребовать сразу все долги? Это же в высшей степени эффективный способ расправы. Люди стреляются из-за менее существенных причин.
– Да, мне это известно, – ответил мрачно Драммонд. – Некоторые так и поступают. Но Уинтроп служил на флоте. И они иначе не могли его достать.
Томас чувствовал, что у него на лице написано недоверие, и не мог его скрыть.
– Послушайте, Питт, – Драммонд весь напрягся, взгляд его был мрачен. – Я знаю об «Узком круге» гораздо больше вашего. Вам знакомы только его нижние слои, люди вроде меня, которые вращались в нем, не понимая истинную цену любезности членов «Круга» и их способности оказывать мелкие услуги. Это слой Зеленых Рыцарей.
Драммонд немного покраснел, но разговор был весьма серьезным, и он преодолел свое смущение.
– Я сам к ним принадлежал, чем-то был им обязан, но, в общем, неискушен. Ступенью выше стоят Пурпурные Рыцари. Это те, кто уже зарекомендовал себя должным образом; они повязаны кровью, и им нет пути назад. А сверху восседают Повелители Серебра. Они обладают властью наказывать и награждать. Но, Питт, над ними стоит Главный Порфироносец… – Драммонд опять вгляделся в лицо Томаса. – Ладно! – воскликнул Драммонд, и в его голосе неожиданно прозвучало раздражение, чего Питт прежде за ним не замечал. – Улыбайтесь, если хотите. Все это может показаться нелепостью – и, да, во всем этом есть некий абсурд. Но нет ничего смешного во власти, которой обладает этот человек. Это тайная власть, и для членов «Круга» – абсолютная. Если он приговорит человека к разорению или смерти, приговор будет приведен в исполнение. И поверьте, Питт, исполнители приговора пойдут на виселицу, но не выдадут Главного Порфироносца.
В этой приятной, с георгианской простотой обставленной комнате, с ее дружелюбной, искренней атмосферой, подобный разговор мог быть воспринят как некое фантастическое повествование, которое затеял хозяин для развлечения гостей. Но взглянув на Драммонда, на то, как напряглась вся его фигура, Питт испугался, даже похолодел от страха. Он больше не ощущал гостеприимной атмосферы этого дома.
Драммонд понял, что наконец сумел донести до Томаса подлинное значение своих слов.
– Возможно, – тихо продолжал он, – все, что произошло, не имеет никакого отношения к «Узкому кругу». Но помните, о чем я вам сейчас рассказал, Питт. Кто бы он ни был, однажды вы перешли ему дорогу – когда вывели на чистую воду лорда Байэма и лорда Энстиса. И он этого не забыл. Будьте осторожны и запасайтесь не только врагами, но и друзьями.
Питт даже думать не хотел о том, что Драммонд, возможно, советует ему отступить с занятых позиций. Не в его натуре отступать. Иногда Томас считал своего бывшего начальника воплощением служебной корпоративности и снобистского аристократического воспитания, высокомерным, не обладающим жизненным опытом и хваткой, которые даются только бедностью и отчаянием; иногда задавал себе вопрос, способен ли Драммонд от души смеяться или так же от души любить. Но никогда, даже на мгновение, он не подвергал сомнению его мужество и понятие о чести. Мика был тем самым типом англичанина – застенчивым, иногда замкнутым, чрезвычайно вежливым, легко смущающимся, элегантным, одаренным своеобразным сухим юмором, – который в самых невыносимых условиях никогда не станет жаловаться и умрет на своем посту, но никогда и на за что не дезертирует, даже если окажется последним человеком на земле.
– Благодарю за предупреждение, – серьезно ответил Питт, – я приму во внимание подобную возможность, даже если она, как мне кажется, в этом случае не имеет места.
Очень медленно Драммонда стало покидать напряжение. Он уже хотел заговорить о чем-нибудь другом, но тут в дверь постучали. Мужчины обернулись.
– Да, – сказал Драммонд.
Дверь отворилась, и вошла Элинор. Питт не видел ее со дня свадьбы, на которой присутствовали и они с Шарлоттой. Теперь она была совсем иная. Лицо ее сияло глубоким счастьем, словно она успокоилась и поверила в само его существование, словно ее оставило постоянное желание судорожно вцепиться в это счастье и не отпускать, чтобы оно вдруг не исчезло. На ней было платье мягкого голубоватого тона, который очень шел к ее темным с проседью волосам, смуглой коже и глазам. Во всем ее облике чувствовались покой и удовлетворение, и Питту это очень понравилось.
Он встал.
– Добрый день, миссис Драммонд. Простите, что задержал вашего мужа, но мне надо было получить его совет.
– Конечно, мистер Питт, – ответила она, входя в комнату и улыбнувшись сначала мужу, потом Томасу. – Мы так давно не виделись с вами. Очень жаль, что вас привело к нам это несчастное событие в Гайд-парке. Это так, правда?
– Да, боюсь, что так. – Питт почему-то чувствовал себя виноватым, что никак не мог приехать к ним с обычным визитом – ведь Драммонд стоял выше его на общественной лестнице и только до определенной степени мог называться другом.
– Но тогда, может быть, вы с миссис Питт приедете пообедать с нами, когда это дело закончится? – спросила Элинор. – Тогда мы сможем побеседовать на более приятные темы… – Она вдруг засияла лучезарной улыбкой. – Я была так рада узнать, что вы теперь суперинтендант и что к Мике теперь все эти кошмары не имеют никакого отношения. Это было бы просто ужасно. Меня огорчило известие о смерти Эйдана Арледжа. Он был обаятельным человеком. Что касается капитана Уинтропа – боюсь, я не очень горюю, хотя следовало бы.
– А вы были знакомы с ним?
– О, нет, – быстро ответила она. – Не то чтобы знакома. Но ведь мир очень тесен. Я знакома с лордом и леди Уинтроп, хотя, конечно, не могу сказать, что знаю их. – Элинор словно просила за это прощения. – Они не того сорта люди, с которыми легко завязывать и поддерживать какие-то отношения. Было лишь поверхностное общение, обмен любезностями при встречах в одном и том же собрании, и так год за годом. Они всегда ведут себя, как подобает, очень корректно. Они, конечно, люди своеобразные, если не… – Она замолчала. Оба знали, что она хотела сказать, но продолжать разговор не имело смысла.
– А что капитан? – спросил Томас.
– Я встречала его раз или два, – она слегка покачала головой. – Он так себя вел, что мне всегда казалось, будто он снисходит до меня, и я не понимала, почему он так держится. Возможно, потому, что на флоте нет женщин. У меня сложилось мнение, что Уинтроп вообще считал всех штатских как бы низшими существами. Но он был чрезвычайно вежлив. – Она поглядела на Питта. – Однако это была такая вежливость, что заставляет чувствовать тебя униженной, понимаете?
– А как вы думаете, он мог быть знаком с Арледжем?
– Нет, – ответила она сразу же. – Я думаю, не было двух других людей, которые так не понравились бы друг другу.
Драммонд взглянул на Питта. Взгляд его снова был мрачен.
Томас улыбнулся в ответ. Он понял, что тот его предупреждает. Но Питт и не собирался рассуждать в присутствии Элинор о любовной связи Арледжа, и меньше всего о его характере.
Элинор подошла к Драммонду, и он, немного с вызовом, обнял ее. Мика все еще не привык к тому, что может свободно обнимать ее в присутствии посторонних, и наслаждался этим ощущением.
– Хотел бы я быть вам полезным, Питт, – сказал он серьезно. – Но ведь это все мог совершить и сумасшедший, и чтобы найти его, вам, конечно, необходимо установить, что общего было между его жертвами. – Он пристально смотрел на Томаса, отголоски разговора о влиянии «Узкого круга», казалось, еще носились в воздухе. – Да, невероятно, чтобы они были между собой знакомы. Хотя, возможно, есть еще кто-то, кто знал их всех. Полагаю, вы продумали версию о шантаже? – Его рука еще крепче обняла Элинор.
– Я думал, что об этом, может быть, кое-что было известно Йитсу, – столь же осторожно ответил Питт. – Но каким образом?
– Пролегает ли маршрут этого омнибуса рядом с парком? – спросил Драммонд. – И ходит он, очевидно, допоздна, потому что иначе Йитс не сошел бы у Шепердс-буш в полночь.
– Да, но омнибус мимо парка не ходит, – ответил Томас. – Телман это проверил.
Драммонд состроил гримасу.
– А как вы ладите с Телманом?
Питт решил не поддаваться чужому мнению.
– Он работает быстро. Он прилежен. И тоже не хочет арестовывать Карвела.
Элинор переводила взгляд с одного на другого, но в разговор не вмешивалась.
Драммонд улыбнулся.
– Он и не станет. Больше всего для Телмана невыносимо арестовать кого-нибудь, а потом выпустить. И он раздобудет доказательства вины прежде, чем человек провинится. Он жестокий враг, Питт, но хороший друг.
– Да, я уверен в этом, – уклончиво ответил Томас.
– Он также прирожденный лидер, – продолжал Драммонд, пытливо вглядываясь в Питта. Вид у него был извиняющийся, и в то же время разговор его забавлял. – И если вы допустите такое, за ним пойдут другие.
– Да, знаю, – ответил Томас и подумал о Легранже.
Драммонд улыбнулся еще шире, но ничего не сказал.
– Можно вам предложить что-нибудь, мистер Питт? – спросила Элинор. – До ланча еще очень далеко, но, по крайней мере, бокал вина? Или, если хотите, лимонада?
– Лимонад, пожалуйста, – благодарно принял предложение Томас. Он уже решил, куда направится после, и цеплялся за любой предлог, чтобы отдалить этот визит. Немного подкрепить силы было более чем желательно. – С удовольствием выпью стаканчик лимонада.
Через полчаса Питт нанял экипаж, чтобы ехать через реку по Ламбет-бридж в южную часть города, мимо Ламбетского дворца, официальной резиденции архиепископа Кентерберийского, и вверх по Ламбет-роуд к огромному, мрачному зданию Бетлиэмского сумасшедшего дома, более известного как Бедлам [8]. Он бывал здесь раньше, и не один раз, и воспоминания вновь принесли с собой страх, смятение и щемящую боль.
Питт вышел из экипажа, заплатил кэбмену и подошел к главным воротам. Его встретили настороженно и пропустили, только когда он показал удостоверение. Ему пришлось прождать около четверти часа в тускло освещенном кабинете, где было полно книг в черных кожаных переплетах и пахло пылью и плесенью, прежде чем главный врач прислал за ним, и его провели в приемную.
Главным врачом оказался невысокий человек с круглыми глазами и бакенбардами, похожими на бараньи котлеты; на его макушке сохранились несколько прядей седеющих волос. Вид у него был положительно недовольный.
– Я уже говорил вашему подчиненному, суперинтендант Питт, что у нас никто не числится в бегах, – сказал он напыщенно и встал с обитого кожей стула. – Такого у нас не бывает. Здесь прекрасная система охраны, и даже если кто-то выйдет наружу, об этом сразу же станет известно. А если бы бежавший обладал опасными наклонностями, мы бы, разумеется, сразу сообщили властям. Не знаю, что еще я могу вам сказать по этому поводу. Все это напрасная трата времени. – Ноздри его затрепетали, и он положил правую руку на большую пачку бумаг на столе, еще, очевидно, не разобранных и ожидающих его внимания.
Питт вынужден был напомнить себе, где находится. Отвечать этому человеку столь же невежливо означало погубить дело в самом начале.
– Я нисколько не сомневаюсь в ваших словах, доктор Мелчетт; разумеется, все так, как вы говорите. Но мне нужен ваш совет.
– Неужели? – скептически ответил тот, но все же взмахом руки указал на второй стул. – Ваш инспектор оставил о себе другое впечатление. Он очень сильно напирал на то, что наши методы весьма не строги и что мы допустили побег какого-то очень опасного сумасшедшего либо сами выпустили такого больного, которого надо держать в смирительной рубашке.
– Да, он грубо разговаривает, – согласился Питт, впрочем, не сожалея об этом, как могло бы показаться, и опустился на предложенный ему стул. – Вопрос, который он задал, вполне естествен. Какой-то человек, достаточно ненормальный, чтобы отрубить головы у трех человек, вполне вероятно, мог быть пациентом этого заведения.
Мелчетт встал. Щеки его вспыхнули.
– Если он был настолько не в себе, чтобы обезглавить трех абсолютно незнакомых ему людей, мистер Питт, то наверняка не ускользнул бы отсюда, – гневно возразил он. – Уверяю вас, он от нас не убежал бы. Пойдемте со мной. – Врач обошел вокруг стола. – Я бы все показал вашему болвану, но сомневаюсь, что он правильно понял бы увиденное. Вот-вот, пойдемте-ка со мной, сами увидите. – Он пинком распахнул дверь и пошел неспешным шагом по коридору, не сомневаясь, что Питт следует за ним.
Все здесь внушало Томасу отвращение. Когда-то он от всей души надеялся, что больше никогда не попадет сюда. Питт шел за глубоко уязвленным Мелчеттом по длинным коридорам, в которых царила по большей части гробовая тишина, иногда нарушавшаяся воплями, стонами, рыданиями и безумным смехом. И снова наступало мертвое молчание.
Мелчетт ушел далеко вперед, и Питту пришлось поспешить, чтобы нагнать его. У него невольно возникло желание повернуться и уйти, но он не позволил себе этого; напротив, ускорил шаг, так как Мелчетт уже ожидал его, держа приоткрытой какую-то дверь.
Томас прошел мимо него в длинную комнату с высоким потолком. Вокруг стен шел узкий помост, поднимавшийся фута на три над полом, и создавалось впечатление, словно стена увешана фигурами людей. Большинство из них располагались на помосте или прямо на полу, некоторые сгрудились кучками и сидели в обнимку, некоторые ритмично раскачивались взад и вперед, стонали и что-то неразборчиво бормотали. Мелчетт повел Питта вдоль стены. Там был человек со взлохмаченными волосами, который яростно, до крови, расчесывал струп на ноге. На руках у него были такие же раны – одни уже затягивались, другие, наоборот, были совсем свежие. А на запястьях и предплечьях виднелись, по-видимому, следы укусов. Питт остановился рядом с ним, но тот даже ухом не повел, так был занят своей собственной плотью и кровью.
Второй пациент смотрел куда-то в пространство, с подбородка у него капала слюна. Третий протянул к ним руки, сжимая кулаки и потрясая ими в воздухе; горло у него напряглось, он силился что-то сказать, пытаясь вспомнить слова, но явно был не в состоянии этого сделать. Четвертый сидел, закованный в цепи. На запястья под железо были подложены кожаные прокладки. Он звенел цепями и делал резкие движения взад-вперед, словно пилил их. Этот тоже был совершенно поглощен своим бессмысленным и причиняющим боль занятием, так что не видел Питта и не слышал заговорившего Мелчетта.
– Хотите еще? – тихо спросил врач, и в голосе его слышались раздражение и обида. – У нас таких десятки, все примерно в том же прискорбном состоянии, до которых не доходят ни слова, ни действия, какие бы мы ни предпринимали. Неужели вы думаете, что кто-нибудь из них – ваш сумасшедший? Или вы полагаете, что мы случайно позволили кому-нибудь пойти прогуляться, а он раздобыл топор и начал обезглавливать людей в Гайд-парке?
Питт хотел было возразить, но Мелчетт продолжал со все усиливающимся гневом:
– Но где же пребывают убийцы, Питт? Обитают в Гайд-парке, что ли? Где они спят? Где едят? Значит, ваша полиция суетится, ищет свидетельства и улики и никак не может поймать вот такого бедолагу?
Отвечать было нечего. Смешно было думать о подобной возможности, глядя на этих неистовых, жалких, страдающих умственными расстройством людей. Если бы Телман мог увидеть их здесь, он бы скорее язык проглотил, чем высказал свои умозаключения Мелчетту или кому бы то ни было еще.
По-видимому, молчание Питта немного смягчило Мелчетта. Он откашлялся.
– Гм, если человек, которого вы разыскиваете, Питт, – сумасшедший, то его навязчивая идея еще не достигла той стадии, чтобы его поместить в такое заведение, как это. Большую часть времени он такой же, как все окружающие, – если вообще сумасшедший. – Он выпрямился. – Вы уверены, что для этого кровопролития нет какой-нибудь убедительной причины?
– Нет, не уверен, – ответил Томас. – Но между жертвами не прослеживается никакой связи; во всяком случае, мы до сих пор ее не обнаружили. – Он отвернулся от ближайшего к нему несчастного, который собирался вцепиться в суперинтенданта, для чего тянулся изо всех сил, насколько ему позволяла смирительная рубашка.
Мелчетт убедился, что достиг своей цели. Он пошел к выходу из большой комнаты в коридор, а оттуда – в свой кабинет.
– Если бы он был сумасшедший, – продолжал Питт, – то какого типа эта одержимость, мистер Мелчетт, как ее можно определить? И что у такого человека должно быть в прошлом, чтобы заставить его действовать с такой ни с чем не сообразной жестокостью?
– Но о ней нельзя сказать, что она ни с чем не сообразна. Во всяком случае, он так не думает. Тут должна быть, глядя с его позиции, какая-то внутренняя связь: время убийства, место, внешность жертвы, какое-нибудь ее высказывание или поступок, который вызвал у сумасшедшего ярость, или страх, или какую-нибудь другую эмоцию, понуждающую к поступку. Это может быть религиозный фанатизм. Многие сумасшедшие сохраняют глубокое понимание природы греха. – Врач пожал плечами. – У меня к вам коварный вопрос: может быть, ваш убийца совершает подобные злодейства, полагая, что карает грех? Например, выбирая в жертвы только падших женщин? Существует довольно распространенное заблуждение, что сексуальное общение с женщиной – это зло, происки дьявола, пагуба для души. – Он фыркнул. – Больная фантазия, конечно, и возникает она, поднимаясь откуда-то из тайных глубин мозга, существование которых мы только сейчас едва начинаем понимать. За границей сейчас публикуется много интересных исследований на эту тему. Да нет, откуда вам знать… – Он покачал головой и немного ускорил шаг.
Питт не пытался выспрашивать его дальше, пока они не вошли в кабинет, закрыли дверь и оказались в окружении только книг, бумаг и прочих административных предметов обихода. Все здесь выглядело обезличенно, словно отсюда выветрился дух смятения и отчаяния, свидетелем которых Томас только сейчас был и которые еще болезненно отзывались в его душе, отчего во рту стоял непроходящий тошнотворный привкус.
– Но каков же этот человек, если навязчивая идея, его обуревавшая, именно такова, как вы описали, доктор Мелчетт? Какой у него может быть характер? Какая семья? И какое прошлое, если оно может заставить его совершать подобные поступки? Какое событие может заставить его поступать таким образом, но именно сейчас, а не прежде и не когда-нибудь в будущем?
– Бог его знает. Поводом может быть действительная трагедия – например, смерть в семье, – а может быть и какое-либо банальное происшествие – например, оскорбление. Его агрессия может питаться каким-нибудь воспоминанием. Кто-то что-то сказал или сделал, что вдруг очень болезненно напомнило о пережитом когда-то потрясении, и он, таким образом, на время отключился от действительности. – Мелчетт махнул рукой, как бы прекращая дальнейшие расспросы. – Извините, но что пользы в моих размышлениях… Думаю, вам надо искать причину в религиозном или моральном негодовании. Когда я спросил, нет ли среди ваших жертв падших женщин, вы не ответили. Это из скромности?
– Возможно, – согласился Питт. – Но я не мог бы ответить совершенно утвердительно. Дело в том, что по крайней мере один из погибших был в длительной любовной связи. С мужчиной.
– Вы имеете в виду любовницу, – уточнил Мелчетт. – Но это не помешало ему…
– Нет, я имел в виду то, что сказал, – поправил Питт.
– О! О, я понимаю… Тогда подобные женщины тут ни при чем. А как насчет других? Такая же наклонность?
– Причин предполагать то же самое нет. Но я считаю, что подобные вещи могут спровоцировать некую яростную реакцию. – Питт сомневался в собственных умозаключениях, и это явно отразилось на лице.
– Да, тут всякое может быть, – отметил Мелчетт с небольшим резким смешком. – Все, что говорят и делают другие – любая шутка, или жест, или одежда, – все может спровоцировать на убийство. Я бы серьезно рассмотрел такую ситуацию: тот, кого вы ищете, вполне здоров, не менее большинства из нас, и действия его имеют разумно обоснованную причину. Сожалею, что больше ничем не могу вам помочь, – и он протянул руку.
Его выставляли, и Питту не оставалось ничего более, как смириться. Было бессмысленно давить на Мелчетта в надежде вытянуть из него нужную информацию – ее у врача попросту не было.
– Благодарю вас, – сказал Томас и отступил на шаг. – Благодарю, что уделили мне время.
Мелчетт улыбнулся, не разжимая губ. Он по достоинству оценил вежливость посетителя и проводил его до дверей.
Питт едва успел вернуться на Боу-стрит, как в участок ворвался Фарнсуорт. Он взглянул на дежурного сержанта, который вскочил, чтобы отдать честь, затем на Питта, потом на Телмана и Легранжа, которые стояли у Питта за спиной.
– Нашли что-нибудь? – нетерпеливо спросил он, переводя взгляд с одного лица на другие.
Легранж, переминаясь с ноги на ногу, смотрел в сторону. В его обязанности не входило отвечать на подобные вопросы.
Дежурный, покрасев, выпалил:
– Суперинтендант только что вернулся из Бедлама.
Фарнсуорт потемнел лицом.
– Господи боже, с какой целью? – Он раздраженно повернулся к Питту. – Вы думаете, если бы сумасшедшие были крепко заперты в сумасшедшем доме, у нас не было бы всей этой заварушки? – Повернулся к Телману. – Разве вы уже не ездили туда, чтобы убедиться, что никто оттуда не сбежал?
– Это первое, что я сделал, сэр.
– Питт? – Голос Фарнсуорта выдавал все возрастающий гнев, но была в нем и тревога.
– Я хотел узнать, не может ли доктор Мелчетт дать мне психологический портрет человека, которого мы ищем, – ответил Питт и закусил нижнюю губу, чтобы тоже не утратить самообладания.
– Но ведь это все чертовски просто, – сварливо ответил Фарнсуорт и направился через холл к лестнице, ведущей в кабинет Питта. – Это человек по имени Джером Карвел! У человека был повод для убийства, он не может толком объяснить, где был во время убийства, и рано или поздно мы найдем оружие. Что вам еще требуется?
– Повод, по которому он мог убить Уинтропа и кондуктора, – процедил Питт. – Нет оснований даже предполагать, что он когда-нибудь был с ними знаком, тем более – говорить, что у него была хоть какая-то причина ненавидеть или бояться их.
– Но если он убил Арледжа, то, конечно, и остальных двух тоже, – яростно уставился на него Фарнсуорт. – И нам незачем это доказывать. Может быть, он непристойно заигрывал с Уинтропом, но получил от ворот поворот. Уинтроп мог даже угрожать ему публичной оглаской. Этого было бы достаточно, чтобы лишить парня способности соображать. – По мере того, как он говорил, голос его звучал все убежденнее. – Он должен был убить его, чтобы заставить замолчать. Содомия – это, старина, не только преступление, это моральная пагуба для всего общества. – Он фыркнул и посмотрел на Телмана.
На длинном лице инспектора показалась сардоническая улыбка. Он взглянул на Питта, и впервые, насколько тот помнил, в его улыбке не было враждебности – напротив, в ней промелькнуло нечто заговорщическое.
– Что, нет? – требовательно переспросил Фарнсуорт.
– Я так не думаю, сэр, – ответил Телман, вытягиваясь по стойке «смирно».
– Вот как! – И Фарнсуорт снова обернулся к Питту. – И почему же? Полагаю, у вас есть к этому основания. Или появилось какое-то доказательство, о котором вы еще никому не рассказывали?
Питт с трудом подавил улыбку, хотя во всей этой ситуации не было ничего даже отдаленно забавного. Просто в трагедию на его глазах вносился элемент фарса.
– Место, – ответил он просто.
– Что?
– Если Уинтроп был не склонен к заигрыванию, тогда почему он в полночь отправился на развлекательную лодочную прогулку по Серпентайну? И зачем Карвел принес топор, если у него не было шанса получить от ворот поворот?
Лицо Фарнсуорта вспыхнуло.
– Да ради бога, зачем вообще хоть кому было являться на реку с топором? – яростно возразил он. – Этого вы никому не сможете объяснить. Да и на многие другие вопросы вы не ответили, не так ли? Я полагаю, вы читаете газеты? Вы читали, что этот проклятый Эттли говорил, в частности, о вас? И обо всех нас также?
Он все больше повышал голос, теперь в нем зазвучала уже настоящая паника.
– Мне это не нравится, Питт! Мне все это глубоко не нравится, и не мне одному. Теперь в Лондоне не осталось ни одного полицейского, которого бы не очернили вместе с вами и не осудили за некомпетентность. Что случилось с вами, Питт? Вы же были таким хорошим полицейским…
Фарнсуорт, видимо, отказался от намерения подняться наверх и излить свои соображения приватно, в кабинете суперинтенданта. А тот остро чувствовал присутствие Легранжа и дежурного сержанта, на глазах у которых его унижали. Да еще в дверях появился Бейли. Хорошо бы отплатить за унижение, и тоже публично.
– Ведь достаточно же улик. Ради бога, пускайте их в ход! Прежде чем этот кровавый маньяк опять кого-нибудь убьет. – Фарнсуорт снова в ярости уставился на Питта. – Я возложу всю ответственность на вас, если вы его не арестуете и у нас на руках будет еще одно убийство.
На мгновение повисла колючая тишина. Помощник комиссара держался вызывающе, не помышляя взять свои слова обратно. У Легранжа был совсем несчастный вид, но на этот раз нерешительности в нем не чувствовалось. Обвинение было несправедливо, и он встал на сторону Питта.
– Мы не можем его арестовать, сэр, – отчетливо выговаривая слова, произнес Телман. – Он обвинит нас в том, что мы предъявляем ложные улики, потому что доказательств-то нет. Мы сразу же должны будем выпустить его, и вся ситуация будет выглядеть еще глупее.
– Вряд ли это возможно, – мрачно отозвался Фарнсуорт. – А что насчет кондуктора? Что вы о нем знаете? Может, за ним уже числятся преступления? Может, он был кому-нибудь должен? Играл? Пил? Прелюбодействовал? Водился с дурной компанией?
– Ни в чем плохом он замечен не был, – ответил Телман. – По показаниям соседей, совершенно обыкновенный, почтенный человек, весьма гордившийся своим положением, хотя он был простым кондуктором омнибуса.
– Чем же особенно может гордиться кондуктор?
– Некоторой властью, полагаю. Он говорил людям, могут ли они подняться, или заявлял, что мест нет, когда можно было сесть, и им приходилось всю дорогу стоять…
Фарнсуорт закатил глаза и изобразил на лице презрение.
– Вот уж поистине власть… А какие-нибудь скрытые пороки?
– Если и были, то они так и остались скрытыми.
– Ну что ж, это уже кое-что! А что говорит начальник окружной полиции?
– Ничего не знает. Йитс регулярно посещал церковь, где присматривал за порядком, или что-то вроде этого. – Телман состроил мрачную физиономию, в глазах мелькнула желчная усмешка. – Очевидно, ему нравилось указывать людям их место, – подвел он итог. – И он чувствовал необходимость заниматься этим и по воскресеньям.
Фарнсуорт внимательно поглядел на него.
– Но вряд ли человеку станут отрезать голову только за то, что он разыгрывает из себя маленького начальника. – Он опять направился к выходу. – Нет, что-то с этим Эттли надо делать. – Взглянул на Томаса и сказал уже потише: – Вам надо было меня послушать, Питт. Я вам сделал хорошее предложение, и если бы вы последовали моему совету, то не оказались бы сейчас в таком отвратительном положении.
Телман поглядел на Фарнсуорта, потом на Питта и опять на Фарнсуорта. Он уловил лишь часть разговора и сейчас, по-видимому, не все понимал.
Бейли это все забавляло, насколько позволяло его положение. Только представить себе: Уинтроп и Карвел сидят в лодке, на веслах, а между ними лежит топор… Ему не нравился Фарнсуорт, никогда не нравился.
Легранж ожидал, от кого последуют какие-нибудь приказания, и нерешительно переминался с ноги на ногу.