Время мушкетов Юрин Денис
– Это чего это вдруг? – удивился Аке не столько самоуверенности лекаря-моряка, сколько необычности постановки вопроса.
– Я ж сразу сказал: занедужил старик. Видимо, взаправду проклятие над священниками в этих землях витает, – из груди лекаря вырвался печальный выдох, сопровожденный отрыжкой. – Я ночью приехал, у дедули жар был, конечности посинели, а глаза навыкате. Сначала понять не мог, в чем дело, а затем вот…
Для более наглядного объяснения старческого недуга Патриун полез в сундук, откуда осторожно достал плотно запечатанную сургучом пробирку. На дне стеклянной тюрьмы вверх лапками лежало какое-то крошечное насекомое, погибшее то ли от нехватки воздуха, то ли еще до помещения в герметичный сосуд.
– Лисий хвост! – пробасил Аке, вспугнув опять отскочившего к стене монаха. – Да это ж уховертка, редкая тварь!
– Я бы назвал этот удивительный экземпляр «беренциус корпиус», – выругался по научному эскулап, – но простонародное название более точно отражает суть процесса внедрения этого паразита в организм человека, кошек и прочей дворовой живности. Я вижу, вы с ним знакомы?
Внук священника попытался пошутить, но Аке не воспринял остроту довольно сомнительного характера.
– Так все ж я понять не могу, почему мне к старику нельзя? – не унимался охотник. – Ко мне, конечно, эти зловредные пакости не заползали, но я ребят знаю, кто с ними долго мучился. Страшная болячка, но не зараза же, мор же не пойдет! – уверенно заявил Аке, даже, пожалуй, чересчур уверенно.
– Не буду вдаваться в сферу высокой терминологии, мой необученный лекарскому делу друг, – с насмешкой произнес Патриун-младший, – но поверь, здоровый организм охотника сопротивляется токсинам, выделяемым подобными букашками, куда активней, чем утомленное годами тело старца. Я со всей ответственностью заявляю, что не исключена возможность мора, к примеру: имперской чумы, серберийского гноения или обычной холеры. К тому же старик пока спит, нечего тревожить его покой. Хочешь убедиться в правдивости моих слов, изволь, прочти! – Лекарь достал из-за пазухи сложенный вчетверо листок и протянул его недоверчивому ворчуну. – Эту бумажку преподобный отец, а для меня просто дедуля, написал перед тем, как выпить мое лекарство и заснуть.
– Хм-м-м! – просопел Аке после того, как взял в руки исписанный лист, развернул его и уставился на непонятные закорючки.
– Грамоте я не очень обучен, да буковки мелкие… Эй, малец, разобрать, что к чему, сможешь?
Монах кивнул, подошел вплотную к охотнику и беззвучно зашевелил губами, видимо, читая по слогам.
– В общем, все правильно он говорит, – робко произнес раскрасневшийся, как девица, монах. – Преподобный отец просит нас, его внука не только под кров принять, но и во всем слушаться…
– Нет уж, извиняй, мил-человек! Ты, конечно, умный да ученый, но я в закорючки какие-то не поверю, если подтверждения собственными глазами не найду! – прокричал Аке и, поднявшись со скамьи, быстрым, развалистым шагом направился в сторону жилых помещений. – И дверь за мной, лекаришка, не советую запирать, выломаю!
– Не тревожь старика и близко слишком к нему не стой! – выкрикнул лекарь недоверчивому охотнику вслед.
Видимо, Аке не был безграмотен настолько, насколько прикидывался. Патриун мог поклясться, что силач сам прочел письмо, а отдал его недоучке Ну лишь в целях маскировки. Его вспыльчивость, порою граничащая с грубостью, объяснялась довольно просто. Ни он, ни приставивший его к священнику маркиз Вуянэ не могли предположить такого поворота событий и не продумали, как должен себя вести страж.
Аке вернулся довольно скоро. Искусная, хоть и не долговечная иллюзия изуродованного болезнью человеческого тела, на три четверти прикрытая сверху простыней, могла убедить даже самого большого скептика.
– И что же теперь делать-то? – удрученно пробасил охотник, грузно плюхаясь на скамью.
– Пока ничего, – пожал плечами лекарь. – Главное, в комнату деда никого не пускать, да и самим не заходить. Я сильное снадобье дал, оно хворь выведет, да и снотворное дня три-четыре действовать будет. Не бойтесь, проснется наш духовный наставник свежим и бодрым, как малосольный огурчик!
– А как же службы? – робко спросил монах, почему-то до сих пор побаивающийся смотреть новому компаньону в глаза.
– Церковь пока закроем, благо что повод достойный есть, – по-военному четко и кратко стал излагать план действий Патриун-младший. – Ты, вьюноша, порядок пока наведи, грязь кругом и пылища, просто срам! А я господ начальничков из управы проведаю, по-своему с ними поговорю, по-флотски, – усмехнулся приезжий со зловещей ухмылкой на лице, разминая костяшки пальцев.
– Ну а мне-то что делать прикажешь? – спросил Аке, пристально и с долей недоверия глядя внуку священника в глаза.
– Делай что хочешь, – пожал плечами вставший и направившийся снова к «больному» дракон. – Мне дед говорил, у вас с ним уговор был…
– Ну, был, что с того? – буркнул охотник, не стесняясь присутствия постороннего, почесывая то место, которое натер побывавший в панталонах топор.
– Так он в силе остался, – заявил Патриун-младший, по-дружески хлопнув верзилу по плечу. – Хочешь помочь, церковь стереги. Самое ценное сейчас в ней… мой дед!
– Это уж точно, – прошептал вслед удаляющемуся лекарю Аке, наивно полагая, что тот его не услышит.
«Назвался груздем – полезай в кузов!» – смысл этой незамысловатой народной мудрости дракон усвоил хорошо, более того, он был полностью согласен с безымянным творцом-грибником, после третьего или четвертого стакана крепленой настойки придумавшим крылатое выражение. Действительно, как ни крути, а каждое слово рано или поздно приходится подтверждать делом; каждый титул оправдывать соответствующими поступками, а права – постоянно доказывать. Раз дракон принял настоящее обличье, лишь немного подогнав свое чешуйчатое облачение под строгие требования моды современной эпохи, значит, настало время переходить от умозаключений, наблюдений и разговоров к активным действиям. Раз новое имя звучало «Бьерож», значит, нужно было срочно отправляться в городскую управу и устраивать для скучавших по развлечениям жителей колониальной столицы настоящее представление с безжалостным массовым мордобоем и выкидыванием из окон управы письменных столов, вороха казенных бумаг и особо пакостных клерков.
Кулаки Патриуна сильно чесались в преддверии предстоящей потехи, долженствующей не только удовлетворить его насущную потребность размяться, но и спровоцировать врагов маркиза Вуянэ на необдуманные действия. Дракон чувствовал близость развязки, нарыв затянувшегося противостояния вот-вот должен был прорваться, а он все еще не знал, кто является противником «Живчика» и чью сторону примет он, если вообще его вмешательства потребуют обстоятельства. Полковник, скорее уж бывший эфемерным призраком, нежели живым существом, обязательно как-то отреагирует на разгром управы и хаос, который воцарится после этого в городе, он задействует связи или своих людей, чтобы покарать наглеца и тем самым дать Патриуну в руки тонюсенькую ниточку, умело потянув за которую, можно будет распутать весь клубок двойного, а то и тройного заговора. Дракон чувствовал, что кроме обострившегося конфликта Филания – колония, Альмира – Марсола, король – знать новых земель в воздухе витало что-то еще. Пресловутый полковник, представляющий неизвестно какие силы; северный сосед – герканская колония, на границе с которой в последние годы было совсем неспокойно, и притихшие в лесной глуши дикари… у загадочной головоломки было уже пять граней, а кто знает, сколько их на самом деле?
По собственному опыту дракон знал, что иногда необычайно полезно пошерудить палкой в горшке с ядовитыми пауками и затем плотно закрыть его крышкой. Он не находил себе места, бесцельно слоняясь по узеньким коридорам и маленьким комнаткам церкви в ожидании, когда же колокол на часовне при ратуше пробьет девять часов утра, порог управы переступит последний, опаздывающий на службу клерк, а он наконец-то сможет приняться за приятное дело.
Колокол вот-вот должен был пробить на всю округу. Патриун уже собирался выйти из церкви, где им в томлении был изучен каждый уголок да закуток, и дождаться желанного мига снаружи, как уши дракона вдруг потревожил какой-то шум, идущий, как ни странно, не с улицы, а из молельного зала. Звуки ударов, шум падения на пол тел и грохот крушимой мебели, ну как тут было усидеть в келье?
Схватив лежащую на кровати абордажную саблю, Патриун выскочил в коридор, сбежал по крутым ступенькам вниз и, открыв дубовую дверь ударом ноги, сорвавшим ее с петель, ворвался внутрь молельного зала. Наверное, юный монах добросовестно исполнил его распоряжение и прибрался, хотя теперь этого было уже не понять. На затоптанном грязными сапожищами полу валялись обезноженные скамьи, трухлявые обломки, осколки выбитых стекол и мелкая-премелкая щепа, среди которой копошились древесные жучки.
В центре зала для священных ритуалов, который уже можно было легко перепутать с дешевым кабаком после пьяной драки, лежал охотник в разорванных на коленях панталонах и с залитым кровью лицом. Аке ворочался по полу, держась левой рукой за разбитый нос, а правой пытаясь дотянуться до табурета, который, без всяких сомнений, должен был полететь в голову прячущегося за деревянной опорой чужака. Попытка дотянуться до метательного снаряда, разумеется, сопровождалась оскверняющей стены храма руганью и грозно-непристойными обещаниями в адрес «заморыша»-обидчика, дерущегося, по экспрессивно высказанному мнению охотника, нечестно.
Дракон был искренне удивлен наивностью убеждения Аке, что обычное руко– и скамейкоприкладство, деликатно называемое дракой, может протекать по каким-то там правилам, но в одном он был явно согласен с охотником хоть и поваленным на пол, но не чувствовавшим себя проигравшим. Его трусливо прячущийся за колонной противник действительно являлся заморышем, которого мог бы одолеть даже монах Ну, не будь тот жалким, плаксивым трусом. Маленький, толстенький, с кривыми ножками и экономящий на посещениях брадобрея, минимум, в течение двух лет человек просто не заслуживал иного определения.
Патриун не поспешил прийти на помощь товарищу, так и не дотянувшемуся до табурета, но зато нашедшему в себе силы подняться на ноги и снова ринуться в бой. Вооружившись обломком скамьи, охотник, шатаясь, направился к замухрышке-грязнуле, и не стоило гадать, во что превратилась бы голова неразумно вторгшегося в церковь бедолаги после первого же точного удара. Аке уже не нуждался в помощи, к тому же внимание дракона отвлекли от хода драки два интересных наблюдения, заставивших его поразмыслить и поднапрячь старушку-память. Во-первых, нечесаная и небритая рожа незваного гостя была почему-то знакома Патриуну, а во-вторых, осмелившийся ударить громилу-сторожа дуралей был мертвецки пьян, но каким-то чудом умудрялся держаться на ногах и довольно шустро передвигаться.
Размахивая обломком скамьи, словно огромной дубиной, изрыгающий сквернословия охотник отогнал низенького противника от подпорки и зажал в углу, откуда тому уже не было выхода. Патриун решил, что настало время вмешаться, но пока Аке делал замах для последнего удара, настолько сильного, что чужак наверняка лишился бы головы, толстый пьянчужка справился с угрозой смерти сам, притом найдя довольно экстравагантный, редко кем и когда применяемый способ борьбы с озверевшими силачами.
Тяжелая скамья взмыла вверх и вот-вот должна была начать опускаться по воле необычайно сильных рук. Любой на месте загнанной в угол жертвы попытался бы или увернуться, или бежать, прижимаясь как можно плотнее к стене, но хитрый мерзавец поступил по-другому. Он прыгнул, нет, точнее, просто плашмя повалился на великана, причем его заросшая волосами голова уткнулась носом во вражеский пупок, а пальцы вцепились в панталоны и кожу на боках противника. Аке взвыл от боли и все же нанес удар скамьей, естественно, пришедшийся не по голове, а по оттопыренному заду пропойцы. Страдающий от переизбытка спиртного организм отреагировал мгновенно: толстяка стошнило, и, как нетрудно догадаться, прямо на живот и панталоны охотника.
– Ах ты, тварь блюющая… паскудник! – сотряс низкие своды храма громогласный бас Аке, отбросившего в сторону обломок скамьи и пытавшегося оторвать от себя натерзавшие до кровоподтеков кожу на боках ручонки.
«Надо было по башке разок кулаком заехать, вмиг бы пальчонки шаловливые разжались бы! – представил Патриун, как бы он поступил, окажись на незавидном месте яростно дергавшегося охотника, так и не сумевшего ослабить хватку цепких пальцев. – Хотя нет, бить по башке нельзя! Сильный удар лишит дуралея жизни, а лапки могут и не разжаться… мертвая хватка! Отлетит паскудник от кулака к стене, все бока до мяса раздерет. Интересно, а Аке это понимает? Действует ли он осознанно или интуитивно?»
Секунду назад враги, а теперь скорее сцепившиеся партнеры по странному и необычайно болезненному танцу все еще топтались на месте и не могли освободиться друг от друга. Неизвестно, сколько бы продолжалось это безумие, если бы Патриун наконец не решил вмешаться. Два аккуратных нажатия на запястья, и пальцы низкорослого толстяка разжались. Перепачканный тошнотворной массой с пуза до колен Аке быстро отскочил назад и, все еще воя от боли, принялся растирать кровоточащие бока. Короткие, толстые пальцы с давно не стриженными, грязными ногтями не только сильно сдавили плоть охотника, но и прорезали кожу. Пьяный же грязнуля, которого дракон не успел вовремя подхватить, повалился на пол, с грохотом проломив лбом прогнившую половицу, а затем, как и подобает настоящему любителю выпивки, тут же свернулся калачиком и заснул.
– В сторону! – проревел за спиной дракона поборовший боль Аке, явно намеревающийся превратить умильно пускавшего слюнки храпуна в кровавую отбивную или, как выражаются мастера поварского дела, в отбивную с кровью.
– Погоди! – произнес Патриун, резко развернувшись и схватив за руки охотника, желавшего отомстить спящему.
Как разъяренный бык, не только пострадавший, но и униженный охотник рвался вперед, однако был не в силах преодолеть выросшую у него на пути живую преграду. Патриун не только выдерживал солидный вес его тела, буквально повисшего на плечах, но и не ослабил хватки, хотя грозно пыхтевший и гневно сверкавший раскрасневшимися глазищами великан прикладывал отнюдь немало усилий, чтобы вырваться на свободу.
Еще несколько секунд назад дракону не было дела до этой драки, и он не стал бы мешать своему компаньону выместить злость, но загвоздка в том, что медлительная старушка-память наконец-то доковыляла до эпизода, когда он увидел храпевшего и пускавшего пузырьки изо рта и из носа толстяка в первый раз. Как ни странно, это событие произошло не несколько лет, а всего пару дней назад. Толстяк и еще один отвратного вида мужик следили за священником на шхуне и в Дерге, а затем пропали, угодив в расставленную подленьким старцем западню.
– Зачем он пришел?! Что ему нужно было?! – как только Аке успокоился, принялся допрашивать его Патриун, на всякий случай не разжимая рук и по-прежнему защищая грудью спящего толстяка.
– Он… он преподобного спрашивал, – просопел в самое ухо дракона оставивший попытки высвободиться охотник. – Пьяный в хлам! Неужто мне его пускать?! Да и священник не в том состоянии, чтоб грехи пропойцам всяким отпускать!..
– В общем, поступим так, – Патриун убрал руки и посчитал возможным отойти от успокоившегося силача. – Тащи его наверх в мою комнату и уложи на кровать!
– А это еще зачем?!
– Знаю я этого паршивца, он за нами с дедом следил, – честно признался дракон, не видя смысла скрывать ремесло нежданного посетителя. – Потом о его рожу паскудную кулаки почешешь, сначала мне с ним поболтать придется…
– Так он же…
– Знаю, – кивнул Патриун-младший, войдя в новую роль, – но я же бывший судовой лекарь, мне и не таких забулдыг на ноги ставить приходилось.
Патриун-младший не имел «своей комнаты», была лишь келья, в которую монах отнес ларь со склянками, столь же бесполезными, как и тряпье, наспех запиханное в дорожную суму. Дракон не собирался ночевать в отведенном для него помещении, поэтому довольно легко отдал приказ разместить в нем спящего пьянчужку.
Стоило лишь Патриуну открыть дверь кельи, как в нос ударило отвратительное амбре – универсальный, сильно действующий очиститель желудка, способный вывернуть наизнанку кого угодно, но только не дракона. Воздух в плохо проветриваемом помещении с маленьким окошком был и так застоялым, спертым, а притащивший любителя спиртного Аке то ли позабыл, то ли специально не открыл ставни, решив мелко отомстить лекарю за то, что тот не дал свершиться праведной мести охотника.
По остаткам зловонных испарений, витавших клубами в воздухе, чуткий нос дракона безошибочно определил, какую жуткую смесь употребил шпион перед тем, как впал в блаженное состояние. Ни одному нормальному человеку не могло прийти в голову приготовить чудовищной силы коктейль да еще использовать вместо кастрюли собственное брюхо, где сейчас вся эта гадость булькала, бродила и варилась, подогреваемая теплом тела, и иногда отправлявшая наружу отработанные пары довольно удушливого свойства.
К счастью, Патриун был куда терпимей обычного человека, который тут же захлопнул бы дверь. Прикрыв ладонью нос, дракон сумел добраться до окна и, не желая тратить драгоценное время на возню с заевшей защелкой, просто-напросто выбил стекло ударом кулака. Волна ворвавшегося внутрь свежего воздуха не сразу расправилась со зловонными, парообразными накоплениями, но дышать стало значительно легче. В списке вопросов, которые Патриун хотел задать пришлому пьянице, добавились еще два пункта. Исключительно из любопытства дракону хотелось узнать: зачем шпион с собой такое сотворил, и как ему удалось выжить?
Хоть новоявленный лекарь и бахвалился перед Аке, что может поставить на ноги даже ушедшего в запой матроса, но на самом деле задача эта была далеко не из легких и не решалась при помощи кувшина холодной воды, вылитого на буйную голову пропойцы. Нужны были хорошие снадобья, как минимум, два: одно – чтобы обезопасить жизнь ушедшего в долгую спячку, ведь человеческие внутренности так слабы и могли в любой момент не выдержать чудовищной нагрузки; другое – чтобы привести голову и язык разбуженного в надлежащее состояние. Дракона не устраивало невнятное блеяние в ответ на его вопросы.
Вечный скиталец по временам, дорогам и человеческим душам знал рецепты необходимых снадобий и даже мог найти все ингредиенты, но условий для приготовления не было. К тому же время поджимало, и Патриуну было жалко тратить два-три часа на устройство лаборатории в походных условиях и создание смесей ради того, кто был явно недостоин таких усилий.
Рискуя погубить перебравшего пациента, дракон решил прибегнуть к «топорному» методу, который хоть и увеличивал в несколько раз шанс несчастного случая, но зато экономил время. К тому же на кону были всего лишь жизнь пьяного шпиона и сведения, коими тот, возможно, и не обладал.
Рука в кожаной перчатке легла на лицо пьяницы, надавив ладонью на рот и зажав пальцами мокрый нос. Отсутствие притока воздуха тут же дало о себе знать, грузное тело толстяка заворочалось, задергалось, пытаясь сбросить плотно прижатую к лицу руку, а затем, звучно выпустив с натуги газы и орошая перчатки потоком слюны, замахало всеми четырьмя конечностями. Дракон не отпускал руку, пока мысленно не досчитал до пятидесяти, и только потом убрал ее от уродливого лица. Толстяк с громким хрипом вдохнул, наверное, намереваясь собрать ртом весь воздух в комнате, чертыхнулся, похабно ругнулся пару разков и, повернувшись на бочок, вдруг открыл мутные, слезившиеся глазенки.
– Ты кто таков? Где священник? Я только с ним говорить буду! – произнес пьянчужка хоть медленно, почти по слогам, но довольно внятно.
Дракона поразило быстрое пробуждение пациента, а уж его довольно приличное состояние просто повергло в шок. Язык толстяка ворочался с трудом, речь была медленной, но осмысленной. Ни один человек не способен столько выпить, проспать менее четверти часа, а затем четко выражать свои мысли; ни один человек, но парадокс заключался в том, что толстый грязнуля был человеком самым примитивным и слабым из всех известных дракону разумных существ.
– Священник тяжело болен. Я его внук. Можешь говорить со мной, – ответил дракон, специально изъясняясь короткими, простыми предложениями, содержащими лишь суть, без всяких изысков и прикрас.
– Ты что, глухой?! – возмутился толстяк, зашмыгав красным носом, а затем смачно сплюнул на пол, едва не попав на сапог дракона. – Старичка зови, хворь, чай, не вконец одолела, а не может с постели подняться, меня к нему отведи. Дело важное, не буду я перед всякими смазливыми молокососами изъясняться! К тому же еще проверить не мешало б, что ты за птица такая!
«Я тебе тоже проверочку устроил бы, да боюсь, по частям развалишься, пьянь подзаборная! Эх, почему я такой добрый, почему не позволил Аке бочины тебе намять?» – подумал дракон, не тратя впустую времени, направившись к двери. Спорить с пьяницей было бесполезно, к тому же тяжко, противно и муторно. Гораздо проще было представить ему священника и наконец-то узнать, ради чего был затеян весь этот сыр-бор с битьем рож и кощунственным разгромом святилища.
– Никуда не уходи и пол не замарай! – кинул Патриун-младший напоследок и скрылся за дверью.
Чумазая физиономия Кюсо расплылась в дурацкой ухмылке. Он-то знал свои реальные возможности в подобном состоянии: оросить пол плевками он мог, а вот встать с кровати было бы равносильно подвигу. Хотя, с другой стороны, бывшему агенту филанийской разведки было грех жаловаться: несмотря на слабость в отяжелевших членах и туман в голове, он достиг намеченных целей и сейчас, когда бурная ночь пьяного безумия осталась позади, сохранил ясность рассудка. Он помнил все, все, что он делал и что говорил; мог воспроизвести в памяти каждый свой шаг с точностью до минуты. Единственное, что огорчало разведчика, так это головная боль и иногда возникающие неприятные ощущения в раздувшемся и напрягшемся, как барабан, животе. Побочные эффекты, которые нельзя сравнивать с обычным похмельем, возникли, конечно же, из-за некоторых некачественных ингредиентов. Но что было поделать пьянице-чудотворцу, если поставляющие в колонию дорогое вино купцы жульничали, намешивая в бочонки всякую гадость?
Наверное, разведчик полежал бы еще немного, а затем попытался бы встать, чтобы самому отправиться на поиски старика, но мерзавка-судьба, бессовестно втянувшая Кюсо в опасную передрягу, вдруг сжалилась и послала к нему человека, ради встречи с которым он протопал ночью долгий путь от Дерга до Марсолы, не раз стукаясь лбом о неожиданно выраставшие прямо перед ним сосны да ели.
С раздражающим слух скрипом дверь кельи отворилась, и на пороге возник священник; бледный, осунувшийся, лишь отдаленно напоминавший того бодренького старичка с клюкой, учинившего бучу на корабле и подложившего ему с напарником весьма пакостную свинку возле ворот Дерга.
– Слушаю тебя, сын мой. Зачем желал меня видеть? – прошептали трясущиеся губы дракона, вновь превратившегося в Патриуна-старца.
– У нас мало времени, да и плохо мне, чтобы тебя, дедуля, в правдивости моих слов убеждать, – явно прибеднялся Кюсо, который просто не терпел что-то доказывать, разжевывать и подробно описывать недоверчивым людям. – Ты уж имей терпение, дослушай до конца, а там и сам поймешь, что я рассудком не убогий и не лживый обманщик.
– Слушаю тебя, – кивнул священник и, кряхтя, опустился на табурет в изголовье кровати.
– Ты – преподобный отец Патриун из Миерна, бывший духовный наставник миссионерского корпуса Индорианской Церкви и бывший настоятель монастыря Деншон, получивший недавно приказ отправиться в Марсолу.
– Твоя осведомленность похвальна, – Патриун не стал делать пропойце замечания, что тот упорно обращается к нему на «ты» и почти через каждое слово орошает слюною относительно чистый пол, – но кто же ты? О себе-то я вроде все знаю.
– Вот как? – рассмеялся Кюсо. – Тогда ответь, старик, зачем ты прибыл в Марсолу? Кто тебя прислал и с какой целью? Неужто у филанийской Короны уже не осталось крепких, полных жизненной силы ребят в сутанах, чтобы нести дикарям и переселенцам слово Индория?! Вижу, тебе нечего ответить, тогда заткнись и молчи, если хочешь услышать правду! Многого не гарантирую, но кое-какие фактики интересные почерпнешь, обещаю!
– А что ты хочешь взамен? – спросил старик, знавший, что агенты любой разведки никогда не делают ничего просто так, а если и говорят правду, то или чтобы подтолкнуть человека к чему-то, или за деньги.
– Жить хочется, – честно признался трезвеющий на глазах разведчик, – а в той заварухе, в которую мы с тобой угодили, выжить можно только возле тебя…
– Говори, я слушаю, – дракон счел аргумент весьма убедительным, у мастеров сыскного ремесла обычно весьма недурно развита интуиция.
– Называй меня Кюсо, как зовусь на самом деле – не важно, – начал рассказ толстяк и высморкался в чистую наволочку. – Я и мой напарник, ныне уже покойный, получили задание прибыть в колонию и поступить в распоряжение филанийского агента под кодовым именем «полковник».
«Ага, значит, «полковник» все же существует, он действительно служит в разведке, но это не звание, а секретное имя, что-то вроде бандитской клички, – подумал Патриун, но потом тут же счел нужным особо отметить, – если, конечно, ничтожество с выпученными глазами не врет. Его ведь и маркиз подослать мог, чтобы сказками дивными голову мне затуманить. Хотя, зачем я ему сдался? Вряд ли моррон-заговорщик знает, кто я на самом деле. В книжках про меня не написано, да и на лбу у меня отметины нет. С другой стороны, как знать, как знать…»
– Перед тем как прибыть в Марсолу, мы должны были проследить за тобой и убить каждого, кто вступит с тобой в контакт, – откровенность Кюсо не знала границ, впрочем, он почему-то решил умолчать об убийстве королевского курьера, передавшему священнику приказ. – До Дерга все шло хорошо, ты не доставлял нам хлопот, но вот там мы сплоховали, позволили себя заметить. Как раз с этого момента и начались наши злоключения.
– Уж не думаешь ли, сын мой, меня в том обвинить? – усмехнулся старик, однако не стал дальше развивать скользкую тему.
– Нет, тебя я, старче, не виню, но себя ругаю и знаешь, за что? За то, что мы еще на корабле тебя за борт не отправили, – взгляд разведчика, как никогда, был серьезен и трезв. – Говорят, интуиция заменяет агенту глаза и уши, так вот мы с моим покойным напарничком были совершенно слепы и глухи.
Кюсо не стал вдаваться в слишком уж мелкие детали и вкратце рассказал, как протекал день, когда после драки и допроса их выпустили из-под ареста. Он спокойно, без эмоций, как и подобает настоящему профессионалу разведывательного дела, поведал про нападение в лесу, про приключения на городской свалке и про то, как он напивался на портовом складе; рассказал все без утайки и многозначительно замолчал на том моменте, когда он вышиб ногой дверь в покои лейтенанта дергской стражи.
– Сочувствую, – покачал головой старик, хотя из его уст наигранное соболезнование прозвучало с нейтральной интонацией: «Как это познавательно!» – И что же лейтенант тебе поведал, чтобы ты хозяина предал и церковь своим посещением удостоил?
– А то, что все мы были под колпаком еще там, в Филании – и ты, и мы! Наш несостоявшийся командир – отменная сволочь! Этот чертяга предвидел, что ты заметишь нас в порту Дерга. У лейтенанта стражи был однозначный приказ – избавиться от нас по-тихому. Понимаешь?! Это была не его инициатива, не случайность, а осознанное действие в соответствии с заранее выданной инструкцией! Ты понимаешь, что это означает?!
Разнервничавшись, Кюсо перешел на крик, но его собеседнику громкое сотрясение воздуха не мешало пребывать в задумчивости. Из всего услышанного дракон сделал два вывода. Во-первых, «полковник» хоть и состоял на королевской службе, но преследовал исключительно свои интересы. Слуги короля, в зависимости от обстоятельств, могли быть как его союзниками, так и врагами. Во-вторых, версия маркиза Вуянэ подтверждалась. «Полковник» знал, кем был священник на самом деле, и задумал натравить его на своих врагов, то есть морронов, поддерживавших марсольского вельможу. Патриуну оставалось лишь найти ответы на три вопроса: «Зачем?», «Кто он, этот всезнайка-провидец?» и «Где найти мерзавца, чтобы без жалости и сожалений вывернуть его наизнанку?» Хоть старик-священник оставался внешне спокойным, но внутри его клокотал вулкан негодования. Он вдруг почувствовал себя жалким и ничтожным, как затравленный бойцовский пес, которого сначала морят голодом и бьют палкой, а затем выпускают на арену и заставляют рвать зубами глотку такому же бедолаге, как он. Повидавший жизнь во многих ее проявлениях дракон мог простить многое, но только не личное оскорбление, нанесенное трусливо, чужими руками и исподтишка.
– Скажи лучше, мил-человек, какими речами тебя еще лейтенант развлек? И как ты его убедил пооткровенничать? Офицеры – не чета дуралеям-солдатам, они в призраков-мстителей не верят…
– Конечно, не верят, – поддакнул Кюсо, а его физиономия тут же расплылась в довольной ухмылке. – Зачем призраком притворяться, когда в его спаленке, теплой да уютной, камин имелся. Привязал я его к вертелу и, как барашка, жирненького да сочненького, над огоньком крутить начал… мигом, голубчик, запел!
«Еще бы, – подумал дракон, – от пьяного мужлана чего угодно ожидать можно, зажарит да еще и уплетет за милую душу, если закуси иной не найдет…»
– Не скажу, что все, но многие офицеры в страже, да и в береговой охране тамошней ставленники маркиза Вуянэ, но на самом деле уже давно «полковнику» продались, – перешел к главной части повествования Кюсо. – Он, как паук, все и всех своей паутиной оплел, и главное, большую резню в Марсоле на днях собирается учинить. А еще он, лейтенант то есть, про братство какое-то тайное плел, но только я точно не понял… В сундуке же у поганца вот что лежало.
Толстяк полез за пазуху и извлек оттуда кусок какой-то черной тряпки. Священник осторожно, двумя пальцами принял пропахший потом лоскут и стал его разглядывать. Ткань показалась дракону знакомой и по виду, и на ощупь, однако старушка-память, видимо, заснула и не хотела давать подсказку.
– Заигрался «полковник», совсем заигрался! И против заговорщиков, и против Короны идет. Все грузы, которые Вуянэ негласно к вывозу запретил, тайно на кораблях отправляет, но только не в филанийские порта, – Кюсо шмыгнул сопливым носом и вытер слезу, выступившую от напряжения и от жалости к самому себе. – А мне куда податься прикажешь? Куда ни сунься, везде или прирежут, или задание дадут для самоубийц. Уж лучше я к тебе на время прибьюсь, ты силу имеешь, раз вокруг твоей персоны такая свинопляска закрутилась.
В словах-шпионах была доля смысла. По крайней мере, от того, что толстяк пока побудет при нем, Патриун ничего не терял, а при удачном стечении обстоятельств мог и многое выиграть. Нужно только не верить плаксивой роже толстяка и выудить из него все, что тот знал о «полковнике» и его подручных.
– А какой мне от тебя прок? – пожал плечами старик. – С какой стати я тебя под крылышко брать должен, если ты ровным счетом ничего не знаешь? Все, что мне тут наплел, и так известно. Вот если бы ты знал, как «полковника» найти…
– А разве я сказал, что не знаю? – сощурил хитрые глазки толстяк. – Пожалуй, на всем правобережье Удмиры я единственный, кто и дом полковника показать может, да и знает, что он совсем не мужик, а…
Кюсо не успел договорить. Его глаза вдруг расширились, а руки и ноги затряслись в конвульсиях. Патриун сначала не понял, что происходит, подумал, что с большим запозданием проявились серьезные последствия безудержного пьянства. Однако когда из хрипящего рта Кюсо полилась кровь, а из груди появилось окровавленное острие стилета, дракон забил тревогу. Притворяться перед покойником уже не было смысла: с табурета вскочил старик, а до двери добежал уже красавиц-мужчина в темно-коричневом одеянии. Распахнув одну дверь и вышибив дверь соседней кельи ударом кулака, Патриун ворвался внутрь комнатушки, где только что, буквально несколько секунд назад, находился убийца. Дракон опоздал, в щели между бревнами стены торчала рукоять стилета, а злодея уже простыл и след. Распахнутые настежь створки окна не оставляли сомнений, каким путем враг проник в церковь и каким покинул ее в минуту опасности.
Не тратя времени на выглядывание в окно и попытку найти неизвестно кого, Патриун поспешил обратно в келью и аккуратно уложил тело приколотого к стене мертвеца на кровать. Перед смертью Кюсо сказал, что «полковник» не мужчина, значит, он, точнее, она – женщина. Во всей Марсоле было не так уж и много влиятельных дамочек. Патриун мог бы догадаться, кто из них, если хотя бы знал дом, в котором должна была состояться встреча Кюсо с «полковником».
До сих пор неизвестный противник по ставшей уже довольно кровавой игре, скорее всего, знал, что под сутаной священнослужителя скрывался дракон, но явно не догадывался, на что тот способен. Пальцы в черной перчатке легонько коснулись висков убитого, а затем потихоньку углубились внутрь черепа. Мозг человека умирает не сразу, а в течение семи минут после того, как перестает биться сердце. Исключение составляют лишь те случаи, когда смерть происходит в результате удара по голове и механического повреждения черепной коробки. С момента смерти Кюсо прошло всего две минуты, а значит, у Патриуна оставалось целых пять, чтобы основательно покопаться у покойного в голове. Нужные ответы были найдены всего через две с половиной минуты. Теперь Патриун точно знал, что пьяный шпион говорил правду, а не был подослан к нему в целях дезинформации, а также дракон мог найти дом, в котором «полковник» встречался со своими подручными. Догадка принадлежности хитроумного мерзавца к слабому полу полностью подтвердилась, ведь хозяйкой дома была не кто иная, как Онветта, глава альтрусского клана вольных охотников.
Глава 12
Новое – хорошо забытое старое
Когда часами стоишь на посту, то постепенно привыкаешь к контурам и очертаниям окружающих тебя предметов. Однообразие и неизменность пейзажа захватывают тебя настолько, что можешь и не заметить вновь появляющиеся предметы или изменения, постепенно происходящее со старыми. Почему-то мудрые ученые, кичащиеся своим всезнайством, до сих пор не удосужились дать научное определение этой особенности человеческого восприятия, поэтому сторожам и часовым, охраняющим нерушимость границ и безопасность спящих товарищей, приходится пользоваться народным, неточным термином для описания этого поразительного явления – «замылился глаз».
Глаза наблюдателя пограничного филанийского укрепления точно «замылились». Стоя на площадке высокой смотровой башни, он не видел ничего, кроме темно-серого из-за грозовых облаков утреннего неба и сплошной пелены покрывшего озеро тумана, через который местами проглядывали пятна темно-синей воды. Картинка не менялась вот уже два часа, как раз с тех пор, как он заступил на пост. Все оставалось по-прежнему неизменным, разве что небо стало немного светлее, а клубы тумана то сгущались, то рассеивались, в зависимости от силы и направления ветра. Слух часового время от времени терзало гудение ветра, но порывы были недолгими и тут же стихали, уступая место завораживающей тиши. Обоняние, очень важное как для людей, так и для зверей чувство не могло помочь часовому; на высоте пяти метров над землей и восьми-девяти над водой почти нет запахов, правда, иногда, при особо сильном ветре, до смотровой площадки долетал дымок медленно прогоравших и постепенно затухавших лагерных костров.
Все было тихо, все было спокойно, как в прошлый, позапрошлый и позапозапрошлые разы, когда часовой выходил на дежурство. На этой границе вообще никогда ничего не происходило, и молодой солдат не мог нарадоваться тому, как ему повезло. Единственными врагами хранителей пограничья были скука и сырость, но от этих недугов имелись хорошие лекарства. Часовому нужно было лишь немного потерпеть, до конца его дежурства оставалось не более четверти часа.
Наблюдатель не всматривался в даль, там нечего было искать, он лишь осязал глазами пространство. Специфический запах костра заметно усилился, и это был хороший признак. Лагерь потихоньку просыпался, а значит, вскоре должен прийти сменщик, настанет пора отправиться на покой и ему.
«О, а вот и он заявился, легок на помине», – обрадовался солдат, слыша, как кто-то, кряхтя, карабкается по лестнице. Однако часового ждало горькое разочарование. К нему с визитом пожаловал не другой солдат и даже не придирчивый сержант, а старшина охотничьего дозора, стоявшего вместе с их частью на страже границы.
Сначала в поле зрения появилась медвежья шапка, затем глазам часового предстала и косматая голова, давно не знавшая ни расчески, ни бритвы. И, как водится, где бы ни появился командир охотничьей банды, там тут же начинался крик:
– Спишь, паразит?! Вон зенки-то совсем слиплися! – проорал старшина, еще не успев полностью подняться на площадку. – Что тут у тя творится, дармоед казенный?! Пожар, что ль, в лесу, а ты и ухом не ведешь!
Рослый грубиян не стал слушать оправданий. Взобравшись на смотровую площадку, он оттолкнул замешкавшегося солдата, да так сильно, что часовой отлетел в сторону и больно стукнулся плечом о пирамиду с длинноствольными мушкетами.
– Гарью тащит, не чуешь, что ль?! – пробасил охотник, приподнявшись на руках над перилами и всматриваясь в сплошную зелень листвы деревьев.
– Не знаю, что там тебе причудилось, да только вашему брату здесь быть не положено, – пролепетал потиравший ушибленное плечо солдат, а затем, набравшись смелости, вдруг прокричал: – А ну, давай, слазь с поста, а то!..
– Жральник захлопни, – не повышая голоса, посоветовал охотник.
Старшине было не до воспитания новобранцев, он был крайне озадачен и даже снял с головы шапку, чего с охотниками почти никогда не случалось. Внушительных размеров пятерня заскребла копну взопревших волос. В лесу все было спокойно: стайки испуганных птиц не кружились над лесом, и нигде над деревьями не поднималось зловещее облако черного дыма. Старшина смачно выругался, сплюнул, перегнувшись через перила, и уже собирался спускаться вниз, как его взор привлекла темно-синяя гладь пограничного озера, над которой кое-где еще клубились сгустки тумана.
Не спрашивая разрешения часового, который, в его понимании, был самым бесполезным из всех находившихся на вышке предметов, охотник подошел к длинной подзорной трубе на треноге и прильнул к окуляру. Часовой так и не понял, что поразило командира охотников. Старшина вдруг подпрыгнул, чуть не проломив пол и, извергнув из дурно пахнущей пасти набор нечленораздельных звуков, так саданул кулачищем по опорному столбу, что из перил чуть не повыскакивали гвозди. Затем охотник схватил привязанный к широкому кожаному поясу рожок и, протрубив в него три раза, не спустился, а съехал с лестницы, ободрав в кровь о древесину ладони.
Пограничный лагерь мгновенно пришел в движение. Возле штабной палатки затрубил тревогу горнист, проснувшиеся охотники и солдаты забегали, натягивая на ходу кто мундиры с доспехами, а кто и меховые куртки. Артиллерийские расчеты быстро заняли свои позиции и принялись поспешно расчехлять стволы орудий. Удивленный часовой так и не понял, что же встревожило вожака охотников, и скорее интуитивно, нежели осознанно посмотрел в подзорную трубу сам.
То, что невооруженному глазу казалось лишь хаотичным скоплением поднимавшихся над водой клубов пара, на самом деле не являлось однородной массой. Туман еще клубился над водной гладью, но был уже не таким густым. Вдали его место занял медленно расползавшийся дым. Весь противоположный берег и примерно треть озера были затянуты этой сплошной пеленою.
Еще не осознав, что происходит, часовой оторвался от подзорной трубы и судорожно зашарил по карманам в поисках куда-то задевавшегося свистка. Он, пусть и с запозданием, хотел вызвать на вышку дежурного офицера, но тот заявился сам, притом вместе с командиром пограничной заставы, капитаном Пьероном.
– Пшел прочь, растяпа! – прокричал появившийся на смотровой площадке капитан в распахнутом настежь мундире.
Часовой поспешно ринулся к лестнице, зная, что вслед за подобным приказом обязательно настанет очередь незаслуженных тумаков, но сплоховал, чуть не поставил ногу на голову поднимавшегося дежурного лейтенанта.
– Гаринэ, давай быстрее! Что ты там мешкаешь?! – Именно этот выкрик капитана спас солдата от порции затрещин да тумаков.
Вместо того чтобы выместить злость на бестолковом новобранце, лейтенант повиновался приказу командира и прильнул к окуляру подзорной трубы.
– Ну, что скажешь?
Даже не глядя в подзорную трубу, ответ можно было прочесть на лице капитана.
– Дымовая завеса, – растерянно пробормотал еще не успевший окончательно отойти ото сна лейтенант. – Возможно, я ошибаюсь, но, кажется, началась война.
– А возможно, и провокация, – покусывая левый ус и теребя правый, произнес капитан. – Кто ж этих герканцев поймет? Эх, не видно ни черта!
– Прикажете открыть огонь, господин капитан?
– Подождем еще чуток, – ответил командир заставы, боясь принять судьбоносное решение. – Выстрелим первыми, нас потом обвинять начнут, дескать, войну развязали. Нельзя же запретить этим паскудникам жечь на своем берегу костры!
– Мне кажется, господин капитан, костры горят не на берегу, – высказал предположение лейтенант, – судя по площади распространения дыма, очаг возгорания уже находится над поверхностью воды, примерно метрах в тридцати от берега. Герканцы могли устроить костры на плотах и под прикрытием завесы начать переправу.
– Не дурак, сам знаю, да только… – капитан замолчал, а затем, видимо, что-то заметив, тяжело вздохнул и скомандовал: – Всем орудиям, картечью, беглый огонь!
Налетевший с юго-востока ветер немного отогнал дымовую завесу, и хоть наблюдавшие за озером лейтенант, охотники и солдаты ничего не заметили, но капитан отчетливо увидел в подзорную трубу несколько плывущих плотов и лодок, а также фигурки солдат в бело-желтых мундирах второго пехотного гердосского полка.
Выстрелы орудий слились в дружный залп, свист картечи разорвал тишину раннего утра, и хоть артиллеристы не видели, попали они в цели или нет, но точно знали – там, в затуманенной дали, воцарились боль, страдания и смерть. Плотность огня была такова, что выжить не мог никто. Канониры сделали три залпа и дали орудиям остыть, сами, с нетерпением ожидая, что же выплывет из-за бело-серой пелены тумана и дыма: жалкие обломки или везущие врагов плоты и лодки. Пристально вглядывались в даль и пехотинцы, сидевшие в обнимку с приготовленными к стрельбе мушкетами за валами земляных насыпей и бревенчатыми укреплениями.
В лагере стало мертвецки тихо, но момент всеобщего напряжения продлился недолго. Произошло то, чего никто не ожидал, но зато каждый отчетливо увидел. Подгоняемые поднятыми разрывами волнами в поле зрения показались не только груды плывущих деревянных обломков, но и несколько плотов, соединенных между собой толстыми корабельными канатами. На одном виднелись два трупа обнаженных по пояс солдат, а на остальных – сидели в три ряда одетые в мундиры соломенные манекены. Над притихшим лагерем зависло безмолвное: «Вот те на!..», выражающее всеобщее удивление и растерянность. Ответ на загадку не заставил себя долго ждать, правда, пришел он не со стороны озера, а из леса. В глубине чащи, вплотную примыкающей к заставе, там, где находились охотники, раздалась хаотичная пальба и крики.
Семьдесят солдат, ему дали в подчинение всего семьдесят солдат, чуть больше половины стандартной герканской роты. Такого унижения полковник еще никогда не испытывал, когда же Анри Шриттвиннер огласил задачу отряда, не только сам Штелер, но и его подчиненные, собравшиеся за столом совета, поняли, что коменданта фактически отправляют на убой.
Ох, нелегка же она, военная доля! Штелер был вынужден подчиниться, хоть унизительный приказ ему отдал всего лишь майор. Выйдя из палатки, комендант тут же отправился к шатрам вновь сформированной четвертой батареи, возле которых и приютилось вверенное ему подразделение, гордо именуемое первым егерским отрядом.
Глазам полковника предстало жалкое зрелище, жестокая пародия на солдат доблестной герканской армии. Возле пяти костров, плотно прижавшись плечами друг к дружке, сидело почти шесть дюжин солдат, более походивших на мародерствующих дезертиров. Нечесаные, небритые, в грязных мундирах и проржавевших, вытащенных из запасников кольчугах старого образца, вместо блестящих кирас, кутающиеся в темно-зеленые плащи с налипшими и еще не отсохшими кусками грязи.
Однако и в этой банде жалких бродяг еще сохранилась армейская дисциплина. При появлении коменданта солдаты повскакали с мест и, оправляясь на ходу, за пару секунд образовали ровную линию строя.
– Господин комендант, первый… – бойко начал рапортовать не более опрятный, чем его солдаты, командир, но, повинуясь знаку полковника, замолчал.
– Отойдем, лейтенант, – приказал Штелер и первым зашел за крытую повозку с припасами.
Молодой офицер последовал за Штелером и замер в недоумении, о чем же полковник хотел с ним переговорить с глазу на глаз.
– Почему солдаты в таком виде? – шепотом задал Штелер вопрос. – У нас что, интенданты мыла не выдают?
– Виноват, господин полковник, четыре дня из лесов не вылазили, тренировались, а только в гарнизон возвращаться собрались, тут тревога… Вы не беспокойтесь, я щас же…
– Отставить, – опять прошептал полковник. – Побереги силы, они нам еще понадобятся. Вашим отрядом я лично командовать буду, – голос полковника сорвался на хрип. В горле сильно першило, а по телу гулял озноб. – Но ты не радуйся, со мной пойдешь, поскольку и людей своих знаешь, да и в лесу хоть как-то ориентируешься…
«О чем только думал этот неуч-майор? – размышлял полковник, глядя в честные глаза двадцатилетнего лейтенанта. – Всего за неделю подготовить егерей – нереально, на выполнение такой задачи не меньше трех месяцев требуется. Ох, постреляют нас филанийские охотнички, как куропаток, только не влет, а вбег положат!..»
– Слушаюсь, господин полковник! Рад выпавшей чести сражаться с вами плечом к плечу! – зарделся юноша в эполетах. – Какова наша задача?!
– Не тараторь, все в свое время объясню, – голова полковника вдруг сильно закружилась, а ноги стали подкашиваться, но он нашел в себе силы скрыть слабость от подчиненного. – Твои бродяжки на лошадках ездить обучены?
– Ну да, – кивнул лейтенант, весьма удивленный подобным вопросом. – Они почти все из деревень будут…
– Вот и отлично. Возьми лошадей у артиллеристов да фуражиров, а если не хватит, забери и офицерских кобыл. Кто будет возмущаться, скажи, мой приказ, а если и после этого особо ретивые найдутся, бей в зубы. По исполнении доложись, все, ступай!
Приказ был исполнен гораздо быстрее, чем полковник рассчитывал, так что согреться у костра не удалось. У больного щеки пылали жаром, а озноб гулял по спине. Ему так хотелось улечься в теплую постель, накрыться теплым одеялом и не думать совершенно ни о чем, но вместо сна ему приходилось бодрствовать, вместо лечения еще больше напрягать больное тело.
Не посчитав нужным разъяснить солдатам, куда они направляются и зачем, Штелер скомандовал «за мной!» и, вскочив на коня, поскакал в сторону леса. Отряд отправился следом и, к удивлению коменданта, время от времени оглядывавшегося в седле, крестьянские парни, менее года назад сменившие холщовые рубахи на мундиры, оказались довольно сносными наездниками. Несмотря на высокую скорость передвижения и то, что больше половины солдат ехали без седел, отряд конных егерей растянулся не более чем на сто шагов. Полчаса скачки пролетели незаметно. Озноб прошел, уже не мучил разгоряченное тело, а резь в горле прекратилась. Остановив коня на опушке леса, полковник даже смог отдать команду обычным голосом, а не прохрипеть.
– Спешиться, построиться! – прозвучал приказ, когда большая часть всадников достигла опушки.
Полковник оглядел чумазое воинство, вставшее перед ним навытяжку, и пожалел, что много лет назад избрал карьеру военного. «Ответственность огромная, риск еще больше, жалованье – жалкие гроши, а подчиненные – ничтожные тугодумы, предел мечтаний которых – выпить, поблудить да пожрать, – ужасался полковник, пока разглядывал небритые лица взопревших солдат. Надо было все-таки по казначейской линии пойти. Сиди себе, бумагу марай, клерков очкастых гоняй, да барыш подсчитывай, что мимо казны королевской прям в твой карман стекается…»
Покорив себя за глупость и безрассудства, совершенные в юности, прежде всего, за решение стать офицером, полковник перешел от раздумий на отвлеченные темы к исполнению насущных задач.
– Солдаты, егеря! – обратился командир с речью, заранее чувствуя, что не сможет достичь в своих ораторских потугах надлежащих высот помпезности. – Вам… нет, нам с вами выпала честь начать первое сражение в этой войне! Мы первыми вступим на новые земли и выгоним с них жалких филанийцев, только и умеющих, что баб тискать да вино хлестать!..
«Насчет баб я, кажется, напрасно. Куда-то не туда занесло, – честно признался самому себе Штелер. – А все проклятый майор! Из-за его идиотских поручений три свидания пропустил, а какие пышечки меня ждали, какие красотки!»
– Наша задача проста: выйти противнику в тыл и напасть, внеся тем самым суматоху в ряды противника и предоставив нашим товарищам возможность переправиться на другой берег озера. Путь будет не прост! Нам придется пробираться через чащи и болота, кишащие всякой заразной пакостью, а в конце предстоит бой с серьезным противником. Охотники стреляют метко и чувствуют себя в лесу, словно у тещи в бане!..
«Проклятие, опять не туда занесло! Как бы палку не перегнуть, не перепугать недотеп, да и про тещу я не к месту сказанул… Теща – она тоже женщина, некоторые даже послаще дочурок попадаются. Ну вот снова! Чертовы бабы, все время некстати в голову лезут!»
– Но не робейте, вы солдаты, а они жалкий сброд, – начал исправлять свою оплошность полковник, но вдруг почувствовал, что красноречие стало неумолимо стремиться к нулевой отметке. Пора было заканчивать, сотрясать воздух словесами и переходить от напутствующей бравады к делу. – Помните, чему учил вас командир, и победа будет за нами!
После выступления коменданта перед строем трое счастливчиков были отправлены с лошадьми обратно в лагерь, остальной отряд не медля углубился в лес и уже через четверть часа заплутал.
Пробираясь в нескончаемом и ужасно темном лабиринте из деревьев, кустов, оврагов и доходившей местами до пояса дикой растительности, егеря медленно продвигались по труднопроходимой и совершенно незнакомой им местности в направлении на юг. Однако неопытный лейтенант вел их то на юго-юго-запад, то на юго-восток, то терял ориентиры, обходя очередное болотце, то вынуждал отряд делать сложные крюки, причем точка окончания маршрута иногда почти совпадала с исходным пунктом движения.
К счастью, двухчасовые лесные скитания закончились, хоть и привели к потере доброй дюжины солдат, то ли заплутавших, то ли отставших или потонувших в болотах. Горе-егеря, прошедшие всего недельный курс подготовки, несказанно обрадовались, услышав идущий издалека звук охотничьего рожка. Когда же ему ответил тревожный зов походной трубы, на сердцах скитальцев потеплело, а на душе полегчало.
– Ну все, лейтенант, вот и пришли, – пропыхтел уставший полковник, опускаясь на гнилой пень. – Не знаю, с тылу мы вышли или с фланга, но лагерь недалеко. Веди солдат в бой! Раз мерзавцы трубят, значит, вскоре начнется…
Штелер тут же пожалел, что допустил пренебрежительные интонации при отдаче распоряжения. Не только проделавшим сложный обходной маневр солдатам, но и их молодому лейтенанту нужна была сейчас моральная поддержка, которую он, при всем желании, оказать не мог. Дело было не только в усталости и плохом самочувствии. Полковник мог бы собраться с силами и выжать из себя одухотворенную речь, вот только не знал, зачем? У лесных солдат не было ни единого шанса уцелеть. Их жизни, пока еще теплящиеся в телах, были принесены на заклание, возложены на алтарь грядущей войны – войны, развязанной по каким-то глобальным, политическим соображениям, совершенно непонятным ни ему, ни даже генерал-губернатору.
Какое-то время командир егерей еще поглядывал в сторону павшего духом, отстранившегося от происходящего полковника, ожидая, что тот передумает и все же решится сам вести отряд в бой. Однако, осознав, что кроме налипшей на сапоги грязи их коменданта в данный момент ничего не интересует, юноша повел егерей в бой сам.
Поредевший после лесных скитаний отряд растянулся цепью в три шеренги и скрылся за деревьями. Противник находился поблизости, и буквально через минуту полковник услышал хаотичную пальбу и крики. Егеря вступили в бой и теперь гибли сами, в отместку сея смерть. До этого момента холодный рассудок убеждал хозяина, что они обречены, но когда началась ратная потеха, эмоции вытеснили из головы расчеты. Штелер вдруг почувствовал себя дезертиром, жалким трусом, прячущимся за спинами солдат. Понимая, что, так или иначе, погибнет, без разницы – здесь, сидя на пне, или чуть раньше, вместе с отрядом, полковник поднялся, вытащил из-за пояса пистолет, а из ножен меч и поспешно направился в сторону идущего боя.
«Коль все равно погибать, так хоть достойно, не теряя уважения к самому себе! – пульсировала мысль в воспаленном сознании внезапно ощутившего неимоверный прилив сил коменданта. – Да и солдаты… не хочу, чтоб в последние минуты жизни они считали меня мерзавцем и трусом!»
Как и следовало ожидать, несмотря на внезапность нападения, удача отвернулась от плохо обученных войне в лесу герканцев. Первая минута боя унесла около десятка жизней находившихся в лесу по правую сторону от форта охотников, но застигнутые врасплох филанийцы быстро пришли в себя и не дали диверсионному отряду добраться до опушки леса, не то что до бревенчатых стен пограничного укрепления. Метко ведя огонь с заранее пристрелянных позиций, они выкашивали свинцом прячущихся за деревьями и поспешно залегших по кустам егерей. Добежав до простреливаемой с двух сторон позиции остановившегося отряда, полковник насчитал около десятка трупов.
– Поднимай ребят, пока всех не перестреляли! – прокричал Штелер лейтенанту, когда короткими перебежками и, низко пригибаясь к земле, все же добежал до засевшего за двуствольной сосной лейтенанта.
Молодой офицер не ответил, поскольку был мертв. Смертоносные граммы свинца впились точно в центр лба юнца, только недавно познавшего искусство бритья. Наверное, полковнику следовало разозлиться, наверное, в его сердце должна была заклокотать ненависть, а кровь ударить в виски, но вместо этого коменданту вдруг стало неимоверно легко, а все вокруг, включая собственную жизнь, потеряло смысл и ценность. Бытие показалось сумасшедшим абсурдом, и Штелер ужасно захотел как можно быстрее уничтожить окружавший его бардак, жалкий, убогий трагифарс, разыгрываемый бездарными актерами.
– Вперед, за короля! – выкрикнул полковник и, встав в полный рост, побежал на невидимого неприятеля.
Нельзя сказать, что солдаты радостно встретили затею бежать навстречу больно жалящему свинцу, но все же побросали мушкеты и, скинув с плеч маскировочные плащи грязно-зеленого цвета, взялись за мечи.
Уже на второй секунде бега полковник увидел яркую вспышку из-за поросшего травою бугорка. В ушах офицера что-то щелкнуло – виной тому был громкий, отрывистый хлопок. Внезапно занывшая левая рука онемела и, бессильно повиснув плетью, выпустила неимоверно тяжелый пистолет. Филанийский охотник дорого поплатился за причиненную герканскому полковнику боль. Поняв, что не успеет перезарядить мушкет, он поднялся с позиции «лежа» на колени и попытался защитить мушкетом голову от летящего сверху вниз лезвия меча. К его несчастью, удар был такой сильный, что деревянный приклад разлетелся пополам, а острая сталь, не остановившись, а лишь немного изменив траекторию, с хрустом разрубила прикрытую лишь мехом куртки ключицу.
Пробежка стоила дорого. Охотники успели выстрелить примерно пятнадцать раз и забрали семь солдатских жизней, но все же егеря достигли позиции неприятеля и яростно вступили в ближний бой. Пусть охотники и были физически сильнее, но в колониях не бывало ни парадов, ни смотров, поэтому вместо того, чтобы «тянуть на плацу ножку», солдаты больше времени упражнялись с мечом. Результат такого «непарадного» подхода к службе был налицо: герканцы жестоко отомстили стрелкам и обратили их в бегство. Под дружным натиском озверевших солдат охотники отступили к стенам форта, из бойниц которых тут же появились нацеленные в сторону леса мушкеты.
– Назад, все назад! – прокричал что есть мочи Штелер.
Полковник быстро сориентировался в ситуации, понял, что им не успеть ворваться внутрь укрепления «на плечах» быстро бегающего противника, и фактически спас остатки отряда от полного уничтожения. От лесной опушки до стены форта было примерно двадцать – двадцать пять шагов открытого пространства. Первый же залп филанийцев положил бы всех его бойцов.
Хоть задача и оставалась невыполненной, но это не означало, что следует отправлять людей на бессмысленный убой. Егеря отступили в глубь леса и подобрали брошенные мушкеты. Огнестрельное оружие им еще понадобится, ведь филанийцы не захотят оставлять у себя за спиной пусть даже маленький отряд врага.
– Охотникам досталось, но враг отброшен в лес, – не соврал, а лишь самую малость исказил факты лейтенант Гаринэ, благоразумно умолчав о позорном бегстве за стены укрепления. – Прикажите сделать вылазку?
– Нет… не сейчас, – ответил капитан Пьерон, не отрывая глаз от подзорной трубы.
Смотровая площадка сторожевой вышки превратилась в командный пункт. Вот уже полчаса командир пограничной заставы наблюдал отсюда то за озером, на глади которого мерно раскачивались плоты с разорванными в клочья соломенными солдатами, то за все растущей дымовой завесой, то за неудачной, нелепой попыткой противника взять форт со стороны леса.
– Не могу поверить, что герканцы осмелились пройти через лес, да еще без проводника, – попытался привлечь к себе внимание лейтенант. – Хотя понятно, откуда им проводника взять, если все охотники у нас, а дикари на освоенные земли и не заглядывают.
Командир пребывал в задумчивости, командир хмурил лоб и постоянно теребил хлыстик на рукояти меча. Его нервозность передалась и подчиненному.
– Да, странно, – произнес примерно через минуту капитан, оторвавшись от подзорной трубы. – Сколько их было?
– Не более полусотни, – тут же отозвался Гаринэ, обрадованный тем, что начальство все-таки обратило внимание на его присутствие.
– На что же они рассчитывали? – на лице командира заставы застыло выражение полнейшего непонимания логики врага.
Отвлекающие ходы хороши, только когда за ними следует главное действие, основной удар. Это правило известно не только военачальникам, но и каждому человеку, кто знаком с азами войны и умеет хоть как-то держать в руках меч. Герканцы потрудились на славу: сначала проделали неординарный трюк с манекенами на плотах, затем напали из леса, но ради чего? Неужто они взаправду рассчитывали взять форт силами полуроты, брошенной в атаку сразу после марша через чащи? Конечно же, нет, ведь филанийскую заставу охраняли двести пятьдесят солдат и около сотни охотников. Нападение на левом фланге было лишь отвлекающим маневром, но зачем оно понадобилось? Что последует дальше?
Капитана пугала не столько неизвестность, сколько полнейшая алогичность поступков противника, не приведших ни к чему, кроме того, что гарнизон вверенного ему пограничного форта был приведен в боевую готовность. Артиллеристы не зачехляли орудий после трех довольно успешных залпов, они даже не затушили факелы и были в любую минуту готовы отразить нападение с озера. Пехотинцы и перегруппировавшиеся охотники вместе с подтянувшимися с правого фланга товарищами пресекли бы любую попытку атаковать укрепление с суши. Они легко и быстро смогли бы расправиться с остатками диверсионного отряда герканцев, отсиживающимися теперь в лесу. Однако капитан не отдавал приказа, он не понимал, откуда последует следующий удар и будет ли он вообще? К чему было совершать отвлекающие маневры, стоящие потерь в живой силе, если враг не собирался идти на штурм? Зачем герканцы до сих пор жгли костры на своем берегу и затянули дымовой завесой уже половину озера? Положение дел было настолько неясным, что капитан Пьерон даже решил повременить с отправкой вестового в Марсолу. Ему нечего было пока сообщить командованию, кроме того, что на северной границе происходит нечто, граничащее с безумием. После такого рапорта ему бы уже не носить капитанских эполетов.
– Говорят, отрядом командовал аж целый полковник, – слова лейтенанта прервали бегающие в …надцатый раз по одному и тому же кругу думы. – Может, все-таки послать охотничков в лес да в плен его захватить? Думаю, он сможет пролить свет…
– Если захочет говорить, – усомнился капитан. – Или ты у нас допросам с пристрастием обучен? Хочешь себя на поприще заплечных дел попробовать? А впрочем, почему бы и не захватить? Даже молчащий полковник – хороший трофей. Что мы теряем? Давай, действуй, только пошли не всю дружину, не дело ослаблять форт. Даю на вылазку четверть часа. Мужички не подведут?
– Справятся, им не впервой, – усмехнулся лейтенант и собирался уйти, но вынужден был задержаться, чтобы выслушать еще одно распоряжение.
– И вот что! Пошли кого-нибудь передать Фьюсо, чтобы его канониры через каждые десять минут залп картечью делали. Пускай «прощупают» воду возле герканского берега. Не нравится мне что-то эта завеса…
– Слушаюсь, господин капитан, – взял под козырек лейтенант и покинул смотровую площадку.
Капитан Пьерон остался один и в последний раз взвесил все факты и просчитал все возможные действия неприятеля. Разумного объяснения поступкам герканцев не нашлось, разве что в Денборге началась эпидемия коллективного помешательства. Ну неужели пребывающий в здравом уме полководец пошлет малочисленный диверсионный отряд на штурм укрепленного форта да еще поставит во главе полусотни смертников полковника?
В голове командира пограничной заставы появились и два других варианта, тут же отвергнутые: политическая провокация и попытка проверить боем подготовку филанийской колониальной армии. Для первой цели новые земли – слишком мелкий полигон; вторая – не окупала затрат. Капитан не знал, что еще можно придумать, и поэтому снова прильнул к окуляру подзорной трубы.
Ветер по-прежнему дул с севера, поэтому стелившийся над озером дым медленно полз в их сторону. Капитан страшился представить, сколько деревьев уже сожгли герканцы, чтобы создать это дымовое великолепие. Хотя, возможно, дежурный офицер был прав, и костры находились не только на берегу, но и на плотах. В этом случае несколько точных попаданий могли решить проблему с плохой видимостью. Командир Пьерон уже собирался позвать посыльного и отдать новый приказ канонирам стрелять не картечью, а ядрами, но его внимание вдруг привлекла совершенно иная деталь, то, что поначалу он совсем не заметил.
Ветер был слабым, он мог перемещать невесомые воздушные субстанции, но поднимал на поверхности воды лишь мелкую, почти незаметную издалека рябь, а не волны. Тем не менее семь-восемь плотов с остатками соломенных манекенов вовсе не стояли на месте, причем двигались хоть и медленно, но точно в их направлении. Сейчас они уже почти достигли филанийского берега.
Нехорошие предчувствия закопошились в голове офицера. Смутное ощущение нависшей беды усилилось, и, наконец, догадка молнией поразила мозг Пьерона. Память капитана напряглась и извлекла из своих глубин историю, запомнившуюся ему еще со времен учебы в альмирской военной академии. Примерно триста лет назад, во время четвертой по счету геркано-шеварийской войны, герканцы применили хитрую уловку, позволившую им одержать блистательную победу и захватить почти без потерь считавшуюся неприступной крепость шеварийцев.
– Фьюсо, Фьюсо, ядрами заряжай, огонь по плотам! – не став дожидаться замешкавшегося где-то вестового, прокричал капитан, перегнувшись через перила смотровой башни. – Ядрами, ядрами, огонь по плотам!
Хоть вышка находилась недалеко от позиций орудий, и командующий артиллерийскими расчетами лейтенант его и услышал, и увидел, но слов приказа разобрать не смог. Именно в этот момент орудия сотрясли воздух оглушительным залпом, и картечь понеслась в задымленную даль, туда, где, возможно, и находились дрейфующие плоты с кострами, но врага уж точно не было.
Примерно триста лет назад, на ныне обмелевшей реке Орфалло герканцы добрались до хорошо укрепленных позиций противника под лодками, перевернутыми вверх днищами. Теперь же об этом вошедшем в историю трюке знали практически все, и если бы филанийские канониры увидели плывущие по озеру лодки, то непременно открыли бы по ним огонь. Поэтому командующий колониальными герканскими войсками проявил изобретательность и доказал, что достоин своих смекалистых предков. Соломенные манекены были привязаны к плотам не только для того, чтобы защитники форта приняли их издалека, да еще в дыму, за живых солдат. На самом деле ряды плотно прижатых друг к дружке истуканов в мундирах маскировали дыры размером полтора на полтора метра, пропиленные в центре каждого из плотов. Именно там, по самую шею в холодной воде, и переправлялся передовой ударный отряд герканской армии. Пловцы специально гребли осторожно, не в полную силу, чтобы создать впечатление, что плоты просто прибило к берегу и, конечно же, совершенно случайно возле расположения филанийских орудий.
Когда до берега оставалось не более восьми-десяти метров, голые по пояс, лишь с мечами да ножами в руках герканцы покинули укрытие и открыто поплыли к берегу. Среди артиллеристов, застигнутых врасплох как раз за перезарядкой орудий, началась паника: кто бежал с позиций, испугавшись оказавшегося буквально под носом врага, кто принялся поспешно искать оставленные где-то поблизости мушкеты. К счастью, капитан Пьерон был научен горьким опытом предыдущих баталий – никогда не оставлять орудийные расчеты без прикрытия. Примерно с полсотни расположенных вдоль берега филанийских пехотинцев начали стрелять по плывущему неприятелю. Двадцать, а может, и тридцать пловцов так и не добрались до берега, их мертвые тела потом еще долго плавали по поверхности пограничного озера, но зато остальные полсотни, разозленные гибелью товарищей и ощущавшие насущную потребность согреться, быстро вскарабкались на земляной вал и вступили в бой. Зазвенели мечи, со всех сторон слышались крики и треск ломающихся прикладов. Вовремя бежавшие и поэтому пережившие эту безумную атаку филанийцы потом утверждали, что по пояс обнаженные диверсанты дрались с нечеловеческой силой и бесовским блеском в глазах.
Капитан Пьерон бросил на прорвавшегося врага фактически все силы: и солдат, и не успевших отправиться в лес охотников. В общей сложности на стенах форта осталось не более семидесяти человек, все остальные солдаты приняли участие в схватке. Командир торопился как можно быстрее если уж не перебить, то хотя бы оттеснить противника от орудий. По его предположению, герканский полководец непременно воспользовался бы моментом и вот-вот должен был отдать приказ о переправе основных сил.
Большой численный перевес быстро дал о себе знать, все еще сопротивляющиеся пловцы были окружены и безжалостно истреблялись. Однако вслед за вздохом облегчения, вырвавшимся из груди командира заставы, тут же последовал крик отчаяния, который, правда, никто, даже сам капитан Пьерон, не услышал.
Мир взорвался, взорвался в прямом смысле этого слова. Чудовищный столб огня вырвался из недр земли и поднял в воздух все, что находилось в радиусе двадцати шагов от него: обломки древесины, комья земли, искореженные жерла орудий и лафеты, а также множество обезображенных, хаотично дрыгавших изуродованными конечностями человеческих тел. Все произошло так быстро, так неожиданно, что выжившие целую минуту пребывали в оцепенении и смотрели, как падают с неба доски, металл и куски окровавленной плоти.
Только когда пыль осела и глазам капитана предстала ужасающая картина разрушения, он понял, какую непростительную ошибку совершил, бросив на занявшего артиллерийские позиции врага почти весь личный состав. Целью герканских пловцов было не захват орудий, не удержание их до прибытия подкрепления, им поручили взорвать находившийся в подземном блиндаже пороховой склад. Его оппонент, герканский командир, был не только умен, но и чрезвычайно жесток. Он отправил своих людей на верную гибель, не оставив им даже призрачного шанса выжить. В голове обескураженного капитана не укладывалось, как исполнять такой приказ согласились сами солдаты, явно осознающие, что идут на смерть? К тому же они не просто сражались, а дрались, как звери. Так сражаются лишь те, у кого с противником личные счеты.
Читать бесплатно другие книги:
