Обитель духа Погодина Ольга

И-Лэнь давно не верила в свои гороскопы. Например, гороскоп на этот год обещал ей «ветер, возносящий на вершину горы». А она потеряла мужа, и теперь день за днем, луну за луной меряет шагами свою комнату да аллеи великолепного парка господина Тоя. И-Лэнь последнее время вообще никого не могла видеть, даже О-Лэи. Ожидание сводило ее с ума. Прошло уже две полных луны с ее приезда. После того разговора с дядей все в ней полнилось надеждой, даже уверенностью в том, что господин Той сделает что-то такое, что в конечном итоге поможет восторжествовать справедливости. Однако господин Той попросту пропал, не появляясь в своей загородной резиденции и ограничиваясь краткими записками, которые присылал с управляющим или почтой. Записки носили исключительно хозяйственный характер и никак их не касались.

Сад расцветал золотом и багрянцем. Узкие длинные листья ирисов, поникая, свисали в темную воду, извилистые дорожки и павильоны причудливых форм вечером и поутру купались в густых туманах. После такой прогулки подол платья мгновенно вымокал, но И-Лэнь продолжала гулять именно в это время: так было меньше шансов кого-то встретить, кроме двух-трех садовников или подметальщиков, с немым изумлением смотревших ей вслед.

Понимая, что О-Лэи так же, как и она сама, изнемогает под бременем ожидания и неопределенности, И-Лэнь с согласия госпожи Ю-тэ пригласила к девочке учителя каллиграфии. О-Лэи занималась с учителем все утро, а после ей отводилось несколько часов на собственные упражнения. О-Лэи не без труда выпросила у матери кисти, которыми пользовались ее отец и дед, – это был один из лучших наборов для рисунка тушью. В нем было двенадцать кистей на изысканных подставках в виде трубящих слонов: жесткие кисти из волчьей шерсти, конского волоса и щетины свиньи для нанесения четких графических штрихов, широкие мягкие кисти для растушевки, тонкие кисточки из беличьего хвоста и женских волос для прорисовки мелких деталей.

Такому искусству можно отдать всю жизнь – и до конца не постигнуть его, говаривал господин Хэмуду, дед О-Лэи. Сам он большим мастером не был, но умел ценить хорошую работу и собрал дома неплохую коллекцию. Он же в свое время учил маленькую О-Лэи находить смысл и красоту в скупых мазках кисти, оценивать, как «говорит» незаполненное пространство листа и как намек на линию может сказать больше, чем сама линия. Обучение О-Лэи нравилось и отвлекало ее.

Но И-Лэнь знала, как долго они могут провести в своем бесцельном ожидании. Императорский двор жил несоразмерно неторопливой жизнью. В перерывах между крупными дворцовыми празднествами практически ничего не происходило, и люди убивали время за игрой в шашки сэ или обсуждением обитателей двора. Сплетни, слухи и интриги были самым привычным занятием дворцовой челяди, из-за чего, казалось, даже занавеси здесь источают яд. И-Лэнь достаточно времени провела при дворе, чтобы знать это. И еще она знала, что каждый новый обитатель становится объектом неприязни, открытой или тайной – в зависимости от того, что от него ожидается получить. Дружбе, любви и прочим проявлениям лучших человеческих качеств здесь было не место – более того, проявляющий их рисковал показаться безнадежным простаком. Но она могла побороться на равных, если бы знала, что своей игрой не испортит партию дяди, а он явно не торопился предоставлять ей такую возможность. Это могло значить что угодно – начиная от того, что он выжидал удобный момент, и заканчивая тем, что попросту забыл о неожиданно возникшей в ее лице обузе. Последняя мысль пугала И-Лэнь, но она приходила ей в голову все чаще.

Остальные обитатели дома сторонились их обеих, но И-Лэнь все равно поняла, что за благополучным фасадом в доме Первого Министра тоже каждый ведет свою игру. Вероятно, изощренность мысли господина Тоя каким-то образом находила в его домочадцах свое отражение. Больше всего времени она проводила с Ю-тэ. Ю-тэ была явно проинструктирована мужем и как бы между прочим вводила И-Лэнь в суть текущих сплетен и расстановки сил. И-Лэнь и сама выспрашивала что могла, старательно запоминая все, включая характеристики, которые Ю-тэ давала всем имеющим вес царедворцам:

– Второй постельничий, Цу Дже – жадная, но осторожная крыса. Его слабость – молоденькие девочки, ему их поставляет какая-то старуха, покупая рабынь не старше четырнадцати в обнищавших деревнях. Его несомненное достоинство – поразительная память. Он умудряется помнить все детали внешнего облика императора на протяжении всей его жизни и помнит, кто во что был одет со времен, наверное, Императора Первой Династии. Госпожа А-сэ, новая Первая Фрейлина… А, так ты знаешь ее? Ну, возможно, твои сведения устарели. А-сэ овдовела и, по слухам, теперь ведет себя просто на грани неприличия, встречаясь со своими любовниками почти открыто. Говорят, на какой-то пирушке она приказала сжечь ширму, которой знатные женщины отгораживаются при разговоре с незнакомцами. Поговаривают, что императрица-мать уже недовольна этим…

Голова у И-Лэнь поначалу шла кругом от этой вереницы новых имен и сплетен о завязавшихся новых интригах и неожиданных последствиях старых.

Развязка наступила, как всегда, неожиданно. Просто однажды на рассвете в ее дверь постучали:

– Прошу вас подготовиться к дороге, госпожа. – За дверью стоял незнакомый слуга. – Господин Той послал за вами и просил прибыть по возможности без промедления.

– Хорошо, пришлите ко мне служанок. И велите разбудить мою дочь, – как можно ровнее сказала она, хотя внутренне задыхалась.

Это значило, что дядя хотя бы не забыл о ней. А дальше – будь что будет!

Разбуженная, в комнату вошла Ю-Тэ, стараясь за веером скрыть следы возраста, которые, как ей уже было известно, более явственны сразу после пробуждения. Дворцовый этикет к этому строг – женщине надлежит украшать своим присутствием, и появление на людях в неприглядном виде для нее столь же позорно, как и для мужчины потеря лица. Однако тетка пренебрегла этикетом, чтобы поддержать племянницу мужа. И-Лэнь почувствовала благодарность к этой умной спокойной женщине, которая поделилась с ней не только дворцовыми новостями, но и толикой своей мудрости.

– Спасибо вам, – низко, как кланяются матери и свекрови, поклонилась она на прощание. – Мгновения, проведенные в этом доме, стали для меня незабываемыми, а ваши советы – неоценимыми.

– Я думаю, очень скоро ты снова станешь фрейлиной, – тонко улыбнулась Ю-Тэ. – И тогда я рассчитываю на ответную любезность.

И-Лэнь, несмотря на серьезность момента, улыбнулась. Ее тетя все-таки удивительная женщина!

Появилась О-Лэи: в глазах никакого сна, на щеках горит лихорадочный румянец. Но, с удовольствием отметила И-Лэнь, ни прическа, ни наряд не выдают поспешных сборов. Критически осмотрев дочь, она слегка поправила складки платья и кивнула: пора!

В мягком сероватом свете зимнего утра двор выглядел пустым и тихим. За ночь мощеные плиты покрылись тонким, нежным слоем снега и прежний детский восторг коснулся сердца И-Лэнь, когда ее нога наступила на белоснежное покрывало, оставив на нем след маленькой туфли. «Вот так же мы вышиваем узор своей жизни», – почему-то мелькнуло в голове. И сейчас ее рука – или руки богов – сделала следующий стежок. Куда-то он приведет?

Носилки покачнулись и поднялись, позади осталась машущая рукой Ю-тэ, сонный дом, все их смутные страхи. И-Лэнь овладело какое-то бесшабашное веселье – что бы ни случилось, это случится! Не будет больше томительного ожидания на женской половине, в этом доме, не будет больше бесконечного томящего позора ссылки, – что бы ни произошло, именно этого больше не будет никогда, как нельзя дважды войти в одну и ту же воду в быстрой реке. По дороге И-Лэнь даже позволяла себе откинуть бумажное окошко и с восторгом глядеть по сторонам – неслыханное нарушение этикета для придворной дамы! Благо, их некому было уличить на пустынной дороге, и мать и дочь могли вволю налюбоваться чудесными видами. Наконец, долгий спуск с предгорьев на равнину закончился, и деревянные башмаки носильщиков застучали по мощеной дороге – скоро они прибудут в столицу.

И-Лэнь закрыла окошко и доверительно сжала руки дочери:

– Помни, что я тебе говорила, О-Лэи! Главное – не бойся. Держись спокойно и скромно. Даже если в твоем присутствии кто-то будет плохо отзываться об отце – молчи! Мы воспитывали тебя иначе, чем большинство девочек в знатных домах. Однако в большинстве случаев предполагается, что женщина не может иметь собственного мнения ни о чем по причине небольшого ума, – заметив, что О-Лэи негодующе сощурилась, И-Лэнь вскинула руку в предостерегающем жесте. – И сейчас в твоем случае это весьма близко к истине. Да, да, не возражай. Впрочем, и в моем тоже. Мы пока ничего не знаем, – а только глупец делает вид, что знает, в то время как не знает ничего. Мудрец же, напротив, делает вид, что не знает – и таким образом не обнаруживает себя. Мы же, девочка моя, ни то, ни другое – мы действительно ничего не знаем. И можем вести себя естественно.

– Я поняла тебя, мама, – серьезно ответила О-Лэи. – Правда, я думаю, вряд ли кто-то будет меня о чем-то спрашивать.

– Будем надеяться, – мягко улыбнулась И-Лэнь, но, почувствовав обидчивые нотки в тоне дочери, мягко добавила: – Твое время еще придет, и совсем скоро. Но сейчас мы должны для этого постараться.

– Ой, мама, ты слышишь, как вокруг стало шумно! Мы, должно быть, уже в столице. – О-Лэи завертелась на месте. – Можно я погляжу в щелочку хоть одним глазком!

– Нельзя, О-Лэи, – строго сказала мать. – Знатная женщина нашего круга даже не знает, как выглядит свежепойманная рыбешка и как растет рис. – Она позволила насмешке все же прозвучать в голосе. – И не вздумай даже обнаружить, что ты с отцом ловила рыбу руками. Некоторые из придворных дам при таких рассказах имеют привычку падать в обморок…

– Я недостойна буду жить рядом с такими неземными созданиями, мама, – подхватила шутку О-Лэи. Она уже хорошо умела говорить что-нибудь насмешливое или резкое с совершенно невозмутимым видом.

– Тебе придется постараться, О-Лэи, – вздохнула И-Лэнь, подумав, что, возможно, не скоро еще придет тот день, когда О-Лэи будет дозволено узнать на деле, какова жизнь фрейлин императорского двора. Не будь их столь долгой опалы – она бы не сомневалась, что ее дочь будет поддерживать шлейф императрицы уже в следующем году. Но сейчас… сейчас все еще так зыбко…

– Прошу вас… И вас, госпожа… – Носилки остановились. И-Лэнь со всей возможной грациозностью неторопливо вышла.

К сожалению, здесь не было того восхитительного свежевыпавшего снега, как в горах, – двор был просто чисто выметен. Закутавшись в покрывала, мать и дочь проследовали за коридорным слугой в отведенные для них покои. Невидимая и заботливая рука госпожи Ю-тэ как хозяйки чувствовалась во всем – от мягкого кремового шелка на стенах уютных комнат до горячей ванны и массажисток, дожидающихся их прибытия.

– Учись, О-Лэи. – Она не удержалась от поучения. – Хозяйка этого дома далеко, а слуги вышколены так, что и без напоминаний знают, что нужно делать. Такова хорошая организация – она незаметна.

– «Хороший конь не несется вскачь и не упирается, хороший воин знает три правила и не нарушает их. Это правило левой руки, правило флажка и правило барабана. Первое из них: левая рука должна знать, что делает правая, хороший солдат знает, что делает он сам и что делают остальные. Второе из них: хороший солдат всегда знает, где мастер флажка, и умеет читать его знаки. Третье из них: хороший солдат слушает боевые барабаны, а не свой страх или свою ярость. В этом случае он не побежит с поля боя и не вырвется вперед на глупую смерть. Войско, состоящее из солдат, выполняющих три правила, победит», – одним духом выпалила О-Лэи, и И-Лэнь в который раз пожалела, что та не родилась мальчиком. Жаль было, что столь хорошее знание военной стратегии пропадет в чьих-нибудь покоях, из которых обыкновенно не бывает выхода.

– Я знаю еще одно высказывание твоего уважаемого отца, – невозмутимо заметила И-Лэнь, – и помнится, он говорил: «Быть петухом опасней, чем быть зайцем: первый из них, в отличие от второго, сам привлекает к себе внимание».

– Я буду молчать, мама, – покраснев до ушей, пообещала О-Лэи.

– Попытайся, по крайней мере хотя бы какое-то время, – улыбнулась мать.

Вежливая служанка, помогая им вымыться с дороги, передала просьбу дяди принять его до заката – это означало, что он действительно торопится увидеться, ведь знатной даме на туалет этикет отводит как минимум половину дня. Однако И-Лэнь только обрадовалась: наконец-то. Жизнь в опале, в глухой провинции научила ее обходиться малым для того, чтобы выглядеть безукоризненно. Кроме того, ее попытки украсить себе ногти тонким орнаментом и покрыть лицо нужным слоем белил могут привести к совершенно иному результату: дворцовая мода меняется быстро, и она может показаться дяде вовсе провинциальной. И-Лэнь остановилась на нейтральном серо-голубом наряде с нарисованными на нем крупными бледными ирисами и позволила шелку литься свободными складками. Для О-Лэи она тоже подобрала платье в неброских тонах, с особой тщательностью уложив волосы: поспешные или небрежные сборы всегда выдает прическа.

Наконец, гостьи были готовы. Расположившись на низких широких банкетках, обшитых золотистым шелком, женщины аккуратно расправили складки своих одежд и замерли в ожидании.

Дядя не заставил себя ждать. Он быстро вошел, коротко кивнув и этим давая понять, что отметает все длительные церемонные приветствия.

– У меня важные новости. – Он сразу перешел он к делу. – Мне удалось добиться многого, очень многого: аудиенции у императора.

– О! – только и вымолвила И-Лэнь. Всегда раньше, прокручивая в голове свои планы восстановления справедливости, она представляла себе, что будет действовать через свою бывшую госпожу, императрицу-мать Жань-Э. На ее памяти император, не отличавшийся любовью к женскому полу, женщин не принимал. Половина интриг, крутившихся вокруг императрицы, была связана с ее попытками привлечь внимание государя к любой из щедро предлагавшихся его вниманию красавиц. Однако воспитание господина Цао или природная склонность брали свое: Шафрановый Господин не жаловал своим вниманием женскую половину, а если и приходил, то сидел со столь кислым, скучающим лицом, что у лучших певиц пропадал голос, а пальцы брали фальшивые ноты.

И-Лэнь медленно выдохнула, зная, что дядя наблюдает за ней.

– Когда? – Она, помолчав, добавила: – Это будет более трудно, чем встреча с моей госпожой, на которую я рассчитывала. Но это и более короткий путь.

– Племянница, ты ослеплена своим нетерпением, – мягко заметил господин Той, и его глаза остро сверкнули. – Иначе ты бы задала другой первый вопрос.

– Прости меня, дядя, я забылась, – произнесла И-Лэнь положенную фразу. Дядя иногда проверял ее на женскую покорность, и в этом не было никакого удовольствия, никакого превосходства, – так проверяют, годно ли к бою оружие. Господин Той еле заметно усмехнулся.

– Почему – вот этот вопрос! – Господин Той поднялся и принялся расхаживать по комнате – эта его привычка выдавала волнение. – Задай мне его, племянница, потому что я отвечу тебе против обыкновения – не знаю! Я, Первый Министр, не знаю, почему вдруг Шафрановый Господин, до которого я, конечно, окольными путями довел информацию о твоем прибытии, пожелал видеть тебя… нет, я ошибаюсь – вас!

По спине И-Лэнь прошел холодок. Она уже справилась со своим волнением, внутренне ощутив, что готова к встрече с императором… но вот дети…

– Поскольку ожидать, что император изменил свое отношение к женщинам, вряд ли приходится, – рассуждал господин Той, заложив руки за спину и расхаживая перед обеими гостьями взад-вперед, – то я предполагаю, что государю интересно что-то, связанное с твоим супругом. Мядэ-го проигрывает Вторую Южную войну, и проигрывает ее объективно и некрасиво, уже только из оправдания и страха топя в крови и южных болотах остатки армии. Других толковых полководцев на горизонте нет. Военный министр и его партия, выдвинувшие на должность командующего Мядэ-го, – кстати, они в свое время особенно настаивали на ссылке Фэня, – боятся поднять головы и готовы отправить его на плаху по одному движению бровей императора. Но что именно он будет спрашивать, предугадать невозможно. Аудиенция назначена на послезавтра (И-Лэнь мысленно ахнула) – это при том, что министры идут в Дом Приказов, чтобы оговорить встречу за месяц! Не понимаю. Это интриги Цао? Или очередная прихоть его фаворита? Хотя нет, говорят, мальчишка уже начал надоедать, тем более что игры в войну оказались такими неудачными…

– В этом случае самым правильным будет предстать перед Шафрановым Господином в официальном трауре. Белый мне к лицу, – ровно сказала И-Лэнь, но за этой ровностью тона читалось «и к сердцу».

– Я колебался, – признался господин Той, – не будет ли это выглядеть слишком вызывающим и не навлечет ли на тебя гнев императора – ведь, как известно, государи не любят чувствовать себя виноватыми. И я такой вариант до сих пор не исключаю.

– Я бы не хотела рисковать О-Лэи, – задумчиво перебирая расписанный фиолетовыми ирисами веер, проговорила И-Лэнь. – Если бы не она и Бусо, я бы предстала перед ним, обрезав и распустив волосы, как это еще делают жены крестьян в северных провинциях. Такая скорбь доставила бы мне наслаждение, я бы выплюнула ему ее в лицо, – с неожиданной яростью выдохнула она.

– Обрезать волосы? – Взгляд дяди внезапно стал пронзительным и метнулся с искаженного горем лица женщины к О-Лэи. – Когда девочка перестала носить детскую одежду?

– Что? – занятая собой, И-Лэнь не сразу сообразила, что имеется в виду. – Я одела ее впервые, после того как мой муж покинул нас…

– Забудь, – посоветовал господин Той, внимательно разглядывая О-Лэи. Под его взглядом девочка покраснела, но не отвела глаз, в которых ясно читался вызов. Проследив за его взглядом, И-Лэнь внезапно поняла.

– Ты думаешь сделать ставку на нее? На ее детский наряд и обрезанные волосы, которые придадут ей сходство с мальчиком? Это неразумно, дядя!

– Нет, это наш шанс донести до императора то, что мы хотим донести, и не нарушить приличий, – повернувшись к ней, господин Той запустил большие пальцы за отвороты дорогого парадного халата из изумрудной ткани. – Императоры не опускаются до недовольства открытым проявлением горя ребенка. Так мы сможем сказать о своей скорби, не сказав, – и не только ты одна, племянница, – будто завеса приоткрывалась в непроницаемых темных глазах Первого Министра, и И-Лэнь успела увидеть, что в них мелькнула боль. – А обрезанные волосы придадут О-Лэи сходство с мальчиком… сгладят его неприятие к представительницам вашего пола. Если мы сумеем растрогать императора, у этого могут быть столь далеко идущие последствия…

И-Лэнь представила себе эти последствия и задохнулась. И повернулась к дочери. О-Лэи презрительно скривила губы:

– Обрезать волосы, как простолюдинке для того, чтобы растрогать императора, отправившего в ссылку нашего отца? Да я приду к нему босой, как безумные жрицы-нищенки шэ! Главное – не заставляйте меня ничего у него просить!

– В гнезде сокола не родятся улары, – одобрительно сказал господин Той, но через мгновение его лицо стало жестким. – Послушай меня, соколенок. От каждого твоего жеста будет зависеть очень многое. В том числе судьба твоей матери и брата. Мы постараемся научить тебя всему, что тебе нужно будет делать. И даже сказать – если придется. Но ты должна пообещать мне одно – что не вздумаешь поддаться страху, обиде или собственной глупости. Только так вы можете быть уверены, что останетесь жить. Только так. Ты поняла меня?

– «Тот, кто имеет глупость публично казнить женщин и детей, будет свергнут очень быстро. Со вдовами и сиротами следует быть милостивым», – неожиданно выпалила О-Лэи и тут же, испугавшись, прикрыла рот рукой. И-Лэнь побледнела: девочка проговорилась цитатой из «Обители духа».

– Вот-вот, – сурово качнул головой господин Той. – Об этом я и говорю.

Как О-Лэи ни храбрилась, а колени у нее подгибались, когда она шла по коридорам дворца, закутанная в плотное верхнее покрывало, под которым скрывался наряд из ослепительно белого шелка, сшитый мастерицами дома Первого Министра всего за один день. Голове было странно легко без оттягивающего ее тяжелого узла волос, обрезанные пряди лезли в глаза и щекотали ноздри, О-Лэи постоянно хотелось поднести руку к лицу и смахнуть их.

Весь этот день она провела с матерью и дядей. В основном говорил дядя, и говорил так, что у О-Лэи не было никакого желания сделать или сказать что-то против. «Будь кроткой и скорбной, – внушал он ей. – Молчи, от тебя ничего другого скорее всего и не потребуется. Все, что ты можешь сказать, это „Да, великий повелитель“. Короткие фразы, ни одного лишнего слова. Все, что нужно сказать, скажет твоя мать».

«Молчи, молчи, молчи!» – словно заклинание, повторяла О-Лэи. Она знала за собой дурацкую привычку обязательно что-нибудь сказать в самый неподходящий момент и жестоко потом сожалеть об этом. Как так можно? Ее же нельзя назвать глупой – глупец не понимает, что сказал или сделал что-то не так! Почему же она умудряется одновременно и сказать то, что не следует, и понимать это в тот самый момент, когда произносит? Словно внутри нее живет маленький зловредный демон, которому доставляет злорадное удовольствие заставлять ее снова и снова испытывать стыд. Мама любит повторять, что она слишком несдержанная, что вот-вот подойдет пора ей стать взрослой, и никто не возьмет себе невесть что болтающую жену. А потом убили отца, и о потенциальных женихах теперь можно забыть – кому она будет нужна? О-Лэи втайне радовалась такому повороту событий – жизнь дворцовых женщин представлялась ей очень скучной. Например, как можно просидеть целый день на пятках, попивая чжан, и зачем это нужно? И почему она должна всех в доме слушаться? И почему у мужчины есть семь поводов развестись с женой, а у женщины нет ни одного? Это несправедливо!

Император не любит женщин: она это знала, и все это знали. Ей обрезали волосы, чтобы она больше походила на мальчика. Если ее что и злило, так это всеобщее лицемерие: мать не позволила ей обрезать волосы, когда она этого хотела, – там, в Восточной Гхор. Но здесь, решив, что это соответствует их интересам, они с дядей не колебались. Они бы обрезали ей волосы, даже если она не соглашалась, пиналась и царапалась. Потому что от нее зависит очень многое, – так ей сказали. Она должна понравиться императору. А если нет? Что-то внутри О-Лэи сжималось в тугой клубок от этой мысли. Она должна. Она не имеет права ни захныкать, ни даже показать свою боль и растерянность. Она – результат союза двух великих родов, пусть даже так говорят только о ее брате Бусо, но она ведь с ним одной крови, разве нет? И потому не должна бояться.

О-Лэи вздернула подбородок и раздраженно сдунула с лица назойливую прядь. Недавно обрезанные, кончики волос были жесткими и даже слегка кололись. Нет, конечно, она не испытывала ни капли сожаления! Из оставшихся на полу волос мать свернула черное блестящее кольцо, завернула в кусок небеленого шелка-сырца и пообещала сохранить. Длины отрезанных волос хватило бы, чтобы завязать их на поясе узлом…

Вымощенный квадратами белого и темно-зеленого камня коридор, показавшийся О-Лэи бесконечным, привел их к Восточным Внутренним Воротам, или Воротам Аудиенций, как их еще называли, – они отделяли от остальных многочисленных комнат дворца личные апартаменты императора. Это было еще одной честью – император редко принимал посетителей таким образом. «Завтра мы будем у всех на устах», – шепнула ей мать, поймав удивленный взгляд какого-то толстого, увешанного рядами длинных бус мужчины в фиолетовом кафтане и густо затканных цветами шароварах. О-Лэи сквозь покрывало видела мало, но она чувствовала длинные прохладные пальцы матери на своем запястье, и это успокаивало.

Короткие переговоры с евнухом у дверей были произведены почему-то шепотом. Потом евнух что-то сказал своим высоким голосом в небольшую золоченую трубу, уходившую горлом внутрь стены, и за дверью послышалось движение. О-Лэи очень понравилось, как он это сделал, – наклонив свою плоскую красную четырехугольную шапку с кистями на концах и смешно изогнувшись из-за своей стойки. «Это чудесно, – подумала она о золотой слуховой трубке. – Здесь, в Шафрановых Покоях, я увижу все чудеса Срединной». И осознание, что она сейчас вступает в самое священное и величественное место, предназначенное для человека под небесами, вдруг обрушилось на нее мучительной робостью.

Двери, украшенные мастерски вырезанными лакированными драконами с рубиновыми глазами, распахнулись. О-Лэи показалось, что они вышли из помещения – столько вокруг оказалось света и пространства. Свет лился откуда-то и сверху, и с боков, он широким потоком струился из-за массивного трона, окутывая сидевшего на нем человека сияющим ореолом. На входе И-Лэнь сорвала с нее дорожное покрывало, отбросив его в угол, и шагнула вперед, держа дочь за руку. Они шли медленно, мелкими шажками, как подобает знатным женщинам. Но если длинные шелестящие одежды матери придавали ее движениям плавность и изящество, О-Лэи чувствовала себя все более неловко. Странно было бы жеманничать и демонстрировать безупречные придворные манеры в детском костюмчике, состоящем из наглухо застегнутой рубашки из плотного шелка с высоким жестким воротником, и широких, доходящих до щиколотки штанишек.

На этот раз И-Лэнь сама несла Бусо. По напряженным движениям О-Лэи поняла, что держать одной рукой упитанного пятилетнего крепыша матери трудно, и сама выпустила ее руку, хотя ей очень этого не хотелось. Без тепла материнской руки огромный безликий покой с уходящими вверх колоннами из красного камня с прожилками, более всего напоминающего сырое мясо, пугал ее, пугал невидимый человек на высоком сияющем троне. Она посмотрела себе под ноги и чуть не ахнула: они шли по воде, под ними колыхались водоросли и лениво проплывали большущие белые рыбины с красными пятнами по бокам. Она невольно замедлила шаг, но, почувствовав, как напряглась спина матери, решительно шагнула вперед. Встала рядом, чуть сзади и справа: место старшего ребенка в семье.

Опустив сына, И-Лэнь низко поклонилась, склонившись чуть не до земли. Ее одежда сегодня была ярко-алого цвета, и вот так, непостижимым образом распустив по чудесному полу полы своих одежд и склонив черноволосую голову с высокой прической, она была больше всего похожа на огромный диковинный цветок. О-Лэи тоже поклонилась, от напряжения куда более угловато, чем обычно. Хорошо, что мать ее не видит, – она бы пришла в ужас. Больше всего О-Лэи сейчас думала о том, куда девать свои вдруг ставшие ватными руки.

– Подойди, – раздался голос. Отражаясь от стен, он терял всякие человеческие качества – тембр, интонации. По нему ничего нельзя было определить – это был безликий голос Шафранового Господина, перед которым содрогается Вселенная.

– Приветствую тебя, Сердце Срединной, – почти прошептала И-Лэнь. Ее голос был тих и нежен, как дуновение летнего ветерка.

– Я не знал, что у тебя такой взрослый сын, – чуть удивленно произнес голос, и О-Лэи вдруг поняла, что император молод.

И-Лэнь замялась с ответом – не ожидала, что О-Лэи столь быстро привлечет к себе внимание. Она уже могла поднять лицо.

– Прошу простить нас, если мы невольно ввели Шафранового Господина в заблуждение, – стараясь, чтобы голос звучал мелодично, ответила она. От волнения ей казалось, что она каркает, как вороны на стене Утэй. – Моей дочери О-Лэи двенадцать, и она обрезала волосы, нося траур по отцу. А мой сын Бусо…

– Женщина. – Голос стал недоуменно-разочарованным. – Посмотри, Рри, я и вправду принял ее за очаровательного мальчика.

О-Лэи обдало волной страха и обиды, она не смела поднять глаза от носков своих мягких белых туфелек.

– Сам Синьмэ на вашем месте тоже бы обманулся столь разительным сходством, мой господин, – раздался протяжный молодой голос. – Детство – это возраст невинности, в нем между мужчиной и женщиной еще не возникают различия. Девочка еще не осквернена своей женской сутью.

О-Лэи задрожала от унижения, изо всех сил зажав большие пальцы в кулаках.

– Хватит об этом. – В голосе императора прорезались властные нотки. – Мы не затем вызвали вдову моего бывшего военачальника. Женщина, – обратился к И-Лэнь император, – мы получили официальный доклад и доклад нашего Первого Министра о случившемся с твоим мужем. Что ты можешь добавить?

– Что мой муж до конца оставался верен интересам вашего величества и Срединной, – прошелестел голос И-Лэнь.

– Да? И почему же тогда он бежал, если нашей волей был направлен… остудить свою буйную голову? – раздраженно спросил император.

– Должно быть, нашлись люди, известившие моего господина, что вам угрожает опасность, о которой вы не подозреваете. – И-Лэнь бросила фразу, после которой воцарилась напряженная тишина.

– Ты так думаешь – или знаешь? Можешь назвать имена? Говори! – потребовал он.

– Я только знаю, что мой муж получал письма, – ответила И-Лэнь. – И эти письма он тут же сжигал. Но я видела, что его гложет печаль. Мой муж никогда не строил никаких заговоров, и я знаю, что его печаль могла быть вызвана только заботой о процветании Срединной и вашего величества…

– Заговоры, заговоры, всюду заговоры! – Император ударил кулаком по ручке трона, вырезанной из цельного нефрита и покрытой золотым орнаментом. – А нам сейчас нужен твой муж. Мы хотели отозвать его из ссылки.

О-Лэи поняла: да, Шафрановый Господин говорит сейчас правду. Отец не дождался совсем чуть-чуть! Острое как нож сожаление вошло ей в сердце, на глаза навернулись слезы, и она быстро-быстро заморгала, чтобы прогнать их.

– Почему Фэнь не доверял мне? – В голосе императора прорезалась обида, и от волнения он отбросил официальное «мы». – Почему не написал прошение о помиловании? Он, конечно, не мог не следить за ходом войны. Он знал, что рано или поздно мне понадобится!

– Да, мой господин, – тихо сказала И-Лэнь. – Он собирал все сведения о Южной войне, какие мог добыть. Он начертил карту тех земель, и день за днем рисовал тактические планы. А потом сминал бумагу и начинал все сначала… – Голос И-Лэнь дрогнул – совсем чуть-чуть, но все присутствующие в зале, включая тех, что прятались за ширмами, подслушивая и записывая разговор, представили себе невысокого человека с чуть припухшими нижними веками и крупным, четко очерченным ртом, который бессильно мечется по комнате, сминая хрусткие свитки с бесценными выкладками.

– Они сохранились? – В голосе императора послышалось нетерпение. – Ты сохранила их?

– Да, мой господин, – коротко ответила И-Лэнь, и О-Лэи в очередной раз удивилась. Конечно, она помнила отца за работой. Их жилище в Восточной Гхор было слишком маленьким, чтобы соблюдать традиционное разделение на женскую и мужскую половину: две крошечные комнаты, одна из которых служила спальней, а вторая – столовой и рабочим кабинетом одновременно. Отец позволял О-Лэи играть или рисовать, пока он работает, только молча, и девочка, сидя в углу со своей единственной тряпичной куклой, ловила каждое его слово…

– Пошли за ними! Немедленно! – приказал император.

– Они у меня с собой. – И-Лэнь запустила руку в волны алого шелка и извлекла оттуда стопку аккуратно сложенных листов.

– Ты предусмотрительна, женщина, – с некоторыми изумлением сказал император, пристально, как будто только что увидел, поглядев на нее.

– Я не могла помыслить, что моя персона сама по себе может заинтересовать Шафранового Господина, – мягко ответила И-Лэнь. – И не могла не сохранить наследие своего мужа. Это все, что у меня от него осталось… – Она деликатно всхлипнула.

Император еле заметно поморщился.

– Мы не хотели смерти твоего мужа, женщина. Мы хотели вернуть ему командование Южным фронтом.

А вот это была ложь, и О-Лэи почувствовала изумление: неужели Шафрановый Господин может лгать? Но это было неправдой. Хотя вернись отец ко двору и будучи прощен…

Фаворит императора – теперь О-Лэи могла разглядеть его – вышел из-за трона и, подойдя к И-Лэнь, взял у нее листы и развернул их. Его лицо вытянулось от огорчения:

– Но тут только карты, испещренные непонятными значками!

– Покажи мне! – потребовал император. По щелчку фаворита двое слуг внесли широкий низкий стол для карт, на который Рри прикрепил листки. О-Лэи и отсюда узнала манеру письма своего отца.

Император встал с трона в нарушение этикета аудиенции и подошел к столу. Вместе с Рри они склонились над картами.

– Здесь ничего не понятно. Какие-то стрелки и символы: знак Огня, знак Воды, знак Петуха. Что это? – пожаловался император и обратил взор на И-Лэнь. – Тебе что-то еще известно?

– Мой муж работал в то время, когда я занималась со своим маленьким сыном, – ответила И-Лэнь. – Ребенок отвлекал его, и он просил его занять. Мне жаль, что я не могу помочь Шафрановому Господину. Он делился со мной только несколькими мыслями безотносительно карт…

– Какая жалость! – огорченно воскликнул император. – У нас теперь есть замок без ключа. И все эти закорючки, странные знаки и цифры придется разгадывать, будто жрецу – пепел гадальных костей. Сколько на это уйдет времени? А промедление грозит нам гибелью. Гибелью! Сотни людей каждый день гибнут в южных болотах. Но и отозвать их, закончив войну бесславным позором, я тоже не могу! Рри, ты знаешь, кому я смогу это поручить? Кто сможет расшифровать записи стратега Фэня и принести нам победу?

– Я могу, – услышала О-Лэи свой голос, и в то же мгновение ее живот стал пустым, а сердце подскочило к горлу. Она почувствовала, как на нее пронзительно смотрит мать.

– Что сказал ребенок? – Император повернулся к ней, и О-Лэи увидела его близко. Император оказался молодым человеком – высоким, худым, с узким лицом. Его глаза впились в побелевшее лицо О-Лэи.

– Прошу Шафранового Господина простить мою дочь. Она не получила должного воспитания в ссылке и еще слишком глупа. Не слушайте ее. – В голосе И-Лэнь прозвучали молящие нотки. Мать готова упасть на колени и умолять, безошибочно поняла О-Лэи. Что она наделала?

– Иди ко мне. – Император поманил О-Лэи рукой. Императорские руки опустились ей на плечи (она оказалась ему едва по плечо) и подвели к карте. – Ты знаешь, что это?

– Это карта южных границ, – ответила О-Лэи, стараясь не смотреть на мать. Если думать только о карте, страх и чувство вины почти отступили. – Вот эти линии и стрелки красными чернилами означают наступления в Первой Южной войне, иероглифы рядом – это пометы характера операций. Линии синей тушью означают ответные маневры бьетов. Квадратами обозначено расположение городов. Вот их столица, – палец О-Лэи указал на один из квадратов, – иероглиф Огня рядом означает, что город сожжен. – О-Лэи запнулась, переводя дыхание.

– Поразительно! – Пальцы императора крепче сомкнулись на ее плечах, разворачивая ее к себе. Вторая рука приподняла ее подбородок и О-Лэи встретилась с красивыми глазами императора цвета корицы, в которых светилось удивление, и это удивление носило оттенок одобрения. – Откуда ты знаешь о вещах, которые не под силу знать иным моим царедворцам?

– Мой отец позволял мне играть в той комнате, где он работал, – честно ответила О-Лэи. С каждой сказанной ею фразой она все яснее вспоминала предостережения матери и господина Первого Министра. Но молчать, когда спрашивает император, невозможно.

– Как такое возможно? – изумился император. И-Лэнь хотела что-то сказать, но он сделал ей властный знак, приказывающий молчать. Его глаза не отрывались от О-Лэи.

– У нас было всего две комнаты, – прошептала девочка испуганно. – Бусо плакал и кричал, и маме приходилось уносить его в другую комнату. А мне отец позволял остаться, если я вела себя тихо…

– Я и не знал, что моего крупнейшего военачальника отправили в такие постыдные условия! – Брови императора слегка нахмурились. – Я велю провести детальное расследование обстоятельств ссылки и гибели Фэня. А теперь говори – что ты еще помнишь, дитя?

– Все, – совсем тихо прошептала О-Лэи.

– Что это – все? – настаивал император.

– Ну… все. То, что говорил мой отец в тех или иных случаях. То, что написал… – пробормотала О-Лэи.

– Не может быть! – вмешался в разговор Рри и тут же принялся рассыпаться в извинениях. – Прошу меня простить, Шафрановый Господин, но девочка врет. Я неплохо знаю сочинения господина Фэня. Они туманны и полны мыслей, которые не под силу даже просто запомнить детскому уму.

– Ну так испытай ее. – В голосе императора появился азарт, и О-Лэи вдруг поняла, что император в этой словесной схватке будет болеть за нее. Об И-Лэнь все забыли, и она стояла молча, приложив к губам дрожащие пальцы. О-Лэи посмотрела на нее и улыбнулась, постаравшись вложить в это свою уверенность, которой на самом деле не испытывала. Она почувствовала поглаживающее движение императорских пальцев на своем плече: Шафрановый Господин ободрял ее, чтобы она успокоилась.

– Что ж, тогда скажи мне, что означает «Победив врага, увеличить свою силу»? Это изречение принадлежит твоему отцу, – небрежно сказал Рри.

– Это цитата из «Войны как средоточия ясности», – облегченно вздохнув, ответила О-Лэи. Она училась читать по ней, потому что к моменту ссылки еле-еле освоила чтение и письмо, а большого багажа им взять с собой не позволили. – И к ней есть следующий комментарий «Одна горсть вражеского риса равна десяти собственным. Одна боевая колесница, захваченная у врага, равна трем своим. Захваченное у противника следует раздавать достойным. Так увеличивается ярость войска, идущего в бой. С захваченными же в плен воинами следует обращаться милостиво и высказывать о них заботу. Это называется, победив врага, увеличивать свою силу».

Император захлопал в ладоши и засмеялся:

– Это удивительно! Ребенок цитирует военный трактат! Продолжай! – потребовал он, глядя на Рри.

– «Военачальник должен знать пять правил ведения войны и пять способов одержать победу. Тот, кто не соблюдает их, будет побежден», – хитро сощурясь, процитировал Рри.

– «Правила войны суть следующие. – О-Лэи от страха хотелось закрыть глаза, представить себе добрые глаза отца „Ну-ка, напомни-ка мне, О-Лэи!“ – Первое – это измерение расстояний. Второе – это определение расходов. Третье – это расчет сил. Четвертое – это взвешивание сил. Пятое – это победа».

– Рри, это чудесный ребенок. Я буду брать его с собой, чтобы он напоминал мне нужные цитаты! Ну-ка, скажи мне, маленький эхэй (так называли людей с удивительными способностями, чаще всего монахов), а что еще, кроме сочинений своего отца, ты знаешь?

– «Правила военного времени» господина Сэку, «Весны и Осени» господина Чан Гуэ, «История четырех династий» господина Ду… – перечисляла О-Лэи. – Еще сказания «О войне демонов и богов», «Восхождение на гору Чансин», «Об императоре Кайгэ»…

– Невероятно! – восхищался император. Он соизволил погладить О-Лэи по щеке.

– Она не сказала о пяти способах одержать победу, – напомнил Рри, и О-Лэи подумала: этот человек за что-то злится на нее.

– Ах, отстань, Рри, – отмахнулся император. – Того, что сказал ребенок, достаточно.

«Он не хочет, чтобы я допустила ошибку, – поняла О-Лэи. – И хочет защитить меня от нее».

Внутри сделалось легко-легко. О-Лэи широко улыбнулась Сердцу Вселенной.

– Если вы позволите мне ответить, я отвечу, мой господин, – сказала она.

Брови императора поднялись, и он кивнул.

– «Существуют пять способов одержать победу. Кто знает, когда можно сражаться, а когда нет, тот победит. Кто знает, как малыми силами противостоять большому войску, тот победит. Когда начальники и подчиненные имеют одинаковые устремления, тогда будет победа. Кто бдительно ждет, когда противник потеряет бдительность, тот победит. У кого полководец талантлив…» – сообразив, что за этим последует, О-Лэи споткнулась.

– Ну что ж, почти, почти… – скрывая злорадство, снисходительно сказал Рри.

– «…а государь не повелевает им, тот победит. Таковы пять путей к достижению победы», – четко договорила ОЛэи.

– Я что-то не встречал такой цитаты… Вырезали? А ты? Знала – и испугалась? – Темные бархатные глаза императора вновь вернулись к ее лицу. – Умный ребенок. Ты проиграл, Рри.

– С юга привозят птиц, умеющих запоминать слова, – притворяясь небрежным, сказал фаворит, но его лицо было недовольным.

– Но это не бессмысленный набор слов. По всей Срединной юноши сдают экзамены на степень сэй по этим трактатам. И от них поначалу требуется только заучивать, – возразил император и обратился к О-Лэи: – Как тебя зовут, дитя?

– О-Лэи, мой повелитель, – неуверенно сказала девочка. Она почувствовала напряжение между Шафрановым Господином и его фаворитом и теперь испуганно обернулась к матери. Та стояла неподвижно, с непроницаемым лицом, но О-Лэи уловила на нем тень… одобрения?

– Я буду звать тебя О-Эхэй, – засмеялся император. – Ребенок-мудрец. Это забавно. Я хочу тебя видеть при нашей особе, О-Эхэй. Возможно, мне часто понадобится припоминать цитаты из древних книг. Назначаю тебя… носителем моей кисти и тушечницы.

– Но такой должности не существует, – растерянно произнес Рри. – И на придворные должности не назначают женщин…

– Почему же? – забавляясь растерянностью фаворита, с некоторым нажимомпроизнес Шуань-ю. – У моей матери полно придворных женщин, могу я завести и себе одну? А что до того, что такой должности не существует, – так создайте ее. Все имеющиеся должности были когда-то созданы моими предками. Среди них много не менее нелепых. Так, может, мне их стоит отменить?

О-Лэи уловила в голосе императора раздражение. Должно быть, его настроение способно быстро меняться, как погода в Восточной Гхор. Фаворит это понял и склонил голову, скрывая недовольный блеск глаз.

– Мой господин, как всегда, прав. Одной должностью больше… Зато, я думаю, кое-кто основательно попыхтит… – Фаворит произносил шутливые слова, но шутка была лишена энергии и азарта, а потому осыпалась на пол, как увядший лепесток.

– Вот именно, – с ударением сказал император. – Я думаю, многим при нашем дворе стоит посмотреть на этого удивительного ребенка и подумать, что должно скрываться под чиновничьей шапкой на их головах.

– Но понравятся ли эти изменения… распорядителю внутренних покоев? – Голос Рри был опасно мягким.

– Приказываем мы, а не Цао или кто-то еще, – все более раздражаясь, отрывисто сказал император. – Советую и тебе не забывать об этом, Рри. А сейчас оставьте нас. Когда ты понадобишься, мы известим тебя, дитя. Женщина, можешь увести детей. И ты тоже покинь нас, Рри.

«Нас». Император дал понять своему фавориту, что тот нарушил дистанцию. И-Лэнь схватила за руки обоих детей и, пятясь, вывела их из залы. Рри вышел следом, ожег ее злым взглядом и, широко шагая, двинулся по коридору. О-Лэи, дрожа всем телом, молча глядела на мать. Ее взгляд был испуганным и виноватым. И-Лэнь затопила гордость и жалость.

– Выше голову, О-Лэи. Еще ни одной женщине наш Шафрановый Господин не оказывал такую честь. Ты перевернула жизнь тысяч людей, моя девочка.