Высший пилотаж киллера Басов Николай
Я чуть-чуть изменил позу, он тут же выставил вперед мой же «ствол». Судя по всему, обращаться с этим оружием он умел. Да, не тот стал Комарик, каким был когда-то. Больше я не шевелился, я вдруг понял, что стоит мне слишком бурно вздохнуть, и он нажмет на собачку.
– Ты остался один, твоих орлов я сделал. И это доказывает, что я лучше. Тебе нужен исполнитель, я предлагаю помаракать вдвоем. Твоя Прилипала, мои кулаки – нам нет преград, как поется в песне.
– Я тебе не верю. А что касается исполнителей, то мне стоит только свистнуть, их соберется – на изрядную кодлу потянет.
– Я лучше, чем все, кто соберется. И ты это знаешь. А что касается недоверия – испытай меня.
Он отвел в сторону «узи». Нехотя, словно жалел, что не может его проверить сейчас и на полную обойму.
– Я не знаю, когда ты продашь, может, даже до проверки?
– Ну а если так, будь я мент, разве пошел бы я один, без прикрытия, или хотя бы без микрофона?
– Да, микрофона на тебе нет, я сразу проверил. Будь на тебе микрофон, я бы тебя уже давно зарезал как цыпленка.
– Так как насчет сотрудничества?
Вдруг он соскочил с верстака и сделал ко мне шага три. Еще таких же три шага, и я попробовал бы атаковать его даже лежа, даже скованный, даже с моим «узи» у него в руках. Но он остановился.
Лампочка сейчас отбрасывала на него такую тень, что он стал зловещим, как какой-нибудь оживший бес.
– Ты давил и орал на меня с самого начала. Ты даже мне рубашку разорвал! Ты чувствовал что-то, только не знал, что именно. А чувствовал ты во мне тюремную вонь, вот что!
Не исключено, он был прав на сто процентов. Но я не подал и вида.
– У меня такая привычка. Спроси Духовного, как я на него давил?
– Хорошо, а как про него узнал? – он мотнул в сторону Березанского.
– Вычислил. Только он мог поставить микрофончик в кабинет Аркадии. – Так, теперь пришла пора сыграть дурочку. – А вот как ты узнал, что я веду свою игру помимо Аркадии?
Он задумался на мгновение, но вида не подал, что понял меня. Я и сам себя не понял, и другого не понял бы, если бы он задал подобный вопрос, но такой уж у нас получался разговор.
– Ты почему решил, что он ко мне едет?
– Знал бы, что к тебе, разве сунулся бы сюда как последний фраер?
Он купился на это. По крайней мере о чем-то таком подумал. А может, вспомнил о своем наружнике, которому я прострелил колеса. Я почти не сомневался, что это его «шестерка», и ничья больше. Потом он буркнул:
– Все равно не верю.
Разговор, каким бы он ни казался глупым нормальному человеку, был по существу. С его воровской точки зрения, если я был мент, меня следовало мочить и не разговаривать даже. Но если я был настоящий блатарь и он меня замочил бы без веских причин, ему могли это припомнить. Может быть, и не припомнили бы, времена пошли странные не только на воле, но и в зонах, но он был вором старой выучки и с такими вещами привык считаться.
Ему нужно было увериться, что я – мент. Мне следовало маскироваться под Терминатора еще тщательней, чем обычно. И именно под крутого блатняка, потому что даже за битого фраера он ответственности не нес и мог замочить меня без причины. Именно таков был в некоторых аспектах их воровской закон.
Последняя его фразочка давала мне шанс. Я спросил довольно резко:
– Кстати, за что все-таки Веточку замочил?
Он вскинулся:
– Проверяешь? А ведь «пушки» у меня, а не наоборот.
Я скрипнул зубами, выражая сдержанное негодование.
– Придумываю аргумент покрасивее, чтобы открутиться от Аркадии.
– А от нее зачем откручиваться?
– Она все-таки мне должна заплатить.
– Ты рассчитываешь получить эти деньги?
– Ты не первый день живешь. Если что-то между нами будет, тебе придется очень долго объясняться, и не в ментуре, как ты понимаешь, а там, где спрашивают по-другому.
– Ты меня на понт не бери. Кто за тебя спросит?
Это «за тебя» было таким тюремным, что я мог представить, как он кичманом зовет крытку, то есть тюрягу по-вольному. Наверное, это осталось еще от дореволюционных одесских урканов, придумавших половину до сих пор действующего жаргона.
– Нет, – я деланно вздохнул, – не хочешь ты по-хорошему разговаривать.
Он подумал. Прищурил левый глаз. Потом осторожно, одной рукой достал сигареты. «Молодец все-таки, – подумал я про него. – Знал, что дым или огонек выдаст его, и не курил, когда меня ждал. А ведь хотел, наверное».
Он засмолил цигарку, пустил струю дыма под лампу, проговорил лениво:
– Она много узнала про одну операцию, которую я тогда готовил.
– А на Аркадию зачем наезд устроил? Вполне можно было ее за нос поводить и отпустить с миром.
– Ты ее тогда не видел. Она вполне могла дознаться до чего-нибудь и подловить. Денег у нее настоящих не было, а так бы она полгорода на ноги поставила… Что она и сделала на этот раз.
– Плохо сработали, это я как спец тебе свидетельствую.
– Да, Берендей от меня по голове получил за то, что она выжила. Но тогда мне казалось, это уже не важно. А когда она снова поднялась, я ее упустил… Эх, переиграть бы, не сидел бы я тут, да и ты не лежал бы.
– А Запашная? Она-то, овца, в чем виновата?
– Ее затемнили, потому что она письмо написала Брееру. Барчук, хоть лопух, но все-таки догадался посмотреть, что она писала на следующем листе в стопочке бумаги, и там что-то такое отпечаталось… Он позвонил мне, я определенно не понял, но разрешил ему обезопаситься. – Он вернулся к верстаку, но не сел на него, а просто оперся задом. – Я думаю, она вспомнила, каким я появился в Прилипале. Бинты после пластического мордокроя мне уже сняли, конечно, но осталась такая бледность… Знаешь, я ведь крытник.
Крытниками называли тех, кто отсиживал не в зоне, а в тюрьмах. Это означало, конечно, воровскую элиту. Как я это пропустил в его деле? Это кое-что объяснило бы. Хотя теперь такие просчеты не имели значения.
Я кивнул.
– Да, досталось тебе.
– Я вообще-то давно хотел ее выгнать, потому что не верил, что она совсем ничего не заметила тогда, когда мы только начинали. Но Барчук, скотина, романы с ней крутил время от времени. А потом вдруг запаниковал и… В общем, сделал для фраера он все культурно. Если бы не ты…
– А Сэма тоже грохнешь?
– Сэма тоже хотел выгнать. Но за его зарплату я такого фотографа не сыщу. Они теперь все начинают работать при цене от тысячи зелеными и выше. Да еще гонорары на других сшибают. А этот – скромняга. Не хотел его терять, может, и не захочу впредь. Посмотрим, как пойдет.
Он определенно разговорился. Я не знал, как все пойдет, говоря его словами, но обстановка менялась. И мне стало даже немного жалко, что я не смогу выяснить все, что следует выяснить.
– А до этого убирали всех твои орлы?
Он чуть шмыгнул носом.
– Эх, ты даже не знаешь, кого ты затемнил. Череп с Берендеем на меня лет десять пахали. Верные были, как…
Но особых переживаний в его голосе я не заметил. И мстительных ноток тоже. Может, вправду ситуация менялась в мою пользу и я еще мог рискнуть что-то выяснить?
Хотя нет, пожалуй. Учебники говорят, что такие вот тюремные волки откровенничают, когда уже все решено. И не в пользу подозреваемых, как правило. Поэтому я оперся о плечи и как мог вытянул вниз руки. Одну ногу тоже подтянул под себя. Он этого не заметил, все-таки говорение – сильный отвлекающий фактор. А у него по его меркам просто словесный понос случился.
Ну и, конечно, я изо всех сил прислушивался к тому, что творилось на железной дороге. Там кипела жизнь. Где-то гремели вагоны, где-то лязгали сцепки, но электрички все не было. А я был уже почти готов.
Впрочем, меня не оставляло соображение, что Комарик-Запорожный-Боженогин готов чуть-чуть лучше и настроен решительнее, чем я. Но этого я изменить уже не мог. Оставалось надеяться только на удачу и на электричку.
Глава 67
– Я вот что хочу спросить, что за предложение провести все деньги помимо Прилипалы? Ты соображаешь, что это для меня значит? Я ведь не один, у меня обязанности перед клиентами?
Так вот почему он не захотел выйти из этого дела. А ведь хотел, очень хотел. Иначе так бы меня не боялся.
Я разулыбался изо всех сил, словно нашел сто долларов в проруби.
– Вот и вторая причина, почему тебе не следует убивать меня. Уберешь, ничего не узнаешь о конкурентах и как сделать, чтобы деньги наверняка пошли через тебя. – Я сделал вид, что задумываюсь и ежусь, хотя руки оказались практически на месте, осталось сантиметра три. – Вернее, по необходимому тебе адресу.
Но он встревожился. Мой «узи» смотрит мне прямо в лоб.
– Ну-ка, лицом к стене, руки назад! Покажи наручники?
Я делаю вид, что мне это даже странно слышать, переваливаюсь на бок и выставляю руки.
Он приставляет, почти втыкает мне за ухо ствол моей боевой машинки и наступает ногой на бедро, чтобы почувствовать чуть раньше, чем увидеть, что я рыпаюсь. Толковый малый, ему бы вертухаем работать. Вернее, за свои годы отсидки он столько перевидал, что любому вертухаю мог уроки давать.
Позвенел моими совершенно целыми наручниками, отошел. Я снова перевалился на спину, руки уже на месте. Свою странную позу объяснил так:
– Холодно же. – Подумал и добавил: – И больно.
Он ухмыльнулся, его зубы блеснули. Если жив останусь, решил я, обязательно потом узнаю, почему они так блестят.
– Будет еще больнее, но попозже.
Он определенно успокоился, это следовало использовать. Это необходимо было использовать, осталось уже не так много времени. Где же электричка, где эта чертова электричка?!
Он стоит сразу за лампочкой, она отбрасывает на его лицо, на его фигуру очень странные, рельефные тени. Так бывает только во сне или в компьютерных играх, где нужно носиться по странным комнатам и без перерыва убивать странных чудовищ. Вот только он был не компьютерный, а самый настоящий. И палец его трепетал на курке совершенно реально, и предохранитель уже был по-настоящему снят.
– Тебе не вырваться, Терминатор. Не на этот раз. А это значит – другого раза не будет.
– Слушай, – я даже время не тянул уже, просто балаболил. Наверное, боялся, хотя по моему виду это могли бы заметить, наверно, только пара-тройка людей, которые меня очень хорошо знали. – Я давно хотел тебя спросить. Это ты на самом деле в Стетсоновском университете стажировался или просто мозги купил, и они за тебя все задания сделали, чтобы ты диплом получил?
Он медленно, как бы через силу улыбнулся. Впрочем, радости в его улыбке было мало. Он как-то деревенел, становился не совсем уже и нормальным, он приближался к убийству, распалял себя. Только другим нужно орать и брызгать слюной, а этот деревенел. Очень мне это не понравилось.
– Сам, как ни странно. И даже получил от этого удовольствие. Но консультанты, конечно, у меня были. Нужно же подумать о том, что я буду делать там, когда кончу свои дела здесь.
– Ты собираешься в Штаты? То-то они тебя ждут! Думаю, у них и своего дерьма хватает.
Я заговорил так, потому что совершенно отчетливо расслышал где-то недалеко уже электричку. И теперь мне нужно было немного завести его, я свято верил, что гнев и злоба загружают восприятие паразитными нагрузками, и другого отвлекающего фактора просто не мог придумать. Но на него мои слова не произвели ровным счетом никакого впечатления. Он лишь обронил:
– Я так тебе и не поверил.
– Я знаю. Когда я увидел твоих ребят у Сэма без масок, я сразу решил, что твои бестолочи готовы стрелять. Иначе поговорил бы с ними, может, и договорился бы до чего-нибудь.
– Господи, – он сделал издевательски умоляющий жест, – зачем нам в этой стране маски? Достаточно только попросить свидетеля не говорить, и он будет молчать как рыба. Если он глупый свидетель, нужно очень попросить, но это всегда срабатывает, уверяю тебя. – Он хмыкнул, и это показало, что деревянности в нем стало еще больше. – А ребята просто играли в казаков-разбойников. Я им разрешил, думал, вреда от этого не будет. Тебя только не учел и ментов, которые там случились. Ты как ушел от них-то?
Я молчал, даже не очень соображая, что следует говорить. Теперь понятно, почему он мне все-таки не поверил. Ну, ладно, эту отмазку я и в самом деле не подготовил, нечего было и рыпаться.
