Время мушкетов Юрин Денис
– Теперь слышь, я ж говорил! – победоносно воздев к ночному небу клюку, выкрикнул Патриун и схватился свободной рукой за ворот медвежьей куртки, как будто действительно был в силах помочь товарищу подняться.
Аке не ответил, лишь что-то тихо проворчал себе под нос, проклиная суетливого дружка, чьи пальцы вместо звериного меха цеплялись за его густую шевелюру и безжалостно тащили ее вверх.
Хоть охотник не на шутку и разозлился на старичка, но не мог не признать его правоту. Со стороны не более светлой, чем улица, подворотни был слышен шум, который действительно распадался на несколько характерных для ночной схватки звуков: топот и беготня; скрежет ломаемой древесины и звон стали скрещиваемых мечей; ругань, крики о помощи, проклятия, которыми щедро обменивались дерущиеся, и, конечно же, предсмертные стоны. Там в темноте, правда, не в самой подворотне, а где-то за ней, на самом деле полным ходом шел бой, притом, судя по частоте и характеру оружейного звона, можно было точно сказать, что вели его не пара, не тройка дебоширов, еле держащих в руках оружие, а добрый десяток бывалых солдат. Новички и рубаки в подпитии слишком много бренчат оружием, в то время как настоящие мастера стали берегут клинки и принимают на них удары врага только в двух случаях: когда нельзя уйти корпусом или когда хотят выбить из рук противника оружие.
– Ну, давай, шустрей поднимайся! – Патриуна разозлила медлительность компаньона.
– Скажи, а ты взаправду собираешься туда идти? – произнес Аке, вставая с колен, но не торопясь бежать на звук. – Зачем нам в чужие дела вмешиваться, да и толку-то? Ты на себя посмотри, неужто жить надоело?
Охотник был прав: впервые за весь вечер Патриуну не нашлось, что возразить. Первый же удар кулака среднего по силе мужчины оказался бы для него смертельным, не говоря уже о том, что клюкой очень неудобно биться против настоящего боевого оружия. Чувствующий нутром, что просто обязан принять участие в боевой потехе, священник поступил по примеру хитрой женщины, загнанной в угол неуклонной мужской логикой. Он ушел от ответа, точнее просто убежал, скрылся в темноте, поставив рассерженного Аке перед жестким выбором: или следовать за ним, или забыть о новом знакомом, радушно пригласившем его под свой кров. С одной стороны, бросать старика охотнику не хотелось, возвращаться на сбор и спать на бочонке тоже, а с другой стороны, риск лишиться жизни непонятно ради чего – слишком большая плата за кров да ночлег. Охотник колебался, а время неумолимо шло, снижая с каждым мигом шансы найти и вразумить не ведавшего страха, а может, просто не желавшего умирать в теплой постели старца.
Едва забежав в темноту подворотни, священник поскользнулся на какой-то вязкой массе и интенсивно замахал на бегу руками, пытаясь удержать равновесие и не упасть лицом прямо в простиравшуюся перед ним лужу. Его старания не оказались напрасными, равновесие было восстановлено, темп передвижения почти не нарушен, но все равно не обошлось без потерь. Патриун вывихнул плечевой сустав, да еще проклятая клюка вырвалась из на миг разжавшейся ладони и улетела в неизвестном направлении, хотя, судя по звону разбитого стекла и возмущенному воплю разбуженного средь ночи хозяина дома, о точке приземления опоры в старческой жизни можно было легко догадаться.
Страх, что Аке кинется за ним следом и отнюдь не для того, чтобы помочь принять участие в драке, а, наоборот, помешать, причем применив грубую физическую силу, заставил старика быстро двигаться дальше. Потеря единственного оружия, как ни странно, нисколько не снизила боевой дух. Патриун был уверен, что на месте схватки сможет подобрать меч или дубину. Хватит ли ему сил, чтобы достойно применить оружие, вспомнятся ли старые, давно утраченные боевые навыки, это как раз стояло под большим знаком вопроса, но, как неисправимый оптимист и хранитель веры, священник уповал на лучшее.
Не став дожидаться, пока в погоню за ним пустится охотник, а к нему присоединится хозяин дома, правда, с совсем иной целью, Патриун добежал до небольшого сарая и вскарабкался на его крышу. Появление во дворе грозно пыхтевшего мужика с факелом, навеки потерянной клюкой и в одних панталонах весьма поспособствовало сложному акробатическому этюду: «Неутомимые старики штурмуют крыши!» Во-первых, вид злобно сверкавшего глазами врага придал священнику сил, а во-вторых, отблески пламени осветили двор, и старик заметил перевернутую вверх днищем бадью, приставленную как раз вплотную к стенке сарая.
Пробежаться по крыше и спрыгнуть вниз было несложно, а вот правильно приземлиться оказалось гораздо труднее. Дело в том, что за двором сразу начинался овраг, поросший какой-то дикой растительностью с довольно частыми вкраплениями выброшенного жителями старья. За долю секунды священник рассчитал дальность прыжка и прыгнул, коснувшись земли точно на краю оврага. К несчастью, трава была мокрой и скользкой, проклятая подошва правого башмака заскользила по краю, и старик кубарем скатился вниз, больно ударившись плечом о какой-то массивный предмет и порвав о сучок левый рукав камзола.
Рука предательски заныла, намекая, что лучше бы Патриун возвращался домой, а не занимался ерундой на старости лет. Однако священник остался глух к недвусмысленным позывам своего тела. Дракон не щадил увядающую плоть, поскольку смертельно устал от играемой роли и от всего, что было с ней связано. Бросить все и начать новую роль он не мог, поскольку считал позорным не довести дело до логического завершения, а вот гибель в бою или смерть от ран – чем не достойная концовка для ужасно долгой и чертовски заунывной пьесы?
Скинув камзол, который только стеснял движения и все равно должен был пойти на половые тряпки утром следующего дня, Патриун стал выкарабкиваться из оврага, но, естественно, с другой его стороны. Хоть сбившееся дыхание и пугало упрямца прерывистой хрипотцой, но зато трусливая боль отступила, а кровь с удвоенной силой забурлила по венам. Тело старца вспомнило прежние дни – дни, проведенные в боях, испытаниях и лишениях. Оно, мобилизуя силы, само стало бороться за выживание, поскольку настырный хозяин никак не желал внять гласу рассудка и пойти на попятную.
«Я выжму из тебя все, обветшалый мешок с костями! – грозил старческой плоти дракон, испытавший в этот момент невероятный душевный подъем и наслаждение. – Шевели, шевели тощими ляжками! Движение – жизнь, остановка – смерть! Хорошо поработавшие мышцы – лучшее средство от всяких там … хондрозов да мигреней! Ишь, людишки болячек себе напридумывали, бездельники! Не щади себя, если ты у меня сейчас и загнешься, так совершенно здоровым и бодреньким!»
Дряхлый организм испугался, устрашился угроз и пошел на временные уступки суровому хозяину. Выбравшись из плена кустов, мусора и осыпающейся под ногами земли, Патриун не стал отдыхать, а тут же перелез, почти по-молодецки перепорхнул через высокий забор, за которым дорогу ему преградил очень зубастый и злой обитатель двора. Собака была необычайно огромной, в полтора, а то и в два раза крупнее взрослого волка. Лучшего стража для дома во всей Марсоле было не найти, разве что кому из охотников удалось бы приручить медведя. Злобно щерившийся зверь не залаял, но, грозно рыча, приблизился на расстояние пяти шагов и приготовился к прыжку.
В голове изрядно взопревшего, раскрасневшегося, как вареный рак, священника быстро забегали мысли, ища путь к спасению. За долю секунды, оставшуюся до прыжка, означавшего верную и ужасно нелепую смерть, у незваного ночного гостя, как назло, не возникло подходящего плана. Пес приготовился к атаке, но, вдруг жалобно заскулив и поджав хвост, прижался к земле, а затем на брюхе пополз к своей конуре.
Животное оказалось гораздо умнее людей, оно почти сразу определило, что тщедушное, высушенное и сгорбленное годами тело, для разрушения которого хватило бы единственного удара лапы, было всего лишь жалкой оболочкой, а внутри пряталось могущественное существо, опасный зверь, сильнее всех людей и собак в городе вместе взятых.
Отметив про себя, что нужно как-нибудь еще разок заглянуть в этот двор и подкинуть мохнатому стражу вкусную косточку с огрызками мяса, Патриун поспешил дальше, тем более что сражение шло уже недалеко, а точнее, на улице, по другую сторону ворот.
Хоть последние десять лет священник и провел в тихом монастыре, вдали от шума и мирской суеты, но размеренная жизнь не притупила перешедших в кровь инстинктов воителя, поэтому, прежде чем открыть ворота и кинуться в гущу сражения, Патриун оседлал забор и принялся наблюдать за ходом все еще не затихшего боя.
На маленьком пятачке, огороженном стенами двух из четырех находившихся по соседству домов и высокими заборами, разыгралась настоящая ночная трагедия. С первого же взгляда можно было понять, что дело шло не об обычном разбое, а более походило на попытку убийства важной персоны. Пятеро злодеев, с ног до головы одетых в черное, и с платками, закрывавшими большую половину лиц, напали не на беззащитную жертву, а на дюжину хорошо вооруженных людей, три четверти которых были одеты в форму солдат марсольского гарнизона. Недавно вышедший в свет Патриун пока еще плохо разбирался в современных знаках различия, поэтому не был точно уверен, в каком полку состояли несчастные, по большей части бездыханно лежащие сейчас на земле.
Количеством редко удается достойно компенсировать качество. Напавшие на отряд злоумышленники не были лучше вооружены, но были несравненно опытней в обращении с холодным оружием, также чувствовался богатый опыт в устройстве засад. Скорее всего, они внезапно выскочили из темноты сразу нескольких дворов и за считаные доли секунды сократили дистанцию так, что солдаты не успели даже вскинуть мушкеты. К такому заключению старик пришел, поскольку в воздухе не витал запах пороха, под ногами дерущихся не лежали убитые со следами огнестрельных ран, да и выстрелы услышала бы половины Марсолы.
К моменту, когда старичок уселся на заборе, маленькая битва или очень масштабная драка (как кому более нравится) плавно перетекала в стадию вполне логичного завершения. Жертвы нападения были не столь уж и беззащитны, они оказывали достойный отпор, но все же не сумели изменить свою судьбу и противостоять более умелому противнику. В грязной жиже улочки, покрытой местами настилами из узких досок и неотесанных бревен, лежало около десятка заколотых и зарубленных тел. Возможно, кто-то еще был жив, но пока стороны потасовки не решили разногласий, притихшие жители не высовывали носа из домов и не спешили на помощь раненым. Среди тех, кого уже с уверенностью можно было отнести к числу погибших, было пятеро солдат, трое из которых даже не успели снять с плеча мушкеты; трое мужчин, судя по одеждам – охотников; и парочка убийц, не сумевших должным образом реализовать свои умения, оказавшихся недостаточно проворными, сильными и умными.
Священник сразу приметил, что злодеи были не местными: в их зловещих одеяниях не имелось ни одной меховой детали, что крайне нехарактерно для новых земель; а узкие, приталенные платья вряд ли были филанийского покроя, скорее имперского или герканского.
Пока еще не ставших неподвижными островками в грязи бойцов было семеро, причем двое спасались бегством. Едва державшийся на ногах солдат оттаскивал с места ристалища бесчувственное тело товарища. Мундиры обоих были пропитаны кровью, и добровольный санитар вот-вот мог сам потерять сознание. Закадычным друзьям никто не мешал, троица убийц не обращала на потуги ретировавшихся внимания, а полностью сконцентрировала усилия, атакуя хоть раненого, но все еще сопротивлявшегося офицера и богато одетого дворянина, наверняка и являвшегося целью нападения. Держась ладонью за окровавленную левую часть лица, шатающийся лейтенант все еще оказывал боевому собрату посильную помощь. Он отвлекал на себя одного из убийц, не мог справиться с превосходящим в скорости и выносливости противником, но не покидал позиции и самоотверженно прикрывал спину бьющемуся сразу с двумя убийцами вельможе. Конечно же, он сам понимал, что вот-вот пропустит роковой удар, поэтому делал, что мог, то есть кричал изо всех сил, призывая трусливых жителей на помощь:
– Сволочи, скоты!!! Кличьте солдат… подонки! – естественно, не рассчитывая, что местные мужики похватают дубины и выскочат на улицу, просил о малом истекающий кровью офицер.
Хотя большинство вельмож далеки от ратных дел и носят меч лишь для красоты, а особо изысканные и изнеженные аристократы предпочитают более легкую и не оттягивающую перевязь парадную шпагу, которая малопригодна в настоящем бою, невысокий мужчина примерно тридцати – тридцати двух лет отменно владел боевым оружием. С мечами в обеих руках он не только ловко отражал атаки двух опытных противников, но и сам время от времени наносил точные удары, не остающиеся без последствий. Сквозь разорванный платок на лице одного из убийц виднелся свежий шрам от уха до подбородка; второй прихрамывал и держался левой рукой за кровоточащее бедро, тогда как на бледно-сером жилете вельможи не было видно следов ранений.
«Молодец! Сразу видно, отменный был у парня учитель, да и он сам не из ленивого десятка, регулярно с мечом упражняется. Интересно, где он так фехтовать научился? В какой из альмирских академий учат таким редким приемам? – подумал Патриун и тут же сам ответил на свой вопрос: – Да, ни в какой! Парень явно не из белоручек и поучаствовал в войнах. Он не пользуется заученными шаблонами, состоящими из комбинаций ударов в строго определенной последовательности. Он по-настоящему чувствует меч, живет дракой, импровизирует, заставляя врага отказываться от заранее проигрышных схем отскоков и выпадов, блоков, защит и ответных ударов! Наверняка обоих убийц он положил, хотя, возможно, и лейтенант в сим начинании поучаствовал».
Священник давно не видел такого умельца, залюбовался и позабыл, что с немалым риском для жизни примчался на место схватки не только для того, чтобы поглазеть. Однако быстро развивающиеся события не дали старцу побыть только зрителем. Отражая очередной выпад, филанийский лейтенант замешкался, вовремя не успел отскочить назад и тем самым позволил противнику приблизиться почти вплотную. Намотанный на руку убийцы плащ хлестнул по глазам офицера, тот всего на миг замер, а острый кончик меча наемника легонько скользнул по не прикрытой доспехами ноге чуть повыше икры. Подрезанное сухожилие наверняка пронзило проигравшего острой болью, но он не успел даже вскрикнуть, повалился на колени и уже через миг принял второй, смертельный, удар меча. Сорванная с шеи голова лейтенанта взлетела ввысь и скрылась в темноте за высоким забором. Убийца был опытным, мгновенно отскочил вбок и не дал брызнувшей фонтаном крови запачкать одежду.
Смерть офицера послужила зазевавшемуся Патриуну жестоким сигналом о необходимости срочного вмешательства. В одиночку против троих храброму вельможе было не выстоять. Едва старик успел соскочить с забора, как дворянин сбился с ритма, замешкался и получил удар по плечу, к счастью, скользящий, не сильный, так что задетая рука не повисла безвольно плетью, а второй меч не выпал из ослабевшей ладони.
Небольшая пробежка, сопровождаемая преодолением оврага и лазаньем по заборам, разогрела ослабевшие мышцы священника и на время дала им силы. Патриун даже не почувствовал тяжесть меча, взятого из рук мертвого солдата, хотя и догадывался, что после двух-трех сильных ударов, которые он еще был в состоянии сделать, на его предплечье и кисть камнем обрушатся две неразлучные подружки – ломота да немощь. Исходя из печального факта, что долгого боя ему не выдержать, старик решил не тратить силы на парирование ударов, а по возможности уходить от них, благо что его дыхание и ноги были способны чуть на большее, нежели тонкие ниточки атрофировавшихся с годами мышц рук. Вообще-то собственная идея напасть на троих сильных противников казалась святому отцу быстрым и относительно безболезненным способом самоубийства, но его немного успокаивало то, что он должен не победить, а лишь ненадолго отвлечь на себя одного, а лучше двоих из троих убийц, предоставив тем самым дворянину возможность расправиться с третьим наемником. На все про все у него и храбро борющегося за свою жизнь вельможи было не более одной минуты, дольше старцу было просто не продержаться.
Негодяи в черном уже оттеснили мужчину к забору. Двое, находившиеся на средней дистанции от жертвы, одновременно нанесли нарочито примитивные удары, сверху вниз, вынудив противника немного присесть и скрестить мечи в защитном блоке над головой, а третий, специально державшийся правее и чуть подальше сообщников, собрался сделать глубокий выпад и пригвоздить жертву к забору. Видимо, этот прием был довольно хорошо отработан троицей. Несмотря на его простоту, шансов уйти от лезвия третьего наемника у вельможи практически не было, ведь жертва не видела убийцу, прячущегося за спинами двух других.
Священник вмешался вовремя и спутал мерзавцам крапленые карты. В тот самый миг, когда сталь двух мечей со скрежетом сошлась над головою вельможи, а третий наемник как раз собирался уйти в выпад, сзади к нему подскочил старик. Патриун не стал заносить меч, понапрасну тратя силы на удар, который все равно был бы отбит. Он знал, что враг почувствует его приближение и вместо того, чтобы поставить точку в затянувшемся сражении, предпочтет защитить собственную спину. Как бы хорошо ни был натренирован убийца, как бы он ни стремился достичь цели, а примитивные инстинкты всегда берут верх над разумом. Как любое животное, человек вначале защищает себя, а уж затем уничтожает другого.
Расчет священника полностью оправдался: убийца быстро повернулся к нему лицом, а его смертоносное лезвие, скользнувшее слева направо на уровне переносицы, лишь слегка оцарапало кончик стариковского носа. Успев вовремя сделать шаг назад, Патриун нанес ответный удар, точнее, не он, а его тело, еще помнившее хитрые уловки давно минувших лет. Меч священника лишь слегка дернулся вверх и тут же вернулся обратно, в исходную позицию, но этого отрывистого, едва заметного глазу движения оказалось достаточно, чтобы убийца взвыл от боли, а его разрубленная снизу кисть выронила оружие. Двое других наемников отменно выполнили свою часть коварного плана, они сначала вынудили вельможу поставить блок, затем, одновременно навалившись телами, прижали его руки к забору и ждали решительного удара.
На долю секунды возникла заминка, вызвавшая растерянность у одной стороны и побудившая другую к поспешным действиям. Вельможа, лица которого Патриуну пока не удалось рассмотреть, поскольку оно было прикрыто длинными прядями прямых, мокрых от пота и воды из лужи волос, поступил неподобающе людям своего положения, что, впрочем, только подняло его в глазах старика. Крепкие и острые зубы молодого мужчины впились в руку одного из нападавших чуть пониже локтя, второму жертва просто наступила на ногу кованым каблуком сапога и буквально выдавила из него протяжный крик.
Что произошло дальше, старик не увидел. Что-то неимоверно твердое и обладающее чудовищной силой врезалось в подбородок священника. Ноги оторвались от земли, и Патриун понял, что летит, лишь за миг до эффектного приземления спиною в лужу. Плотно обмотав черный, как небо ночи, плащ вокруг руки, из которой все еще хлестала кровь, убийца не довольствовался одним ударом, а решил добить жалкого старикашку, не только помешавшего планам, но и опозорившего его в глазах товарищей. Возможно, в навыках владения мечом у наемника имелись существенные пробелы и он не умел фехтовать левой рукой, но, скорее всего, его поступок и дальнейшие действия объяснялись жаждой мести, пожиравшей его изнутри.
Он подошел к охающему старику, находившемуся в настолько плачевном состоянии, что он еще был далек от попытки подняться из липкой грязевой массы, и стал безжалостно избивать его сапогами. Удары приходились исключительно по конечностям, видимо, наемник боялся, что один-единственный средний по силе пинок может выбить из сунувшегося не в свое дело старикашки дух, а следовательно, не позволит получить от его охов и всхлипов морального удовлетворения.
Патриун стиснул зубы и терпел, надеясь, что выдержит пытку, а расправившийся с двумя остальными врагами вельможа в знак благодарности спасет и его. Внезапно удары прекратились, священник открыл глаза и увидел, как на него падает тело мучителя. К счастью, бездыханный убийца свалился чуть сбоку, иначе грудная клетка не выдержала бы удара, а прикрыть ее руками старик не мог, поскольку их просто не чувствовал. Лицо мертвеца, на котором навеки застыло выражение удивления, было повернуто в его сторону. Глаза покойника оставались широко раскрытыми, брови вскинуты вверх, а во лбу торчал охотничий нож с уже виденной совсем недавно рукоятью.
– Ну ты и прыток, дедуля, ель тя догнал! – укоризненно покачал головой Аке, бережно подняв старца из грязи и поставив его на ноги. – Упряждал ж тя, не стоит прислухиваться ко всему, чо ветер доносит! Вон глянь, в какую передрягу влип, чуть жизни не лишился!
Патриун, которому еле хватало сил, чтобы снова не стать частью лужи, не мог ничего возразить. Логичного объяснения его поступку нельзя было найти, он следовал чутью, интуиции, которая редко подводила. К счастью, охотник не потребовал объяснений и не стал дальше причитать. Приблизившись к трупу, Аке встал ногой на шею убийцы, нагнулся и одним резким рывком выдернул из кости нож, вошедший в череп почти на две трети лезвия. Только в этот миг священник вдруг понял: здесь что-то не так, вокруг чересчур тихо. Затуманенный, едва концентрируемый взор сощуренных от боли глаз быстро пробежался по бранному полю. Все пятеро наемников были мертвы, а вот вельможа бесследно исчез, как будто его тут и не было.
– Послушай, – звуки едва вылетали из дико болевшего горла священника, – а где тот дворянин? Ну, тот, которого я спас!
Несколько секунд охотник удивленно таращился на старика, а затем вдруг громко рассмеялся.
– Ну, дедуля, с тобой иль в беду попадешь, иль со ржачки сдохнешь?! Ты его спас?! Вот уж влюблен ты в себя, так влюблен! Это ж он с бандюгами разделался и к те, дурню, на подмогу спешил, да только б не успел… Пришлось мне нож обмарать!
– Так где он?
– Ушел, где ж еще?! – подивился охотник. – Не маркизово это дело – дознание проводить да покойничков перетаскивать. Да ты не беспокойсь, нас пачкаться тож никто не заставит. Щас маркиз народец пришлет, всех покойничков по порядку разложат: всех правых сюда, а неправых туда…
– Постой, так он маркиз, ты его знаешь? – докучливый старик замучил спасителя расспросами.
– Да как же не знать? – хмыкнул охотник. – Поди, ты единственный в Марсоле, кто самого маркиза Вуянэ не знает…
Глава 8
Первый день службы
После драки редко чувствуешь себя хорошо, за удовольствие почесать кулаки приходится платить большую цену. Свежие синяки, шишки да ссадины доставляют массу неприятных ощущений, притом зачастую не только проигравшей стороне, но и победителю. Формально Патриун потерпел поражение, более того, его чуть не отправили на тот свет, однако он испытывал победную эйфорию целых три минуты, пока не разболелась помятая в бою спина и не заныли пострадавшие от побоев конечности. В его возрасте кулачные, да и ратные развлечения категорически противопоказаны, но на всем белом свете не найдется ни одного пациента, который хотя бы раз в жизни тайком не нарушал строжайшие предписания лекаря.
Теперь Его Преподобие расплачивалось за учиненную им шалость. Однако мучился он не один, изрядно досталось и его спутнику. Хоть Аке был вынослив и могуч, но все равно изрядно запыхался и взопрел, таща на руках охающие и причитающие стариковские кости. К счастью, путь от места ночного побоища до обветшалой церквушки оказался недолгим. Примерно через полчаса парочка достигла перекошенной ограды храма, у которой даже не было калитки. В ранний утренний час недавно вновь ставшее священным строение выглядело куда угрюмей и мрачнее, чем вечером прошлого дня, когда отец Патриун увидел его впервые.
– Не понял я чаво-то!.. Энто что еще за лисий хвост?! – сердито проворчал хмурящий брови охотник, опуская живую ношу на землю. – Ты куда энто меня, старый пень, завел?!
– А ты что, слепой, не видишь? Церковь перед тобой, значит, мы и пришли, – прокряхтел Патриун, растирая ушибленные бока. – Живу я здесь, а значица, и ты с сегодняшнего дня под кровлей этой дырявой обитаешь. Что губы поджал и пыхтишь, как бычок-трехлеток?! Не хоромы барские, но уж всяко лучше, чем с бочонком в обнимку спать, на котором, кстати, ты и жрешь!
Аке насупился, сдвинул брови и не по-доброму взирал на распинавшегося перед ним старичка. Руки охотника сами по себе уперлись в бока, а правый сапог зарыхлил землю. Со стороны он действительно походил на быка, которого какой-то чудак решился подразнить красной тряпкой.
Окажись на месте священника кто другой, он непременно поспешил бы скрыться в доме и молил бы всех известных богов, чтобы у разозлившегося до временного помутнения рассудка охотника не хватило бы сил выломать дверь. Однако Патриун как никто другой знал, что тот, кто быстро приходит в бешенство, неимоверно отходчив. Старик остался на прежнем месте и смотрел прямо в глаза компаньона, почему-то питавшего ярую нелюбовь к Индорианской Церкви.
– Значица, ты наврал! Никакой ты не охотник, а святоша, на замену окочурившихся проповедничков присланный, – заговорил Аке, и это был хороший признак…
– Кто Святому Индорию служит, врать не приучен!
Старик держался гордо и по-прежнему не отводил взгляда, хоть сам себе признался, что кое в чем и был перед охотником виноват. Ложь – это не только обманные речи и плутовские умыслы; ложь порой кроется в замалчивании важных фактов.
– Раньше охотником был. По чащам топал, когда еще не только тебя, но и папаши твоего даже в задумках не было. А вот на старости лет в сутану обрядился, о душе своей грешной подумать захотелось, да верный путь иным, не столь, как я, жизненным опытом умудренным, показать!
– А им энто нужно?! Нужны они вообще кому, твои проповеди и наставления?! Какой от них прок, какая польза?! Чего вы силком народ к себе затаскиваете?! Правильные речи ведете, пока по карманам трудяг шарите! Ишь, удумал, хитрюга, меня, как зверя дикого, приручить! Крышу над головой дать обещался, а может, еще и миску со жрачкой перед будкой поставишь?!
По мере повышения громкости раскатистого баса Аке пунцовая краска постепенно сходила с его лица. Он успокоился и теперь, максимум, на что был способен, так только развернуться и уйти, а более не помышлял наказать обманщика кулаком.
– Поступай как знаешь. Иди если хочешь, но только знай, я тебя не обманывал, – пожав плечами, совершенно спокойно заявил священник. – Комнату предложил от чистого сердца. Единственная выгода мне от тебя, так это, чтоб ворье всякое в церковь не лазило, а к Вере тебя приучать и не думал. Слишком уж хлопотно каждого гордеца да упрямца за уши к алтарю подтаскивать.
Патриун почувствовал, что будущий соратник срывается с крючка. Слишком уж многое он повидал, чтобы воспринимать хоть что-то на веру. Зубастая щука не ловится на мотылька, а медвежий капкан непригоден при охоте на зайца. К тому же во многом Аке был прав. Патриун знал, за счет кого строились новые храмы и выращивались целые династии толстощеких спесивцев в сутанах. Бывали времена, когда филанийский народ голодал, а подвалы монастырей да храмов ломились от запасов снеди. Таков уж этот проклятый мир: одни – охотники, другие – дичь; одни работают в поте лица, а другие пожирают плоды; одних убивает голод, а других – несварение желудка. Этот мир был для него чужим; мир, который не ему менять, поскольку гости не имеют морального права вмешиваться в дела хозяев. Однако объяснять это все простому охотнику было столь же бессмысленно, как утверждать, что бывают хорошие священники и плохие, как доказывать малограмотному мужику, что Вера – одно, а существующая за ее счет Церковь – совершенно другое. У простого народа своя логика, он судит не по словам, а по конкретным, имеющим материальную ценность поступкам. За последние двести-триста лет Индорианская Церковь показала себя далеко не с самой лучшей стороны, на руках у Аке были козыри, а в ладони Патриуна – одни шестерки…
– Ну, так как? Ты в теплую постель спать идешь иль к бочонку вернешься? – спросил старик, подходя к дверям и берясь за колотушку.
Собравшийся было уйти с гордо задранным носом Аке вдруг спустился с небес на землю и неуверенно затоптался на месте. Сдвинутые в одну сплошную линию густые брови на сморщенном лбу свидетельствовали о состоянии крайней задумчивости охотника. Найти жилье в Марсоле не так уж и просто. Город еще строился, а те, кто уже обзавелся крышей над головою, неохотно пускали постояльцев-охотников. Вновь прибывшие переселенцы еще имели шанс какое-то время потесниться в арендуемых комнатушках или сараях у будущих соседей, а вот лесных бродяг горожане не пускали на порог, пугаясь их вольного образа жизни и втайне завидуя.
– Ладно, остановлюсь я у тя, уговорил. Платить за комнату шкурами буду, что же остального касаемо… – Аке замялся. Его гнев вспыхнул и погас, а теперь охотнику было ужасно стыдно, – … я в сторожи не нанимался, и не мечтай! Конечно, если увижу, что какой супостат в церкву залез и на твои портки святошечные покусился али еще на какое барахло, ну, тогда оглоблей мерзавца по башке огрею, а так…
– Ну вот и славно, вот и поладили, – произнес отец Патриун и постучал в дверь. – Столоваться тебе отдельно придется, а то слух пойдет, что я церковным харчем кого попало потчую.
– Не больно и хотелось! Мне под ваши песнопения блаженные да молитвы преджрачные кусок в горло не полезет… – проворчал Аке и по привычке оперся рукою на изгородь.
Прогнившая от сырости, никогда не знавшая краски деревянная конструкция, бывшая наверняка самой старой из всех оград Марсолы, не выдержала тяжести могучего тела и с треском обвалилась. Охотник упал, причем неудачно, перепачкав в грязи и руки, и лицо, и одежду.
Именно в тот момент, когда рослый скиталец по диким лесам вставал, громогласно оповещая еще спавшую округу, что собственноручно вырвет недотепе-строителю заграждения его косые руки и вставит их туда, откуда им расти совсем не положено, юный монах и открыл дверь.
– Слава Индорию! Преподобный отец, вы целы, вы живы! Где вы были, что случилось?! Я целую ночь глаз не сомкнул, хотел уж, – запричитал обрадованный юнец, но, увидев, что грязный и грозно пыхтящий мужик с расквашенным носом и бешено вращающимися глазищами идет прямо на него, мгновенно замолчал и так поспешно принялся закрывать дверь, что чуть не прищемил Патриуну руку.
– Не бойся, Нуимес, это наш друг. Человек он хороший, хоть и выглядит, как лиходей, – отец Патриун похлопал по плечу перепуганного монаха. – Какое-то время он у нас погостит. Проводи его в свободную келью. И еще… – добавил священник, заметив, как исказилось и без того сердитое лицо Аке при слове «келья». – Уважаемый гость чтит каноны Единой Церкви, поэтому не будет принимать участия ни в наших трапезах, ни в моленьях.
– Ну, веди малец «Ну, и?» – рассмеялся над собственным каламбуром уже окончательно подобревший и смирившийся с происходящим охотник.
Аке слишком резко поднял руку, занеся широкую ладонь, чтобы по-дружески хлопнуть парнишку со странным именем по плечу, но, заметив, что молодой монах испуганно зажмурился, передумал и опустил перепачканную грязью пятерню.
– Мое имя Нуимес, но можешь называть меня Ну, уважаемый бр… – привычное обращение к прихожанам «брат» чуть не слетело с языка, но юноша вовремя спохватился, что охотник исповедует другую веру, и заменил его на нейтральное «гость».
Охотник и монах ушли, а отец Патриун еще какое-то время постоял в дверях, внимательно осматривая мирно спящую округу. Примерно через час Марсола потихоньку начнет просыпаться, наступит первый полноценный день его миссии, цель которой по-прежнему оставалась неизвестной.
В старой церкви давно не проводились службы, а в некоторые помещения не ступала нога человека несколько лет. В принципе, прежде чем приглашать на проповедь прихожан, нужно было провести основательную уборку, избавиться от пыли, грязи и паутины по углам. Однако на это потребовалось бы не менее трех-четырех дней, раньше юный монах и старик-священник не успели бы превратить грязный свинарник в обитель чистоты.
Охотник сдержал обещание и как только переступил порог, тут же отправился спать, подтвердив свои слова, что церковные дела его не касаются, одним из самых приятных дел и чудовищным храпом, разносившимся гулким эхом среди запыленных стен. Святому же отцу пришлось позабыть об отдыхе, который тем не менее был ему крайне необходим после бессонной ночи и бойцовских приключений.
Понимая, что помощи в сражении с грязью ждать не от кого и все резервы в лице молодого монаха уже задействованы, священник вместе с пареньком засучили рукава и взялись за тряпки. Несмотря на обстоятельства, которые явно были «против», преподобный Патриун твердо решил возобновить служение Индорию именно в этот день, поэтому, не жалея сил и не сетуя на горькую судьбу, ползал на карачках и оттирал въевшуюся в половые доски грязь. За принципы приходится дорого платить, спина священника еще больше заныла, а в шее появилась тупая, ноющая боль. Дряхлое тело усиленно боролось с бездумным эксплуататором-хозяином, показывая, что устало и не сможет долго выдерживать подобные нагрузки. Силы стали быстро иссякать, и поэтому обитатели церкви решили ограничить уборку лишь наведением относительной чистоты в зале для молений. Вымыв окно с подоконником, собрав паутину по углам и прибив пыль на всех бросающихся в глаза местах, священник и его юный прислужник перешли к последней стадии подготовки – расстановке извлеченной из сундуков церковной утвари.
Колокол зазвонил лишь к десяти утра, оповещая всех верующих о торжественном событии. Двери храма открылись. Индорианская Церковь, пусть и совсем не помпезно, но все же вернулась на новые земли. Правда, как оказалось, жители Марсолы не восприняли колокольный перезвон как приглашение на долгожданный праздник. Облаченный в одежды для служения преподобный отец Патриун вот уже долее часа сидел возле алтаря и печально взирал на ряды пустых скамеек. Посетителей не было, напуганные недавними событиями прихожане не спешили возвращаться к моленьям, хотя на улице возле входа в храм собралась довольно внушительная толпа зевак.
– Так, может, мне выйти и пригласить? – робко предложил не менее святого отца переживающий из-за отсутствия паствы монах. – Может, они просто не поняли?
– Не надо, – покачал головой Патриун и расстегнул режущий горло тугой воротник парадного одеяния. – Мы не должны быть навязчивыми. Ты не скоморох, чтобы народ прибаутками зазывать, а храм не ярмарочный балаган. Кому нужно, сам придет!
Более чем скромные ожидания не оправдались. Патриун не рассчитывал на толпу истосковавшихся по Вере горожан, он предполагал, что в первый день моленья посетят лишь всерьез задумывающиеся о переходе на Небеса, и поэтому очень богобоязненные старушки, но даже они, бывшие в последнее столетие основным костяком паствы любого прихода, не осмелились переступить порог. Слухи о нависшем над церковью проклятии оказались сильнее желания пообщаться с высшими и, по искреннему убеждению многих, всемогущими силами.
– Ваше Преподобие, так, может, вам на улицу выйти? Верующие вас увидят и успокоятся. А если вы к ним обратитесь… – не унимался непоседливый молодой монах.
– А может, тебе не суетиться понапрасну, – поняв, что служба не состоится, Патриун снял тяжелый головной убор и принялся расстегивать узкие застежки парадной сутаны. – Я не король, чтоб перед народом во всем великолепии представать! Понимаю, твое пылкое, молодое сердце не может смириться. Тебе хочется что-то сделать, как-то повлиять на людей, подтолкнуть их на путь истинный, но поверь, вот именно сейчас лучше ничего не предпринимать, а просто ждать. Если двери нашего храма будут открыты каждый день, то разбредшаяся паства не сразу, но обязательно вернется.
– Но как же?.. – пытался возразить Ну, но не решил продолжить речь под суровым, не терпящим пререканий взором святого отца.
– Сейчас сердца людей заняты не Верой, а страхом, – продолжил вещать Патриун. – Страх – субстанция недолговечная и без должной подпитки он быстро уходит из людских сердец. Мое же лицо, – священник показал пальцем на ссадину на подбородке и синяк под левым глазом, – только укрепит суеверие об ужасном проклятии. Могу поспорить, что стоит лишь мне ступить за порог, как пара-другая старушек да крикнет: «Гляньте, люди добрые, только приехал, а на него уже порчу навели!» Наверное, это и к лучшему, что пока нас не жалуют посетители, будет время осмотреться, над проповедями поразмышлять и в церкви прибраться.
Последнюю фразу священник сказал самому себе, фактически это была мысль, неосмотрительно озвученная при прислужнике и, возможно, превратно истолкованная им. Отдав распоряжение монаху оставаться в молельном зале на случай, если кто-то все же осмелится переступить порог, Патриун направился к себе, поскольку ощущал всем изнуренным телом острую необходимость немного поспать. Однако стоило лишь святому отцу добраться до кровати, как колокол на часовне пробил двенадцать раз, снаружи раздался звук шагов покинувшего свой пост монаха.
– Ваше Преподобие, к вам пришли, – тут же после стука в дверь послышался встревоженный голос Ну.
– Пусть сами молятся, обедни сегодня не будет, а вот вечерню отслужу, – ответил Патриун, с трудом борясь с одолевавшей его дремотой.
– Вы не поняли, святой отец, – продолжал настаивать не в меру активный юнец, – это не верующие, точнее, верующие, но пришли не молиться…
– И чего же им тогда надо? Что ж за дело такое срочное, что отложить нельзя? – Старик с вожделением взирал на манящую чистотой наволочки подушку и с печалью в сердце предполагал, что ее свидание с его головой может состояться не очень скоро.
– Это господа чиновники из городской управы, они хотят с вами срочно поговорить по очень-очень важному делу, – прозвучало из-за двери.
– Хорошо, сейчас спущусь, – вздохнул старик, потирая слипающиеся глаза, – а ты пока присмотри за господами чиновничками, – громко произнес Патриун, а затем еле слышно прошептал: – Бродят тут всякие по важным делам, а потом свечки да медяки из жертвенного котелка пропадают…
Посетителей было трое, притом цель визита и род занятий двоих не вызывали сомнений. Двое плечистых мужиков стояли с наглыми рожами (назвать лицами подобные физиономии просто не поворачивался язык) возле входа и поигрывали короткими дубинками в руках. Чиновничья жизнь непроста, и облеченных властью людей мало кто любит; чем больше полномочий, тем крупнее эскорт и серьезнее вооружение. Видимо, низкорослый, худощавый мужчина в строгом коричневом костюме и с кожаной папочкой черного цвета в руках насолил уже стольким в Марсоле, что даже днем побаивался показываться на улицах без вооруженного сопровождения. Впрочем, дубинки, хоть и окованные стальными пластинами с мелкими шипами, нельзя было считать полноценным оружием в городе, где спокойно расхаживали люди с мушкетами на плечах. Отсюда сразу становился явным круг общения клерка из городской управы. Он не имел дела ни с людьми благородного сословия, ни с приезжими, ни с охотниками, а пугал своими неожиданными и нежеланными визитами исключительно мирных простолюдинов, далеких от ратного и охотного промыслов.
«Или сборщик податей, или собиратель-выбиватель долгов. В папочке же лежит стопка решений какого-нибудь охотно принимающего богатые подарки судьи. И с какой это стати этот неприятный тип ко мне приблудился?» – подумал преподобный отец Патриун, изобразив на лице строгое, но весьма доброжелательное выражение.
Бегающие туда-сюда глазки клерка ощупали каждый квадратный метр зала, как будто оценивая состоятельность хозяев и проверяя, не имеются ли в деревянных стенах хитро замаскированные тайники. Чиновник с замашками вора не только крутил головой, но выпячивал грудь, стараясь выглядеть посолидней, отчего становился похожим на пыжащегося перед дракой с петухом воробья.
Появление священника в зале моления не заставило охранников спрятать оружие или хотя бы поднять глаза, зато чиновник тут же обратил на преподобного отца внимание, одарив его взглядом, полным недоброжелательности, презрения и плохо скрываемой злости. Он был почти на полголовы ниже ростом и смотрел на старика исподлобья, затравленно и зло, как одичавший пес, решивший с голодухи загрызть человека.
– Значица, вы и есть новый священник? – прозвучал скрипучий голос человека с папкой еще до того, как Патриун приблизился вплотную.
– Отец Патриун, прибыл заместо упокоившегося аббата Курвэ, – представился старик и кивнул головой в знак приветствия.
– Замечательно, вы-то, голубчик, мне как раз и нужны, – на лице низенького человечка возникло некое подобие улыбки, хотя и хищным оскалом его гримасу тоже можно было назвать.
– Милостивый государь, прежде чем вы приступите к изложению приведшего вас ко мне вопроса, хотелось бы попросить ваших сопровождающих выйти, – произнес Патриун, интуитивно чувствуя, что предстоит неприятный и сложный разговор. – Они вошли в храм с оружием, а это недопустимо.
– Мои люди останутся здесь, – сказал, как выплюнул, забывший представиться чиновник и еще плотнее сдвинул тонкие брови.
– Раз так, то прошу уйти и вас, – пожал плечами священник и демонстративно повернулся к собеседнику спиной. – Даю вам минуту, чтобы покинуть святые своды. Если, милостивый государь, ненароком замешкаетесь, пеняйте на себя, мне придется позвать стражу.
Упоминание о блюстителях порядка рассмешило слуг чиновника.
– Так мы и есть почти стража, дедуля! Чаво нас кликать? Тута мы, – процедил сквозь зубы тот мужик, что стоял правее, и сплюнул, правда, не на пол, а себе в ладонь. – Это там, в Филании, солдатня под началом у благородных слюнтяев порядок блюдет и городских ополченцев за людей не считает, а здеся городской глава всем голова! Мы ж ему служим, значица, сам догадайся, стоит на подмогу звать али нет…
– Я прощаю ваши недостойные речи, прозвучавшие под священными сводами, но терпение Святого Индория не безгранично! Минута прошла, я требую немедленно покинуть церковь! – повысил голос отец Патриун и решительно направился к выходу, чтобы позвать стражу.
– Калс, Вилго, пшли вон, хамы! Снаружи обождите! – внезапно изменил решение маленький человечек, испугавшись последствий фривольного высказывания подручного. – А вас, святой отец, я попросил бы остаться. Видите? Я иду на уступки, так и вы будьте посговорчивей.
– Ты не на уступки идешь, а пытаешься торговаться с Небесами! Мерзкий гнус, низко падшая душонка, недостойная даже телесной оболочки дождевого червя! – осадил нахала священник, как только люди незваного гостя покинули церковь. – Скажи спасибо, презренный, что тебя при холуях позорить не стал! Теперь же излагай суть своего дела и проваливай, пока гнев Индория…
– Значица, так, – перебил пылкую речь священника чиновник, встав ногами на скамью исключительно для того, чтобы посмотреть на собеседника сверху вниз. – Твой предшественник, как его там? Курвэ, кажется, – произнес служка, нарочито медленно заглянув в папочку и уточнив имя покойного аббата, – ровно пять месяцев и четыре дня назад в городской казне крупную сумму денег на обустройство нового храма брал. Срок давно истек. Долг-то погашен, тот храм мы у вас забрали, но процентики со штрафиками набежали, заплатить надобно! Давай по-хорошему, полюбовно дело решим, а то мы у вас, крысы церковные, и эту хибару заберем! Жалуйся потом хоть самому Индорию, хоть королю, одним словом, у кого хочешь пороги оббивай! Даю тебе сроку два дня, так что или платить готовься, или иди, котомки обратно завязывай да сундуки собирай!
Бумага с решением городского совета выпорхнула из зловещей черной папочки и упала прямо на алтарь.
– А пока, только потому, что ты такой строптивый и к властям городским уважения не питаешь, что со своим дурацким уставом к нам в город заявился, я тя уму-разуму поучу, – зло прошипел чиновник, брызгая, к счастью, не ядовитой слюной старцу в лицо, а затем выкрикнул что есть мочи: – Эй, ребятки, заходи, вытаскивай скамьи! Холодновато что-то, надобно костерчик прям у входа разжечь!
– Да как ты можешь?! Это ж храм! Устыдись мерзких поступков, сын мой! – пытался священник устыдить презревшую веру казенную душонку мерзавца-богохульника. – Индорий покарает вас! Я, я немедленно отправлюсь к городскому главе и…
– А он тебя видеть не хочет и знать не знает! – тыкая пальцем Патриуну в грудь, произнес по слогам выбиватель долгов. – Дело со мной иметь будешь, только со мной и ни с кем другим, а то ой как пожалеешь! И учти, папаша святой, когда я на службе, то единственный бог для меня вот эта бумажка! Не ерепенься, не нарывайся! А впрочем, можешь идти и позвать стражу. Солдатики нам скамьи таскать помогут, да и топориком у них разживемся, а то цельные лавки слишком уж долго гореть будут!
Чиновник пакостно захохотал, в который раз оскверняя священные своды. Кроме того, он схватил Патриуна за плечи и силой удерживал, не позволяя помешать двум рослым парням вытаскивать наружу скамьи. Отец Патриун пытался вырваться, но цепкие пальцы клерка давили на горло и ключицы. Священник не знал, что делать, ужасно разозлился и даже хотел нарушить правило, которое не нарушил даже во время ночного боя с убийцами. Но тут произошло событие, которое можно расценивать по-разному: как случайное совпадение, как дружескую помощь или как божественное вмешательство.
Злорадно хихикающий чиновник внезапно еще больше подрос, поскольку вытянулся в струнку, как вставший на задние лапки суслик. Глаза «маленького человечка» расширились, чуть ли не вывалившись из орбит, а зловонная пасть с неполными рядами пожелтевших гниющих зубов извергла из недр уродливого тельца чудовищный крик. Причиной такой перемены стал могучий кулак незаметно появившегося в зале охотника, прошедший вскользь, сверху вниз по сгорбленной хребтине вымогателя.
– Что, преподобный, вижу, ворье уже нагрянуло, скамьи на дрова таскают? – пробасил спросонья злой Аке и легким тычком квадратного кулака в бок столкнул завывающего чинушу на пол.
– Не только, – прохрипел Патриун, потирая пострадавшие ключицы. – Господа чиновники на мелочи не размениваются, они церковь украсть собираются, якобы за долги…
Аке лишь мельком взглянул на казенную бумагу, так и лежащую на алтаре. Он все тут же понял и явно знал истинную цену подобным писулькам, поэтому лишь презрительно хмыкнул и, не говоря ни слова, направился к выходу, откуда навстречу ему уже бежали побросавшие возню со скамьями и взявшиеся за дубинки охранники.
Драка в церкви, пусть и за правое дело, была возмутительным святотатством. Отец Патриун пытался придумать, как остановить неизбежное, но ничто, как назло, не приходило на ум. И в этот миг на помощь своему верному слуге пришел сам Индорий. Когда стороны предстоявшего мордобоя уже почти сошлись, один из охранников, тот самый, что осмелился сплюнуть в кулак, вдруг схватил своего товарища за руку и силой потащил обратно к выходу.
– Пошли, Калс, пошли! Я его знаю, это один из охотников! – усмирял пыл рвущегося в бой дружка Вилго. – Ты же знаешь этих сумасшедших ублюдков, для них ничего святого нет! Одного покалечишь, всей сворой накинутся и измордуют!
Охранники поспешно ретировались, вслед за ними покинул чуть не оскверненный храм и чиновник. Не видя возможности пробраться по стеночке боком мимо хмуро взиравшего на него Аке, злоупотребивший властью и не чтящий Небеса паршивец вылез в окно.
– Надо б те не столь стеснительным быть, батюшка, – рассмеялся охотник, когда кроме него, священника и то ли плачущего, то ли молящегося в дальнем углу монаха никого не осталось. – В следующий раз полезут, не к Индорию взывай, нечего Небеса по пустякам беспокоить, ты меня громко ори! Да и с главой городским побыстрей встреться! Он мужик что надо, понимающий, правда, занятой и доверчивый, поэтому всякое хитрющее сволочье вокруг него и трется…
– Обязательно встречусь, спасибо тебе, – произнес Патриун, провожая уходящего обратно к покинутой мягкой постели охотника благодарным и одновременно настороженным взглядом.
Разбуженный криками и возней в зале охотник примчался на помощь босым и в одних лишь портках. Кроме внушительных бугров мышц и великолепия жировых прокладок, Патриун увидел то, что раньше было сокрыто от его взора одеждой. На животе Аке, чуть повыше пупка, виднелся старый шрам, зарубцевавшийся на месте большой рваной раны. Точно такая же отметина виднелась и на спине. Повидавший за жизнь немало рубцов да шрамов, бывший миссионер сразу определил, что когда-то живот охотника пронзило насквозь копье, а ведь после таких ранений редко кто выживает…
Вторая половина дня прошла еще веселее и забавнее. Немного поразмыслив, стоит ли расспрашивать Аке об его ранении или лучше отложить разговор до более удачного момента, отец Патриун пришел к вполне логичному заключению, что, перед тем как чем-то заниматься, совсем не грех хорошенько выспаться. Задавшись благой целью часика три-четыре подавить головою подушку, кстати, еще ни разу не опробованную на мягкость, но манящую своей девственной чистотой, старик бодренько побрел в свою уютную спаленку.
Встреча с чиновником совершенно не напугала старика, она лишь немного добавила хлопот, которые предстояли в ближайшем будущем, но совершенно не приоткрыли завесу над тайной смертей предшественников-священников. Даже если долг действительно был, хотя, к примеру, Ну о нем ничего не знал, то проныра-клерк не решился бы пойти на убийство. Человечек с папочкой был пташкой не того полета; он алчный стервятник, а не гордый орел. Служащий городской управы просто пытался воспользоваться ситуацией и, заметив поблизости от своего болотца омуток с мутной водичкой, закинул туда невод.
Свидание затуманенной от недосыпа головы и подушки наконец-то состоялось, правда, продлилось всего лишь час, пролетевший, словно одно сладостное мгновение. Выпорхнувший из окна воробушком обладатель черненькой папочки оказался лишь первой ласточкой, лишь авангардом могучего бюрократического отряда, жаждущего денег священника, которых, кстати, у него совсем и не было. За первый день открытия храма никто не пришел помолиться, но зато набежала толпа чиновников и все с необычайно срочными поручениями.
Ровно в полдень заявился служащий городской управы под номером два (вначале Патриун старался запоминать имена и должности, но вскоре оставил это неблагодарное занятие). В отличие от своего предшественника, улыбчивый толстячок держался достойно и не таскал за собой хамоватых головорезов с дубинами. Видимо, слух о негостеприимном священнике и его дружке охотнике с огромными кулаками быстро распространился по всей управе.
Сетуя на печальное недоразумение, произошедшее исключительно по вине самого священника, не удосужившегося по приезде ознакомиться с постановлениями городского совета, чиновник вручил Патриуну запечатанное в красивый конверт письмо. В казенной бумаге указывалось, что за несанкционированное использование колокола в городе и создание шума, приведшего чуть ли не к массовым беспорядкам, с церкви взимался крупный штраф, а также, во избежание повторения подобной ситуации, священнослужителям предписывалось в течение семи дней снять колокол и отправить его на переплавку. Естественно, все расходы по перевозке и переработке металла Индорианская Церковь Марсолы должна была взять на себя. Так же из этого письма отец Патриун с удивлением узнал, что с недавних пор ударять в колокол мог лишь специально обученный звонарь, служащий при городской управе. Производство же остальных, похожих по тональности, громкости и звучанию шумов, категорически воспрещалось.
Служащий городской управы постоянно улыбался, печально качал головой и строил из себя дурачка, делая вид, что никогда не слышал о привилегиях, которыми на протяжении вот уже четырехсот лет пользовалась по всему королевству Индорианская Церковь, не подчинявшаяся даже королю, не то что какому-то низкородному мужлану из городской управы.
Примерно через час после ухода толстяка вопиющее безобразие повторилось, но только клерк под номером три не корчил из себя сочувствующего добрячка, не выражал неискренних соболезнований да и отнял у священника куда меньше времени. Он заявился в храм по поводу неуплаченного церковью сбора на реконструкцию строений так называемого «коллективного пользования», как то: крепостная стена, казармы марсольского гарнизона и, естественно, здание самой ратуши. Отец Патриун выразил недовольство сразу по двум поводам: во-первых, в списке подлежащих ремонту и достройке зданий церковь не значилась, а во-вторых, святое духовенство испокон веков никому и ничего не платило, у него было освобождение от всяких поборов «на веки вечные». Единственный аргумент, приведенный чиновником, был вершиной мошеннического, надувательского абсурда: «…а мы и не заставляем вас платить. Сбор добровольный, но желательный к уплате…» – подобная формулировка возмутила бы кого угодно, тем более если она сопровождалась бы выразительной мимикой и красноречивым намеком: «Попробуй не заплати! Мы тебе жизнь устроим, как в преисподней!.. Мы такому специально обучены!»
Ближе к вечеру, но еще до положенного часа вечерни, во вновь распахнувший двери храм пожаловали:
– помощник главного смотрителя городских зданий, заявивший, что церковь находится в ужасном состоянии и может стать причиной городского пожара;
– представитель городской гильдии лекарей, утверждавший, что в гниющих стенах святилища завелись грибки, создающие благоприятные условия для распространения различного рода инфекций;
– второй секретарь торговой надзорной комиссии с жалобами от купцов на то, что священники задолжали за поставку свечей, продуктов и всяких иных мелочей;
… а также множество других казенных людишек, требующих исполнения их предписаний, денег и недвусмысленно намекавших на желаемый ими скорейший отъезд Патриуна из Марсолы.
«Одно из двух: или меня хотят с позором выгнать взашей из города, ведь они понимают, что добровольно я Марсолу не покину, или городской управитель страдает от обостренной стеснительности. Он хочет со мной увидеться, но не решается признаться в этом открыто, поэтому и присылает по пустяковым поводам всяких болванов, чтобы я сам пришел к нему, точнее, не пришел, а приполз на коленях. Ну и городок, ну и нравы!» – смеялся, поскольку уже не в силах был дивиться да горевать отец Патриун, складывая письма, распоряжения, предписания, петиции, требования и указания в огромную стопку бумаги, которая пойдет этим вечером на растопку старенького камина.
Священник решил занять твердую позицию и утром следующего дня отправиться с визитом, но не в ратушу, а во дворец губернатора, поскольку правитель новых земель – вот уровень общения главного священнослужителя колонии, а не какой-то там хапуга – городской толстосум, неизвестно, за какие заслуги и благодаря каким махинациям пришедший к власти и возомнивший себя правителем Марсолы.
Дракону очень хотелось нарушить правила и показать обнаглевшим изводителям чернил и чужих нервов почем фунт лиха. Он с радостью в сердце представлял, как перекосились бы их гнусные рожи, узнай они, с кем на самом деле имели дело. Однако, по мнению игрока в чужие жизни, отступать от придуманных самим собой законов было недопустимым ханжеством и неуважением к самому себе. Дракон мог легко наказать чиновников, а вот справиться с этой задачей в обличье отца Патриуна было куда сложнее. Когда живешь не одно столетие, то ценишь не результат, а процесс, наслаждаешься игрой и брезгуешь жульничать, хотя порой и хочется тайком достать из рукава козырную карту.
Все-таки одно правило святой отец решил в этот вечер нарушить. Все церкви, соборы и храмы Святого Индория никогда не закрывали дверей до захода солнца. Небесное светило было еще высоко и должно было скрыться за верхушками деревьев лишь через час, но верующие вряд ли воспользовались бы последними минутами уходящего дня, чтобы приобщиться душой к высоким материям. Отец Патриун решил пораньше лечь спать, ведь завтра ему предстоял довольно тяжкий разговор с губернатором, старичком-вельможей, которому уже не было дела ни до чего, в том числе и до возмутительных фактов притеснения мещанами Индорианской Церкви.
Священник спустился в зал моленья, чтобы запереть дверь, но тут увидел сидевшего на скамье возле статуи Святого Индория богато, хоть и не вызывающе одетого дворянина. Длинные прямые волосы закрывали лицо и скрывали возраст то ли погрузившегося в молитву, то ли просто отдыхавшего от мирской суеты мужчины, но почему-то посетитель показался святому отцу знакомым.
Хоть желание запереть храм пораньше было по-прежнему сильно, но Патриун решил поступиться своими интересами и осторожно, чтобы не потревожить душевный покой первого и пока единственного прихожанина, не помешать ему мысленно общаться со всевышними силами, направился обратно в свою комнату.
– Не уходите, ваше Преподобие, – прозвучал приятный и совершенно незнакомый голос молодого господина. – Моя молитва почти завершена, но мне хотелось бы поговорить и с вами.
– О чем, сын мой? Вас что-то мучает и терзает? – с искренним состраданием в голосе произнес священник. – Поделитесь своими печалями, я буду рад, если смогу помочь.
– Нет, меня – нет, – усмехнулся мужчина, – но, насколько мне известно, кое-кто очень хочет помучить и потерзать вас. Что же касается помощи, вы мне уже помогли, так что, похоже, как это и ни парадоксально, помогать придется именно мне – вам. Но я не против, мне это даже в радость – вытащить из беды хорошего человека.
Молодой дворянин повернулся к священнику лицом и небрежным движением откинул прядь волос со лба. Хоть и не сразу, но Патриун все же вспомнил, где и при каких обстоятельствах он видел этого человека, видел мельком, на расстоянии, поэтому и допускал, что, возможно, ошибся.
– Позвольте представиться, святой отец, – произнес дворянин, поднимаясь со скамьи, – меня зовут маркиз Вуянэ.
Глава 9
Откровение притворщика
Красота бывает разной: внешней и внутренней, притягивающей, манящей и отталкивающей, обжигающей ледяным холодом. Подобно прекрасному имеет свои разновидности и его противоположность – уродство. Внешность маркиза Вуянэ могла послужить наглядным примером того, что удачная комбинация неправильных пропорций и далеких от совершенства линий может быть привлекательной, завораживать взгляд собеседника и, как ни странно, располагать к себе. Изящные, хоть и неброские одежды маркиза не были украшены россыпями драгоценных камней и замысловатыми узорами золотых нитей, но зато ловко скрывали некие диспропорции его фигуры, как то: небольшое отложение жиров по бокам тела и внизу живота, толстоватые ноги и непропорционально длинные руки с тонкими, почти как у девицы благородных кровей, запястьями. Удачный покрой платья вельможи не только сглаживал бросавшиеся в глаза дефекты тела, но и подчеркивал довольно сносно вышедшие у природы места: крепкие шею и плечи, могучую грудь и притягивающие девичьи взгляды упругие ягодицы.
Одним словом, маркиз умел одеваться и превращать неказистость своих форм в объект восхищения. Что же касалось лица, то с этим наследством аристократ, увы, не мог ничего поделать. Его волосы были хоть длинными, но редкими и слабыми. Как бы его слуги ни ухаживали за ущербной с рождения растительностью на голове, но все равно создавалось впечатление, что маркиз только что искупался в липкой грязи и вытер голову полотенцем, как-то позабыв предварительно вымыть ее. Похожие на покрашенную в черный цвет паклю волосы обрамляли лицо грушевидной формы, изуродованное к тому же толстыми щеками и чересчур пухлыми губами. Лоб вельможи был узок, хотя именно этот дефект немного маскировали две большие залысины, простиравшиеся чуть не до макушки. Глаза казались слишком большими, в особенности если учесть, что тонюсеньких бровей почти не было видно, а посредине всего этого «великолепия» торчал маленький курносенький носик с большими ноздрями. Природа вдоволь поиздевалась над потомком древнего и очень именитого филанийского рода, она наделила его мордой жабы, а не человеческим лицом, но потом, видимо, сама устыдившись своего мерзкого поступка, решила немного сгладить характерные для всех земноводных черты.
Непонятно почему, но лицо молодого маркиза не вызывало отвращения, а, наоборот, притягивало к себе оценивающие женские взгляды и располагало к откровенности собеседников-мужчин. К примеру, отец Патриун, запершись с маркизом один на один в тесноте своей мрачной каморки и потягивая слабенькую церковную настойку, вот уже десять минут смотрел на расположившегося в кресле вельможу и ни разу не отвел с отвращением взгляд. Маркиз Вуянэ, несомненно, был некрасив, но, бесспорно, являлся самым привлекательным мужчиной из всей невезучей породы обделенных природой людей.
– Вот это винцо ничего, хотя при иных обстоятельствах я не стал бы его даже нюхать, – честно признался вельможа, дегустируя содержимое всех пяти предоставленных ему на выбор бутылок.
– Что поделать, маркиз? Вы пришли в гости к служителю Святого Индория. Мы приучены к скромности, – развел руками отец Патриун, – но тем не менее кое-кто почему-то считает, что наши сундуки ломятся от злата…
– Кое-кто? Это случайно не людишки из управы? – лукаво подмигнул Вуянэ, избравший, как ни странно, привольно-панибратскую манеру общения с духовным саном, к тому же намного старше его по летам. – Не беспокойтесь, святой отец, все уладится. Я так полагаю…
– Неужто вам уже стало известно? – изобразил удивление Патриун, хотя поражаться-то, собственно, было и нечему. Один из влиятельнейших обитателей Марсолы просто обязан знать, что творится вокруг.
– Конечно, известно, – кивнул маркиз. – Мне даже известно, что завтра с утра вы собираетесь нанести визит губернатору, а тот будет оскорблять вас ужимками притворного сочувствия и клятвенно уверять, что, к сожалению, не имеет возможности уладить произошедшее недоразумение… точнее, целый ряд недоразумений. Нет, нет, не смотрите так, святой отец, я не телепат, я не умею читать чужие мысли, да и предсказатель из меня не ахти, просто мой жизненный опыт подсказывает, что события развернутся именно так…
– А не слишком ли у вас большой опыт, не по годам большой? – не скрывая недоверия, произнес Патриун.
Уродливое лицо сильно старило вельможу, которому на самом деле вряд ли было более двадцати трех лет. Если бы Патриун, имевший кое-какие навыки в лекарском деле и запрещенном искусстве магии, увидел юношу без одежд, то смог бы определить не только возраст в годах, но и дату рождения аристократа с точностью до трех месяцев.
– Надеюсь, вы не думаете, что свору очкастых заморышей-клерков натравил на вас именно я?
– Если честно, то такая идея посетила мою старческую голову, – признался Патриун, – и она расхаживала в ней до тех пор, пока вы сами не пришли поговорить.
– Напрасно, очень напрасно, святой отец, – продолжая лукаво улыбаться, произнес маркиз и, поднявшись с кресла, подошел к камину. – Вы с ней неосмотрительно рано расстались. Да, признаюсь, это именно я устроил вам денек хлопот. И я опустился до подобной низости по четырем важным, на мой взгляд, причинам. Если вы не против, то я осмелюсь перечислить подвигшие меня на сей мерзкий поступок основания.
– Валяй уж!
Патриуна не разозлило откровенное признание высокородного нахала, оно лишь сделало общение проще. Священник тут же перешел в разговоре с вельможей на «ты» и более не был осторожен в поступках, а также в подборе интонаций, жестов и слов. Подобная фамильярность понравилась маркизу, ему показалось, что они со священником нашли общий язык. И надо признаться, юный пройдоха не был далек от истины.
– Причина первая, у меня появился уважительный повод нанести вам визит, не привлекая внимания моих недоброжелателей, которые, как вы, наверное, заметили прошлой ночью, у меня имеются в достатке. Враги знают, что я человек не набожный, скорее уж наоборот, поэтому мое посещение церкви показалось бы им очень странным, а тут вроде все понятно, вроде все на своих местах… – маркиз устал стоять, облокотившись о низкий камин, и вернулся в кресло. – Во-вторых, вы видите, я с вами откровенен, что, мне кажется, способствует общей доверительности нашей беседы.
– Не совсем, – покачал головой сидевший на краю кровати старик, – но переходи к пунктам три и четыре, заблудший сынок гиены и шакала!
– Напрасно вы обижаетесь, преподобный, – в свою очередь мотнул копною длинных висюлек-волос маркиз. – Если бы не я натравил на вас объевшихся властью простолюдинов, то это буквально на днях сделал бы кое-кто другой, и тогда бы я не смог вмешаться и остановить вопиющее безобразие, творимое против служителей Церкви в вашем лице. Знаю, это звучит немного абсурдно, но если вы не попросите меня удалиться и если у вас хватит терпения дослушать несомый мною бред до конца, то все в вашей голове вскоре уложится и встанет по своим местам.
– За свою жизнь я выслушал множество бредовых речей; одной больше, одной меньше – совершенно не важно, так что валяй, смело загружай голову старика мешаниной из слов. Я уж как-нибудь разберусь, что ложь, что правда.
– Ну вот и славно! Мне почему-то казалось, что наша беседа пойдет именно так. Умные люди всегда поймут друг друга, даже если у них взаимоисключающие интересы, хотя это не про нас с вами… – маркиз Вуянэ с уважением посмотрел на старика. Взгляд был искренним, Патриун почувствовал бы фальшь. – Четвертую причину моего возмутительного поступка я назову чуть позже. Поверьте, так будет лучше! А сейчас позвольте выступить в роли, так сказать, старожила этих мест и объяснить вновь прибывшему переселенцу в сутане подоплеку здешнего бытия и уточнить, сколько стоит здесь жизнь.
– Я терпелив, но силы мои не безграничны, молодой человек. Излагайте лишь суть, а то немощный старец может уснуть, – явно прибеднялся преподобный отец.
– Когда три десятка лет назад солдаты доблестной филанийской армии все же очистили маленький пятачок правобережья, то сюда стали прибывать первые переселенцы, а именно тот контингент людей, что в приличных домах принято называть сбродом: бывшие узники и каторжники в цепях, беглые преступники и те, кому посчастливилось скрыться от сурового лика правосудия, а также горстка аристократов, из тех, кто по разным причинам не пришелся к филанийскому двору.
– Наподобие вас? – Патриун сам удивился, что вдруг проникся уважением к собеседнику и снова обращался к нему на «вы».
– Точно, – кивнул маркиз, – хотя я поселился в колонии гораздо позже, когда и Марсола возникла, и приличных людей здесь уже достаточно много было. Но в первые годы освоения новых земель, представляете, преподобный, какие здесь порядки и нравы царили? Убийство было столь же привычным делом, как карманная кража. Закон держался лишь на мечах солдат, а это, как известно, очень шаткая опора. Наш король знал, какова жизнь на правобережье, но бездействовал. А почему? Да потому, что всех при дворе устраивало такое положение дел. Колония – не провинция, она придаток королевства, а не его часть, богатый источник сырья, вот Филания до сих пор и выкачивает из «Дикарии» все, что только возможно: редкие породы древесины, пушнину, руду и, естественно, золото с приисков. О разбое спекулянтов, гордо именующихся коммерсантами, говорить не будем! До недавних пор живущие здесь работали денно и нощно и все равно не могли свести концы с концами. Их грабили, грабили нахально, и ханжески прикрывали творимые злодеяния проповедями ваших ныне покойных собратьев-священников: «…Терпите, и вам воздастся!» Притом благодать должна была наступить когда-нибудь потом, а не сейчас и не здесь, а где-нибудь там, на Небесах… Это нарочно так хитро придумано, чтобы денег у короля никто просить не смел, заметьте, просить, а не требовать! – Маркиз был прав, назвав себя небожителем, уважение к всевышним силам и к земным властям в его юной душе абсолютно отсутствовало.
– Выходит так, что Индорианская Церковь – корень Зла?
– Не утрируйте, преподобный, священники для меня существа неодушевленные, как вещи, инструменты, – Маркиз говорил спокойно, без ненависти. – Они не имеют собственного мнения, а всего лишь несут в народ идеи, которые проповедует Церковь, они рупор властей, громко кричащий: «Терпи!» и еще обзывающий несогласных с их цинизмом людей еретиками, бесовским отродьем и грешниками. Хоть о покойниках плохо говорить не принято, а думать тем более, но вы все же поразмыслите о том, чем занимались ваши предшественники!
– Проповедовали, естественно, несли слово божье, – без запинки ответил отец Патриун, хотя прекрасно понимал, что юноша имеет в виду нечто другое.
– Конечно, поначалу было именно так, да вот только… – маркиз замолчал, осознав, что немного увлекся и перескочил в своем повествовании через парочку весьма важных пунктов. – Дело в том, что пять лет назад ситуация в филанийской колонии изменилась, здесь появился я и еще несколько человек, которых я с гордостью могу назвать единомышленниками. Не буду слишком долго распространяться о себе, скажу лишь, что раньше часто бывал при дворе, служил в королевской гвардии и довольно успешно делал карьеру. Потом война, ранение, после которого я чудом выжил, кстати, тогда-то ваш покорный слуга и получил прозвище «Живчик». Могу рассказать множество забавных историй, подтверждающих обоснованность этого имени, – на лице маркиза мельком появилась улыбка, но тут же погасла. – Но об этой стороне моей жизни побеседуем как-нибудь потом, эти подробности ни в коей мере не относятся к нашему с вами делу. Поймите лишь одно, когда я прибыл в эти края, то мне стало жалко прозябавших в нищете людей, обидно взирать на то, какое омерзительно недостойное существование они влачат, и мы задались целью изменить положение дел.
– Конкретные шаги можете не объяснять, милостивый государь, они просты и понятны! Установить жесткий контроль над властью, всеми правдами и неправдами расставив на ключевые посты преданных вам людей. Пресечь взяточничество и свести на «нет» преступный мир, мешающий осуществлению ваших грандиозных планов. Затем изменить торговую политику, ограничив до минимума прибыль алчных спекулянтов, привлекать в Марсолу ремесленников, создав условия, благоприятствующие их труду. Одним словом, захватить власть, стать фактическим правителем колонии и насадить порядки, соответствующие интересам проживающих здесь, а не по ту сторону Удмиры, в далекой Филании! – выпалил священник на одном дыхании, понимая, что если не скажет этого сам, то юноша будет ходить вокруг да около до самого утра, пытаясь объяснить ему то свои благородные помыслы, то азы мироздания. Позвольте, сударь, лишь два вопроса: чем вам не угодили священники и зачем вы рассказываете это мне? Почему признаетесь первому встречному, да еще обладателю ненавистной вам сутаны, фактически в измене Короне? Вы еще не вывесили собственный флаг, но, чую, уже недалек тот день, когда колония объявит о своей независимости.
– Браво, я в вас не ошибся! Всего-то ничего в колонии полтора дня и одну ночь, а уже прониклись смыслом происходящего. Сразу видно, человек старой закалки! – Радость облегчения и одновременно восхищение проницательностью собеседника были написаны на расплывшемся в широкой улыбке лице маркиза. – Покорно благодарю, вы сэкономили мои силы и наше время. Что же касается интересующих вас вопросов, отвечу так, – маркиз немного замялся, но затем начал говорить быстро и уверенно: – Вначале служители Индорианской Церкви играли исключительно положительную роль. Их проповеди не только вселяли надежду в сердца отчаявшихся людей, но и обращали преступников лицом к Добру, не позволяли колеблющимся совершать дурные поступки. Однако затем, когда я и мои соратники потихоньку начали осуществлять наши планы, ваши коллеги почувствовали конкуренцию на поприще завоевания душ и непосредственную угрозу своему хозяину, филанийскому королю. Не смотрите на меня с таким укором, преподобный! Я только называю вещи своими именами. Индорианство исповедует лишь филанийский народ, и стоит королю обратить свой взор к Единой Церкви, вы канете в Лету. Так кем же мне назвать короля, если не хозяином? – Сидевший на кровати старик не ответил, и маркиз продолжил: – Нам мешали не только и не столько их одухотворенные речи о вечном смирении, сколько та мирская и ужасно грязная игра, в которую они добровольно ввязались. Служители Индория превратились в безнаказанно действующих шпионов короля, и могу поклясться памятью предков, что они многократно нарушали священное таинство исповеди, подробно излагая содержание задушевных бесед с прихожанами в отчетах своему мирскому начальству. Напакостили они много, но я их не убивал и не отдавал такого приказа.
– Тогда кто? Только не надо рассказывать сказку о проклятии древних богов, – лицо преподобного отца не выражало недоверия, как, впрочем, и иных чувств, оно было бледно и неподвижно, словно восковая маска.
– Они сами подписали себе смертный приговор, сами вызвались взойти на плаху, – произнес маркиз так просто и искренне, что ему нельзя было не поверить. – Таков удел всех нерешительных, пугливых людей с убогими душонками трусов. Священники согласились быть безвольными инструментами в чужих руках, а, как известно, испортившийся инвентарь редко чинят, в основном выбрасывают. Аббат Курвэ регулярно отправлял отчеты в Альмиру, информируя Высшее Духовенство и Двор о положении дел в колонии. И вот однажды кто-то из сильных мира сего решил, что ситуация на правобережье Удмиры опасно обострилась. Результат налицо, начальник филанийской разведки посылает в Марсолу своего лучшего агента. Ни я, ни мои сподвижники не знают о нем ничего, кроме того, что его называют «полковником». Звание это или просто кличка, нам неведомо? – Маркиз пожал плечами. – Меня сия подробность не интересовала, а вот то, что эта бестия умна и хитра, часто заставляет ворочаться по ночам. Два года мы терпим его происки, но за это время так и не смогли напасть на его след, хотя паутина его козней опутала и городскую управу, и офицерский состав марсольского гарнизона. Думаю, он смог проникнуть даже в совет общины вольных охотников. Он разрушает изнутри наш… – маркиз призадумался, какое бы определение подобрать для точного названия своих планов, но, так и не справившись с этой задачей, махнул рукой, – … заговор. Не будем ханжами, назовем вещи своими именами.
– Так вы хотите меня убедить, что он избавился от людей, которые были ему всецело преданы и к тому же имели прочное положение, ведь даже вы, убежденный противник Веры, вынуждены считаться с представителями Церкви. Что же это за агент такой? Что за дурак, рубящий сук, на котором сидит?
– Он не дурак, далеко не дурак, – покачал грушевидной головой Вуянэ. – Он порой совершает весьма алогичные, не просчитываемые ходы, но всегда добивается цели. Я не знаю, что он задумал на этот раз, и даже боюсь представить, куда заведут его игры, но могу сказать точно: он делает ставку на вас, и именно вам отводит в предстоящем вскоре спектакле главную роль.
– На меня?! – импульсивно выразил свое удивление дряхлый старик. – Побойтесь Индория, молодой человек! Вы только на меня гляньте! Ну что я могу сделать?! Единственный враг, с которым я еще способен совладать, это старческие недуги…
– Поначалу я думал, что бурная фантазия сыграла со мной злую шутку и подвела вплотную к незримой границе сумасшествия, – произнес маркиз совершенно серьезно, неотрывно глядя тщедушному священнику в глаза. – Делать в игре ставку на какого-то одряхлевшего монаха? Простите, святой отец, бывшего наставника монастыря… Но затем я подумал, а зачем в Марсолу, далеко не самое тихое местечко, назначают доживающего свой век старика, которого около тридцати лет гноили в маленьком монастыре, вдали от крупных дел, оживленных городов и большой политики? Непонятное ужасно раззадоривает любопытство, а я человек любознательный, поэтому попросил моих друзей в Альмире потратить несколько дней на копание в пыльных архивах.
Маркиз Вуянэ улыбнулся, отчего напомнил священнику жабу, только что заглотившую жирного, аппетитного комара, а затем вопросительно посмотрел на отца Патриуна, видимо, ожидая, что тот сам расскажет историю своей жизни. Однако старик по-прежнему скромно сидел на краешке кровати и молчал. Священнику не было известно, что точно удалось узнать маркизу, а говорить лишнего не хотелось. К тому же нельзя было исключать возможность обычной провокации. Молодой хитрец никому не писал, ничего не знал, но с помощью ловкой манипуляции хотел заставить старика выложить о себе правду.
– Жители колонии плохо знакомы с историей этих краев, для них она началась лишь тридцать лет назад. Никто из переселенцев и краем уха не слыхивал о миссионерских экспедициях Индорианской Церкви, неудачных, но положивших начало завоеванию новых земель, – чересчур пафосно произнес маркиз, который, как оказалось, не блефовал. – Имя отца Патриуна из Миерна для них не значит совсем ничего, а события полувековой давности сохранились лишь на пыльных страницах исторических хроник, которые, если честно признаться, почти никто не читает. Вы, преподобный отец, живая легенда этих краев, и только Индорию, если он, конечно, существует, известно, каким чудом вы прожили в куда более диких, чем ныне, лесах долгие пятнадцать лет. Вот и ответ на вопрос! Полковнику нужны не ваши безвозвратно ушедшие силы, не ваше медленно отмирающее тело, а светлая голова, сохранившая здравый рассудок, и знания, накопленные в ней. Какого рода сведения интересуют филанийского шпиона, не знаю, – маркиз широко развел руками. – Возможно, он хочет привлечь на свою сторону остатки племен дикарей, а может, в его голове созрел куда более сложный план. Но факт остается фактом – он специально вызвал вас из Филании и пытается настроить против меня, ведь, судя по бумагам, хранящим память о событиях прошлых лет, вы человек своенравный, имеющий смелость мыслить, а не бездумно выполнять приказы. К тому же старые люди весьма далеки от мирской суеты, ему нужно было разозлить вас, вселить в ваше сердце ненависть.
– Ваша любознательность похвальна, маркиз, да вот только тайн древних народов я не знаю, как, впрочем, и расположение их безвозвратно утеряно. Пока же вы сами приложили массу усилий, чтобы попасть в список моих врагов. Ведь вы присвоили себе новый храм, а теперь и меня пытаетесь выжить из Марсолы…
– Поймите, я просто пытаюсь перехватить инициативу в игре и не дать противнику полностью реализовать его задумки. Здание храма, так или иначе, отошло бы к городским властям, а если бы я упустил прекрасную возможность передать его охотникам, то люди полковника внутри общины вмиг ослабили бы мои позиции. Что же касается безумной атаки «чиновничьего эскадрона», – маркиз не выдержал и сам рассмеялся над своими словами, – простите, преподобный, но сравненьице получилось действительно презабавным. Так вот, я завтра с утра дам служивому люду отбой, и они изорвут в мелкие клочки казенные бумаги с предписаниями и прочей ерундой, выдумав для вас, точнее, для ваших покойных предшественников, вполне сносные оправдания. Кое-что в нашей жизни нельзя сделать дважды, и в этом весь фокус! Преступника не судят два раза за одно и то же злодеяние, а бюрократические оказии не подлежат повторному рассмотрению. Полковник, имеющий на клерков городской управы почти такие же мощные рычаги воздействия, как и я, уже не сможет обратиться к коротышке – выбивателю долгов с требованием, простите за грубость выражения, взять вас за жабры. Потомок пьяного карла и похотливой самки борончура только уладит инцидент и предаст своему решению статус законности, он не осмелится возобновить мышиную возню вокруг долга, да еще вывернув свои же былые слова наизнанку. В итоге я фактически спасу, считайте, уже спас вас, от многих неприятностей!
– Условия ставить изволите, господин маркиз? Если буду покладист и запляшу под вашу дудку, то поможете делишки уладить, так, что ли, вас понимать?
– Побойтесь Индория! – замахал руками маркиз. – И в мыслях не было навязывать вам какие-то там условия. Просто не считайте сегодняшние события выпадом против вас и не тратьте попусту время на посещение всяких ослов, это я о губернаторе. Обещаю, к полудню завтрашнего дня вы уже позабудете о всех неприятностях.
– Так все же чего вам нужно? Чего вы хотите от немощного старца, хоть и бывшего когда-то давно воителем, но сейчас превратившегося в беспомощную развалину?
– Ничего, ровным счетом ничего, – лицо маркиза озарила хоть обаятельная, но выражавшая искренний испуг улыбка. – Просто прошу вас не считать меня своим врагом. Занимайтесь душами людей и не участвуйте в политических дрязгах. Проповедуйте спокойно, святой отец, вам никто и слова не скажет! Несите слово Индория людям, но не настраивайте паству против тех, кто не разделяет ваших взглядов, прежде всего, постулата о воздаянии на Небесах за терпимость к земным невзгодам.
– Не могу поверить, что слышу подобную речь из уст человека, фактически заправляющего делами в колонии.
– Ах, если бы это было действительно так! – Притворное кокетство вельможи немного раздражало, но в то же время и давало повод для размышления. – Какой из меня правитель? Сильные мира сего не пляшут с мечами в руках…
– Кстати, кто на вас напал? Люди эфемерного полковника? – Отец Патриун не скрывал, что не совсем доверяет собеседнику, и дал понять, что это продлится до тех пор, пока он воочию не увидит филанийского разведчика.
– Не знаю… – пожал плечами маркиз, сделав вид, что не понял намека. – Представляете, преподобный, понятия не имею, – на этот раз развел руками вельможа, а затем, в знак того, что разговор окончен, встал и направился к выходу. – Ясно лишь одно: это наемные убийцы, а не грабители. Они были хорошо обучены и довольно сносно ориентировались на улочках Марсолы. Возможно, это люди полковника, но покрой их платьев герканский, так что не исключено и вмешательство наших северных соседей. Гадать нет смысла, тем более что Индорий послал мне прекрасного защитника в вашем лице, преподобный отец Патриун из Миерна. А сейчас прошу простить, в сей поздний час меня ждут дела. Желаю хорошо отдохнуть и быстро оправиться от невольно устроенных вам потрясений. В одном сражении мы уже бились с вами плечом к плечу, надеюсь, впредь мы не станем врагами!
Польстив в конце своей речи старческому самолюбию, маркиз Вуянэ удалился и осторожно прикрыл за собою дверь кельи. Патриун по-прежнему сидел на краю кровати и не сдвинулся с места, чтобы проводить припозднившегося гостя. Возле кельи, где довольно мирно протекал разговор, дежурил юный монах. Нуимес должен был проводить вельможу на выход и наконец-то запереть на ночь двери храма, конечно, если это еще раньше не сделал ушедший на очередной сбор охотников Аке.
Хоть покой отца Патриуна никто и не тревожил, но ночка все равно выдалась бессонной. Проворочавшись в кровати около двух часов, старик понял, что, как ни укладывай голову на подушку, ему все равно не уснуть, и поэтому решил использовать свободное время с пользой, в размышлениях не столько над тем, что сказал маркиз, сколько над тем, что он сам выяснил в ходе приватного разговора.
В поведении вельможи было много странностей, но еще больше загадок крылось в нем самом. Он был умен не по годам, и что более поразительно, мотивация его поступков была далека от эгоистичного стремления завоевать лучшее место под солнцем. Даже если бы возраст вельможи соответствовал его внешности, то он все равно не имел бы должного жизненного опыта, чтобы так трезво мыслить, ясно излагать и вникать в суть вещей.
Отношение к Вере – отдельный, самый поразительный аспект загадочной личности молодого аристократа. Во все времена имелась горстка людей, не верящих в божественные силы и насмехавшихся над любыми проявлениями религиозного начала. Однако мало кто из них решался открыто распространяться о своих убеждениях, а уж тем более вести откровенные беседы со священником, облеченным властью отправить на костер во имя спасения грешной души не только жалкого простолюдина, но и родовитого дворянина.