Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью Уиттер Брет

Татуировки

Понятия не имею, откуда взялась тема татуировок. У меня ни одной в жизни не было. Я и не хотела их никогда.

Но вот как-то сидим мы в хижине-чики. Стефани. Джон. Еще пара друзей. И Марина.

В этой хижине люди много говорят. Разное. Похоже, она оказывает на людей диуретическое воздействие: слова так и льются из их уст.

Так что, наверное, это была шутка. Мы ведь собирались к Кляйнфелду, где снимается шоу телеканала Ти-эл-си. Так почему бы не заглянуть и в «Нью-Йорк Инк»? Магазин татуировок в Бруклине, тоже со своим шоу на Ти-эл-си.

Ну и ну. Для людей, живущих преимущественно без кабельного, мы испытываем удивительно сильное влияние телевидения.

— Я сделаю себе татуировку вот здесь, — со смехом сказала я.

— Где, мам? На бедре?

Ох-хо-хо. Я больше не могу наклониться, чтобы показать.

— Нет, на лодыжке. Там будет написано… — Я сделала паузу, чтобы дать передохнуть языку. Теперь приходится отдыхать перед длинными словами. — «Серендипити».

— Что это такое? — спросила Марина.

Прозорливость. Удача. Интуиция. Способность находить желаемое в самый нужный момент.

Этим словом я описала бы всю мою жизнь.

— Посмотри в словаре, — ответила я.

— Ой, мама, — сказала Марина, закатывая глаза, — я никогда ничего не смотрю в словарях. Ты же знаешь.

Зато как отплясывает твой дружок Кейси, вихляя тощим задом и напялив светлый парик, ты смотришь, подумала я. В «ЮТубе».

Я и думать забыла об этом разговоре, когда пару дней спустя Марина вдруг подошла ко мне и уселась на ручку моего кресла, как она часто делает. Взяла прядку моих волос, аккуратно заправила ее за ухо. Люблю, когда она так делает.

— Я правда хочу сделать себе татуировку в Нью-Йорке, — сказала Марина.

Только этого не хватало. Черт меня дернул за язык.

— Синий василек на лодыжке.

Она улыбалась, но я видела, что она не шутит.

— Почему, милая?

— Потому что это символ БАС.

Похоже, она не только «ЮТуб» смотрит. И кое-что знает.

Конечно знает. Она же умная девочка. И от жизни ее не спрячешь. Она знает мой диагноз. Мое будущее. Знает, что лекарства от этого нет. И что конец близок.

И она хочет удержать меня, навсегда. Сохранить прямо у себя под кожей.

И она почти уговорила меня. Правда.

Пока не вмешался Джон, этот воплощенный голос разума:

— Никаких татуировок, Сьюзен. Господи! Ей всего четырнадцать.

Поддержка

«Мариотт Маркиз» — громадный отель, прямо на Таймс-сквер. Если есть на свете полная противоположность Черепашьему пляжу с его сапфировыми водами и безлюдным песком, поняла я, то это наверняка Таймс-сквер.

Люди там повсюду, даже на дороге. Хотя на машинах там ездить запрещается.

Над головой вздымаются дома. На каждом этаже — светящиеся буквы высотой в тридцать футов. Здание, с которого сбрасывают новогодний шар, от фундамента до крыши закрыто электронными рекламными щитами. Прямо посреди проезжей части — полицейский участок.

Да, а про живых кукол — персонажей разных мультфильмов, которые клянчат мелочь в обмен на фото с детишками, я говорила?

Главный вход в «Мариотт Маркиз» находится в глубине короткого туннеля, за четырьмя рядами припаркованных такси. Внутри можно увидеть людей, одетых во что угодно — от сари до ковбойских шляп. Целый набор лифтов доставляет постояльцев лобби восьмого этажа, а оттуда — в центральный атриум на сороковом этаже.

Посредине круглые стеклянные лифты то и дело уносят людей наверх. Лифты напоминают пневматические трубы. Помню, мама раньше клала деньги в такие чеки, когда подъезжала к окошку обслуживания в банке. А я получала взамен леденец.

Такие трубы еще показывают в старых фильмах, где есть почта.

Мне они ужасно нравились.

Я не была в Нью-Йорке с 1988 года, когда одно лето работала интерном в ООН. Тогда я жила в комнате без ванной в женском общежитии «Марта Вашингтон», где крысы были величиной с кошку.

Я с удовольствием вспоминаю то лето. Я много работала в ООН. Гуляла по городу. Подружилась с интернами со всего света. Ездила с ними на метро в таинственные, далекие Квинс и Бруклин, где они угощали меня своей национальной едой.

Теперь мне предстояло увидеть совсем другой Нью-Йорк. Он не только подрос на два фута — из-за того, что я сидела теперь в инвалидном кресле, — но и сильно изменился, на взгляд матери, чья несовершеннолетняя дочь глазеет на каждую витрину.

Не говоря уже о том, что теперь рядом с нами ковыляла Стефани, еще не вполне оправившаяся после трехчасового перелета из Флориды, который она провела, вцепившись руками в ручки кресла так, что побелели суставы.

По просьбе моего издателя мы прибавили к нашей поездке еще один день. Сначала я была против. Я планировала провести это время с Мариной. Но издатель предложил оплатить нам лишний день в городе и разницу при обмене авиабилетов. Как говорит Марина: «Кто откажется?»

Так что нашим первым делом в городе была встреча с издателем.

Пока я была занята, Марину взяли на прогулку по городу «два голубых папочки», мой агент Питер и его друг. (Шутка «для своих» — на самом деле они самые что ни на есть натуралы, оба женаты.) Перво-наперво они отправились в отель «Плаза» («Уэсли раньше был БЕЗЗ УМА от „Приключений Элоизы в Плазе“», — сообщила им Марина), потом пошли в Сентрал-парк, а оттуда — в японский магазин «Юникло», который Марина нашла слишком странным, чтобы там что-нибудь купить.

Потом у меня было интервью с редактором журнала «Пипл». Милейшая женщина. После этого мы попытались посетить «Серендипити», известное кафе-мороженое. Но там оказались очень крутые ступеньки и полное отсутствие въезда для инвалидных колясок. Я сидела снаружи, наслаждалась солнышком и писала, пока Марина и Стефани лакомились внутри. Кто-то подошел и предложил мне доллар.

Марина и Стефани принесли мне горячий шоколад с мороженым, фирменное блюдо «Серендипити». Я выпила его снаружи, на солнышке. Здорово.

Вернувшись в отель, я отдала Марине свою кредитную карту. Она пошла по магазинам на Таймс-сквер. Да, я позволила Марине пойти по магазином одной в Нью-Йорке. Нельзя же все время пасти своих детей. Надо доверять и им, и миру вокруг.

Только неделю назад Марина и ее друг прыгали с моста в наше местное озеро. Глубина там всего десять футов, но некоторые родители не разрешили своим детям принять участие в этой забаве.

Но кто я такая, чтобы запрещать? Разве я всю мою жизнь не прыгала с мостов? В том числе и буквально, подростком. Вообще-то, я прыгала с того же самого моста.

А еще когда поехала в Венгрию. А потом в Колумбию. И когда вдруг вышла замуж за Джона. И когда открыла письмо от моей кровной матери.

А как же аллигаторы? Ведь реки и озера Флориды кишат аллигаторами, разве нет? Нет, есть только возможность, что они могут там оказаться. Но нельзя же жить в страхе перед возможностями!

Джон и сам слазил в это озеро с год тому назад, когда мы были у Стефани и изо рта у Марины каким-то образом вывалился брекет и упал прямо в воду. Они с Мариной полчаса копались там в прибрежной траве, а уж если осторожный Джон считает, что бродить по озеру пешком безопасно, то с какой стати мне отказывать родной дочери в невинном удовольствии?

(Кстати, брекет они нашли, он зарылся в траву.)

— Осторожнее с картой. — Вот все, что я сказала Марине, прежде чем она выпорхнула в дверь.

Я не боялась, что она потеряет ее, или потратит слишком много, или подвергнет себя опасности.

Не беспокоилась я и из-за карманников. Единственное, что меня тревожило, — это ее джинсы: они такие обтянутые, что карту, лежащую в заднем кармане, могло просто вытолкнуть вверх.

Почему, господи, ну почему джинсы в обтяжку вошли в моду?

К вечеринке она вернулась. Это был прием, который устроил Питер на сорок каком-то этаже отеля «Мариотт Маркиз». Приглашены были люди из издательства и из агентства Питера. Чарльз Пасси, который написал обо мне в своем блоге на сайте «Уолл-стрит джорнал». Дэвид Смит, адвокат, который показал Питеру статью. Киношники, которые хотели сделать о моей жизни фильм.

— Они приехали аж из Лос-Анджелеса, только чтобы познакомиться с тобой, — сказал мне позже Питер, явно сам под впечатлением.

Сразу после вечеринки я легла спать. Когда приходится тратить по пятнадцать минут и все силы только на то, чтобы усадить себя на горшок, поневоле устаешь.

Последнее, что я помню из того вечера, — это как Марина стояла у окна нашего номера и смотрела на огни Таймс-сквер.

Когда я проснулась на следующее утро, ничего как будто не изменилось. Город действительно не спал. Жизнь в нем пульсировала всю ночь.

Мы влились в нее. Пошли завтракать. Потом за покупками с Мариной.

Свадьба Керри и Пэм была назначена на полдень в Рокфеллеровском центре, так что мы решили прогуляться восемь кварталов пешком. Стефани везла меня в кресле.

Мы прибыли заранее, так что успели еще осмотреться вокруг. Поглазели на странно молчаливые коричневые небоскребы. На знаменитый ледовый каток, по случаю лета заполненный столиками. Там были сотни флагов, наверное со всего мира.

А еще там было пятнадцать ступенек, и ни одного пандуса. Стефани помогла мне подняться по одной ступеньке зараз, а Марина несла мое кресло. К тому времени, когда я добралась до верхней ступеньки, мы все окончательно взмокли в своих свадебных нарядах. Даже я в своем черно-белом платье-безрукавке, которое мы пару недель назад выбрали вместе со Стефани.

— Пошли, — сказала я. — Пора.

Свадьба была на самом верху, на обзорной площадке. У входа разостлали даже настоящую красную дорожку. Гости толпились внутри, в тесном помещении.

Прибыли невесты. Всех перецеловали. Официального вида женщина провела нас в специальный коридор, а по нему, минуя туристский маршрут, к лифту.

В лифте творился настоящий бедлам. Двадцать с лишним человек засасывало вверх с такой скоростью, что у нас в ушах щелкнуло. На потолке был видеоэкран, на нем стремительно менялись образы, и все это под громкую музыку.

Наконец под шипение гидравлических тормозов мы остановились. Музыка и видео кончились. Свадебные гости начали выходить из лифта.

— Смотри, — шепнула вдруг Стеф, показывая куда-то вверх.

Там, на потолке лифта, сидела божья коровка. До сих пор ее не было видно из-за сменявшихся картинок.

Мне вспомнились похороны моего племянника Чарли, когда божьи коровки окружили его гроб. Вспомнилось лето. И маленький подарок на моей прикроватной тумбочке дома.

— Это к удаче, — сказала Стефани. — Благословение.

— А вот еще одна, — сказала Марина, когда мы вышли.

Мы стояли на шестьдесят седьмом этаже, посреди Манхэттена, и нас окружали божьи коровки. Благословение.

Стефани вывезла меня на балкон обзорной площадки. С такой высоты Нью-Йорк напоминал лего-город, миллионов людей не было видно. Мы были на вершине мира.

Я попрошу вас на те несколько минут, что вы будете читать описание этой свадьбы, отложить в сторону свое мнение об однополых браках. На свадьбе и так была женщина — родственница Пэм, которая обнародовала свое неодобрение.

Дело тут не в морали и не в Библии. Дело в Керри, с которой мы дружим много лет. Человеке, который всегда готов прийти на помощь. Женщине, которая много лет у меня на глазах пыталась создать прочные отношения. Матери-одиночке, которая всем жертвовала ради своих детей, но не знала счастья в личной жизни.

Пока не встретила Пэм.

— Вот оно, Керри, — сказала я тогда ей. — Вот твоя радость, которую ты ждала всю жизнь. И ты ее заслужила.

Она заплакала.

— Я знаю, — всхлипнула она, — и я уже почти сдалась.

Я хотела побывать на этой свадьбе ради Марины. Ведь меня не будет рядом, когда она соберется замуж, но я хочу, чтобы, кого бы она ни выбрала — мужчину или женщину, черную, красную, фиолетовую или коричневую, — она всегда знала, что я ее поддерживаю. Если с этим человеком ей будет хорошо и она будет счастлива, я ее поддерживаю.

А еще я хотела быть там ради Керри.

В холле она вручила нам подарок. Как это похоже на Керри — дарить подарки в то время, когда ей нужно принимать их самой. Пока мы ждали невест, я открыла его. Это было ожерелье с написанным на нем словом «Серендипити». Мое любимое слово стало для Керри и Пэм их собственным.

Я надела ожерелье вместе с медальоном святого Андрея, который Сулла подарила мне на Кипре. Тем самым, который нашли в кармане у Паноса в день его смерти.

Вошли невесты. Льдисто-голубое платье Керри выгодно оттеняло ее глаза. Пэм я впервые увидела без очков, у нее оказались роскошные большие карие глаза.

Я надеялась, что они оторвут глаза от лиц друг друга и хотя бы мельком посмотрят на город внизу. Миллионы людей в башенках лего. Как лишнее напоминание о том, что это за чудо — найти среди миллионов людей того единственного человека, с кем тебе светло.

Но Керри и Пэм и так это знали.

Это было слышно в их словах. Видно по тому, какие счастливые у них были лица.

Чувствовалось по тому, как после слов священника: «Объявляю вас супругами» — Пэм сказала, едва сдерживая слезы:

— Вот не думала, что когда-нибудь это услышу.

У Кляйнфелда

Историю нашего посещения магазина-салона «Кляйнфелдс» не понять, не сфокусировавшись предварительно на конкретной четырнадцатилетней девочке — моей дочери. Ключевое слово здесь: четырнадцатилетняя.

По дороге в Нью-Йорк Марина рассказывала, как недавно, когда она ездила со школьным оркестром на выступление, один из оркестрантов разжевал батончик с мюсли, бросил его в блевотный пакетик и залил апельсиновым соком: чтобы больше походило на рвоту. Она находила это ужасно смешным.

Когда мы подъезжали к нашему отелю на Таймс-сквер, Марина заметила на другой стороне улицы свой любимый магазин одежды:

— Ого! Трехэтажный!

Как-то вечером в отеле мы сели в лифт с коробками пиццы. Там оказалась еще одна пара, и у них тоже была пицца, так что, поднимаясь, мы болтали о пицце.

— Фу, какой облом! — сказала Марина, едва мы вышли из лифта.

И эту девочку я собиралась вести в магазин свадебных платьев.

Ребенка. Неуклюжего, красивого ребенка.

Наш визит в «Кляйнфелдс» был согласован за несколько месяцев вперед: я долго продумывала детали, уговаривая менеджеров, убеждая работников магазина позволить нам прийти и примерить несколько платьев, несмотря на то что мы ничего не покупаем.

По мере приближения поездки я все спрашивала Марину, волнуется ли она.

— Ага, — отвечала она своим высоким писклявым голосом, которым говорила всегда, когда была в чем-то неуверена.

— Конечно, мама, — говорила она, пожимая плечами.

А вот насчет тату-салона она трещала не переставая.

Да, Марину больше привлекала перспектива (почти реальная) нарисовать у себя на лодыжке василек — символ того, что ее мать борется со смертельным недугом, — чем примерить несколько отстойных свадебных платьев за десять тысяч долларов каждое.

Неловкая, прекрасная, любимая.

Утро пятницы было зарезервировано за «Кляйнфелдсом». Стефани и Марина договорились с транспортной службой, чтобы они провезли нас двадцать пять кварталов: нам подали навороченный фургон с лифтом и площадкой для инвалидных колясок, хотя я прекрасно могла еще встать с кресла и пройти несколько шагов до обычной машины — с чужой помощью, конечно.

Электрические ворота открылись, пандус опустился, водитель закатил меня внутрь, пристегнул какими-то ремнями, как Ганнибала Лектора, закрыл борт и вернулся в кабину.

— Можно подумать, я везу тебя в собачий приют! — сострила Стеф.

Я тоже посмеялась.

Я знала, что если начну плакать, то уже не остановлюсь.

Всю поездку Марина поворачивалась и смотрела, как я там.

— У тебя все в порядке, мам?

— Все прекрасно, — отвечала я.

Возле «Кляйнфелдса» меня выгрузили на тротуар, как какой-то контейнер. Мы проехали по шумному, людному, заплеванному городскому тротуару — над головой громоздились какие-то леса, в воздухе отчетливо пахло марихуаной — и въехали в мечту.

Цветочные консоли в несколько футов высотой. Белая решетка на балкончике Ромео и Джульетты. Платье цвета слоновой кости, застывшее в паре с фраком, безголовые жених и невеста.

— Вот это да! — не удержалась я.

На мне был новый черный костюм, один из четырех, которые мы со Стефани купили незадолго до поездки. На Марине были джинсовые шорты, футболка без рукавов и кроссовки. Она стояла, сложив на груди руки, и выглядела так, словно это последнее место на планете, где ей хотелось бы быть.

Даже мои восклицания: «Помнишь, мы видели это в шоу?» — не вызвали ничего, кроме кивка.

Милые Кляйнфелдс-леди устроили нам экскурсию по салону. Стефани толкала мое кресло, Марина шла рядом. Нам показывали комнату за комнатой, называя имена дизайнеров, чьи платья были выставлены там. Алита Грэм. Пнина Торней. Бесконечные ряды платьев. Ослепительные. Кружевные. Облака тюля, рядом с которым свадебное платье принцессы Дианы выглядело просто скромным.

Марина не вымолвила ни слова.

Мы свернули к примерочным. Вот белый салон. Знаменитая складская комната, где сотни белых платьев висят в пластиковых чехлах. То самое, куда бежит Рэнди из телешоу, чтобы выбрать «то самое» платье для очередной сбитой с толку невесты, которая тем временем препирается в примерочной мамашей.

По телевизору складская комната похожа на шведский стол глазированных пирожных. В реальной жизни это просто знаменитый склад. В то утро «Кляйнфелдс» показался мне куда меньше, чем я себе представляла.

А вот платья оказались очень большими, сшитыми как будто на сказочных невест-великанш из волшебных замков. Женщины в семействе Спенсер-Вендел, как правило, малорослые.

Мы с Мариной были потрясены.

— Хочешь что-нибудь примерить? — прошамкала я, тронув Марину за локоть.

Мы стояли в комнате, полной пышных платьев, и смотрели на них снизу вверх. Добавочное хранилище, объяснили нам. Конвейерная линия платьев, протянувшаяся аж до следующего квартала.

— О’кей, — сказала Марина своим писклявым голосом.

— Скажи им, в каком стиле ты бы хотела платье. Выбери силуэт.

Выбрать силуэт означает указать форму платья — пышное бальное, прямое, А-силуэт.

Марина стояла как немая.

Я расстроилась, что привела ее сюда. Что навязала ребенку такой взрослый опыт. Но я знала, что от слез все станет хуже в тысячу раз. И я крепилась.

Когда Марина молча скрылась в примерочной, я постаралась не думать о дне, когда моя девочка будет выходить замуж.

И еще я постаралась не думать о крошке Марине, лежащей у меня на руках. И о ней же, держащей на руках свою собственную крошку.

Я пыталась не думать о Марине нынешней, смущенной затеей матери. Тем, чего она не может и не должна пока понимать.

Вместо этого я занялась предсвадебным инструктажем для Стефани.

В моем завещании особо оговорена сумма, выделенная на свадебное платье Марине. Стефани пообещала, что привезет ее за ним сюда, в «Кляйнфелдс». Что само по себе похоже на безумие, хотя забавное и милое.

Дело в том, что любимый магазин одежды нашей Стефани — то, что мы называем «Хучи мама», где продают крохотные полиэстеровые платьица и пластмассовые туфли-шпильки, все по 9.99.

Когда мы поехали к моему издателю, мне пришлось сказать ей:

— Прикройся. Накинь сверху что-нибудь поприличнее. — Нередко она обтягивает свою могучую грудь полиэстером так плотно, что я боюсь, как бы материя не лопнула.

И этой женщине я поручала помочь Марине выбрать самое изысканное и ответственное платье в жизни.

Увы. Оставалось только надеяться, что к тому времени все эти ужасные платьица без бретелек сбудут в Китай. По-моему, женщины в них похожи на футболистов.

— Ничего белоснежного! — говорила я Стефани. — Слоновая кость. И не слишком много тюля. Акцент на кружевах.

Марина выбрала А-силуэт, платье, которое расширяется книзу, как буква А. Или, сказать точнее, его выбрала для нее продавец. Марина была так ошарашена, что только и могла кивнуть.

— Когда будешь выбирать платье, вспоминай королевские свадьбы, — продолжала я наставлять Стефани, пока мы ждали у примерочной. — Принцессу Кейт, например. Изысканно. Утонченно. Длинные рукава предпочтительны. Они делают платье более презентабельным.

Вышла Марина.

Без бретелек. Красная. Больше всего она походила на четырнадцатилетку, которую посадили в свадебный торт и поставили в полузащиту.

— Мне не нравится такое пухлое, — сказала она.

Ты моя девочка!

— Может, примеришь что-нибудь с рукавами? — спросила я.

Я уже говорила продавцам из «Кляйнфелдса», что мое любимое платье всех времен и народов — то, в котором была Белла в вампирском фильме «Рассвет». Облегающий шелковый чехол со вставкой из прозрачных кружев на спине и длинными рукавами с кружевными манжетами, слегка прикрывающими кисти рук. Девушки вынесли платье, напоминающее наряды Беллы и принцессы Кейт. Длинные кружевные рукава, строгая линия ворота, подчеркнутая рюшами тонкая талия и длинная гладкая шелковая юбка с треном.

Марина скрылась в примерочной. Я снова принялась за советы Стефани на тему «когда придет день» — когда день придет, выбери Х. Когда день придет, делай Y. Самих советов я уже не помню, ведь мое сердце было там, в примерочной.

Дверь распахнулась. И вышла Марина, на десять лет старше и на фут выше.

Я ясно видела ту прекрасную женщину, которой она станет однажды. Я просто сидела и смотрела.

Что делать, если в самый яркий миг твоей жизни тебя вдруг посещает мысль о потере? Когда ты думаешь о событии, до которого не доживешь?

Я опустила голову. «Дыши», — приказала я себе.

Я подняла глаза. Улыбнулась, и Марина улыбнулась мне в ответ. Я напрягла язык и сказала:

— Мне нравится.

Марина обычно сутулится, как все тинейджеры, но в этом платье она стояла абсолютно прямо, высокая и сияющая.

— Ты красавица, — прошептала я, ворочая непослушным языком. Не знаю, слышала ли она меня. Ведь я шамкала и глотала слезы.

Мы сделали несколько фото. И стали жить дальше.

Воспоминание было готово.

Марина вернула платье и переоделась в джинсовые шорты и кроссовки. И мы тихо покатили мимо обмерочной, фрачной комнаты, большой подземной залы, где дюжины женщин сидят склонившись над швейными машинами.

Вокруг было слишком много людей, чтобы я могла сказать Марине то, что хотела. Объяснить ей, как она мне дорога.

И что не телом, так духом я всегда буду рядом.

Всегда.

«Кляйнфелдс» был неподходящим местом для подобных разговоров. Вокруг нас вились продавщицы, которые наперебой давали советы по выбору фаты. Кругом бродили измученные невесты, каждая со своей группой поддержки. Мимо непрестанно текли людские ручейки, сворачивая к примерочным.

Менеджеры «Кляйнфелдса» не сразу согласились позволить нам примерить платье, опасаясь, видимо, как бы смертельно больные матери со своими несовершеннолетними дочерьми не нагрянули на них со всего света. Зря боялись. «Кляйнфелдс» — не то место, где можно сказать дочери слова, которые она запомнит на всю жизнь.

Что, вероятно, и к лучшему.

Ведь Марина еще ребенок.

А ребенок всегда рассчитывает на то, что мать будет рядом. И защитит.

Меня еще раз загрузили в фургон с клеткой для инвалидных колясок. Стеф снова пошутила насчет собачьего приюта. Я посмеялась, чтобы не заплакать. О, милая моя сестра, не разбивай мне сердце.

— Может быть, на обратном пути купим пиццу? — предложила Марина.

— Конечно, — ответила я.

В тот вечер, когда я уже спала, Марина прилегла рядом со мной.

— Ты такая милая, мама, — услышала Стефани.

Она поцеловала меня.

Когда я проснулась наутро, моя дочь спала рядом со мной.

Навсегда

Наш последний вечер в Нью-Йорке мы решили провести только втроем: Марина, Стефани и я.

Всю эту поездку мы с Мариной и слова не произнесли на тему болезни и смерти. Рано еще для ребенка, которого смущают ничего не значащие разговоры о пицце со случайным попутчиком в лифте. Рановато для девочки, которая не может прийти в себя от восторга перед новыми тряпками, купленными в Нью-Йорке.

— Она была на распродаже, единственная размера экстрасмолл! — пищала она, рассказывая мне о покупке черной мини-юбки в трехэтажном чуде по соседству с отелем.

Да нет, какие уж тут серьезные разговоры. Да и что, что я могу ей сказать?

Так что в последний вечер мы пошли в такое место, где не говорят. Где пропадает дар речи. Мы пошли на бродвейский мюзикл «Злая».

Вообще-то, это некая импровизация на тему «Волшебника страны Оз»: история дружбы между доброй колдуньей Глиндой и зеленой злой ведьмой. Зрелище было что надо: обезьяны летали, костюмы радовали глаз, зеленокожая звезда пела так, что сердце разрывалось. Я сидела рядом с Мариной. Своими скрюченными пальцами я коснулась ее руки, радуясь темноте, нашему безмолвию и экстравагантному представлению у нас перед глазами.

В Нью-Йорке я плакала один раз, когда кто-то попросил меня рассказать о моих детях. Я не плакала в «Кляйнфелдсе», увидев Марину в том платье. Не плакала на свадьбе. Не плакала, когда меня, словно какой-нибудь контейнер, грузили в инвалидный фургон.

Слезы полились, когда Марина прижалась ко мне в темноте театра и вместе с артистами шоу запела песню, которая называлась «Навеки». Ведьмы пели, прощаясь друг с другом, под аккомпанемент арфы и рога.

тихо пела Марина.

Мое сердце забилось, глаза увлажнились.

Я посмотрела на дочку. Мою маленькую девочку. Медленно я поднесла к лицу руку и смахнула слезы. Рядом со мной слезу утерла Марина.

Когда шоу закончилось, я спросила Марину, почему она плакала.

— Потому что ты плакала, мам.

«Ладно, — подумала я. — Не будем об этом».