Он снова провел рукой по моему автомату, приучая руки к близкой стрельбе.
– А что касается разговоров, то ты, как всегда, врешь. Ребята собирались поговорить с Сэмом, вот только…
Задумался на мгновение, наверное, представляя себе ситуацию с Черепом и Берендеем. Электричка стала ближе. Я сказал:
– Сэма они взять не смогли. Он только кажется простецом, а на самом деле покрепче иных крутых. И микрофон в своем телефоне он открыл задолго до того, как твои ребята это прочухали.
– Ты знаешь о микрофоне? Это интересно. Значит, ты и это подстроил? Тогда займемся тобой позже. А сейчас…
Он повернулся к Березанскому, подошел ближе. Кажется, он тоже слышал электричку. Одним резким жестом, чтобы было больнее, сорвал пластырь. На губах адвоката выступили капельки крови.
– Стони, потом тебе эта боль покажется лаской неземной. – Он несильно хлопнул адвоката по щеке, чтобы просто показать ему свою власть. – Ну а что ты можешь сказать о новом клиенте для моих денег? Кому ты собирался их передоверить?
– Он, – Березанский кивнул в мою сторону, – лжет. Все оставалось по-старому.
– Я не думаю, что он просто так лжет. Ему ведь передали сегодня какие-то деньги, мой человек это видел. Кстати, где он? – Он повернулся ко мне.
– Я прострелил ему колеса, чтобы он не следил за мной. Он жив, я дал ему удрать.
– Вернее, ты не погнался за ним, потому что у тебя был более крупный живец, – он кивнул на адвоката.
Я ничего не ответил. А он подождал, что скажет Березанский. Тот со страхом и недоверием смотрел на раздувшегося от большой куртки Комарика, облизнул губы и сказал:
– У этого Терминатора все глупо и неубедительно. Поверь, мне, Костя.
– Я тоже думал, что у него все глупо, пока он не пошел в одиночку на сатанистов. И взял их. Это тоже было глупо, но уже по-другому. – Он снова посмотрел на меня, электричка подкатила совсем близко. – Кстати, ты здорово их уделал. Они давно всех раздражали и знали что-то про меня. А теперь их не будет очень долго. Жалко только, ты не поверил, что Веточку не они грохнули. Ну да это поправимо, граждане судьи и следователи могут захотеть, чтобы кто-то из них сознался.
Я кивнул. Да, выбрать щенка помягче, надавить, заставить взять на себя – чего проще для наших следователей? Он вдруг пристально посмотрел, как я лежу. Что и говорить, поза была странная, но я надеялся, если свет так резко менял его лицо, значит, он частично маскирует и мою позу. Чтобы у него не было сомнений, я произношу, едва шевеля губами:
– Окоченел совсем, можно я сяду?
– И не думай, – говорит он и поворачивается к Березанскому. – Так все-таки ты должен сказать, где…
Все, электричка загрохотала сразу за стеной. Я ждал ее почти полчаса, рискуя налететь каждый миг на пулю. Да и не будет более выгодного момента, потому что грохот стоял оглушительный, а он был уже заведен и смотрел в другую сторону…
Я задрал штанину, вытащил обеими руками свою «астру», которую Комарик сдуру не заметил, потому что не знал, вероятно, что такие штуки существуют, или забыл об этом, вытащив только «узи», «ягуар» и все, что было в карманах.
Снял предохранитель, электричка заглушила это лязганье, и встречной пули от него все не было… Передернул затвор, оперся на плечи, встав почти в борцовский мостик, и посмотрел в его сторону.
Все-таки чутье у Комарика было отменное, он почувствовал – что-то происходит, но не понимал что и почему-то дернулся в сторону двери. Это меня, вероятно, и спасло.
Ноги мои были очень близко от ствола, я не мог вытянуть в этой куртке руки так далеко вбок, как мне бы хотелось, но пусть уж лучше я обожгу ногу, чем потеряю еще хоть мгновение. Я начал стрелять. Первая же пуля, хотя я и бил в голову Комарику, попала ему лишь в плечо. А там был жилет…
Он качнулся и стал стрелять. Это была чисто рефлекторная реакция. Пули из моего автоматика, вылетающие из ствола с невероятной частотой, прошили ноги Березанского… Потом очередь стала подниматься.
Я выстрелил еще раз, потом еще. С третьего раза я все-таки попал, я отчетливо видел, как сбоку от шеи Комарика разлетелись клочки мяса и капли крови. Он стал поворачиваться, все время поднимая руку с автоматом.
Очередь уже прошила пах адвоката и стала чертить кровавую дорожку к его левому плечу. Он дергался, как в падучей, но это были уже чисто мышечные судороги, он был мертв, никто с такими ранами не мог бы прожить и доли секунды…
Всюду стало очень много крови, я почему-то подумал, что теперь и сам перепачкаюсь в крови, как мясник при разделке свежих туш…
Комарик догадался повернуться ко мне. Автомат в его руке, зажатый словно неодушевленным манипулятором робота, пошел в мою сторону, пули стали впиваться в стенку надо мной.
Четвертый выстрел попал ему в плечо. Это был не тот выстрел, которым следовало гордиться, но он толкнул его назад, и «узи» чуть дрогнул. Может, пуля там даже встретила пластину бронежилета и не ранила его, но она сделал главное, она остановила приближение смертоносной струи свинца к моему животу, ногам, к моей выставленной для прицеливания голове.
Пятый и последний выстрел я сделал, коротко вздохнув и прицеливаясь чуть тщательнее, чем прежде. Почему-то я знал, что он будет живуч. Если я сейчас не укокошу его по-настоящему, он сумеет меня достать, пока я буду отползать…
Пуля воткнулась в стену рядом с его ухом, я увидел крохотные искорки и крошки, выбитые из бетонной стены гаража. Я решил, что промахнулся, но тут же увидел, что голова Комарика заливается кровью, а это значило, что я попал, хотя и не наверняка.
Он умирал, тут двух мнений быть не могло, но еще был жив. И что-то видел. Теперь мои пули не били его, он собрался с духом, прицелился и выставил автомат вперед. Он выстрелил очень точно, гораздо точнее, чем я. Остаток всего рожка вошел именно в то место, где я лежал…
Вот только я уже успел перекатиться вбок. И вся выдержка Комарика, вся его жажда убийства прошла мимо.
Он зашатался, упал и умер у ног Березанского. А я только подивился, что еще жив и даже не прострелил себе ногу. Да, пожалуй, я в самом деле еще и не начинал жить, если мне так везет.
Я подождал, пока электричка пройдет мимо, теперь она была мне не нужна, поднялся на ноги, прихрамывая, дотащился до верстака, отыскал ключ от наручников, дрожащими от напряжения и пережитого страха пальцами расковался и стал медленно готовиться к отъезду из этого места.
Глава 68
Я укладывал свои вещички и попутно рассказывал, громко охая, когда неловко припадал на больную ногу. Вот всегда так, только дело кончается, как болячки, неудобства и прочее, чего раньше и не замечал, наваливается так, что начинаешь казаться хлюпиком. Наш псих говорит, этому есть какое-то научное объяснение, но я все равно не любил, когда так происходило.
– Ну, вот, – закончил я, после очередного приступа оханий, – а потом я вызвал Шефа, но он велел мне убираться, и я даже не знаю, кто и с чем там работал.
Конечно, это было еще не все, но то, что я опустил, я бы рассказывать Аркадии не стал. До дома я ехал почти два часа, так дрожали руки. А когда почти доехал, вдруг начал так переживать, что даже остановился. Противно все было – до тошноты. И особенно противно было то, что никому из людей, которые так легко устроили эту мясорубку, не бывает видно, во что превращается человек – с его мыслями, эмоциями, любовями и телесами, – когда он убит. Они никогда не узнают, какая поднимается вонь, когда из размягченного сфинктора вываливается дерьмо, которое мы в себе привычно носим, каким плоским становится живот даже у толстяков, какими набрякшими делаются куски мускулов и как заостряется лицо, даже если смерть была относительно безболезненной…
Вот их бы вывести на такую прогулку хоть раз, хоть один-разъединственный раз, и тогда они, может быть, научатся отдавать приказы о чьей-либо смерти чуть с большей осторожностью.
Нет, они ничего не поймут в этом, они даже найдут в этом что-нибудь приятное-познавательное для себя. И по-прежнему будут устраивать нам каждый день свою маленькую Чечню, полагая, что у них есть на это право.
