Сокровища Кенигсберга Косарев Александр

22 АПРЕЛЯ 1992 г.

Собрать всех участвующих в операции «Толмач», как было намечено, в понедельник Крайневу не удалось. А во вторник, едва он успел войти в кабинет, как по внутренней линии позвонил его заместитель майор Хромов и попросил о срочной аудиенции.

Подполковник не возражал. Через несколько минут тот появился на пороге его кабинета.

– Проходи, присаживайся, – сказал ему Владимир Степанович, открывавший в этот момент форточку одного из окон кабинета. – Дал, понимаешь, себе зарок за рулем больше не курить. А то, ты себе представляешь, Федорыч, в последнее время два раза чуть в другие машины не влетал, когда прикуривал. Поэтому так теперь по куреву успеваю соскучиться, пока сюда еду, что просто караул.

Говоря это, он уже проделал весь утренний ритуал «первой папиросы» и сидел теперь у себя за столом, удовлетворенно выпуская сизые клубы дыма.

– Совсем Вы себя не бережете, Владимир Степанович, – сказал вместо приветствия Хромов и раскрыл свою рабочую папку.

– Что-то ты, майор, сам плоховато выглядишь? – задал ему вопрос Крайнев, заметив, что его обычно бодрый заместитель выглядит грустным и осунувшимся. – Дома-то все ли в порядке или Алла тебе опять скандал закатила?

– Дома все хорошо, Владимир Степанович, – поднял на него покрасневшие глаза Хромов, – это меня наши общие проблемы так укатали!

– Что еще случилось? – нахмурился Крайнев, – а ну, выкладывай.

– Слушаюсь, – ответил его заместитель и начал свой доклад.

– Всю последнюю неделю я, по вашему приказанию, провел в библиотеках и спецхране. Результаты, надо сказать, просто ошеломляющие.

– Как ты любишь всякие предисловия, Илья! – подстегнул его подполковник, опуская окурок в пепельницу, – выражайся конкретнее.

– Все по порядку, Владимир Степанович, а то собьюсь, – ответил Хромов, пододвигаясь к нему вместе со стулом. – Итак, первое: Янтарный кабинет Фридриха Первого! Прекрасно известно, кто, когда и зачем его изготовил и кто кому его подарил. На этом я останавливаться даже не буду. Самый интересный для нас период начинается сразу после Отечественной войны, причем не сразу после, а почему-то спустя почти три года. Впрочем, здесь можно найти кучу всевозможных причин, не об этом сейчас речь. Короче говоря, первая поисковая группа была создана только четырнадцатого декабря 1949 года почему-то под патронажем Министерства культуры. В ее состав входили: Якубович, Демин, полковник Федотов, этот уже по нашему ведомству, Дмитриев, который, правда, оказался совсем не Дмитриевым, но это уже к делу совершенно не относится, искусствоведы, археологи...

– А сей Дмитриев, это не тот ли случайно Дмитриев, о книге которого ты говорил в прошлый раз?

– Совершенно верно, Владимир Степанович, – подтвердил Илья Федорович, – он самый.

– Та-ак, нормально идет у нас дело, ну давай, давай, продолжай.

– Комиссия работала не покладая рук, – продолжал майор. – Были опрошены тысячи людей, проведены многочисленные раскопки как на территории Восточной Пруссии, так и на прилегающих территориях Польши и Германии. Мало того, на территории ГДР была в свое время развернута с помощью средств массовой информации целая кампания по поиску людей, имевших хотя бы какие-нибудь сведения о месте нахождения Янтарной комнаты. В результате всех этих, надо признать, поистине титанических усилий было собрано огромное количество самых разнообразных сведений, показаний и гипотез. Было найдено практически все, за исключением, правда, самой Янтарной комнаты. И вот тут, на мой взгляд, и начинается самое интересное. Я вот здесь выписал все те гипотезы и предположения по поводу того, где же эта самая комната может находиться. Картина, без преувеличения, получается занимательнейшая.

Илья Федорович положил перед подполковником лист разлинованной бумаги.

– Обратите внимание, Владимир Степанович, – вооружился он авторучкой вместо указки, – вот здесь у меня расписаны разного вида гипотезы по поводу того, где же может находиться Янтарная комната, а здесь, источник: то есть приводятся наши данные или немецкие.

Подполковник склонился над столом и, сжав пальцами виски, принялся внимательно изучать представленный ему документ. Наконец он откинулся на спинку стула и потер усталые глаза.

– За что люблю тебя, майор, – дружелюбно пробурчал он, – так это только за то, что ты всякое лыко умудряешься в строку вставить. Молодец! Без всякой лести, молодец!

Он вышел из-за стола, вынул из коробки папиросу, но, видимо, решив более не травить некурящего майора, отбросил ее на стол.

– Ну, что же, материал ты собрал прекрасный, теперь нам надо сделать из него правильные выводы. Итак, – он подхватил со стола только что просмотренный документ и принялся расхаживать с ним по кабинету. – А верно ты подметил, – хохотнул он, – самое интересное только начинается. Вот тут, например. Если обобщить все сведения по поводу сообщений насчет того, уцелела Янтарная комната или погибла, то получается, что она погибла с вероятностью 64%, а то, что уцелела и лежит где-то в целости и сохранности соответственно только 36%. Но, как только мы пытаемся выяснить, так сказать, национальную принадлежность данных сообщений, то сразу замечаем некоторую странность. Так, например, если по нашим послевоенным данным Янтарная комната однозначно погибла только в 28% случаев, то почему-то по данным немецкой стороны она погибла уже в 72% случаев. Как говорил в таких случаях гоголевский Хлестаков: «Однако это странно, господа». Поедем дальше. Вот еще такой, можно сказать, малоприметный фактик. Причина гибели. Ты смотри, Хромов, какая здесь бездна информации! Наши-то глупыши указывают всего четыре причины, да и те примерно в одном направлении сконцентрированы. Ну, что это такое? «Сгорела при пожаре... сгорела при бомбежке... пошла на дно вместе с кораблем и, ха, утонула!» Прекрасная гибель для янтаря, который может еще десяток миллионов лет легко пролежать под водой. Ну, а теперь посмотрим на наших немецких товарищей. Какие сюжеты, какая фантазия! Ну, майор, ну потешил! Ты только посмотри! Она, оказывается, была спрятана в солевой шахте, и вход в нее завалило при взрыве. Или вот, ну просто шедевр! Ее, оказывается, вывозили на подводной лодке, но лодку, естественно, потопили. И кто же потопил? Да наши же эсминцы, разумеется. А вот, тоже ничего. Комната была все же успешно вывезена из Кенигсберга, но ее буквально за день до окончания войны безвестные эсэсовцы сбросили в мутные воды озера Топлиц.

