Раскрыть ладони Иванова Вероника
Да, мой дядя красив. И самое мерзкое, я похож на него. Не как две капли воды, но достаточно, чтобы подтверждать родство. Следует ли из этого утверждения моя привлекательность? Увы. Потому что нет ничего хуже красоты, подпорченной изъяном: совершенство тем и хорошо, что состоит из тщательно подогнанных друг к другу мелочей, но если хотя бы одна из них становится несуразной, вся картина теряет стройность, превращаясь в нелепую мешанину. Проще и приятнее быть заурядным, ведь тогда твои недуги никому не бросаются в глаза и никого не отпугивают.
— Как поживаешь?
Можно подумать, он не знает! Уверен, следит почти за каждым моим действием, за каждым заказом. Я и поручение Тени согласился принять только потому, что получил уверения в сохранении тайны. Конечно, моя прогулка в квартал Медных голов могла быть отслежена, но убийце важнее было оставаться незамеченным, нежели мне, значит, намеренных свидетелей быть не могло, только случайные. Впрочем, те двое, собиравшиеся поживиться моей выручкой, не дожили до рассвета, потому волноваться не о чем. Патруля Городской стражи я дожидаться не стал, зато прислушивался к каждому шороху и могу быть уверенным в отсутствии любопытных глаз, так что, с этой стороны мне ничего не грозит.
— Может быть, не будешь заставлять дядюшку повышать голос и подойдёшь поближе?
Да мне и тут хорошо, у самых дверей. Но раз уж дядюшка просит... Тьфу. Не припомню, чтобы во времена моего детства Трэммин часто посещал дом Нивьери. Только много позже, когда совершеннолетие стало неотвратимым событием, господин старший распорядитель начал изъявлять своё расположение к юному племяннику. Правда, делал это крайне осторожно и ненавязчиво, потому что с моим отцом так и не смог завязать приятельских отношений. Да и матушка не слишком привечала старшего брата... Наверное, она и предпочла сбежать при первой же возможности именно из-за опасений, причину которых успешно скрывала. И пожалуй, у меня не хватит смелости её винить. За последние годы я узнал о своём дядюшке столько всего интересного, что и сам бы с удовольствием покинул Саэнну, только бы оказаться подальше от остатков семьи.
Но есть ещё одна странность, безмерно удивляющая меня и, как догадываюсь, доводящая до бешенства господина старшего распорядителя. Я его не боюсь. Хоть тресни. Хоть лопни. Хоть удавись. Не могу бояться, и всё. Ненависть, презрение, брезгливость... Что угодно, только не страх. Впрочем, мне-то известно, почему так происходит. Потому что в моей жизни было нечто похуже нечистого на руку дядюшки. Нечто настолько ужасное, что даже по прошествии лет, когда тень воспоминания задевает меня своим краешком, кажется, я снова прижимаюсь к стене, силясь отодвинуться подальше, боясь сделать лишний вдох и выдох, неистово желая закрыть глаза, но не могу заставить себя это сделать, потому что видимая взгляду оболочка — всё, что осталось от отца, и если зажмурюсь, именно невольное движение моих век окончательно убьёт того, кто и так уже мёртв...
Дядюшка может испортить мне жизнь, это верно. Но изменить мою смерть он не способен. Потому что мне было обещано.
Я иду за тобой... Жди...
Жду, госпожа. С нетерпением. Только уж и ты дождись, хорошо?
— Ты меня слышишь?
Снимаюсь с места и подхожу к столику, поверхности которого хватает лишь для того, чтобы примостить курительную трубку и костяную шкатулку для писем.
— Вы желали видеть меня?
— Должен же я уделять внимание своему единственному племяннику?
О, сколько в этом голосе искренней, трогательной и нежной заботы! Здорово наловчился на воспитанниках Анклава, ничего не скажешь. Но зачем расходовать талант на меня? Всё равно не поверю. К тому же, если бы дядя хотел заручиться моей верностью и преданностью, мог бы подкидывать заработка побольше, чем выходит с разгребания магических завалов ежегодных экзаменов юных чародеев.
— Премного благодарен.
Тёмно-синие глаза, единственная черта, резко отличающая нас друг от друга, укоряюще расширились:
— Ты всегда торопишься, Маллет. Это дурная привычка, подлежащая...
Подхватываю:
— Непременному искоренению под вашим чутким присмотром!
Ну не боюсь я его, что поделать?! И не могу заставить себя поиграть в заискивание: как бы я ни лебезил, моё положение не изменится.
— Ай-яй-яй, ну зачем же так грубо? Дядюшка не желает тебе ничего плохого, Маллет.
И хорошего, что любопытно, тоже. Осталось выяснить, чего именно дядя «не желает» сильнее.
— Прошу прощения за резкость.
Коротко киваю, изображая намёк на поклон. Трэммин снисходительно вздыхает, между делом поправляя на левой руке кружевной манжет рубашки, пронзительно белеющей в прорезях строгой распорядительской мантии.
— Ты неисправим.
— Это огорчает дядюшку?
Он не отвечает. Хотя бы потому, что сказать «да» не достаёт наглости, а сказать «нет»... Пока я дерзок и непокорен, мои действия предсказуемы. Вот если бы племянник вздумал вдруг подольститься к дядюшке, следовало бы насторожиться и огорчиться.
— Вы велели зайти. С какой целью?
— Я не «велел». Я всего лишь прислал приглашение. — За попыткой перейти к делу следует мягкая поправка, исполненная сожалением об ограниченности моих представлений.
Ну да, приглашение. Которое невозможно не принять. Если начну отказываться, буду лишён ежегодных объедков с господского стола, а тогда мне вовсе нечем окажется выполнять заказы: хороший доход дают остатки от праздников Середины лета и Середины зимы, но второй случится ещё очень нескоро, а первый надо сначала встретить, а потом дождаться, пока гуляния и увеселения закончатся. Во всё же остальное время мне достаются на растерзание неудачные опыты учеников чародеев. Благодаря участию дядюшки, конечно же. И кстати, сейчас мне настоятельно требуется новая порция негодных к употреблению заклинаний, потому что предыдущие запасы счастливо закончились.
— Вы желали видеть меня?
Ответный взгляд свидетельствует: скорее предпочёл бы забыть о моём существовании. Но с языка слетает всё то же медоточивое:
— Разумеется, иначе не позвал бы.
Вопросительно приподнимаю бровь.
Дядюшка откладывает трубку, придвигает шкатулку поближе к себе, неторопливо откидывает крышку и начинает перебирать листки бумаги, хранящиеся в изящной вещице, своими длинными, худощавыми, безупречной формы, но всегда напоминающими мне червяков пальцами.
Наконец, шуршание затихает, и взгляд Трэммина пробегает по строчкам букв на одном из посланий.
— Мальчик мой, тебе следовало бы умерить свои притязания.
Непонимающе хмурюсь. Что за странное начало?
— Милостью божией и Анклава, тебе разрешено чародействовать в меру твоих сил и способностей, не так ли?
Ах вот о чём речь...
Зло кусаю губу, а дядюшка продолжает:
— И кому, как не тебе, понимать, что неумелое вмешательство способно принести огромный вред.
— Я не вмешивался.
— А что же ты делал?
Кивком указываю на исписанный листок:
— Кадеки постарался?
Трэммин довольно щурится:
— Нельзя оставлять в безвестности деяния, которые могут подвигнуть на дальнейшее беспечное...
— Никакой опасности не было.
— О том может судить только лекарь, получивший высочайшее дозволение на...
— Так спросите у него! И если Кадеки посмеет утверждать, что я причинил своим прикосновением вред...
— Не причинил, — согласился дядюшка. — Но жалоба есть жалоба, к тому же, поданная по всей форме.
Последнее слово заставило меня напрячься. По всей форме, стало быть, для её удовлетворения также потребуется строжайшее следование правилам. Я-то надеялся, Кадеки угомонится! Ну и сволочь... Всё, попадётся под руку — пощады не дождётся!
— А поскольку жалоба поступила прямиком в Надзорный совет, сам понимаешь, я не мог ничего сделать.
Сокрушённо вздыхаешь, да? Мог, сотню раз мог сделать и очень многое! Только зачем стараться ради ненавидимого племянника?
— Ваши слова означают, что...
— Моё заступничество не помогло. Но слава богам, и провинность не слишком серьёзная... Тебе всего лишь нужно будет заплатить извинительную подать.
Всего лишь... Количество монет, указанное на вручённом листке, мало кому показалось бы внушительным, но только не мне. Пять с половиной «орлов». Обычная плата за проступок составляет четыре «орла», а тут накинуто ещё полтора за... «Намерение преступившего скрыть своё участие, подговорив свидетеля».
Всеблагая Мать, ну чем я ему помешал, а?! Можно сказать, только расчистил дорогу, утихомирив боль и облегчив задачу самому лекарю, они ведь орудуют «по живому», целители наши чародействующие, и им всё равно, что чувствует больной. Будто не понимают, что если человек находится в покое, куда легче подлатать его раны, чем если тело бьётся в лихорадке. Конечно, для «высоких» магов нет никакой ощутимой разницы, но «высокие» лечением и не промышляют.
— И не тяни с оплатой. Не успеешь до праздника, не будешь допущен к своим занятиям ещё месяц после.
Ничего себе! Мало выставленной к уплате суммы, так и запрещают работать?! Нет, мне явно не везёт этим летом. Впрочем, как и всегда.
— Я могу идти?
— Конечно, конечно, не смею более тратить твоё бесценное время!
Но я не успел даже двинуться с места, как дверь в конце зала приоткрылась.
— Вы позволите, dyen Распорядитель?
Дядюшка расплылся в улыбке сборщика податей, набредшего на не посещённую ранее деревушку:
— Разумеется, мальчик мой! Входи скорее! Желаешь обрадовать меня своими успехами?
Мальчик... Здоровенький уже малышок, годами близкий к девятнадцати. Правда, выглядит весьма юным и, как любят твердить менестрели, «трепетным», но меня не проведёшь: странствие по лабиринту занавесей выдаёт возраст вошедшего.
Лёгкие пряди светлых волос, разлетающиеся в стороны от быстрого шага. Смущённый румянец на гладких щеках. Восторженно расширенные глаза цвета древесной коры. Миленький мальчик, весьма миленький, от девиц, жаждущих приголубить ребёнка, наверное, отбоя нет. Впрочем, находясь на попечении Анклава, этот малец вряд ли тратит время на удовольствия. Для начала нужно ведь выучиться, верно? А развлечения и учёба — вещи, плохо уживающиеся друг с другом. Хотя я искренне жалею, что потратил всю юность на корпение над книгами. Лучше бы ловил момент... А, ладно! Что было, то было, а что было, то прошло.
— Я хотел показать вам...
Запыхавшиеся мы, потому голос срывается. Или в лице Трэммина обрели замену любящему родителю? Но дядюшка хорош, слов нет. По-отечески терпелив и воодушевлён не менее чем пришедший к нему на поклон ученик.
— Ты трудишься, не покладая рук, Эвин, это просто замечательно! Что на этот раз?
— О, такая мелочь...
На протянутой ладони лежит подвеска. Камешек, оправленный в серебро.
— Я сделал её для вас, dyen Распорядитель! Это охранительный амулет, сожмите его покрепче, положите в шкатулку, и никто, кроме вас не сможет ничего из неё взять!
— В самом деле?
Дядюшка взвесил подарок в руке, потом взглянул на меня:
— Давайте проверим!
Камешек юркнул между бумагами и упокоился где-то на дне шкатулки.
— Итак?
Юноша растерянно потупился:
— Но я же знаю, как с ним обращаться...
— Зато рядом есть тот, кто не знает. Маллет, желаешь попробовать?
Услышав моё имя, Эвин сдвинул брови, как человек, старающийся вспомнить что-то важное. Знает меня? Странно. Не представляю, кому бы пришло в голову говорить обо мне в магических кругах... Разве что, в очередной раз подхихикивали.
— Не слишком.
— Что так? — участливо осведомился дядюшка. — Неважно себя чувствуешь?
Сволота-а-а-а... Конечно, неважно. Твоими стараниями у меня сейчас виски ломит так, что хочется избавиться от части черепа. А уж как я зол... Никаких слов не хватит, чтобы описать.
— Не вижу смысла. Вы же знаете, dyen Распорядитель, мне любое заклинание не будет помехой.
— Неужели?
Ехидничаем? Пусть. Я бы плюнул и ушёл, не задерживаясь более ни вдоха, но поймал взгляд юноши и разозлился ещё больше, потому что карие глаза смотрели на меня с недоверчивым удивлением и... изрядной долей насмешливого сомнения.
Ещё и этот мальчишка будет корчить из себя великого мага?! Ну хорошо же. Сейчас увидим, кто из нас сильнее.
— Что именно я должен сделать?
Дядюшка прищурился, не понимая причины произошедшей со мной перемены, но от предвкушаемого развлечения не отказался:
— Проверить, действие амулета, разумеется!
— Как пожелаете.
Защитный, говорите? Ну-ну. И в чём заключается сия защита?
Ладонь, поднесённая к шкатулке, упруго отталкивается неожиданно сгустившимся пространством. Понятно. Воздух собран со всех окрестностей шкатулки и сжат в горсть. Что ж, как бы собственная гордость не пыхала ядовитым огнём, нужно признать: парнишка талантлив. В его возрасте мало кто из потомственных магов способен так легко обращаться с нитями заклинаний. Но всё же... Всё же изъяны имеются. А уж торчащие во все стороны обрывки... Нельзя быть таким беспечным и неряшливым! Всякий раз нужно тщательно заправлять кончики, это и чары делает более долговечными, и позволяет избежать непредвиденных последствий.
Но лично я не собираюсь становиться наставником для самоуверенного юнца. Зато с огромнейшим удовольствием... Закачу ему обидную пощёчину!
Пушинки, прилегающие друг к другу плотнее обычного, всё равно разделены, не становясь единым целым, так что может мне помешать слегка раздвинуть занавеси? Кровь в кончиках пальцев начинает течь быстро-быстро, как горный поток, но приносит с собой не прохладу, а жар... Итак, где ниточки переплетаются совсем слабо? Ага, здесь и здесь. Сразу по двум направлениям ударить не могу, но довольно и одного. Пальцы ныряют в шкатулку, закручивая воздух водоворотом настоящего омута, хватают первый из попавшихся листков и снова выбираются наружу.
— Продолжать? — помахиваю выкраденной из-под магической защиты бумажкой.
Эвин смотрит на мою руку, едва сдерживая то ли слёзы, то ли проклятья. От дядюшки разочарование юного подопечного, разумеется, не может укрыться, и Трэммин приступает к увещеваниям:
— Мальчик мой, ничего страшного не произошло, поверь! Просто Маллет... Он гораздо опытнее тебя, к тому же, это — всё, на что он способен.
— Но...
— Разложить заклинание на кусочки, не более! Но он никогда не сможет что-то создать. А ты уже можешь. И со временем твои умения будут только расти.
Взгляд исподлобья и закушенная губа. Юноша почти верит словам господина старшего распорядителя, а я...
Бешусь от злости. И от правды. В самом деле, ведь, не смогу. По крайней мере, в ближайшие дни, потому что все с трудом скопленные деньги придётся отдать Надзорной службе. Нет, ну какая несправедливость! Утаённые от чужих глаз доходы потратить на то, чтобы замолить крохотное прегрешение...
Всё, хватит. Больше никому и никогда не стану помогать просто так. Пусть корчатся в агонии, пусть мрут, неважно. Если каждое доброе дело будет так же больно бить мне по затылку, лучше стать по-настоящему недобрым. Хотя бы для того, чтобы феечка могла шипеть своё излюбленное «Маллет злой!» с полным на то основанием.
— Господин маг!
Не слышу и слышать не хочу.
— Господин маг, ну постойте хоть немного!
Я же сказал, не хочу слышать. Правда, мои мысли всё равно останутся тайной для вот уже минут пять нудящего где-то за спиной приставалы. Хорошо. Остановлюсь и сделаю своё дурное настроение нашим общим достоянием:
— Что вам угодно?
— Господин маг...
Нет, дыхание у него не срывается: здоровый парень, кровь с молоком, таких только простуженное ухо и может выбить из колеи. Так зачем медлит? Столько времени добивался разговора, а теперь замолчал?
— Я слушаю.
— Мне нужно... Я хотел... Скажите, тот лекарь, его слова... Вы в самом деле поступили против правил?
Та-а-а-ак. Ещё один непонятливый? Я в толмачи не нанимался. Ох, выдать бы сейчас разом все чувства, которые испытываю... Но парня извиняет то, что он не местный, а потому может ничего не знать о строгих традициях Анклава.
— Да.
— Но почему? Вы же помогли мне.
Действительно, почему простая и искренняя помощь в Саэнне находится под запретом? Разве это не странно и загадочно? Для постороннего человека — да. Для меня же...
Отчасти Кадеки прав. Не изучая строение плоти, не зная, как и куда, а тем паче, насколько быстро должна течь кровь, я своим «наложением рук» могу многое испортить, а то и довести больного до смерти, другое дело, что моих скромных сил обычно не хватает на подобающее лекарю влияние. Зато убить могу. И ночная встреча с любителем чужих кошельков лишний раз доказывает: мастерство в душегубстве не убывает, а только растёт, хоть у меня и мало возможностей его использовать. Нет. Лечить — не моё занятие. Только калечить. Я бы давно уже прибился к тем же Теням, если бы...
Если бы чужая боль не вздыбливала мир вокруг меня колючим вихрем. Можно отворачиваться. Можно на время уходить вглубь себя, отгораживаясь от ощущений. Но когда чувствуешь, КАК всё происходит, отвлечься помогает только сон. Да и то, первые минуты с закрытыми глазами голову кружит танец кружевных занавесей, который я не могу видеть, но легко и точно, до малейшего колыхания представляю, чувствуя прикосновение каждой ниточки.
Нет, парень, всё правильно. Мне нельзя вмешиваться не в свои дела.
— И вам следовало бы молчать об оказанной помощи.
— Не понимаю!
Упрямец? Хорошее качество, но не для торговца.
— В Саэнне, чтобы заниматься магией ради получения прибыли, нужно доказать своё мастерство и получить соответствующее разрешение Анклава. Так вот, у меня разрешения на лекарское дело нет.
— Почему? Вы ведь можете лечить.
— Не могу. Собственно, я всего лишь усыпил вашу боль. Будьте уверены, спустя час-полтора всё повторилось бы, если не стало бы ещё сильнее.
— Но... — Тёмно-русые кудряшки, обрамляющие продолговатое лицо, удивлённо качнулись. — Если так, у лекаря и не должно было быть возражений!
Не должно было, верно. У разумного лекаря. А как объяснить, что Кадеки по своей натуре склочник и скандалист, не упускающий повода выслужиться перед Надзорным советом? Конечно, можно пуститься в рассуждения, только зря всё это: парень не сегодня-завтра уедет из города прочь, а чтобы прочувствовать все тонкости отношений, нужно жить ими, и лучше с самого рождения.
— Забудьте.
— И всё-таки, господин маг, я не могу оставить ваши услуги без оплаты.
Только этого ещё не хватало! Я невольно повернул голову, осматривая окрестности на предмет знакомых рож. Слава богам, вроде никого.
— Никакой оплаты!
— Но вы же...
— Вот что, господин купец... — Придвигаюсь поближе, чтобы можно было говорить шёпотом и быть ясно расслышанным. — Вы и так своим невежеством усложнили мне жизнь, хватит! Я не имею права принять от вас деньги, понятно? И хотел бы, вы даже не представляете, как хотел бы! Но не могу. Ясно? Особенно теперь. Из-за вашего болтливого языка мне нужно платить лишнюю подать в казну городских властей. Не умеете молчать, не надо. Но держитесь от меня подальше!
— Я... — бездна обиды и рассеянного непонимания в жемчужных лужицах глаз.
— Позвольте откланяться.
Изображаю поклон и, чтобы у собеседника не появилось возможности привязать к оборванной нити разговора новую фразу, ныряю в лавку, у дверей которой вынужден был остановиться. Хотя, я же всё равно шёл именно сюда. Правда, по поводу безрадостному и постыдному. Потому что сейчас мне придётся...
Просить.
Не люблю.
Ненавижу.
И с каждым новым разом, когда заученная наизусть россыпь слов всё легче и легче слетает с языка, растёт и моё презрение. К себе самому.
Может ли просьба унизить? О да, и ещё как! Особенно если тот, к кому обращены мольбы, человечишка жалкий, скользкий, но весьма хитрый, иначе не слыл бы в Нижних кварталах Саэнны самым удачливым скупщиком. Говорят, с его помощью обретают новых владельцев выкраденные из богатых особняков, снятые с ещё не остывших тел и просто позаимствованные мимолётным прикосновением ловких воровских пальцев вещи. Не знаю, не проверял. Да и не стремлюсь раздвигать полог над кроватью в чужой спальне, тем более... Меня интересует только моё имущество, стараниями матушки едва не расставшееся со мной навсегда.
— Доброго дня, dyen Вайли!
— На дворе уже день? Ай-яй-яй, как быстро летит время, только я не замечаю... Может, подскажешь старику, какое сегодня число? Сделаешь милость? Неужто, срок настал?
Началось. И охота ему надо мной смеяться всякий раз до скуки одинаково? Прекрасно ведь помнит, что мы уговаривались на двадцать пятый день месяца Расцвета: к тому времени я рассчитывал утяжелить свой кошелёк на пяток лишних «орлов», как раз ту сумму, что назначена за следующую часть отцовских записей. Скупщик, к моему глубокому удивлению, оценил все книги отдельно, приравняв каждую к определённому количеству монет. Наверное, в расчётах отталкивался от толщины переплёта, размеров и ветхости листов... Хуже было другое. В первую очередь мне продавались громоздкие тома, именно те, в которых ничего толкового не было, а тоненькие альбомы, заполненные кривоватыми рисунками и трудноразбираемыми записями, Вайли приберегал напоследок, словно чувствовал их важность.
— Не настал, но... Я пришёл просить об отсрочке.
Льдисто-равнодушные глаза, изумлённо расширились, сверкнув каплями подгоревшего масла зрачков:
— Как, опять? Право, ты доставляешь столько огорчений... Бедное моё сердце... Одни волнения, никто несчастного старика не пощадит! Вот посмотрю я на вас, молодых, когда сами к Порогу подойдёте!
Конечно, Вайли лукавит. Не так уж он стар, чтобы жаловаться на телесную слабость. С другой стороны, обещание «посмотреть», как состарюсь я, и вовсе развеивало прахом впечатление от скупщической игры на публику. Будешь ждать меня у Порога, значит? Хорошо. Запомню.
— Dyen, у меня возникли обстоятельства...
Удостоверившись, что никто в ближайшее время не желает посетить лавку, Вайли скинул маску немощного старика, превращаясь в того, кем был на самом деле: торговца без жалости и совести.
— Твои обстоятельства возникают снова, снова и снова. Вот уже четвёртый год подряд я только и слышу нытьё об отсрочках! Ты помнишь уговор?
Помню. А что толку?
— Как только мне удаётся выручить за свои услуги несколько монет, я сразу же прихожу к вам, dyen, но по правде говоря, сейчас мои дела...
— Стоят на месте, а вернее, пятятся раком! А известно ли тебе, что я не могу вечно хранить книжный хлам? Он занимает уйму места, годного для размещения куда более полезных вещей... И куда более прибыльных!
Могу себе представить. Безграничны только просторы Обители, а дома обычных горожан весьма стеснены в пространстве. Если бы Вайли мог, он бы выкопал громадные погреба для своих запасов, но к сожалению, скалы, на стоптанных подошвах которых возведена Саэнна, не позволяют снабжать каждый дом подвалом, и Туверигу в этом смысле крупно повезло. Конечно, можно хранить товар за городом, но такие люди, как мой знакомый скупщик, не смогут отпустить от себя и ничтожную кроху. Особенно если найдётся дурак, готовый её купить.
— Мне очень жаль, dyen.
— И только? — Вайли скривил и без того морщинистую физиономию, став похожим на сушёное яблоко, из которого пытаются выжать сок. — Чувства меня не интересуют, юноша. Их нельзя ни понюхать, ни куснуть, ни потрогать. Звонкий металл честнее.
— Я обещаю, что выкуплю все книги! Так быстро, как только смогу.
— Вот именно! — Он возмущённо всплеснул руками. — Как сможешь! Я смотрю на твои потуги уже который год, не забывай, и кое-что о тебе успел узнать.
— До конца года, dyen. Обещаю.
Зачем вру? Чтобы потом снова унижаться и просить? Тогда придётся падать в ноги, потому что моим словам уже почти не верят. Впрочем, я и сам не верю. Но надо же хоть что-то сказать!
— До конца года?
Вайли задумался, перебирая в пальцах облупившиеся деревянные бусины пояса.
— До конца... Не пойдёт. Даю тебе срок в месяц.
— Но это невозможно! Я попросту не смогу нигде за это время...
— Твоя беда.
Он отвернулся, показывая, что разговор окончен, но не преминул поддать жара в костёр отчаяния, разведённый прямо у меня под ногами:
— Если не принесёшь всю сотню целиком, можешь забыть о своих книжках. Я быстро найду на них покупателя: богатые купцы любят уставлять полки своих шкафов разноцветными корешками.
— Маллет, спустись-ка ко мне!
Ну второму-то дяде что от меня вдруг понадобилось?! Ни одной ведь свободной минутки: надо бежать в Регистровую службу, узнавать, не требуется ли кому моё умение избавляться от заклинаний, а потом... А что потом? Искать заказы? Ещё труднее, чем обзавестись обрывками чар. Купчиха, Дом радости, может, подвернётся пара-тройка тех же мясников на предмет заточки, вечно у них тесаки тупятся. Конечно, с Тенями работать было бы прибыльнее, но как-то не хочется. Тому убийце пока новое оружие чаровать не нужно... А с чего я, собственно, взял, что он снова обратится ко мне? Гордо считаю свои труды лучшими в Саэнне? Так ошибаюсь же, и крупно, потому что хороший маг, особенно, часто занимающийся чарованием, с лёгкостью меня переплюнет. Дорого запросит, ну так что? Тени — люди не бедные, платить готовы, если заказ выполнен на совесть. Ох, а ведь мне теперь тоже не мешало бы поднять цену, ведь сотня «орлов» — не шутка. И у дядюшки ведь не попросишь, потому что просить... нечего. Почти все вырученные за ковыряльники деньги Тувериг сразу меняет на железные заготовки для новых орудий разделки плоти, живой и мёртвой.
Кстати, о дядюшке... Он же меня зовёт!
— Иду!
А заодно прихвачу с собой сумку и бляху, чтобы от дяди отправиться сразу в Регистр. Вдруг повезёт, и найдётся заказ для меня?
— Вот, позвольте представить: мой племянник, Маллетом кличут. Помогает мне в кузне.
Дядюшка, топорща бороду, подбородком указал на меня своему собеседнику. Тот, то ли из любопытства, то ли соблюдая правила приличия, лихо развернулся на каблуках, чтобы рассмотреть явившегося на зов «помощника». Я в свою очередь проделал то же самое, хотя меньше всего желал тратить время на вежливое хлопанье ресницами.
Тем более что перед глазами не появилось ничего, кроме яркого пятна. Пятно было невыносимо алое, шёлковое и расшитое бисером. Пятно называлось лавейлой и только-только вошло в обиход местных модников и модниц: широкое полотнище, что-то вроде накидки без швов, поверх стягивающееся поясом, узким или широким — кому как приятнее. Поговаривают, сей наряд особенно любим теми, кто не желает тратить время на переодевание. И действительно, накинул на самую затрапезную рубаху, и можешь гордо выйти на люди. Я бы и сам обзавёлся лавейлой, но мне развевающаяся ткань будет только помехой, да и... Не хочу походить на саэннских обывателей. Таких, к примеру, как этот. Богатый бездельник? Вернее всего. Что же ему могло приглянуться в лавке скромного оружейника?
Дядюшка кашлянул, отвлекая меня от разглядывания редкого гостя.
— М-м-м?
— Господин желает заказать нам клинок.
Тувериг всегда был любителем поболтать, а уж его искусство торговаться (правда, без особых убытков и прибылей, лишь ради собственного удовольствия) известно всему нашему кварталу, и всё-таки, когда речь заходит о настоящем деле, дядюшка становится крайне скупым на слова. Впрочем, мне достаточно и пяти произнесённых, поскольку все необходимые подробности в них чудесным образом уложились.
Во-первых, обращение. Большинство покупателей именуется «любезный dyen», и это вовсе не свидетельствует о неуважении, просто таким образом дядя показывает, что сам ничем не хуже заказчика. Если же в речи Туверига появляется упоминание «господин», можно быть уверенным: пришедший и богат, и может похвастать родовитыми предками. Как дядя определяет происхождение каждого встречного, ума не приложу. Но он почему-то никогда не ошибается.
Во-вторых, слово «клинок». На моей памяти оно было произнесено не более десятка раз за все годы, что я живу в доме у дядюшки. Если человек пришёл говорить о клинке, он знает, чего хочет и сможет воспользоваться полученным. То бишь, заглянувший в лавку парень — не простой богатей, жалеющий похвастаться острой железякой перед впечатлительными девицами. Но оно и к лучшему. Легче будет обговорить заказ.
В-третьих. Господин желает «заказать». Не купить. Непосвящённому зрителю разницу не почувствовать, но мы с дядей поняли друг друга яснее ясного. Потому что «заказать» означает работу от начала и до конца. От железной чушки до последнего витка кожаного или шёлкового шнура на рукояти. А самое главное, перед мастером не ставится никаких ограничений. Даже больше того, заказчик целиком и полностью полагается на опыт и умения оружейника. И стоить такая работа будет куда как больше... Тьфу! Сплошные деньги на уме. Какой из меня работник с такими мыслями?!
— От меня требуется обычное участие?
Дядюшка перевёл взгляд на заказчика, словно предлагая тому ещё раз высказать ранее уже изложенные пожелания, а мне спрашивать напрямую, а не через посредника.
— Насколько понимаю, вы занимаетесь чарованием, dyen?
Вопрос задан вежливо, но с ухмылкой, немного странной, однако не обидной, а... Дружеской. Да, точно! Добрые приятели любят так подтрунивать друг над другом в разговоре. Но я так же далёк от господина в алом, как и от места Главы Анклава. Нарочно смеётся надо мной? Хочет показать своё превосходство? Не люблю не понимать, что происходит.
— Да. Поэтому если желаете, чтобы клинку были приданы особые свойства, говорите о том со мной.
— Непременно!
Непременно что? Желает? Будет говорить? И к чему такая длинная пауза, да ещё вкупе с внимательным разглядыванием моей персоны? Хотя... Он вовсе не разглядывает. Просто смотрит. Прямо в глаза.
Глаза...
Почему мне кажется, что я уже встречал такой взгляд? Спокойный, но цепкий, как кошачьи коготки. Глубокий. Может быть, в силу тёмного цвета, напоминающего обожжённую смолу? Нет, дело в чём-то другом. Но выражение глаз не прочитать. Совсем. Значит, есть основание опасаться незнакомца больше, чем хотелось бы. Даже несмотря на его молодые года.
Мой ровесник или чуть старше. И такой же чёрноволосый, правда, пряди куда длиннее моих и заплетены ровными косичками от висков за уши, только чёлка криво свешивается на лоб, мешая сосредоточить внимание на чертах лица. Да собственно, стоит ли тратить время на разглядывание?
— Вы можете сразу сказать, чего желаете, или ещё подумаете?
— Торопитесь куда-то?
А улыбается-то как искренне! Прямо, старый друг пожаловал.