Раскрыть ладони Иванова Вероника

— Да пустяки!.. А за предложение спасибо. Ты, правда, поговоришь с хозяйкой?

— Да, мне нетрудно. — И Наута даже меня выслушает. И согласится, скорее всего. Хотя... Как же я мог забыть?! — Постараюсь. Но если не успею, не обессудь.

— Не успеешь? — Он заинтересованно наклонился вперёд. — Так я не особо и тороплюсь.

— Зато у меня нет времени.

До суда осталось два дня с небольшим. Искать свидетелей или доказательства невиновности мне некогда, да и негде, так что лучше буду заканчивать важные дела.

— Уезжаешь?

— Ага. Далеко и надолго.

— Серьёзно?

Кажется, он и удивился, и расстроился. Странное поведение, но мне не до разгадывания загадок чужой души:

— Да.

— А куда?

— Или в Северные каменоломни, или в Южные. Куда отправят.

— Эй, ты это о чём? — Лицо Тени изумлённо вытянулось. — Ты так не шути!

— А я не шучу. Меня третьего дня ждёт суд. И насколько мне дали понять, приговор уже почти вынесен.

Он резво соскочил со стола, забыв о незажившей ране. Зато она помнила всё и вынудила-таки своего обладателя щегольнуть свежеприобретенной хромотой.

— Так-так-так... Ну-ка, излагай!

— Это моё дело.

— Считай, что мне просто любопытно. Или это страшная тайна?

— Да никакой тайны. Мне подсунули в сумку вещицу из одной лавки, а потом заявили о пропаже. Вот и всё.

— Ты точно не воровал?

И хотелось бы разозлиться, но не могу. Устал. Такое ощущение, что все чувства выцвели и выгорели, как выгорают плохо прокрашенные узорные ткани под лучами жаркого солнца.

— Нет.

— А что за лавка?

— В квартале Степных ирисов, торгует хрустальными штуковинами. Хозяйка — купчиха по имени Карин.

— Так это она тебя сдала?

Хм... Подкидывала лягушку уж точно не она, а Харти. Но вполне могла приказать. Вот только, будь я проклят, не вижу причины!

— Не уверен. Знаю, что в сумку ко мне мог залезть только её помощник.

— Имя?

— Харти Оттом.

— У него на тебя зуб?

— Очень может быть.

— Дорогая вещица-то?

— Не особенно. Да и не в цене дело.

— Это точно! Цена — дело десятое, если не сотое... Эй, а почему ты на свободе?

Я недоумённо нахмурился:

— Как это, почему?

Убийца охотно пустился в объяснения:

— Обычно тех, кого обвинили в воровстве, держат под стражей до самого суда. Конечно, если заплатишь большой залог, можно договориться, но... — Тут он хитро прищурился. — Много с тебя стребовали?

— Нисколько. Дознаватель не говорил о деньгах. Вернее, сказал, что за свою работу взял бы много, но не станет. Потому что меня всё равно должны осудить.

— Всё равно?

— Ну, вроде его старшему нужно расправиться за неделю с десятью преступниками, а я как раз среди них и затесался.

Тень хохотнула:

— Это как водится! Выслужиться хочет каждый! Но тот парень либо смельчак, либо дурак.

— Почему?

— Если он отпустил тебя без залога, значит, поручился перед судьёй сам. Своим словом. И чином. Если ты сбежишь или за эти дни натворишь новых бед, дознаватель попрощается со своим местом.

Неужели? Зачем же так рисковать ради неизвестно кого? Или... Ему ведь тоже могло всё надоесть, как и мне. Только я трушу что-то менять, а он... Устал бояться сильнее. Но, будь я проклят! Это случилось снова! Доверие. Большое или маленькое, судить не возьмусь, только оно снова лежит в моём кошельке. Верну в целости и сохранности или потрачу? Как поступлю? Не знаю. И никто не подскажет. Даже Тень, осведомлённая в...

В весьма интересных вещах.

— А ты хорошо знаком с Городской стражей.

Невинно округлившиеся глаза:

— Я?

— У тебя что, есть там знакомцы?

— Да ну, какие знакомцы?! Так, что-то видел, что-то слышал...

Увиливает. Ну и пусть. Мне не нужны чужие тайны. И свои не нужны.

— Маллет, ты как? Готов? Или ещё подождать?

Воздух кузни жарок, но вовсе не сух, потому что неподалёку от наковальни стоит наполненная водой бадья, в которую Ен время от времени добавляет колючее крошево льда. Воздух тяжёл и тягуч, как раскалённый кисель, его невозможно вдыхать, только пить, чувствуя, как по сознанию растекается хмель азарта и предвкушения.

Мы все пьяны. Наши лица раскраснелись, и не только от огня, танцующего над углями горнила. Мы сами полны жара. До краёв. Ещё один вдох, и он прорвёт хрупкую преграду плоти и выплеснется наружу, воплотившись... В холодную уверенность клинка.

Я люблю эти минуты. Люблю ритм размеренных движений, то ускоряющийся, то замедляющийся, но никогда не фальшивящий. Люблю капризную податливость стали, принимающей в себя вместе с ударами волю мастера. Люблю колыхания занавесей, исправно докладывающих, попал ли молот именно в ту точку, куда было намечено, и добился ли я исполнения своего намерения.

— Сейчас!

Кожаный фартук несгибаем, как броня, только закрывает не слишком много. Впрочем, я всё равно ничего не почувствую, даже если раскалённые зёрнышки, вырвавшись на свободу, вопьются в моё тело. Не почувствую сейчас. Но ожоги живут своей жизнью и непременно напомнят о себе позже, стало быть, любая предосторожность не будет лишней.

Вручённое мне орудие выглядит менее внушительно, чем молот в руках дядюшки Туве, но мне и не нужно плющить железо. Моя задача — указать место и время. Уловить момент. Попасть в пульс. Коснуться, несильно, но ощутимо. Оставить метку и, если следующий за моим удар не окажется достаточно точным, подправить.

Хотя, Тувериг, на моей памяти, пока ни разу не сделал ошибки. Нет, сейчас дядя крепок, сноровист и упорен. Ещё с десяток лет таким и останется. А потом... Потом молот из его рук примут сыновья. Они гораздо чаще меня бывают в кузне и многому уже научились, но «весёлую вдову» куём мы с дядей. И это не недоверие или пренебрежение. Это просто очередной урок.

— Начали!

Зажатый в клещи железный брусок похож на бутон цветка, густо-алый, с плотно сомкнутыми лепестками. Скоро он наполнится светом, похожим на солнечный, и раскроется. Совсем скоро. И что-то явит миру. Что-то из того, о чём сейчас думает Тувериг, и какие-то из обрывков моих мыслей.

Диннн! Донн! Диннн! До-донн! Удары, одиночные и сдвоенные. Дядя сам выбирает, как действовать. Ему виднее. Он тоже чувствует сталь руками. Почти как я обращаюсь с чарами. Так что, мы оба — волшебники, каждый в своём неповторимом роде...

Брусок постепенно превращается в полосу, с одного края вытягивается больше, с другого меньше, тяжелеет будущая пята, становится всё заметнее дуга изгиба.

— Одной водой обойдёмся? — голос дяди находит щёлочку в трелях звонких ударов.

— Да!

— А не рискованно? Нам же отпускать ещё не один раз...

— Выдержит!

Пар над бадьёй шипит, но не злобно, а радостно, с остервенением увлечённого игрока. Клинок стынет, и всё повторяется снова, снова и снова, пока занавеси не успокаиваются и не смыкаются вокруг стального клыка. Чары впаяны. Теперь можно и отдохнуть, предоставив доводку заказа братцам. Они справятся, я верю. Или хочу верить.

Дядя хлопает меня по плечу, приглашая покинуть душный храм кузни:

— Выйдем, поговорим?

— Пожалуй.

В кухне нас обоих ждёт бадья ничуть не меньших размеров, чем подвальная. Мы окунаемся в неё по очереди, смывая с себя пот, перемешанный с гарью и стальной крошкой. Грубоватый холст чистой рубашки неприятно саднит ставшую вдруг чересчур чувствительной кожу, но где-то под ней, глубоко-глубоко, так же обиженно ёрзает в колючих объятиях неизбежности сердце.

Дядя набивает трубку и тянется за лучиной:

— С тобой происходит неладное.

— С чего вы взяли?

— Да я не беру. Я вижу.

Это верно. Видит. Потому что знает меня уже много не самых радостных лет.

— Всё как обычно.

— Разве?

Он не пытается меня расспрашивать, скорее всего, лишь хочет убедиться в правильности собственных выводов. Не лезет в душу. И за такое отношение я всегда буду благодарен Туверигу.

— Ну... почти. Мне снова не повезло.

Молчание, наполненное размеренным попыхиванием.

— Справишься?

Думаю, тщательно взвешивая все «за» и «против».

— Нет.

— Помочь?

— Спасибо. Я сам.

Сильные пальцы с коротко остриженными ногтями ласково поглаживают трубку:

— Снова ершишься?

Не отвечаю, потому что ответа не требуется.

— Гордые вы, без меры... Карлин таким же был, точно таким. Помню, я ещё совсем мальчишкой был, и уже радовался, что меня Даром обделили. Вроде и не понимал ничего толком, а радовался. И теперь радуюсь.

— Почему?

— Потому что мне есть, чем гордиться. Я свои гордости обнять могу, приголубить... Ну и отшлёпать, если провинятся. Они настоящие, понимаешь? Живые. Рядом ходят. А чары ваши... — Рука поднимается и падает усталым взмахом. — Дурь одна, обычному человеку даже не видная.

И мне не видная. Только я до сих пор боюсь посторонним в этом признаваться. И ненавижу тех, кому известен мой секрет, хотя и для стыда вроде повода нет. Никто из магов не смог бы войти в ту залу. Никто. Только я. Потому что для меня в бесконечности магии царит вечная ночь, и двигаться я могу только на ощупь.

— Что же вы тогда меня в кузню всё зовёте и зовёте?

Тувериг ухмыляется:

— Да уж не из-за чар твоих, не надейся! Хотя многие верят, что с чарами железо становится крепче. Ну и пусть их... А тебя зову, потому что ты никогда ни единую заготовку не запорешь.

— Ой ли?

— Верь, не верь, а не спорь! Ты словно чувствуешь, куда и как ударить нужно. Чувствуешь ведь? То-то! И знатным кузнецом мог бы стать, если бы с пыльными книгами не возился ночи напролёт.

Кузнецом? Да уж, завидная участь. Я всегда мечтал о большем. О том, чтобы меня признали в том искусстве, которое выберу сам. Сделал неверный выбор? Возможно. Но теперь уже поздно отступать. Я родился магом и умру им.

— У вас помощников и так хватает.

— Эх, молодой ты ещё...

— И глупый?

Дядя согласно пыхнул трубкой:

— А тот как же? Вот доживёшь до моих лет, будешь всякий раз жалеть, как встретишь человека, не своим делом занимающегося. Ой, как жалеть будешь! Тогда мои слова и вспомнишь.

— Ну какой из меня кузнец? Я к кузнечному ремеслу не...

— Приучен? Так мы быстро, на два счёта!.. Да шучу я, шучу, не злобствуй. Знаю, что не будешь больше требуемого молотом махать. Ты лучше скажи, что на этот раз стряслось?

— Да нелепица... И сам не понимаю, в чём дело. Меня через два дня судить будут.

— За что же?

Недоумеваешь, да? Не понимаешь, как я мог нарушить закон? А я и не нарушал.

— За кражу.

— Я же тебе говорил: нужны деньги, всегда ссужу.

— Ой, спасибо, дядюшка! Верите вы в меня... даже словами трудно описать, как.

— А не надо шататься по всяким закоулкам и брать заказы невесть у кого. Сколько раз я тебе о своём приятеле Митрисе говорил?

Вздыхая, признаю:

— Много.

— Я бы перед ним словечко замолвил, а он бы меня послушал. И была бы у тебя служба, пусть не слишком гордая, зато надёжная.

Ага. Точить ковыряльники для городских стражников. С утра и до вечера. Видел я этих выщербленных уродцев... Клинки, имею в виду. Хотя их хозяева не лучше. И дышал бы я той же самой пылью, только ещё с примесью стали. А доходы были бы такими же грустными.

— Сильно увяз-то?

— Ага. Похоже, отправят на каторгу.

Дядюшка оторвал трубку от губ и начал прикидывать:

— Если на каторгу, то лучше на север, там можно знакомцев найти и уговориться, чтобы тебя кайлом махать не заставляли... А если на юг... Ничего, придумаем что-нибудь. Пару годков посидишь тихо-мирно, тебя и отпустят.

М-да, хорошо, когда у тебя есть заботливые родственники! Тьфу. Моя невиновность даже дядю не интересует, что уж говорить о судье? Зато после приговора для меня уже куча дел припасена. И не поймёшь, как причудливо в голове у Туверига перемешаны желание устроить жизнь племянника и добиться своей маленькой выгоды, но смесь поистине ужасающая... Только понять его можно, и легко. Не надо тянуться за птицей в небе, если у тебя под ногами добро лежит, нужно только нагнуться — вот каков девиз моего дяди. Нет, даже не так: обоих дядьев. А то, что, нагибаясь, кому-то поклон отвешиваешь, нестрашно. Главное, чтобы пинок под зад не получить.

— Много денег-то тебе нужно было?

— Для чего?

— Ну, раз тащил что-то, так на продажу?

— Да не тащил я! Хотя деньги нужны были. Правда.

Впрочем, и сейчас ещё нужны. Ещё пару дней, чтобы сохранить надежду. А потом... Потом придётся попрощаться с отцовским наследством и мечтами. Правда, я уже почти всех их проводил за Порог.

У меня ни-че-го не получается. Совсем ничего. Значит, иду куда-то не туда и делаю что-то не то, если боги всё туже и туже затягивают петлю судьбы. Кажется, что очень скоро наступит час, когда я растерянно застыну на месте, не зная, в какую сторону шагнуть. И не зная, следует ли шагать вообще.

Мне нужна надежда. Где же ты бродишь, моя капризная дурнушка?

— И сколько?

— Сотня «орлов».

Тувериг снова вдохнул душистый дым.

— Хоть на дело-то нужно?

Отвечаю с заминкой, хотя раньше ляпнул бы, не задумываясь:

— Да.

— Вот что... — Он подумал и уверенно кивнул. — Ссужу тебе сотню. Я на приданое для Тайаны откладывал, но ей ещё рано о замужестве думать. Только ты уж верни, как срок подойдёт.

Верну. Не смогу не вернуть.

Глоток свежего воздуха.

Всего один.

Но как он сладок! Даже зубы ломит...

— Мэл...

Так, если изъять из чрева сундука ветхие воспоминания о бакрийских коврах, высвободится местечко, вполне достаточное для проживания десятка увесистых томов. Точно! Туда и переложу бесполезный хлам, пылящийся в единственном книжном шкафу, которым я владею. А все отцовские записные альбомы и рабочие заметки любовно разложу по рассохшимся полочкам. Стопками. Или по одному: не так уж и много в наследстве по-настоящему ценных для меня вещей. Да, лучше не громоздить их друг на друга. По крайней мере, до того времени, когда выучу все узлы и способы вязки заклинаний наизусть. Э-э-э... А ведь потом мне снова понадобится свободное место! Для собственных заметок, которые нужно сделать непременно и обязательно. Потому что я не могу быть уверенным в полном Даре своего наследника, и на всякий случай...

— Мэл, ты просил напомнить! Уже сильно за полдень!

— Спасибо, Тай!

Ловлю себя на мысли, что помедлил с ответом больше обычного. Неужели из-за...

Ну да. Разумеется. Мне попросту стыдно тратить деньги, предназначенные для приданого кузины. Очень стыдно. Но я верну сторицей, обещаю! Сразу, как только обучусь всем таинствам чародейства, переберусь в Регистре с последних страниц поближе к началу, обзаведусь хорошими заказами и... Клянусь, сделаю тебе самый дорогой подарок, какой только смогу! Нет, какой только бывает на свете. Например, зачарую для тебя феечку. Пяток феечек. Дюжину. Да хоть сотню! Чтобы они помогали тебе по дому, берегли твой покой и играли с твоими будущими детьми. И уж точно, позабочусь о том, чтобы ни один опасный амулет и на милю к тебе не приблизился!

— Ты уходишь?

— Ненадолго. Я скоро вернусь.

Она ещё не знает о завтрашнем суде. И надеюсь, не узнает. Не хочу, чтобы она меня стыдилась. Хотя прекрасно знаю: не будет. Тай слишком добрая, чтобы упрекать или винить. Наверное, мне было бы легче жить, обладай я таким же светлым сердцем. А, ладно! Что не дано, то не дано.

Всё, мотки бечёвы в сумку сложил, кошелёк пристроил между ними так, чтобы лишний раз не звякнул, теперь можно отправляться в поход. Последний. Даже не верится... Неужели всё действительно заканчивается?!

И мне больше не придётся ходить к кому-то на поклон. И господин старший распорядитель поостережётся впредь донимать меня своими издёвками. И я смогу скопить денег, чтобы завести семью. Правда, для последнего необходимо ещё найти подходящую женщину, но это, право, уже сущие мелочи!

Всё, бегу! Нет, почти лечу. Хотя перемещаться по лестнице лучше неторопливо и осмотрительно, чтобы углядеть вихры белобрысых затылков в укромном закутке.

— Ен, Ди, не поможете мне?

— Не-а.

Обычный ответ старшенького из братьев. Ленивый зевок и нахально прищуренные глаза, приглашающие к перебранке. Но сегодня я не могу тратить силы на пустопорожний трёп.

— Небольшая такая помощь... Только и всего, что перенести груз.

— Грууууз? — настороженно тянет Ди, преисполненный желания помогать не больше, чем его брат.

— Это не тяжело. И недолго.

— Ага, так мы и поверили! — Теперь оба заговорщицки перемигиваются.

— Всего несколько книг. Просто мне одному не справиться.

— И ещё говоришь, что «не тяжело»! — хохочет Ен. — Ты ж сам не слабак!

Понимаю, что им лениво после утренней ковки напрягать и без того уставшие руки. Но доверять свои драгоценности случайным носильщикам не хочу: кузены, может, и не будут бережно обращаться с книгами, но и стянуть не попробуют. Незачем.

— Я очень прошу.

— Ладно, поставишь нам тогда по кружке эля, — ставит точку рассудительный Ди. — Куда идти-то?

— Лавка Вайли на Окоёмной, сразу за площадью.

Ен рассеянно прикинул протяжённость пути и кивнул:

— Окоёмная, так Окоёмная... Мы подойдём чуток позднее, лады? Сейчас ноги гудеть перестанут, и...

— Конечно! Я буду ждать там.

И даже хорошо, что кузены не будут присутствовать при моих расчётах с Вайли. Если бы можно было, вообще бы держал свои беды в строжайшей тайне, потому что честному ремесленнику водиться со скупщиком краденого постыдно и предосудительно. А я в понимании кузенов такой же кузнец, как и они сами. Разве что, с придурью, выливающейся в чтение непонятных книжек и заковыристые взмахи руками вокруг железных брусков. Но клинки хуже ведь от этого не становятся? Значит, можно закрыть глаза. Мало ли кто как чудит...

Нет, всё выходит просто замечательно! Если дядюшка Туве постарается и уговорит своих знакомцев помочь, можно будет даже протащить отцовские записи и в каменоломни, чтобы не терять лишнего времени. А если и потеряю? Что с того? Подумаешь, пара лет! Дольше ждал, да ещё и без особой уверенности. А теперь даже её не надо, потому что всё решилось само собой. И мои книги дождутся меня, а я уж постараюсь вернуться к ним живым и невредимым.

Остался всего один день на сомнения и ожидания: завтра выяснится, сколько времени мне предстоит глотать каменную пыль, и можно будет засылать дядюшку на переговоры. А уж он договорится, и сомневаться не нужно! Тувериг ведь и сам не прочь вернуть племянника способным к работе, а не беспомощным калекой. Потому что рачительный хозяин. Правда, иногда про таких людей говорят, что они сквалыжные и жилистые... Но как жить и заботиться о семье, если не считать свою выгоду в каждом деле? Я и сам мечтаю научиться такому искусству. И дом он откупил на зависть многим, и подати платит исправно, хотя не так уж много заказчиков обивает его порог. Хотя, знаю, почему покупатели держатся за товар Туверига. Кому же не понравится, когда нож режет вдвое быстрее и легче? Всё моими стараниями и умениями. Но благодарение богам, что дядя продаёт клинки, к которым я приложил руки, далеко не каждому. Потому что тогда мне пришлось бы с утра до вечера торчать в кузне...

Быстро же я дошёл! И вправду, почти долетел, ног не чуя. Даже не успел толком продумать, как грядущие дни распределить и на что потратить. Ну ничего, торопиться некуда. Всё уже позади.

— Доброго дня, dyen!

Щёпоть пальцев равнодушно трёт морщинистую шею над воротом мантии.

— Доброго. Зачем явился? Снова ныть будешь?

И злиться не буду, не дождёшься! У меня сегодня такое настроение, что прощу даже злейшего врага.

— Нет, вовсе нет!

— Тогда что тебе нужно?

Перевожу дыхание, стараясь накопить в голосе достаточно торжественности.

— Я пришёл выкупить книги.

Вайли задумчиво смотрит на бороздки, выеденные в столешнице временем и соприкосновениями с сотнями разных предметов, прошедших через скупную лавку.

— Шутить изволишь? Издеваться над стариком пришёл?

— Я не шучу.

Достаю из сумки кошель и водружаю его на стол перед Вайли. Монеты глухо и недовольно звякают, словно не желая попадать в жадные руки чужака.

Скупщик ничего не выражающим взглядом изучает размеры кошеля. Изучает слишком долго, и где-то в глубине моей души начинает зябко ворочаться червячок тревоги.

— Здесь ровно сотня?

— Да. Изволите пересчитать?

Сухие пальцы не делают попытки приблизиться к раздутым кожаным бокам: остаются лежать на столе, почему-то ощутимо подрагивая.

— Не будете? Хорошо, я сам пересчитаю при вас.

— Не нужно.

Тон голоса кажется каким-то излишне бесстрастным. Так мог бы разговаривать мертвец... если бы мёртвые вообще разговаривали!

— Я не хотел бы занимать ваше время, dyen. Давайте рассчитаемся прямо сейчас.

Седая голова скупщика молчаливо и медленно склоняется набок, а взгляд убегает прочь, не желая встречаться с моим.

— Не выйдет.

— Что не выйдет?

— Никаких расчётов.

Червячок тревоги нагуливает бока и начинает выбираться наружу.