Подполковник все же не вытерпел и закурил:

– Извини, майор, – сказал он, подходя к форточке, – мочи нет терпеть. – Он несколько раз затянулся и вдруг захохотал, давясь дымом. – А тут ты, кхе-кхе, ну просто, кхе, шедевр создал, ну это прелесть!

– Что там такое? – привстал со своего места Илья, – там, мне кажется, ничего смешного нет.

– Да я не про тебя, – прокашлялся наконец подполковник, – я про немцев. Ты же сам все это прописал. Ну, смотри. По данным только немецких источников мы читаем: 1949 год. Комната цела – 77%. Далее, 1952 год. Комната цела – 52%. Смотри дальше. 1958-й. Она все еще цела – 39%. А на сегодняшний момент результат нам известен. Типичнейший пример целенаправленной дезинформации. Запомни, майор, на всю жизнь, самую правдивую информацию можно получить только по горячим следам, а далее обычно начинаются мемуары, сочинительство и надувательство. Вот и, кстати, дальше у тебя отличный пример идет. Видишь, в том же 1949 году по данным советской разведки Янтарная комната считалась уцелевшей только в семидесяти пяти процентах, то есть, в то время немцы были даже более уверены в том, что этот шедевр уцелел, нежели наши славные поисковики.

– А ведь точно, – обрадовался майор, – выходит, значит, шанс отыскать ее все еще не утерян?

– Хотелось бы думать, что так, – ответил подполковник. – Но ты, милейший, говорил, что этот доклад идет под грифом «во-первых», а что же ты накопал «во-вторых»?

Майор нахмурился, и его лицо приняло грустный и озабоченный вид:

– Во-вторых, Владимир Степанович, я накопал то, что может закопать все это дело в мгновение ока.

– И что же это? – озадаченно спросил своего заместителя подполковник.

– Вы не поверите, но проблема оказалась значительно глубже, чем нам представлялось еще неделю назад. Вы понимаете, чем дальше я влезал во все эти дела, связанные с вывозом наших культурных ценностей именно в Восточную Пруссию и именно в Кенигсберг, тем большие у меня начали появляться сомнения, что наш «Толмач» занимается именно Янтарной комнатой.

– И почему же это? – удивился Владимир Степанович, – объект для него вроде бы вполне достойный.

– Да, достойный, согласен, но давайте вместе с Вами попробуем взглянуть на всю эту ситуацию глазами не «Толмача», а его отца. Я так понимаю, что у нас период его пребывания в Кенигсберге освещен менее всего, а ведь именно там произошли основные события, которые и дали начало всей этой истории, разворачивающейся сейчас перед нашими глазами.

– Что-то я не понимаю, куда ты клонишь и почему, скажи на милость, то, что случилось пятьдесят лет назад в сотнях километров от Москвы, может нам сейчас помешать? – недовольно пробурчал подполковник.

– Сейчас объясню, – полез в свою папку за очередными документами Хромов. – Вот тут лежит ответ на Ваш вопрос, – произнес он, любовно раскладывая на столе несколько архивных справок и фотокопий каких-то документов.

Закончив свои приготовления, Илья откинулся на спинку стула и начал излагать свою, выношенную за последние дни гипотезу.

– Я ведь, Владимир Степанович, не просто так упомянул Александра Ивановича Сорокина. Ведь именно с ним произошли эти события, и нам надо приложить все силы, чтобы понять, почему он молчал столько лет.

– Боялся, видимо, – ответил заинтригованный подполковник.

– Согласен, боялся, но вот чего? Вопрос, я понимаю, странный, но не в нем ли скрыт ответ на него, а? – Илья Федорович вскочил и, по примеру своего начальника, принялся расхаживать по кабинету. – Пока я занимался всеми этими делами, связанными с Янтарной комнатой, я, естественно, не мог не задаться вопросом о том, какой же объем она занимала в сложенном виде? И я вскоре выяснил, какой! Вы будете сильно удивлены Владимир Степанович, но вся она, будучи упакованной в ящики, легко поместилась бы в углу Вашего кабинета.

– Не может быть! – действительно удивился подполковник, – и как же ты это установил?

– Да очень просто, – ответил, останавливаясь у стола, майор. Известно, что летом 1775 года Янтарную комнату переносили из Зимнего дворца в Царское село. Переноску осуществляли семьдесят шесть отборных гвардейцев. Для простоты счета будем считать, что сорок пар. Каждая пара, допустим, несла уж никак не более семидесяти килограммов. Итого, две тысячи восемьсот килограммов. Удельный вес янтаря 1,1, а значит и объем всей их поклажи составлял не более трех кубометров.

– Всего-то? – презрительно фыркнул Владимир Степанович.

– Вот я и говорю, – продолжил Илья, – пусть с учетом особо тщательной упаковки и более поздних дополнений ее объем мог увеличиться до десяти кубометров, но это и все!

– То есть, ты хочешь сказать, что вся эта знаменитая Янтарная комната занимала объем, равный объему ванной комнаты в моей квартире? – озабоченно потер подбородок Владимир Степанович. – Ну, теперь я понимаю, почему ее до сих пор не нашли, она, оказывается, совсем маленькая!

– Вот тут то и прячется главный парадокс, – продолжил свою мысль майор. – Нам ведь доподлинно известно, что отец «Толмача» был танкистом, мало того, воевал на тяжелых танках, сначала на КВ, а затем на ИС-2. Поэтому у меня сразу возникает законный вопрос, как он один мог обнаружить это сокровище? Он ведь к тому же был даже не рядовым танкистом, а командиром целого батальона! Да он даже, пардон, в туалет не ходил без своего экипажа. И где же был, спрашивается, его экипаж в то время, пока он что-то там находил? Да подобной ситуации даже теоретически невозможно себе представить, тем более что бои за город были в самом разгаре. Создается, таким образом, парадоксальная ситуация. Янтарная комната была столь мала, что наш славный капитан Сорокин, разъезжая по Кенигсбергу на своем тяжелом танке, просто никак не мог найти столь незначительный предмет и уж тем более не мог найти его в одиночку. – Хромов умолк на несколько секунд, переводя дух. – А если все же и нашел, то уж никак не мог скрыть свою находку от своего экипажа. Идем далее, – прищелкнул пальцами Илья Федорович. – Отметем на время все наши сомнения и примем за аксиому тот факт, что наш бравый капитан неведомым образом и непонятно почему один, но действительно обнаружил неизвестно где спрятанную Янтарную комнату. Нашел, сидит на ней. Но она же лежит в ящиках! Этот бесспорный факт установлен по показаниям десятков человек. Знает ли наш капитан немецкий язык? Думается, вряд ли. Но предположим даже, что знает и переводит надписи на ящиках. Но ведь немцы никогда не писали на таре, что находится внутри. Индицировалась только принадлежность груза и в лучшем случае давали стандартные предупреждения, и то только в том случае, если это были взрывчатые вещества. Но, Бог с ними, с надписями, наш Сорокин мог залезть в один из ящиков просто так, из любопытства. И вот тут мы задаем себе еще один, но кардинальный вопрос: а был ли наш танкист в то время таким уж высококлассным искусствоведом, чтобы с первого взгляда определить, что лежит перед ним, сокровище какого масштаба? И вот уж тут я отвечаю со стопроцентной уверенностью: нет, не мог! Бывший малограмотный мельник, перед армией подрабатывавший в захолустной Рязани частным гужевым извозом, да он абсолютно точно совершенно ничего не смыслил в этом вопросе. Бьюсь об заклад, что он никогда и в руках-то янтарь не держал.

– В этом ты, пожалуй, прав, – включился в обсуждение вопроса подполковник. – Ведь основные месторождения этой смолы, если мне не изменяет память, находились в то время на территории буржуазной Литвы и Германии, а они с нами отнюдь не дружили. И насчет того, что Александр Иванович не шибко разбирался в тонкостях искусствоведения, это ты тоже точно подметил. Однако! Мне кажется, что ты очень категоричен в своих выводах. Да будет тебе, к примеру, известно, что воинские части, принимавшие участие в боевых действиях на линии Маннергейма, отводились на отдых и переформирование именно в Ленинград. А ведь от Ленинграда до Екатерининского дворца рукой подать. Могло наше командование устроить нашим бойцам экскурсию в Царское Село? Конечно могло, и запросто устраивало.

– Пусть так, Владимир Степанович, – перебил его майор, – пусть Сорокин-старший и видел однажды Янтарную комнату, но мне все равно непонятно, когда он имел время доподлинно разобраться с тем, что нашел, если действительно нашел. Ведь наши части ворвались в предместья Кенигсберга только седьмого апреля, а утром девятого числа остатки полка, где служил наш Сорокин, уже были выведены в городок Нейхорст на переформирование!

– Да уж, – забурчал подполковник, – действительно загадка. Ну что ты хочешь от меня, Илья, я ведь знаю не больше твоего. Так уж случилось. Столкнулись мы со столь загадочным делом. Что же нам теперь, опустить руки и пустить пузыри или решимся идти до конца?

– Вопросов нет, Владимир Степанович, – снова перебил его майор, – я, собственно, как раз и подошел к главным выводам своего исследования. Сдается мне, что не Янтарную комнату нашел капитан Сорокин, вернее не ее одну. Скорее всего, события развивались следующим образом.

Илья Федорович, устав носиться по кабинету, пододвинул стул и уселся наконец с другой стороны стола, точно напротив Крайнева.

– Моя догадка состоит в том, что действовал в действительности Сорокин все же не один, а со своим экипажем и что они нашли в действительности не жалкую кучку ящиков с Янтарной комнатой, а такую кучищу всякого добра, что наши танкисты просто потеряли головы. Тут и случились, видимо, с его спутниками какие-то действительно ужасные события, и такие, что наш капитан предпочел за счастье молчать об этом как рыба почти пятьдесят лет. Но меня в последнее время гложет мысль, что я знаю, почему он молчал!

Хромов снял пробку с графина с водой, налил полный стакан и залпом выпил. Воспользовавшись образовавшейся паузой, Владимир Степанович быстро прикурил папиросу, которую он, увлеченный рассказом майора, держал во рту незажженной уже минут пятнадцать.

– Ну, и почему же? – спросил он, испытывая жгучее любопытство.

Утоливший жажду майор поставил стакан на поднос и оперся локтями на стол.

– У меня есть твердое убеждение в том, что таких причин у него было как минимум две, но были они совершенно разного свойства. Первая заключалась именно в том, что он был не один. А поскольку тайна эта свято соблюдалась им столько лет, то у меня лично закрадывается определенное сомнение: а не был ли наш капитан заранее уверен, что никто другой об этом секрете не разболтает?

– Иными словами, он точно знал, что все остальные свидетели мертвы, – подвел итог его рассуждениям подполковник.

– Скорее всего, – кивнул Илья, – но только эта причина не могла закрывать ему рот столько времени. Ведь уже давным-давно все военные прегрешения и даже преступления были списаны в архив и забыты. Но старший Сорокин продолжал молчать, хотя мог бы легко прославиться на всю страну, а заодно и значительно улучшить свое, как мы с Вами хорошо знаем, далеко не блестящее материальное положение. Но он тем не менее продолжал молчать! Значит, была еще одна причина для его молчания. И причина эта могла заключаться только в количестве найденного, вернее в его стоимости.

– Вот и слава Богу, – удовлетворенно выдохнул Владимир Степанович, – а я-то все искал объяснение словам «Толмача», а ты, видишь, меня здесь опередил.

– Интересно, какими же его словами Вы были так заинтригованы? – навострил уши майор.

– Видишь ли, Илья, – стал рассказывать подполковник, – во время нашего первого телефонного разговора с «Толмачом», он произнес очень интересную фразу. Звучала она примерно так: «Я готов заплатить за карту любые деньги!» И я все это время ждал, где же всплывут те самые суперденьги, ради которых можно заплатить любые деньги. А ты, я чувствую, уже подобрался с другой стороны к этой проблеме, ну что ж, давай выкладывай свои соображения.

– Буду краток, – начал Илья. – По данным, собранным как нашей разведкой, так и областной комиссией по организации поисков, в Кенигсберге за годы войны скопились поистине несметные культурные ценности. Кроме всего привезенного, в этом городе и без того были сосредоточены совершенно уникальные вещи. Взять хотя бы уникальнейшее кенигсбергское янтарное собрание. По моим данным, оно к 1945 году насчитывало более семидесяти тысяч экспонатов.

– Ну и что же из того? – никак не мог сообразить подполковник, бывший, что вполне естественно, весьма далек как от янтаря, так и от его возможной стоимости.

– А вот я как раз по этому поводу приготовил для Вас небольшую заметочку из «Таймс» по поводу одного экспоната, проданного в прошлом месяце на широко известном аукционе «Кристи».

Подполковник взял поданную майором ксерокопию газетной вырезки: «На состоявшемся позавчера аукционе, – начал читать он вслух, – среди прочих вещей был продан и крайне интересный экземпляр янтаря с находящимся внутри него жуком редкой породы. Янтарь был куплен коллекционером из Дюссельдорфа за двенадцать тысяч долларов».

Крайнев отложил вырезку и вопросительно взглянул на своего заместителя.

– Давайте теперь посчитаем, – продолжил Хромов, видя, что смысл заметки до его руководителя не дошел. – Если даже мы предположим, что каждый экспонат кенигсбергского собрания стоил только двенадцать тысяч, то, перемножив эту сумму на семьдесят тысяч единиц хранения, мы получим ни много ни мало восемьсот сорок миллионов долларов. И это если брать по минимуму. Хорошо известно, что в коллекции хранились и совершенно немыслимые образцы этой древней смолы стоимостью далеко за миллион долларов каждый! Другими словами, наш «Толмач», возможно, получил от своего отца сведения о том месте, где и по сию пору скромненько лежит миллиард долларов США!

В кабинете воцарилась звенящая тишина. Илья переводил дух, а Владимир Степанович постепенно начинал осознавать грандиозность проблемы, с которой он, волею случая, столкнулся 29 марта сего года.

– Но это еще ерунда, просто цветочки, – продолжал выпивший еще один стакан воды майор. – По обобщенным мною данным, в Кенигсберг, только по официальным каналам, поступило около ста пятидесяти четырех вагонов с ценностями, собранными немцами в крупнейших музеях нашей страны. А сколько всего было привезено туда в порядке, так сказать, личной инициативы? Я уже не стал приносить сюда все эти бесчисленные списки похищенного, их уж слишком много накопилось. И ведь практически все это исчезло бесследно. Допустим, десять процентов было найдено по горячим следам. Пускай еще десять процентов погибло во время боев. Но оставшиеся-то восемьдесят процентов, они-то где? Уж не там ли, где побывал наш танкист с сотоварищами и откуда, похоже, выбрался живым только он сам. Конечно, Владимир Степанович, я отнюдь не дипломированный специалист по оценке антиквариата, но даже мой приблизительный, наигрубейший и заниженный, где только можно, подсчет выводит нас на десятки миллиардов долларов, а уж рублей на столько, что я и чисел-то таких не знаю.

Изумленный этими безумными суммами, Владимир Степанович только молча разводил руками, не в силах вымолвить ни слова. В этот момент зазвонил телефон внутренней связи.

– Крайнев слушает, – прохрипел подполковник, пытаясь прочистить внезапно осипшее горло.

– У Вас там нет ли случайно Хромова? – защебетала телефонистка, – нигде не могу его найти, а к нему посетитель пришел.

– Это тебя ищут, – передал майору трубку Владимир Степанович.

После минутного разговора тот, извинившись, покинул кабинет, а подполковник продолжил просмотр оставленных им на столе документов. Был среди них и небольшой листок с выпиской из протокола допроса бывшего гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха, датированный 1952 годом.

Владимир Степанович прочитал его трижды. Всего несколько предложений, но нашу историю именно они и повернули, причем самым кардинальным образом.

Следователь : Какие Вы имеете сведения по поводу местонахождения Янтарной комнаты, вывезенной из-под Ленинграда в 1942 году?

Эрих Кох: Я уже показывал, что не имел к этому никакого отношения. Этим занимались специальные офицеры, направленные из Берлина Главным управлением имперской безопасности, а они мне не подчинялись.

Следователь: Но Ваш заместитель Диккель показал, что Вы были ознакомлены с донесением одного из этих уполномоченных. Он даже помнит, что это произошло седьмого апреля 1945 года. Привез этот доклад лейтенант Алоиз Штельке, и Вы ознакомились с его содержанием в его присутствии.

Эрих Кох: Не могу похвастаться такой памятью, как у Диккеля. Да, там было некое донесение просто ознакомительного, впрочем, порядка.

Следователь: Попрошу уточнить Ваше заявление. Какого рода сообщения содержал этот доклад?

Эрих Кох: Там что-то говорилось о том, что Янтарная комната, в числе других предметов, размещена в каком-то бункере под кирхой, располагавшейся, кажется, в районе Понарт. Но искать ее в данное время совершенно бесполезно.

Следователь: Почему?

Эрих Кох: Когда я читал этот доклад, кирха была уже взорвана спецкомандой.

Следователь: Кем взорвана, по чьему приказу?

Эрих Кох: Всем этим занимались особые команды. Подчинялись они только уполномоченным ГУИБ.

Следователь: Тогда мне непонятно, почему он прислал Вам этот доклад.

Эрих Кох: Таким образом производилась взаимная проверка и контроль за выполнением приказов.

Владимир Степанович отложил копию в сторону и задумался: «Похоже, майор прав, и все указывает на то, что «Толмач», в результате ряда совершенно немыслимых совпадений, получил сведения о том, где гитлеровцы сложили награбленные сокровища, оцениваемые в совершенно баснословные суммы. Мы-то считали, что его интересует только Янтарная комната, а он, может быть, нацеливается на куда более жирный куш. Хотя тут одно другому явно не мешает». Тут он припомнил, что как-то упустил из виду вопрос об отпечатках с той самой пленки, которую «Толмач» сдавал в проявку у «Сокола». Получить их не составило для него, естественно, никаких проблем. Посыльный через несколько минут принес увесистый конверт, и Владимир Степанович приступил к их изучению. Конечно, большая их часть не представляла оперативного интереса, но вот последние шесть сразу привлекли его внимание.

– Какой прекрасный образчик, – прошептал подполковник, рассматривая изображенный во всех ракурсах обрезок янтарной панели.

Насмотревшись вдоволь и отметив про себя, что качество фотоснимков вполне удовлетворительное, он вынул из дела «Толмача» список книг, посвященных непосредственно Янтарной комнате, и, набрав номер справочной, поручил оператору выяснить номера телефонов по фамилиям авторов этих книг. Через двадцать минут он уже располагал телефонами соответствующих специалистов, двое из которых, как оказалось, проживали к тому же в Москве.

«Как удачно все складывается, – думал Владимир Степанович, набирая первый из московских номеров, – если мне повезет, то я уже сегодня буду знать, принадлежит этот кусок Янтарной комнате или нет».

Ему повезло. В этот же вечер он встретился с обоими специалистами по обработке янтаря. Первый из них, уже почтенный и убеленный сединами профессор искусствоведения, без долгих колебаний однозначно признал в предъявленных ему фотографиях часть фрагмента Янтарной комнаты. Второй же, мужчина средних лет, специалист в области механической обработки янтаря, проявил гораздо больше скепсиса и несколько раз намекал на то, что подобную экспертизу обычно проводят не по фотографиям, а по самому фрагменту. Но, поняв наконец, что обрезок янтарной панели пока для него недосягаем, заявил, что на все сто процентов он не уверен, но за пятьдесят ручается головой. Владимиру Степановичу, впрочем, было достаточно и этого. Одно дело, если бы он изъял, к примеру, у «Толмача» два ящика янтарных украшений и было бы необходимо провести их сравнительный анализ, а другое – реальное положение дел, когда он сам был вынужден действовать крайне осторожно, занимаясь, по сути, совершенно незаконной деятельностью.

«Хромов, безусловно, трижды прав, – думал он, медленно двигаясь по Садовому кольцу в сторону Сухаревской площади, – если только мое руководство случайно узнает о том, что я втихомолку охочусь за такими деньжищами, то на моей карьере гарантированно можно будет ставить крест. Мне не простят того, что я не поставил никого в известность, мне не простят того, что я организовал за «Толмачом» незаконную слежку, и, естественно, не простят того, что именно я, рядовой подполковник, без связей и знакомств, сумел раскрутить это дело с нуля». Он подъехал к своей кирпичной шестнадцатиэтажке, запер машину и, набрав код на входной двери, нажал кнопку вызова лифта.

26 АПРЕЛЯ 1992 г.

В это субботу, после оглушительной жары последних двух недель, в Подмосковье наконец-то пошли дожди. Сославшись на это обстоятельство, Юрий наотрез отказался ехать на дачу, убедив Валентину Львовну в том, что дождевая вода для грядок куда как более полезна, нежели водопроводная. После утренней пробежки он потратил еще пару часов, делая подвернувшийся накануне «левый» перевод, и, отпечатав в конце этой работы готовый текст на машинке, вскоре заскучал. Сгущающиеся за окном час от часу тучи отбивали всякое желание выходить куда-либо. Он сходил на кухню, сварил себе кофе и снова вернулся в свою комнату. Достал из стенного шкафа спрятанную там карту Калининграда и начал, от нечего делать, ее рассматривать. Постепенно его мысли снова вернулись к отцовскому рассказу.

«Вот интересно, – размышлял он, отхлебывая из чашки дымящийся кофе, – каковы шансы у меня найти сейчас это подземелье, в котором оказался отец во время штурма Кенигсберга? На первый взгляд, шансов нет практически никаких, но что если попробовать тщательнее проанализировать эту ситуацию? Что же у меня есть в активе?»

Чтобы ненароком не упустить что-нибудь важное, он взял лист чистой бумаги и карандашной линией разделил его пополам. Слева он написал сверху большими буквами «ЗА», а справа «ПРОТИВ». Графу «ЗА» он начал заполнять сразу же.

Девятый пункт он не записал, но про себя подумал следующее: «Ну, а кроме всего прочего, рассказав мне эту историю, отец как бы завещал мне отыскать это подземелье. Завещал снять завесу тайны с этого проклятого места, где он оставил своих боевых товарищей, и хотя бы таким образом отомстить за них. То есть сделать то, что сам он сделать не смог».

Оформив таким образом первую, положительную половину листа, Юрий приступил к менее приятной второй части. Долго размышлять о том, чего ему не хватало для успешных поисков не приходилось, все недостатки и препоны видны были невооруженным глазом. Список он, естественно, начал с самого трудного. Вот что у него получилось через несколько минут:

«ЗА:

1. Известен примерный район расположения трехэтажного бункера.

2. Знаю примерную глубину, на которой он расположен, и представляю себе его устройство.

3. Располагаю временем на поиски (два месяца отпуска).

4. Уже имею в своем распоряжении прекрасную карту современного города.

5. Имею надежду получить и карту старого города.

6. Неплохая общая подготовка.

7. Имею кое-какие средства на транспортные расходы и снаряжение.

8. Вооружен, наконец.

ПРОТИВ:

1. Неизвестно точно, где находилась та самая кирха, через которую отец попал в подземный бункер.

2. У меня не тникакого опыта в поисковых работах под землей.

3. Бункер затоплен, а у меня нет опыта пользования аквалангом.

4. У меня нет в Калининграде ни друзей, ни родственников. Возникнут трудности с ночлегом.

5. Оборудование для подводных работ стоит дорого, а мои сбережения, к сожалению, невелики.

6. Я один, а подземно-подводные работы опасны и требуют помощников».

Прислонив исписанный лист к настольной лампе, он начал критически рассматривать каждую строку. Теперь, когда можно было провести сравнительный анализ обеих колонок, он начал по очереди рассматривать каждый пункт, прикидывая, насколько в его силах преодолеть отмеченные в списке пункты из колонки «против».

«В конце концов, – думал он, переводя взгляд на карту города, – сколько церквей могло быть в Кенигсберге на этом расположенном вблизи залива пятачке? Ну, две, ну, максимум три. Может быть, одна или две из них сохранились и сейчас, а значит, их можно будет сразу вычеркнуть из поискового списка. Останется не более двух, в крайнем случае трех. Установлю точное место, где они располагались по карте старого города и привяжу их к реально существующим объектам на карте города современного. Затем отправлюсь на место и установлю с точностью до метра, где стояли эти кирхи. Далее придется обойти всех городских ассенизаторов, всех тех, кто прокладывал в тех местах канализацию, рыл траншеи под разные трубы и кабели. Конечно, нужно будет поискать и специалистов из городского коммунального хозяйства. Может быть, на строительных картах отмечены какие-либо непонятные штольни, уходящие в глубь земли? Поговорить, в конце концов, с дворниками тех домов, что стоят там, где ранее располагались отсутствующие сейчас храмы. Вдруг кто-нибудь из них и припомнит какую-либо интересную для меня информацию. И кроме того, не один же там был лаз в подземные катакомбы. Наверняка где-то что-то да сохранилось. Опрошу и всех городских мальчишек, благо, Калининград невелик, а те всегда все лазы и дырки знают».

Он встал и подошел к окну. Посмотрел несколько минут на то, как дождь поливает распускающиеся кусты и деревья. Вернулся за стол.

«Нет, – решил он, – глупости все это. Через два дня такой бурной деятельности весь город будет знать, чем я занимаюсь. И все, не будет мне потом покоя ни от досужих зевак, ни от охочих до чужих сокровищ бандитов. Что же делать?»

Устав сидеть, он встал и принялся расхаживать по тесноватой двухкомнатной «хрущевке», машинально рассматривая корешки стоящих на полках книг. На глаза ему попались «Двенадцать стульев». «Остап Бендер, – вспомнил он, – воришка Альхен. Стоп, минуточку, а кем же наш легендарный турецко-подданный представился этому ворюге? – Юрий вынул книгу и начал искать соответствующую сцену. А, вот кем, нашел он нужную страницу, – пожарным инспектором. Может быть, и мне надеть на время чужую личину. – Он оживился. – Нет, а действительно, идея не такая и плохая. Все же частное лицо, оно и есть частное лицо, к нему у нас везде известно какое отношение, другое дело – полномочный представитель какого-нибудь думского комитета или президентской администрации».

Он крякнул от удовольствия, поставил на место так удачно попавшуюся ему на глаза книгу и вернулся к себе в комнату. Охватившей было его тоски и апатии как не бывало.

– Все эти трудности в конце концов преодолимы, – бормотал он, подчеркивая красным карандашом пункты из колонки ПРОТИВ. «Что там у меня в минусе: не умею с аквалангом плавать? Это ерунда, научусь. Друзей в Калининграде нет, так найду и подружусь. Ведь если и дальше лежать здесь на диване, то точно не удастся ничего путного сделать за оставшиеся годы.

Юрий отыскал среди бумаг на столе карманный календарь и, положив его перед собой, начал планировать, как и когда он сможет использовать накопившиеся у него отпуска.

– Допустим, – рассуждал он, – если я напишу заявление с третьего мая, тогда что у нас получится...

Отсчитав шестьдесят рабочих дней, Юрий с радостью убедился, что на работу ему нужно будет выходить только двенадцатого июля.

«Ну и прекрасно все складывается, – решил он. – Второго мая я, пожалуй, двинусь в сторону Балтийского моря, поброжу по тамошним историческим улицам под видом уполномоченного какого-нибудь земельного комитета, а заодно и подыщу себе подходящее по финансам жилье. Кстати, о финансах. Надо бы выяснить, какими денежными резервами я располагаю, поскольку расходы предстоят немалые».

Он вынул из нижнего ящика своего письменного стола черную пластмассовую коробку и выложил на столешницу хранившиеся в ней ценные бумаги. «Так, что тут меня скопилось? – Юрий начал по очереди разбирать документы, выписывая указанные в них суммы все на том же листе бумаги. – Так, четыреста двадцать четыре доллара на счете в «Инкомбанке», пятьсот долларов на депозите «Российского кредита». – Он пересчитал и тощую пачку наличности, хранившейся там же. – Еще четыреста сорок три доллара. Замечательно. Теперь подсчитаем российские денежки».

Тщательно пересчитав все имеющиеся у него вклады, заначки и наличные, он подвел итог. Общая сумма составила в пересчете на американскую валюту тысячу восемьсот девяносто долларов.

«Скромно, весьма скромно, – решил про себя Юрий. – Начинать с такой незначительной суммой столь масштабное предприятие было бы явно опрометчиво. Да, как же я забыл, – спохватился он, – мне же еще отпускные должны выплатить, а это еще восемьсот тысяч рублей. Кроме того, – продолжал припоминать Юрий, – банка с серебряными полтинниками, видеомагнитофон, телевизор, два серебряных перстня, наконец. А старого барахла сколько! Если все это продать, пусть даже по минимальным ценам, то неплохая денежка прибудет».

Он так увлекся этой идеей, что стал составлять еще один список, в который скрупулезно внес все более или менее ценные вещи, которые можно было бы при необходимости продать для пополнения своей поисковой кассы. Тут ему пришла в голову мысль о том, что было бы совсем не лишним позвонить в железнодорожную справочную и выяснить стоимость билета до Калининграда. Он так и сделал. Оказалось, что билет в одну сторону обойдется ему почти в сто тысяч, если ехать в купе и где-то около шестидесяти, если ехать в плацкартном вагоне. Заодно он, к своему вящему удивлению, узнал, что поезда в Калининград идут с Белорусского вокзала, а не с Ленинградского, как он искренне считал.

Весь остаток дня Юрий провел за составлением разных планов, списков и смет. Дремавшие столько лет после вьетнамской войны инстинкты бродяги и искателя приключений внезапно проснулись в нем этой весной и властно позвали его в дорогу.

25 АПРЕЛЯ 1992 г.

В дверь кабинета робко постучали. Трудившийся третий час не разгибаясь над итоговым докладом по завершенному накануне делу Крайнев медленно отвел глаза от экрана монитора и повернул голову.

– Кто там? – недовольно крикнул он. – Входите!

Из-за двери показался Цветков:

– Разрешите войти?

Вместо ответа подполковник указал ему рукой на стул и вновь повернулся к компьютеру. Лейтенант уселся на стул, приставленный к столу для переговоров, и принялся барабанить пальцами по его подлокотнику. Подполковник, зная по опыту, что этот лихорадочный стук означает крайнюю степень важности принесенного сообщения, поспешил закончить абзац и повернулся к нему:

– Что там у тебя на этот раз произошло, Геннадий? Докладывай скорее!

Цветков быстро пересел ближе к своему начальнику:

– Неприятный разговор только что имел, Владимир Степанович.

– А если подробнее.

– Стою я сейчас в очереди в буфет, – быстрой скороговоркой начал тот, – а сразу за мной подходит Абельманов, ну тот, из кадрового управления.

– А-а, говорит, вот кто мне расскажет, чем это там Крайнев занимается втихомолку. Ну, я, конечно, отвечаю, что ничем таким Вы не занимаетесь, просто обкатываете на нашей группе новую программу обучения новичков. Но тут он мне и отвечает: – Ты мне зубы не заговаривай, я и сам понимаю, что к чему. Этот ваш Крайнев, кроме всего прочего, завалил пол-управления своими заданиями. Он что там, на роль Шерлока Холмса в Голливуде пробуется? – Я, конечно, как мог его разуверил, но нутром чувствую, что был не очень убедителен.

– Ну конечно, – недовольно отозвался Крайнев, – как кому делать нечего, тот сразу другим мешать начинает. Интересно, успел ли он уже кому-нибудь нашептать про меня или еще нет? Но все равно, в любом случае, Геннадий, давай-ка собери свою гвардию так примерно через часок в конференц-зале. Я к вам приду, выступлю всенародно, кого похвалю, кого поругаю, короче проведем вроде как итоговое занятие по этому делу. Сами же соберемся сегодня ближе к вечеру, обсудим положение дел. Все, давай!

Оставшись один, Владимир Степанович продолжил составление доклада, время от времени останавливаясь и размышляя о том, что обстановка в «конторе» стала совсем удручающей, и, вместо того чтобы бороться со шпионами и казнокрадами, идет борьба в основном друг с другом за сферы влияния, жирные куски и близость к руководству. И вся эта возня, уже совершенно ясно всем, добром не кончится. Он закончил наконец столь тяготивший его доклад и, сбросив его по сети в канцелярию для печати и надлежащего оформления, начал обдумывать сложившуюся ситуацию. С одной стороны, он не так уж и сильно нарушил правила и инструкции, регулирующие порядок проведения наружного наблюдения, с другой стороны – вольно или невольно он явно нарушил существующие уложения и нарушил намеренно. Конечно, многое можно будет списать на то, что большинство опытных кадровых работников ушло, а оставшиеся в большинстве своем крайне малоопытны и поэтому нуждаются в постоянном повышении качества профессиональной подготовки. Тут нужно будет побить себя в грудь и порадеть о подготовке достойной смены. Требуется представить дело «Толмач» как некую многоплановую тренировку, охватывающую широкий круг задач, с которыми может встретиться в своей повседневной деятельности любой контрразведчик.

«В таком случае, – подумал Крайнев, – можно будет надеяться только на выговор за излишнюю самодеятельность и чрезмерную инициативу. Что же, – решил он, – в конце концов план этот в общем виде вроде и неплох, но только до той минуты, пока у меня не потребуют предоставить материалы по этому делу. Поэтому, из него нужно быстренько изъять все, что хоть в малейшей степени может навести любого проверяющего даже на малейшую связь Сорокина с янтарем, поисками исчезнувших музейных ценностей и всего, что с этим связано». Подполковник взглянул на часы. До встречи с группой оперативников у него еще оставалось двадцать пять минут.

«Успею, – решил он и, вынув из сейфа дело № 86—92, начал быстро просматривать собранные в нем документы, откладывая наиболее компрометирующие из них в сторону. – Вот, кажется, и все, – пробормотал он, засовывая отложенные документы и фотоснимки в плотный бумажный пакет, – не было здесь никакой Янтарной комнаты, и быть не могло!»

После этого Владимир Степанович запер дело «Толмач» в сейф, сунул пакет с документами подмышку и отправился на второй этаж, где в небольшом конференц-зале уже собралось полтора десятка молодых оперативников, спешно собранных там якобы для подведения итогов тренировочной операции.

Вечером того же дня все та же троица собралась в опустевшем после ухода прочих сотрудников кабинете Хромова. Было уже поздно, все они были голодны и поэтому первое, с чего они начали, была заварка большого, гжельской выделки фарфорового чайника. В коммунальном хозяйстве аналитиков нашелся и сахар и даже пакет овсяного печенья. Некоторое время они просто пили чай, сбрасывая с себя таким образом одни проблемы, чтобы было сподручней взвалить себе на шею проблемы новые. Закончив со своей первой чашкой, подполковник выгрузил из карманов на чайный столик, за которым они сидели, початую пачку папирос, спички и заявил:

– Пришла пора, господа офицеры, подбить бабки и определиться, хотя бы вчерне, на дальнейшее.

Хромов и Загорский как по команде отставили свои чашки и повернулись к нему.

– Да-да, – продолжил Крайнев, – события, как мне кажется, помчатся сейчас галопом, и каждому из нас необходимо уже сегодня четко и однозначно определиться. Позволю себе в качестве вступления обобщить полученные нами за без малого уже месяц материалы по делу «Толмач». Итак, – плавно поднялся он со своего места, – возьмем рядовую семью Сорокиных, проживавших в последнее время в столице нашей Родины на проспекте Маршала Жукова. На первый взгляд, обычная российская семья: отец – водитель «скорой помощи», мать – учительница, сын – переводчик. Таких семей, если взять по стране, – миллионы. Живут очень скромно, почти бедно. Никто из них никогда не привлекался к уголовной ответственности, ни с кем не судился, не был под следствием и даже в качестве понятого никогда не привлекался. Обратит ли на такую семью свое внимание наша «контора»? Да никогда в жизни! И тут находится некий дуралей, подполковник Крайнев, который это делает.

Владимир Степанович прикурил и подошел к распахнутому во внутренний дворик окну. Выпустив наружу плотную струю дыма, он вновь повернулся к своим собеседникам.

– И тут начинают всплывать такие факты, происходят такие события, что впору писать целый приключенческий роман. Выясняется, что глава семьи Сорокиных, Александр Иванович, родился якобы в 1918 году во Владимир-Волынской губернии в семье крепкого, как теперь говорят, зажиточного хозяина, владельца прекрасной мельницы. У него были старшие брат и сестра. Революция и последующие события развеивают его семью по свету. В 1936 году Александр Иванович появляется в Рязани. Голодная юность, ютится по чужим углам, работает в кооперативе извозчиков. Видимо, выправив себе в это время новые документы, с новым уже годом рождения, он призывается в армию, аккурат в начинающие создаваться в то время танковые войска. Буквально через несколько месяцев после этого он попадает в мясорубку Финской войны. В это время ему приходится воевать на легком танке БТ-2. Финская кампания, как мы все знаем, заканчивается 13 марта 1940 года. Танковую часть, где служит наш А.И. Сорокин, отводят на постой в лесной городок в пригороде Ленинграда. Вскоре начинается и Вторая мировая война. Старшина Сорокин к этому времени уже пересел на танк Т-29, на котором и принял участие в первых боях на границе. Удалось выяснить, что в 1942 году он воевал под Любанью, а в 1943-м, как и большинство наших кадровых танкистов, оказался на Курской дуге. Затем идет полоса неясности, и вот уже в самом конце войны наш герой всплывает в предместьях Кенигсберга. Он уже командир батальона тяжелых танков, капитан. Получив перед штурмом города три новых танка ИС-2, он участвует в тяжелейших трехдневных боях. И, наконец, девятого апреля 1945 года в тот день, когда гарнизон Кенигсберга поднял белый флаг, остатки его батальона были выведены из этого города на переформирование. Более капитан Сорокин в боях с немцами участия не принимал.

– Остатки батальона, это сколько же человек? – заинтересовался Загорский.

– Двенадцать, – резко бросил подполковник, – не перебивай!

Он запалил новую папиросу и продолжил.

– Александр Иванович, прослужив еще три года в Германии под Берлином, демобилизуется в 1948 году и в звании майора запаса возвращается в СССР. Какое-то время он живет в деревне под Рязанью, но довольно скоро перебирается в Москву. Получает комнату, женится, у него рождается сын Юрий. Проходят годы, десятилетия. В возрасте семидесяти четырех лет Александр Иванович умирает. Случилось это, как вы все хорошо знаете, 10 февраля сего года. И тут развертывается второй акт этой драмы. Сразу после смерти старшего Сорокина его сын внезапно развивает бурную деятельность по розыску подробных карт как современного Калининграда, так и старого Кенигсберга. Мало того, он в спешном, можно даже сказать ударном, порядке изучает практически все доступные материалы, касающиеся печально знаменитой Янтарной комнаты.