Breakfast зимой в пять утра Штемлер Илья

Виктор Федорович - человек из Ташкента

Когда я проснулся, поезд стоял. Солнце жирно текло в щели оконной шторки. Раздвинув полоски жалюзи, я прочитал на фронтоне неказистого здания вокзала: «Ламар, штат Колорадо»… Доброе утро, Колорадо! Помнится, на факультетских вечерах в моем бакинском институте мы пели под гитару песню со словами: «Девушка из штата Колорадо - та-та-ти-та. Девушка из Колорадо-Спрингс»… Где же тот знаменитый Колорадо-Спрингс, столица зимних всемирных Олимпийских игр? Вероятно, там, где даль морщат ломаные контуры Скалистых гор. А здесь, на Великих равнинах, где притулился убогий городишко Ламар, унылая для глаз скучища. Тот же безликий пейзаж, который я проспал, пересекая Канзас…

Наскоро приведя себя в порядок, я отправился завтракать. Официантка с обольстительными бедрами, обтянутыми эластиком брюк, встретила меня улыбкой. Не старайтесь, пани, на этот раз я не дам вам провести себя за нос - выужу из меню только то, что оплачивает фирма… Кофе, омлет с сыром, булочку с джемом. Заказал и отвернулся к окну. Вероятно, мой вчерашний дружок, мессенджер Боб, еще дрыхнет. Да и вообще в ресторане пока было пустовато.

Завершив трапезу, я расписался на счете, тем самым подтвердив законность своего завтрака, и, поднявшись, направился к заветной двери, что вела на смотровую площадку…

Вау! Так это я оказался самым соней - салон был заполнен пассажирами, усердно глазеющими на штат Колорадо сквозь стеклянные стены смотровой площадки. И впрямь американцы не упустят то, за что уплачено… Виновато улыбаясь, я разыскал свободное кресло и торопливо нырнул в его податливые кожаные объятия.

За прозрачной стеной, словно меха гармони, растягивались хмурые февральские поля, точно как где-нибудь в средней полосе России. Вот тянется низкое белое строение, огражденное кольями с перекладинами, наподобие кошары. Блеснула спина реки. Появилось небольшое озерцо с какой-то игрушечной с виду плотиной… Степь, степь. И вновь участок, огороженный проволокой, со сторожевыми вышками по углам, в центре участка - глухое строение, возможно тюрьма. А может, что-нибудь по военной части?

Надо заметить, что за время пребывания в Америке я ни разу не видел человека в военной форме - ни разу и нигде, кроме как в охране Белого дома и на Арлингтонском кладбище. Не видел и военной техники. Только списанный гигант-авианосец, что стоит для обозрения на Ист-ривер, в Нью-Йоркском порту. Хотя в Колорадо, возможно, военные мне наконец повстречаются. Здесь, согласно справочнику, размещается Главная академия ВВС США, Агентство по аэрокосмической обороне, Центр секретной документации, Служба национальной безопасности и множество других ведомств, сотрудников которых отмечает военная форма…

Минут двадцать поезд гнал себя вдоль «специализированных» свалок. Вначале - долгое кладбище автомобилей. Пауза. Кладбище холодильников. Пауза. Кладбище кухонных раковин и ванн. Пауза. Кладбище телевизоров… Уф! Наконец выбрались к открытому пейзажу. Степь сменилась холмами, похожими на застывшие волны океана. Где-то там, вдали, холмы переходили в гряду Скалистых гор - красоту и гордость штата Колорадо. Там, говорят, и впрямь удивительные ландшафты - каньоны, горные реки, водопады, леса и снега, снега, снега горного плато с царственной вершиной Элберт, взметнувшейся более чем на четыре тысячи метров. У самого предгорья раскинулась столица штата - Денвер, ультрасовременный город, с небоскребами, вокзалами, аэропортом, с населением в полмиллиона человек, среди которых затерялся и Лев Яковлевич Резников, некогда известный в Ленинграде врач-уролог, вернувший многим мужчинам «второе дыхание». Он уехал, не выдержав козней, которые беспрестанно чинили ему на работе. Поначалу Лев Яковлевич мыкался в этом Денвере, похоронил здесь любимую жену. Потом обжился, привык, устроился на работу к собственному сыну - тоже урологу - консультантом. Самостоятельно практиковать ему было запрещено - возраст…

За обзорным стеклом открывалась широкая панорама, точно я сидел не в салоне вагона, а на гребне одного из холмов. Движение поезда утратило резвость - состав преодолевал подъем. Профиль дороги изменился, стал извилистым. Наш тепловоз черным жучком появлялся то справа по ходу, то слева, волоча за собой серебристое туловище состава: семь грузовых вагонов, за ними - пять пассажирских, и замыкали состав еще семь грузовых… Над прозрачным потолком, в небесной сини, кругами парили две крупные птицы. Ястребы? Соколы? Или орлы? Возможно, с высоты они принимают поезд за гигантскую серебристую змею…

Так незаметно подкралась станция Ла-Джуна. Одноэтажное кирпичное строение в мавританском стиле, со стрельчатой удлиненной аркадой. Самого городка что-то не видно, только вокзал с почтой, баром и автомобилями на привокзальной площади, большинство из которых своей формой напоминали огромные корыта, - старые американские «вездеходы», мощностью в двести-триста лошадиных сил. А людей не видно - только пассажиры, вышедшие поразмяться. Пока я решал для себя, последовать ли их примеру, раздался звон колокола, и зычный голос дежурного возвестил отправление… За вокзалом, на вспомогательном пути, я наконец увидел другой состав. Те же пассажирские вагоны под конвоем грузовых. Видимо, состав дожидался нас, чтобы отправиться по однопутке в обратную сторону. И это в Америке, в сверхдержаве… Или так специально задумано для экзотики - эдакий туристский маршрут времен «золотой лихорадки», времен освоения Дикого Запада…

Проводить время на обзорной площадке можно по-разному. Одно дело - просто разглядывать через стекло пейзажи Колорадо, другое дело - набрать на поднос чипсов, кисленьких конфет, булочек с кремом или мороженого, поставить все это на откидной столик и, время от времени протягивая руку к подносу, окидывать благосклонным взором окрестности.

В проеме двери я заметил седенького мужичка, среднего роста, в черной кожанке и с клетчатым шарфом на шее. Широкие обшлага бесцветных брюк не дотягивались до щиколоток, предъявляя миру яркие носки, выступающие из сникерсов на баскетбольной подошве. Конечно, ничем особенным незнакомец не отличался - американцы одеваются как хотят, но я сразу дотумкал - свой человек, из России…

Мужчина приблизился к буфетной стойке. Деловито уложил на поднос горку булочек с кремом, кока-колу в пластмассовом стаканчике, порыскал глазами и направился к свободному креслу, что стояло подле моего. Уселся, уперся ногами о подставку и тотчас принялся уплетать булочки, разглядывая при этом свои вздыбленные колени…

- Приятного аппетита, - проговорил я. Незнакомец бросил на меня удивленно-испуганный взгляд и пробормотал «спасибо». Несколько минут мы молчали, прилежно опустошая наши подносы.

- В Лос-Анджелес? Из Чикаго? - поинтересовался я приветливо.

- Нет. В Тринидад, - ответил незнакомец с охотой. Ему тоже было приятно встретить человека, говорящего по-русски.

- В Тринидад, из Гарден-Сити, штат Канзас, - добавил незнакомец. - Думал поехать автобусом, но посоветовали поездом. - Незнакомец улыбнулся, показывая редкие желтоватые зубы…

В прозрачном воздухе Колорадо одинаково четко просматривался ближний и дальний план. Снега все наплывали и наплывали, облизывая белыми языками распадки и стволы деревьев, - поезд тащил себя в предгорье. Голубые карликовые ели, точно юные гусары, победно оседлали гребни холмов, поросших кустарником. Ломаный контур горизонта обретал все более четкие горные очертания, вершины которых сливались с небосводом.

- Да, закинула нас судьба, - произнес сосед.

Я согласно кивнул и поинтересовался, откуда он родом. Оказалось - из Ташкента. В 1991 году Виктор Федорович приехал с женой в гости к дочери, вышедшей замуж за греческого студента, но жили они не в Греции, а в Америке. Зять работает автодилером, а дочь закончила колледж и трудится в налоговой службе города Эссекса, штат Вермонт. Приехали в гости к дочери да так и застряли - в России стрельба-пальба, ГКЧП, в Узбекистане тоже весело, Афганистан бузит, а до границы всего ничего… Решили с женой не возвращаться, пусть квартиру займет младшая дочь с семейством, она давно зарилась на родительское жилье. А в этом поезде Виктор Федорович оказался следующим образом. До недавнего времени он работал в Додж-Сити, штат Канзас, на элеваторе. Стоял у транспортера с лопатой, гнал зерно. Но так вышло, что он оказался без работы. Теперь вот едет в городок Тринидад, там требуются рабочие на элеватор. Работа тяжелая, но все же работа. В час платят десять долларов. В Вермонте таких денег не заработаешь. А в Ташкенте Виктор Федорович был экономистом на заводе, читал лекции в институте…

Виктор Федорович выпрямил сутулую спину, обтянутую черной кожей. Булочки исчезали с подноса со сказочной быстротой, несмотря на то что он без умолку говорил. Ему было приятно разговаривать на родном языке - на элеваторе, где он проработал пять месяцев, не было русских. С особым удовольствием он произносил мое имя-отчество, а то все вокруг - и стар и млад - обращаются друг к другу по имени, точно урки…

- Я, Илья Петрович, прошел такую школу в этой Америчке, не дай бог… От тюрьмы и до сумы, все повидал. Впору составить энциклопедию мытарств. Вы молодец, что сюда не перебираетесь. Хоть вы, судя по виду, человек еврейской национальности, но все равно тут нахлебаетесь. Ваши благотворительные организации тоже себе на уме. Америка - страна денег…

- Да и в России-то без денег несладко, - вставил я. Меня всегда раздражала манера многих эмигрантов поносить страну, которая протянула им руку, - не приезжали бы, и дело с концом. - За что же вас тюрьмой наказали? - проговорил я, пряча раздражение.

- Наказали даже дважды, - уточнил Виктор Федорович. - Скажу вам откровенно, Илья Петрович: штат Вермонт - место невиданного полицейского беспредела. Вы не поверите! Я вколачивал в стену гвоздь, жена держала стремянку. Молоток сорвался и упал ей на ногу, на мозоль. Жена заорала, словно ошпаренная. Это услышал сосед-мудак и вызвал полицию. Те явились мгновенно, точно того и ждали. Надели на меня наручники и отправили в суд. Жена кричит, что это случайность, показывает мозоль. А ей: «Мужика своего отмазываешь! Правосудие превыше всего!» И впаяли мне два месяца тюрьмы. «Нападение на зависимое от тебя лицо с целью предполагаемого изнасилования!» Как вам это нравится? Хорошо еще, что «предполагаемого». Иначе бы сидеть мне лет десять, не меньше… Дикий штат, этот Вермонт. У них в законе есть пункт, по которому не разрешается свистеть… под водой. А?!

- Ну и как там, в тюрьме? - спросил я, веселясь.

- В тюрьме-то у них нормальная жизнь, не то что на воле. Поначалу я нервничал. Наслышан был о всяких ужасах. Ничего подобного, по крайней мере со мной, не случилось… Довольно просторная камера. На десять заключенных - два туалета, опрятных, с дезодорантом. Кормят прилично, не какие-то там джанк-фуды, с помойки. Даже есть выбор… Телевизор, библиотека… Единственное неудобство: на десять заключенных - семь черных. Кричат, ругаются. Но только между собой. А когда я сказал, что люблю Опру Уитни, черную телезвезду, то двое заключенных на меня набросились с объятиями. Прибежала охрана, думали, что меня насилуют. Вообще черные - неплохие ребята, только от них здорово пахнет, никакой дезодорант не спасает. А кто мне докучал, так это один идиот из белых. Его отцу, по пьяни, на Эльбе в сорок пятом году какой-то Ваня выбил глаз. Он это вспомнил и заявил, что пришло время расквитаться, чтобы я готовился. Две ночи я не спал, боялся. Потом придумал - сказал черным, что этот тип из Ку-клукс-клана. Те его так отмутузили, что беднягу отправили в госпиталь.

Несколько минут мы молчали, разглядывая выплывшее из-за холма поселение. Навес, под которым стояли сельскохозяйственные машины. Рядом яркий маленький одномоторный самолетик… За навесом проходило шоссе, по которому катила телега-фургон, влекомая двумя конягами, а погонщика не видно, он укрылся под козырьком фургона… Горы подступали все ближе и ближе, вероятно, до них оставалось не более десяти-пятнадцати километров…

- Так вы и живете в Вермонте? - произнес я.

- Нет. С зятем не ужились. Коситься стал, ворчать, из дому уходить. Мы с женой и порешили - не будем ломать дочери жизнь, снялись и уехали в Нью-Йорк, в Бруклин, знакомых там нашли, из Ташкента… Беда в том, что дочь получила американское гражданство, и посему мы с женой не могли рассчитывать на статус беженцев, а только на статус иммигрантов. А раз так - никаких пособий, никаких страховок, сами должны зарабатывать. Это как заработать, в шестьдесят пять лет… Вначале я решил наладить торговлю с Узбекистаном, продавать овощи-фрукты. Но никто на эту затею не клюнул - самолетом дорого везти, а морем - дыни не выдержат. Жена у меня портниха-модельер. Тоже ничего не получилось - кому нужны здесь модельеры, когда все на потоке, китайцы-корейцы сидят, шьют за гроши… Начал я искать работу по объявлению. Но это сплошное жулье. Не пойму, какая им выгода - помещать в газетах ложные объявления? Однажды супер в доме, где мы жили… Вы знаете, кто такой супер? Смотритель дома. Он все умеет: электричество починить или там водопровод, он и завхоз, словом, нужный человек. Так вот, суперу стало жаль меня. И как-то он предложил помочь ему в ремонте квартиры. Я старался. Делал все, как он указывал, запоминал. И дело пошло. Жильцы меня приметили, чуть что - вызывали на халтурку. Я стал подменять рабочих, тех, кто почему-либо не вышел на работу. Но эти сукины дети подняли шумок, дескать, зачем супер дает работу русскому, когда есть мы, члены профсоюза. Супер меня и отлучил от корыта… Снова я пошел по объявлениям, но как только узнавали мой возраст, вежливо отбортовывали, тем более с таким плохим английским… Чем я только не занимался: и кирпичи грузил, и строительный мусор - был помощником мусорщика, работал не хуже других. Но подходит главный подрядчик, спрашивает возраст и тут же прогоняет - сиди, говорит, с внуками. Я и в шоферское дело кидался. Водить машину я умел. И с автоматом приноровился у дочки, в Вермонте, а вот шоферские права - советские. Поменять можно… за триста долларов у какого-то Фимы. Решил - сдам по-честному. Пошел в таксопарк, там обучали. Заплатил деньги, аванс, немного. И вдруг на глаза попадается объявление: «Обучаем работе с лимузином, обеспечиваем работу в лимузин-сервисе, обеспечиваем лимузинами в хорошем состоянии». Прихожу. Сидят два сопляка - Гриша и Андрей. За обучение - двести долларов, срок - неделя… Жена заохала, говорит, обманут, но решилась, выдала мне деньги. Нас, сивых учеников, набралось три человека. Больших жуликов, чем эти Гриша и Андрей, мир не видел. Три дня нам вешали лапшу на уши, что-то обещали. На четвертый приходим, а их и след простыл. По подвалу ходит какой-то негр, говорит, убирайтесь, это его офис. Кому жаловаться? Пушкину? А тут жена новость приносит - муж ее подруги арендовал помещение, хочет запустить химчистку, надо ему помочь с ремонтом. Пошел… Смотрю, посреди закутка стоит детина, метра два ростом, и соображает, как пробить дыру в потолке для коммуникаций. Отбойный молоток есть, новенький, упакован, как младенец… Говорит: приступайте к работе, за три доллара в час. Сукин сын, думаю, ведь минимальная плата четыре доллара и квотер. Но делать нечего. Смотрю я на этот молоток, как баран, но виду не подаю. «Надо вызвать из магазина консультанта, - деловито советую я хозяину. - Пусть наладит молоток. Вдруг тот бракованый, потом не докажешь». Детина согласился, позвонил в магазин, приехал человек из магазина, все подключил на моих глазах. А я все запоминаю… Соорудил помост из стола, взобрался, включил и чуть было не свалился на пол. Грохот, куски кирпича летят в лицо.

Пылища. Молоток, подлец, из рук вырывается, точно живой зверь… А в душе ликование - работаю. Каждый осколок мне чудится монеткой. Радуюсь. Так увлекся, что чуть весь потолок не своротил. Хозяин меня останавливает: отдохни, а то молоток у тебя сейчас закипит. В конце дня он выплатил мне двадцать четыре доллара - накинул еще по доллару за час. Прихожу домой, усталый, довольный - работаю. Вечером звонит дочь из Вермонта. Рассказываю. Она в крик: работа опасная; если получишь травму, кто будет оплачивать лечение?! Словом, так меня запугала, что пришлось отказаться… Вновь ищу работу. Скажу тебе, Илья Петрович, хотел войти в океан и не вернуться, только жену жаль, пропадет… С едой мы еще кое-как перебивались, питались в центрах для пожилых. Обед - восемьдесят центов, и еда неплохая. Чисто, уютно, без очередей. Можно и домой взять судок. А то есть и вообще бесплатные обеды. Но я вам скажу, Илья Петрович, унизительно до сердечной боли. И кого мы только в тех центрах не встречали, каких людей! За столом с нами обедал бывший профессор-металлург, пожилой человек, с женой. А жена его когда-то пела по радио, известная была артистка. Москвичи они. Да и другие люди, что попали в переплет в этой эмиграции. Многие хотели бы вернуться, так ведь все там потеряно. Честно говоря, я и сам подумывал воротиться, не в Узбекистан, в Россию. А как прознал, что в России русские беженцы испытывают, как их там размазывают свои же, так охота и отпала. Но надежду я не потерял. По радио, в объявлениях, сообщили - нужен человек на автозаправку. Звоню, говорят: приезжайте. Заправка у черта на рогах, прямо на хайвее, где-то в Нью-Джерси. Приехал. Босс смотрит на меня, вздыхает - стар ты, мистер. Ладно, покажи мышцы. Точно на невольничьем рынке. Делать нечего, сбрасываю куртку, сгибаю руку. Щупает. «Ладно, - говорит. - Ты не обижайся. Видишь, в углу стоят бейсбольные биты. Это будет твое оружие. Тут, на хайвее, иной раз черные руки распускают, требуют бесплатной заправки. Будешь гнать их этой битой. Платить тебе буду четыреста долларов в неделю, работа каждый день, без выходных. Согласен?» Я тут же согласился. А потом прикинул. Работа без выходных, по двенадцать часов в день, - это восемьдесят четыре часа в неделю. Или четыре доллара в час. А одна дорога туда-обратно около пяти долларов. «Ладно, - говорит босс, - половину дороги я тебе оплачу, ты мне понравился…» Подумали мы с женой - даже на похороны не заработаю, если ночью пришьют из-за галлона бензина. Отказался… Месяц проработал в магазине «Узбекские ковры», на Брайтоне. Вот каторга так каторга. На складе ковры спрессованы до потолка. Надо вытащить тот, что запросил покупатель. Развернуть. Потом снова свернуть и уложить на место, если не подошел по вкусу ковер. К вечеру я не чувствовал рук, почище любого отбойного молотка. А получал три доллара в час. Но все равно - работа. И тоже выгнали. А… вспоминать неохота. - Виктор Федорович пошарил вслепую по подносу, но булочки уже кончились. - Словом, я продолжал поиск. Вечерами зубрил английский. Но какой там язык, когда весь день бегаешь по городу, ищешь работу… Особенно я ненавидел эти аппойтменты. Вы знаете, что такое аппойтмент? - Я кивнул: заранее оговоренное время встречи. - Так вот, - продолжал Виктор Федорович, - заполняешь анкеты. Ждешь неделями. Часами просиживаешь в приемной, несмотря на назначенное тебе время. Улыбаешься каждому сопляку-сотруднику, чтобы в итоге получить от ворот поворот… Как-то я проходил мимо триста тридцать третьего дома по Седьмой авеню. Читаю: «ХИАС». В Союзе эту организацию считали оплотом сионизма. Их и еще «Сохнут». Они помогают евреям, я это знал. А вдруг и мне помогут? Зашел, записался на оппойтмент. Жду, дождался. Пришел с женой, оба русаки, за версту видно. Сидим ждем. Кругом евреи. Поглядывают на нас, удивляются. Наконец нас приглашают за барьер. Входим. Симпатичный такой паренек-сотрудник, сидит в ермолке. Какие проблемы? Говорю - ищем работу, который год. Паренек куда-то звонит, долго лопочет, потом объявляет, что договорился с «Найяной», это Нью-Йоркская ассоциация новых американцев. Идите, мол, туда, возможно, помогут. А на прощание спрашивает: «Вы еврей?» - «Нет, - отвечаю, - не повезло». Паренек покрутил головой, вздохнул… Пришли мы в эту «Найяну». Первый вопрос - национальность. Я им говорю, что не прошу никакой помощи, в смысле материальной, помогите только с работой. Вежливо извиняются, кофе предлагают. Объясняют, что их организация помогает только евреям, имеющим статус беженцев. Вначале я вспылил, потом подумал - вот он, чертов «пятый пункт», только наоборот. В России их жучили, а в Америке - нас, такое вот коромысло. «Вы, - говорят, - обратитесь в Толстовский фонд. Вы ж не пуэрториканцы какие-нибудь. Идите в Толстовский фонд!» И дают адрес - на Восьмой авеню. Между прочим, русских организаций, подобно Толстовскому фонду, в Америке немерено, в каждом штате. Но я об этом потом узнал. И армянские есть, и грузинские… Словом, поплелись мы на Восьмую авеню. Приняла нас красивая такая женщина. И фамилия - Русанова, Ольга. Вновь слышу - извините, помочь не можем, большой спрос, сейчас столько русских сюда наехало, опять же возраст. И специальность - экономист. Потом все же сжалилась, позвонила в Русскую православную церковь на Ист, Девяносто третья улица, может, там пристроят экономиста. Приходим. У входа сидит мужичок, свечи продает. Разговорились. Он и советует - поезжай, брат, в Колорадо, в город Додж-Сити. Там родственник его жены-американки работает на элеваторе, хорошие деньги зашибает в сезон… Вот и вся история, Илья Петрович.

- Не вся, Виктор Федорович, - лукаво произнес я. - А где ваш второй срок отсидки в тюрьме?

- А… Я тогда работал в магазине «Узбекские ковры». Хозяйский племянник, Заур, вечерами развозил ковры по адресам. Я ему помогал. Как-то мы привезли ковер на Манхэттен, в Гринич-виллидж. Я потащил ковер покупателю, а Заур остался в машине. Возвращаюсь, смотрю - на заднем сиденье лежит макровей, микроволновая печка. Откуда? Заур улыбается, говорит: нашел на гарбиче, рядом с домом. Поехали. Вдруг за нами две полицейские машины. Заур перепугался, останавливает. Нас выволакивают из машины. Полицейский заглядывает в салон, видит этот макровей, достает наручники - цоп! - втаскивает меня в свой «кадиллак». С Зауром разбирается другой коп, из другого «кадиллака». Привозят меня в участок. Народу! Ярмарка! Сидеть негде, только что на полу. Составили протокол, обвинили в воровстве. Как я понял, какой-то тип выставил свой макровей на улицу, тот ему чем-то мешал. Заур его и спиндюрил. Может быть, он и впрямь не знал, думал, что выставили на гарбич. Иной раз такие вещи выбрасывают на улицу - закачаешься. Есть дома, где все набрано со свалки - от половиков до люстры… Словом, повезли меня в тюрьму. Всю дорогу копы меня материли. Такие вежливые на улице, а оказались хамами из хамов. То ли припугнуть хотели, то ли что, но я и вправду перепугался. Привезли в тюрьму, в какое-то обшарпанное помещение. Народу - тьма, побольше, чем в участке, просто столпотворение. Негры, пуэрториканцы, корейцы, белые. С виду полные обормоты. Скамьи все заняты. И все громко разговаривают. Просто кричат, особенно женщины-полицейские, те вообще - мегеры. Новичков поставили носом к стене, ноги раздвинули, руки на затылок. Содержимое карманов выпотрошили, положили рядом на пол. Полицейские топчутся вокруг и орут в затылок - объясняют, как вести себя в тюрьме до суда. Наоравшись, нам командуют что-то вроде «вольно» и, вернув содержимое, отпускают в общее стадо. Скамья одна, там сидят самые крутые, и все почему-то черные. Важно сидят, все в наколках, как манекены из магазина «Бодибилдинг». Я нашел себе место в углу, на полу, уселся. Вошла черная баба, в сопровождении полицейского, и каждому из кастрюли раздала по бутерброду - кусок ватного хлеба, покрытого полоской сыра. И все! Да, думаю, это тебе не Вермонт. Запить нечем, только что сырой водой из-под крана, который торчит в углу, рядом с унитазом. К вечеру всех сковали общей цепью, с индивидуальным наручником. По пятнадцать человек. И посадили в автобус. Повезли в другую тюрьму. Каждое резкое движение одного прикованного отзывается на остальных, поэтому сидим смирно. Приехали. Расковали нас, сунули по бутерброду и отправили в камеру. Тесную, человек на пять, но у каждого теперь своя койка. В течение суток кого-то уводят, кого-то приводят. Дело в том, что более трех суток до суда никого не держат, иначе надо выплачивать компенсацию в сто сорок долларов за каждый день. И тюремщики за этим следят… Сидим разговариваем - кого за что упекли. Один что-то стибрил в универмаге «Мейсис» на Тридцать четвертой. Другой без жетона проскочил в сабвей. Кто-то курил «травку». Кто-то трахнул девицу, не расплатился, она его замела, как насильника. Кто-то дал в ухо белому за слово «ниггер»… Но здесь все смирные, никому не хочется в карцер за нарушение дисциплины. Если есть квотер, можно позвонить по телефону. Я позвонил жене, сказал, что поехал в другой город, доставить заказанные ковры, вернусь через три дня… У меня оставалось еще два квотера, мог бы их продать. Квотеры в тюрьме идут по доллару… Держали меня в камере два дня, на третий, с утра, повели к адвокату, крепышу с рожей любителя пива. Разговариваем через переводчика, женщину в полицейской форме, по имени Аня. Она из Москвы, подрабатывает в полиции.

Меня обвиняли в соучастии в краже макровея. И мне грозит два года тюряги. Я заплакал. Ну не хотел, а заплакал. Влипнуть из-за этого мерзавца, Заура, которого я так пока и не видел, - куда его подевали, может, отвезли в другой участок… Наконец успокоился, стал объяснять, что к чему… Через час состоялся суд. Переводчица молчала, точно уснула. Сказала лишь, что все идет пока неплохо, нечего переводить. Судья стукнул по столу молотком и вызвал следующего подсудимого. Меня отвели в канцелярию, вручили повестку на следующее заседание, которое состоится через два месяца. Вручили жетон на метро, полтора доллара на автобус и отпустили на все четыре стороны. Восемь раз за эти два месяца я ездил в суд, на встречу с адвокатом. То его не было, то переводчика. Эти поездки мне обошлись только на дорогу в тридцать долларов. Хорошо, адвокат был казенный, ему платило государство. Исписали гору бумаг… А суд так и не состоялся. Почему, не знаю. Адвокат сказал, что дело закрыли. Такая вот история.

- А что с этим Зауром?

- Черт его знает. Я так и не видел мерзавца. Из магазина-то меня поперли…

Пока мой новый знакомый рассказывал свои истории, пейзаж за окном как-то густел, холмы выросли в небольшие, но внушительные горы, и поезд, извиваясь, осторожно полз мимо них, словно стараясь не задеть. Подъем оказался настолько крут, что у меня заложило уши. Виктор Федорович посмотрел на часы, поднялся и, отойдя к буфету, по-хозяйски, не оглядываясь, стал набивать карманы всякой дармовой снедью. Ну и молодец, думал я, делая вид, что увлечен созерцанием ландшафта.

Внезапно горы закончились, точно их отрезало. Показались первые строения Тринидада. Интересно, почему дали название далекой островной республики Тринидад этому зачуханному городу, угнездившемуся в горах Колорадо?

Может, потому, что и там и здесь проживали индейцы? И какие индейцы! На землях Колорадо жили племена анасази, древних индейцев-каннибалов. Археологи раскопали здесь жилища анасази, в которых сохранилось множество доказательств кровавых и жестоких пиршеств аборигенов. Может быть, и на островах Вест-Индии любили лакомиться себе подобными, не знаю. Во всяком случае, в земле обоих Тринидадов покоятся останки воинственных индейцев и их жертв…

А Виктор Федорович шагает по платформе зачуханного вокзальчика с рюкзаком в руках. Судя по тому что он сошел с площадки соседнего вагона, ехал он в третьем, сидячем классе. А на смотровую площадку его вознесло любопытство и, думаю, желание полакомиться на халяву. И слава богу - Америка не обеднеет. Удачи ему, бедолаге, и хоть какого-нибудь заработка…

Среди пассажиров, покидающих поезд, я увидел и мессенджера Боба, несущего на плечах голубые лыжи. У Боба было заспанное лицо и стянутые в гузку губы - вероятно, он… насвистывал.

Джейн и Джек из Аризоны

Поезд летел под уклон так ретиво, словно за ним неслись духи древних индейцев анасази, желающие полакомиться машинистом.

Во время ланча за мой столик подсела чета пожилых американцев. Я приметил их еще на смотровой площадке. Они были сосредоточенны и лишь изредка вскидывали свои фотоаппараты, чтобы запечатлеть нечто их заинтересовавшее в однообразном ландшафте штата Нью-Мексико, который сменил за Тринидадом унылую панораму Великих равнин Колорадо. «Любопытно, - думал я, - если это семейная пара, то почему фотографируют один и тот же объект? А если каждый из них сам по себе, то почему так схожи внешне, словно прожили вместе лет пятьдесят?» Мужчина был сед, с прической «ежик». И она седа, с ковриком коротких, но тщательно ухоженных волос. У него меленькие блеклые глаза под дряблыми веками, и у нее глаза - бусинки, чуть увеличенные косметикой. У него короткий нос, с лиловыми прожилками на кончике; у нее - вздернутый носик, «лакированный», словно только с мороза. У него крупные «слоновьи» уши со сросшимися мочками. А у нее вот наоборот - изящные уши, в мочках которых, точно снежинки, мерцали жемчужные капли… И одеты они были как-то одинаково. Словно Бог их создал под копирку. «Наверное, у них и голоса похожи, - думал я. - Жаль, что помалкивают…» Мое любопытство утолил приход официантки. У мистера оказался низкий адмиральский голос с пиратской хрипотцой, у миссис - тонкий, почти девичий голосок. «Слава богу, хоть здесь четкая разница», - подумал я и улыбнулся. Пара тотчас ответила мне улыбкой, как бы объединившей их лица в одно лицо…

- Очень быстро едем, - заметил я. - Похоже, машинист отправился на ланч и оставил тепловоз на усмотрение дьявола.

- Не может быть, - озабоченно ответила миссис.

- Он шутит, - отрубил мистер. - Не волнуйся, Джейн. Мне стало неловко. Впрочем, возможно, старушка подтрунивала надо мной…

- Летим, точно русская тройка, - произнес я.

- Что такое «русская тройка»? - вопросила миссис.

- Ну… в России так говорят про быструю езду. Три лошади, запряженные вместе.

- А что, в России нет автомобилей? - Лицо пожилой миссис осветила улыбка удивления.

Я коротко засмеялся. Или дамочку выпустили из психушки, или, наоборот, она указывает мне мое место…

Угрюмо умолкнув, я повернулся к окну… В вагоне включили освещение - поезд влетел в туннель, не сбавляя скорости, что показалось мне довольно рискованной манерой езды; во всяком случае, перед туннелем принято снижать скорость - зона ограниченной видимости…

Туннель так же внезапно кончился, как и появился, - освещение вагона поглотил густой солнечный свет. И картина за окном стала веселее, насыщеннее красками. Горная гряда как-то боком уходила к хвосту нашего состава. Точно «пояс стыдливости», гряда отделяла аскетичную северную часть страны от легкомысленной южной…

- Джек говорит, что вы из России, - произнесла миссис, пошептавшись со своим спутником. Я кивнул. - Неужели вы из России?

Я еще раз кивнул, стараясь справиться с куском мяса, но он, как назло, плохо прожевывался.

- Да, мэм, я здесь в гостях. А живу в России, в Петербурге. Меня зовут Илья.

Немыслимо исковеркав, миссис повторила мое имя, назвав свое и своего «хазбенда».

Джек хранил суровое молчание, как подобает настоящему мужчине при не совсем понятном кокетстве супруги с незнакомцем.

- Я слышала, что в России по улицам городов бродят медведи, - заявила Джейн, подобно персонажам некогда расхожих статей наших журналистов-американистов.

Мне тогда казалось, что это их придумка, дабы показать невежество американского обывателя, - оказывается, нет. Впрочем, и наши люди хороши. Помнится, на встрече в Сосновом Бору с сотрудниками Ленинградской атомной станции солидный с виду гражданин задал вопрос: «А правда, что в Америке узаконен брак между гражданином и его автомобилем?! Я сам читал в газете, что во Флориде был зарегистрирован подобный брак». Гражданин был серьезен, он был уверен в диких правовых вольностях заокеанской страны, а главное, в массовости подобного дурачества. Что ответить? Я вздохнул и сказал: «Правда». Гражданин сел на место в ореоле всеобщего уважения к его осведомленности о жизни загадочной Америки…

Оставив жестковатый бифштекс, я придвинул розетку с фигурным сиреневым муссом, аппетитно подрагивавшем в такт движению поезда.

- Видите ли, мэм, на улице, где я живу, медведей нет, не буду хвастать. А вот на соседней они встречаются. Особенно в пабах. Сидят, пьют мед, закусывают еловыми шишками.

Старушенция распахнула меленькие гляделки, точно дитя на тюзовском спектакле «Малыш и Карлсон».

- Мистер шутит, - мрачно пробасил Джек, внезапно проявив в своем мирном облике пиратскую свирепость.

«Ну их к бесу, - подумал я. - Чего доброго, дед даст мне в ухо за насмешку над его безмозглой женушкой. Мало мне было здесь скандала в ресторане! Не хватает заиметь репутацию поездного бузотера».

Но громкий смех Джека прервал мои мысли - настоящий американский смех-бельканто. Даже не верилось, что тщедушный старикан может так хохотать.

- Хо-хе-ха… Паб с медведями! - громыхал Джек. - Я представляю… Вы остроумный молодой человек…

Я подхихикнул - больше оттого, что оказался «молодым человеком»; интересно, на сколько мой визави старше меня?

- Джейн, сэр, верит в любую чушь, если слышит ее от незнакомого, - продолжал Джек. - Я рассказываю ей серьезные истории - не верит, а от постороннего - верит всему. И так - все шестьдесят лет, которые мы женаты…

- Оставь, Джек, - произнесла Джейн. - Ты и сейчас говоришь ерунду… Когда ты пришел недавно и сказал, что сломалась сеялка у Тома Бредли, я поверила. А что оказалось? Она вовсе не сломалась, просто их рабочий уехал на Майями с какой-то девкой…

- Вот еще, - растерялся Джек и принялся что-то негромко бормотать, скрежеща, точно таракан в углу.

«Им обоим немногим меньше двухсот лет», - я и впрямь почувствовал себя молодым человеком.

Джейн отмахнулась от мужа сухонькой кистью, похожей на куриную лапку, и обратилась ко мне с просьбой поведать еще что-нибудь о России.

Судя по ее эрудиции, мне придется рассказывать о России примерно с времен Владимира Красное Солнышко… Я пожал плечами и обменялся взглядом с мрачным Джеком - кому приятно, если жена уличает во лжи? И видимо, дело не в сеялке Тома Бредли, тут дело поважнее, и я в это дело оказался невольно втянут… Несколько минут мы сидели молча, в ожидании кофе.

- Неужели ты полагаешь, Джейн, - не выдержал Джек, - что я ходил к этой косоглазой Анжеле?

- Ты? К Анжеле? Ха! - ответила Джейн. - Если бы ты смог одолеть хотя бы полпути до ее ранчо, тебя надо было бы лишить медикера, как симулянта. - Очи Джейн сверкали, она сейчас как будто помолодела. - Ты просто сидел с этим сукиным сыном Бредли в пабе и пил… мед, закусывая еловыми шишками. Но зачем лгать - «сломалась сеялка»?!

Джек взглянул на жену, перевел взгляд на меня, взглянул в окно и тяжко вздохнул. Достал из кармана плоскую коробочку с ментоловыми дольками «Тик-Так», выбил одну и отправил в рот, предъявив на мгновение чудесные белые зубы…

- Многие фермеры Аризоны поставляют в Россию зерно, - проговорил Джек. - Неужели в России нет своего зерна?

- Вы живете в Аризоне? - уклонился я от ответа. - Говорят, очень красивый штат.

- О да! - встрепенулась Джейн. - У нас очень красивые горы. Вы видели Гранд-каньон? Нет? Вы многое потеряли… Когда Джек вернулся из военного госпиталя, мы поселились неподалеку от Гранд-каньона, тамошний воздух помог Джеку оправиться после ранения. Джек воевал во Вьетнаме. Там ему прострелили легкое, и доктора из Хьюстона это легкое удалили, - докладывала Джейн. - Джеку сейчас восемьдесят семь, из них он тридцать пять лет живет без одного легкого. А все благодаря Гранд-каньону и Национальному парку. А в России есть свой Гранд-каньон? Нет, в России не может быть Гранд-каньона, потому как Бог все лучшее, что мог создать, отдал Америке. Но самое прекрасное Бог подарил Аризоне.

- А чем Нью-Мексико хуже? - сварливо проскрипел супруг.

- Джек, не говори ерунду, - отмахнулась Джейн. - Что можно сравнить с Аризоной?

В течение пятнадцати минут я узнал все о чете Уэбстеров. О пятерых детях, восемнадцати внуках, самому младшему из которых - Гарри - исполнилось два года. Кстати, они возвращаются из Колорадо, где отметили день рождения внука Гарри… Есть еще шестеро правнуков и, вы не поверите, мистер, - один праправнук, но Уэбстеры его не видели, он живет с семьей правнучки на Аляске… Ну разве можно пожаловаться на то, что Бог забыл семью Уэбстеров?! Недаром Джейн Ему напоминает об Уэбстерах каждый день в их маленькой баптистской церкви. Но не думайте, что мы только просим у Бога, мы Ему помогаем. Джек, к примеру, лучший механик по наладке сеялок, его знают во многих штатах. А сама Джейн долгие годы трудилась в Армии спасения. Добровольно. Весьма богоугодное дело. Она и сейчас там трудится, правда, не так активно, как раньше…

Я слушал милую болтовню вполуха. Судьба этих людей напоминала мне спокойную равнинную речку, на берегах которой не видно даже рыбаков-любителей. Или безвкусный резиновый американский хлеб, батон которого можно стиснуть в кулаке, отпустить, и он вновь примет свою форму. А что, собственно, меня не устраивало в этой истории? Что меня глухо раздражало? Что эти люди не прошли испытание революцией, очередями, блокадой, мизерной пенсией, которой едва хватает на неделю жизни, унижениями, которых даже не замечаешь? Тогда бы я принял всерьез их долгую жизнь? Как же травмировано наше представление о нормальном человеческом существовании. А ведь им тоже наверняка немало пришлось испытать, но только в своем, американском понятии ценностей жизни. Судьба того же старика Джека. Воевал, был тяжело ранен: лишиться легкого - не пустяк. Но главное - он с одним легким живет долгой нормальной жизнью…

Мой отец, Петр Александрович, был ранен в легкое на Малой Земле, под Новороссийском. Двумя осколками. Так осколки и сидели в нем - операции на легком у нас тогда не делали. Отец с ними сроднился, он и ушел из жизни вместе с осколками, шестидесяти семи лет от роду. Но как он жил?! Умный, эрудированный, интеллигентный человек, он не знал и одного дня душевного покоя. Неудачник? Невезунчик? Допустим… Но таких в моей стране куда больше, чем счастливчиков. Именно их жизнь моему травмированному сознанию кажется нормой, а не жизнь этой лучезарной четы из штата Аризона. И самое печальное - когда я здесь, в Америке, встречаю людей с ущербной судьбой, они мне ближе, чем эта чета Уэбстеров. Таков нерадостный итог тех извращений, которые на генетическом уровне укоренились в моем сознании. Возможно, поэтому у многих моих соотечественников не укладывается в голове тот факт, что американцы со страстью берут на воспитание российских детей. И не просто детей, а больных, инвалидов, обреченных на нелегкую жизнь. Что эти америкашки «выделываются»? С жиру бесятся? Наше сознание отучилось принимать доброту как форму существования. Ущербность, борьба непонятно за что, злость и эгоизм стали… нормой жизни целых поколений моих соотечественников. Как выбраться из этого мироощущения? Не знаю. Утешает лишь то, что народ, обживший землю, открытую Колумбом, на протяжении своей истории сталкивался с такими же проблемами и перешагнул через них. Конечно, не весь народ, далеко не весь, - какая-то часть, пусть достаточно малая, сформировала новую общность людей - американцев. Не каждый, кто живет в Новом Свете и может похвастаться американским гражданством, имеет право назвать себя американцем. Американец - это особая форма мироощущения, особый образ мысли. Меня нередко смешат потуги многих эмигрантов, вчерашних маргиналов, играть роль американцев. Особенно когда они возвращаются на родину, в Россию…

Джек расписался на счете за ланч. Пододвинул счет Джейн, протянул ручку. Джейн расписалась… Кто-то из них мог бы проставить «общую» подпись, как-никак - муж и жена. Как бы не так: плюрализм - основа американского миропонимания…

Поднявшись, они направились к двери, ведущей на смотровую площадку. Маленькие, седенькие, похожие друг на друга, как два лепестка с одного цветка. Закинув на плечи ремешки своих фотоаппаратов, они шли, чуть отстранясь друг от друга, - в Америке не принято идти с дамой под руку. Взявшихся за руки я еще встречал, а под руку - не припомню…

Я спустился в свое купе - сказывалась привычка вздремнуть часок после обеда. А дьявол подзуживал не тратить светлое время дня на сон, подбивал вернуться к смотровой площадке - все равно с приходом темноты делать будет нечего, можно будет пораньше лечь спать. Так я и просидел в нерешительности у окна своего купе, созерцая штат Нью-Мексико, что торопился к хвосту состава.

От горизонта вновь надвигалась горная гряда, подобно серым грозовым облакам. Штат Нью-Мексико называют еще «Очарованной землей». Но все очарование, вероятно, спрятано в горах, потому как взгляд мой пока обозревал унылую февральскую степь. Пустынную, необжитую. Изредка пейзаж оживлял приблудный автомобиль. Или трейлер… Лунный пейзаж. Где-то в этих местах прячется знаменитый Лос-Аламосский ядерный исследовательский центр, в котором компания гениальных физиков завершила «Манхэттенский проект» - первую атомную бомбу. Впечатление такое, что унылый пейзаж - следствие испытания в 1945 году этого мрачного создания человеческого гения…

Представляю, как скучал в этих местах досточтимый испанский монах-францисканец Маркос де Низа, что в начале XVI века открыл для европейцев земли нынешнего штата Нью-Мексико. Тот самый монах, который попутно забрел и на земли нынешнего штата Аризона. Монах был не одинок, его сопровождал верный раб - негр Эстебан. Парочка рассчитывала найти в этих местах золото и серебро для своего ордена. Золота монах не нашел. Но, вернувшись, рассказал землякам-испанцам, что к северу от Мексики есть отличная земля - Новая Мексика; неплохо было бы прибрать ее к рукам, пока недотумкали англичане или французы. Правда, там живут неразумные индейцы, но, имея ружья, с ними можно будет договориться… Так дорогой, проложенной непоседливым монахом и его рабом, в эти края хлынула волна неугомонных испанцев, понастроивших первые поселения. Испанский язык стал главным языком. Впоследствии его подмял английский язык, но не везде…

Одним из таких испанских поселений был городок Лас-Вегас, к вокзалу которого подкатывал сейчас поезд компании «Амтрак». На мгновение я растерялся - резанула нелепая мысль: неужели это и есть тот самый Лас-Вегас, дитя гениального авантюриста, рискнувшего развернуть в дикой пустыне один из самых невероятных проектов столетия - центр мирового игорного бизнеса? Тот самый сказочный город дворцов-казино, обитатели которого превращают день в ночь и ночь в день. Вновь я стал жертвой американской манеры давать название городам согласно своим национальным симпатиям. Тот Лас-Вегас заброшен в пустыню штата Невада на довольно приличное расстояние от Нью-Мексико. А этот Лас-Вегас славен только убогими домиками, у каждого из которых, точно теленок подле коровы, стоит автомобиль, а то и несколько автомобилей.

Жаль, что поезд не может сорваться со своего стального поводка, взмыть в небо над штатом Нью-Мексико и показать мне истинную картину «Очарованной земли», лик которой в действительности определяет не нудная степь, а леса и горы, занимающие более восьмидесяти процентов территории. Неспроста же за этот край сражались мексиканцы, которые считали земли севернее Мексики своими. В последний раз мексиканцы предприняли попытку вернуть северные земли в 1916 году, но безуспешно. Пришлось довольствоваться лишь названием - Нью-Мексико…

Макушки четы Уэбстеров седыми венчиками помечали срез спинки кожаного дивана. Поначалу мне хотелось подсесть к ним, продолжить начатую в ресторане беседу, но я удержался… На склоне жизни человек острее воспринимает окружающий мир. И даже такой унылый ландшафт видится прекрасным и неповторимым, в сравнении с красотой земли любая беседа кажется безделицей. Нет ничего убедительнее природы. Беседа - это не только мысли, выраженные словами, можно беседовать молча, без слов. Так беседуют с природой люди на склоне жизни. Я часто ловлю себя на том, что человеческое общение меня угнетает, кажется никчемным, суетным, что побыть одному мне порой интереснее, чем в компании с любым собеседником.

Вероятно, и Уэбстеры сейчас находятся в таком же состоянии - состоянии печального созерцания. И мешать им - просто бестактно…

Я погрузился в кресло, которое, как мне казалось, еще хранило форму моего тела, и прилежно уставился в окно.

Но мысли занимало другое. Чета Уэбстеров пробудила во мне ассоциации, никак не связанные с созерцанием древней земли индейцев племени команчей, апачей и навахо. Я думал о том, что тревожило меня последнее время. О странном кульбите, в который швырнула меня моя жизнь, пробудив вдруг то, чего недостаточно было дано в молодости. Любовь? Нет, скорее нежность и сострадание, надежную пристань, где нашла утешение судьба человека с сентиментальной душой. Как зачиналась моя семейная жизнь - в данном контексте не имеет значения. Одно определенно - не было страсти. А что было? Увлечение, физиология и много-много равнодушия к своей судьбе как следствие отсутствия страсти. Возможно, по молодости и благодаря упоению своей работой - а упоение литературной работой, да еще когда видишь реально ее итог - книгу, пахнущую типографской краской, настолько пленительно, что личная жизнь отходит на второй план, особенно жизнь без страсти. Поэтому я не очень был огорчен своим разводом. Наоборот - свобода, обретенная после двадцати двух лет беспокойной жизни, полной скандалов, подозрений, взаимных упреков, показалась мне упоительной. И отъезд жены в эмиграцию был воспринят с облегчением - полученная с разводом свобода избавилась от последнего нравственного укора. Остатки переживаний за судьбу женщины, с которой прожито так много лет, развеялись от мысли, что там, куда она уехала, ее ждала родная дочь, мать, брат и куча родственников. Словом - все! Это я оставался в России один, это меня надо «жалеть». А с жалостью к себе я как-нибудь совладаю. Свобода, общение, сердечные увлечения, письменный стол делали жизнь наполненной и приятно легкомысленной. Холостая жизнь после долгой семейной - это, как мне казалось, подарок судьбы, продление молодости. И не стоило торопиться вновь загонять себя в клетку. С годами к этому привыкаешь - как в бытовом отношении, так и нравственном. Забавная сентенция - «женатый живет, как собака, а умирает, как человек, а холостой живет, как человек, а умирает, как собака» - привлекала меня исключительно вторым условием, причем финал этого условия мне казался далеким и расплывчатым. А когда он наступит - что ж, за все надо платить! В молодости вообще понятие «сегодня» более фундаментально, чем понятие «завтра». Отсюда многие беды и разочарования…

Бывшая жена там, в эмиграции, чувствовала себя вполне комфортно. Встреча с дочерью, с близкими, которые, как казалось, в те далекие семидесятые годы ушли из ее жизни навсегда, придала существованию новый смысл. Одна неоспоримая истина овладела ею - жизнь дана в радость. А если жизнь складывается в полном соответствии с представлением о ней - радость двойная. Конечно, были и трудности. Порой - удручающие трудности. Но они как-то обрамлялись перспективой, гарантией которой были черты ее характера - оптимизм и трудолюбие. А также участие близких, особенно дочери… Жизнь в Нью-Йорке подпитывает человека, душа которого открыта этому волшебному городу-Миру. А ее душа была открыта… Театры, музеи, выставки, туристические поездки в разные страны, подруги, объединенные эмигрантским братством, такие же непоседы, как и она сама, - все это составляло ауру ее существования. При этом, в условиях страны, в которой она теперь жила, вовсе не надо было быть богатым человеком, чтобы чувствовать себя комфортно, достаточно той работы, что предоставила ей судьба, - много лет она работала бухгалтером на фабрике, затем устроилась «бебиситером» - воспитателем двух девочек в состоятельной американской семье. Девочки в ней души не чаяли. Ей, не имеющей собственных внуков, два прелестных малыша даровали полноту жизни, которая приходит к женщине за пятым десятком…

И вдруг - удар. Неожиданный и жестокий. Она заболевает. Серьезно и без особых шансов на выздоровление - коварная болезнь. Первый «звонок» прозвенел в Испании, в туристической поездке, - чуть вязнущая речь, замедленная реакция, скованные движения руки. Дальше - больше. Впервые эту болезнь описал в 1817 году английский врач Джон Паркинсон. Но ни он, ни его современные коллеги не выяснили причин этого заболевания. А пока продержаться помогают новые медикаменты и сила воли. Та сила воли и тот максимализм, желание получить как можно больше жизненных впечатлений, которые в супружеской жизни оборачивались тягостью для меня, сейчас, в ситуации болезни, оказались спасительными для нее…

Зачем она тогда приехала в аэропорт имени Кеннеди встречать меня? Совершить двухчасовую поездку из дома до аэропорта в ее состоянии… Хотела показать мне: вот какая я стала! Видишь? Это я, женщина, которая была тебе женой более двух десятков лет. Когда-то красивая, веселая, душа компании… И не вороти малодушно лицо к окну автомобиля, взгляни на меня. Можешь сразу улететь обратно, в Петербург, я постараюсь не слишком переживать… К тому же мы давно в разводе, у каждого из нас теперь своя жизнь, нас связывает только дочь. Можешь не мешкая отправиться к ней, в Калифорнию, погостить, а потом с чистой совестью вернуться в Петербург, к делам, письменному столу, своим женщинам, читателям… А я вот такая…

Я сидел подавленный. Панорама Манхэттена, тянувшегося ввысь от глади Ист-ривер, особенно величественная со стороны Бруклина, не вызывала у меня прежнего восторга, наоборот - каменная громада казалась мне многоглазым роковым чудовищем. Родственник моей бывшей жены вел автомобиль с завидной уверенностью, не свойственной для недавнего эмигранта. Он слегка наклонился ко мне. «Вот как все обернулось, - негромко проговорил он. - Конечно, мы помогаем чем можем. Ян оформил ей медикейт по болезни, без медицинской страховки вообще хана в Америке, без медикейта жить здесь нельзя. Помимо лечебной помощи за ней закреплена женщина, приходит на пять часов в день - убирает, готовит обед».

