Пляска смерти Гамильтон Лорел

Глава двадцатая

Я сделала, что он хотел, и еще много чего. Руками и ртом я снова довела Мику и Натэниела до той гладкой твердости, что была у них до задушевных бесед. А бесед этих с меня на сегодня хватило. Я хотела трогать, и чтобы меня трогали. Секс – единственное время, когда я даю себе волю, отпускаю все страхи, тревоги, комплексы – все уносится прочь. Во время секса я сосредоточена на сексе. Единственное для меня время без сомнений и передумываний.

Обоих их я держала в руках. Когда я в первый раз попыталась играть с ними обоими, оказалось, что это не получается. Трудно было одинаково сосредоточиться на обеих руках, а когда держишь в руках такую деликатную часть мужского тела, желательно сосредоточиться. Но умение достигается упражнением, и сейчас я уже умела. Умела держать каждого в руке, и поглаживать, и играть. Наконец-то нашлось дело, где я одинаково владею правой и левой рукой.

Жан-Клод остался сидеть в ногах кровати, присоединиться к нам не пытался. Я посмотрела на него, на его осторожное лицо. Он ясно обозначил свою позицию: простым зрителем он быть не хочет. А я никогда не пыталась занять троих мужчин одновременно. Обниматься, делиться кровью – да. Но не в сексе.

Я подползла к нему – он выбрал место как можно дальше на кровати. Думал ли он, что я заставлю его только смотреть, и трогать его не буду? Сама непроницаемость его лица говорила, что да, он так думал. Мне явилось воспоминание – не видение, а всего лишь воспоминание, просто не мое – то есть исходно не мое. Я увидела Белль в большой кровати, так похожей на вот эту. С нею было еще двое вампиров. Я смотрела на нее от изножия, где она привязала меня к стойкам. Веревки тянули плечи слишком туго, но она и хотела, чтобы было слишком. Хотела меня наказать. Привязала к той кровати, где учила меня – нас – какие могут быть желания. Беспомощная, связанная, знающая, что мне не коснуться ее и никто не коснется меня. В отдалении от нее мы не могли противостоять своей тяге к ней, но вот так, ощущая запах ее кожи и пота, мы только и могли хотеть ее. Она была наркотик, и единственный способ спастись – это было никогда не получить нового глотка, нового укола, новой ее дозы.

Я вырвалась частично из воспоминаний, обретя способность думать: это Жан-Клод был привязан к той кровати, а не я. Слишком высокое для меня тело было, слишком мужское. Не я, но воспоминание продолжало жечь, и сохраняло на его лице это осторожное выражение.

Я тронула его за лицо ладонью, постаравшись выразить, как огорчает меня, что с ним происходили такие страшные вещи. И что меня там не было, чтобы его выручить. Мы сейчас слишком плотно закрывались собственными щитами, чтобы он мог прочесть мои мысли, наверное – как и я его, – но он видел то, что я хотела показать. И со вздохом, похожим на всхлип, он приник ко мне, поцеловал меня, будто выдохнул сквозь губы, и я целовала его так, будто он был последней каплей воды в умирающем от жажды мире.

На языке я ощутила сладкий металлический вкус крови, и Жан-Клод отдернулся.

– Прости, ma petite…

Я прервала извинение поцелуем, впившись в его рот, и он рухнул в этот поцелуй, держа меня ладонями, и его нагота вдавилась в меня, как только могла. Единственное, почему не ответило его тело – оно не могло, пока он голоден.

Я оторвалась от поцелуя, задыхаясь, ощущая во рту вкус собственной крови. И капелька крови дрожала на нижней губе.

Он снял эту капельку поцелуем, глядя на меня пристально, стоя передо мной на коленях, и лицо его исказила жаркая гримаса удивления и восторга, будто я что-то невероятное сделала. А ничего такого. Я просто решила больше не стоять у себя на дороге, да и ни у кого.

Держа за руку Жан-Клода, я сдвинулась к середине кровати, повлекла его за собой, на коленях, к ногам Мики и Натэниела. Мой опыт нахождения в кровати с более чем одним мужчиной показывает, что есть только два способа при этом себя вести. Вариант первый: мужчины действуют по очереди, совершая полностью независимые акты любви, если не считать, что оба смотрят, как другой занимается со мной сексом. Вариант второй: они оба касаются меня одновременно, вместе ведут предварительную игру, или не только. Вариант второй сложнее хореографически, и сложнее для участвующих в нем самолюбий. И от меня требует большей сосредоточенности. Просто это уже следующий уровень квалификации для всех, и большая доза уверенной в себе мужественности. Теперь, после Огги, я поняла, что есть и вариант третий, но вряд ли кто-то из нас был на него сегодня готов. Я лично – нет. И даже мысли не было задавать Натэниелу или Мике вопрос, будут ли они целовать мужчину. И вообще, когда удобно затевать такой разговор? По-моему, никогда.

Я отпустила руку Жан-Клода, оставив его на коленях, а сама легла между двумя другими. Провела руками по их телам, до гладких головок, с мягчайшей кожей и такой твердой, напряженной плотью.

Мика чуть застонал, когда моя рука легла на него сверху, я повернулась к Натэниелу – он смотрел на меня пристально, глаза горели желанием, предвкушением. Легкой лаской он не удовлетворится. Оставив одну руку на Мике, я другой обхватила Натэниела и крепко сжала. У него веки затрепетали, из губ донеслись едва слышные звуки. Я обнаружила, что могу играть сразу с двумя, если давление для обеих рук одно и то же, но если одному нужно было чуть иное, чем другому, приходилось думать о каждом в отдельности. Мика умел прибавлять обороты до уровня, близкого к предпочтениям Натэниела, но на это нужно было время. Натэниел исходно хотел более грубого обращения, чем другим мужчинам вообще может понравиться.

Я снова стала играть с обоими, водя рукой вверх и вниз по стволу, налезая на головку твердо, но осторожно. Слишком сильно – и мужчине покажется, что это больно, слишком слабо – стимуляция будет недостаточной. У меня ушло какое-то время на поиск золотой середины.

Меня радовало это ощущение руки, скользящей вверх и вниз по бархатному мускулу. От него у меня глаза закрылись, спина выгнулась в предвосхищении. Когда глаза снова навелись на резкость, я посмотрела на Жан-Клода. Он стоял на коленях там, где я его оставила, на расстоянии прикосновения, но никого из нас не касаясь.

– Я хочу играть с ними, а ты чтобы был у меня во рту.

Он посмотрел на Мику и Натэниела:

– Никто не возражает? Потому что для позиции, которую просит Анита, я буду вынужден встать очень близко к вам двоим.

Я сжала мужчин посильнее – так, что у них тоже глаза закрылись.

– Non, ma petite, так нечестно. Отпусти их на минуту, чтобы они могли ответить без твоего столь убедительного прикосновения.

– Прости, – пробормотала я, сложила ручки на животе и стала вести себя прилично.

Мика сглотнул слюну так, что даже слышно было, и кивнул:

– Меня устраивает.

Натэниел улыбнулся своей улыбкой ленивого кота, которая бывала у него во время секса. Обычно это значило, что он собирается предложить что-то такое, чего я никогда не делала, или мы с ним не делали, или же высказать какое-то наблюдение.

– Интересно будет посмотреть, как она сможет сосредоточиться на нас всех троих одновременно. Я оцениваю это в восемь баллов трудности.

Я посмотрела на него, прищурясь:

– Ты хочешь сказать, что до сих пор мы ничего не пытались сделать, требующего искусности больше восьми баллов?

Он пожал плечами:

– Не забывай, я одно время занимался этим профессионально. Десятка на этой шкале – такие вещи, о которых тебе даже лучше не знать, что они возможны физически.

Хотела я было спросить «что, например?», но решила, что он прав. Наверное, лучше мне не знать.

– Попробуем, – сказала я.

Жан-Клод не стал спрашивать второй раз – просто залез на меня сверху, его ноги оказались на моих плечах, и он сидел прямо перед моим лицом, то есть в той позиции, в которой я хотела. Руками я водила по телам двух остальных. Первым повернулся набок Натэниел, вслед за ним Мика. Так мне будет удобнее, потому что скоро мои движения будут ограничены.

Их я обхватила руками, голову подняла скользнуть ртом по телу Жан-Клода. Он был все такой же маленький, расслабленный и деликатный. Всегда меня поражало, как такая маленькая штучка может стать такой большой. В моем теле ничего такого не было – может быть, поэтому это меня так захватывало. Мне нравилось ощущение, когда мужчина совсем мягкий. Сейчас, пока я не поделюсь кровью, я могу катать его во рту, засасывать целиком. Обычно я пыталась взять в рот и тестикулы, но сейчас у меня руки были заняты, и я не решилась. Слишком тонкая это работа, чтобы рисковать, когда я не уверена, что смогу на этом сосредоточиться.

Я водила руками вверх-вниз по Мике и Натэниелу и сосала Жан-Клода, втягивая его сильнее и быстрее, снова и снова, радуясь, что могу взять его целиком без труда. Здесь все дело было в ощущении – я могла его катать и перекатывать, сосать губами и языком, и делать такое, чего никогда не смогла бы, если бы он стоял.

Жан-Клод вскрикнул, вцепившись руками в темное дерево спинки кровати, и я закатила глаза, чтобы увидеть выражение его лица. И по этому выражению поняла, что ощущения почти непереносимые.

Я нашла ритм для них для всех, но это был ритм сосания: быстрый, резкий, быстрее некуда, снова и снова. И в том же ритме я дергала руками по Мике и Натэниелу, резко, сильно и быстро, снова и снова.

Мика поймал мою руку:

– Остановись, а то я сейчас кончу. – Он сжал мою руку, будто я сделала какое-то движение, чтобы продолжать. – Анита, прошу тебя.

Я посмотрела вверх на Жан-Клода. Он закрыл глаза, ссутулил плечи, тело его содрогалось надо мной, и я поняла, что он наслаждается этим нахождением на грани между «лучше всего на свете» и «слишком». Наверное, он бы ничего не сказал, он бы позволил мне это делать столько, сколько я бы захотела, но его когда-то обучала куда более суровая госпожа, чем я могу вообще быть.

Я выпустила его тело, он почти свалился на меня, содрогнувшись в спазме, повалился на бок, и Мика подвинулся, давая ему место. Жан-Клод лег навзничь, выгнув спину, вцепляясь в черные простыни.

Я осталась только с Натэниелом, которого держала в руке. Лицо его горело желанием и счастьем. Он наклонился ко мне:

– Ты выиграла.

Он наклонился меня поцеловать, но я стиснула его туго и сильно. У него голова запрокинулась, глаза закрылись, тело выгнулось. Никто другой в этой кровати не хотел бы, чтобы я сжала так туго, но Натэниелу это нравилось.

– Что я выиграла? – спросила я и отпустила его.

Он посмотрел на меня слегка еще мутными глазами.

– Все.

И поцеловал меня, сначала медленно, но вдруг поцелуй стал глубокий и сильный. Я забыла, что Жан-Клод уже пустил мне кровь, а сейчас поняла, что отчасти его энтузиазм вызван вкусом крови. Он целовал меня так, будто хотел заползти в рот весь, и его язык подбирал мельчайшие капельки драгоценной жидкости.

Он придавил меня сверху, такой твердый, такой жесткий, и от ощущения этого зажатого между нами предмета я тихо пискнула.

Он оторвался от поцелуя.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы ты в меня, – ответила я.

Он яростно улыбнулся и приподнялся надо мной.

Я поймала его за талию и за плечи.

– Что ты делаешь?

– Ты сказала – в тебя, но не сказала, куда именно.

Он пополз надо мной, не касаясь меня, и я поняла, куда он хочет.

– Это все еще прелюдия, или ты хочешь здесь кончить?

– Кончить, – сказал он.

– Без ardeur'а я не люблю проглатывать.

– Я знаю, – сказал он и оседлал мне грудь, наклоняясь вперед, как недавно Жан-Клод.

Я смотрела на контуры его тела, на полное желания и уверенности в себе лицо. Долго я добивалась у него такого вида во время секса. Он знал, что у меня можно просить, чего он хочет, что его удовольствие для меня так же важно, как и мое собственное. Я чашечкой ладони накрыла его яйца – они уже были тугие, подтянуты к телу. От моей ласки он глубоко вздохнул.

Одну руку держа на яйцах, я провела другой по всей его длине. Он улыбнулся мне:

– А что делать Мике, пока я занят здесь?

Мы только недавно начали заниматься сексом одновременно – Натэниел, Мика и я. Я думала, это была моя идея, но теперь я понимала, что скорее начал это Натэниел. Я знала, что он хочет от меня услышать, и, честно говоря, рассвет уже близился, и у меня в кровати был еще один мужчина. Что бы мы ни делали, а он должен это делать.

Продолжая играть с Натэниелом, я позвала:

– Мика!

Он подполз, чтобы я его видела. Смотрел на меня своими шартрезовыми глазами. В лице его не было требования, но тело говорило за него само – напряженное, твердое, рвущееся в дело.

– Ты в меня.

– Мы никогда такого не делали без ardeur'а.

– Знаю, – ответила я.

Он глянул на меня, потом улыбнулся и пополз вдоль кровати.

– А ты меня соси, пока он это делает.

Это скорее был приказ, чем просьба, но я долго и усердно вырабатывала у Натэниела этот командный тон хоть в каких-нибудь аспектах его жизни. Так что не мне жаловаться. Кроме того, он был так соблазнительно близок, так тверд, так готов… я подложила еще подушек, немного выше, чтобы можно было это сделать.

Руки Мики огладили мои бедра.

Я лизнула кончик Натэниела, накрыла его ртом, взяла в рот дюйм за дюймом, медленно, очень медленно, чтобы мы оба насладились этим ощущением.

И дошла примерно до половины, потом стала возвращаться. Нам нужно было, чтобы он был влажнее, лучше скользил. Но когда так далеко берешь мужчину к себе в рот, что-то такое происходит, отчего появляется влага снизу и сверху.

Мика руками развел мне бедра, палец проник внутрь. Я вскрикнула – и целиком втолкнула в себя Натэниела.

Он положил руку мне на затылок, удержал, поймал, и я стала задыхаться. Не рвотный рефлекс – просто удушение.

Он отпустил меня, и я отпрянула, ловя ртом воздух и откашливаясь. Когда ко мне вернулась речь, я сказала:

– Больше так не делай.

– Все в порядке? – спросил Мика.

Я кивнула, не зная, видно ли это ему, и ответила:

– Ага.

– С ardeur'ом ты это делала, – сказал Натэниел.

– Сегодня мы без него действуем.

Кажется, посмотрела я на него не совсем дружелюбно.

– Прости, я просто привык, что ты это можешь.

– Два раза. Два раза у нас это было. Вряд ли это можно назвать привычкой.

– Прости, – сказал он, и снова его лицо приняло прежнее выражение, неуверенное. Он зашевелился, и я схватила его за бедра, чтобы удержать на месте.

Он посмотрел на меня сверху вниз, и таким обиженным, таким ранимым было его лицо, будто вся это новообретенная бравада оказалась поверхностной: царапни – и она слезет. И я сделала единственное, что могла придумать, чтобы из его глаз исчезло это выражение: я втянула его обратно в рот, присосалась резко, сильно, так что голова у него запрокинулась и глаза закрылись. Когда он посмотрел на меня снова, на лице его играла улыбка, но чуть-чуть еще тревожно смотрели глаза, тень той обиды. И только одно могло снять эту тень: я должна была доказать, что доверяю ему. И я стала наполнять им свой рот снова и снова, и отдавалась удовольствию ощущения его во рту, опустила лицо так низко, чтобы ощутить эту плотную бархатистость, но не остановилась там, где еще было комфортно, там, где еще только ощущение наполненности и радости. Я прошла эту точку, засосала так, что тело мое уже говорило: «слишком». Я присосалась так, что губы встретились с его телом, и не осталось ни одного свободного дюйма. Так, что он втолкнулся в меня, в глотку, так глубоко, как я только могла принять. Засосала так, что мое тело уже забыло рвотный рефлекс и стало жаловаться на невозможность дышать. Так я осталась, прижатая вплотную к нему, пока он не посмотрел на меня, пока горло не сжало судорогой, спазмом. Он смотрел на меня глазами дикими, жадными, и еще что-то было в них. Руки его мертвой хваткой держали изголовье, будто он не доверял сам себе. Я оторвалась от него, кашляя, не сразу смогла вдохнуть. И наконец позволила себе сглотнуть натекшую слюну и лечь, запыхавшись и стараясь перевести дыхание.

Его тело содрогнулось надо мной, дрожь удовольствия, пробежавшая с ног до головы, и голова запрокинулась, глаза закрылись, спина выгнулась, будто одного воспоминания хватило – а для Натэниела так могло быть и на самом деле. Наконец он поглядел на меня слегка мутными глазами, улыбнулся и сказал: «Спасибо». И на лице его было выражение, куда более драгоценное для меня, чем страсть – тихая благодарность, удивленная радость, – любовь, за неимением более точного слова. Среди тех, кто меня любили, у многих никогда не бывало такого лица. Может быть, дело в его молодости, или годах психотерапии, или в отсутствии тормозов. Чувство охватывало его всего, не оставляя ничего скрытого, никаких задних мыслей, ничего вообще – он отдавал себя целиком. Именно поэтому он бывал так сам для себя опасен, когда отдавал себя не тому. А иначе он был велик в своем самоотречении. Нам, остальным, было при нем стыдно за свою осмотрительность, настороженность, сдержанность. Только он один из нас просто отдавал.

Я глядела на него, и была так счастлива, что он в моей жизни, что и сказать не могла.

Кровать шевельнулась, и чьи-то пальцы вошли в меня – два ищущих тонких пальца. Они нашли определенную точку, и начали теребить ее, туда-сюда, туда-сюда, быстрее, быстрее, и наконец у меня голова запрокинулась, изо рта вырвался крик. Другие мужчины тоже умели меня до этого довести, но не так быстро. Я знала, кто это, еще раньше, чем посмотрела мимо Натэниела и увидела у меня между бедер Жан-Клода. Его глаза истекали светло-синим сплошным светом.

Натэниел слез с меня, и у меня выдалась секунда, чтобы найти глазами Мику, но тут Жан-Клод снова вдвинул в меня пальцы и снова довел до оргазма, с криком, с раздиранием простыней, хватанием за спинку кровати, за все, за что можно было ухватиться.

Мне попалась чья-то рука, и я схватилась за нее, впившись ногтями в запястье, извиваясь на простынях. Когда ко мне вернулось зрение, я увидела, что это рука Мики. Он смотрел на меня с непонятным лицом, и сказал:

– Подожди, Жан-Клод. Подожди, пока я окажусь на месте.

Я моргнула:

– На месте – это где?

Он стиснул мне руку:

– Я хочу, чтобы в оргазме ты кричала сквозь меня у тебя во рту.

– О’кей, – сказала я, и добавила, чуть подумав: – Из такого положения я не смогу пропустить тебя в горло.

Он подложил мне другую руку под щеку, повернул мое лицо к себе.

– А так?

Этот вопрос вызвал у меня улыбку, но когда я посмотрела на него спереди, такого толстого и готового, улыбка исчезла, и я прошептала:

– Попробуем.

– Наш человек, – сказал он, положил мою руку на спинку кровати, загнул пальцы. Так он поступал, когда ближайшей ко мне оказывалась часть тела, где ему не хотелось бы носить следы от ногтей.

Натэниел пододвинулся с другой стороны, взял мою свободную руку и приложил к своему бедру. Один мне ясно говорил: «Не оставляй отметин», другой не менее ясно просил их оставить.

Мика повернул меня к себе лицом. Натэниел положил мою руку выше себе на грудь, чтобы у меня было где разогнаться. В эти выходные ему не надо будет работать в «Запретном плоде», и можно спокойно оставлять следы ногтей.

Мика скользнул мне в рот, нажимая медленно, проникая постепенно, но он уже был соленый, горьковатый и одновременно сладкий. Ему очень понравилось предыдущее зрелище. Этот вкус значил, что продержится он не так долго, как мог бы, что не так уж плохо при оральном сексе с мужчиной его размера. Соитие – его действительно хочется протянуть как можно дольше, при оральном сексе длительность – не всегда благо. Два совершенно разных умения.

Я подалась навстречу его осторожному движению, и это было как будто я дала разрешение ему. Он стал забивать себя мне в рот, каждый раз ударяя в задний свод горла и выходя чуть прежде, чем я могла бы попросить перестать. Мертвой хваткой вцепилась я в спинку кровати, а другой рукой просто опиралась на Натэниела для равновесия, не вцеплялась в него. Слишком я сосредоточилась на Мике, чтобы думать о себе.

– Давай! – скомандовал Мика, и я не сразу поняла, кому это он.

Жан-Клод сунул в меня пальцы, нашел точку наслаждения, точно зная, где она, и довел меня до оргазма быстрыми уверенными движениями пальцев, еще быстрее, еще быстрее. Я закричала сквозь плоть Мики, кричала и насаживалась на него все сильнее. Будто ехала на нем верхом, как летела на волне оргазма, и вдруг он стал слишком большим, слишком толстым, но как раз таким, как надо. Я орала и тряслась, загоняя ногти в бедро Натэниела, будто пыталась прорыться насквозь.

Орала, орала, орала от наслаждения, но это был звук, который у других означал бы боль. Это не была боль, это было освобождение. Я вся отдалась минуте, ничего себе не оставив – рука Жан-Клода во мне, тело Мики у меня во рту, кожа Натэниела под пальцами. Я отпустила спинку кровати, осталось во мне еще что-то, чтобы вцепиться выше в спину Мики, а другая рука терзала бедро и зад Натэниела.

Послышались голоса. Я смутно знала, что не наши. Жан-Клод сказал «Убирайтесь вон», но я слишком далеко унеслась, чтобы взглянуть или хотя бы подумать об этом.

Он глубже сунул в меня руку, одним быстрым движением, и я снова кончила. Он обрабатывал меня, и тело мое стало дарить мне оргазм за оргазмом, влажное, заведенное, набухшее, тугое, распухшее от удовольствия.

Тело Мики стало выбиваться из ритма, по вкусу ощущалось, что вот-вот. На исходе каждого толчка он влезал мне в горло, потом обратно, слюна текла изо рта – глотать не было времени.

Жан-Клод нагнулся надо мной, все еще не вынимая руки, но ртом он лизал меня между ногами, пальцы входили и выходили. Глубоко сосать, как другие, он не мог – клыки мешали, – но мне это не надо было. Он завел меня до состояния, когда быстрые скользящие движения языка начали меня доводить до оргазма. Внутри меня нарастало, нарастало тепло, будто середина тела моего стала чашей, капля по капле наполняющейся удовольствием, и последнее лижущее движение пролило эту чашу, и снова я заорала прямо в тело Мики. Он ударил вперед последний раз, так глубоко, что я задохнулась, и поняла, что это он еще был осторожен, а сейчас заставил меня принять последние два дюйма, и наконец я коснулась губами его тела больше, чем на секунду. Я попыталась отодвинуться, его рука легла мне на затылок, будто удерживая на месте, но он пошевелился и дал мне отодвинуться, а сам вышел.

Я видела, как он борется с собой. Жан-Клод сдвинулся на пару дюймов в сторону, рот его угнездился на внутренней стороне моего бедра, и клыки Жан-Клода вошли в меня, а я уже была в том состоянии, когда боль в радость, и ощущение протыкающих кожу клыков, присосавшегося рта подбросило меня на кровати, заставило забиться с криком. Телом я зацепила Мику спереди, и это было уже слишком. Я рухнула на кровать, а Мика пролился у меня между грудей, такой горячий, и жидкость густая и тяжелая побежала по ложбине, по боку, струйками потекла по животу. Я заорала снова.

Жан-Клод оторвал от меня рот, измазанный моей кровью, и был он уже твердый и готовый, наполненный моей кровью, чтобы доставить удовольствие моему телу и своему. Обычно он начинал медленно, но на сегодня уже он, как и Мика, с медленным покончил, и вот он оказался надо мной, на руках, будто отжимаясь, но нижняя половина тела была уже опущена, и он вбил себя в меня изо всей силы, как еще никогда не бывало, и мне был виден каждый толчок, каждое движение, когда он входил и выходил. Три движения, пять – и я кончила, бросила бедра навстречу ему, задергалась под ним. Он еще раз довел меня до вершины, и лишь тогда начал терять ритм, и с последним ударом пролился в меня, навис надо мною на дрожащих руках, и смотрел на меня, смотрел, раскрыв губы, ловя ртом воздух. В другой раз он бы рухнул на меня сверху, но сейчас у меня грудь была залита соком Мики – уже меньше, он стекал с меня, как тающий от жара лед.

Жан-Клод навис надо мной, тяжело дыша и улыбаясь все еще измазанными моей кровью губами. Наклонился, осторожно, чтобы не влипнуть кожей или волосами, но поцеловал меня. И вкус моей крови был как сладковатая медь.

Он отодвинулся. Я осталась лежать, моргая, ошеломленная всем этим, и едва он успел сдвинуться, как надо мной оказался Натэниел. Не помню, когда он перелез от изголовья – потеряла нить.

Я смотрела вдоль его тела, поднятого надо мной, и про себя подумала: «Кажется, я пообещала пользоваться презервативами?» Но худшее уже случилось, я беременна, и теперь безразлично. Жан-Клод застал меня врасплох, а Натэниелу я позволил войти в меня голым, плоть в плоть, и ничего нас не разделяло.

Он нашел тот ритм, что у него иногда бывал – будто дрожащая волна шла по его телу, будто он танцевал во мне, и каждая дрожь такой волны вбивала его в меня, прямо по нужному месту. Жан-Клод отдавал себя сексу, а Натэниел проделывал обычную свою тщательную работу, как будто после всей предварительной игры он честно проделывал все, что за мои деньги полагалось. Эмоции у него бушевали, а в сношении он себя контролировал. И не кончал никогда раньше меня – вот не кончал, и все. И доведение меня до оргазма снова и снова было для него игрой, пока я не просила его перестать. Сегодня, кажется, это будет недолго.

Так и оказалось. Я ощутила, как растет между ногами тяжесть, медленно и верно, но быстрее обычного из-за всего, что уже было.

– Скоро, – шепнула я, – скоро…

Бедра у меня приподнимались и опадали навстречу его движениям, мы сталкивались снова и снова, танцуя друг для друга, и оргазм поймал меня, и танец для меня кончился. Остались только крики, и ногти ему в бока, и извивания на постели, но ритма уже не было.

Я пришла в себя, тяжело дыша, в глазах двоилось, а его тело оказалось в том же ритме. Он входил и выходил, будто мог так всю ночь… черт побери, может, и мог. Он снова меня завел, и на этот раз я обернулась вокруг него, притянула его к себе, грудью к груди, ртом ему чуть ниже плеч, а тело его продолжало двигаться поршнем. Я знала, чего он хочет, и дала ему это – укусила его, до крови, прижимая к себе, чтобы он не отдернулся и не поранил себя больше, чем мне хотелось бы. У меня рот наполнился кровью, Натэниел сбился с ритма. С удовольствием он мог бы бороться всю ночь, но от боли кончал быстрее.