Обитель духа Погодина Ольга
– Привыкай, – сурово отвечает дед. – Меч – что конь, ты должен срастись с ним в одно существо. Только так получаются воины. Ты хочешь стать воином?
– Хочу-у.
– Тогда нападай!
– Уй, больно!
– Где твое чувство равновесия, сосунок? Ты наносишь удар, а не пытаешься проткнуть неподвижное чучело. Чучело – оно как стояло, так и стоять будет, а противник – живой, подвижный, отступил на шаг, и осталось только за руку тебя дернуть – сам полетел носом в землю!
– Ты слишком быстрый.
– Это ты слишком медленный. Еще раз!
– Уй!
– Ну, еще красных соплей не хватало! Когда держишь меч так высоко, наподдать тебе под локоть, чтобы ты сам себе рожу распахал – что пукнуть!
– Я тебя почти достал!
– Почти не считается. Я тебя почти убил. Иди упражняйся, и пока не научишься, ко мне подходить не смей!
– Дед, а дед! А ты в скольких битвах сражался?
– У тебя волос столько на голове не наросло еще, щуренок.
– Дед, а ты во всех победил?
– Во всех битвах только Эрлик побеждает. А я – живой, и ладно.
– Дед, я во всех битвах буду побеждать!
– Сначала сопли утри.
– А вот буду!
– Сначала научись меня достать. Хотя бы поцарапать.
– Я боюсь тебя поцарапать. Ты же мой дед.
– А ты не бойся.
– Уй!
– Гляди-ка, оцарапал, паскудник! Вот я тебе сейчас всыплю!
– Ты же сам сказал!
– Так то в поединке!
– Так ты сам сказал – в жизни поединков не бывает. Либо достал – либо убит!
– Ну-ка, снимай штаны!
– Это несправедливо!
– А кто сказал, что я справедливый? И только попробуй опять кусаться! А, чтоб тебя!
– Нет, ты бейся со мной, дед! Не пущу!
– Ну ладно, сучий послед, сейчас я тебя по степи на войлоки раскатаю! Давай-ка сюда свою игрушку… Ого, да ты удар с плеча выучил! А что до того сопли жевал? Ну-ка, посмотрим, как ты от этого удара уйдешь? Э-эх… А если бы у меня в руке был меч, а не палка?
– Илуге! Очнись, Илуге! – кто-то трясет его за плечи. Темнота медленно отступает, он раскрывает глаза. У женщины рыжие волосы, синие глаза. В этих глазах есть что-то, что мешает ему провалиться обратно в бархатную, желанную темноту.
– Где… – невнятно говорит он.
– Что с тобой? Ты болен? У тебя лихорадка? – Пальцы женщины ощупывают его лицо. – Мы боялись разжигать огонь, увидят же… И снег выпал. Давай я согрею тебе руки. Ты совсем болен, совсем в себя не приходишь. Как же мы без тебя, Илуге?
– Что… случилось? – с трудом говорит он, борясь с желанием опустить веки.
– Мы уже ушли вниз по Уйгуль. Четыре дня кочуем. Все снегом занесло, такой холод… Илуге, что нам делать? Хотели вернуться в верховья, но боимся погони. А останемся здесь – замерзнем же, если костер жечь не будем. А они сюда рано или поздно все равно придут. Баргузен говорит – надо уходить дальше, за Горган-Ох. Авось отсидимся.
– Этого я не говорил, – слышится из-за ее спины. – Я сказал, что это один из путей. На крайний случай. Через Горган-Ох мы здесь только по льду сможем перейти, а река еще ох как не скоро станет. Да и даже если перейдем, подохнем там все равно. Все равно подохнем!
Голос ожесточенный, злой. Рыжая плачет, утирая слезы кончиком косы.
– Илуге! Что сделать, чтобы ты выздоровел? Я такой болезни никогда не видела. Я не знаю, как быть.
– Надо ехать, – говорит он и пытается встать.
– Куда? Куда ехать? Мы уже все, что было из припасов, съели почти! Ни лука, ни стрел не взяли. Если не добудем еды – тоже пропадем…
– Надо… ехать… – бормочет он. В висках шумит все сильнее, и сквозь этот шум он уже слышит шелест невидимых крыльев, он уже снова перед мостом из конского волоса. А по ту сторону реки…
Тьма. Воин возникает из темноты. Он идет по качающемуся мосту, словно ничего не весит, но каждое движение выдает в нем силу – литую силу опасного хищника. Зверь пришел, чтобы убить его. Снова. Илуге сжимает меч в онемевших пальцах. У него нет шансов победить. В красноватых отсветах лицо противника похоже на маску, какую надевает шаман на камлание, – шершавая кора вместо щек, черные дыры на месте глаз и рта. Из глаз глядит тьма. Удар!
Илуге встречает его, позволив посоху скользнуть туда, куда ведет его инерция, мягко уходит в сторону и бьет с разворота. Мост качается, противник начинает проваливаться в пропасть. Острый конец скипетра вонзается ему в плечо, разрывает плоть до кости. Илуге дико кричит от боли. А мертвец, ухмыляясь, снова на мосту, – зацепив Илуге, будто рыбу гарпуном, он вновь обрел равновесие.
Илуге с яростью, застилающей глаза, делает шаг вперед, на мост, вырывая лезвие из плеча. Его меч слишком короток, но это вопрос быстроты, терять ему нечего. Под ногами – поющая пустота, полнящаяся странными, гулкими вздохами, полными невыразимой печали. Мост под его ногами, ногами смертного, угрожающе скрипит.
Мертвец отступает на два шага и ждет. Чего? В железном небе грохочет, словно Эрлик, покровитель кузнецов, кует новую звезду на своей чудовищной наковальне. Голова Илуге разрывается от боли, ноги теряют опору… Он прыгает назад, почти не надеясь ощутить почву под ногами. Падает, и склизкий камень под щекой кажется ему благословением. Почему противник не сбросил его в пропасть?
Удар! Скипетр ударяет о камень там, где только что была его голова. Осколки брызжут во все стороны, резкая боль и что-то теплое стекает по подбородку. Кровь?
Противник уже почти ступил на землю. Тогда – конец. Илуге еще не успел встать во весь рост, он из своей позиции выворачивается влево, отталкивается от земли левой рукой и бьет ниже, целясь в пах. Удар! Ему почти удалось – меч ощущает сопротивление кожаного панциря, распарывает его… Свистит скипетр, со всего маха ударяя его по спине, – так, что из легких выбивает весь воздух. Силясь вздохнуть, хрипя, Илуге пытается вдохнуть, когда бронзовый шлем закрывает небо. Тьма…
– Вот они! – Из-за сопки вылетают всадники с бунчуком из бычьих хвостов – тотемом баяутов.
Жеребец под ним нервно перебирает бабками. Красивая масть – серый в яблоках. Подарок отца. Они одно целое, уже давно.
Степь умыта недавним летним дождем и свежа, словно поцелуй девушки. Он хорошо помнит этот вкус, вкус теплых и нежных поцелуев в полутьме у догорающего костра, когда…
Баяуты все ближе, видны орущие что-то на чужом языке рты. Они ждут их, выстроившись в линию, упругие и сосредоточенные, словно кижуч, идущий на нерест. Отец высоко поднял руку: когда махнет, нужно все сделать быстро, очень быстро. Ошибки не должно быть, даже в первом бою.
Краем глаза он замечает движение отцовской руки, и, прежде чем она опустится, он уже до уха натягивает тетиву. Баяуты уже на расстоянии выстрела, и они тоже тянут стрелы из колчана. Все решат мгновения. Стрела со свистом уходит вперед. Промахнулся! Он промахнулся. От досады хочется взвыть, но некогда, нельзя. Нужно рвануться с места как можно быстрее – неподвижные, они служат хорошей мишенью, и весь расчет на то, что баяуты пошлют стрелы туда, где их в это мгновение уже не будет. Поэтому резко вбок – и вперед по широкому кругу, навстречу визжащим ублюдкам! Промахнулся? Пусть – сейчас он вернет свое, и отрезанные уши врага еще украсят его пояс!
Рядом с виском свистнула стрела, обдав волной воздуха. Хвала Аргуну, пронесло! Где-то сзади истошно заржала лошадь, в которую попали. Чья? Оглянуться назад некогда – прямо на него прет редкозубый баяут с совершенно диким лицом, размахивая над головой ужасающего вида топором. Если такой попадет в него или в коня…
Он бросает коня вправо – умница Ойдо, мгновенно подчиняется, и теперь баяуту труднее достать его, – если, конечно, тот не левша. Правда, он и себя лишает удобной позиции – но не зря же дед научил его метать нож? Он бросает широкий обоюдоострый клинок так, как его учили, – развернувшись на полкорпуса, с левой руки быстрым движением назад. Есть! Нож воткнулся в спину, а что дальше – нет времени, он скорее чувствует, чем видит, нацеленную на него стрелу. Соскользнуть с седла, прижаться к коню сбоку, вцепившись в седло, – давай, Ойдо, не подведи, Облачко! Пронесло! Можно метнуть еще нож, пока баяут открылся, вытаскивая следующую стрелу из колчана. Ножом грудные пластины не пробить, а вот бок, где панцирь крепится кожаными ремешками, не прикрыт, и он бросает второй нож. Больше у него нет. Но и этот поражает цель – баяут, нелепо взмахнув руками, слетает с седла. Вторые уши!
Он счастливо улыбается. Не стыдно перед отцом!
Он с размаху влетает в гущу схватки, Ойдо, кусаясь, с пронзительным яростным ржанием сшибается с гнедым конем, на котором восседает здоровенный мужик, обросший рыжей бородой. У него, должно быть, даже уши волосатые! В одной руке он держит меч, в другой – топор, светлые свиные глазки заливает пот.
С мечом на него лезть глупо, и он пытается достать коня, полоснув по грудной мышце. Гнедой встает на дыбы, баяут бешено орет что-то, и он всем телом чувствует страшный удар, обрушившийся сзади. У Ойдо вырывается какой-то человеческий вопль, и в этом крике он слышит смерть. Молотящие по воздуху белые бабки подламываются, и он летит кувырком под ноги мечущихся коней, ощущая вкус крови. У смерти голубые глаза, он успевает увидеть их прежде, чем его голова коснется земли…
У всех остальных – вожди да князьки, а у джунгаров – ханы. Этим они подчеркивают свое высшее предназначение, волю Вечно Синего Неба, которое благоволит своим избранникам. Однако и под Вечно Синим Небом находятся те, кто лелеет злобу в своем сердце и осмеливается оспаривать заведенный предками порядок вещей.
Темрик, хан джунгаров, имел все основания беспокоиться за свою жизнь. Он был уже стар. Четверо его сыновей – четверо рослых бесшабашных красавцев, один за другим ушли за степным волком, своим предком, в Небесную Степь на Поля Аргуна. Двое погибли уже очень давно, в последних войнах, покрыв себя и род Темрика неувядающей славой. Оставалось два сына, и Темрик начал готовить обоих себе в преемники. Пять зим назад Юдай, его официальный наследник, умер от пришедшей в племя черной болезни, от которой начинают кашлять кровью и умирают в бреду. Тогда много народу умерло, племя обезлюдело. Темрик был безутешен: Юдай был бы лучшим правителем среди всех его сыновей – самым разумным, самым выдержанным, самым справедливым. Младший сын, Иху, был слишком ветреным и бесшабашным, но Темрик отдал ему всю свою любовь и заботу, которую раньше боялся показать остальным сыновьям из боязни быть обвиненным в слабости. Иху в эту зиму исполнилось бы всего двадцать три. Но весной он с двумя шуринами – зятьями Темрика – поехал поохотиться. Ничто не предвещало беды. Однако обратно Иху принесли со стекленеющим взглядом и вялым, бесчувственным телом: по рассказам, его неудачно сбросила лошадь. Темрик, в свое время славившийся силой, вышел из юрты и свалил провинившегося коня с ног одним ударом пудового кулака. И заплакал. Иху пролежал неподвижно еще несколько дней, а потом перестал дышать.
Темрик остался один. У него было достаточно оснований, чтобы подозревать, что произошедшее с Иху не было обыкновенным несчастьем. Но впрямую предъявить свои обвинения он не мог. Хотя и видел, как зятья ведут свои игры по перетягиванию на свою сторону самых влиятельных членов племени. Но пока закон джунгаров охранял его: хан либо назначает себе преемника сам, либо его надлежит победить в честном бою. Сорок зим назад Темрик стал ханом именно этим последним способом, и с тех пор не родился в племени джунгаров человек, который мог бы побороть его, хотя его голова уже была полностью седой.
Но если с ним, Темриком, случится какая-нибудь такая же «неожиданность», то оба зятя будут иметь все права на ханство. Тем более что один из них – Тулуй – опытный и пользующийся уважением военный вождь, – третий человек в племени после самого хана и шамана. Тем более что сын Тулуя – старший из восьми внуков Темрика. Наследование сыновей Степного Волка идет по мужской линии, согласно которой теперь наследником должен стать Джэгэ – старший сын Юдая, который уже повидал четырнадцать зим. Однако Тулуй, не будь Темрика, смог бы, пожалуй, повернуть оглобли в свою сторону.
Темрик вздохнул. Он познал худшую из горестей, какие выпадают на долю человека, – смерть собственных сыновей и предательство собственных родичей. Бояться ему не пристало, да и страха он не испытывал. Однако он понимал, что необходимо урезонить зарвавшегося Тулуя, который уже почти в открытую показывал хану свое неповиновение. И все-таки Темрик колебался. Ему было жаль свою дочь Ахат. Не хотелось убивать того, кому когда-то он собственными руками преподнес блюдо с мясом – знак благосклонного сватовства, в чьи пальцы вложил пальцы своей дочери.
Тем более не стоило этого делать сейчас, когда последние гадания шамана предвестили большую войну. Тулуй обладал большим военным опытом. Когда-то он стал военным вождем именно в боевом азарте последних войн десятилетней давности. Тогда они с его погибшими сыновьями были лучшими друзьями, они вместе скакали на лихих конях, рубились с врагами, брали пленных девушек и смеялись над страхом смерти. Его сыновья ушли за Степным Волком, а Тулуй выжил, хоть и получил серьезные раны. Никто из джунгаров не сомневался в его храбрости после тех лет.
Потому Темрик выжидал, делая вид, что не замечает все более откровенных действий Тулуя. Второй зять, Буха, тоже вел свою игру, однако пока держался заодно с Тулуем. Возможно, если они убьют его, Темрика, или с ним что-то «вдруг» случится, то эти двое начнут войну между собой. А распря в такой момент просто недопустима. Джунгары – пастухи степных народов, и когда начнется война, они должны быть готовы к тому, чтобы побеждать, а не быть разбитыми из-за внутренних склок.
Темрик какое-то время обдумывал, с какой стороны ждать войну и с кем следует объединиться. Ичелугов надо бы потрепать непременно – разжирели они на работорговле, того и гляди заведут себе куаньлинские порядки. Тэрэитов и мегрелов – обязательно. Хорошо бы объединиться с кхонгами, да только они в последнее время не воюют. Ах да, и обязательно обеспечить себе тыл с охоритами. Они с Кухуленом, главой охоритов, с давних пор побратимы, между ними царит благословенный для обеих сторон мир: охоритские меха в обмен на соль и железо, которые добывают в землях джунгаров. А соболя у охоритов куда как хороши!
К весеннему ежегодному обмену товарами надо будет съездить повидаться с Кухуленом. Это наверняка образумит и Тулуя: охоритские роды сильны, и, быть может, его не в меру ретивый зять одумается…
Размышления Темрика прервали громкие крики приближающихся всадников. С тех пор как ему привезли тело последнего сына, его сердце всегда противно сжималось при этом, как он ни старался себя превозмочь. Рассерженный на себя за это, Темрик рывком откинул полог и вышел на румяный свет морозного утра. Перед его юртой гарцевали всадники, впереди – Тулуй на красивом кауром жеребце с белыми бабками.
– Требуем справедливости! – Тулуй произнес ритуальную фразу, означавшую, что произошло убийство. Темрик нахмурился.
– Что случилось? – строго произнес он, и его голос скорее напоминал глухой рык. Темрик не любил драк со смертельным исходом в своем племени и не скупился на плети.
– Ночью дозорные выглядели в степи чужой костер. – Тулуй все еще не спешивался, заставляя хана смотреть на него снизу вверх. – Поутру донесли мне (Тулую, а не ему, хану!). Мы отправились посмотреть. Уйгуль со стороны косхов перешли три чужака. Беловолосый мальчишка, раб и рыжая девка. Девка успела сказать слова Крова и Крови, прежде чем мы их пристрелили. Откуда они узнали, что у наших предков существовал такой обряд – поистине удивительно! Но, боюсь, моих парней это не особо остановило – девки, они всегда что-то орут, а иногда и от удовольствия. – Тулуй ухмыльнулся, но тут же посерьезнел. – Раба они прижали, чтоб не трепыхался, а белобрысый валялся на земле, как снулая рыба, – видно, что больной. Кто мог знать, что он воткнет Дохе меч в спину, когда тот решил малость потискать девчонку? Я чуть не убил его на месте, когда понял, что Доха мертв… Но все-таки, – Тулуй неприятно улыбнулся, – обычай есть обычай. Дадим ему Крова и Крови, которых он просит! Медленно. Сначала напоим его кровью своего раба, потом кровью девки и нахлобучим ему на голову ее рыжий скальп. И только потом – потом! – не торопясь срежем с него шкуру на ремни. Узкими полосками!
Неприятно. Очень неприятно. Потому что обычай просить Крова и Крови был одним из самых священных и почитаемых у джунгаров. Правда, на памяти Темрика он уже ни разу не применялся и стал, скорее, красивой легендой из прошлых времен. Обычай этот был рожден во времена войн и мора, когда умерло столько людей, что племени грозило исчезновение. Тогда джунгары стали принимать в свое племя тех, кто просил Крова и Крови, – то есть обещал в обмен на защиту племени пролить свою кровь, став джунгарским воином. Именно этот обычай позволил джунгарам быстро пополнять свои ряды удальцами из всех окрестных степных племен и завоевать впоследствии свою заслуженную славу лучших воинов в Великой Степи. И самых многочисленных. До последнего мора джунгары могли выставить больше, чем две тьмы воинов.
Просившие Крова и Крови чужаки становились кандидатами в воины, их надлежало испытать, и либо принять, либо отвергнуть и дать уйти восвояси. Но с момента произнесения ритуальной просьбы кандидат становился неприкосновенным – только так джунгары в свое время могли гарантировать безопасность тем, кто решался пополнить их ряды. А уж поступить так, как поступили челядинцы Тулуя, было позорным нарушением освященного веками обычая. Что ж, долгий мир и сытная жизнь сделали джунгаров, особенно молодых, равнодушными и нахальными. Но убийство…
Темрик вскинул глаза на Тулуя. Хитер, сукин сын! Не убил чужака на месте, не преступил обычай – привез ему, Темрику. Если он прикажет убить чужака – преступит обычай он, Темрик. Не прикажет убить – родственники Дохи ополчатся опять же на него, Темрика. А Тулуй может жмурить свои круглые зенки и молчать – как ни кинь, он все равно в выигрыше.
– Приведите чужаков, – приказал Темрик. Он вышел из юрты в одной меховой безрукавке, и сейчас мороз уже щипал его уши и щеки, но хан не хотел показывать своей слабости. Его седые волосы трепал утренний ветерок.
Молодые дозорные с несколько растерянными лицами сбросили к его ногам с седел три шевелящихся тела. Руки у всех троих были жестоко заломлены за спину, у беловолосого на плече глубокий порез – странная рана, будто бы в плоть засадили гарпун, с каким ходят на рыбу сомон ханх. Лицо у него и вправду было какое-то странное, будто он обпился архи или выпил шаманского зелья: мутный, ничего не выражающий взгляд, серая кожа, безвольно отвисшая губа, теряющаяся в мягкой, светлой, едва начавшей отрастать бородке. И это бессмысленное существо убило Доху? Хоть он и высок, а молод, зеленые глаза странного разреза, какой бывает у куаньлинов. На лбу – татуированная едким соком хме полоса – след Обряда Посвящения. Судя по воспалению, заживало долго и плохо. И недавно.
Второй парень, такой же или даже старше по возрасту, татуировки не имел – наверняка раб. Девушка поднялась со стоном, показав яркие синие глаза на давно не мытом, вымазанном жиром лице, на котором уже налился лиловым большой синяк. Губы у девчонки тоже были разбиты в кровь – должно быть, сопротивлялась.
– Ты совершил убийство, – сурово сказал Темрик. – А за убийство по нашим законам полагается смерть.
Чужак молчал, мотая головой. Выносить взгляд его невидящих глаз было… непросто. Быть может, он одержим? Иногда боги посылают таким образом послание… или наказание за проступок: человек теряет память и совершает то, что совершить не под силу никому. Если он отдаст приказ его убить, не огневаются ли на него могущественные духи, что сейчас таятся внутри этого пришельца?
Сзади всхлипывала рыжая. Ни в ней, ни в смуглом рабе не было ничего необычного.
– К-крова и Крови. – Она все-таки решилась сказать это. – Мы просили…
– Знаю. – Он ожег взглядом ее хорошенькое, испуганное и почему-то виноватое лицо. – Джунгары свои законы чтут, чтут предков своих, установивших эти законы. – Теперь он говорил ей, но не для нее. – Ибо тот, кто не чтет предков своих, не чтет род. А кто не чтет род, не чтет своих родовых онгонов. Такому духи предков не помогут, ни в Срединном мире, ни на Полях Аргуна. Потому я, Темрик, хан, говорю – кто просил Крова и Крови, будет испытан!
Тулуй довольно усмехнулся, мужчины в передних рядах заволновались, предвкушая кровавую забаву. Однако Темрик все же не был дураком.
– Вот мои слова. – Он возвысил голос. – Просивший Крова и Крови запятнал себя убийством нашего воина. Это можно искупить только кровью. Но и убитый преступил священный закон предков, повелевающий принимать просящих Крова и Крови безо всякого им ущерба, словом или делом. Это вина твоя, Тулуй, а не Дохи, потому что ты должен был заставить своих людей подчиняться. И ты, как военный вождь, своей властью должен хранить обычаи предков.
Поворот был неожиданным, и ноздри Тулуя гневно раздулись. Темрик с должной торжественностью продолжал:
– По закону Крова и Крови я приговариваю чужака к испытанию. Пусть он сразится с лучшим из моих воинов – с Тулуем. Пусть духи примут сторону того или другого, показав нам, кого следует простить.
Из толпы воинов послышались одобрительные крики: решение Темрика пришлось им по нраву, так как Тулуй считался самым быстрым, самым ловким и самым умелым воином джунгаров, что было неоднократно им доказано. Фактически это была казнь, и казнь справедливая. Однако самому Тулую это пришлось не по душе.
– Это слишком милосердно, – раздраженно бросил он, не рискуя, впрочем, напрямую оспаривать решение хана. – Я убью его прежде, чем он увидит, что станет с остальными!
– Я сказал. – Темрик бесстрастно смотрел на него, и, побагровев от бешенства, Тулуй обернулся на пятках к мальчишке, прошипел:
– Я буду убивать тебя медленно! Я выпущу тебе кишки и растяну их до самой поймы!
Одобрительный рев и улюлюканье были ему ответом. Отогнав лошадей, джунгары окружили юрту широким полукругом, оставляя для поединщиков достаточно свободного пространства. Рыхлый снег под их сапогами мягко поскрипывал, пар от дыхания и предвкушение кровавой забавы повисли в воздухе. Многие из них, не особенно стесняясь, бросали ехидные реплики неподвижно застывшему чужаку:
– Эй, как больше любит твоя девка? Твой труп еще не остынет, когда мы ею займемся!
– А мне рыжие нравятся! Огню в них много!
Темрик внимательно следил за беляком. Тот продолжал мотать головой, словно от невыносимой боли. По знаку Темрика его старый друг Угэдэй бросил меч в снег перед ним, но тот даже не дернулся, продолжал себе покачиваться в своем странном трансе. Темрик удовлетворенно погладил усы: его руки чисты от крови, которая сейчас прольется. Тулуй убьет чужака, и, если есть какое проклятие от его смерти, оно пойдет за Тулуем.
Тулуй, кстати, тоже смотрит на своего «противника» с брезгливой опаской. Но и отступить уже не может – слишком много слов сказал в ярости. Слишком много слов.
– Начинайте! – Темрик махнул рукой и сложил руки лодочкой, призывая духов в свидетели. Всегда, когда это не слишком накладно, следует выказывать набожность и милосердие, – таково поведение настоящего вождя.
Тулуй, пританцовывая, двинулся по кругу – у него была не слишком удобная позиция, и он своим маневром хотел вынудить чужака встать против солнца. Тот, казалось, не осознавал, что происходит, хотя и подобрал меч: стоит себе с отсутствующим видом в самой что ни на есть невыгодной позиции.
И это случилось.
Рассудок вернулся к Илуге, словно он сбросил с плеч гигантскую ношу. Окружающее ударило в него страхом и изумлением: как, почему он оказался с мечом в руке в кругу этих злорадно настороженных людей? Смутно помнилось движение меча, спина, обтянутая овчиной, восторженный вой и затравленный, отчаянный крик Яниры…
Кому из них в голову пришла эта светлая идея – вместо того, чтобы повернуть назад, как они изначально планировали, перейти Уйгуль и углубиться в земли джунгаров? Теперь ничего нельзя изменить и они умрут. И хорошо, если быстро.
Илуге стиснул рукоять чужого меча с мрачным ожесточением. Грань между реальностью и сном стерлась. Он чувствовал над головой чугунную тяжесть неба. Но только человек напротив не внушает ему такого парализующего ужаса. Просто человек с мечом в руке. Он быстрее и сильнее. Он проведет какой-нибудь быстрый удар, а потом Илуге умрет, сразу или немного позже. Но, быть может, если он будет хорошо драться, старый вождь пощадит хотя бы Яниру. Ради этого драться стоило.
Над становищем воцарилась напряженная тишина – даже женщины, поняв, что происходит что-то необычное, начали становиться за спинами воинов. Темрик краем глаза увидел Ахат, протискивающуюся в передний ряд. Он одним из первых заметил перемену в чужаке. И, как ни странно, обрадовался. Как ни крути, не лежало у него сердце к тому, чтобы обошлось вообще без боя. Бой – радость для мужчины, момент, когда, танцуя и смеясь, он приближается к семижды семи воинам, сыновьям Улэгэна, Небесного Хозяина. Настоящий воин брезгует убийством беззащитных.
Тулуй сделал быстрый выпад. Мальчишка метнулся в сторону. Неуклюже, словно бы слишком медленно, – но он все же ушел от удара. Впрочем, Тулуй тоже еще только примеривался, больше хотел страху нагнать. Для него мальчишка был не противник, это ясно с первого взгляда, но Тулуй хотел еще и потешиться. Увидеть страх в зеленых глазах. Они принялись кружить по кругу, выставив вперед мечи и напружинившись. Тулуй сделал несколько выпадов, но не всерьез, – так, для поддержания остроты момента.
Некоторые воины, поняв, в чем дело, поджали губы. Теперь поединщики стояли ближе друг к другу, и Тулуй делал один выпад за другим, стремясь серией ложных и прямых ударов сбить противника с толку и достать его. Пока только задеть, пустить кровь. Мальчишка увертывался, одеревенелость движений, отчетливая поначалу, постепенно уходила – так ведут себя в своем первом поединке.
Они сделали еще два круга: Тулуй нападал, а чужак уходил от удара. Молча. Не обращая никакого внимания на крики, подбадривающие его противника, и возмущенное улюлюканье, когда он в очередной раз уклонялся от меча.
Тулуй, конечно, видел, что парень до нелепости подставляется. Не следит за солнцем, не следит за ногами противника, которые выдают направление удара. Он усмехнулся и ударил, метя в плечо.
«Олух! – заорал кто-то над ухом у Илуге. – Меч вверх, живо!»
Он послушно вскинул меч, и удар прошел по касательной, лишь слегка оцарапав ему щеку. Потекла кровь, но он не почувствовал боли. Наблюдатели взвыли.
Теперь Илуге кожей чувствовал, что за его левым плечом кто-то стоит. Кто-то большой. Холод прокатил по позвоночнику.
«Не держи меч, как палку, дурья твоя башка! – взревел голос. – На ноги ему смотри! Сейчас ударит справа. Защиту, дурень! А теперь бей! Бей, говорю, дубина! Тьфу! Отскок! Отходи. Шаг назад. Выманивай волчью погань! Прикрой бок… Влево – и мечом по бедру его! Так!»
Тулуй недоуменно уставился на свою штанину, на которой расплывалось темное пятно. Этот… недоносок сумел его достать! Его!
Он затылком чувствовал взгляд Темрика – снисходительный, ненавистный.
«Ну-ну, – говорит этот взгляд. – Что же ты, вождь? Оброс жирком за долгие годы мира?»
Снег ослепительно вспыхивал на ярком солнце. Лица вокруг сливались в белые пятна на темном фоне. Надо кончать, быстро. Прежде чем потеря крови ослабит его. Тулуй прыгнул.
«Куда смотришь? Сейчас прыгнет! Назад, неслух! Вниз – и снова по бедру. Тьфу! Назад! Отходи! Клянусь Эрликом, сопляк, ты дурень! Большой, неповоротливый дурень! А теперь делай все быстро. Сейчас он снова повторит свой удар – этот, с обманным движением от плеча, а потом резко влево, в обход твоего меча, под поднятый локоть, и вниз – поперек по животу. Кишки вспороть хочет, как обещал. Он уже примерялся – расстояния не хватило. Красивый удар, знаю его. Так вот, когда вверх руку потянет, на меч не смотри. Бей прямо. И быстро. Очень быстро. В сердце. Или в легкое. Куда достанешь. Не достанешь – будешь свои кишки обратно в живот запихивать. Все. Сближаемся!»
Тулуй хотел провести удар красиво. Чтобы его воины видели. Чтобы меч засвистел над головой, а потом прошел плавной дугой, словно бы он собрался ударить в голову. Мальчишка вскинет меч, защищая голову, и тогда откроет свой правый бок. И дико закричит от боли, когда меч вскроет ему живот. Старинный джунгарский удар… Только когда мальчишка не вскинул меч, он понял, что что-то не так, но Тулуй вложил в удар слишком много силы, чтобы остановиться. Прямой удар в грудь отбросил его назад, и его меч только скользнул мальчишке по плечу, сняв лоскут кожи вместе с одеждой. А вот у него в груди словно что-то раскололось.
Чужой меч торчал у него слева, под ключицей, кровь хлестала из широкой раны. Тулуй, словно не веря, попятился назад, начал заваливаться набок. Услышал отчаянный крик жены.
– Как глупо, – прошептал он, уже падая. – Как глупо…
Вот тебе и снулая рыба! Темрик сам еще не верил в произошедшее. Тулуй оседал на землю с пробитым легким (еще бы на ладонь ниже, и меч бы задел сердце, и… хм… Темрик бы решил многие из своих вопросов), а юнец стоял над ним с пустыми руками, моргая с самым ошарашенным видом. Словно бы и не он только что парировал удар, который знает не всякий опытный воин. А он парировал его так, как бы сделал это сам Темрик. Правда, Темрик бы вогнал меч точнее.
Ахат дико закричала, бросилась к мужу. Подхватила меч и бросилась с ним на чужака. Юнец только отступил – в женщине было слишком много ярости и боли, чтобы всерьез сражаться. Она пролетела мимо, остановилась, задыхаясь от бессильной ярости, а потом выронила меч, упала на колени и заплакала. По знаку Темрика воины окружили Тулуя, ощупывая рану и пытаясь остановить кровь. Не смертельная, Темрик и так знал это. Хотя проваляется с ней Тулуй изрядно.
Мальчишка казался каким-то обмякшим. Он смотрел на поверженного противника, на рыдающую женщину чуть ли не с ужасом. Темрик, кряхтя, поднялся. Произошедшее было ему не по нраву, но он еще хранил свою честь, чтобы не отступить от своих слов, и некоторые воины, потащившие было из ножен мечи, под его взглядом потихоньку вложили их обратно.
– Да будет так. Духи сказали свою волю, и моего военного вождя победил мальчик-чужеземец. Но чужак сказал Просьбу Крова и Крови, и был испытан, и прошел испытание. Джунгары не отступают от обычаев предков. Ты принят. Теперь ты один из нас. Твой раб, твои лошади и твоя женщина являются твоими, и никто не посягнет на них. Назови нам твое имя, новый брат.
– Мое… имя?.. – прохрипел чужак. Его глаза вдруг закатились, и он рухнул в снег.
– Орхой! Орхой!
Сотни глоток ревели его имя. Лучники поднимали в небо тысячи стрел, затмевая свет, воины хрипели и корчились в смертных муках, истошно ржали кони, падающие на всем скаку. Он поднял меч, давая сигнал к новой атаке, и из-за соседнего леска вырвался запасной отряд. Он с удовольствием смотрел на своего сына, который вел воинов в бой. Сын его огненной Асуйхан, самой красивой, самой смелой из его жен. Мальчик умело держал щит, уберег коня, когда парня, скакавшего впереди, подстрелили, и с налету врубился в массу напиравших врагов.
Тут ему пришлось отвлечься на ротозеев-кэрэмучинов, имевших наглость попасться ему на дороге. Один был совсем мальчишка с перепуганным белым лицом, и он снес ему голову одним плавным движением с легким чувством сожаления. Голова отлетела под копыта несущихся лошадей, будто войлочный мяч, красная струя из-под меча широким веером забрызгала несущихся мимо. Время замедлилось. Второй кэрэмучин несся на него, размахивая окованной железом булавой. По его ощущениям, двигался он медленно, словно во сне. Этот был на первый взгляд поопытнее, но в азарте слишком высоко поднялся в седле. Один резкий удар по ремням седла – и на такой скорости всадник перелетел через голову коня и угодил ему же под копыта раньше, чем можно успеть дважды моргнуть.
Он утер залитое потом лицо и оглянулся. В тот самый момент, когда его сын неловко взмахнул рукой, меч его бессильно звякнул о землю, и окровавленный конец широкого острозубого палаша вышел у него со спины, пропоров кольчугу и, вероятнее всего, вмяв в грудную клетку с десяток разорванных кольчужных колец.
Он понял, что кричит, и не может остановиться, и уже слишком поздно, поздно…
– Очнись! Ну очнись же! – Женский голос доносился словно бы издалека. Он открыл глаза и уставился в дымовое отверстие юрты. Сбоку тянуло теплом от разожженного очага, ныло раненое плечо. Обрешетка и войлоки юрты были закопченные, видно, что латаные, и от тепла со старых войлоков шел прогорклый, неприятный запах.
– Я… мне снилось… хвала Ыыху, снилось… – невнятно пробормотал он.
Его пересохших губ коснулся край чашки. Приподняв голову, он принялся жадно пить, проливая воду на грудь. Она стояла перед ним на коленях, помогая держать чашку. Разбитые губы и огромный синяк в пол-лица делали ее практически неузнаваемой. Но она улыбалась. Она улыбалась.
– Они дали нам юрту. Принесли от хана. Темрик его зовут, хана, – быстро заговорила она, словно боясь, что он вот-вот покинет их. – Остальные ходят, зыркают. Но не трогают вроде. Мы сами юрту поставили, криво получилось, но хоть в тепле. Ох, как я за тебя испугалась! Как ты смог его одолеть – не иначе, Вечно Синее Небо над нами смилостивилось!
– Плечо… – прохрипел он, и девушка встрепенулась, проверила повязку.
– Мы закрыли рану, чем смогли. Протерли снегом, потом наложили повязку. Очень больно, да? Не говори ничего. Тебе нужно много спать. Только вот еды у нас совсем не осталось…
Он требовательно охватил ее пальцы, потянул на себя, и, не удержав равновесие, девушка упала ему на грудь. Пальцы запутались в ее волосах.
– Всегда любил рыжих, – хрипло сказал он.
Глава 7
Сотник
– Когда эта говняная личинка уже разовьется с горошину и ее станет видать, ничего нельзя сделать! – говоривший почти кричал. – Только отрезать руку!
– Успокойся, Удо, – укоризненно произнес Юэ, стряхивая с рукава мундира невидимую пылинку. – Где ты наслушался этих баек?
– Мой брат прошел Первую Южную, – вытаращив глаза, тараторил Удо. – Он там энтого насмотрелся! Половина, говорит, не от бьетов, а от энтого говна померли.
– Вы слишком снисходительны к нему, мой господин, – покачал головой Охай, командир десятки, – его стоит пару раз вытянуть палкой за длинный язык, чтобы не пугал остальных своим трепом.
– Я его вытяну не пару, а сто раз, – пообещал Юэ, – если то, что он говорит, окажется трусливым враньем.
Негромко так сказал, спокойно. Но болтун замолк. Хотя бы на время. Юэ мысленно вздохнул – скорее всего примется за свое, как только он отвернется.
Война оказалась вовсе не такой, как он ожидал. Он еще не участвовал ни в одном бою, но зато совершал бесконечные, малопонятные маневры и получил кучу противоречивых указаний от разных лиц. Не говоря уже о том, что дорога через всю Империю к местам боев оказалась отвратительной – стояла поздняя осень, дороги развезло, люди и животные увязали в холодной жидкой грязи. После того как он получил назначение и смог выехать, Юэ догнал свою сотню уже на половине пути. Встреча оказалась незабываемой: они попытались его ограбить, а Юэ чуть не зарубил своего заместителя – табэя Яо. Месяц наполнился и угас, прежде чем они смогли как-то изгладить из памяти столь постыдный инцидент. Юэ изо всех сил старался оправдать вверенных ему людей отсутствием какого бы то ни было довольствия – обоз с провиантом скорее всего даже не выехал из столицы. А на него свалилась умопомрачительная обязанность кормить, размещать на ночлег и заставлять двигаться в нужном направлении сто вооруженных, раздраженных и разочарованных людей, удерживая их от разбоя. Две трети солдат были старше него.
Через три дня Юэ обнаружил, что умеет убедительно лгать. А лгать приходилось всем и постоянно. Своим солдатам, изобретая какие-то мифические депеши о скором приближении обоза. Землевладельцам – о том, что составленные им каллиграфическим почерком расписки следует предъявить убэю уезда, который немедленно возместит весь ущерб от постоя проходящих мимо войск. Крестьянам – что землевладельцы не взимут с них подать с потоптанных посевов и объеденных скотиной лугов. И наконец просто самому себе – о том, что все это в конечном счете оправданно.
Кроме этого, Юэ в первый раз в жизни обнаружил на себе вшей после ночевки в каком-то крестьянском хлеву.
Тем не менее они каким-то чудом умудрялись продвигаться вперед. Дороги пока еще были относительно хороши – путь пролегал по Желтой Равнине, оживленному перекрестку южных торговых путей. Мимо тянулись заболоченные поля с тучами насекомых, перемежавшиеся пологими холмами, на которых лепились сотами глинобитные домики. Порой он отправлял на вылазку самых совестливых – ограбить чей-нибудь огород. Улов, как правило, оказывался жалким: немного старой моркови, лука и репы. Как-то Охай, страшно вращая глазами, зарубил мечом ткнувшуюся под ноги курицу – зрелище было таким, что вся колонна остановилась, не в силах двигаться от хохота. Но в целом Юэ чувствовал, что, по мере того, как его отряд затягивает пояса, его политика становится все более опасной. Вечерами, изучая карту и безбожно привирая насчет расстояния до цели, Юэ ловил себя на мысли, что почти готов сдаться: разве он, в конце концов, несет ответственность за вынужденное мародерство?
К его облегчению, поселения кончились. Дорога почти совсем исчезла, по обеим сторонам вырос лес. Люди повеселели, обрадованные самой возможностью охоты. Юэ тоже повеселел – пусть леса и принадлежали Солнцу Срединной, но и войска принадлежали ему же. А разве можно наказывать леопарда за то, что он съел оленя в императорском лесу?
И они, следует признать, съели не одного оленя. Даже навялили мяса про запас. Дорога была абсолютно пустынной, и иногда Юэ ловил себя на мысли, что забыл, зачем здесь оказался.
Начинавшаяся зима в этих краях была теплой и знаменовалась обильными дождями. Лес перестал казаться таким уж гостеприимным – от земли поднимался влажный, холодный пар, одежда и утварь постоянно была сырой, запасы еды загнивали. Через десять дней пути лес поредел, и впереди блеснула широкая лента реки. Юэ вздохнул с облегчением: они достигли берегов реки Лусань, служившей естественной границей Империи. За рекой начинались земли бьетов. И значит, где-то здесь они соединятся с основной армией. А пока можно разместиться в долине – ветерок даст избавление от москитов, и есть все шансы рассчитывать на улов.
Бьеты напали ночью, неожиданно. Часовые, выставленные Юэ, были убиты маленькими отравленными стрелами, смазанными ядом, – смерть наступила мгновенно. Потом они отыскали их тела. А тогда Юэ только понял, что на него обрушилась палатка. Выпутавшись, он вскочил на ноги и побежал туда, где, потеряв всякую ориентацию, метались его люди. В свете горящего костра они служили отличными мишенями для отравленных стрел, летевших из темного, безмолвного леса. Юэ бросил на костер ближайшую палатку и весь лагерь погрузился в темноту.
– Отступать к реке, – закричал он, чтобы все услышали. – Поднять щиты! Построиться полукругом!
Услышав приказ, воины сбились в темную массу, выставили щиты и мелкими шагами отошли от леса на безопасное расстояние. Воцарилась напряженная, изматывающая тишина. Вот из леса донесся странный, протяжный звук – то ли закричала птица, то ли это сигнал к атаке… Юэ ждал, слыша неровное дыхание стоящих рядом людей. В темноте он пытался что-то разглядеть, но все было напрасно. Кто-то шепотом ругался, и это безумно раздражало, – наверное, опять этот болтун Удо…
Из леса не доносилось ни звука. Ночь выдалась ясной, и полоса травы и невысокого кустарника между лесом и рекой просматривалась достаточно хорошо. Ему показалось – или со стороны реки что-то плеснуло?
– Прикрыться с реки! – скомандовал он.
И вовремя: на серебристой водной поверхности начали появляться круглые головы и руки с трубками.
– В два ряда! Построиться в два ряда! – кричал Юэ. – Передний ряд – взять по два щита и прикрывать. Плотнее, лисьи дети! Второй ряд – готовьте луки. Целиться в пловцов! Давай лук, болван! Тебя стрелять когда-нибудь учили? – Юэ в ярости вырвал лук у скрючившегося Удо и с налета всадил стрелу в темное пятно на поверхности. Раздался хрип, и голова скрылась под водой. Воодушевленные его примером воины осыпали бьетов градом стрел. Луна светила со стороны реки, так что, под защитой щитов, они могли выбрать мишень и бьеты один за другим исчезали с поверхности.
– Скоро рассветет, – прокричал кто-то рядом. – Уйдут, ублюдки!
– И ладно, – буркнул Юэ. – Нам бы до рассвета протянуть…
Последнее он добавил уже про себя. Нападение прекратилось, потянулось болезненное, ватное ожидание. Темная громада леса жила, дышала, полнилась неясными шорохами и криками каких-то не то животных, не то птиц. От каждого звука Юэ прошибало ознобом. Он поднимал глаза к небу, где круглый желтый диск Луны, казалось, замер на небе. Глаза болели от напряженного всматривания в равнодушную, податливую тьму, руки онемели от долгой неподвижности.
Казалось, прошла вечность, прежде чем Юэ наконец стал различать серые в утренних сумерках лица товарищей, очертания палаток, лежащие там и сям скрюченные тела. Бьеты напали бесшумно, как лесные духи, и, как лесные духи, растворились в предутренней тишине. Но Юэ все равно продолжало казаться, что за ними из леса продолжают следить злые, холодные глаза.
Наконец совсем рассвело. Отведя отряд на безопасное, просматриваемое со всех сторон место, Юэ отобрал пять воинов и вернулся к месту брошенного лагеря. Потери были еще больше, чем ему показалось ночью: семеро убитых в лагере, еще четверо у реки. Он потерял десятую часть вверенных ему людей, даже не прибыв под непосредственное командование…
Могилы здесь решено было не рыть. Взвалив убитых на плечи, угрюмые, встревоженные, люди потянулись вдоль реки, по возможности убыстряя шаги. Дозоры, запоздало выставленные Юэ, рыскали вокруг, но ничего подозрительного не находили.
К полудню они вышли на широкое поле, и запах, ударивший в нос, был таким, что сомневаться не приходилось: здесь была битва. Там и сям стали попадаться трупы – судя по надетой на них форме, имперские солдаты. Они были изуродованы до полной потери человеческого облика – глаза выколоты, половые органы, уши, пальцы отрезаны, в животах колья. Зрелище было таким, что некоторые из его людей просто позеленели и еле удерживали позывы к тошноте. Подойдя ближе, стало понятно, что эти люди умерли в бою и были изуродованы позже, уже после своей смерти. Не считая, конечно, забытых раненых. От этой мысли рот наполнился чем-то кислым, а между лопатками потекла струйка липкого пота. Их путь лежал через это жуткое поле, где свою жатву собрала не только смерть, но и глумление победителей. Юэ с бессильным шипением отгонял раздувшихся от обилия пищи стервятников и лисиц, которые не слишком спешили убраться прочь от роскошного пиршества. Его трясло от желания приказать расстрелять падальщиков, нагло возвращающихся к своему занятию, однако стрелы следовало приберечь для врагов. Кто знает, сколько еще их в этих незнакомых, безмолвных лесах?
Его люди подавленно замолкли – каждый представил себя на месте этого безымянного, лишенного всякого достоинства окровавленного обрубка. Ночная атака бьетов не была столь пугающей – пугаться не оставалось времени, но страшная картина, открывавшаяся их взорам сейчас, оставляла ощущение безнадежности.
– Куда же все подевались? Почему они их бросили здесь… позволили сделать над ними такое? – наконец не выдержал и заскулил кто-то. Не Удо, отметил Юэ, подавив вспышку раздражения на плаксивый, ничуть не воинский тон. – Это же наша сторона реки, почему здесь все так?..
– Ответы на свои вопросы будем искать потом, – стараясь, чтобы голос звучал твердо, ответил Юэ. – Пока мы должны найти место, чтобы похоронить павших – всех, кого сможем, – и не попасть в лапы бьетов. Я уверен, что они не удовлетворились вчерашней вылазкой и ближе к ночи повторят попытку.
– Я не умею драться по ночам! – завопил Пурех, тщедушный человечек, неизвестно как оказавшийся в числе солдат.
– Я тоже. – Юэ постарался добавить в голос насмешки. – И нам придется этому быстро научиться, если не хотим здесь подохнуть.
Он первый раз сказал это так грубо – подохнуть. Где-то на краю подсознания промелькнула рука, выводящая кистью по шелку каллиграфические строчки. Неужели это было так недавно? А злорадный внутренний голос не преминул добавить: «Тебе этого хотелось? Быть может, лучше было получить чиновничью шапку и составлять приказы?»
Юэ сжал челюсти так, что заходили желваки, и скомандовал:
– Слушайте все! Никуда мы отсюда не пойдем. Место открытое, а бьетов немного – иначе они бы добили нас еще вчера. А оставлять своих убитых вот так… это… это просто кощунство!
Он услышал в рядах своих воинов одобрительный ропот и воодушевился:
– Яо, отбери четверых нарубить веток. Остальные – сносите мертвых сюда, кладите рядами. Да осторожней, у кого даже царапина – не вздумайте лезть, может быть заражение. Кого не сможем похоронить – хотя бы завалим ветками. Понимаю, что чистая символика, и от хищников не спасет, но хоть так…
Занятые делом, воины немного повеселели, с лиц исчезло затравленное выражение. Юэ смотрел, как перед ним растет гора трупов с искаженными, вздувшимися, посиневшими лицами, с остекленевшими глазами или жуткими кровавыми дырами вместо глаз и понимал всю глубину изречений стратега Фэня:
«Лучшая война – не начавшаяся война. Лучшая победа – бескровная победа. Лучший полководец – чиновник в высокой шапке, который лестью и посулами достигает большего, чем тот, кто ведет на гибель сотни людей. Лучший военачальник – тот, кто в момент победы не радуется успеху, но скорбит о каждом из павших. Война воистину отвратительна!»
Печальные размышления Юэ прервал какой-то расхристанный всадник, который летел к ним, крича во все горло:
– Вы что, ополоумели? Сучьи дети, козьи катыши, дерьмо обезьянье!
– Я полагаю, вы представляете собой уважаемого Мяде-го, командующего Южным фронтом? – как можно любезнее спросил Юэ, поднимаясь. Его снова затрясло – на этот раз от бешенства.
– В двух ли отсюда идет бой, – пролаял всадник в лицо Юэ, – а вы тут… устроили церемонию!
– Во-первых, нас никто не известил, – спокойно ответил Юэ, – во-вторых, ночью на нас напали. Мы отбили нападение, но у нас потери, а я не привык бросать своих людей… в отличие от вас.
– Ну так я вас извещаю! – завопил посланец, явно не остывший от недавнего боя. – Молокососы! Слюнтяи! Где вас носило столько времени?! Немедленно за мной, слышите – немедленно! Это приказ!
Юэ не хотелось бросать дело, не закончив его, но он понимал правоту посланца. Он вскочил в седло, выслал вперед половину оставшихся людей и отдал Яо приказ поджечь все, что будет гореть. Почему-то его очень беспокоил огонь, который они оставят без присмотра, – сказалась въевшаяся с детства привычка горожанина. Но сейчас было не до того. А если пожар выкурит бьетов из леса – тем лучше! Юэ ударил лошадь пятками под бока и помчался за незнакомцем.
Бой проходил у кромки леса и реки, в поросшей кустарником пологой низинке. Точнее, не бой, а бойня. Куаньлины – их было, наверное, не меньше пятисот человек – сражались врукопашную под прицельным огнем засевших в лесу бьетов, осыпавших их отравленными иглами. Несмотря на явный численный перевес нападавших, их атака захлебывалась: воины не желали лезть под отравленные иглы невидимых стрелков, и мялись на месте, заслоняясь щитами. От ставки, находившейся на холме в одном ли выше по течению, туда-сюда сновали всадники с привязанным к спине желтым флажком на флагштоке – распорядители команд.
Этикет требовал от Юэ представиться и поступить в распоряжение господина Сишаня – так в приказе о назначении значилось имя его хайбэ (тысяцкого). Что-то подсказывало Юэ, что именно крыло хайбэ сейчас постыдно гибнет на глазах у собственного начальника и злорадных сослуживцев. Юэ пришпорил коня и направился к ставке, отдав Яо распоряжение строиться в боевое построение «убывающая луна».
Шелковый шатер был шафранового цвета, правда, довольно-таки поблекшего. Внутри на шелковых же подушках с кистями расположились двенадцать человек. Напротив входа, на центральном месте, сидел, вероятно, сам Мяде-го – тучный человек с кустистыми бровями. Юэ поклонился как можно более почтительно, вытащил из-за пазухи пакет со своим назначением и коротко отрапортовал. Однако тучный человек оказался не Мяде-го, а одним из трех его заместителей – командующим Левой Руки господином Бастэ. Господин Сишань, которого Юэ сразу не отличил, за что теперь клял себя, сидел практически рядом с ним, у выхода, – довольно высокий мужчина, смуглый, с глазами навыкате и щегольскими усиками.
– Добрались-таки. – Господин Бастэ и не подумал быть любезным. Все жалобы, которые Юэ старательно обдумывал весь этот полный тягот путь, вылетели у него из головы. – Мне доложили, что бьеты напали на вас ночью. Как обычно, обстреляли из леса? Каковы потери?
– Одиннадцать человек убиты, раненых нет, – отрапортовал Юэ и коротко изложил подробности. Ему было мучительно стыдно, что он потерял так много людей. Разлегся на вражеской земле, как мальчишка, выставив двух караульных, словно они все еще обворовывают курятники. Ему нет оправдания! Юэ приготовился понести наказание, вплоть до публичных плетей.
– Учитесь, господа, – вместо этого сказал господин Бастэ. – На этого мальчика, только что сдавшего на низшую военную ступень, ночью напали бьеты. Напали дважды – из леса и с реки. И что я слышу? Он потерял убитыми всего одиннадцать человек. Это десятая часть от вверенной ему сотни. При этом его люди отбили нападение и собирались похоронить своих павших и ваших, господа, – тех, что вы потеряли в предыдущей бесславной битве.
Одиннадцать пар ненавидящих глаз уставились на Юэ. Он почувствовал, что кончики его ушей заполыхали огнем. «Не успел прибыть – ввязался в драку, не успел познакомиться с начальством – нажил себе врагов. Боги за что-то разгневались на тебя, Юэ, – подумал он, – Может, за излишнюю твою гордыню?»
– В этом случае, господин Бастэ, возможно, стоит послать этих свежих воинов на подмогу, – неожиданно сказал господин Сишань. – Атака моих людей увязает, остальные хайбэ не желают жертвовать своими людьми. Так что все как нельзя кстати.
«Ну почему, стоит мне предположить худшее, я неизменно оказываюсь прав?» – мысленно сокрушался Юэ.
– Что ж, давайте поглядим, – одними губами улыбнулся Бастэ.
– Вы слышали, сэй… Юэ, или как вас там? – грубо обратился к нему господин Сишань. – Сейчас построите людей и двинетесь на подмогу. Назад не отступать, пленных не брать. Принесите мне победу – или умрите… счастливчик.
Юэ еще не знал, что эта кличка с легкой руки испуганного и озлобленного хайбэ накрепко прилипнет к нему. Он лихорадочно соображал. Еще когда он подъезжал к ставке, картинка боя вертелась у него перед глазами: положение воинов явно невыгодно, они несут тяжелые потери. И будут нести, пока их посылают в бой, как ягнят: с мечом в руке под отравленные стрелы. Нет, он, Юэ, не должен так просто отправиться умирать и утянуть за собой всю свою сотню, хоть даже и дурацкого болтуна Удо.
– Могу я осмелиться задать вам вопрос, господин хайбэ? – как можно почтительнее спросил он.
– Никаких вопросов! Выполнять! – отрывисто гаркнул господин Сишань, косясь в сторону Бастэ, – еще не хватало ронять свой авторитет при начальстве.
– Спрашивайте, сэй, – махнул рукой Бастэ. Его заплывшие глаза горели живым любопытством.
– Мы можем соорудить катапульты? С помощью катапульт мы выбьем стрелков с их позиций и сможем обезопасить наших воинов.
Читать бесплатно другие книги:
