Люди Быка Щепетов Сергей

Быт туземцев тяжел и незатейлив. Впрочем, как сказать… На подходящих участках леса деревья «кольцуются», засыхают, а потом срубаются. Иногда их валят сразу, и сохнут они уже на земле. Древесный материал разделывается и равномерно распределяется по участку. Если таковой не слишком далеко от деревни, то часть стволов перетаскивается для построек и на дрова. Весной все оставшееся сжигается. Как догадался Семен, смысл этого мероприятия, во-первых, в том, чтобы получить золу — прекрасное удобрение, а во-вторых, чтобы прокалить верхний слой почвы, уничтожив корни и побеги сорняков. Пни, конечно, не корчуются, землю на пожоге не боронят и не пашут. Семена бросают прямо в теплую золу и «заволачивают» еловыми ветками. Лучше всего ячмень родится в первый год, а потом все хуже и хуже. Больше трех раз на одном месте стараются не сеять. Лучшая часть собранного зерна подсушивается и тщательно хранится — на семена. Все остальное используется двумя способами — непосредственно в пищу в виде лепешек, каши, мучнистой болтушки или… на солод. Слово это, конечно, здесь было неизвестно — Семен сам догадался, поскольку означенный продукт был ему знаком. Специально или случайно подмоченное зерно начинает прорастать. При этом содержащийся в нем крахмал превращается в сахар. Остается все это слегка растереть и залить водой, чтобы она сахар растворила. Ну, а сахарный сироп имеет много применений — его можно упаривать, пить живьем или сбраживать. Когда делают настоящее — «большое» — пиво, солод сушат, поджаривают, ростки удаляют, сусло дополнительно вываривают, добавляют мед и специи. Только такое пиво делают редко и всей общиной. Обычный же — повседневный — напиток готовят чуть ли не в каждой семье («Так вот зачем им ровные настилы, на которых не спят, — догадался Семен. — Для солода!»). При этом, конечно, половину операций пропускают. Старейшины такую самодеятельность не одобряют и пытаются за нее наказывать.

«Ну да, — мрачно размышлял Семен, — вот и разгадка причин неолитической революции. Впрочем, кое-кто из археологов былой современности на полном серьезе доказывал, что человек начал интересоваться злаками не из-за еды, а из-за пива, которое он из них получал. То есть пиво появилось гораздо раньше хлеба. Да и керамика, по мнению тех ученых, возникла из-за того, что для напитка нужна была тара. Что ж, при таком подходе противоречий почти не остается, привлекать богов или инопланетян для объяснения странного поведения наших предков не требуется. Надо же быть прибабахнутым, чтоб в благодатнейших районах планеты начать выращивать траву, срезать колоски, вылущивать зернышки, очищать их от кожуры, а потом перетирать в муку. И все это для того, чтобы полакомиться мучной лепешкой?! Да нет же! Не были наши предки придурками — пьяницами они были!

В данном случае, по-видимому, идет активное освоение новых лесных и лесостепных районов. У расселения две причины: на новом участке можно получить больше зерна и, главное, вдали от „дедов“ можно спокойно квасить — на сколько солода хватит.

А что будет дальше? Известно что… Зависимость от хлеба и алкоголя закрепится на генетическом уровне. История родного мира не знает случаев, чтобы земледельческие народы возвращались к охоте и собирательству. Пока хватает лесов, ни плуг, ни соха не нужны. Они появятся, когда земледельцы выйдут в степь — это неизбежно, поскольку там на пожогах не прокормиться. На нашей планете крестьяне при помощи сохи на конной или воловьей тяге уничтожили целую климатическую зону — Евразийскую степь. Их можно остановить? Не знаю…»

Семен выяснил, что охота здесь действительно играет вспомогательную роль. В крупных, относительно старых деревнях ею почти не занимаются, поскольку трудозатраты не окупаются — вся приличная живность в округе распугана и выбита. Зимой, когда работы мало, стараются добыть пушную мелочь — белок, куниц, горностаев, лисиц. Шкурки идут на украшение одежды и используются для меновых операций.

Кроме прочего, Семена очень волновал вопрос: почему в деревнях так много детей? «Здесь что, ниже детская смертность? С чего бы? Скорее уж наоборот… Может быть, лучше условия жизни женщин? Да по сравнению с местными, женщины степных охотников просто на курорте отдыхают! Тогда почему?»

Его информатор ответа на вопрос не знала, однако смогла сообщить много подробностей о женской доле. У Семена возникла гипотеза, точнее, он вспомнил прочитанную когда-то журнальную статью: «Получается, что в здешних условиях женщины беременеют и, соответственно, рожают, как минимум, вдвое чаще. Почему? Во время кормления грудью вероятность зачатия сильно снижается, особенно если это кормление происходит часто — по первому требованию ребенка. Именно так обстоит дело у нас. Здесь же женщины постоянно чем-то заняты, в том числе, и вдали от дома. Так что детей они кормят относительно редко и стараются побыстрее отлучить от груди, чтоб не мешались. Такая возможность у них имеется, поскольку в наличии зерно, из которого можно делать удобоваримую для ребенка кашу. У нас же народ питается, в основном, полусырым мясом, которое ребенок может употреблять не раньше, чем у него вырастут и окрепнут зубы. Да и традиции нет лишать его материнского молока — неприлично это. В общем, такое объяснение демографического взрыва у ранних земледельцев выглядит не очень убедительно, но другого пока не придумывается».

По рассказам Нилок, детей рождается много. Среди них встречаются умственно неполноценные, которые здесь «не выбраковываются». Кое-кто из них доживает до взрослого возраста. Если такой человек способен хоть как-то работать, то он остается в семье, если же нет — родственники стараются от него избавиться. В итоге получается гургул — этакая помесь бомжа и юродивого. Кормятся гургулы в основном попрошайничеством, бродя из деревни в деревню. Ну и, конечно, грибами-ягодами не брезгуют. Некоторые из них развлекают народ кривляньем, чтобы, значит, лучше подавали.

«Так я и думал! — совсем не обрадовался своей прозорливости Семен. — Обидно, блин… Впрочем, стыд не дым, глаза не выест. Тут важно другое: имеются особи, которые всем чужие, но не враждебные, их вроде как терпят… Просто грех этим не воспользоваться — с моими-то талантами! Да, но пристало ли мне — МНЕ — этим заниматься?! Н-ну… Во-первых, а кому же? Разведать здешние дела нужно в любом случае. Послать сюда некого, а от „языков“ мало толку. И кроме всего прочего, возвращаться-то в степь нам пока нельзя… Как там пелось в детском мультике?»

Принятие очередного решения Семен отметил исполнением вслух песни: «Наша крыша — небо голубое, наше счастье — жить такой судьбо-ою…» В общем, начал он этот день великим воином, вождем и учителем народов, а закончил жалким трубадуром, причем без трубы, но с подозрением на педикулез.

Деревня эта была заметно больше всех встреченных ранее. Похоже, она даже не была «бродячей», то есть переезжающей с места на место каждые четыре-пять лет. Ведущая к ней тропа на последних километрах превратилась прямо-таки в дорогу, правда, без колей. Путники торопились — вечерело, а проситься на ночлег в темноте бесполезно. На подходе они перестроились: впереди вышагивал седой лохматый бородатый гургул с посохом в руке и котомкой за плечами, далее следовала совершенно лысая девушка в просторном меховом балахоне. Она вела за собой на ремешке огромного волосатого лешего, который нес под мышкой скатанную в рулон шкуру — в общем, бродячая труппа…

Реакция народонаселения на пришельцев оказалась вполне обычной — дела побросали, сбежались, стали смеяться и показывать пальцами. Как всегда, было не ясно, что вызывает больший интерес — «ручной» леший или обритая наголо женщина. Наученный прежним опытом Семен не удостоил поселян вниманием, а направился к центру, где должно располагаться жилище главного старейшины: «Все общины, независимо от размеров, воспроизводят иерархическую пирамиду, построенную по возрастному принципу. В отдельно живущем семействе патриархом может быть и нестарый мужик, а в крупной общине дедов обычно несколько — геронтократия, значит».

Поскольку появление бродячих артистов сопровождалось некоторым шумом, народ выходил или выглядывал из хижин. Как только в дверном проеме одного из центральных жилищ показались седая борода и длинные нечесаные патлы, Семен решил, что «пора», хотя и не знал, является ли данный старик здесь главным иерархом.

— Деда! — закричал гургул и взмахнул палкой. — Мы пришли, деда!

— Чего орешь, дурак?! — сказал старик, выбираясь на улицу целиком. — Убирайся отсюда — самим жрать нечего!

— Тогда выпить дай! — не сдавался попрошайка. Он подпрыгнул, а потом пару раз прокрутился на одной ноге, имитируя балетное па. — Дай выпить, деда, — душа горит!

Лысая девушка дернула за ремешок, и питекантроп, повинуясь команде, ухнул, подпрыгнул по-обезьяньи, протянул к старейшине лапы и зарычал. Толпа немедленно пришла в восторг — визг, смех, крики.

— Да ну вас в болото! — злобно сплюнул старейшина и скрылся в жилище. По сути, это означало выдачу «вида на жительство» с правом трудовой деятельности.

— Ур-ра!! — закричал Семен. — Во саду ли, в огороде девица гуляла! Она друга молодого в поле поджидала!

Мешок и палку Семен бросил на землю, стал громко и фальшиво петь и хлопать ладонями в такт. Питекантроп же, ухая, приседая и подпрыгивая, пустился в пляс вокруг девушки. К концу песни часть публики тоже хлопала.

Семен отдышался и набросился на зрителей, кольцо которых под давлением задних все более сжималось:

— Куда прете?! Кыш! Кыш, кому говорят?! Хлеба давай! Пива давай!

Пит сложил свои огромные ладони лодочкой и начал ими тыкать в толпу. Передние подавались назад, поскольку питекантроп при этом грозно скалил мощные желтоватые зубы. Наконец кто-то бросил ему кусок лепешки, другие добавили пару огрызков. Семен оглядел приношение, пожевал и заявил во всеуслышанье:

— Мало! Не будет вам ни песен, ни танцев! Проваливайте! Кыш!

Толпа в ответ загомонила и придвинулась ближе.

— А я говорю: не будет! Фиг вам на рыло! — продемонстрировал Семен толпе кукиш. Для туземцев этот древний символ значил почти то же самое, что и для былых современников Семена, но, в отличие от последних, был «нагружен» первородным смыслом. По-видимому, он возник после введения в обиход штанов, поскольку быстро обнажать гениталии стало трудно.

Женщины отмахивались и обзывали Семена «охальником», мужчины наперебой грозили настучать ему «этим самым» по лбу. Артист же не испугался, а развязал ремешок и раскатал на земле специально приготовленную для этого случая шкуру. Он демонстративно зевнул и… улегся на подстилку, а под голову подложил мешок. Повернулся на бок, сунул ладонь под щеку, еще раз зевнул и закрыл глаза.

Толпа на некоторое время притихла, а потом раздались возмущенные голоса:

— Ты что же, гад?! Играй, паскуда, пой, пока не удавили!

— Высоцкого знаете? — приоткрыл один глаз Семен. — Все равно не буду! Пока выпить-закусить не дадите!

Он вновь закрыл глаз и демонстративно захрапел.

Конечно же, вскоре появились и лепешки, и пиво, и даже корытце с неким подобием каши. В общем, концерт начался. После каждого номера исполнители требовали новых подношений. Сушеную рыбу и лепешки поприличней Семен складывал в мешок, а все остальное исполнители выпивали и съедали сразу.

Первое впечатление не обмануло: судя по количеству и качеству «платы», деревня эта жила в относительном достатке, жители были не очень прижимисты и прямо-таки жаждали развлечений. В запасе у Семена имелось несколько серий концертных номеров: «пляски пьяного лешего», «песни дикого гургула» и… «коронка». Он решил все сразу не показывать, а растянуть программу на несколько выступлений. «Коронку» же приберечь напоследок, когда оперативные запасы туземцев истощатся и они начнут жадничать. Планы эти вскоре пришлось изменить.

Ночевали трубадуры в обычном месте — под навесом в центре деревни, где, вероятно, осенью обмолачивался и сушился урожай. Утром Семен запил пивом пару лепешек, в очередной раз подивился тому, как можно постоянно питаться такой гадостью, и отправился знакомиться с селением. Народ занимался своими делами и особого интереса к нему не проявлял. Семен, в свою очередь, ничего интересного тут не обнаружил, кроме странной группы построек на краю деревни недалеко от речного обрыва — две низких широких хижины и навес, крытый корой. Естественно, он туда отправился и вскоре понял, что нашел то, что давно искал, — гончарную мастерскую!

Народу тут работало много — человек пятнадцать, мужчины и женщины. Кто-то мял босыми ногами глину, кто-то лепил посудины ленточным способом, кто-то украшал их оттисками раковин или просто вмятинами от галек. Под навесом сушились сырые изделия, а в стороне были соштабелированы уже обожженные. Семен их рассматривал довольно долго и пришел к выводу, что, пожалуй, вся виденная им в этих краях керамика происходит отсюда. Здесь она делается явно не для себя (слишком много), а на продажу, точнее, на обмен. Разнообразие изделий невелико — плоские блюда, кружки, миски и «котлы» для варки разных размеров.

Появление Семена внесло некоторое разнообразие в скучный труд гончаров — над ним стали подсмеиваться и обзывать гургулом с разными прилагательными. Делалось это беззлобно, и артист решил не обижаться: он мысленно перевел на местный язык длинную фразу, в которой фигурировали мужские и женские половые органы, а также разные способы их взаимодействия. С милой улыбкой он сообщил эту фразу гончарам, и они вытаращили глаза от изумления. Потом привели их в норму, принялись смеяться и требовать повторить, только помедленнее. Семен откликнулся — еще раз объяснил мужикам, за кого он их держит. Мужики не обиделись и стали фразу разучивать, причем довольно громко. Женщины, мявшие глину, посоветовали им заткнуться, что, разумеется, выполнено не было. Семен, как джентльмен и офицер запаса, вежливо извинился перед дамами и рассказал им (без обиняков!), что, как и сколько раз он хотел бы проделать с каждой из них. В ответ одна из красавиц густо покраснела и довольно метко запустила в Семена шматком глины. Та, что была постарше, начала кричать неприличные слова и бурно выражать сомнение в сексуальных способностях «грязного гургула». В общем, завязалась утонченная светская беседа, доставившая и участникам, и слушателям огромное удовольствие.

Чтобы закрепить добрые отношения, Семен устроил небольшой спектакль: притворился пьяным в «сосиску» и стал изображать, будто хочет что-то выпить из свежевылепленной посудины, похожей на толстостенный стакан. Пальцы его дрожали, и стакан из них выскальзывал. Мужики дружно смеялись и, вспомнив вчерашнее, хлопали грязными ладонями.

— Хорош веселиться! — строго сказал Семен и с важным видом поднял указательный палец. — Учитесь, пока я жив! Вот как надо!

После чего он раскатал комочек глины и приделал к «стакану» ручку.

— У-у-у, — сказали мужики и сгрудились вокруг изделия. — Да-а-а…

Воспользовавшись паузой, Семен подобрал с земли довольно толстую полуметровую палку и принялся обмазывать ее керамической массой, макая время от времени ладонь в миску с водой. Народ занялся обсуждением достоинств и недостатков усовершенствованного стакана и не обращал на гостя внимания. Когда же обратил, в руках у Семена был почти законченный, грубый, но натуралистичный макет… Ну, в общем, макет того, что «цивилизованные» питекантропы при людях скрывают набедренными повязками.

Восторженный вой приветствовал рождение нового произведения искусства. Оно пошло по рукам и в этих умелых руках быстро приобрело еще более натуральный вид. Женщины, продолжавшие мять глину, вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, что там происходит в мужском коллективе. Коллектив заметил их любопытство и отреагировал — дам окружили и начали демонстрировать им Семеново произведение, делясь соображениями по поводу того, как его можно использовать. Фантазия у мужиков оказалась буйной… Тетки отругивались, как могли, но силы оказались неравными — гогот стоял на всю деревню. В конце концов женщины, помогая друг другу, выбрались из глины, растолкали мужиков и убыли в направлении хижины старейшины — жаловаться, наверное.

Веселье стало стихать и, чтоб поддержать его на должном уровне, Семен предложил совместными усилиями изготовить макет некоторой части женского тела соответствующего размера. Идея была подхвачена с большим энтузиазмом, но выполнить задуманное до конца не удалось. В мастерскую явились сразу два деда и принялись наводить порядок — драконовскими, надо сказать, методами. В общей сутолоке все новые произведения, включая усовершенствованный стакан, были уничтожены, а Семен огреб клюкой по спине. Впрочем, он был далеко не единственным пострадавшим.

Мужики вернулись к своим горшкам и мискам, тетки возобновили бесконечное топтание в глине, а Семен, почесывая ушибленную спину, побрел к себе под навес. Удар стариковской палки пошел ему во благо: смутный план, возникший при виде штабеля готовой посуды, обрел четкие очертания. На току Семен хлебнул местного пива, заработанного вчера, и за контуром генерального плана выстроилась вереница планов локальных, обеспечивающих выполнение основной задумки. Так и так получалось, что придется устраивать премьеру «коронного» номера — нужен хороший заработок. До вечера было еще далеко, и Семен вместе с Нилок отправился в ближайший березняк — репетировать.

За свою короткую, но бурную артистическую карьеру Семен успел убедиться, что наибольшим успехом у мирного населения пользуются почему-то песни В. С. Высоцкого. Вначале он пытался делать нечто вроде перевода текстов на здешний язык, но вскоре убедился, что игра не стоит свеч — оно и так действует, особенно если петь с надрывом и сопровождать исполнение посылом соответствующих «мыслеобразов».

Присутствие в деревне «бродячих артистов», вероятно, несколько изменило распорядок жизни: бригады лесорубов начали возвращаться задолго до вечера, чем вызывали неодобрение старейшин. Примерно со второй половины дня народ с делом или без дела шарахался по центральной «площади». Одна из женщин принесла чем-то набитый мешок, уселась на него и, на виду у всех, принялась кормить грудью ребенка. Грудь, правда, наружу она не выставила, а высунула лишь сосок через прорезь в рубахе. Юмор ситуации заключался в том, что расположилась она там, где позже должен был образоваться первый ряд зрителей, — заняла место! Народ это понял, и началась цепная реакция — люди тащили чурбаки, бревна, тряпки, располагались на них по кругу и начинали заниматься своими делами — выпивать, закусывать, кормить детей, обсуждать новости и ругаться с женами. Две женщины что-то шили, а один мужик принес охапку прутьев, уселся возле нее и очень ловко продолжал плести начатую ранее корзину. Те, кто подходил позже, — самые работящие — оказывались в проигрыше. Им доставались лишь задние «стоячие» места. Начались пререкания и ссоры. Старейшины были явно недовольны происходящим, но, похоже, у них хватило ума не испытывать прочность своей власти, противореча пожеланиям трудящихся.

Начинать выступление слишком рано Семену не хотелось — нужно было рассчитать так, чтобы до темноты оставалось час-полтора. Выяснилось, однако, что в этом он не очень-то властен — когда все или почти все население собралось на площади, старейшины начали «наезжать» на артистов, грозя побоями. Семен в ответ потребовал еды и выпивки, дабы труппа смогла подкрепиться перед трудами праведными. После продолжительных пререканий аванс был выдан, съеден и выпит. Семен прислушался к урчанию в своем желудке, ощутил некоторое вдохновение и вышел на «сцену». Зрители приветствовали его неумелыми, но бурными аплодисментами — концерт начался.

Сначала публику, конечно, нужно было «разогреть», настроить на соответствующий лад, установить с ней контакт. В труппе ни конферансье, ни клоуна-говоруна не имелось, так что данные роли Семен исполнял единолично. Начал он с того, что поприветствовал почтенную публику — туды ее в болото, и три раза каждому кое-чем по лбу (да-да, так и сказал!). После этого он громко пукнул (аплодисменты!) и поинтересовался, все ли имеют с собой достаточный запас выпивки и закуски. Тех, кто таковых запасов не имеет, администрация просит покинуть зал — пускай они кое-чем занимаются в другом месте. Народ радостно загоготал и заверил, что таких нехороших людей среди них нет. На что Семен ответил… В общем, он много чего ответил, поскольку языком владел уже почти в совершенстве.

Ситуация с местной «лингвой» оказалась довольно своеобразной — с такой Семен ЗДЕСЬ еще не сталкивался. Зато сталкивался ТАМ — в родном мире. Он предполагал, что придется долго мучаться, чтобы научиться свободно общаться с лесными земледельцами, поскольку их язык не имеет ничего общего с языком степняков. Первый же урок «звукового» общения, преподанный ему Нилок, заставил Семена сначала оторопеть, а потом облегченно рассмеяться.

Оказалось, что у местных жителей имеется как бы два языка — «нормальный» и «повседневный» Первый для обычной коммуникации почти не используется, да Нилок его толком и не знает. Второй же язык представляет собой… мат!

«Ничего особенного, — подумал Семен, сделав это открытие и отсмеявшись. — Многие ученые моей былой современности считают, что именно мат был первичным, изначальным языком людей. Во многих культурах он табуируется и постепенно угасает, теряя свое назначение. У нас же на Руси он живет и здравствует, а в перестроечные времена даже совершил экспансию: массово вторгся в бытовую речь простолюдинов и начальников, мужчин и женщин, проник в печать, на экраны и театральные подмостки. По себе знаю, что мужской коллектив (а иногда и женский!) вполне успешно может управляться без использования нормативной лексики. Мат — наш родной, исконный язык, и никакие татары его на Русь не заносили».

В общем, весь «бытовой» язык Семен освоил за два вечера, да и то потому, что не напрягался — мог бы и за один. Десяток глаголов, два десятка существительных, половина из которых к тому же имеют общие корни. Ну, а бесконечные варианты мимики, интонаций и жестов запоминать было не нужно — Семен их и так знал. На всякий случай он выучил счет до двадцати, несколько десятков «обычных» слов, кое-как освоил времена, склонения и спряжения, а потом слил все «в один стакан», размешал и из этого замеса смело стал лепить фразы. И его понимали! Более того: он сам понимал, что ему говорят!

Ободренный первыми успехами, Семен начал обогащать местную лингву изощренными комбинациями, выработанными в эпоху застоя советской люмпен-интеллигенцией. В деревеньке, где он впервые публично озвучил такой опыт, женщины чуть не забросали его камнями и палками, а мужики стали буквально носить на руках — пока не иссяк весь запас пива. Данный лесной народ возник, конечно, не вчера — он, безусловно, имел долгую историю, какую-то культуру и систему верований. Однако оказалось, что, оперируя лишь «матом», от всего этого Семен отрезан напрочь — надо учить «основной язык». Общаться же с толпой можно сколь угодно долго, но и затягивать не стоит — людям может и надоесть.

Примерно через полчаса Семен приступил к исполнению песен различных авторов. В перерывах слегка опьяневший Пит плясал вприсядку под дружные хлопки зрителей, изображал обезьяну, передразнивал кого-нибудь из публики и требовал платы. Полученное Семен у него отбирал — лепешки складывал в мешок, а пиво сливал во взятый напрокат жбан. Иногда при этом он выбирал женщину посимпатичней или мужичка поплюгавей и начинал выпытывать подробности их половой жизни и особенности отправления естественных надобностей организма. Присутствующим это очень нравилось.

Начало уже смеркаться, когда Семен решил, что, пожалуй, пора: под влиянием пива и волшебной силы искусства обстановка сделалась совсем непринужденной. На всякий случай — для проверки зрелости народных масс — он предложил пышногрудой красавице из третьего ряда пройти на «сцену» и прямо при всех кое-чем с ним заняться. Красавица покраснела и обозвала Семена несколькими словами, имеющими прямое отношение к гинекологии, проктологии и урологии. Толпа ужасно обрадовалась, потому что, как оказалось, рядом с красавицей стоял ее муж, а за подол держались дети, которым было ничего не видно. Этот муж сначала смеялся вместе со всеми, а потом что-то сообразил, стал грозить кулаком и сообщать во всеуслышание, что и каким способом он с Семеном сделает.

Оскорбленный в лучших чувствах артист заявил, что он так «не играет». Если почтенная публика (туды ее в качель!) желает продолжения представления, то женщины и дети должны быть удалены из зала. В ответ народ на разные голоса посоветовал Семену не выпендриваться, иначе он может лишиться кое-чего важного.

— Ах так? — сказал артист. — Ладно… Я вас предупредил — чтоб потом без претензий! Смотрите и слушайте!

Когда установилась относительная тишина, Семен заныл-завыл попурри из всех известных ему медленных и томных мелодий. Начал он тихо, а потом прибавил громкости и даже попытался танцевать в такт собственному напеву. При этом он воображал и «транслировал» толпе смутные образы обнаженных женских тел. Люди перестали жевать лепешки, прихлебывать пиво и щелкать орехи.

Почувствовав, что внимание завоевано, главный артист дал знак Нилок. Она поднялась на ноги и вступила в игру. Была она в просторной Семеновой меховой рубахе, которая оставляла открытыми лишь босые ноги и обритую наголо голову. Если бы не груди, подпирающие одежду спереди, ее вполне можно было принять за парня-подростка. Под Семеновы завывания девушка начала танцевать — если можно так выразиться, конечно…

«Дело в том, что большинство женских танцев издревле имеет эротическую имитативную природу, — мысленно усмехался режиссер-постановщик. — С развитием и усложнением культуры эта эротика прячется под слоями условностей, становится аллегоричной до неузнаваемости. Простейший пример: „Во поле береза стояла…“ в исполнении ансамбля русской народной песни и пляски. Кое-какие танцы у местных девушек, конечно, имеются, только Нилок их не знает, поскольку была как бы парией, и ее на „танцульки“ не звали. Некоторое чувство ритма у нее есть, а вот интуитивная „грация и пластика“ отсутствуют напрочь. Поэтому она просто имитирует (пардон!) мастурбацию или соитие».

Когда Семену показалось, что зрители правильно поняли эту «музыкальную» пантомиму, он подал танцовщице новый сигнал, и она потянула завязанный на бантик ремешок, которым был зашнурован ворот рубахи. Шнуровку она ослабила и стала потихоньку вылезать из одежды. Когда на свободе оказалась левая рука и плечо, толпа издала томный стон и придвинулась ближе.

«Кажется, я не ошибся, — оценил результат Семен. — Вообще-то, стриптиз, наверное, самое древнее шоу в мире, но тут случай особый».

Идея постановки такого номера возникла следующим образом. В результате общения с Нилок и собственных наблюдений Семен сделал удивительный вывод: при всей словесной «развязности» у туземцев строжайшее табуирована нагота человеческого тела. Причем и мужского, и женского! Обычай дозволяет женщине обнажать при посторонних стопу и половину голени или руку до локтя. Сам же локоть или голая коленка — это м-м-м… Мужики даже в сильную жару своих пропотевших рубах не снимают. Купаются в реке женщины и мужчины строго раздельно, дети отдельно от взрослых. Когда Нилок привязывали на лесном капище, это делали женщины, чтобы кто-нибудь из мужиков, не дай бог, не увидел ее голой. В общем, и смех и грех!

Это было тем более смешно, что, по уверениям Нилок, внутри семей, то есть за дверями жилищ царил сплошной разврат. Отцы семейств не только грешили снохачеством, но и… В общем, сказать стыдно. Но — в темноте!

Такое этнографическое открытие, естественно, потянуло за собой хулиганскую идею устроить туземцам стриптиз — в коммерческих целях, конечно. Тем более что в труппе имелась юная особа, которой терять было решительно нечего. «А не побьют? — засомневался сначала Семен. — Могут, конечно, но шуты и скоморохи издревле зарабатывали тем, что балансировали на грани общественных запретов или даже демонстративно их переступали. Им как бы дозволялось то, что не дозволено нормальным людям. За это много веков подряд артисты были одновременно любимым и презираемым сословием. Достаточно вспомнить фильм „Андрей Рублев“ и скомороха в исполнении Р. Быкова».

Неуклюжий, но однозначный танец продолжался. Нилок еще больше распустила ворот рубахи, потянула ее вниз и извлекла наружу довольно аппетитную грудь. Семен смотрел не на нее, а на зрителей, и пытался понять, что женщины-то в этом находят интересного?! В толпе же происходило невнятное движение — не отрывая взгляда от «сцены», мужики пытались продвинуться вперед, а женщины их как бы не пускали.

После освобождения второй груди ворот рубахи получил свободу и…

И упал вниз!

Толпа ахнула.

Но рубаха застряла на крутых бедрах и дальше не пошла. Зрители разочарованно замычали, кто-то из задних даже крикнул с досады:

— Э, ты чо?! Так нечестно!

— Что ты сказал?! — прервал выступление Семен и кивнул танцовщице: — А ну, одевайся!

Нилок моментально вернула одежду в исходное положение и стала испуганно оглядываться. Толпа дружно взревела. Общий смысл криков был примерно такой: «Вы что, офигели?! Дальше давай!!»

Но Семен не испугался — он подхватил с земли шкуру-подстилку, демонстративно закутал в нее девушку и заорал на зрителей, мешая русские слова с местными:

— Извращенцы! Импотенты!! Грабители!!! Мы что, задаром работать должны?! Да нас еще и обвиняют!!

В задних рядах возникло движение, и Семен догадался, что там зрители бьют морду коллеге, не вовремя подавшему голос. Пит же загородил своей широкой спиной артистку, принял воинственную позу и начал грозно рычать на публику.

Когда немного поутихло, вперед протолкался солидного вида мужик с окладистой бородой:

— Слышь, гургул, ты народ-то не обижай! Пускай девка покажет, что там у нее есть!

— Кое-что есть, — заверил Семен. — А только фиг вам! Не уважаете вы нас!

— Не, ну ты это — не того! — обиделся представитель народа. — А то ведь и в рыло можно!

— Не боюсь я вас! — заявил Семен. — Не уважаете вы нас, а без уважения продолжения не будет! И никогда вы не увидите, как у нее там! Без волос, между прочим…

— Да ты чо?! — вытаращил глаза туземец. — Совсем?!

— Ну, да, — добил его артист. — Абсолютно!

Растерянный мужик оказался оттесненным во второй, а затем и в третий ряд. В толпе возникла бурная дискуссия, в которой принимали участие и мужчины, и женщины. Первые готовы были поверить, что такое возможно, вторые же авторитетно кричали, что при таких «кормилках» волосы должны быть обязательно. А еще повторялось слово «уважение».

Все это шумство продолжалось довольно долго, а потом впереди оказался знакомый бородач.

— Слышь, ты, гургул! — сказал он и солидно откашлялся. — Мы тут эта — того! В общем, окажем те уважение. Ребята побежали уже. Пущай показывает, пока не стемнело!

Невеликое время спустя в арендованный артистами жбан было влито литров пять-шесть «уважения». Народ начал занимать места, но Семен, заглянув в емкость, возмутился:

— Да вы что?! Белены объелись?! За такое-то уважение, может, еще и руками потрогать захотите?! Надо, чтоб полный был, придурки несчастные! Полный, а не половина!

Зрители громко и разноголосо высказали Семену все, что о нем думают, но он остался непреклонен. Бить его не стали, а начали вновь совещаться. В конце концов представитель общественности сделал начальнику труппы новое предложение:

— Ты, гургул, нехороший человек. Надо бы тебя потоптать, да боязно духов лесных прогневить. Куда тебе столько пива?! Упьесся же!

— Не ваше дело! — гордо ответил артист. — Мне лешего поить надо, а в него много влезает. Полную давай!

— Ну, ты, эта… В общем, обговорили мы тут… Полную, значит, притащим, а енту, значит, заберем. Стока много сразу дед нам не даст — прижимистый он.

Семен подумал и согласился:

— Ладно! Только сначала полную принесите, а потом уж эту забирайте!

— Без обмена дед не выдаст! Говорю же: прижимистый он!

В конце концов они договорились, и концерт продолжился — уже при свете берестяных факелов. Номер с раздеванием был начат сначала и доведен до конца. На лобке у Нилок волос действительно не оказалось, поскольку они были тщательно сбриты Семеновым ножом в санитарно-гигиенических целях. Разойтись зрители согласились лишь после того, как Семен заверил их, что завтра будет продолжение (и повторение!) программы. А если артистам будет оказано достаточно уважения, то ручной леший Пит тоже покажет кое-что интересное — особенно женщинам!

В итоге в распоряжении труппы, помимо еды, оказалось литров тридцать (если не больше!) местного напитка. Пока Семен перетаскивал вещи под навес, Пит решил воспользоваться моментом (потом не дадут!) и произвел дегустацию. Ее результат оказался отрицательным — питекантроп начал плеваться и фыркать. Поняв, в чем дело, Семен дал ему пинка за самовольство и повторил его опыт.

— Да, — сказал он, выплюнув жидкость. — Нас гнусно обманули подлые туземцы! Нужно очень сильно хотеть, чтобы пить такую гадость. Лично я — не могу. Вероятно, это брак или отходы пивоваренного производства. Но… Но мы не будем предъявлять претензий! И знаешь, почему? Потому что в этой бурде содержится, как минимум, вдвое больше спирта, чем в обычном здешнем пиве!

На другой день утром Семен отправился в гончарную мастерскую. Работники выглядели хмурыми, на приветствие отреагировали вяло и посоветовали убраться от греха подальше — пока не началось. Семен обещал убраться немедленно — как только узнает, что случилось. Ему доходчиво объяснили, что, благодаря проклятому гургулу, остатки запасов пива, имевшиеся в деревне, вчера были выпиты. «Мою первоначальную дозу деду, конечно, обратно не сдали, — догадался Семен. — Сами употребили, жулики!» Теперь люди страдают, а поправиться нечем. «Горькушка» же упреет лишь к обеду.

Семен, конечно, заинтересовался «горькушкой», и ему указали на большой глиняный котел, в котором что-то булькало. Исследование дало неожиданный результат — это… полынь!

«А что, собственно, такого? — почесал затылок Семен. — Сохранился же исторический документ, в котором римский военачальник просит руководство наладить поставки в его гарнизон нормального вина, а то солдаты вываривают в котлах полынь („абсинтум“), пьют вонючее зелье и балдеют».

Артист оглядел унылые рожи трудящихся, проникся их муками и возопил:

— Мужики, не пейте эту гадость! У меня же пиво есть — целый жбан!

— Не-ет, — сказали гончары, — знаем мы, что у тебя есть. Такое только гургулы пить могут, а мы — приличные люди.

— Но ведь надо же голову поправить?! — удивился Семен.

— Надо, — признали мужики, — но ЭТИМ нам нельзя. В него «тырпырхун помочился».

Последнее словосочетание, несомненно, являлось идиомой, и Семен не стал вдаваться в подробности. Вместо этого он сказал:

— Мужайтесь, ребята! Будет и на вашей улице праздник. Я вас погубил, я и спасу — верьте мне!

— Да? — заинтересовались туземцы. — Каким образом?

— Увидите! Превращу дерьмо в мед, стон — в песню! Только выдайте мне несколько посудин — я их не разобью и копоть потом ототру. Здесь внизу у воды устроюсь и поколдую малость.

— А ты не обманешь? — с надеждой спросили мужики. — Голова ведь раскалывается!

«Вспомним молодость! — мысленно усмехался Семен, перетаскивая вниз по тропе посуду. — Когда-то приходилось начинать с нуля, а тут почти все уже готово!»

Примитивный самогонный аппарат Семен собрал на песчаном берегу под обрывом, на котором располагалась мастерская. От любопытных глаз его скрывали кусты и заросли крапивы, колосящиеся наверху. Впрочем, он особенно и не маскировался.

Часа через два-три Семен разбавил водой добытый первач и понес гончарам на пробу. Еще через час работы в мастерской были остановлены — весь личный состав сидел вокруг костерка, тлеющего под котлом, и по очереди «снимал пробу», даже не удосужившись охладить напиток.

Первая заправка истощилась, Семен вытряхнул остатки в воду и залил в котел свежую порцию своего вчерашнего гонорара. К тому времени, когда первача накопилось грамм двести, на берег спустился знакомый дед с клюкой. Мужики заплетающимися языками стали объяснять ему ситуацию, а Семен предложил выпить. Старейшина выпил почти все, прежде чем начал плеваться и кашлять. После этого он, вместо благодарности, взялся за клюку. Мужикам было уже все «до фени», и они не испугались. В итоге дед, злобно ругаясь, отправился за подмогой. По пути его, вероятно, развезло так, что подмога — еще два старика — пришла без него. Мужики приветствовали старейшин радостными криками и предложили им выпить. Те не отказались, но пришлось ждать, когда накопится новая порция…

Следующие три дня были наполнены бурными событиями. В том смысле, что бурлило здесь и там. Как выяснилось, процесс приготовления пива, даже по упрощенной местной технологии, долог и труден. Сам же напиток долго храниться не может — его нужно пить. В процессе приготовления и после распития остается масса спиртосодержащих отходов, употреблять которые желающих находится мало — даже с большого бодуна. А вот если их перегнать… При этом туземцы почти сразу ввели кулинарное новшество — стали добавлять в самогон свою полынную «горькушку». На вопрос «зачем?» однозначного ответа Семен не получил: одни говорили, что так «дурнее забирает», другие глумливо утверждали, что полынь хорошо помогает от разных немочей — особенно от глистов. В конце концов старейшины как-то умудрились протрезветь и призвали Семена к ответу.

Нет, его, конечно, никуда не позвали, дабы «грязный гургул» не опоганил своим присутствием чье-то жилище. Иерархи явились под навес сами. Семен радушно приветствовал гостей, предложил им не стесняться и чувствовать себя как дома. Старейшины, в свою очередь, пожелали ему счастья и успехов в половой жизни. Семен констатировал: «Если какому-нибудь чудику придет в голову описывать мои здешние приключения, все диалоги будут состоять из многоточий. Либо придется делать двойной перевод — с местного на „русский устный“, а потом уже с него на русский письменный».

После обмена любезностями гости завели разговор о чем-то серьезном, и Семен с удивлением обнаружил, что почти ничего не понимает — похоже, в дело пошел «нормальный» язык. Старики явно чего-то хотели, а он не понимал! Тогда Семен перестал кривляться, сделался строгим и властным: велел гостям сесть (на что придется) и выпить (что найдется). Такой резкий переход привел стариков в некоторое замешательство, и требование наглеца они выполнили. Дальше в общении лидировал Семен — подчинять неподготовленных собеседников своей воле он умел. Он задавал вопросы и добивался таких ответов, которые можно понять.

Суть дела заключалась вроде бы в следующем. Старейшины желают, чтобы бродячие артисты как можно скорее покинули деревню и не мутили воду. Но не просто покинули, а покинули «подобру-поздорову». Почему? А потому, что гургулы существа темные, двусмысленные и, безусловно, знаются с лесной нечистью. Ежели гургула убить или грубо прогнать, он может причинить массу неприятностей. Точнее, как понял Семен, все возникающие проблемы народ будет связывать с обиженным гургулом. В обычном случае такому пришельцу просто перестали бы подавать, и он ушел бы сам. Но сейчас власти старейшин не хватает, чтобы запретить общинникам кормить и поить «артистов». Поэтому местные руководители просят гургула исчезнуть добровольно и не обострять ситуацию.

— Ладно, — сказал Семен. — Можем и уйти, раз мы вам не любы. А что дадите за это? Лепешек у нас полно, пиво у вас кончилось, а самогон мы не пьем. Одежду тоже не предлагайте — новую пожалеете, а ношеная у вас очень вшивая. Думайте, чем откупитесь, а то ведь останемся тут до зимы!

Деды закряхтели-засопели. Похоже, что-то было у них припасено — на крайний случай. Только очень не хотелось верить, что этот случай — крайний. Однако поверить пришлось, и главный из них полез в мешочек, привязанный к поясу. Он извлек оттуда крохотную коробочку из бересты, подклеенную смолой, оглянулся по сторонам (не видит ли кто?), вздохнул и передал коробочку Семену.

«Брильянт?! Изумруд?! — задохнулся от счастья гургул. — Ботинки себе новые куплю! А на сдачу — квартиру в Москве и „Мерседес“!! И никогда — вы слышите?! — никогда не буду больше работать!!!»

Ногтем мизинца Семен подковырнул крышечку, заглянул внутрь и разочарованно крякнул: «Алмазы у них мелкие, неограненные и, главное, мутной воды! Впрочем, на ботинки, наверное, хватит — в крайнем случае, доплачу…»

Конечно же, это были не алмазы — в коробочке лежало несколько кристалликов галита или, попросту, поваренной соли размером 3—4 мм. Некоторое время Семен размышлял, как ему реагировать, потом закрыл коробочку и протянул ее обратно:

— Нет, не возьму — маловато будет!

— Ты что, гургул?! — старейшины аж глаза вытаращили от изумления. — Совесть потерял?! Страх забыл?! Последнее ж отдаем!

— Так уж и последнее? — засомневался Семен. — Надо б накинуть…

— Да мы тя лучше в рогатины возьмем, урод нечестивый! Этим летом и ходки-то не было, а ему мало?!

— Ходки? Какой такой ходки?

— Ну, за солью, значит…

— Та-ак, — сказал Семен и спрятал коробочку в карман. — А ну-ка рассказывайте про соль и ходки все как есть, иначе не бывать по-вашему: всех мужиков спою, а баб кой на что уговорю!

Вряд ли угрозу восприняли всерьез, но про соль рассказали — тайны, по-видимому, в этом не было. Раз в год мужички — кто покрепче — собираются с окрестных деревень, сбиваются в большую ватагу и отправляются за солью. Дело это хлопотное и опасное, однако деваться некуда — без нее, родимой, народ «слабость имеет». Описали старики и симптомы, которые Семен понял так: потеря веса и аппетита, вялость, тошнота, мышечные судороги. В общем, вплоть до летального исхода. Никто, конечно, еду не солит — какое там! Кристаллики галита употребляются «вприкуску». Семен заподозрил, что власть старейшин над общинами в значительной мере и держится на праве распределять соль между родственниками — за пивом-то не уследишь, а вот соль в этом смысле очень удобна. Дорога к заветному месторождению не была тайной — ее описание состояло из перечисления сел, которые нужно миновать.

— А потом? — допытывался Семен.

— Потом начнутся места дикие и опасные — леса мало, луга да поляны сплошные. Через те места за пару дней можно добраться до невеликих горушек, что за речкой. Вот там ее, родимую, и берут.

— По вашему слову, не так уж и далеко. В чем дело?

— Далеко — недалеко, а беда в том, что в годы последние развелись в тех полях дикари непотребные. Бабы ихние с быками сношения имеют, а мужики — с бычихами. И до того те дикари дикие, что хлеба не едят и пива не пьют, а забьются в шалаш кожаный, дыму туда напустят и от удовольствия воют. И никак с теми уродами не договориться, потому как ничего им от нас не надо — могут соленосов пропустить и выпустить, а могут перебить всех забавы ради…

Поддерживая беседу, Семен шевелил мозгами с такой силой, что аж пот на лбу выступил: «Про соль похоже на правду. Без нее могут обходиться лишь специализированные мясоеды. „Вегетарианцам“ она жизненно необходима. Физиологическая потребность человека составляет около одного грамма в сутки — меньше четырехсот грамм на год. То есть одного мешка, который можно унести на спине, хватит до следующего года очень многим. Правда, люди будущего употребляют соли во много раз больше нормы — она вызывает привыкание.

В скотоложство таинственных степных дикарей не верю — козы для него подходят гораздо лучше, чем быки и коровы. А что за быки? Домашние?! Нет, скорее всего, это сказки-страшилки, которые люди обычно сочиняют про нелюбимых и непонятных соседей. А вот история про шатер и дым что-то мне напоминает… Есть! Вспомнил! Нечто похожее Геродот писал про скифов пятого века до нашей эры. Значит… И пивом, то есть алкоголем не интересуются… Бли-ин, все сходится!!»

План действий сложился стремительно, и довольный Семен рассмеялся «не в тему», чем вызвал недоумение старейшин. Он вернул им коробочку с солью и сказал:

— Ладно, мы и так уйдем. Но не сразу: дней пять поживем на старой деляне, где цветочки растут красненькие. А за это время мужики мне штучек из глины налепят и обожгут — они простые, я покажу. А коли нет — не видать вам спокойной жизни!

На том и порешили — возвращение соли старейшин очень обрадовало. В тот же день Семен со своей компанией переселился на маковую поляну.

Прожить там пришлось не пять дней, а десять — деревенские все никак не могли протрезветь, чтобы выполнить заказ. Оказалось, что сырье для самогона готовить и быстрее, и легче, чем варить пиво, — был бы солод. Мужики даже приспособились непрерывно по очереди бодяжить бражку, чтобы она быстрее созревала.

Семен не ошибся — мак оказался «тот самый». Он никогда этим не занимался, но и рассказы слышал, и прочитал по данной теме немало. Надрезать маковые коробочки, а потом соскабливать с них застывший сок ему помогала только Нилок. Питекантроп для такой работы оказался непригоден — не те пальцы.