Потом я доехал до особняка Аркадии, поднялся в свою комнату и рухнул, не раздеваясь, на кровать. Потом кто-то приходил, приносил что-то, уходил… Я не очень хорошо помню, в каком приступе ненависти ко всему миру прожил несколько часов. Или просто от того, что мне приходилось делать и что делали другие. Далеко за полночь меня вывел из ступора звонок от Шефа.
Он был холоден, рассказал, как примерно все выглядело, я подтвердил, он похвалил и стал прощаться, но на прощание все-таки сказал:
– Ты только не переживай очень. Дело закрыто, все, точка. Можешь надраться до чертиков и забыть… Ах, да, ты же не пьешь.
– Иногда думаю начать, – вяло отозвался я.
– Не нужно. На самом деле, если не набрел на эту расслабуху раньше, то теперь она будет действовать наоборот, только вспоминать все будешь отчетливо и ярко. Так что это не для тебя.
– А что же делать? – я понадеялся, что он знает, что может мне помочь.
– Спать или, может быть, принимать успокаивающие таблетки.
Я усмехнулся.
– Совесть таблетками не лечат.
– Тогда сходи в церковь. Совесть – по части бога.
Он трубку все-таки не вешал. И тогда я заподозрил, что он из ясновидящих. Уж очень точно поймал мой момент переживаний. Я его спросил:
– Шеф, а как ты узнал?
Он расхохотался почти так же весело, как над свежим анекдотом.
– Ты только не думай ничего особенного. Я же послал к тебе врача с приказом осмотреть твою шишку на голове, ну и проверить, нет ли других дырок. А он доложил, что… Ты что, его не заметил?
Признаваться мне в этом не хотелось.
– Понятно.
– Эх ты, – он еще смеялся, но теперь его смех стал искусственным, – оперативник хренов. Ну, спи спокойно, и главное – дольше. Твоя работа окончена.
Я встряхнулся, спустился в гостиную, где в самом деле сидел и пил свежий черный кофе очень деловой док. Они о чем-то дружески толковали с обеспокоенной Аркадией. Она выглядела, наверное, не намного лучше меня.
Док увидел меня, угостил своими пилюлями, и я проспал до четырех часов следующего дня, а когда поднялся, глаза все время слипались и тянуло на откровенность.
Тут-то меня и поймала Воеводина. Заботливо, как больному, она принесла мне бульону, жареной курицы и свежайших хрустящих салатиков. Последний салат оказался сметанно-ягодным, с настоящими клубниками, вишнями и крошечными дольками груши. Я такой вкуснятины не ел никогда в жизни.
Галина Константиновна сказала, что за этим салатом Аркадия послала Анатолича в какой-то ресторан специально. Я оценил ее заботу, но все-таки обошелся бы и без этого. Тем более что за этим подозревал некое продолжение.
Так и оказалось. Не успел я толком собраться, она вкатила собственной персоной в мою комнату, кажется, впервые за все время моего постоя тут.
Она была бледной, без малейших признаков косметики, очень спокойной. Но губы то и дело раздвигались в нервической улыбке. Она переживала, и не только за меня, как я понял из ее вопросов.
Собственно, этот разговор был лишним, но она очень просила, и, памятуя ее хорошее ко мне расположение, ее обеды, а также завтраки и ужины, ее предупредительность, в особенности фруктовый салат, я принялся кое-что рассказывать.
– А что будет с Барчуком, ведь не исключено, он тоже принимал участие в устранении… в убийстве Веточки?
– Как я понял, по распоряжению Шефа всех свидетелей перепроверяют. И кажется, кое-кто теперь по-новому смотрит на происшедшее. – Вообще-то, я не должен был это говорить, но она была почти что одна из наших, так что нарушение служебной тайны здесь было сомнительным. И от салата осталась еще половинка порции, так что я мог порадоваться жизни. – Он имел возможность толкнуть Клаву, а затем сломать ей шею. Его допрашивают именно с этой версией, и мне кажется, он в конце сознается.
– Сломается?
– Сознается. Не забывай, у меня есть устное подтверждение убийства от самого Комарика. Тот сказал, что дал санкцию…
– И все-таки, – сказала Аркадия, – мне не совсем ясно…
– Послушай, – я вскипел, и это было зря, но я уже не мог остановиться, даже обращался к ней на «ты», – в этом деле останется полно неясностей и умолчаний. Уйдут от расплаты те, кто стоял за Комариком, не будет преследования иных из его клиентов, которые в нормальном государстве вполне должны были бы сидеть. Все свалят только на Прилипалу. А жаль.
Она вздохнула и все-таки продолжила:
– Не знаю, может, то, что не стали копать дальше, и правильно. Бизнес – это война… Тогда я решил и с ней разобраться. Чтобы по крайней мере в одном вопросе для меня наступила та ясность, которой она так хотела.
– Скажи, ты напустила меня, Шефа и наш отдел на Комарика и его банду за сестру?
Она провела по лицу тонкой рукой, словно снимая невидимую паутину.
– Ну, в общем, да. Конечно, именно за Веточку…
– А ты не лжешь? Он должен был получить заказ на проведение в России каких-то довольно значительных средств, и ты примерно этим же занимаешься. И теперь, когда Прилипала сгорела…
– Теперь, когда Прилипала сгорела, эти вложения, очень может быть, пойдут по нужным нам каналам. Потому что с тем грузом, какой ты навесил на Прилипалу, ни один честный инвестор не будет иметь с ней дело.
– И ты в этом концерте будешь не последней скрипкой, и не последней в разделе пирога?
Она опустила голову, потом подняла ее.
– Да, ты правильно все понимаешь.
Я набрал побольше воздуха.
– А Березанского тебе не жаль?
– Двурушник. Пытался, как сказал Борь-Борь, даже ставить в моем доме подслушивающие микрофончики…
– Но не слишком ли сурово он получил за свои игры? Согласись, очередь из «узи» в упор…
– Он сам выбрал свой путь. Таким цена – копейка в базарный день.
Так, вот эта милая, красивая даже в своей болезни женщина была из их клана – из клана тех, кто приказывал воевать, а потом считал, что все правильно.
Странно, чем больше я смотрел на нее, тем естественней мне казалась ее позиция. У нее не было с тем, что она делала, ни малейшего расхождения. Она и не спала-то, наверное, лишь потому, что ее мучили мысли, как это она не смогла захапать больше…
– Значит, – спросил я ее, чтобы случайно не ошибиться, – в этом было больше делового расчета, чем желания рассчитаться за сестру?
– Ну, ты меня переоцениваешь, все-таки операцию придумывала не я. Были люди, которые…
– Конечно, вы и не могли продумать, как все получится. Операцию вел я, и чтобы она была более жесткой, вы даже не поставили меня в известность о многом, что вполне могли бы, как я понимаю сейчас, рассказать. Жаль, – сказал я, подводя итог, – ты мне казалась другим человеком.
Она вскинулась.
– Долго?
– Почти все время. – Я подумал и уточнил: – Практически до сегодняшнего дня. Со смертью Веточки ты примирилась. И, в общем-то, не слишком о ней уже горевала, но тут пошло дело о крупных деньгах… И тогда ты подумала, что этот аргумент вполне может выйти на первый план. Знаешь, мне почему-то кажется, Веточка так никогда бы не сделала.
Все, последний патрон был уложен в сумку, да их и осталось немного. Все тряпки и мелочи. И даже моток клейкой ленты, которым я ни разу так и не воспользовался. А ведь собирался. Но вместо ленты все решили «стволы».
– Да какое право ты имеешь так думать? – вдруг заявила она возмущенно. – Это ведь ты все провернул, ты все устроил…
– Я, кто же спорит?
Я пошел к двери, но остановился и посмотрел на нее еще раз.
– И самое интересное, я на тебя не злюсь. Я теперь знаю, из какой гипотезы вы исходите, когда принимаете подобные решения. Я прочитал это на стене в «Преисподней» – кабаке сатанистов.
– Я помню, – сказала она.
Я не мог вспомнить, рассказывал ли об этой детали, но это было не важно. Она знала, что имелось в виду.
– Так вот что думаю я – мочила, которого приглашают для убийств и окончательных расчетов. Вы не правы. Вы всего лишь предполагаете свою сущность в других людях, а это не так. Видишь ли, помимо оборотной и лицевой частей, есть шар, у которого все стороны одинаковы. И к тому же он состоит из одной-разъединственной поверхности. Таковы люди, по крайней мере, большая их часть.
Я поклонился на церемонный восточный манер и ушел, закинув сумку со своими игрушками за спину. Как после тренировки.
Читать бесплатно другие книги:
