Зимняя сказка Хелприн Марк

Городские Врата

У каждого города есть свои врата, которые совсем не обязательно должны строиться из камня. Перед ними может не стоять охранник, на них могут не стоять дозорные. В ту далекую пору, когда города все еще представлялись драгоценными каменьями, украшающими этот темный и загадочный мир, они были защищены крепостными стенами и имели форму круга. Достаточно было въехать в городские ворота, и вы обретали известное прибежище, поскольку за их стенами вы могли на время забыть о диких лесах, опасных морях и бескрайних просторах.

Крепостные стены становились все выше, а врата все массивнее, пока наконец они не уступили место условным легким ограждениям, призванным не пускать в город посторонних. Некоторые люди относились к ним с явным презрением, заявляя, что преград теперь вообще не существует. Они с легкостью переступали через них, однако оставались чужаками.

Если вы действительно хотите оказаться в городе, вам необходимо войти в него через одни из его новых врат. Найти их стало куда труднее, поскольку они обратились в испытания и превратности судьбы. Некогда существовала карта (сегодня о ней уже никто не вспоминает), на которой были изображены спящие красочные животные. Знающие люди говорят, что помимо прочего на этой карте были символически изображены и городские ворота. Восточные врата назывались вратами ответственности, южные – вратами пытливости, западные – вратами красоты и северные – вратами самозабвенной любви. Впрочем, в существование подобного города не верил почти никто, да и саму эту карту люди склонны были считать бессмысленной выдумкой и потому вскоре забыли о ее существовании, сочли сном. Что, конечно же, освободило ее для жизни вечной.

Озеро Кохирайс

Верхний Гудзон отличается от Нью-Йорка примерно так же, как Китай отличается от Италии, и потому их смог бы свести вместе лишь новый Марко Поло. Если мы уподобим Гудзон змее, то город будет ее головой с соответственными чувствами, мыслями и ядовитыми зубами. Верховья же реки станут ее длинным мускулистым телом. У этой змеи нет гремушки, хотя Олбани время от времени и пытается издавать какие-то звуки.

Ландшафт Гудзона – это прежде всего ландшафт любви. Для того чтобы добраться до него со стороны моря, необходимо сначала проплыть под вереницей серебристых высоких мостов, округлых, как обручальные кольца, за которыми берега раздаются вширь, будто пара доверчиво раскинутых женских ног. Здесь начинается самое интересное. Мимо вас проплывают тысячи ухоженных садов и десятки городишек, хранящих верность некоему единому плану, составлявшемуся в ту пору, когда будущность представлялась блистательной и безмятежной. Огромные, как оперные театры, имения, потаенные погреба, серые церкви, выстроенные голландцами, длинные причалы, с которых в иные дни вылавливали по нескольку осетров весом более четырехсот фунтов. Здешние конькобежцы уступали в мастерстве разве что самим голландцам, поскольку первые поселенцы соединили болота, поля и деревушки разветвленной системой каналов, длина которых составляла несколько сот миль. Лунными зимними ночами жившие в этом краю юноши и девушки катались на коньках до самого рассвета.

Все они искали любви. Молодые люди бродили по родному городку, вздыхая и мысленно признаваясь в любви к некоему воображаемому предмету обожания, который мог быть принят сторонними наблюдателями за лопату для расчистки снега или за клетку для яиц. О любви мечтала вся долина. Но, к счастью, у местных коммерсантов и фермеров дела шли как нельзя лучше, тем более что погода обычно к ним благоволила (лед и кленовый сироп зимой, устрицы и зелень весной, овощи, зерно и ягоды летом, древесина, минералы, баранина, шерсть и продукты местного производства круглый год), и потому долина не погружалась в хаос.

Жители Гудзона всегда могли получить достойное образование. Оно дополнялось необыкновенной красотой этих мест, волшебством лунных ночей, поросшими тростником заводями, сверканием льдов, летними или зимними погожими деньками, просторами полей, ветром, дующим из Канады, и памятью о том, что совсем неподалеку находится огромный, ни на что не похожий город.

Воды озера Кохирайс были такими же чистыми и голубыми, как вода в ледниковом озере. Его поверхность то и дело покрывалась рябью, когда к ней подплывали стаи водившихся здесь в изобилии серебристых рыб самых разных пород. Во время штормов и бурь оно становилось необычайно гневным, вода же его была удивительно свежа и вкусна. Каждый год в самом начале зимы вся поверхность озера Кохирайс за одну-единственную ночь покрывалась льдом. Не позднее второй недели декабря обитатели городка Кохирайс собирались в послеобеденный час возле своих каминов, время от времени поглядывая на стропила домов, сотрясавшиеся под напором холодных канадских ветров. Эти родившиеся на крайнем севере ветры обучались своим манерам где-то в Монреале, нравы которого жители городка Кохирайс считали далеко не безупречными. Ветры срывали черепицу, ломали ветви деревьев и рушили старые печные трубы. Их приход знаменовал собой начало долгой зимы, которая кончалась лишь после того, как с полей начинали прибывать мутные талые воды. В одну из зим ветры были особенно свирепыми и холодными. Они напали на город ночью, разбив о прибрежные скалы множество птиц. Дети с плачем проснулись от страшного воя, пламя свечей трепетало. Госпожа Геймли, ее дочь Вирджиния и сын Вирджинии Мартин сидели в своем маленьком домике, испуганно прислушиваясь к шуму огромных волн, набегавших на берег. Госпожа Геймли сказала, что эти страшные волны растревожили и разбередили всех огромных обитателей озерных глубин, включая Дунамулу.

– Прислушайся получше! – прошептала она. – Слышишь, как они кричат? Бедные создания! Хотя они похожи на морских пауков, извивающихся змей и иглобрюхов, хотя их огромные глаза лишены ресниц и они смотрят на тебя с ненавистью, мне их по-настоящему жалко!

Вирджиния посмотрела на темное окно и прислушалась. Госпожа Геймли закатила свои маленькие глазки и указала пальцем куда-то вверх.

– Тише! Неужели ты их не слышишь?

– Нет, – ответила Вирджиния, покачав головой. – Я слышу только рев ветра.

– А их голоса?

– Только ветер, мама.

– А малыш их наверняка слышит, – сказала госпожа Геймли, имея в виду закутанного в теплые пеленки спящего младенца. – В озере живут разные чудища. Я их видела своими собственными глазами задолго до того, как вышла замуж за Теодора. Я была тогда совсем еще маленькой девочкой и жила на северном берегу. Мы их там все время видели. Они всегда плавали стаями и иногда, словно дрессированные собаки, выбирались на берег. Иногда они прыгали через причал и топили лодки. Мы с сестрой несколько раз кормили их пирожками. Они страшно любили пирожки. Дунамула больше всего любил пирожки с вишнями. Длиной он был в двести, а толщиной в пятьдесят футов! Мы бросали пирожок с вишнями в воздух, а он высовывал из воды голову и ловил его своим сорокафутовым языком. В один прекрасный день мой папа решил, что это занятие слишком опасно, и запретил нам выходить на причал. После этого я ни разу не видела Дунамулу. – Она наморщила брови. – Интересно, помнит ли он меня…

Поразившись памяти своей матери, Вирджиния надолго задумалась. Она взглянула на маму и в очередной раз приятно удивилась, увидев ее старое умное лицо, ее совсем еще не дряхлое тело, сильные руки, платье свободного кроя из вельвета и муслина с зеленой кокеткой, маленькие глазки, выглядывающие из-под копны мягких седых волос, и сидящего у нее на руках довольно урчащего белого петушка с мандариновым гребешком.

– Если Джек будет отсутствовать в течение пятидесяти лет (Джеком звали этого родившегося в Квебеке петуха), а потом вернется назад, сможет ли он меня узнать? – спросила Вирджиния.

– Петухи не живут по пятьдесят лет, Вирджиния. Если к тому же он отправится в Канаду, мы, скорее всего, его вообще больше не увидим. Там говорят по-французски и ведут себя более чем странно. Они сделают из его крыльев веер или используют его в качестве флюгера.

– И все-таки давай представим на минутку, что он вернется назад через пятьдесят лет.

– Хорошо. Но где он может пропадать все это время?

– В Перу.

– Почему именно в Перу?

За разговорами такого рода они нередко проводили большую часть ночи. Госпожа Геймли не умела ни читать, ни писать и потому использовала свою дочь в качестве писца и исследователя, занимавшегося поиском интересующих ее слов в энциклопедиях. Старая женщина отличалась крайней пытливостью. За полтора часа она могла обсудить с поражавшейся ее талантам Вирджинией полторы сотни самых разных тем.

Несмотря на свою неграмотность, госпожа Геймли прекрасно владела языком. Откуда она черпала слова, не знал никто. Вирджиния полагала, что людей, живших на северных берегах озера, учили и вдохновляли открывавшиеся им просторы и дали. Обитателям маленьких селений неведомы проблемы и условности больших городов, и потому язык их богат и красив. Словарь госпожи Геймли был поистине огромен. Она знала и использовала множество редких старинных слов, о которых люди не вспоминали веками. Вирджиния отыскивала их в Оксфордском словаре и убеждалась в том, что госпожа Геймли практически никогда не делает ошибок. К примеру, говоря о собаках, она могла назвать их левинерами. Земли в окрестностях Квебека она именовала не иначе как трясиной. Слова «диклесия», «палантин», «раппари», «каротель», «опунция», «фарисей», «пальмерин», «компрадор», «секотин» и «пинтулария» слетали с ее уст без запинки. Их словарь растрепался, поскольку Вирджинии приходилось заглядывать в него едва ли не ежеминутно. Когда же госпожа Геймли гневалась, ее речей не могли бы понять и полдюжины лингвистов, которые скончались бы на месте от приступа «гиперкардии».

– Мама, где ты выучилась всем этим словам? – изумлялась Вирджиния.

Госпожа Геймли недоуменно пожимала плечами.

– Мы с ними выросли.

К счастью, порой она неожиданно ограничивала себя производными англосаксонского языка, и тогда речи ее становились вполне внятными. Вирджиния испытывала необычайное облегчение, а петух радовался так, что, будь он курицей, он нес бы по три яйца в день. А вдруг он на самом деле был курицей? Кто знает. Кстати сказать, в глубине души он считал себя котом.

Ветер задул еще сильнее, разметая стога сена, круша сараи и выплескивая озерные воды на поля. Госпожа Геймли и Вирджиния услышали оглушительный звон тысяч сталкивающихся друг с другом льдин, который походил на прощальный стрекот всех насекомых, когда-либо живших на свете. Дом стонал и покачивался, но он мог выдержать и не такую непогоду, поскольку строивший его покойный Теодор Геймли хотел, чтобы его жене и дочке ничто не угрожало. За прошедшие с той поры годы его цветущая жена успела превратиться в старуху, дочери же было уже за тридцать. Вирджиния отлучалась из дома всего на три года, после чего вновь вернулась сюда с младенцем, отцом которого был канадец французского происхождения Буасси д'Англе.

– Тебе не кажется, что наш дом может рухнуть? – спросила с опаской госпожа Геймли.

– Нет, не кажется, – спокойно ответила Вирджиния.

– Ну и ветрище! Представляю, что зимой будет твориться! Ох и туго же нам придется!

– Зимой всегда трудно.

– От холода земля промерзнет сильнее, чем обычно. Животным придется не сладко. У сельчан кончится пища, и они начнут болеть.

Эти зловещие предсказания вполне соответствовали погоде. В тех случаях, когда госпожа Геймли вещала столь же торжественно, она, как правило, оказывалась права. Вне зависимости от того, насколько истинными были эти предсказания, ветер в ту ночь дул со скоростью около двухсот миль в час, а температура воздуха опустилась до минус двадцати градусов по Цельсию.

После одного из особенно сильных порывов госпожа Геймли поднялась на ноги и принялась расхаживать по комнате. От раскаленной печи веяло жаром. Она обошла вокруг кухонного стола, посматривая на потолок, по которому бродили красноватые всполохи, едва заметные на фоне стен и полов розоватого, кремового и желтоватого цвета. На крыше что-то загрохотало. Джек тут же по-кошачьи бросился на руки госпоже Геймли.

– Мама, неужели это снег? – спросила Вирджиния так, словно она все еще была ребенком.

– В такую погоду снега не бывает, – ответила госпожа Геймли.

Подбросив в печь несколько поленьев, она пошла к углу, с тем чтобы взять двуствольный дробовик. При этом она заметила, что в такие холодные ночи лопаются оковы, открываются тюрьмы, сходят с ума лунатики и впадают в неистовство звери. Чудища, живущие в глубинах озера, могут попытаться забраться в их дом.

Они просидели так всю ночь. Хотя с Рождества прошло уже несколько недель, им казалось, что наступил сочельник. Вирджиния слегка покачивалась, баюкая ребенка и вспоминая свою жизнь. Дров в их доме хватило бы на две зимы, кладовая была забита копченым мясом, птицей и сырами, вяленой бараниной и овощами, мешками с рисом, мукой и картошкой, консервами, местным вином и всевозможными пряностями и приправами, необходимыми для готовки и выпечки. На полке стояло множество книг, трудных для чтения, которые бередили и волновали душу. На кроватях лежали толстые пуховые одеяла, легкие, словно взбитые сливки. Вирджинии довелось пережить немало тяжелых минут, она прекрасно понимала, что и дальнейшая ее жизнь не будет безоблачной и легкой, но сейчас она находилась у себя дома, и потому на душе у нее было покойно и тихо.

Канада – слово это было таким же протяженным и холодным, как занесенные снегом равнины этой страны. На то, чтобы добраться на санях до реки Святого Лаврентия, у Вирджинии и Буасси д'Англе ушло два дня. Ей вспомнился полный диск луны, видневшийся между верхушками согнувшихся под тяжестью снежного покрова деревьев. О своей жизни в Канаде она не помнила практически ничего, это же путешествие врезалось ей в память на всю оставшуюся жизнь.

Они отправились в путь ясным погожим днем, когда все вокруг было залито золотистым светом стоявшего низко над горизонтом солнца. В лучах этого удивительного мягкого света снег казался теплее воздуха. Его вид вызывал в памяти белую кирпичную стену, освещенную лучами заходящего светила. Две лошадки – одна гнедая, другая рыжая – без устали скакали легким ровным галопом далеко на север. День сменился ночью, а они все продолжали свой бег по снежной равнине, освещенной светом луны.

Лошадкам нравилось скакать по свежему снегу. Буасси д'Англе и молодая женщина, которую он едва ли не выкрал из ее дома, молчали. Их лица горели огнем, глаза блестели. Минута сменялась минутой, далекие тени оборачивались горами или лесами, изукрашенными инеем и снегом. По сторонам дороги появлялись и исчезали озера и бурные потоки. Дорога шла то вверх, то вниз, им казалось, что они плывут по волнам бескрайнего океана, над которым ви^ел полный диск луны. Кони были так счастливы, что могли бы доскакать до Канады без единой остановки.

И все-таки им пришлось остановиться, когда они достигли берегов озера, лежавшего между горными кряжами.

– Не знаю, как лучше поступить. Мы можем заночевать здесь и продолжить путь с наступлением утра. Позади осталось двести миль.

– Ты сможешь уснуть? – спросила Вирджиния. – А кони, думаешь, уснут?

– Нет, – согласно кивнул он, натягивая поводья и выводя упряжку на лед озера.

Они оставляли позади реки и дороги, они проезжали мимо помигивающих огоньками поселков и поскрипывающих мельниц, освещая себе дорогу фонарями в те минуты, когда луна скрывалась за лесом. И теперь Вирджиния не понимала, где она, – несется на санях сквозь морозный лес и вспоминает о тепле родного дома или же сидит дома у огня и вспоминает, как ее когда-то заворожил приглушенный топот копыт по снежному насту.

К утру госпожа Геймли и Вирджиния почувствовали себя совершенно разбитыми. Госпожа Геймли распахнула входную дверь и выглянула наружу. В комнату устремились потоки холодного свежего воздуха.

– Ни одна снежинка за всю ночь не упала. Беда, да и только. Зря только дрова жгли.

– А что с озером?

– В каком смысле?

– Оно замерзло?

Госпожа Геймли недоуменно пожала плечами. Вирджиния встала и накинула на себя теплую стеганую куртку. Она завернула малыша в мягкое одеяльце и направилась вместе с ним к берегу озера. Не успели они обогнуть угол дома, как им стало совершенно ясно, что озеро замерзло, ибо они не слышали шума его волн, хотя ветер все еще не стих.

Озеро замерзло за одну ночь, и это говорило о том, что зима будет необычайно суровой. О грядущих тяготах свидетельствовала и необычайно гладкая поверхность льда. Госпожа Геймли никогда не видела такого гладкого льда.

Озеро лежало перед ними, поражаясь собственному совершенству. Нигде не виднелось ни морщинки, ни прожилки, ни пузырька. Ужасный ветер и пенистые валы так и не смогли совладать со стужей, обратившей голубые воды озера в твердую гладь, красоте которой могли бы позавидовать и астрономы.

– Чудища надежно заперты, – заметила с удовлетворением госпожа Геймли и погрузилась в думы о предстоящей зиме.

В течение двух недель солнце, всходившее и заходившее над городком Кохирайс, щедро расточало золотые лучи. Ветерок, дувший с запада, очищал безупречно гладкий темный лед от принесенных ветрами веток и жухлых листьев, которые походили на оперных певцов, дружно выбегающих на сцену в конце представления, чтобы в следующий миг навеки исчезнуть за кулисами.

Хотя температура воздуха не поднималась выше десяти градусов мороза, погода оставалась на удивление мягкой, поскольку ветер заметно поутих, а на небе не было видно ни облачка. Обитатели городка, желая развеять зимнюю скуку, дружно высыпали на лед, вспомнив о своих фламандских предках. Вдоль берега стали бесшумно носиться буера с яркими, похожими на чудесные цветы парусами. Население окрестных деревушек потихоньку перебиралось на озеро, где появились рыбацкие палатки с маленькими печурками. Ребятня разъезжала на коньках, привязывая импровизированные паруса к плечам.

Прибрежные огни казались ожерельями, украшающими гавани и заливы. В домах пили горячий шоколад, ром или сидр и лакомились олениной, жаренной на вертеле. Ночное катание на коньках, сопровождавшееся выстрелами из пистолетов, которыми любители ночных прогулок оповещали друг друга о своем местонахождении, казалось путешествием к иным мирам, поскольку они видели над собой небесный свод, усыпанный мириадами звезд, отражавшийся гладкой как зеркало поверхностью льда. Одному из горожан пришла в голову счастливая мысль: положить на широкие полозья легкую как бисквит передвижную эстраду и запрячь эти необычные сани шестеркой крепких лошадок, которые таскали бы ее по всему озеру. Горожане катались на коньках под музыку расположившегося под навесом городского оркестра, исполнявшего такие удивительные, чарующие пьесы, как «Зимний размер» А.Б.Клариссы. При этом молоденькие девушки совершали, к восторгу присутствующих, совершенно немыслимые пируэты. Стоило жившим на берегах озера фермерам завидеть подсвеченный изнутри белый сказочный замок, движущийся во мраке в сопровождении вереницы маленьких оранжевых огоньков, как они бросали все свои дела, хватали коньки и стремглав неслись к озеру, для того чтобы присоединиться к катающимся перед эстрадой мужчинам, женщинам и детям, походившим на невидимый хвост кометы.

Во время подобных празднеств расходовалось огромное количество дров, продуктов, припасов и кормов. В карнавалах этих не было особого смысла, однако обитатели Кохирайса не могли устоять перед подобным соблазном и потому проводили на озере все свое время. Они бездумно расточали нажитое, пели, плясали и проклинали грядущую холодную зиму, которая рано или поздно вновь должна была смениться весной. Это повальное увлечение затронуло даже госпожу Геймли, известную своей осмотрительностью и благоразумием. Она либо пекла пироги, либо вместе с Вирджинией каталась на коньках перед эстрадой, или участвовала в веселых танцах, во время которых старики, которые не могли пожаловаться на недостаток ума, учили молодых любви, терпению и вере.

К середине января горожане, ставшие после декабрьского обжорства страшно ленивыми и неповоротливыми, ощутили нехватку продуктов. Они дружно занялись экономией припасов, надеясь растянуть их до лета (о чем, конечно же, не могло идти и речи).

– Хоть пером покати, – вздохнула как-то госпожа Геймли, обводя взглядом содержимое кладовой. – В любом случае мы сможем продержаться до марта. Беда в том, что март тоже бывает холодным. В тридцать седьмом году Лэмстон Тарко и его собака замерзли в самый последний мартовский день. Нам нужно понять, что мы будем есть.

– Может быть, с нами поделятся продуктами жители соседних деревень? – осторожно спросила Вирджиния.

– Нет. Их урожай побило градом. В тот раз с ними делились мы, причем делали это бесплатно. Все мы теперь сидим в одной водке. При таком ветре нам вряд ли кто-то поможет. К тому же мы привыкли обходиться собственными силами. Жаль, что здесь нет сейчас Антуана Бонтика или Теодора. Они бы обязательно что-нибудь придумали.

– Кто такой Антуан Бонтик?

– Он умер еще до твоего рождения. Он жил между Кохирайсом и трясиной. Он был швейцарцем и ездил повсюду на своей двукролке.

– Двукролке? – переспросила Вирджиния.

– Совершенно верно, – подтвердила госпожа Геймли. – Двукролка – потрясающая вещь. Правда, скачут кролики не слишком быстро, так что по оживленной дороге на ней не поедешь – тебя сметут в два счета. Зато она очень экономична, особенно при перевозке легких грузов. А Бонтик, как нетрудно понять по его фамилии, весил меньше сотни фунтов. Он был каким-то там инженером, занимался протягиванием кабелей и установкой блоков. Монтаж кабелей действует на швейцарцев отрезвляюще. Это составная часть их теологии. Как это он говорил? Изящная дуга меж горными хребтами является знамением чудной силы тому, кто верует… Дальше идет строка о радуге. Теодор тоже смог бы что-нибудь придумать. Да и мы, я думаю, выход найдем. До марта времени еще много.

Они приготовили обед, который состоял из нарезанной ломтиками копченой говядины, полуфунта сухарей и обжаренного на сковородке твердого сыра. Для ребенка из тех же продуктов было приготовлено пюре. Помимо прочего они приготовили рыбу в белом вине, добавив в подливку красного перца и укропа, придавшего блюду весеннюю свежесть. И тем не менее утолить голод им так и не удалось. «Что же мы будем делать в марте?» – грустно думали они.

Вот уже пятую ночь они ложились спать с мучительным чувством голода. И в эту-то самую ночь Вирджиния неожиданно поняла, что же им следует делать дальше. Она услышала ответ во сне, который был таким же изысканным и необычным, как блюда, подаваемые в дорогом отеле и перевозимые в серебряных сосудах на бесшумных тележках.

Она увидела во сне огромный весенний город с затянутыми сизой дымкой площадями и выбеленными стенами, с изогнутыми ивами и реками цвета сапфира, город, улицы которого лежали, свернувшись подобно змеям вкруг храмов и площадей, город легкомысленных шелковых шляпок и строгих серых пальто, город ясного неба и хрустальных дворцов, где постоянно играла прекрасная, но совершенно беззвучная музыка света, где деревья сходили с ума, где земля была изрезана тайными подземными ходами. Он был живым, и он пытался потрясти ее своими красками.

Она узнала во сне, что города похожи на огромных животных, которые едят, спят, трудятся и любят. Она поняла, что ее будущее (таившееся в ней самой) связано именно с этим увиденным во сне городом, в котором ей будет суждено провести остаток своих дней.

Едва проснувшись, Вирджиния тут же поняла, что в том случае, если она с ребенком уедет в город, госпожа Геймли сможет вполне сносно скоротать всю эту зиму и даже помочь кому-нибудь из соседей.

Госпожа Геймли ответила на ее предложение категорическим отказом.

– Я никогда не бывала в этом городе, но я знаю его как свои пять пальцев, – взмолилась Вирджиния.

К ее вящему изумлению, госпожа Геймли не сказала в ответ ни единого слова и не вспомнила о злосчастном Буасси д'Англе.

Вирджиния покинула родной дом, тысячу раз обнявшись с матерью. Напоследок госпожа Геймли сказала своей дочери такие слова:

– Запомни раз и навсегда. В этой жизни мы только и делаем, что пытаемся оживить мертвецов и остановить время. Вставай, Вирджиния! Просыпайся! Перед тобой теперь открыт весь этот мир!

Вирджиния так и не поняла, что хотела сказать этим ее мама.

К тому времени, когда Вирджиния и ее дитя отправились в путешествие, на озере появился снежный покров. Они ехали вдоль берега на огромной тройке, тяжести которой мог не выдержать и крепкий лед озера Кохирайс. К полудню они уже поднимались в гору. Дорога петляла из стороны в сторону, поднимаясь с террасы на террасу, откуда открывался вид на всю округу. Время от времени над заснеженными полями появлялись белые орлы, кружившие высоко в небе с грацией конькобежцев.

Чем ближе они подъезжали к перевалу, тем выше становились раззолоченные солнечными лучами сугробы, над которыми носились снежные вихри. Шум ветра заглушал звон колокольчиков. Возница остановил лошадей на самой вершине, откуда открывался прекрасный вид на окрестные холмы и долины. Кони то и дело мотали головами, пытаясь стряхнуть со своих грив ледяную корку.

– Озера вы теперь больше не увидите, так что можете посмотреть на него в последний раз, – прокричал возница сквозь шарф, которым было обмотано его лицо. – Скоро подъедем к Гудзону.

Поля и холмы остались позади, теперь они ехали по девственному лесу, то и дело пересекая узкие тенистые дорожки. Порой возле самой дороги вырастали крутые скалистые склоны высотой в тысячу футов с шумными горными потоками, над которыми стояла мельчайшая водная пыль, покрывавшая льдом ветви окрестных дубов. Дорогой тройка вспугнула несколько оленьих семейств. Огромные животные метнулись в лес, круша своими развесистыми шестифутовыми рогами восковые кусты, с которых сыпались красные, словно кровь, ягоды. Кони неутомимо несли их под сводчатыми ветвями деревьев. Вирджиния прижала к себе ребенка. До этих самых пор он звался Мартином д'Англе. Это имя прекрасно подходило для легионера или для раскачивающегося на канате фехтовальщика, но никак не для крошечного существа, завернутого в голубое одеяло, из-под которого выглядывали только его ротик и носик, жадно ловивший морозный воздух. Вирджиния посмотрела наверх и совершенно неожиданно увидела, на ветвях деревьев множество орлиных гнезд, обитатели которых молча следили за проезжавшей внизу тройкой.

– Вы только посмотрите на этих золотистых орлов, – крикнула она вознице. – Они похожи на судей, вышедших в отставку!

Долгий пологий спуск привел их к берегу реки. Еще до наступления сумерек они успели добраться до гостиницы, стоявшей на берегу Гудзона. Во дворе дружно визжали свиньи, требовавшие, чтобы хозяин пустил их в теплый свинарник. Над трубой гостиницы вился белый дымок. Вирджиния и Мартин (она уже стала произносить его имя на английский манер) собирались дожидаться в ее стенах раннего утра, когда их должен был принять на свой борт огромный буер, способный перевозить разом до шести пассажиров с багажом. Посреди ночи в двери номера постучала супруга хозяина гостиницы, женщина, щеки которой были куда краснее той сыпи, что появлялась порой на попке Мартина. Вирджиния зажгла свет. После вчерашнего грандиозного обеда, состоявшего из бараньих отбивных, кукурузного хлеба и салата из одуванчиков, она чувствовала себя далеко не блестяще. Проснувшийся от света Мартин тут же задвигал своими маленькими ручками и ножками. Вирджиния запахнула халат и спросила:

– В чем дело?

– Простите, что разбудила вас, моя милочка, – ответила супруга хозяина елейным голоском. – Господину Фтили только что позвонили из Оскаваны. Буер не вышел, поскольку ветер намел на реке высокие сугробы. Вам придется добираться туда на коньках. Что касается вашего багажа, то мы погрузим его на сани, которые будет тащить сам господин Фтили.

– Я все поняла, – кивнула Вирджиния. – Скажите, пожалуйста, а сколько миль отсюда до Оскаваны?

– Всего двадцать, – ответила госпожа Фтили. – При этом всю дорогу ветер будет дуть вам в спину.

После того как госпожа Фтили прикрыла за собой дверь, Вирджиния выключила свет и тут же уснула. Она увидела сон, который, как она поняла впоследствии, в точности воспроизводил события следующего дня.

Вот уже несколько часов она скользила на коньках по припорошенной снегом ледяной дороге, шедшей меж гористых берегов. Она была прирожденной конькобежкой. После каждого толчка она проезжала по пятьдесят ярдов. Ее рост составлял всего пять футов одиннадцать дюймов, но сложена она была безупречно. Ее иссиня-черные волосы блестели, словно шкура тюленя. Ее мягкая улыбка чаровала всех. В жизни она выглядела куда привлекательнее, чем на фотографиях, ибо внешние черты, не подсвеченные изнутри огнем души, обычно ничего не значат. Впрочем, привлекательной она казалась далеко не всем.

Она скользила вниз по реке, подвязав спящего Мартина за спину, и время от времени останавливалась, чтобы убедиться в том, что с ним все в порядке. Малыш спал так крепко, словно она качала его в колыбельке.

Далеко позади, на расстоянии не меньше мили, ехал господин Фтили, тянувший за собой легкие сани с поклажей. Они беззвучно проезжали мимо спящих деревушек с домами, сложенными из красного кирпича и темных бревен. На излучине реки возле острова Конституции Вирджиния увидела ледник, в котором она могла укрыться от ветра и немного передохнуть. Она помчалась к нему с немыслимой скоростью и остановилась только возле самой пристани, сделав при этом изящный разворот. За углом она увидела проезд для лодок и саней, через который она и въехала в ледник, вспугнув при этом с полдюжины воробьев. Внутри она обнаружила кипу жухлого сена и массу ледяных блоков, сложенных вдоль стен прозрачными штабелями. Здесь было куда теплее. Развернув одеяло, она достала из него улыбающегося и бесконечно счастливого Мартина и стала кормить его, время от времени вглядываясь в темную глубь ледника, где среди ледяных блоков прятались птицы.

Задолго до этого, в самую суровую зиму, которую только помнили жители Кохирайса (суровее ее была только нынешняя зима), фермеры вырезали глыбы льда из озера и заполняли ими ледник, находившийся неподалеку от дома Геймли. Льда в том году было наколото столько, что он сохранялся под блоками, добытыми в последующие годы, не менее пятидесяти лет. Человек, купивший этот ледник, решил перестроить его в печатный цех, после чего льда в него уже не вносили. Через какое-то время рабочие обнаружили внутри ледяные глыбы, возраст которых составлял около полувека (семилетняя Вирджиния в тот день играла рядом с ними). Ее загнала под крышу ледника страшная жара, от которой начали таять даже эти видавшие виды ледяные глыбы. Решив, что ее никто не видит, Вирджиния стата прикладывать к прозрачным глыбам ладошки и слизывать с них холодные капельки воды. Госпожа Геймли строго-настрого запретила Вирджинии входить в ледник, где ее, маленькую девочку, могли поджидать страшные опасности.

– По ночам в леднике появляется сам Дунамула, – говорила она. – Он приходит туда для того, чтобы полакомиться льдом. Заодно он может проглотить и тебя. И потому я категорически запрещаю тебе даже приближаться к этому месту!

С одной стороны, Вирджиния страшно боялась этого самого Дунамулу, с другой, ей хотелось посмотреть на него хоть одним глазком и немножко покататься на нем по озеру. Насколько она могла судить по рассказам госпожи Геймли, Дунамула не отличался особой свирепостью и проглатывал маленьких девочек разве что по ошибке. Тем не менее она входила под крышу ледника с опаской, присущей всем детям, воображающим, что за ними постоянно наблюдают морские чудища или странные создания, которые по ночам прячутся у них под кроватью.

Когда она уже забыла и думать о Дунамуле, из глубины ледника послышался странный звук, похожий на плеск воды. Вирджиния похолодела от ужаса. Она не пошла бы дальше и за всю чернику, растушую на склонах горы Адирондак. Звук повторялся снова и снова. Вирджиния боязливо подняла глаза. Ни Дунамулы, ни его приятелей она не увидела. Она принялась озираться по сторонам, вспомнив о страшном сорокафутовом языке чудища, которым он ловил пирожки с вишнями с такой же легкостью, с какой тритон ловит букашек. Она не заметила ничего подозрительного, однако странные звуки – кап-кап, шлеп-шлеп, буль-буль – так и не стихали.

И тут вдруг она поняла, что звуки эти исходят от самой ледяной пирамиды. Чувствуя, как ноют от холода ноги, она стала взбираться по ее холодным ступеням. Наверху она увидела появившуюся в кровле щель, сквозь которую в ледник заглядывал золотистый солнечный лучик, выплавивший в глыбе льда пятидесятилетней давности небольшое лазурное озерцо, где плескались две огромные серебристо-золотистые рыбины с мудрыми радужными глазами, вмерзшие в лед задолго до того, как она появилась на свет.

Вирджиния вспомнила, как она схватила рыб за их скользкие хвосты, спустилась вниз и выпустила их в озеро, после чего они тут же скрылись в его темных водах, спеша поведать другим его обитателям тайну своей молодости. Она всегда понимала, что со временем связана какая-то тайна, она могла остановить время и смотреть сквозь него так, словно оно было тонюсенькой прозрачной льдинкой.

Вирджиния перевела взгляд на светлый проезд и увидела на льду реки господина Фтили, тащившего за собой сани с ее багажом. Она торопливо перепеленала Мартина, вновь подвязала его за спину и бросилась догонять неутомимого хозяина гостиницы.

Теперь ветер то и дело менял направление. Когда она настигла господина Фтили, ветер уже дул им в лицо.

– Господин Фтили, и все-таки я никак не могу взять в толк, почему буер не мог доехать до места. Лед-то вон какой гладкий.

– Ниже будет снежный затор, – прокричал в ответ господин Фтили.

– Простите?

– Снежный затор, – прокричал он вновь. – Так уж вышло, что к северу от Оскаваны начался сильный снегопад, после чего ветер резко изменил направление и намел высоченные сугробы, которые полностью перегородили реку. Высота у них такая же, как у окрестных холмов! Пробивать в них туннель они, конечно же, боятся, потому что он может рухнуть в любую минуту.

– Вы говорите, сугробы перегородили всю реку?

– Совершенно верно, – прокричал, борясь с ветром, господин Фтили.

– Такие же высокие, как окрестные холмы? – Да!

– А какая же у них высота?

– Тысяча футов! Нам придется карабкаться к их вершине, а потом съезжать вниз!

Они обогнули очередную излучину реки, за которой Гудзонские высоты казались скопищем белоснежных носорожьих рогов, и в следующее мгновение увидели перед собой перегораживавшую всю реку зловещую снежную стену, отдаленно походившую на современные небоскребы и в отличие от Рима выросшую всего за день. Она была необычайно крутой и имела высоту около тысячи футов. Над ее вершиной клубился густой туман.

– Я туда с этими санями точно не полезу, – пробормотал господин Фтили. – Я думал, она куда ниже, и про туман ничего не знал… – Он вновь обвел взглядом снежную стену. – Вы можете счесть меня малодушным человеком, но я не вправе забывать о госпоже Фтили и о моей маленькой Фелиции. Почему бы вам не вернуться назад и не пожить с нами до той поры, пока эта треклятая гора не растает? Если вы попытаетесь взобраться на нее, вы совершите роковую ошибку.

– Господин Фтили, – выпалила разгоряченная ездой на коньках Вирджиния. – Я не считаю вас малодушным человеком, я понимаю, что вы обязаны заботиться о госпоже Фтили и о Фелиции, и, конечно же, я не стала бы подвергать вас риску из-за какого-то багажа. Вы можете вернуться назад и прислать мне вещи после того, как начнет ходить буер. Что касается меня и Мартина, то мы попытаемся перебраться на ту сторону.

– Но, мисс! Вы потеряетесь в тумане, который клубится над вершиной! Если же вы поскользнетесь, вам не за что будет схватиться и вы в конце концов разобьетесь!

– Господин Фтили, – ответила Вирджиния с усмешкой, – меня эта гора нисколько не пугает. Я не буду бояться высоты, я не оступлюсь, и я перейду на ту сторону.

– Почему вы так уверены в себе? Откуда вам все это известно?

– Все очень просто. Я себя там уже видела.

– Вы что, уже успели там побывать? – ошарашенно спросил хозяин гостиницы.

– Конечно же нет.

– Стало быть, это всего лишь фантазии. Кошка полетела за птичкой и так далее.

– Нет-нет, это вовсе не фантазии! Я действительно все это видела! Кошки же летать не умеют!

– Как вы могли это видеть? Вы что, видели будущее?

– Да!

– Вы просто сошли с ума! – воскликнул господин Фтили гнусавым голосом. – Вы не можете увидеть будущего! Вы не можете предвидеть его! Такие как вы кончают психушкой! Поверьте, вас это не красит!

– Вы не правы, господин Фтили! – рассердилась Вирджиния не на шутку. – Меня это красит! Мир и без того полон похожих на вас улиток, которые боятся довериться своему сердцу. Вы хотите жить в мире, где альпинисты и акробаты погибают, где мосты рушатся, где прозорливых людей ждет горькая участь. Если бы все были такими как вы, мы до сих пор ходили бы в шкурах! Да-да, в шкурах! Возвращайтесь в свою гостиницу. Сварите себе манную кашу и приложите ко лбу что-нибудь холодное! Вы можете прислать мой багаж хоть весной, мы же с Мартином отправимся в город прямо сейчас!

С этими словами она отвернулась от хозяина гостиницы и принялась карабкаться на снежный склон, протаптывая в слежавшемся снегу частые ступеньки. Если бы она сорвалась со склона, она пробила бы лед подобно пушечному ядру, после чего ее бы уже никто и никогда не увидел. Но Вирджиния не оглядывалась назад, не теряла внимания и уверенно пробивала ступень за ступенью. Примерно через час она была уже возле самой вершины. Мартин мирно посапывал у нее за спиной. Далеко внизу бегал взад-вперед как муравей перепуганный, изумленный и чрезвычайно раздраженный господин Фтили. Вирджиния остановилась в пяти футах от вершины снежной стены. К несчастью, вершина здесь выдавалась вперед, и потому для того, чтобы перебраться через нее, Вирджинии пришлось бы отклониться назад, снег же здесь был рыхлым и не мог обеспечить надежной опоры. Она представила себе, как они с Мартином летят вниз, и тут же почувствовала, что руки ее стали слабеть. Она попыталась добиться противоположного эффекта и представила, как она уверенно взбирается на вершину, ни на миг не теряя равновесия. Вдохновленная этим зрелищем, Вирджиния не мешкая стала карабкаться вверх, пробивая пальцами глубокие лунки и раз за разом повторяя слово «давай». На миг зависнув над бездной, она преодолела снежный карниз и оказалась на туманной вершине снежной горы. Впоследствии Вирджиния вспоминала, что в этот самый миг она услышала чистое пение французского рожка в своем сердце. Ну а мистер Фтили увидел лишь, что ее поглотил туман.

В тот же миг Вирджинию попытались сбить с ног порывы ветра и снежные вихри, налетевшие на нее сразу со всех сторон. Преодолевая вершину снежного хребта, она скорее не шла, но вальсировала, взмывая в воздух вместе с вихрями, которые порой переворачивали ее вниз головой, но вслед за тем бережно ставили на ноги. В конце концов особенно учтивый и внимательный вихрь, заботясь прежде всего о Мартине, попросту вынес ее к подножью. Она поправила волосы и, сделав всего несколько шагов, вышла из белесого марева.

Ее взору предстал огромный город, от которого ее отделяло теперь всего пятьдесят миль.

То был совершенно иной мир – белый и безмолвный. Впрочем, безмолвие города являлось лишь кристаллом его бесчисленных шумов и звуков, сплавленных воедино расстоянием. Под густой синевой небес поднимались костяки небоскребов. От них исходили неслышные голоса, которые вдалеке сливались в белый шум, отдаленно напоминающий шум прибоя. Расстояние влияло и на свет. С необычайным постоянством город, стремившийся к будущему и вязнувший в прошлом, сигнализировал о своем существовании низким грозовым спектром.

Воздух здесь был таким же чистым, как и на озере Кохирайс, однако то и дело возникавшие в нем оптические линзы приводили к тому, что поросшие лесом берега, реки и горные кряжи то увеличивались, то уменьшались. Вирджиния обнаружила, что при желании могла бы рассмотреть открывавшиеся перед ней дали до малейших деталей. Однако больше всего ее привлекали движущиеся предметы. Увиденные отсюда, они подчинялись тем же странным законам, о которых сами они наверняка даже и не ведали. Корабли плыли по рекам с решимостью достигнуть места своего назначения, которое притягивало их подобно магниту и казалось таким же зримым и реальным, как и они сами. Они покачивались и отклонялись от курса ровно настолько, насколько позволяли им незримые нити, которые управляли и пенистыми гребнями волн, и караванами облаков, и крошечными автомобилями, спешившими куда-то по скоростным магистралям, и игрой света на зеркальных поверхностях далеких небоскребов.

Видневшийся внизу лед, уже не казавшийся ей холодным, поражал своей чистотой и белизной. Она увидела стоявший возле причала большой ледокол и вереницу людей, сходивших с причала на палубу этого примерзшего ко льду судна, над трубами которого вился дымок. Подобно стрелке компаса нос ледокола указывал на его конечную цель, находившуюся в свободных ото льда лазурных океанских водах где-то за Таппанским заливом.

Когда Вирджиния приблизилась к судну, она поняла, что офицеры, занимавшиеся погрузкой, были крайне озабочены тем, что вес тысячи пассажиров и их багажа оказался недостаточным для того, чтобы судно смогло выйти из ледового плена. Она хотела было подняться по сходням, но тут ее остановил молодой офицер:

– Мадам, все билеты уже проданы. Для вас здесь попросту не найдется места.

– Но ведь пассажиры нужны вам еще и для того, чтобы увеличить вес судна, не так ли?

– Разумеется, мадам, – ответил офицер, озадаченно улыбнувшись. – Но вес одного человека в данном случае не имеет никакого значения.

Его, похоже, нисколько не волновало то, что Вирджиния и Мартин останутся на причале в полном одиночестве. Более того, он едва ли не упивался этим своим безразличием.

– Нас двое, – строго поправила его Вирджиния, взяв Мартина на руки.

– Ладно, уговорили, – вздохнул офицер. – Но вы будете последними.

– Так оно и есть, – хмыкнула Вирджиния, обведя взглядом пустынный причал.

Она посадила Мартина в сугроб и перепрыгнула на палубу. В тот же миг послышался громкий треск.

– Не более чем совпадение, – недовольно буркнул офицер.

Мартин залился плачем. Он явно не хотел оставаться единственным, кого не взяли на ковчег.

– Не плачь, мой хороший, – ласково проговорила Вирджиния, перегнувшись через борт и взяв свое дитя на руки.

Офицер тем временем принялся распекать парнишку, пытавшегося запустить торпеду в сторону Верплэнка. Как только Мартин был принят на борт судна, раздался оглушительный треск и, к восторгу пассажиров, корабль тут же закачался на волнах, окатив бескрайнее ледяное поле сотнями тонн зеленоватой воды, замерзшей, не успев достигнуть берега.

Появление Мартина было встречено бурными аплодисментами. Решив поставить офицера на место, Вирджиния прочистила глотку и важно заявила:

– Мы хотели бы путешествовать на мостике и обедать вместе с капитаном. И еще. Пожалуйста, принесите нам большой бифштекс из вырезки, кресс-салат, печеный картофель, чай, земляничное пирожное и теплое молоко.

– Но кто вы? – недоуменно вскричал офицер, которого нисколько не вразумили недавние коллизии.

Полностью проигнорировав последний вопрос, Вирджиния принялась кормить Мартина, после чего ей, как и всем прочим пассажирам, подали горячих устриц и свежевыпеченный хлеб. Город преподал ей первый урок, и она его усвоила.

В доме госпожи Геймли хранился небольшой альбом с репродукциями картин художников нью-йоркской и гудзонской школы. Когда госпожа Геймли перелистывала его глянцевые страницы, она испытывала примерно такое же чувство, с каким обитательницы Кохирайса входили в церковь, и при этом начинала нести страшную околесицу. Невежливый офицер береговой охраны, одетый в роскошный, расшитый золотом мундир, казался Вирджинии ожившим персонажем одной из этих картин. Благодаря ему она поняла, что город не обратит на нее никакого внимания, что он будет всецело занят самим собой, пусть каждая из сотен миллионов его сцен и будет служить для кого-то моральным уроком. Холодный и жестокий, он будет играть с эмоциями и с чувствами пример но так же, как океан играет с морскими судами.

Разглядывая картинки из маминого альбома, она постигала связь образов с вызываемыми ими эмоциями. Самые сильные образы отличались особой холодностью или отстраненностью, что способствовало изъявлению неразрывно связанного с ними потаенного начала. Теперь она понимала, что образам этим была присуща и жестокость. Холодность и жестокость казались ей реальными физическими силами, отрезвлявшими и возвышавшими человеческую душу, которой надлежало пройти сквозь их горнило.

Несмотря на сильный пронизывающий ветер, Вирджиния долгое время оставалась на палубе. Корабль уверенно прокладывал себе путь по скованной льдом реке. Мартин был одет достаточно легко, однако, судя по всему, в отличие от самой Вирджинии вообще не чувствовал холода. Окончательно озябнув, она поспешила покинуть палубу. Мартин нисколько не возражал и против теплой каюты – он довольно дрыгал ножками и строил смешные рожицы.

Вирджиния неотрывно смотрела в иллюминатор и видела множество знакомых сцен. Росшие на склонах гор деревья привычно покачивались на ветру. Участки, на которых стояли каменные и деревянные дома, были отделены друг от друга аккуратными каменными изгородями. Над рекой высились огромные дубы. На льду Кротонского залива мальчишки играли в хоккей и носились под импровизированными парусами, выкраденными ими из маминых бельевых шкафов. Изрезанные улочками холмы Оссининга казались отсюда заброшенными и печальными. Сам Оссининг тоже выглядел достаточно жалко, пусть в его улочках, шиферных крышах и раскидистых дубах все еще чувствовалась былая красота и стать.

Они оставили позади Тэрритаун и Таппан-Зее с их мрачными утесами и с подступающими прямо к ним полями и садами. Они прошли между пилонами Таппанского моста, приветствуя его густым дымом. Еще через полмили показались Пэлисейдс и сам город. Вирджиния изумленно взирала на его сверкающие здания и плывущие над ними облака. Она знала, что Бог готовит ей новые испытания и что пройти их ей суждено именно здесь.

Они плыли все дальше и дальше вниз по быстрой реке, омывавшей берега этого огромного города. К тому времени, когда они вышли на траверс, на стеклянных столпах и серых утесах небоскребов заиграли золотистые лучи заходящего солнца. Через несколько минут свет этот почти померк, и тогда город погрузился в море собственных огней. Рядом с этими удивительными золотистыми и зеленоватыми огнями, ярко освещенными набережными и высокими шпилями корабли, стоявшие у причалов Норт-Ривер, казались крохотными букашками, выглядывающими из-под плинтусов.

– Смотри, Мартин! – воскликнула Вирджиния, приблизив лицо ребенка к иллюминатору. – Золотой город!

Корабль проплыл по этому сверкающему огнями городу еше десять миль и пришвартовался возле пожарного причала Бэттери, после чего его пассажиров высадили на берег. Офицеры хотели побыстрее освободиться от них, с тем чтобы судно могло выйти за Нэрроуз и заняться настоящей работой на просторах океана. Пассажиры вышли через здание пожарного депо на людную улицу и тут же оказались в хищной пасти города.

К десяти часам вечера изрядно уставшая от бесцельных скитаний по холодным улицам Вирджиния, которую явно принимали за нищенку, оказалась под сводами Центрального вокзала. Она на минуту остановилась возле окон «Устричного бара», за которыми виднелись счастливые посетители, лакомившиеся тушеными устрицами и горячими рыбными котлетами, приготовленными по старинным рецептам, и хотела было продолжить свой путь, как тут молодая женщина в зеленом шелковом платье, сидевшая в дальнем конце зала и не сводившая с нее глаз, поднялась на ноги и, удивленно всплеснув руками, направилась в ее сторону. Впрочем, Вирджиния ни минуты не сомневалась в том, что та обозналась. Каково же было ее изумление, когда в вышедшей из двери бара молодой женщине она узнала свою подругу детства Джессику Пени.

В течение нескольких поколений Пенны проводили каждое лето на озере Кохирайс (мужчины появлялись там только в августе, женщины же и дети жили там все лето), любуясь игрой света над озером, прячась под крылечком от страшных гроз, плавая по озеру на лодке, бродя по окрестным лесам, смеясь и радуясь жизни вместе с людьми, продолжавшими жить разве что в памяти успевших состариться сверстников. «Да-да, – вспоминали они через полвека, – конечно же, я помню тетю Марджори. Она вешала колокольчики на шею ручному медвежонку, показывала нам фокусы с магнитами и пекла булочки с имбирем! Или это была тетушка Эллен?»

Вирджиния явственно услышала скрип весел. Стояла середина лета. Она плыла на лодке между камышами. Солнце тем летом палило так, словно они жили не на озере Кохирайс, а где-нибудь на берегах Нила. Совсем еще молодая госпожа Геймли раз за разом звала ее с крыльца их дома: «Вирджиния! Вирджиния! Вирджиния!» Весла снова и снова погружались в темную воду, пока озеро не исчезло, подернувшись печальным льдом минувших лет.

Как-то в начале декабря Теодор Геймли отправился проверять состояние дома Пеннов и взял ее с собой. Лед все еще был слишком тонким, и им пришлось объезжать озеро на санях и на лыжах. Во дворце Пеннов царил холод. Восточные ковры, летняя мебель, стопки «Нэшнл Джиогрэфик», рыболовные снасти, головоломки и отключенные от сети лампы съежились от холода. Снег доходил до второго этажа, и дом казался ей заброшенной пещерой. Пока отец проверял состояние комнат, Вирджиния ждала его на первом этаже, разглядывая портреты давно умерших Пеннов. Забытые всеми, они коротали здесь зиму, мечтая когда-нибудь сойти с картин и обнять друг друга. Убедившись в том, что с домом ничего не произошло, Теодор Геймли спустился вниз и увидел, что его маленькая дочка горько плачет, расстроенная тем, что людей, изображенных на портретах, давно уже нет в живых. Отец взял Вирджинию за руку и стал водить ее от портрета к портрету, рассказывая об изображенных на них людях: о старом Айзеке, который нравился ей больше всех, потому что у него было печальное и красивое лицо, о его жене Абигейл, об их сыновьях Джеке и Гарри и дочерях Беверли и Уилле.

– Папу Джессики зовут Гарри, – сказал он. – Он до сих пор жив, верно?

– Да, – ответила Вирджиния, шмыгая носом и стараясь припомнить лицо Гарри, которого она видела всего несколько раз.

– А это Уилла, – продолжил отец. – Она живет сейчас в Бостоне.

– А это кто? – спросила Вирджиния, указывая на портрет молодой женщины.

– Это Беверли, – ответил Теодор Геймли. – Я помню ее очень смутно. Однажды мне довелось проехаться вместе с нею в санях. Мы ехали по озеру с совершенно немыслимой скоростью и остановились возле гостиницы, где мы играли в «уточку». Лет мне тогда было не больше, чем тебе.

– А это кто? – поинтересовалась Вирджиния, показывая на картину, висевшую напротив портрета Беверли.

– Это Питер Лейк. Именно он управлял теми санями. Ты видишь, как они смотрят друг на друга? Они очень любили друг друга, но она умерла еще в молодости, он же после этого исчез…

Заметив, что Вирджиния вот-вот заплачет, он поспешил добавить:

– Да, все люди рано или поздно умирают. Так уж устроен мир. Но ты не должна забывать о детях. Я говорю о Джессике, ее двоюродном брате Джоне и о Пеннах из Бостона. Не думай о грустном, крошка.

Он поцеловал ее в лобик, после чего они покинули эту промерзшую насквозь галерею с портретами былых ее обитателей. Она запомнила их истории и имена на всю жизнь, но тут же позабыла, как выглядели их лица.

И вот теперь в совсем иной, на сей раз подземной галерее она встретилась с Джессикой, которая была редкостной красавицей, хотя различие между городской девушкой и девушкой деревенской все же бросалось в глаза.

Они поразились происшедшим с ними переменам и тут же поняли, что уже никогда не будут друзьями. Это знание мгновенно отрезвило их и даже вызвало у них чувство довольства тем, что им не придется кривить душой, изображая бурную радость.

Мартин потрогал мамину подругу ручкой, после чего Джессика повела их через весь «Устричный бар» к большому круглому столу и усадила за него Вирджинию, даже не представив ее своим многочисленным знакомым.

За этим столом сидели журналисты, самым именитым из которых был совсем еще молодой Прегер де Пинто. Помимо того что он являлся ведущим редактором газет «Сан» и «Уэйл» (точнее, «Нью-Йорк ивнинг сан» и «Нью-Йорк морнинг уэйл»), он был помолвлен с Джессикой Пени и потому играл здесь центральную роль. Он знал все обо всем и никогда не забывал об этом.

– У вас такой вид, будто вы только что вернулись из трудного путешествия, – сказал он.

– Так оно и есть.

– Вы приехали к нам с севера? – поинтересовался он, вспомнив о беженцах, прибывавших из-за Гудзонских высот и искавших здесь спасения от необычайно лютых морозов и снегопадов.

Она молча кивнула.

– Издалека?

– Да.

– Наверное, сделать это было непросто?

– Непросто, – отозвалась Вирджиния, смущенно потупив взор.

– Я думаю, для начала вас следует накормить, – тут же нашелся Прегер. – Метрдотель сможет предложить вашему ребенку превосходную рыбную овсянку. Что касается вас самих, то я рекомендовал бы вам присоединиться к нашему столу.

– Даже не знаю. У меня совсем немного денег.

– Нет-нет, вы меня не так поняли! – поспешил заверить ее благообразный и щедрый Прегер. – Вы присутствуете на ежемесячном обеде правления газеты «Сан». «Сан» платит за всех. Мы можем предложить вам тушеных устриц, пикшу, фаршированную омарами, жареный картофель, зеленый горошек и немецкое пиво.

– Спасибо, – поблагодарила Вирджиния, несказанно обрадованная услышанным.

– Не за что, – отозвался Прегер. – Вы не находите, что нам пора познакомиться получше?