Я был благодарен Яну - мужу тетки жены, врачу… Медикейт - медицинская страховка, которая обеспечивает бесплатное лечение и лекарства. Как и всякая страховка, она зависит от трудового стажа. А стаж у Лены был - семь лет работала бухгалтером…

Боковым зрением я окинул заднее сиденье. Убаюкивающая дрема разгладила черты ее лица, и сквозь маску болезни проступил прежний красивый рисунок, умиротворенный и спокойный. Жалость и нежность томили мое сердце. И готовность принести жертву - в чем она может быть выражена, я не знал: в чем угодно, лишь бы облегчить ее страдания. Ощущение вины угнетало меня, хотя вины моей здесь не было…

Память пробуждала все хорошее из прошлой жизни. А к чему мы с ней подошли? К одиночеству. И она, и я. Каждый шел к одиночеству своим путем. Поначалу путь казался упоительным, он не виделся путем к одиночеству, он был просто дорогой по жизни относительно молодых, здоровых физически и любознательных людей. А с годами оказалось, что это дорога к одиночеству. Так бывает, когда прошлое сжимается до размеров мимолетного воспоминания, а настоящее вырастает в гигантскую проблему, застилающую горизонт. И никуда от нее не уйти. Многие решают эту проблему в течение всей жизни - женятся и выходят замуж по несколько раз. А кто-то, как я и она, не берут проблему в голову, уповая на судьбу. Судьба - это безмерный мешок, куда походя складывают все жизненные удачи и неудачи, в надежде, что мешок этот, наподобие поплавка, поможет удержаться на поверхности жизни. Заблуждение! Надо тщательно следить за содержимым мешка, иначе поплавок станет тяжелее воды. К сожалению, только с годами приобретаешь опыт придирчивого контролера, а молодости свойственно легкомыслие и торопливость…

Негромкий голос сидящего за рулем родственника только усугублял впечатление от встречи. Родственник поведал, что у нее - одно к одному - возникли проблемы со зрением, врачи настаивают на операции. И с квартирой проблемы - площадь, которую она занимает, по мнению супервайзера дома, слишком велика для одного человека. В квартире должен быть «прописан» еще кто-нибудь, а она так привыкла к этой квартире, что переезд будет для нее сильным ударом…

Автомобиль наш двигался неровно - то он полз в трафике, чуть ли не бампер к бамперу, то срывался едва не в полет, догоняя другие машины, то вновь едва тащился.

Наконец мы переехали Бруклинский мост и оказались в даун-тауне, в районе Гринич-виллиджа… Взгляд мой безучастно перебирал уютные строения «виллиджа», многие из которых прятали в себе галереи художников, антикварные лавки, милые бутики, кафе, игровые зальчики…

- Недавно я была здесь, - раздался голос с заднего сиденья. - В театре. Смотрела «Стулья» Ионеско.

Я обернулся. Она тоже разглядывала «виллидж». Глаза оживились, лицо порозовело. Она проезжала мимо своего живительного источника. Искусство - то последнее, что она отдаст болезни.

Жалость, нежность, желание помочь ей справиться с настроением, в которое ее вовлекала болезнь, было подобно сильному течению, что влечет щепку к стремнине.

Интуитивно она понимала, что я испытываю трепетное чувство к прошлому, связывавшему нас обоих, несмотря на шипы, проколовшие наши отношения. Я же уверовал в то, что, если она перестанет чувствовать себя одинокой, если появится человек, которому она будет нужна, такой, какая есть… вот сила, которая станет лучшим лекарством.

Бракосочетание состоялось в мэрии Джерси-Сити, 16 января 1998 года. Сколько раз я проходил мимо этого здания, не думая, что придется в него когда-нибудь войти… Черный клерк в черном костюме и в черной сорочке стоял на каком-то возвышении. А белый галстук, резко выделявшийся на черном фоне, казался продолжением его белых крупных зубов, схваченных розовыми деснами.

Мы и наши свидетели - родная тетка Лены и ее муж Ян - сидели притихшие и молча наблюдали за сутолокой в зале. Среди тех, кто сегодня сочетался браком, мы были самыми «взрослыми».

Нас вызвали. Клерк деликатно отводил свои выпуклые глаза - скованные движения невесты его смущали. К тому же он впервые сочетал браком людей, носящих одну и ту же фамилию. А когда узнал, что мы были женаты, прожили порознь восемнадцать лет и вновь решили соединиться узами, клерк отложил бумаги и зааплодировал. И все в зале последовали его примеру.

Лена улыбалась, в глазах ее стояли слезы. Да и я растрогался.

С тех пор прошло более двух лет. Мы так и живем: она у себя, в Нью-Джерси, я у себя, в Петербурге. Когда я слышу ее голос в телефонной трубке, начинаю высчитывать, сколько дней осталось до встречи… Не каждый может взять в толк, почему мы так поступили, если внешне ничего не изменилось. Внешне - да… Но одиночество - понятие не только физическое, но и духовное. И, честно говоря, я не знаю, какое из них преобладает…

Breakfast зимой в пять утра

Старики Уэбстеры шли по перрону вокзала Флэкстаф, штат Аризона, к автобусной остановке, размещенной под крытым навесом. Отсюда автобусы направлялись в сторону Гранд-каньона - небольшие, маневренные, приспособленные для извилистых дорог, с широкими витринными окнами и раздвижными лесенками. При необходимости лесенки услужливо опускали ступеньки к земле для удобства пассажиров-инвалидов.

Чете Уэбстеров такие удобства ни к чему - эта супружеская пара послужит еще Богу не один год. Вот с какой прытью Джек катит за собой огромный чемодан на колесиках, да и Джейн не отстает, ее чемодан хоть и поменьше, но тоже поскрипывает от тяжести на неровностях брусчатки…

За автобусами раскинулся небольшой базаришко… Два-три фургона-магазина предлагали свой товарец: фрукты, молочные продукты, кондитерские изделия. Поодаль от фургонов раскинул лоток индеец - высокий, громоздкий мужчина. Красновато-бурое широкоскулое лицо его обрамляли длинные прямые черные волосы, падавшие на плечи из-под расшитой бархатной шапчонки, гребень которой украшал тканый цветной хохолок. Низкий плоский лоб как бы накрывал узкие глаза. Тугой подбородок порос редкой растительностью, с заявкой на очевидно задуманную бородку. Шею охватывали цветные шнурки, из-под ворота джинсовой рубашки. Кожаные штаны держались на узорном ремне. Простроченные пушистой бордовой бахромой штанины были заправлены в сапоги на высоких каблуках. Голенища сапог простреливал замысловатый набор серебристых кнопок. На широкие плечи торговец накинул пятнистый малахай с аппликацией из разноцветных кожаных лоскутов…

В косых холодных лучах предвечернего солнца содержимое лотка представлялось сокровищем Аладдина. Лики ритуальных идолов из черного агата, змейки из зеленой яшмы, бирюзовые, изумрудные, сердоликовые бусы, браслеты - кофейные, с белыми крапинками в серебряном обрамлении, шариковые ручки с птичьими перьями на конце, карликовые кактусы - символ штата Аризона… Множество безделушек из меди, золота и серебра…

С высоты своего роста индеец смотрел на меня с ожиданием и любопытством. Так, вероятно, встречали его далекие предки белолицых гринго, пришедших на эти земли. Английского он не знал и цену своим поделкам назначал на испанском. А для непонятливых объяснял с помощью пальцев… Я присмотрел для дочери браслет - серебряный, с чернением, в виде свернутой змейки с зелеными капельками глаз. Со стороны торг выглядел довольно забавно: я отходил, возвращался, примерял браслет на свою руку, поглаживал, чуть ли не пробовал на язык. Торговец выбрасывал навстречу мне растопыренные пальцы, с каждым разом меняя цену. Делал он это с явным удовольствием…

Удар вокзального гонга поставил точку в нашем торге. Я протянул индейцу десять долларов, он мне сдачу - два доллара. Что было духу я бросился бежать к своему вагону. В купе я рассмотрел браслетик в полной уверенности, что дочери он не понравится, - дочь частенько отвергает наши с женой подарки. Змейка подняла узкую скуластую головку, похожую на лицо певца Александра Вертинского… «Аризона» на языке племени апачей означает «приносящее серебро». Если браслет дочери и впрямь не понравится, буду его держать в банке с водой - известно, что серебро убивает болезнетворные бактерии, и пить такую воду полезно. Решив проблему, я вновь обратил взор к окну…

А за окном на смену Аризоне пришла Калифорния - страна вечной весны и лета, страна, название которой слетает с языка так же легко и звеняще, как и само слово «Америка».

Из коридора раздались голоса - в соседнем купе появились пассажиры. Ребенок говорил, что сникерсы ему велики, но они такие красивые, что он все равно будет их носить и не отдаст Дику, у которого целый шкаф таких сникерсов. Взрослый женский голос убеждал, что неудобно носить обувь не по размеру, что это вредно, - надо поменять сникерсы. В ответ детский голос завопил неожиданно громко. А женский так же ровно и педантично вдалбливал упрямцу, что носить спадающую с ног обувь глупо… На какое-то время стало тихо. Потом ребенок объявил, что это - судьба. И он примет ее как есть. На что женский голос незамедлительно откликнулся, что это не судьба, а глупость, но если ему нравится, пусть делает что хочет…

Слово «судьба» вызвало в моей памяти случай, о котором я однажды прочел в какой-то американской газете. Вновь меня стал донимать смех, хотя ничего смешного в той истории не было… Произошло это удивительное «шоу» в Гринборо, штат Северная Каролина. Парень по имени Рональд Опус решил покончить с собой. В записке, которую он оставил, Рональд жаловался на нежелание родителей поправить его финансовые дела. Рональд распахнул окно и сиганул вниз с девятого этажа. Однако в тот день мойщики стекол натянули страховочную сеть на седьмом этаже - и бедняга прямехонько угодил в ее мягкие объятия. И все же парню не повезло. Когда Рональд летел мимо восьмого этажа, в голову ему угодил заряд дроби, выпущенный из окна, так что в страховочную сеть Рональд свалился уже бездыханным трупом, с разнесенным черепом. Пока полиция доставала Рональда из сети, детективы предъявили жильцу восьмого этажа обвинение в убийстве. Перепуганный жилец-старик, оправдываясь, заявил, что он метил в свою жену, но не попал, и заряд угодил в открытую форточку. Детективы учли его показания и уточнили обвинение: к непреднамеренному убийству добавилось покушение на убийство жены. Тем временем старичок, приняв успокоительное и закурив любимую сигару, решил объясниться с детективами. Он не собирался убивать свою жену, а тем более человека, пролетавшего мимо его окна. Просто во время ссор со своей женой он всегда хватал со стены незаряженный дробовик и пугал жену щелчком курка. Таков их семейный ритуал. Это подтвердила и жена - дробовик годами висел на стене незаряженный… Детективы задумались. Кто же зарядил дробовик, который выстрелил в столь неподходящую секунду? Логично решили, что ружье мог зарядить человек, вхожий в эту квартиру. Это мог быть единственный сын стариков. Один из понятых - товарищ сына - заявил, что сын давно поговаривал о том, что собирается наказать скупердяя отца за отказ в денежной помощи. Зная, что отец при скандалах взял себе в привычку пугать супругу дробовиком, он тайно зарядил оружие в надежде, что папаша пристрелит мамашу, попадет за решетку, и наследство достанется ему… Однако последние две-три недели супруги жили на удивление мирно, о чем сын в отчаянии поведал своему приятелю… «Где же этот подонок?!» - вскричали детективы. «Как - где? - удивился старичок и пояснил: - Он живет выше, на девятом этаже».

Да, тем самым сыном оказался невезунчик Рональд, пристреленный собственным папашей из дробовика, который сам же и зарядил… Эта история зафиксирована американской Академией судебных наук. Вот что такое судьба! При воспоминании об этой грустной истории меня душит смех. И ничего не могу с собой поделать…

Мне захотелось взглянуть на мальчика, для которого великоватые сникерсы - знак судьбы. Да и пора идти в вагон-ресторан, наступило время пятичасового чая.

Дверь-гармошка соседнего купе оставила довольно широкую щель для любопытствующего глаза. Чем я и воспользовался. Мальчик лет десяти, круглоголовый, белобрысый, притулился в углу дивана и следил глазенками за экраном электронного мультипликатора. Рядом, боком к двери, с книгой в руках, пристроилась женщина. Я изумился. Подобное сходство трудно представить - ну точно Женечка Гуткина! Я невольно придвинулся к щели с уверенностью, что где-то в купе притаился и ее муж - мой дружок Геня Гуткин. Но нет…

Это ж надо, такое сходство. А кто они такие, эти Гуткины? Отвечаю - одни из самых близких мне людей. Эмигранты, бывшие ленинградцы и бывшие… вернее, родители бывшего моего зятя. В своем изложении я стараюсь избежать «литературной коррупции», личных пристрастий - жена и дочь не в счет. Но что поделать: судьба Гуткиных - тоже эмигрантская судьба, судьба людей, заброшенных на чужбину. Стало быть, она тоже имеет право на внимание автора этой книги… Но мне хочется рассказать о другом. О душевной их щедрости, о великодушии? Да, все это так, но хочется писать о другом, о другом, о другом. О том, как даже самые враждебные обстоятельства не могут внести разлад в отношения между людьми, испытывающими взаимную симпатию…

Началось все «с мелочи» - со скоропалительной женитьбы наших детей. Накануне моей туристической поездки за рубеж, в 1978 году, я и понятия не имел о планах дочери, как, впрочем, и она сама. Она еще не знала никакого Сашу… Однако после двухнедельного отсутствия я позвонил домой из Москвы, предупредить о своем возвращении, и узнал, что дочь выходит замуж за некоего Сашу, который появился на горизонте нашей семьи стремительно, как метеор, за несколько дней до моего телефонного звонка. И не один, а с гитарой. Черноволосый, с усами, студент последнего курса института. «Он похож на тебя в молодости, - сказала дочь в телефонную трубку, - поэтому я и решила выйти замуж». Преисполненный благодарности, чувствуя слабость в ногах, я повесил трубку.

Кроме гитары, Саша ввел в нашу жизнь своего младшего брата - опять же с гитарой - и родителей: Женю и Геню, нормальных советских инженеров. С тех пор прошло более двадцати лет… Молодые давно уже не молодые, к тому же у каждого из них теперь другая семья. Младший брат подрос, стал мужчиной, специалистом по компьютерам, с весьма высокой, даже по американским меркам, зарплатой. И родители постарели на двадцать с лишним лет… Сохранилась только наша дружба, несмотря на то что основа этой дружбы - брак наших детей - давно распалась. Предвижу недоумение читателя - стоит ли писать об этом, о деталях личной жизни автора. Думаю, что стоит. Именно благодаря тому, что в наших отношениях нет драматических поворотов, характерных для ситуации распада семьи детей. Сохранение добрых отношений между родителями - своего рода нравственный пример…

На площадке, где царствовал буфет с набором дармовых яств, орудовал пожилой негр в белом кухонном одеянии. Он перекладывал из тележки на полки буфета банки кока-колы и чипсы в голубых пакетах. Докомплектовывал… Заметив меня, негр проговорил, улыбаясь всем своим широким лицом: «Возьмите пакетик, сэр, это очень вкусные чипсы. Их разберут мгновенно», - и, не дожидаясь согласия, с баскетбольной сноровкой закинул в оттопыренный карман моей куртки голубой пакетик…

Салон ресторана пустовал. Официанты сидели спиной к двери на высоких табуретах, точно эскимо на палочках. Моя полька обернулась красивым профилем и помахала рукой. От былой нашей размолвки не осталось и следа. Официантка старалась разговаривать со мной на языке, похожем на русский. И я ей подыгрывал. Обычно разговор вертелся вокруг одной темы. Если бы она знала, что Польша вырвется из «советского плена», то она ни за что бы не приехала в Америку. В Польше все лучше - и вода, и воздух, и продукты… Разве в Америке овощи? Сплошная химия. И мясо, и куры - все химия. «Пани! - взмолился я. - Вы хотите, чтобы я здесь голудовал? А харбатэ? Тоже химия? Нет? Тогда принесите мне харбатэ з цукрином». И она, довольная, несла мне чай с лимоном…

Так мы невинно кокетничали. А глядя на ее обтянутый блестящим люстрином обворожительный зад, я ощущал в себе токи давно минувшей молодости. Официантка принесла мне чай, дольку лимона, булочку с маком, розетку с вишневым вареньем… Поставив все это на стол, официантка достала из кармашка листок и положила подле тарелки. «В связи с ранним прибытием в Лос-Анджелес просьба к пассажирам I класса явиться на завтрак в 5 утра»… Я в недоумении поднял брови. По расписанию поезд прибывал в Лос-Анджелес в девять утра…

- Да, пан. Постарайтесь не опаздывать.

- Так рано?! - проговорил я и умолк, стесняясь, что вновь предстану бузотером перед этим «обольстительным задом».

Официантка объяснила, что в Лос-Анджелесе они сдают смену. Для этого необходимо составить отчет, пересчитать посуду, инвентарь и все прочее. Все это требует времени.

- Не упрямьтесь, приходите в пять утра. Иначе останетесь без завтрака.

- Кто же придет к вам в такую рань, если можно спать еще целых четыре часа, - проскрипел я склочно, но без энтузиазма. - В пять утра. Самый сон!

- Все придут! - ответила официантка.

И все пришли. Даже мальчик, чья судьба зависела от великоватых по размеру сникерсов. Вместе с мамой, похожей на Женечку Гуткину. Они-то меня и разбудили своей громкой возней, перекрывшей рокот колес. Включив ночник, я взглянул на часы - без пятнадцати пять. «Неужели ты променяешь сладкий предутренний сон на дурацкий брекфаст? - спросил я себя. - На ломоть бекона с яйцом, булочку, кубик джема, кубик масла, кубик сыра? Не будь дураком, спи. Предстоит длинный, безалаберный первый день приезда в Лос-Анджелес, в дом хоть и близких людей, но все же не свой, где бы ты смог сразу завалиться в постель, досыпать. Спи!»

Шум в коридоре утих - мальчика увели завтракать.