Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью Уиттер Брет
Прошло десять лет с тех пор, как умерла моя собака, пятидесятифунтовая ротвейлериха по кличке Альва, которую мы с Нэнси нашли на улице, когда учились в школе. От бродячей жизни у Альвы осталось немало заскоков. Она ела все, включая мусор, обувь и фломастеры, и регулярно оставляла дымящиеся кучки испражнений на одном и том же квадратном футе ковра в нашем доме.
У нее был рак, так что ей пришлось ампутировать лапу. В жизни не видела трехногого инвалида счастливее нашей Альвы!
Но в моем теперешнем состоянии делать ставку на уличного найденыша вроде Альвы не годилось. А щенки — они ведь как малые дети, так? Нет, этим я больше не занимаюсь.
Так начались наши поиски собаки, которой нужен дом и которая знает, как себя в нем вести. Настоящего питомца для Марины и Обри. Друга для Уэсли.
Утешителя для страждущей матери.
Так где ее найти, такую собаку? Такую, чтобы принесла тепло в жизнь моего мальчика?
В самом холодном месте на свете — в тюрьме.
Как-то утром я смотрела информацию по одному убийце на сайте Управления исправительных учреждений во Флориде. Да, я часто это делала. Это входило в мою работу судебного репортера. Рядом с объявлениями «Разыскиваются», фотороботами и снимками полицейских в форме для разгона демонстраций оказался ярлычок «Хочешь взять меня домой?» с фотографиями собак — выпускников воспитательной программы при тюрьмах Флориды.
Собаки, набранные по местным приютам, восемь недель жили в тюрьме с тренерами-заключенными. Их учили стоять, лежать, ходить на поводке, не входить и не выходить из помещения без особой команды. Их приучали есть из миски, справлять нужду в ящик и делали им все необходимые прививки.
Короче, они были… то, что надо!
Не прошло и пяти минут, а я уже говорила по телефону с Сэнди Кристи, заведующей воспитанием собак в тюрьме.
Мисс Кристи рекомендовала мне одну собаку, которая сейчас как раз проходила курс тренировки. Грейси весила шестьдесят фунтов, зато была восприимчивой, послушной и хорошо реагировала на команды.
— В своей группе она звезда, — добавила мисс Кристи.
Нам прислали фотографии: Грейси сидит, лежит, стоит, высунув язык. Она оказалась белой, мускулистой, с розовым носом и золотистыми глазами. Да, в такую мудрено было не влюбиться.
Но Грейси жила в пятистах милях от нас, в тюрьме неподалеку от Уайт-Сити.
Я еще раз посмотрела на фото Грейси. Представила, как будут толпиться возле нее дети. Представила, как она будет грызть мои туфли от Феррагамо. Как будет плавать в бассейне, а потом плюхнется на мой диван от Итана Аллена. Представила, как она будет спать по ночам рядом с детьми и красть их шоколадки. Представила, как она будет ходить следом за малышом Уэсли, когда он в очередной раз уединится.
Я поговорила с отцом. Он уже и так осуществлял каждодневную доставку детей в школу и из школы и ввел немало бытовых усовершенствований в нашем доме. Возьмет ли он на себя еще и собаку?
— Думаю, это отличная мысль, Сьюзен, — сказала папа. — Я поеду с тобой забирать ее.
Джон был темной лошадкой: то резко против собаки — «Это уже чересчур, Сьюзен», то вдруг пускал слюни, рассказывая о хорошеньком маленьком бульдожке, которого он видел в приюте.
— Мы что, спятили? — спросила я его. — Принять в дом, не видя в глаза, какую-то псину, выросшую за пятьсот миль отсюда?
— Не забудь, — ответил он, — тебя ведь тоже удочерили, в глаза не видя.
Тысяча миль пути в тюрьму и обратно позади, Марина и Обри выскакивают из дверей встречать собаку.
— Грейси! Грейси! — вопят они.
Уэсли прятался, не хотел выходить. Но едва собака оказалась в доме, он тоже присоединился к хороводу детского восторга вокруг нее. Грейси, бедняжка, написала на ковер.
Ничего.
Так вот, Уэсли никогда не подойдет и не обнимет ни с того ни с сего человека. Никогда. Но в тот вечер он залез вместе с Грейси в ее конуру, сел рядом с ней, стал ее гладить (временами его поглаживания больше походили на тумаки), разговаривать с ней.
А Грейси знай себе лупила хвостом.
— Посмотри, мам, у нее зубы острые! — сказал Уэсли, раздвигая ей верхнюю и нижнюю губу.
Грейси лизнула его в щеку.
— Можно я буду с ней спать? — спросил Уэсли.
Вот так, без усилий, Грейси стала членом нашей семьи. Любителем гоняться за ящерицами. Экспертом по рытью (мы шутили, что этому ее, наверное, научили в тюрьме заключенные). Той, кого мои дети первой приветствуют поутру и последней целуют на ночь.
В считаные дни Уэсли и Грейси стали неразлучны. Стоило Грейси повернуться на спину, намекая, что пора почесать живот, Уэсли тут же доставлял ей это удовольствие.
Он больше не мыл руки после французских тостов — Грейси слизывала сироп с его пальцев.
Он читал ей книжки с картинками, наряжал ее на Хеллоуин (в костюм утки) и хотел, чтобы она присутствовала в ванной при его купании.
Уэсли любил, когда она лизала ему лицо, и норовил подставить под ее язык губы.
— Фу-у, — морщилась я.
И все равно это было чудо, ведь обычно Уэсли избегал любых физических контактов.
Раньше я всегда пела детям колыбельную на ночь. Пела тихонько, почти мурлыкала, пока не угомонится Уэсли.
Джон чуть не плачет, вспоминая об этом сейчас. Он сказал, что много лет каждую ночь стоял под дверью комнаты Уэсли и слушал, как я пою. Это была одна из его немногих просьб ко мне: чтобы я записала, как я пою ту песню, пока мой голос не пропал.
Грейс заменила мою колыбельную.
— Иди, Уэсли, ложись, — говорила я ему. — Лежи тихонько и молчи.
— Тогда придет Грейси?
— Да.
И он запрыгивал в кровать, натягивал одеяло с мультяшным паровозиком Томасом и, блестя в свете ночника глазами, ждал.
Пока я могла ходить, я приводила Грейси сама. Смотрела, как она заскакивает на его кровать, лижет его в последний раз в лицо, сворачивается рядом с ним калачиком — ближе, чем позволялось когда-либо мне, — и засыпает.
Восьмой день рождения Уэсли был 9 сентября 2011 года. Это было самое значимое событие нашей жизни после моего диагноза в июне, и мне хотелось тишины. Ему тоже. Лучше всего Уэсли чувствует себя наедине с Грейси. Толпа гостей и праздничная суета были бы ему неприятны.
У меня сложился превосходный план: Джон, Уэсли и я проведем этот день в лучшем из ближайших зоопарков — «Метро», в полутора часах езды от Майами, Флорида.
— В большом зоопарке есть слоны, — сказала я Уэсли. — Хочешь поехать посмотреть на них в Майами?
— Да! Я хочу поехать в Яями! — ответил он.
С Джоном мы заранее обговорили правила.
— Мы будем смотреть тех зверей, каких захочет Уэсли. Пусть ведет нас в свое королевство.
В зоопарке «Метро» есть такие чудные четырехколесные велотележки с лимонно-желтыми зонтиками от солнца. Мы взяли одну напрокат, и Джон повез нас к азиатским слонам.
Потом через весь зоопарк к африканским.
Потом опять к азиатским, смотреть, какие у них уши. И снова к африканским, сравнивать.
Потом еще раз туда и обратно, для сравнения голов.
И еще раз — посмотреть, одного ли они роста.
Так мы и колесили весь день туда-сюда, потягивая лимонад, жуя сахарную вату, сравнивая слонов. Уэсли был счастлив.
И я тоже.
У меня не было конкретных планов на мой последний год, кроме того, что я должна прожить его в радости. Вот я и хваталась за любые представившиеся возможности. Чудо космического «Шаттла». Простота дня, проведенного в зоопарке. Покой, когда лежишь рядом с Грейси.
Я понимала, что ценность всему этому придает присутствие Уэсли. Это он помог мне полюбить Грейси, несмотря на то что она перекопала весь наш задний двор. Он научил меня тому, что у африканских слонов уши — как Африка.
Благодаря ему я знаю, что эти желтые велотележки на четверых делаются в Италии и слишком дороги, чтобы их могла приобрести семья со средним достатком, вроде нашей (поверьте, я узнавала).
Если бы не Уэсли, я никогда не узнала бы, как это весело — стоять на крыше мини-вэна в момент запуска космического «Шаттла».
Все это я помню так ясно, как будто это было вчера. И каждый раз, вспоминая, улыбаюсь. Когда меня парализует, в этих воспоминаниях будет мое утешение и моя сила.
Но помнит ли что-нибудь Уэсли? Вот в чем вопрос.
Когда вы стоите на пороге смерти, вам хочется оставить после себя хоть что-нибудь. Мне хотелось оставить память, но из-за синдрома Аспергера Уэсли помнит вещи очень избирательно. Часто кажется, что он не помнит вообще ничего.
В конце августа 2012 года, больше чем через год после той поездки, я начала писать о нашем приключении с «Шаттлом»: как мы помяли крышу машины, как ждали, полные неуверенности, и какое это было чудо, когда он взмыл в небо.
Снедаемая любопытством, но старательно изображая равнодушие, я спросила Уэсли, помнит ли он нашу поездку.
— А-га. Помню.
Я спросила:
— Кто тогда с нами был?
Он отбарабанил все имена членов семьи Нэнси. Я подумала, что он, может быть, сделал это машинально, как с ним часто бывает. Но тут он добавил еще два имени: Саманта и Брук — дети подруги Нэнси. А мы никогда больше с ними не встречались, только в тот раз.
— А откуда мы смотрели? — спросила я.
— С крыши фургона.
Уэсли улыбнулся. И я тоже — с восторгом.
Через несколько недель он нарисовал роскошный портрет дельфинихи Синди черным маркером. Мы поместили его в рамку и повесили над обеденным столом.
«Миссия выполнена, — думаю я всякий раз, когда вижу его. — Сад Уэсли уже растет».
Юкон
Октябрь
Северная аврора
Если бы вы умирали, то что бы вы предприняли? Что захотели бы увидеть? Как провели бы оставшийся вам год?
Я знала, что хочу путешествовать. В путешествиях для меня всегда была магия, смысл существования. Так много счастливых мгновений моей жизни связано с разными местами, где мне довелось побывать.
Когда родились дети, я стала откладывать особые поездки, думая: «Сейчас мне некогда, вот станут дети постарше, работы будет поменьше…»
Болезнь устранила все препятствия. Ждать больше нечего. Мир открыт передо мной, и я могу ехать куда угодно.
Ку-да у-год-но.
Но куда? Чего я никогда не видела такого, от чего сердце мое, даже издалека, преисполнялось бы восторгом? Великую Китайскую стену? Тадж-Махал?
Или пустыню Атакама в Чили? Говорят, Атакама похожа на поверхность Луны. Астрономы нашли там фрагменты астероидов, содержащие те же аминокислоты, что и у людей.
Или сорваться в самое романтическое местечко, какое только можно себе вообразить — в Испанию, где над морем, на краю утеса, прилепился монастырь, превращенный в роскошный отель? И заниматься там любовью, пока можно, снова и снова переживая эти сладостные, бархатные трепетания плоти?
Собраться с мыслями мне помогла лучшая подруга, Нэнси Маасс Киналли. С нашей последней совместной поездки в Новый Орлеан, когда я впервые призналась себе, что больна, она неотступно пыталась спланировать для нас какое-нибудь экзотическое путешествие — приключение всей жизни.
Нэнси и я родились с разницей в две недели и выросли на расстоянии трех миль друг от друга. Встретились мы в возрасте одиннадцати лет в младшей средней школе Палм-Бич и сразу стали подругами. Вместе поступили в Университет Северной Каролины, вместе учились в аспирантуре Университета Флориды.
Нэнси всегда была настоящая мисс Фи Бета Каппа[2]. А я была мисс Выпить Как Бы.
Мы дополняли друг друга. Мы ладили в основном потому, что всегда смеялись над одними и теми же вещами и, когда надо, с легкостью могли друг друга заткнуть.
Мы обе любили путешествия и бывали за границей, в том числе в Венгрии и Перу. Мы поднялись на гору к Мачу-Пикчу в день летнего солнцестояния 1997 года и оказались в окружении ньюэйджеров из Калифорнии. («Это же, типа, духо-стояние, врубаешься?») Калифорнийцы всё ныли, что еда, видишь ли, не органическая.
Так что мы сбежали от них и поднялись на соседний пик, Уайна-Пикчу, где было тихо, спокойно и открывался прекрасный вид на древнюю резиденцию императоров инков.
Я была на пятом месяце беременности. Поскользнулась и чуть не упала.
И все же мы все время смеялись — так и смеемся до сих пор.
Сегодня — имея в своем багаже тридцать четыре года, пятерых детей и надцать психологических кризисов — мы с Нэнси все те же семиклашки, хихикающие над мальчиками и выделительной системой нашего тела.
Казалось бы, то, что мы пережили вместе, нам уже не превзойти. Но Нэнси была настроена решительно.
Для начала она связалась со своим братом, который предложил ей шикарные апартаменты в Буэнос-Айресе. Европейский город в Южной Америке, среди роскошной пампы. База для предстоящего исследования Южной Америки.
Нет, Буэнос-Айрес, конечно, хорош, никакого сомнения, но я-то тут при чем?
Одна знакомая звала нас погостить у нее на Гоа. Еще одна наша школьная подруга переехала в Индию и ушла там в буддийский монастырь. Может, заодно ее навестим? Поучимся медитировать?
Нэнси очень хотелось в Индию.
— Ты серьезно? — спросила у нее я. — Как ты представляешь меня в буддийском монастыре? «Извините, мне сейчас не до медитаций — время пить коктейли!»
Вдохновение посетило меня как-то днем в конце сентября. Было ветрено, но при этом вполне по-флоридски: жарко, как в пекле. Мы с Нэнси стояли в плавучем доке в Вест-Палм-Бич и ждали, когда причалит лодка наших друзей.
Шаги по твердой земле уже давались мне с трудом. Слегка покачивающийся док заставлял меня думать о будущем, когда даже просто стоять и то будет трудно. Я подняла глаза к небу — равновесие, Сьюзен, держи равновесие — и стала думать о северном сиянии.
Одно из самых зрелищных природных явлений, видимое лишь у полюсов Земли, где оно окрашивает небо в зеленый и белый, а иногда в красный, розовый, фиолетовый и синий цвет.
Радуга в ночном небе.
Я была поражена, впервые прочитав описание северного сияния в книге адмирала Ричарда Бэрда «Один» — отчете о месяцах, проведенных в антарктической темноте, где его изголодавшимся по свету и краскам глазам вдруг открылось новое, невиданное прежде зрелище.
Вот как Бэрд описывает зеленое сияние в форме огромного эллипса, очевидцем которого он был: «В небе над Южным полюсом блистал и переливался полог, словно бы сотканный из миллионов ярких лучей…
Сияние над моей головой начало менять форму и превратилось в серую глянцевую змею, а занавес над полюсом пошел складками и заколыхался, словно позади него двигалось божество. Звезды гасли одна за другой, как будто проглоченные переливчатым змеем.
Ощущение того, что я стал свидетелем чуда, не предназначенного для глаз смертных, щекотало меня изнутри».
Я духовный человек. Я верю в Бога. Я верю в то, что во Вселенной есть силы и чудеса, непостижимые для нас по причине нашей малости.
Чудеса приоткрываются нам через явления вроде северного сияния. Оказавшись внезапно рядом с ними, мы начинаем по-особому чувствовать, прозреваем.
— На Юкон? Зимой? — поразилась Нэнси, когда я поделилась с ней своим желанием. Раньше я никогда ни о чем подобном не заикалась. К тому же Нэнси терпеть не может холода.
— А как же Индия? Почему она вдруг выпала из твоего лебединого списка? (Это она так шутила. Наверное.)
— Ладно, — согласилась я. — Поедем туда, раз ты хочешь.
Тут как раз подвернулись Лиза с Анатолем и взяли нас на борт своей лодки — маленькой, отделанной тиковым деревом, раньше принадлежавшей знаменитому автору-исполнителю песен Джимми Баффету.
Мы провели день в лучших традициях Флориды: загорали, плавали, пристали к стайке других лодок у ближайшего островка, где вовсю орало стерео, отдыхающие пили пиво из банок и щеголяли стрингами и татуировками.
Лиза — судья, всю неделю она занимается очень серьезными делами. Радостно было видеть, как она, забыв обо всем, резвится на этом празднике загорелой плоти.
Мы так увлеклись отдыхом, что заметили огромный грозовой фронт, только когда он был уже прямо над нами. Мои друзья кинулись перетаскивать наши вещи из лодки на сушу, где мы могли переждать дождь. Не в силах им помочь, я сидела в лодке под тентом, рядом с его металлическими опорами. Воздух вокруг был прямо-таки заряжен электричеством, и я подумала, как было бы хорошо, если бы в меня сейчас ударила молния.
И я попросила, чтобы меня оставили в лодке.
Но Нэнси и Лиза и слышать об этом не хотели. Они помогли мне переправиться на берег. Мы и еще один прибившийся к нам дружелюбный отдыхающий, с которым мы только что познакомились, уселись рядышком на пляже, обнялись, а вокруг барабанил ледяной дождь и громыхала гроза.
Не знаю, каковы шансы, что при грозе в тебя попадет молния.
Наверное, не выше, чем заболеть БАС.
Какая разница. С каждым может случиться. Молния ударяет и в раю. БАС поражает и знаменитого бейсболиста, и старика, и чьего-то сына или дочь, и мать семейства в полном расцвете сил.
Я приняла свою судьбу. И хочу жить дальше.
Поехать на Юкон. Увидеть северное сияние.
Прочь из лодки, прямо в объятия друзей.
Спасибо
До Юкона мне надо было сделать еще одно дело. Дело, от которого у меня разрывалось сердце: мне предстояло отказаться от любимой работы, журналистики.
Больше года я боролась, придумывала решения, пригодные для моего слабеющего здоровья.
Когда я больше не могла доставать свой лэптоп, я просила кого-нибудь вытащить его из моей сумки, поставить мне на колени и открыть.
Когда мои навыки обращения с географией клавиатуры с грохотом рухнули и мой мизинец больше не дотягивался до клавиш в правом верхнем углу, я начала набирать тексты буква за буквой, как курочка клюет по зернышку.
А еще я перестала укладываться в сроки. Нет, скажу по-другому: я перестала укладываться в новые сроки.
Это меня огорчало. Шестью рабочими пальцами я изо всех сил выстукивала новости из зала суда и отправляла их в редакцию через Интернет. В «Палм-Бич пост» на меня рассчитывали. Страна переживала рецессию, особенно в газетном бизнесе, и работа, которую я делала, могла перейти к кому-то с двумя руками.
Ночи напролет я лежала без сна, беспокоясь о том, что недостаточно хорошо тяну свою лямку. Что я больше не первоклассный репортер, как раньше. Постепенно я стала бояться приходить на любимую работу.
Но разве я могла ее бросить? Журналистика — мое второе «я». Потерять работу для меня было все равно что потерять часть себя.
И как быть с деньгами? Планов у меня было много, но я сомневалась, что смогу их осуществить. По правде говоря, я даже не знала, как мы будем сводить концы с концами без моей зарплаты.
И тут, как всегда, на выручку пришла Нэнси. Я хочу, чтобы вы это запомнили, это важно. Каждый день, что бы мне ни понадобилось, рядом со мной Джон. Как только на меня накатывает отчаяние, меня спасает мысль о детях. Но в любой поворотный момент моей жизни если кто-то и протягивал мне руку помощи, то это всегда была Нэнси.
Нэнси работала в отделе по связям с общественностью Фонда юридической помощи Флориды. Когда мне поставили диагноз БАС, она решила, что должны быть какие-то правовые способы поддержать больного человека вроде меня, и подыскала мне юристов из местных, которые могли бы помочь мне в этом деле.
Джон и Стефани, юристы «Лигал эйд», разъяснили мне суть Закона о нетрудоспособных гражданах Америки. От них я узнала об отпуске по состоянию здоровья.
Джон просмотрел все мои документы, ту самую груду бумаг из отдела кадров, на которую мы, сунув их в ящик стола в кабинете, не обращаем потом никакого внимания, и кое-что нашел: оказывается, у меня был полис страхования жизни от «Пост». На довольно крупную сумму. В случае смертельной болезни — как раз в моем, увы, случае — я имела право забрать семьдесят процентов всей страховой суммы досрочно. И не просто досрочно, а немедленно. Юкон, я иду к тебе!
Процедура заняла почти три месяца — все лето, пока я смотрела запуск «Шаттла» с Уэсли, примирялась со своим будущим и планировала нашу поездку в зоопарк. И все это время я ничего не говорила моим коллегам. Просто продолжала тихонько работать.
Вообще-то, я работала даже больше, чем обычно, ведь в мои намерения входило выполнять те же обязанности, что и раньше.
Какое-то время я справлялась. Причем так хорошо и с такой радостью, что даже задумалась: а может, мне не бросать?
А потом я упала с лестницы.
Я гнала себя вперед, отказываясь мириться со своей слабостью. Но я перестаралась, и на крыльце прокуратуры у меня подвернулась нога.
Я грохнулась. Мне не хватило силы рук, чтобы задержать падение, и я пролетела всю лестницу до самого низа.
Когда мне помогли подняться, по моей левой ноге текла струйка крови.
— Вам надо к врачу, — сказал кто-то.
— Нет, — ответила я. — Мне нужно на интервью, я опаздываю.
Интервью было с главным прокурором. Он не был моим почитателем. Когда я вошла в его кабинет, он встретил меня обычным холодным взглядом. Таким, который словно говорит: «Я поговорю с тобой, куда деваться, но без удовольствия».
Тут он увидел мою ногу:
— Вы что, поранились? У вас кровь. Давайте перенесем интервью на попозже.
И тут я поняла: у меня не будет никакого попозже. Никогда я не буду сильнее, чем сейчас.
— Нет, — ответила я. — Давайте не будем откладывать.
Вскоре после этого позвонил мой редактор.
— Что с тобой, черт возьми, происходит? — спросила она.
— Позвони моему адвокату, — сказала я.
Я не хотела быть грубой. Слова, которые вертелись у меня на языке, — «У меня БАС», — оказалось, невозможно выговорить. По крайней мере, без слез, а плакать я не собиралась.
Пару дней спустя мы вышли покурить с судьей Барри Коэном, человеком, о котором я писала множество раз за годы работы. Мы не однажды обедали вместе в кафетерии суда, в компании других судей и адвокатов, всегда вызывавших мое восхищение.
Не знаю, почему я это сказала. Как-то само вырвалось. Я вдруг взяла и выпалила:
— Думаю, я уже не вернусь.
И сразу пошла прочь, так быстро, как только могла, чтобы сохранить остатки гордости.
В тот раз я плакала. Потому что любила эту работу и только что призналась себе, что больше ее в моей жизни не будет.
Отпуск по болезни я оформила в середине августа. Две недели спустя я получила премию флоридской коллегии адвокатов за мои репортажи из зала суда и оперативную подачу информации на сайте газеты. Это было признание на уровне штата, крупное достижение для судебного репортера вроде меня.
Награды должны были вручать во время званого обеда, на который были приглашены журналисты, адвокаты и члены Верховного суда штата Флорида. Мой начальник в «Палм-Бич пост» Ник Москелла хотел, чтобы я поехала. Он говорил, что это будет хорошо и для меня, и для газеты.
Но мероприятие должно было пройти в Таллахасси, столице штата, в пяти сотнях миль от моего дома. Водить я в моем состоянии уже не могла, а поездка оказалась срочной, потому что содержимое моего почтового ящика давно никто не проверял. Билет на самолет стоил семьсот долларов.
Такой расход казался мне неоправданным; я ведь не собиралась возвращаться к работе.
— Лучше пошлите на эти деньги репортера с заданием, — сказала я Нику. — А я доберусь до Таллахасси за свой счет.
Я решила ехать автобусом.
В других странах я часто ими пользовалась. Но в американском грейхаунде не ездила никогда. «Вот и давай, Сьюзен, — сказала я себе. — Садись и поезжай, развлечешься».
Поездка была долгой, скучной и мучительной. Кажется, она заняла целых восемь часов. Половину дороги я сидела через проход от команды металлистов. Они развлекались тем, что по мобильному громко жаловались своему начальнику на то, что им пришлось сесть в вонючий автобус.
Вонючий в буквальном смысле.
Во время одной из остановок при попытке справиться с автобусной лестницей я упала на спину.
— Ты глянь, во доходяга, — прокомментировали мое падение придурки-металлисты.
Я приехала в день вручения наград. Нечесаная. Грязная. Автобус! В моем-то состоянии. О чем я только думала?
Нэнси позволила мне ввалиться в ее номер в отеле. Ванна, короткий сон, подруга — все это освежило меня, настроило на позитивный лад. В тот день, подбадривая себя воплями: «Вперед, на север!» — мы прогуглили маршрут нашего совместного отпуска и заказали билеты.
Аврора бореалис, мы уже в пути!
Вечером я натянула красивое платье. Накрасилась, надела свое самое любимое ожерелье с медальоном святого Андрея. И, увы, туфли без каблука. Прямо перед отпуском я упала, выходя из дому, и сломала ключицу. Тогда я поняла, что мои ноги слишком ослабели, чтобы ходить на каблуках.
Церемония происходила на верхнем этаже здания правительства штата, в зале со стеклянной стеной и обзором на триста шестьдесят градусов. На закате, в мое любимое время суток. Присутствовали все большие шишки нашего бизнеса, включая нескольких судей из Верховного суда штата.
Но я ничего не подозревала до тех самых пор, пока один мой друг, Нил Скин, не рассказал всю историю последнего года моей жизни, вплоть до поездки на автобусе включительно. Когда я вышла, чтобы получить награду, грохнули аплодисменты. Повернувшись к собравшимся, я увидела, что все стоят.
Тогда я поняла, что это награда не за мои интернет-репортажи. Это была награда за все мои двадцать лет репортерской службы.
Я была тронута.
Не помню, что я говорила в своей ответной речи, кажется, это было что-то вроде «спасибо».
На следующее утро я села в автобус и поехала домой. Месяц спустя мы с подругой Нэнси уже были на пути к Юкону.
Северное сияние
Мы выбрали место в пяти часах езды к югу от полярного круга на территории Канадского Юкона; городок назывался Уайтхорс, а тамошнее отделение турагентства «Легенды Севера» специализировалось на помощи желающим увидеть сияние.
Никакой информации с места у нас не было, мы полагались исключительно на «Гугл». Фотографии шикарных сияний и теплых хижин заинтриговали меня.
Я подумала, что в таком месте вполне можно ждать «чуда, не предназначенного для глаз смертных», как писал Бэрд. В таком месте изголодавшимся по свету и краскам глазам открываются, должно быть, новые, невиданные зрелища.
Мы с Нэнси спланировали настоящее большое путешествие. Сначала перелет через Сан-Франциско на Ванкувер, где в отеле остались на хранение наши легкие вещи. От Ванкувера до Уайтхорса еще два с половиной часа лёта, почти строго на север.
Разряженные в цветастые тропические шелка, мы заявились в билетный центр компании «Эйр Норт». Там мы спросили служащего, какая сейчас погода в Уйтхорсе.
— Минус двадцать и снег, — ответил он.
От холода у меня в буквальном смысле захватило дух. Когда я покинула самолет в Уайтхорсе, воздух отказывался выходить у меня из легких. Я подумала: интересно, могут ли ноздри смерзнуться?
Зато нас встречал агент «Легенд Севера» Стефан Вакерхаген. Стефан немец, в Канаде он работал погонщиком собак и проводником и сильно походил на телеведущего Андерсона Купера, только чуть более потрепанного.
«Вау!» — мысленно протелеграфировали друг другу мы с Нэнси.
Он отвез нас в гостиницу, где вручил нам два больших красных баула с теплыми вещами, которые мы заказали. Мы пошли в наш номер и подготовились к первой ночи свидания с авророй бореалис.
Точнее, готовилась Нэнси. Мне с моими слабыми руками нечего было и надеяться справиться со всеми этими молниями, застежками, шнуровками и пуговицами. Покончив со своим комплектом, Нэнси натянула на меня сначала лосины для бега, потом джинсы, потом шерстяные носки, потом комбинезон на гусином пуху, а на верхнюю часть тела нейлоновую майку, хлопковую водолазку, кашемировый свитер, пуховую куртку и довершила одевание парой зимних ботинок на шнуровке.
— Интересно, какой самый распространенный комплимент на Юконе? — спросила я. — Что-то вроде: «Уверен, ты и вполовину не такая толстая, как кажешься в этой парке».
За время нашей поездки Нэнси не раз приходилось меня одевать и раздевать, и в какой-то момент она обозвала мою нейлоновую майку «токсичными отходами».
А по-моему, во всем были виноваты дешевые дезодоранты, которыми она меня поливала.
Читать бесплатно другие книги:
