Раскрыть ладони Иванова Вероника

— Любимая? — Её щёки слегка побледнели, хотя по всем правилам принятия похвалы должны были порозоветь. — Кем?

— Хотя бы мальчуганом, играющим с другой стороны дома. Он готов с доблестью истинного рыцаря защищать вас от любых врагов.

Силема выдохнула, не скрывая, что мои слова развеяли неожиданно возникший страх. Пусть развеяли не полностью, но уже не мешая продолжать разговор.

— И всё же, лучше пройти внутрь.

— Как пожелаете.

Следую за женщиной в прохладу каменных покоев. Странно получается: родился и вырос в Саэнне, никогда не видел ничего другого, а привыкнуть всё же не смог. И каждый раз с нескрываемым удовольствием меняю иссушённый воздух городских улиц на... Да хоть на сырую жару кузни!

— Присаживайтесь.

— Благодарю, это лишнее, потому что не уверен в заметной продолжительности нашей беседы.

Она понимающе кивает и тоже не спешит садиться, заставляя меня сгорать от стыда. Как можно было забыть?! Хозяин по законам гостеприимства не волен ублажать своё тело удобствами, если гость в полной мере не наделён таковыми. Что же, ещё один повод не ставить меня высоко, как человека. Правда, Силему моя опрометчивая грубость почему-то не смущает и не злит. Что же нужно от меня помощнице Таиры?

— Не хочу торопить вас, госпожа, но отнимать ваше время без особой надобности не хочу ещё больше, поэтому скажите сразу, какая услуга поможет мне встретиться с главой Надзорного совета?

Женщина опустила взгляд, тщательно расправила складки домашнего платья, словно небрежность внешнего вида могла как-то отразиться на дальнейшем разговоре, потом посмотрела мне прямо в глаза и спокойно, почти бесстрастно, произнесла:

— Эвин — мой сын.

Впору проваливаться под пол. От настоящего стыда. Хотя оправдываться или просить прощения за синяки, наставленные юному волшебнику, не буду. Не могу. Не чувствую себя виноватым. Откуда же взялся стыд?

Силема просто стоит и смотрит, не упрекая ни единым словом или жестом. Ждёт? Но чего? Чтобы я упал на колени и начал вымаливать прощение? Нет, она не настолько глупа. И всё равно первый шаг в продолжении разговора должен принадлежать мне. Но если шагну не туда...

А, всё равно ничего не теряю! Потому что ничем не владею.

— Мне очень жаль.

Молчание длится ровно до того мгновения, как начинает надоедать:

— Больше не скажете ничего?

— Нет, госпожа.

Смотрит испытующе и выглядит в эти мгновения грознее самой грозной наставницы:

— Вы считаете себя правым?

— Нет.

— Но почему тогда вы... — Запинается, не в состоянии подобрать слова для описания моего поступка. — Сделали то, что сделали?

— Потому что не справился с чувствами. Вернее, и не хотел справляться. Вы знаете, что натворил ваш сын?

Кивает.

— Во всех подробностях?

Ещё один кивок, но не слишком уверенный.

— Из-за его неосмотрительности погиб ребёнок. Погиб страшной и мучительной смертью, но я не собираюсь требовать ни отмщения, ни чего-то другого. Я просто хочу, чтобы Эвин понял, насколько губительной может оказаться беспечная небрежность.

— Это не небрежность!

Вздрагиваю, услышав в голосе Силемы обиженное отчаяние.

— Я имел в виду...

— Это не небрежность, — повторяет она уже спокойнее, но чувства перебираются во взгляд, наполняя карюю глубину тревожно мечущимися тенями.

— О чём вы говорите?

— Мой сын... — Женщина сжимает пальцы правой руки вокруг левого запястья, и кожа на костяшках натягивается так сильно, что кажется, ещё миг, и полопается. — Он и признался мне только после всего случившегося... Его дар не слишком силён.

— Наставники Обители думают иначе. Я слышал, что Эвин очень талантлив.

— Да, он легко учится и сразу схватывает то, на что у других уходят годы, но...

Силема всё время останавливает течение своего рассказа, как будто ей предстоит поведать о чём-то невыразимо ужасном. Даже я начинаю зябко поёживаться в ожидании откровения:

— Скажите прямо. Прошу вас.

В карих глазах появляется подозрительно влажный блеск:

— Мой сын, он... Плохо видит.

Хм, разве это беда? Думаю, найдётся немало магов, способных поправить парню зрение.

— И только-то?

Силема горько сглатывает:

— Вы не поняли... Эвин плохо видит нити заклинаний.

Щурюсь, пытаясь осознать услышанное.

Плохо видит? Стало быть, действует наугад? Потому что вряд ли может чувствовать чары, как я. Или всё-таки может?

Нет. Если бы заклинания были для него хоть немного осязаемы, беды не случилось бы. Выбившиеся из заданного узора кончики нитей непременно ужалили бы его своими остриями. Печальная новость. И не остаётся ничего другого, как повторить:

— Мне очень жаль.

— Помогите ему! — холодная статуя снова становится живой женщиной, глядящей на меня с надеждой и мольбой. — И я сделаю то, чего вы хотите.

— Устроите мою встречу с главой Надзорной службы?

— Да.

— Вы можете это сделать?

Подпускаю в голос сомнения, но вовсе не нарочно. Мне действительно трудно поверить, что простая работница Регистровой службы имеет доступ к телу и духу второго человека в Анклаве.

— Вы поможете моему сыну?

Нужно отвечать. Или да, или нет, третьего, как водится, не дано. И выбор предельно прост. Я ведь могу помочь. По крайней мере, указать на ошибки, найти слабые места в сплетённых чарах, посоветовать, как и что исправить. Мне будет вовсе не трудно так поступить. Но есть одно препятствие, так, бугорок на дороге, не более. Правда, на нём тут же подвернулась моя нога.

Ответить «да» означает принять на себя заботу о другом человеке, полную и долгую, потому что нет никакой надежды, что с совершеннолетием зрение Эвина наладится. Наоборот, всё может стать только хуже. И тогда я буду обречён на вечное подтирание задницы этого парня? Да, мне его жаль. Но именно из жалости, а не по какой-то другой причине я скажу...

— Нет.

Она не спрашивает, почему, но карие глаза непонимающе расширяются, и приходится объяснять:

— Вы хотите сделать своего сына калекой?

— Он и сейчас уже...

Хорошо, что Силема вовремя осекается, иначе, клянусь, залепил бы ей пощёчину!

— Да, зрение вашего сына может быть недостаточно хорошим. Всякое случается. Но если вы сейчас приставите меня нянькой к Эвину, то совершите самую большую ошибку в своей жизни. Это всё равно, что человеку, сломавшему ногу, внушить, что всю оставшуюся жизнь он сможет ходить только на костылях! Хорошо, не буду спорить, кости иногда срастаются неправильно, остаётся хромота и прочее, но... Человек должен ходить по земле своими ногами. Так, как умеет и как может сам. Сам. Понимаете? Я не хочу становиться костылями для вашего сына и прошу вас, не заставляйте никого другого так поступать. Эвин или справится со своим недугом или сдастся, но это будет целиком его выбор. Вы желаете парню добра, я знаю. Только в следующий раз подумайте, хотите ли вы до конца жизни видеть своего сына на костылях? Я бы для своего ребёнка не желал такой участи.

Говорю, а внутри всё пылает горячее, чем угли в горне. Ну как объяснить матери, что настаивая, она делает рабами всех нас? Я потеряю свободу, взвалив на себя обузу в лице подслеповатого мага. Эвин, привыкнув к помощи, начнёт панически бояться действовать самостоятельно. А сама Силема будет мучаться совестью, глядя на нас обоих. Вот оно, треклятое добро! Мне ничего не стоит согласиться и уступить, но при этом придётся пожертвовать столькими счастьями... Чего же тогда требует зло от своих сторонников? Принесения подобных жертв?

Нет, оно требует отказа от самого желания помогать. А я до сих пор хочу. Но не соглашусь. Так какой я, добрый или злой?

— Знаете, я тоже... Не желаю.

Чуть грустный, чуть хриплый голос вечно простуженного беготнёй из жары в холод человека. И вместе с тем, в нём чувствуется привычка принимать решения, потому что слова прозвучали не отстраненно или задумчиво, а как приговор. Решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Он вышел из боковой двери прихожей комнаты. Не особенно высокий, не из тех мужчин, кого называют «статными». Неброской внешности, самый обыкновенный на вид, такого в толпе потеряешь в два счёта. И наверное, именно эта неприметность помогла мне обратить внимание в нужную сторону и быстро заметить то, что в демоне я нашёл только перед самым расставанием.

Вышедший к нам человек был облечён несомненным могуществом. Оно пряталось везде: в морщинках между бровей, в приподнятых уголках рта, то ли улыбающихся, то ли готовых улыбнуться, в осанке, не слишком прямой, но уверенной, в любопытствующем взгляде светлых, как небо, глаз, в небрежно зачёсанных назад волнах начинающих седеть, но не прячущихся под краской волос. Могущество не наносное, а истинное. Сила, которую принимаешь, потому что ничего другого ты с ней сделать не можешь. Потому что отказаться тебе не позволят. Кто? Да ты же сам и не позволишь, ведь никто другой не подхватит, а если подхватит, то не удержит. Не справится.

— Так зачем вы желали меня видеть, молодой человек?

Хочет сказать, что он — глава Надзорного совета?! Не спорю, если кто бы и подошёл на эту должность, то именно стоящий передо мной человек, но... Взять и поверить? После того, как меня столько раз обманывали?

— Не верите? Ваше право. Ну тогда хоть расскажите вкратце, а я передам.

Рассказать нетрудно. Но если я правильно расположил звенья событий в логической цепочке...

Силема пригласила меня в свой дом, потому что знала: глава Совета будет здесь в это время. Что может связывать простую служку и человека, занимающего один из самых высоких постов в Анклаве? Настоящее? Нет, скорее, прошлое. А что было там, в давно прошедших годах? Молодость. И несомненно, любовь. Когда мужчина и женщина находят друг друга, если нет никаких непреодолимых препятствий, следующим шагом становится появление на свет наследников соединившейся пары. И вполне может статься...

Я надавал по морде сыну главы Надзорных?!

Ой-ой, если не выразиться хуже.

При таком раскладе даже хорошо, что моего имени больше нет в Регистре...

— Язык проглотили?

— Н-нет. Ищу слова.

Он улыбнулся, прищуриваясь, и чем-то напомнил мне моего отца, когда тот выслушивал недовольство супруги. Терпеливо, не упуская ни единой подробности, и с неизменным признанием во взгляде: «Делай, что хочешь, но моё мнение о тебе останется прежним». С одной стороны, такое положение вовсе не плохо. Но с другой... А какое у него сейчас мнение на мой счёт?

Ладно, времени потеряно вдоволь, и если эта попытка обречена на провал, лучше завершить её поскорее:

— Я хотел всего лишь попросить.

— О чём?

— Позволить состояться судебному разбирательству.

— Между кем и кем?

Ещё не получил бумагу из судейской службы? Тинори обещал проделать всё, как можно скорее, но проволочки случаются везде и всегда.

— Между мной и моим дядей.

— Кто заявитель?

— Я.

— И чем же вам не угодил милейший Трэммин?

— Тем, что пытался меня убить.

Силема тихонько охнула, глава же Совета ничуть не удивился, только прищурился ещё больше.

— А позвольте узнать, почему вы пришли просить?

— Потому что...

— Или вы считаете, что такое тяжкое преступление, как убийство, будет замолчано? Невысоко же вы цените справедливость Анклава!

Пытаться понять, шутит он или злится, невозможно. И не буду тратить силы зря:

— У меня есть основания так думать, но сейчас не хочу о них рассказывать. Время ушло. Мне неважно, чем закончится разбирательство, только бы оно состоялось.

— Для чего?

— Для того чтобы мой дядя впредь поумерил свой пыл.

— Вы считаете, Трэммин побоится попробовать снова?

— Да. Месяц. Может быть, год. И во всяком случае, ему придётся искать других исполнителей, нежели Тени, потому что после огласки Гильдия не пожелает иметь с ним дела.

— Хм-м-м... — Глава Совета пожевал губами. — Разумно. Пожалуй, определённая безопасность будет обеспечена. И не только вам.

Интересное дополнение. У Надзора свои счёты с Попечением? Впрочем, судя по возрасту, этот человек и мой дядя — ровесники, и их молодость вполне могла проходить рядом. Совсем близко.

— Вы получите то, что хотите. — Он подошёл к Силеме и ласково провёл тыльной стороной ладони по щеке женщины. — Хотя признаюсь, за Эвина следовало бы вас отлупить. Больно-больно.

Да и лупить не нужно. Ведь то, что он сейчас делает для меня, этот пожилой мужчина, много хуже пощёчины. Он просто исполняет свой долг, не делая скидок никому.

Заглянув в светлые глаза, ещё до всяких вопросов и ответов я уже знал: суд состоится. И моя просьба была настоящим оскорблением для того, кто служит закону честно и праведно. Так что, лучше бы были побои. Рубцы от них проходят быстрее.

— Милостью божией и волей человеческой суд блистательной Саэнны готов внимать всему, что будет произнесено и о чём будет недоговорено, дабы отделить дела праведные от неправедных, а невиновных отличить от повинных...

Всё тот же лабиринт сливового сада на заднем дворе Судейской службы, всё те же персоны на заседательских местах — необъятный Фаири и сонный Тинори, но при всей схожести картинок настоящего и прошлого лично для меня отличия слишком красноречивы, чтобы оставаться незамеченными. Причём, отличия не только внешние, но и внутренние.

Во-первых, под сенью раскидистых деревьев прячется от солнца гораздо меньше людей, нежели в памятный мне день. Нет ни писаря, в чью обязанность входит непременный перенос прозвучавших речей на листы бумаги, ни стражников, призванных хранить безопасность суда и следить за порядком во время заседания.

Почему судья решил обойтись без лишних глаз и ушей, понятно: если дело окажется прибыльным, каждому из немногочисленных участвующих достанется больше монет. К тому же, чем меньшее количество людей приобщено к тайне, тем дольше тайна останется таковой. Видимо, отсутствие кирасиров Городской стражи объяснялось той же причиной, хотя, если вдуматься, от кого они смогли бы защитить? От наёмных убийц? Не думаю, что для Теней среди стражников отыщется хоть один достойный противник. От магов? Ещё меньше шансов. Говорят, лучше перебдеть, чем недобдеть, и я обычно предпочитаю первое второму, но сейчас вынужден согласиться с решением судьи. Не было никакого смысла тащить сюда толпы охраны. Тем более, и ход заседания, и его итог не подлежат публичному оглашению, потому что отношения выясняют слишком высокопоставленные лица. По крайней мере, со стороны ответчика.

Во-вторых, мне совершенно всё равно, чем закончится суд. В прошлый раз я предполагал возможный исход, был к нему готов, и всё-таки сожалел, а сегодня... Сегодня чаша моих ожиданий блаженно пуста, как и моя голова.

Дядюшка не понесёт наказания? И на здоровье! Зато не рискнёт в дальнейшем воспользоваться «законными» способами убийства. А во всех прочих случаях удача ведь может и ко мне повернуться своим светлым ликом, не так ли? Кроме того, преступившие закон лишаются его покровительства, и если Трэммин захочет довести месть до завершения собственными руками, я буду только рад. Нет, даже больше! Буду неимоверно счастлив. Потому что смогу лично разорвать господина старшего распорядителя на клочки.

Что мне было нужно? Чтобы заседание хотя бы началось, а большего и желать не стоило. Моя цель достигнута? Полностью. Воплотилась в реальность, принеся с собой пустоту поля, раскинувшегося за перекрёстком. В густой траве не видно ни единой тропки, а значит, я могу шагнуть, куда захочу. Могу пуститься бегом по высокой росе. Могу упасть на зелёный ковёр, раскинуть руки и посмотреть в небо. Первый раз за всю жизнь.

Я свободен.

Потому что у меня нет больше целей?

Ага. Всё оказалось очень просто, но осталось немного обиды. Обиды и недоумения.

Я ведь был счастлив. В детстве и юности, когда учился, стараясь оправдать отцовские надежды. И даже потом, в трясине бесконечной работы у меня нашлось немного счастья. Келли. Мне было спокойно рядом с ней. И кто знает, не появись на нашем пути dyen Райт, всё могло длиться, длиться и длиться... А почему бы и нет? Я состарился бы и умер, ничего не добившись, но до Порога дошёл бы вполне счастливым человеком.

А что теперь? Ни цели, ни смысла. О да, их можно найти, но во мне вдруг проснулась непонятная и необоримая лень. Я не хочу искать. Если целям нужно, пусть стараются сами. И суд пусть проходит сам по себе, потому что кроме обязанностей заявителя ничего более исполнять не собираюсь.

— Маллет из рода Нивьери, огласите суду ваше заявление! — Тинори прогнусил церемониальные слова в лучших традициях судейских служек, но в завершении фразы азартно подмигнул мне, словно напутствуя и желая удачи.

Я вышел на стриженую траву лужайки перед заседательским столом и занял предписанное заявителю место — напротив судьи, но по правую руку, как изначально претендующий на справедливость. Когда к ответу вызовут Трэммина, он остановится на той же линии, что и я, только окажется слева от Фаири, а тот уже начнёт взвешивать наши проступки и заслуги, чтобы решить, которая из сторон сегодня оказалась «правее».

— Я требую наказания за преступление.

Судья, разумеется, прекрасно осведомлённый обо всех подробностях дела, тем не менее, согласно протоколу, требующему «чистоты памяти и помыслов», прикинулся, будто впервые услышал о моих притязаниях:

— Каково сие преступление?

— Убийство, заказанное и оплаченное.

Дознаватель, высунув кончик языка, с показным старанием начал выводить на бумаге первые строчки описания дела. Фаири неодобрительно поджал губы и процедил вполголоса, обращаясь к единственному на сегодня помощнику:

— Будьте чуть серьёзнее, Тинори. Вы позорите не только и не столько себя, сколько всю Судейскую службу.

Еле заметный кивок показал, что внушение принято к сведению, и далее перо заскрипело уже с уверенной небрежностью, а судья продолжил:

— Вы забыли добавить: исполненное.

— Нет, господин судья, к счастью, исполнение хоть и совершилось, но не состоялось.

— Как вас понимать?

— Наёмный убийца нанёс удар, долженствующий привести к смерти жертвы, но не достиг своей цели.

— Что же ему помешало?

— Собственная смерть.

— От рук жертвы?

— Да, господин.

Фаири понимающе кивнул, а дознаватель услужливо пояснил для всех присутствующих:

— «Уложение о правых и виноватых», глава одиннадцатая. Человек, на которого совершается покушение, вправе оказать любое возможное сопротивление и не нести ответственности за любой из последовавших итогов.

— Итак, убийца умер при исполнении заказа? — продолжилась череда судейских вопросов.

— Совершенно верно.

Игра в правых и виноватых, наконец, начинается по-настоящему:

— Насколько я понимаю, несостоявшаяся жертва — вы?

— Да, господин судья.

— Против кого выдвигаете заявление?

— Против старшего распорядителя Попечительского совета Анклава, Трэммина Найли.

— На каком основании?

— Он желал моей смерти и нанял для исполнения своего желания Тень.

— Но на чём основывается ваше заявление? По тому же Уложению, а именно, по согласительной главе «О разделении прав и слиянии обязанностей», со смертью наёмного убийцы договорённость, которая может подлежать публичному рассмотрению и осуждению, разрывается, не оставляя указания на личность заказчика, и тогда любое обвинение становится всего лишь домыслом.

— А что говорит Уложение о возможности свидетельства?

Фаири заинтересованно сцепил пальцы в замок:

— С чьей стороны?

— Со стороны исполнителя.

— Но позвольте, вы ведь только что утверждали, что убийца умер?

— И спустя малое время воскрес.

— Чьими стараниями?

Хорошо, что Тинори предупредил меня о главном правиле участия в судебных заседаниях: никогда не говорить больше, чем требует твой собственный здравый смысл, потому что невинное признание в какой-либо мелочи может стоить будущего благополучия.

— Об этом позвольте умолчать. Для суда ведь важно то, что означенный человек изъявил желание свидетельствовать, а не то, каким чудом вернулся из-за Порога?

Судья строго сдвинул брови:

— Здесь не принимаются к рассмотрению слова поднятых мертвецов.

— Вы сами сможете убедиться, что он вовсе не мертвец.

— Что ж... — Фаири пожевал губами и разрешил: — Настало время призвать и выслушать свидетелей. У полномочного представителя Анклава есть возражения или предложения по ходу заседания?

Глава Надзорного совета, занимающий почтительно принесённое и установленное чуть в стороне от заседательского стола кресло, отрицательно качнул головой:

— Продолжайте, прошу вас.

— Прежде, чем сюда прибудут те, чьи свидетельства могут послужить оправданием или усугублением вины, пусть обвиняемый скажет своё слово.

Трэммин, с самого начала заседания насмешливо царапающий меня косыми взглядами, вышел из-под сени деревьев и молча поклонился судье. Дядя, в обычное время тщательно следящий за совершенством и изяществом одежды, и сейчас не изменил себе, облачившись в строгую мантию серебристо-серого цвета, в складках которой болтался, свисая на шнурке с пояса, керамический флакончик, похожий на те, что носят с собой городские щёголи. В такие посудинки наливают благовония, освежающие чувства и мысли, а на Саэннской жаре даже искусственная свежесть никогда не оказывается лишней.

— Вы признаёте обвинение?

— Я имею право не отвечать сейчас?

— Разумеется.

Господин старший распорядитель довольно улыбнулся. Фаири, справедливо счёвший подобное поведение не требующим дальнейшего пояснения, взмахнул рукой, подавая знак кому-то по ту сторону сливовой рощи, и спустя пару минут наше общество пополнилось ещё двумя людьми, которых я так и так рассчитывал увидеть.

— Кто из вас готов засвидетельствовать личность заказчика убийства? — обратился судья к вновь прибывшим.

— Я, господин, — выступил вперёд неудавшийся убийца.

— Кто подтвердит ваши права?

Великан, по случаю посещения присутственного места облачённый поверх обыденной одежды в нарядную ярко-жёлтую лавейлу, поднял вверх правую ладонь:

— Память Гильдии вверена моим заботам, господин.

— Присутствующая здесь Тень, в самом деле, является восстановленным участником Гильдии?

— Да, господин.

— Как давно произошла смерть?

— Второго дня. И засвидетельствована по всем полагающимся правилам.

Великан положил на заседательский стол бумагу с ярко-алым восковым оттиском. Фаири пробежал взглядом по проросшим причудливыми завитками буквам и удовлетворённо кивнул:

— Всё исполнено, как следует. Согласно закону, присутствующая здесь Тень имеет право раскрыть подробности интересующего нас дела. А что скажете вы, Тинори? Может ли этот свидетель считаться живым?

Дознаватель раздвинул веки, торопливо смеженные несколько минут назад:

— Да, вполне. Он настолько же живой, насколько мы с вами признаем себя таковыми.

— Отлично, в полном соответствии с требованиями закона одно сомнение развеяно двумя подтверждениями. Двинемся дальше... Вы готовы указать на человека, который поручил вам убийство присутствующего здесь Маллета Нивьери?

Вместо ответа Тень вытянула руку в направлении моего любимого дядюшки.

— Вы можете назвать имя этого человека?

— Нет, господин. Мы не спрашиваем имён при заключении договорённости.

— Таким образом, вы готовы засвидетельствовать лишь, что заказчиком выступал человек с похожей внешностью? — вкрадчиво уточнил судья, и Трэммин торжествующе осклабился.

Уже успел подкупить? Ну, силён дядюшка! Браво! Только зря он сейчас торжествующе пыжится, в упор глядя на меня, я ведь знал, что не добьюсь ничего, кроме проведения заседания. Хочется весело рассмеяться, и сдерживает только желание дождаться момента, когда мой смех окажется для господина старшего распорядителя наиболее болезненным.

Тень не стала возмущаться каверзным искажением своего свидетельства, обдумала слова Фаири и согласилась:

— Да, заказчик выглядел именно, как этот человек.

— Но вы можете утверждать, что не подпали под действие иллюзии?

А ещё нам что-то рассказывают о честном правосудии! Вот так, легко и просто любое свидетельство может быть отклонено лишь на том основании, что можно стать жертвой обмана зрения. Конечно, подобное происходит нередко, благо в Саэнне, городе магов, не счесть лавок, оказывающих услуги по наложению любых угодных душе мороков, но и факт применения иллюзий тоже можно расследовать. Если есть деньги и время. А у меня всё равно не имеется ни первого, ни второго, так что...

Нет, ну как же хочется рассмеяться!

— Не могу, господин.

А зачем Тени быть в чём-то уверенной? Они же заключают договорённость с человеком, а не с маской, и на воске остаётся оттиск личности, а не иллюзии. Всё правильно.

— Следовательно, вполне возможно, что кто-то, желая опорочить честное имя господина Найли, принял его облик и поручил одному из гильдийцев убийство, — подытожил судья. — У кого-нибудь имеются возражения?

Взгляд Трэммина лучится злорадством, но я по-прежнему невозмутимо молчу.

— Я настаиваю только на упоминании того, что свидетель искренне уверен в увиденном и рассказал обо всём без стороннего принуждения, — спокойно заметил Тинори.

— Принимается! Кто-нибудь ещё желает сказать?

— Позвольте мне, господин судья, — внушительно кашлянул Кладовщик. — Ваши слова, несомненно, справедливы: подобные злоумышления порочат честных горожан. И чтобы такого больше не случалось... Вы, как представитель городских властей, примете моё обращение?

— Разумеется. Тинори, будьте любезны записать всё, как полагается!

Великан подождал, пока дознаватель выберет из стопки листов и придвинет к себе бумагу, отмеченную в левом верхнем углу посеребрённым значком, и начал, отчётливо и торжественно проговаривая каждое слово: