Breakfast зимой в пять утра Штемлер Илья

Лос-Анджелес… еще немного

Двое славных людей - муж и жена, Генриетта и Марк, - несколько часов кряду возили меня по Лос-Анджелесу и рассказывали все, что они знали о Городе Ангелов.

- Если бы на свете не было Санкт-Петербурга, - говорила Генриетта, - первым городом мира я бы признала Лос-Анджелес.

Марк согласно кивнул, он внимательно следил за дорогой…

- Чем я благодарна Советам, так это вколоченным в пионерскую голову пренебрежением к обогащению. Здесь я смотрю на очень богатых людей, как на экспонаты, без восхищения и без зависти, - продолжала Генриетта. - А мир, что нас окружает, меня будоражит до спазм в горле. Часами я могу смотреть на океан…

- Просто перед океаном, как перед Господом, все равны, - буркнул флегматичный Марк. - Я не откажусь от миллиончика или двух, пусть лежат себе.

- Пусть себе лежат, - согласилась жена. - Мы на авеню Вильшер. А вот дом с самыми дорогими квартирами в мире.

Дом безликим каменным фасадом смотрел на авеню, названной по имени владельца этого здания. Каждая «квартира» занимала весь этаж и стоила несколько миллионов. Можно было прожить всю жизнь, не выходя из этих стен. В доме было все - от магазинов до парка, разбитого на крыше, и вертолетной площадки…

В свое время приятель Бернарда Шоу, «упертый» социалист по фамилии Вильшер, приобрел в даун-тауне участок земли и принялся возводить дом, дав тем самым работу калифорнийскому люду. За внешней заурядностью дома скрывались квартиры необыкновенной роскоши, квартиры-дворцы. Вильшер оказался предтечей современного «китайского пути», умудрившись совместить марксизм с капитализмом. Его увлеченность «прогрессивными идеями» была настолько сильна, что, будучи не единожды женатым, красавчик Вильшер несколько раз разорял своих состоятельных женушек, вкладывая деньги во всемирные социалистические фантазии. И самый дорогой в мире дом, с его системой «замкнутого в себе сообщества богатых обитателей», являл абсурдистское воплощение социалистической утопии Вильшера для… богатейших людей.

С именем капиталиста-марксиста Вильшера связано производство магнитных браслетов и поясов для гипертоников. Перехватив мой удивленный взгляд, Генриетта подтвердила:

- Да-да. Кульбиты судьбы. Кстати, за магнитные браслеты Вильшера почему-то судили.

- Вероятно, «левак» гнал, сукин сын, - буркнул Марк. Рассмеявшись, я чуть было не упустил информацию о музее нефтяного магната Поля Гетти, мимо которого мы проезжали. Тоже весьма занятная история… Сам Гетти никогда не был в музее, построенном на его деньги. Он жил в Англии, он любил Италию, он уважал Америку и хотел, чтобы американцы прочувствовали предмет его любви. Одержимый идеей, он купил в Помпее замок, разобрал и перенес в Лос-Анджелес. Со временем музей превратился в своеобразный Центр искусств, со своим театром, библиотекой, ресторанами. Гетти завещал похоронить его на территории музея, но власти Лос-Анджелеса эту просьбу отвергли - Гетти был связан с нацистской партией. Не повезло старику, так его и похоронили в Англии, даже деньги не помогли…

Подумаешь, деньги… В Лос-Анджелесе деньгами никого особо не удивишь - больше на миллион, меньше на миллион! Поброди по Беверли-Хиллз, поглазей на поместья, где живут кинозвезды, адвокаты, врачи, где чуть ли не треть особняков принадлежит «новым русским». Или, скажем, прошвырнись по Родео-драйв, одной из пяти самых дорогих улиц мира, где не в каждый магазин тебя еще и впустят, если ты не кинозвезда и не король Саудовской Аравии, которые тоже, кстати, попадают в магазин по аппойтменту, заранее оговаривая день и час… Беверли-Хиллз - один из городов мегаполиса, где есть свой мэр, своя полиция, свое собственное законодательство…

В стародавние времена на этой земле, выжженной солнцем, находилось ранчо вдовы мексиканского солдата. Так она и жила там со своими детьми и братом, который ее нередко обижал. Вдова подала в суд, и брата отселили, правда, пришлось уплатить семнадцать долларов за дерево, что посадил брат, и два доллара - судебные издержки… Много произошло занятного на этой земле за полтора столетия - и набеги индейцев, и войны, и истощение почвы от выпаса овец, и неурожаи фасоли, а в 1912 году даже открыли нефтяное месторождение… Наконец, кинозвезда Мэри Пикфорд купила себе охотничий домик, который стал вторым после Белого дома знаменитым домом Америки. С тех пор и воссияла слава Беверли-Хиллз, города богачей…

- Справа дом, где жил Бинг Кросби, - говорит Генриетта, - а дальше - зеленые ворота, - там скончалась Элла Фицджеральд. Слева особняк Люси Болл… А вон ограда Пола Ньюмена… А в этом доме, у своей любовницы, был убит Дикси Сигал. Как, вы не слышали о Дикси? Он основал Лас-Вегас в тысяча девятьсот тридцать шестом году, город-казино. Дикси задолжал шесть миллионов Меиру Лански, министру финансов короля гангстеров Аль Капоне… А в том доме жил Дуглас Фербенкс…

Генриетта мне напоминала сейчас участкового милиционера, товарища Алиева, из далеких дней моего детства.

Участковый ходил по нашим дворам после десяти вечера и проверял, все ли дети дома, - шла война, и в затемненном от налетов немецкой авиации городе детям гулять было небезопасно. Правда, на Баку не упала ни одна бомба, да и самолеты над городом не появлялись - немцы бомбить Баку не хотели, надеясь поживиться нефтью. Участковый Алиев - в майке, в широких ушастых брюках-галифе, цветастых теплых носках-джерапах и галошах - заходил во двор и выкрикивал: «Сухенко, дети дома?» - и ждал ответа. «Везировы, дети дома» - и ждал ответа. Нашу фамилию Алиев выговорить не мог, он ее доступно упрощал: «Штепсель, дети дома?» А иногда, из уважения к моей бабушке, вопрошал: «Мадам Заславская, ваш внук… этот бандит дома?» Участок у него был довольно просторный, но Алиев всех жильцов знал наперечет: кто где прописан и сколько имеет детей. «Чтобы вражеский диверсант не проник!» - объяснял он бабушке свое рвение…

Так и Генриетта: водила меня по самым глухим улочкам Беверли-Хиллз и, указывая на заросли кустарников, сквозь которые проглядывал угол какого-то дома, восклицала: «А здесь жила мать Чарли Чаплина!» Иногда она умолкала, пытливо и недоуменно вглядываясь в роскошный особняк: вероятно, здесь выстроили себе жилище «диверсанты» - «новые русские».

Путешествовать по городу в автомобиле комфортно, но отчасти бессмысленно: не успеешь сопоставить информацию с объектом, как надо переключать внимание, а иной раз и смотришь не туда..

- Сумасшедший день, - ворчит Марк. - Кажется, что все семь миллионов автомобилей Лос-Анджелеса решили сегодня показать себя городу.

- С населением около трех с половиной миллионов человек, - подхватила жена.

И верно, улицы и фривеи были забиты автомобилями. Но мне показалось, что пробок здесь гораздо меньше, чем в Нью-Йорке. Да еще солнце слепит, несмотря на темные очки. Как было хорошо бродить по бульвару Голливуд, сравнивая размер своей туфли с размером обуви моих любимцев - Джека Николсона или Аль Пачино…

Всего отпечатков подошв на тротуаре у кинотеатра «Менсчайнис» около двух тысяч. Дело это затеял Сид Грауфман, знаменитый продюсер, кинобосс и чудак. Почему чудак? Посудите сами: молодой красавец, окруженный кинозвездами, не имеет ни жены, ни любовницы; помолившись в синагоге, возвращается домой и ложится спать в десять вечера. Встает в пять утра, завтракает под присмотром мамы и отправляется на работу в офис, расположенный в отеле «Амбассадор», где много лет спустя будет убит Роберт Кеннеди, сенатор и брат застреленного президента. И так из года в год. Он, мама и деловые заботы. Не чудак ли? Сид Грауфман построил кинотеатр в виде китайской пагоды, который был открыт премьерой фильма «Серенада солнечной долины». Каменщик-француз, завершив работу по строительству кинотеатра, оставил отпечаток своей подошвы на асфальте. И объяснил удивленному Сиду, что так заканчивали работу каменщики при строительстве Нотр-Дам де Пари. И Сид решил: что годится для Нотр-Дам, подойдет и ему… Но Сид Грауфман был деловым американцем: за каждый отпечаток в бетоне подошвы или растопыренной ладошки кинозвезда должна заплатить две тысячи долларов. Такса! По тем временам, кстати, деньги немалые… Зато появилась реальная возможность оставить след в истории…

- Кстати, в этом кинотеатре впервые и вручили премию Академии киноискусств - «Оскара», - проговорила Генриетта.

- Хотелось бы взглянуть на отель «Калифорния», - робко предложил я своим гидам. - Помнится, была такая песня, под которую танцевали на студенческих вечерах.

- В Америке под эту мелодию не танцуют, - откликнулась Генриетта. - Это скорбная песня о тех, кого уже нет. И отеля давно нет. В его здании разместилась психиатрическая клиника весьма плохой репутации. Как-то одну киноактрису родственники упекли в эту психушку, но она сбежала и рассказала о зверствах, которые там творились. Даже был снят фильм «Френсис». Правда, его снимали в другом месте, на улице Фэрвакс. С тех пор гиды водят туристов на угол улиц Фэрвакс и Фаунтей и показывают мрачную психушку - дескать, это и есть отель «Калифорния»… А вот это - «Рузвельт-отель».

- Настоящий? - спросил я. - Или тоже психушка?

- Настоящий, - засмеялась Генриетта. - Со знаменитой скульптурой Чаплина.

Поодаль от сверкающих стеклянных дверей отеля на бронзовую скамью присел бронзовый Чарли, в котелке и с тросточкой. Колени и бока черненой фигуры лоснились протертостью - свидетельство желания миллионов туристов сфотографироваться в обнимку с Чарли Чаплиным.

- Между прочим, это работа скульпторов Снитковских, эмигрантов из Одессы, - сказал Марк. - Наш мэр покровительствует этим ребятам, в городе есть и другие их работы. Вообще наш мэр человек удивительный - трудится двадцать пять часов в сутки… и бесплатно: положил себе зарплату - один доллар в месяц.

- Не беспокойся за него. А вот популярность себе мэр и вправду купил за этот доллар. - Генриетта повела рукой в сторону: - Там находится Брэбери-билдинг… Забавная история у этого дома. Мистеру Брэбери приснился сон, что задуманное им здание должен возводить не специалист-архитектор, а простой чертежник, работник его фирмы. И Брэбери принялся уговаривать своего чертежника. Тот отказывался - какой из него архитектор… Однажды, во время спиритического сеанса, к чертежнику явился покойный брат и сказал, чтобы тот не валял дурака и взялся за работу. Здание построили в 1893 году. Что мог наворотить непрофессионал и к тому же неврастеник?! Домина рождалась как плод сиюминутной фантазии, со множеством необъяснимых сюрпризов - балкончиков, площадок, решеток, ниш, лестниц, окон и просто дыр… Как ни странно, этот бред многих заинтересовал - чертежнику посыпались предложения, но, слава богу, ему хватило ума больше не поддаваться авантюре. В итоге Брэбери-билдинг, кажется, приспособили под библиотеку…

История, рассказанная Генриеттой, напомнила мне поездку с семьей дочери на северо-восток Калифорнии, в городок Сан-Хосе. Знаменит он был тем, что там находилось поместье жены оружейника мистера Уильяма Винчестера - миссис Сарры Винчестер, которая ушла в лучший мир еще в 1922 году, оставив после себя огромный, утопающий в зелени дом, покрытый красной черепичной крышей. История этого дома также связана с бесовщиной. После смерти мужа Сарра, тоскуя, увлеклась медитацией, и однажды в полночь к ней заявился дух покойного Уильяма. Без всяких экивоков знаменитый оружейник выставил условие, после исполнения которого он чаще сможет приходить на свидание, - нужен специальный дом, в котором никто не смог бы его вспугнуть. И Сарра принялась за дело. Долгие годы она возводила дом, вызывая изумление строителей своей неуемной фантазией. И выстроила… Внешне - дом как дом, а внутри… такое могли придумать только подвыпившие черти - неспроста дом называют «мистическим». Ведущие в никуда лестницы, часть которых просто упирается в потолок; окна, смотрящие на глухие стены; камины с дымоходами в гостиную и спальню; раковины без кранов, а те, что с кранами, - без сливов; шипы и шишки в деревянных стульчаках унитазов; дверные ручки, приделанные изнутри; потолочные светильники, собранные на полу; балконы без перил; покатые полки, на которых ничто не удержится, и много других чудачеств… Попадались и «нормальные» помещения, в которых разместился музей - пистолеты, ружья, мортиры, какие-то хитрые приспособления для стрельбы. Легкие, словно игрушечные, и тяжеленные, рассчитанные на крепких парней, ружья и пистолеты «Смит и Вессон», «ремингтон», «беретта» и «кольт». Конечно, и главный экспонат - «винчестер». За свои шестьдесят пять лет Уильям настрогал много всяких смертоносных штучек, хотя человек он был незлобивый, мухи не обидит…

Как в этом доме могла жить Сарра Винчестер, ума не приложу. Одно слово - взбалмошная бабенка при хороших деньгах… Глазеющая ребятня воспринимает дом как игру, как аттракцион, а взрослые осматривают «жилище Сарры» с мистическим беспокойством: вероятно, закоулки человеческой души таят в себе склонность к бесовщине. Тысячи туристов оставляют свои доллары в кассах «смурного» дома - выходит, Сарра Винчестер не такая уж взбалмошная, знала, что творит…

Тем временем Лос-Анджелес продолжал прокручивать увлекательную киноленту, озвученную комментариями Генриетты и ее мужа Марка.

Католическая церковь в старом даун-тауне тоже имеет свою историю. Однажды бостонец по фамилии Пери был пленен флибустьерами и занялся вместе с ними пиратским ремеслом. Так бы все и шло, если бы дьявол не подтолкнул бедолагу на грабеж хорошо укрепленного ранчо в Санта-Барбаре. Пери поймали и повели на казнь. Но в последний момент из толпы зевак вышла девственница и заявила, что отдает себя в жены этому негодяю в надежде указать ему путь к истине. В полном соответствии с мексиканскими законами пирата из-под веревки передали в объятия невесты-девственницы. Пери оказался человеком благодарным и все свои знания употребил во благо.

Научил мексиканцев мукомольному делу, тонкостям обработки дерева, ирригационным работам, некоторым особенностям гончарного ремесла и в конце своей богоугодной жизни поставил восклицательный знак - выстроил церковь. Так и стоит она с 1818 года, собирая в праздники тысячи верующих католиков Лос-Анджелеса. А вокруг толпятся могучие небоскребы даун-тауна, многие из которых принадлежат японцам. Вообще в Лос-Анджелесе, как нигде в Америке, ощущается тихая экспансия народов желтой расы - японцев, корейцев, китайцев. Дома, увеселительные заведения, парки, богатейшие магазины - все уже скуплено ими. А целые районы города - Литл-Токио, Литл-Корея, Чайна-таун - места не только проживания этнических меньшинств, но и культурно-просветительные и религиозные центры, вокруг которых группируется и определенная политическая структура. Как далеко зайдет дело? Поживем - увидим. Растет и численность мексиканского населения - оно уже почти сопоставимо с числом белого населения. Желтая раса приобретает реальную силу…

Воспоминания о Лос-Анджелесе теснятся в моей памяти подобно шарам в лототроне. Временами они падают в лоток, пробуждая зримый образ людей, зданий, уличных сцен… Вот здание гимназии, где учились дети Чарли Чаплина. Напротив - ресторан, где допоздна сиживали Хемингуэй, Фолкнер и Скотт Фицджеральд. Вот подъезд студии «Парамаунд», где снимался «Крестный отец», «Титаник» и бездна других фильмов. Вот здание «Пантеджик-театра», где пятьдесят лет вручали «Оскара» - премию Академии киноискусства. А вот «Павильон Доротти», где премию «Оскар» вручают в наши дни, - дворец с гранитной плитой на фронтоне, где выбиты фамилии тех, кто жертвует деньги на поддержку этой премии. А вот тюрьма, где «томился» в отдельной камере с телевизором и кондиционером известный спортсмен Симпсон, который убил свою жену и ее любовника. А напротив - здание суда, где много лет разбиралось это дело. В итоге Симпсон уплатил тридцать три миллиона долларов «штрафа» и вышел на свободу… А вот Калифорния-плаза с семейством могучих небоскребов, с подземными садами, музеями и магазинами. А вот «Президент-отель», где останавливаются все президенты, посещающие Лос-Анджелес. Архитектор Юмасаки построил отель в виде своеобразного японского оазиса на американской земле со всеми атрибутами своей далекой родины - от садов с цветущей сакурой до чайных домиков, пагод, водоемов. Напротив «Президент-отеля» разместился «Шуберт-театр», а рядом - ресторан «Русская рулетка»… А вот Сансет-бульвар, длиннющая улица, где в бесчисленных кафе, ресторанах, клубах, барах, кинотеатрах, пиццериях, бильярдных, магазинах, гостиницах день и ночь пульсирует жизнь под звуки джаза, классической музыки, молотковые ритмы любителей рэпа, вопли электронных инструментов и просто барабанную молотьбу… А вот и улица врачей, что тянется параллельно богатейшей Родео-драйв, где одних только психотерапевтов - двести штук…

Эти и многие иные «детали» являются зарубками на гигантском теле города, которому доверили свою судьбу люди шестидесяти национальностей и народностей, населяющих планету Земля…

Подустав от знакомства с «провинциальным» Лос-Анджелесом - ведь как-никак столицей штата является Сакраменто с населением в четыреста тысяч человек, - мы присели на скамейку вблизи бетонной громады маяка. От прибрежных холмов, поросших деревьями парка, к горизонту простирался потемневший к вечеру океан. Сивые гребни прибоя лениво накатывались на пески пляжа Санта-Моника-стейт-бич и дальше, вдоль знаменитых пляжей Малибу и Санта-Барбары…

- Перед океаном, как перед Господом, - все равны. - Марк вернул нас к разговору, начатому в автомобиле.

- Да, - поддержала его жена. - Но все же неплохо бы иметь миллион долларов - так, на всякий случай. - И, обернувшись ко мне, Генриетта спросила: - Как вы считаете?

- Лучше бы два, - ответил я.

Земфира из Санта-Барбары

Нынешняя моя поездка привязана к поезду. Вот и приходится искать приемы, чтобы не усыпить читателя стуком колес и не набить оскомину однообразием письма, подобно «бликам солнца, что ласкают стены вагона». А это нелегко. Хочется просить о снисхождении… Произведения такого жанра, независимо от одаренности автора, будут страдать некоторой иллюстративностью. Даже такая классика, как «Путешествие из Петербурга в Москву», при всей драматичности ситуаций, вызывающих сочувствие, во многом грешит иллюстративностью.

Не думал, что на свете есть железная дорога, чья колея подходит к морской стихии ближе, чем колея дороги на Черноморском побережье Кавказа. И все-таки… мне кажется - сейчас пена прибоя, точно мыльным помазком, лизнет колеса поезда, идущего маршрутом Лос-Анджелес - Сиэтл, штат Вашингтон, что раскинулся на северо-западе страны, у тихоокеанского залива Пьюджет-Саунд… В Сиэтл мне не надо. Я высижу восемь часов этого маршрута до городка Салинос, где и встречусь со своей дочерью, - так было оговорено: к самому Монтерею, где проживала Ириша с семьей, поезд не подкатывает.

Первые минуты дороги меня искушала раздвоенность желаний. То ли подсесть к окну с правой стороны вагона и изучать взглядом «неосвоенные» ландшафты Лос-Анджелеса - городки Блеквуд, Сенчери-Сити, Санта-Барбару, - или, оставаясь на месте, у левого окна, созерцать океан… Благоразумие подсказывало: Лос-Анджелес скоро закончится, а океан будет со мной еще часа два, пока, судя по карте, колея не уйдет в глубь материка… Спор решили мои пристрастия, пристрастия мальчика, что жил на берегу моря. С детства я плавал в серо-зеленом, пахнувшем йодом Каспии, а яхт-клуб со своими парусными шверботами стал для меня родным домом лет с двенадцати…

Взор тянулся вдоль однообразно-спокойной спины океана, спотыкаясь о гранитные валуны, бока которых опоясывали какие-то водоросли, что колебались в накате слабого прибоя… Мне думается, в годы, когда прокладывали железную дорогу, океан не был столь опасно близок, он подкрался со временем. Или сейчас просто пора прилива, и, значит, мне повезло…

Бетонный мол серым языком лежал на поверхности воды, удерживая на самой оконечности белое строение непонятного назначения. Как такое хлипкое с виду сооружение сохраняется в шторма и ураганы, что нередко гостят в этих местах? А сама железнодорожная колея? Наверняка ее накрывает волной в непогоду. Стало быть, отменяют движение поездов? Последний ураган, которым отметила природа в этих местах конец второго тысячелетия от Рождества Христова, назвали Эль-Ниньо. Скорость ветра тогда достигала более двухсот километров в час, а дожди шли водопадом дней десять. Я в те дни с особым беспокойством вникал в телевизионные вести - в зоне Эль-Ниньо находился и Монтерей. Но все обошлось… В геологическом отношении - я, как геофизик-профессионал, закончивший Нефтяной институт, это знаю - система Кордильер по принятой возрастной классификации относится к Альпийской складчатости и является «молодым» горообразованием. В это славное семейство входят Кавказские горы, Альпы, Памир… В отличие от «старых» мудрых и спокойных гор, скажем Уральских, которые относятся к Герцинской складчатости, у «молодежи» процесс формирования не закончен. Поэтому они и бузят под воздействием подвижных толщ, так называемых геосинклинальных областей. В то время как неподвижные «платформенные» области - а земная твердь состоит именно из сочетаний этих двух тектонических образований - довольствуются своей спокойной старостью. И вспоминают те прошедшие миллиарды лет, когда они были такими же непоседами. Наиболее опасные зоны расположены на границе контакта геосинклиналей и платформ - вечный спор старости и молодости… «Молодые» пытаются наехать на «стариков», расширить свои владения. А «пенсионеры» стоят упрямо, не желая сдавать и пяди своей территории. Получается по украинской поговорке: «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат»… Линия грозного тектонического разлома в этой части земного шара, названная Сан-Андреас, проходит через Лос-Анджелес и тянется до Сан-Франциско. Сан-Андреас не одинок, зловещие когти точит и другая тектоническая опасность, что затаилась под долиной Сан-Бернардино, - это стотридцатимильный разлом Сан-Ясинто, колебания почвы в этих местах происходят постоянно. Богопослушные католики, точно дети, доверчиво наделили грозные силы природы именами святых, в надежде облагоразумить молитвами природу, когда настанет час беды. Подсчитано, что если вероятность крупного землетрясения составляет для Сан-Андреас двадцать восемь процентов, то для Сан-Ясинто аж сорок три процента.

Природоохранный департамент Калифорнии выпустил Атлас зон повышенной опасности для Лос-Анджелеса. Многие горожане были недовольны. Не так-то просто будет продать недвижимость, если она стоит на линии тектонического разлома. Один сеньор построил большой ресторан, с автостоянкой и бассейном. И тут появляется Атлас, и мэрия накладывает вето на эксплуатацию ресторана - здание находилось в зоне опасности. Что решил суд - не знаю, но думаю, после такого паблисити никого и за уши не затянешь в этот ресторан…

Подустав от Эль-Ниньо, океан отдыхал. А хилое строение на краю бетонного мола сместилось к кромке оконной рамы, выставив на обозрение новый предмет: нефтяную вышку… еще одну… а дальше - целый куст - несколько буровых вышек на общем основании. Такой привычный пейзаж для человека, окончившего Бакинский нефтяной институт. Казалось, эти тихоокеанские нефтяные вышки волшебным образом переместились из каспийской дали… В 1923 году, когда в штате Калифорния ведать не ведали о морском бурении, в старом бакинском нефтяном районе Биби-Эйбате жил ослепший нефтяник Павел Николаевич Потоцкий. Инженер был одержим идеей - шагнуть за нефтью в море. Поначалу неподалеку от берега вбили деревянные сваи, установили буровую и нашли приличную нефть. Тогда и порешили отсыпать земляную дамбу к этой буровой. Слепой инженер ходил по стройке с мальчиком-поводырем и руководил работами. Умер Павел Николаевич в 1932 году, когда со дна бухты Ильича - так назвали отгороженный дамбой залив - были подняты тысячи тонн нефти. Потоцкого и похоронили на морском промысле, у основания первой морской буровой. С тех пор и началось… Нефтяные вышки уходили все дальше и дальше в море. Не обходилось и без трагедий…

Такого урагана давно не знал Каспий. Буровики, чтобы их не смыло волной, привязывали себя к стальным штангам вышки. Их так и унесло в море вместе со стальной громадой - всю бригаду Михаила Каверочкина, первого в мировой практике доставшего нефть со дна моря в 1949 году. И по улицам опечаленного Баку проносили пустые гробы… А в ста километрах от берега, в диком, часто штормующем Каспии, в месте, где затонули некогда семь кораблей, начали возводить город на сваях - «Остров семи кораблей». Нефтяные Камни. Город на стальных сваях, поднявшийся над морем на десятиметровую высоту, измеряется общей длиной эстакады в двести пятьдесят километров. Магазины, кафе, клуб, два кинотеатра, сад с высаженными в кадках деревьями. По «улицам» снуют вахтовые автобусы, технические и легковые автомобили с обычной городской прытью притормаживают у светофоров…

Может быть, и у берегов Калифорнии когда-нибудь возникнет подобный город, ведь нефти здесь должно быть много - геосинклинали, как правило, хранят пласты, насыщенные нефтью. Только американцы свою нефть берегут, не транжирят, скупают чужую у арабов, на головы которых нефть свалилась щедро, как солнце, - живи в безделье и купайся в богатстве.

В том же городке Сенчери-Сити, что входит в мегаполис Лос-Анджелеса, во дворе скромной школы обнаружили нефть. Школа через суд доказала, что это месторождение принадлежит ей, и сказочно обогатилась, а ученики хвастались тем, что стали акционерами нефтяной компании. Правда, месторождение прикрыли, следуя закону об ограниченной эксплуатации…

Бег океана за окном вагона замедлился. Приземистый вокзал резко белел в обрамлении пальм, азалий с яркими пятнами красных цветов и каких-то длинных, узких листьев, высоко растущих от самой земли, подобно застывшему зеленому фонтану. Санта-Барбара - часть Большого Лос-Анджелеса. Та самая Санта-Барбара, обитатели которой доводили до слез жалостливых моих российских сограждан, озабоченных судьбой героев телевизионного сериала куда больше, чем своей собственной. А возможно, моих сограждан утешало то, что «богатые тоже плачут», - как-никак равенство, все же есть на земле справедливость…

Надо, пожалуй, вдохнуть воздух Санта-Барбары, раз уж попал сюда. И я покинул отдыхающий вагон… Асфальт платформы был теплым и упругим, а грудь наполнилась прохладным океанским воздухом. Возможно, впрочем, воздух стекал с покрытых снегом вершин Кордильер… Девчушка лет пяти шустро семенила ножками, обутыми в розовые ботиночки, то и дело приседая и с любопытством заглядывая под вагон. Следом вышагивала молодая мама, хрумкая вафельным мороженым и приглядывая за дитятей. Я прошел мимо, ритуально улыбнувшись, и… замер в изумлении.

Много что удивляло меня на этой чужбине, но увиденное, а главное, услышанное меня поразило. В стороне, у металлической ограды, кучковалась группа людей. С первого взгляда я принял их за мексиканцев или индейцев - женщины в широких пестрых юбках, с платками на плечах, с россыпью золотых безделушек на шее и руках, и дети - босоногие, неумытые. В их быстрой, крикливой беседе проскальзывали… русские слова. Ба, да это цыгане! Настоящие цыгане, что табунами шастают по Невскому проспекту, ловя за подол простаков и обещая предсказать все повороты, что готовит им судьба…

На волне своего удивления я непроизвольно выпалил: «Чавелы?! Далековато вас закинуло!» Женщины едва пометили меня взглядом, не прерывая колготни, - им не в диковину встреча с россиянином на этой земле. Я смущенно переминался, чувствуя неловкость. Выручила меня пожилая цыганка, которая, отмахнувшись от подруг, шагнула ко мне со словами:

- Что, красивый, есть лишний доллар?

Я пожал плечами: деньги остались в вагоне - и слава богу, был у меня опыт общения с их сестрой, научен.

- В Ленинграде жил? Или в Москве? - участливо продолжила цыганка. - Вид у тебя больно мятый.

- В Ленинграде. А вы откуда? - встречно спросил я.

- Тоже из Ленинграда. В один с тобой ОВИР ходили. - Она смотрела на меня боком, словно большая пестрая птица.

- Неужели и здесь гадаете? - озадаченно спросил я. - И вас понимают?

- На английском и гадаем. Так лопочем, от местных не отличишь. - Женщина лукаво улыбнулась. - Где живешь, красивый, в Лос-Анджелесе? Нет? В гостях?!. Ну как там в России люди поживают? Хорошо? Ври больше! Будто мы не знаем, как там живут. Если уж цыгане поднялись всем табором, сюда подались - худо будет России, мы как крысы на корабле, слышал такую примету? - Она бросила взгляд поверх моего плеча. - Беги в вагон, а то останешься в нашем таборе, как Алеко, - помнишь, у Пушкина?

- Прощай, Земфира! - Я поспешил к вагону. Проводница, стоя у схода, терпеливо дожидалась меня и молодую мамашу, что пасла девчушку в розовых ботиночках. Мамаша никак не могла сообразить, куда деть недоеденное мороженое. Наконец пихнула его в карман куртки, подхватила малышку и шагнула к ступеньке схода… «Хорошо, что она не в штате Кентукки, - подумал я, поднимаясь следом за мамашей. - В Кентукки ее бы прижучили за мороженое в кармане…» Вообще некоторые законы штатов можно рассказывать, как анекдоты. Так, в Техасе запрещается разрисовывать чужих коров. А в том же Лос-Анджелесе, если муж поучает свою жену кожаным ремнем, превышающим в ширину два дюйма, то должен взять у жены письменное разрешение. А в штате Вашингтон жене законом запрещено во время танца делать более трех шагов назад. А в штате Вермонт женщины не имеют права пользоваться вставными зубными протезами без письменного согласия мужа. А в Канзасе нельзя ловить рыбу голыми руками. В Мичигане мужу принадлежат волосы жены - попробуй подстригись без разрешения. В том же Техасе нельзя ругаться рядом с трупом. В Айдахо запрещено дарить коробку конфет весом менее двадцати килограммов.

Если тринадцатое число месяца выпадает на пятницу, то все черные кошки в штате Индиана обязаны носить предупреждающий колокольчик. Но самый любопытный закон - причем федеральный - гласит о том, что запрещается по почте пересылать… дома! Такой закон ввели многоумные конгрессмены после того, как какой-то тип умудрился послать почтой, как бандероль, через весь штат Юта многотонное кирпичное здание, что нарушило нормальную работу тамошних почтарей… Каждый такой закон рождался на основании прецедента, что, кстати, является законотворческой практикой многих стран. Скажем, какой-нибудь много понимающий о себе янки, живущий в Индиане, в пятницу, тринадцатого числа, вышел ночью на улицу, наступил в темноте на черную кошку, упал, расквасил свой англо-сакский нос и стал требовать компенсацию у мэрии - случай вносят в законодательство, и баста!

Поезд двинулся, протягивая через экран вагонного окна асфальтовую платформу Санта-Барбары, ее двухэтажный вокзал с мавританскими порталами меж белых колонн, ограду, у которой по-прежнему толковали цыганки… Позже, когда я рассказывал знакомым об этой встрече, оказывалось, что она стала неожиданностью только для меня. В Америку действительно понаехало много цыган из бывшего Союза. Цыгане жили таборами со своей властью - бароном. Иногда женщины находили работу на сельскохозяйственных ранчо, но, в основном, гадали и водили за нос простаков. Мужчины перепродавали золотишко ювелирам, а главное - организовали свой «кар-сервис», стали таксистами. Их так и называли: «джипси-такси» - цыганское такси… Визиты цыган в пиццерии или кафе воспринимались тут как природное бедствие - цыгане вели себя, как в таборе: ели руками, плевали на пол, выбрасывали остатки пищи собакам, которые их всегда сопровождали, вызывая изумление даже у негров и пуэрториканцев, а этих ребят трудно чем-то удивить…

Эмиграция - не только физическое перемещение в пространстве, эмиграция - иное состояние души. Тяжесть эмиграции заключается в ломке душевного состояния. Но если душа привыкла к перемене мест, к постоянной кочевой жизни, то эмиграция - чистая условность. Цыгане принимают эмиграцию просто как дальний переход табора. И языковый барьер для них - не препятствие. Они как дети: язык приходит к ним с воздухом страны. Лишенные комплексов, цыгане не придают языку значения. Довольствуясь минимумом, они доводят язык до состояния какого-то образного понимания, нарушая все законы фразообразования. Язык для них не «башня», перед которой робеют эмигранты, язык для них - составляющая их мироощущения. Тем более в Америке и, особенно, в Нью-Йорке, где английский язык, под натиском эмигрантов со всего мира, нередко принимает сленговые формы. Если озвучить цифру «20» не по правилам английской морфологии и фонетики, трудноватой для многих иностранцев, а, скажем, как певучее «твони», а вместо непроизносимой для них цифры «30» сказать «твори», то жить в эмиграции становится уютнее. Конечно, «сие есть нонсенс», языковое трюкачество, но, тем не менее, язык, как форма общения, штука живая и подвержена всяким простудам. И может быть, существующий «американский» язык - не что иное, как английский, простуженный на эмигрантских сквозняках…

Девчушка в розовых ботиночках ходила по проходу вагона, пытливо разглядывая пассажиров. Розовый бант в белокурых тонюсеньких волосиках вызывал умиление. В кармане плаща я нащупал конфету, что положила мне в дорогу сестрица Мери, и, дождавшись, когда девчушка, кокетливо склонив головку, заглянула в пространство моего ряда, протянул ей гостинец, на обертке которого отдыхали знаменитые шишкинские медведи. Конфета была из «русского» магазина. Приняв подарок, девчушка убежала к маме, потом вернулась и протянула мне пакетик с жевательной резинкой. Проворно взобравшись на пустующее рядом кресло, она деловито развернула конфету. Вскоре я узнал, что ее зовут Лизи, ей четыре годика и едет она в Портленд, штат Орегон, к дедушке Крису… Конфета Лизи понравилась. Она отщипывала от нее небольшие кусочки и отправляла в рот, показывая меленькие зубки и не переставая рассказывать какую-то историю. Я слушал с умилением… Родных внуков у меня нет, есть два мальчугана - Максимка и Данечка, дети мужа дочери от предыдущего брака, два славных существа, добрых, крепких, настоящих янки, но прекрасно владеющих русским языком, словно живут они не в американской глубинке, а в Петербурге. Удивительно… Сплошь и рядом я встречал детей, которые в «солидном» возрасте покидали Россию и через несколько лет начисто забывали родной язык. А Максимка и Данечка, прожив на свете соответственно десять и восемь лет, пока Россию не видели, но много чего знают о далекой родине своих предков… Таков результат методики воспитания их отца, Андрея Фалалеева.

Таинственное пятно

В Петербурге на Каменном острове стоит угрюмый, почерневший от времени двухэтажный деревянный дом, в котором в 1956 году и родился Андрей. Среди блистательных дворцов и особняков дом выглядит дедом, с лукавой усмешкой наблюдающим свое легкомысленное и спесивое семейство. Долгие годы дом был единственным городским частным владением Петербурга. Никто из временщиков-вождей не мог прибрать к рукам участок земли в элитарной части Северной столицы - земля была передана в частное пользование адвокату Виктору Антоновичу Плансону самим В. И. Лениным, что и служило надежной охранной грамотой. Адвокат Плансон, демократ по убеждениям, защищал большевиков в каком-то важном политическом процессе. И выиграл процесс. Вождь пролетариата всего мира, придя к власти, декретом закрепил за адвокатом принадлежащую ему землю на Каменном острове, учтя заслуги перед революцией…

Причудливы зигзаги судьбы. Адвокат-демократ Виктор Плансон был потомком французских дворян династии Плансонов де Реньи, которые появились в России вместе с армией Наполеона. Будучи раненным, офицер де Реньи так и остался в России, где он со временем обрел семью. Славными деяниями во благо России отмечена жизнь Плансонов на своей второй родине. Так, отец адвоката Виктора Плансона - Антон Плансон де Реньи - служил российским послом в Таиланде. Человек тонкий, знаток искусств, он собрал богатейшую коллекцию таиландской живописи и скульптуры, которую сын подарил Эрмитажу, - убежденный демократ еще раз подтвердил свою привязанность идеям социализма. А его внук по материнской линии Андрей, носящий фамилию отца-художника - Фалалеев, по своей жизненной позиции больше тяготел к прадеду, французскому дворянину, и из Союза Советских Социалистических Республик эмигрировал в Америку. Впрочем, мне кажется, Андрей равнодушен как к социализму, так и к монархии и скорее привержен идеям личной свободы и независимости - идеям Кропоткина.

Еще мальчиком Андрей впервые встретил свою будущую жену Ирину, мою дочь, в Ялте, куда их привезли на отдых матери, давно знакомые между собой по ленинградской жизни. Но интересы ребят не пересекались. Во всяком случае, в ватаге мальчишек, что вились вокруг Ирины в Ленинграде, я что-то Андрея не примечал. В дальнейшем Ирина вышла замуж за славного молодого человека, Сашу, а у Андрея появилась своя семья…

Мне ж довелось познакомиться с Андреем в середине семидесятых годов у себя в квартире. Никакой бороды у него еще не было, зато усы уже накрывали мягкие губы под коротким «аристократическим» носом. Серые глаза на несколько удлиненном, узковатом лице породистой белизны смотрели внимательно и иронично сквозь стекла очков. Манера разговора была уверенной, победительной… Молодые люди - Ирина, ее муж Саша и Андрей - обсуждали какие-то детали, связанные с оформлением бумаг для эмиграции… Андрей знакомился со мной, не скрывая снисходительности, - мол, мои литературные упражнения он и в грош не ставит и знакомство это целиком относит за счет родственных моих отношений с такими славными людьми, как Ириша и Саша. Выдержав вежливую паузу, Андрей откинул со лба крыло темно-русых волос и вернулся к прерванному разговору.

Почему я запомнил ту нашу первую встречу? Мелочные обиды глубже проникают в память, нежели проявленная кем-то доброта. Та щелка в душе, где прячется мелочность, хоть и затягивается с возрастом, но полностью закрывается только со смертью. Впрочем, у некоторых наоборот - с возрастом щель расширяется. Совершенной натурой обладает только Господь, наш всепрощенец…

Прошли годы. За это время случались события важные, второстепенные и совсем незначительные для меня. Важных было много: скажем, уход из жизни родителей. Или распад Иришиной семьи - мы с женой искренне и нежно любили Сашу, и время показало, что он того стоил. Кроме личных, чисто человеческих качеств, мне кажется, Саша был еще и настоящим мужчиной. Он не только устоял после такого драматического излома, но, спустя годы, обрел новую семью. И весьма преуспел по работе. Он член совета директоров и совладелец крупной строительной корпорации. И это, мне думается, еще не предел…

Второстепенных событий было еще больше - в основном, связанных с политическими переменами, начиная с середины восьмидесятых и по сей день. Перемены эти были порой смешными, порой трагическими, порой печальными. Но все равно - это какое-то для меня зазеркалье, которое ни в коей степени не касается моей личной жизни. Я выработал для себя такую установку, а иначе можно всерьез свихнуться. Это не равнодушие, это - самозащита. Правда, сердце иногда сжимается… когда я вижу, как ночью, скрываясь от глаз соседей, уважаемый в прошлом преподаватель института рассматривает с помощью фонарика содержимое мусорного ящика во дворе моего дома. А на экране телевизора в это время веселится сытое сборище людей, которых в порядочном обществе раньше и на порог бы не пустили, о которых знают - жулье и ворье. А время телевизионное они просто купили вместе с телестудией…

Незначительных событий - туча. Новые спектакли, новые фильмы в Доме кино, посиделки у друзей и знакомых, заботы о еде, лекарствах, литературные тусовки, выход новой книги (не у меня - у приятеля; когда выходит у меня, это уже важное событие), новые интрижки и старые интриги, снятие очередной кардиограммы сердца и сдача крови на сахар - словом, забот полон рот… Сплетни, слухи и просто болтовня. Так, однажды услышал от знакомых, что сын Тамарочки Плансон - тот самый, что живет в Америке, Андрюша, - разошелся с женой-американкой, и двое их сыновей живут попеременно то у матери, то у Андрея, в его холостяцкой квартире. И Тамарочка очень переживает, ведь Андрею скоро стукнет сорок. «Конечно, - подумал я, заглянув на мгновение в ту щелку души, где пряталась мелочность, - кто станет жить с таким высокомерным типом…» И забыл! На годы забыл…

Но однажды телефонный звонок Тамары привел меня на Каменный остров, в старый деревянный дом. И мне было объявлено о… нашем родстве. Громкий лай рыжего спаниеля Рички, главного охранника дома, вывел меня из состояния некоторого замешательства…

Я пил чай с вареньем из райских яблок, что в изобилии росли на земле, дарованной вождем мирового пролетариата адвокату-социалисту, а взгляд блуждал по стене, где в рамочках и без висели фотографии моего нового зятя Андрея Фалалеева - только уже с бородой.

С тех пор я частенько захаживал к Тамаре, примечая, как с годами увеличивается количество фотографий на стене… Вот Андрей с Ириной, закинув лыжи на плечи, идут по склону поросшей ельником горы на Аляске. Вот они у кромки прибоя на Гавайях. Вот они в кимоно на балконе гостиницы в Японии. Вот они у входа в жилище аборигена Австралии. Вот они в высоких сапогах бредут по кенийской саванне… И еще с десяток фотографий, снятых в различных уголках мира… Но это не были места, отмеченные досужим путешествием, это были места работы Андрея…

Поодаль, над старым роялем, белеют другие фотографии… Вот Андрей в Кремле рядом с начальником штаба Американской армии Коллином Пауэлом, чернокожим генералом. Вот Андрей в Белом доме между президентами Рейганом и Горбачевым. Вот Андрей в Денвере, штат Техас, с президентом Борисом Ельциным. Вот на каком-то балконе тогдашний председатель Совета Министров России Черномырдин с бокалом в руке, рядом - Андрей. Вот Андрей с давнишним министром иностранных дел Шеварднадзе. Такой вот «иконостас», не говоря уж о всякой «мелочевке», вроде президента самолетостроительной компании «Боинг» и «Локхид-Мартин», о руководящих деятелях Международного валютного фонда, чемпионов-россиян Олимпийских игр, начиная с Лос-Анджелеса и до Нагано, в Японии, и прочее, и прочее…

- Представляешь, - с гордостью сказала мне добрая Тамара, - Андрюша нацелил себя к занятиям синхронным переводом с семи лет. - И, заметив мое недоумение, пояснила: - Он с детства говорил по-английски. У него появился какой-то азарт перевода. Я начинала какую-нибудь фразу, и он старался, не дожидаясь окончания, перевести ее на английский. Такую себе придумал игру… Но я не думала, что синхронный перевод станет его профессией. Он и эмигрировал, чтобы заняться синхронным переводом. Не где-нибудь, а в Монтерее, где лучшая в мире школа переводчиков-синхронистов. А сейчас он сам в ней преподает. Как-то его спросили: где он так овладел… русским языком? Представляешь? Жаль, ты не слышал его в работе. Слышал? Где?

И я напомнил Тамаре, как в прошлом году я с женой гостил у ребят, в Монтерее…

Оставив автомобиль, мы всем семейством, подчиняясь указателям, двинулись в глубь сельвы, к одному из самых загадочных мест на земле. Не одно поколение высоколобых специалистов пыталось разгадать загадку удивительного явления, замеченного на площади в несколько десятков квадратных метров в глухой чащобе калифорнийской сельвы, но тщетно.

Узкая тропинка заставляла идти гуськом мимо высоченных секвой, мимо голых, в ржавых подтеках, стволов эвкалиптов, мимо покрытых морщинистой шкурой, необъятных в своей толщине мамонтовых деревьев. В абсолютной тишине. Такой полной, что, кажется, она обретала вес и некую телесность. Когда мы разом умолкали, тишина, казалось, накрывала нас мощной снежной лавиной: ни птичьих голосов, ни комариного писка - ти-ши-на…

Казалось странным, что еще недавно мы катили вдоль океана, по местам совершенно диким и пустынным, но озвученным могучим прибоем, который бешеным зверем кидался на гигантские прибрежные скалы и с шипением уползал обратно, в океан, увлекая за собой галечник. Или гул белоснежного, клубящегося весельем города Сан-Франциско, с его панорамой, похожей на театральные декорации, скрежетом колес трамваев, напоминавших вагончики фуникулеров, так круты были улицы. С его знаменитым океанским мостом, гудящим армадой автомобилей, что неслись над бухтой Золотой Рог. И рокот океана за высоким деревянным забором-бастионом Форта-Росса - земли первых русских поселенцев в Северной Америке, куда мы заехали в нашем автомобильном путешествии. И вот, после этого «пиршества звуков», - тишина сельвы, окружающей «таинственное пятно»…

Ветхая деревянная лестница привела нас на площадку, где уже собрались человек двадцать таких же любознательных туристов в ожидании начала экскурсии.

Индейцы издавна знали о таинствах этих мест и совершали здесь свои обряды и жертвоприношения. В определенных точках человек тут мог передвигаться «внаклонку» по скошенному полу домика, словно находился в привычном вертикальном положении. На другом участке разместилась доска-качалка. Занявший одну сторону доски на глазах изумленных зрителей становился меньше ростом, а занявший противоположную сторону, наоборот, становился выше. Поменявшись местами, они соответственно подрастали или укорачивались, что подтверждала и нивелирная рейка, услужливо подставленная экскурсоводом. В следующей точке человек наливался тяжестью и с трудом передвигал ноги, а стоило отойти немного в сторону - и тело наполнялось легкостью необыкновенной: казалось, ты вот-вот воспаришь… Или, скажем, раскрученная по часовой стрелке веревка с грузом, которая останавливалась и начинала вращение против часовой стрелки. Или шарик - обыкновенный, металлический, с крупную горошину, который, будучи запущенным толчком по наклонной доске, скатывался вниз и в следующее мгновение самостоятельно возвращался на место, преодолевая силу тяжести…

Феномен этого места специалисты - физики и геофизики - объясняют особой «розой гравиметрических и магнитных сил». Возможно, в районе этого «пятна» проходит и место короткого, но весьма глубокого тектонического разлома, влияние которого, в свою очередь, накладывается на общую гравиметрическую картину. Не случайно, что могучие деревья на границе «пятна» отличаются внешне: с одной стороны стволы деревьев ровные, стройные, как положено им от природы, а с другой - перекрученные, изогнутые, словно борются с каким-то недугом…

Я зачарованно созерцал эти чудеса, от волнения растеряв все свои познания в английском и не вникая в то, что рассказывал экскурсовод. И тут Андрей подоспел на помощь. Он переводил ровно, бесстрастно и в то же время передавал все интонации нашего экскурсовода. Я ловил себя на том, что не столько вникал в суть переводимого, сколько внимал технике и качеству перевода. Впечатление такое, словно я читал художественное произведение, вдохновенно переведенное талантливым переводчиком в тиши кабинета, а не экспромт, сиюминутную фразу, схваченную на лету, с голоса экскурсовода, и переведенную без малейшей паузы, а даже, как мне показалось, со значительным опережением…

Труднейшее дело - синхронный перевод высокого качества. И ответственность переводчика, когда главы государств решают мировые проблемы, - огромна. Поэтому специалисты высокого класса, входящие в парижскую Ассоциацию конференц-переводчиков, ценятся на вес золота. Одним из трех людей, которые «держат» весь мировой рынок русско-английского перевода, и является Андрей Фалалеев, президент фирмы «Рашен-хауз» со штаб-квартирой в Монтерее. Сотрудники его фирмы - а их порядка пятидесяти человек - работают во всех частях света.

В своих работах по синхронному переводу Андрей проводит параллель между ним и техникой боевых искусств. Человек повторяет упражнения с нарастающей скоростью и, после многих лет занятий, превращается в автомат, но автомат предсказуемый. Настоящее мастерство начинается, когда твои действия становятся непредсказуемыми для противника, но при этом остаются под твоим собственным контролем. Достичь этого помогает дзен-буддизм и лежащая в его основе ежедневная, многочасовая медитация - такова методика тренировки контроля мысли, контроля самосознания…

Помнится, на мой вопрос: «Где Андрей?» - Ирина часто отвечала: «У себя в кабинете (или в лесу, или у моря), медитирует». Это значило: не шуми, папа, веди себя потише. И я сконфуженно умолкал. Признаться, я ни черта не понимал в медитации, как не понимал, какое отношение имеет синхронный перевод к дзен-буддизму. Но я своими глазами видел, какую сенсацию среди специалистов произвел приезд Андрея в Ленинградский университет. Как во время его лекций и кинодемонстраций практической работы люди стояли в коридоре, завидуя тем, кому удалось занять место в огромной аудитории. На мой же непросвещенный взгляд, при наличии таланта дело движет страсть и самодисциплина. Та самая страсть, которую Андрей вкладывает в воспитание своих мальчиков - Максимки и Данечки. На протяжении многих лет, с постоянством восхода солнца, три дня в неделю - пятницу, субботу и воскресенье - мальчики не слышат в доме ни единого слова на их родном английском языке. Английского им хватает в оставшиеся четыре дня недели - в доме матери-американки, в школе, в пиццериях, в бассейне, в самом воздухе американской глубинки. А три дня их окружает мир их предков, русский мир: книги, фильмы, игры, еда и русская речь Ирины и Андрея. В итоге каждый из мальчиков воплощает в себе двух людей, не только живущих в разных странах, но и, по существу, наделенных разным национальным менталитетом.

Малышка Лизи продолжала лопотать о дедушке, что жил в штате Орегон, затем перешла к дяде Филу, у которого есть большой желтый автомобиль - он развозит на нем еду для гусей и уток…

Я слушал вполуха. Поезд шел медленно, вероятно, старая колея не позволяла развивать хорошую скорость. Так же медленно вползали на поле окна контуры какого-то промышленного предприятия. Калифорния - страна весны и лета - считается не только основной фруктово-овощной плантацией Америки, но вполне может похвастаться своей промышленностью. Калифорния занимает шестое место в мире по каким-то промышленным показателям, уступая остальной Америке, Японии, Англии и еще кому-то. В Калифорнии производят военную технику, электронику, здесь разместился аэрокосмический комплекс, да и знаменитая Силиконовая долина - родина новейших компьютерных технологий - тоже находится в Калифорнии. Где, кстати, работает много специалистов, недавних граждан России, - на самых разных должностях.

Трудно угадать, какую область калифорнийской индустрии представлял завод, корпуса которого тянулись за окном вагона, но одно было ясно наверняка - владельцы не хотят связываться с Природоохранным департаментом: ни одного чумазого строения, кажется, даже дым из двух башенок-труб отфильтрован, таким он вьется светлым облачным шлейфом…

За стеклом окна пробарабанила рябь конструкций моста, под которым дремала зеленеющая низина. И вновь - изумрудная скатерть необъятной степи с горным пейзажем по кромке. Потом показались какие-то темные пятна, что увеличивались в размере с приближением поезда, и вскоре пятна обрели точные контуры - стадо быков. Черные, башкастые быки некоторое время взирали на поезд и вдруг побежали, словно стая собак. Их скульптурные тонкие ноги с легкостью несли тяжелые тела…

Я обернулся, желая и малышке Лизи показать бегущее стадо черных быков. Но соседнее кресло пустовало - Лизи обидело мое невнимание. Вскоре стадо поотстало, и вновь взор охватил ровную гладь степи с идущими точно на ходулях линиями электропередач. От этого ландшафта веяло знакомым раздольем пространств, раскинувшихся за много тысяч километров от этих мест… И вновь я задался вопросом: почему так происходит, почему люди стремятся переехать сюда и вообще «на Запад»? Почему люди не эмигрируют отсюда «на Восток»? Ведь множество людей живут «на Западе» в нелегких условиях: что в Америке, что в Западной Европе, что в Израиле. И тем не менее люди рвутся туда, люди самых разных национальностей, рас и вероисповеданий. А ведь работа «на Западе» - если она есть - нередко бывает тяжелой, на разрыв.

От моего дома в Джерси-Сити лучами расходятся улицы, заселенные арабами, индусами, корейцами, филиппинцами… Так получилось. Вселилась семья, рядом другая, единокровная… Когда их становилось много, «единоверцы», разбросанные по округе, переселялись ближе к своим, так и создавался компактный социум людей, близких по исконным корням. В то же время - никакой вражды, никакой неприязни улицы к улице не замечалось. Каждый занимался своим делом: трудным, но, видимо, благодарным. В дни праздников нарядные взрослые, нарядные дети идут в церковь, в молельные дома. В ресторанах с национальной кухней полно посетителей, приходят семьями… Почему же Господь подвергает народы, живущие «на Востоке», испытаниям, и когда эти испытания закончатся?! Почему коммунистические идеи, такие гуманные в теории, становятся на практике бичом для народов?! В России всегда было нелегко жить, но почему меня, человека, повидавшего свет, так тянет вернуться домой, в Петербург, к до боли прекрасным ландшафтам Великого города? Или дышать стихией родной речи для меня так же необходимо, как дышать воздухом?! Очевидно, политические пристрастия в моем сознании менее значимы, чем пристрастия духовные, порожденные привязанностью к приметам, окружавшим меня с рождения. Нужен серьезный слом, чтобы пренебречь подобным наследием. И все-таки я не убежден, что никогда не вкушу эмигрантскую долю. Да, мне не пришлось пока при свете ночного фонарика, скрываясь, копошиться в мусорном бачке. Однако чувство унизительности жизни при виде кувыркания марионеток, которые в итоге своего хитроумия, наглости и круговой поруки, из года в год, не стыдясь, остаются у власти, чувство униженности от существования под приглядом этих людей становится все более тягостным. И задаешься вопросом: «Доколе?!»

Вызывает оторопь позиция многих моих соотечественников, которые считают, что их жизнь и есть то, что принято понимать под словом «жизнь», что другой не бывает, что «другая» - это придумки всяких вражин и контры. Что надо бороться не за то, чтобы изменить свою жизнь, а за то, чтобы уничтожить «вражину и контру»… хоть при этом и приходится копаться ночью в мусорном бачке. Вот что необъяснимо! Может, это результат страха, который столетиями вбивался в головы моих соотечественников, создавая особую породу верноподданных людей, объединенных превратно истолкованным понятием «патриотизм», словом-кнутом?.. Из той же самой Америки, при ее чудовищном бюрократическом государственном аппарате, жесткой и жестокой полицейской системе, коррупции и чванстве, при столь же нагло используемом вместо кнута понятием «патриотизм», люди никуда не убегают. Почему?! Потому, что со всех сторон океан - бежать больше некуда?! Или потому, как мне однажды объяснил один американец, что «Америка, сэр, такая большая, что у каждого - своя Америка». Но Россия-то больше, куда больше! Очевидно, тут и зарыта собака. Да, Россия большая, но у каждого из живущих в России - все та же общая Россия! Надо признать, что неплохо потрудились идеологи на протяжении российской истории…

Я выбрался из кресла и направился в туалет: не мешало бы освежиться. Калифорния есть Калифорния, надо бы напомнить об этом проводнику - пусть включит кондиционер… Закрыв за собой дверь, я посмотрел в зеркало и хмыкнул. На его серебряной глади была начертана помадой свастика, которая, в свою очередь, была перечеркнута фиолетовым фломастером, а ниже, тем же фломастером, борец с фашизмом приписал: «Фак ю!», что являлось весьма популярным ругательством… Вот он - плюрализм! Воистину, Америка такая большая, что у каждого - своя Америка…

«Па-пу-ля»

Вокзал городка Салинос походил на небольшую забегаловку - ничего особенного. Впрочем, я взглянул на вокзал мельком, потому что уже отыскал взглядом свою дочь Иришу. Чертовски хороша… На семейном конкурсе красоты она занимает первое место, второе - жена Лена, третье - собачка Фленька, четвертое - я. Кроме внешних данных, учитывались такие качества, как доброта, отзывчивость, находчивость, способность постоять за себя и умение приготовить что-нибудь вкусненькое. Да, еще умение рассказывать анекдоты. Участие в конкурсе по двум последним параметрам песик Фленька не принимал, очки ему засчитывались исключительно из-за его внешности: черный носик, рыжие гляделки, обрамленные ресничками, и миниатюрные ушки - все это завернуто в пышный рыжий комок с хвостиком, на слабеньких лапках…

- Ну?! - проговорила Ириша с грубоватой нежностью, после первых объятий и поцелуев. - Рассказывай. По порядку. Как доехал, как мама? Есть ли новые анекдоты?

Я плюхнулся на кожаное сиденье роскошного БМВ последней модели, глянцевой черной ладьи, насквозь компьютеризированной, с цветной «самолетной» панелью…

- И ты во всем этом разбираешься? - поинтересовался я.

- Мне и не надо, - ответила Ириша. - По-моему, тут много чепухи. Но красиво. Особенно ночью, когда включишь музыку, можно с ума сойти от автомобиля… Кстати, как твой, шустрит?

Я кивнул. Еще бы не шустрить - новый автомобиль, подарок Ириши и племянника Ленечки: они узнали, что моя колымага совсем развалилась, и прислали денег на новую машину. Очень меня их забота растрогала. Я рассказывал об этом знакомым - одни радовались вместе со мной, другие скучнели: «А мой, сукин сын, и цента на лекарства не вышлет. Мало его лупили в детстве…»

Ириша лихо вырулила на шоссе, в направлении указателя «Монтерей». Машину она вела уверенно и грациозно, я был доволен, но вида не показывал, с робостью поглядывая на многоцветное освещение панели, благо уже смеркалось…

- Начну с анекдота, - произнес я. - На Брайтоне вывесили объявление: «Лечу от всех болезней!» Подходит эмигрант и бормочет: «Лети, лети. От всех не улетишь…» Теперь твоя очередь.

Ириша оценила мой анекдот и «выставила встречный»:

- Приходит читатель в библиотеку. «Скажите, - спрашивает он библиотекаря, - у вас есть литература о жизни самоубийц?» - «Есть, - отвечает библиотекарь. - На второй полке, справа». Читатель отошел, но вскоре вернулся с жалобой: дескать, полка пуста. «Так ведь не сдают!» - ответил библиотекарь…

Сумерки густели, фары встречных автомобилей на параллельном шоссе наливались светом. Упругий океанский ветерок влажно обдувал лицо. Голова полнилась блаженной ленью. Я представлял себе встречу в Салиносе более эмоциональной, а встретились, точно вчера расстались. Впрочем, мы не виделись всего лишь месяц - с тех пор, как собрались всей семьей в Нью-Йорке, по случаю моего приезда…

- Как дела, доченька? - Я прислушался к этому теплому слову, которое с годами звучит все более странновато.

- Обычно. - Ириша не сводила с дороги глаз. - Андрюша улетел в Бразилию, на конгресс. Я осталась - пока работы много. Но из-за чеченских событий наверняка поубавится - люди опасаются иметь дела с Россией…

Обменялись еще несколькими фразами, в основном о состоянии здоровья Лены. Мать была для Ириши не просто матерью, а ближайшей подругой. Чего не скажешь обо мне. В отрочестве дети, особенно девочки, не очень жалуют отцов, впрочем, возможно это был лишь мой незавидный опыт. Нередко раздражительность, которую я замечал в поведении дочери, граничила с враждебностью. По себе помню: насколько мне была близка мать, настолько отдален отец. Детская беззащитность больше нуждается в мягком материнском внимании, чем в отцовской сдержанности. Мой отец не был добытчиком, он всегда зарабатывал крохи, так что все материальные тяготы ложились на плечи мамы. По моей детской самонадеянности и глупости, это вызывало во мне чувство какого-то снисхождения к отцу и даже некоторого перед ним превосходства. Мне казалось, что жизнь гораздо проще, чем видится отцу, человеку щепетильному и болезненно честному.

Я же с детства тяготел ко всяким авантюрам. В другой, взрослой жизни мне всегда удавалось как-то «заработать». И своим трудом в геофизической экспедиции, и трудом на заводе, и «халтурой» - ремонтом приборов по «левым» договорам с геофизическими партиями, и главной моей страстью - литературой… Поэтому отношение к себе со стороны дочери я считал несправедливым. Я не видел в ней маленькой женщины, которой нужен пример совсем иной природы. Не рутинные отношения отца и ребенка, что она наблюдала во многих семьях, - ей, совершенно подсознательно, хотелось иметь «своего папу». Любовь, основанная на жалости, была не ее любовью: в этом наше с ней различие - ее любовь была строже, придирчивее, она хотела гордиться своей любовью. Ее любовь была следствием характера, в котором нежность и женственность перемежались с жесткостью, упрямством, порой вдруг с детским кокетством, граничащим с жеманством, непонятно вдруг возникающим, словно чертополох из-под асфальта…

Но шли годы, она взрослела, набиралась опыта. А потом, когда я не только морально поддержал решение дочери эмигрировать, но и всецело помогал ей в этом, исходя из того соображения, что взрослые, родные мне люди приняли решение и противление этому решению есть не что иное, как предательство, - тогда дочь ответила мне любовью в ее собственном понимании: она гордилась поведением своего отца. И я был счастлив…

Я доподлинно знал: долгие паузы, которые нередко прерывали наш разговор на вечернем фривее N 101 по пути в Монтерей, не признак недомолвок, а отдых близких душ - такое молчание выразительнее многих слов…

- Мама по телефону сказала мне, как ты угощал ее вполне съедобными блинчиками своего изготовления, - произнесла Ириша.

- Холостяцкая жизнь в Петербурге подкинула мне новую профессию, - ответил я. - Могу приготовить борщ, еще кое-что… Кстати, анекдот. Закоренелого холостяка уговаривают жениться: «Женись! Придет час - тебе и стакан воды некому будет подать!» Женился. Пришел его час. Лежит в окружении заплаканной жены и детей и думает: «А пить-то и не хочется!»

Мы въехали в Монтерей, в городок, столь ярко описанный Джоном Стейнбеком…

В квартире все выглядело, как прежде, лишь дерево в кадке посреди гостиной поднялось выше, под самый потолок. И не слышно было голосов мальчиков - Максима и Даника, сегодня они живут в «американской стране», у своей матери - судя по всему, женщины славной и разумной. А жаль, мне так нравилось общение с мальчуганами. В их комнате тоже все по-старому, не считая последних томов «Детской энциклопедии», привезенной Андреем из Петербурга, и фотографий, на которых мальчики запечатлены в горах зимнего штата Орегон с Иришей и Андреем.

Из глубины квартиры доносилось бряцание посуды, рокот воды, хлопки дверцы холодильника - Ириша сооружала ужин.

Балконная дверь была приоткрыта. Я постоял у проема, вдыхая свежий и резкий океанский воздух. Не впервые я в этом городке, и все равно каждый раз на душу нисходит покой и умиротворение…

Монтерей можно сравнить с Кисловодском, если поместить Кисловодск на берег тихоокеанского залива. Да в придачу подвести дикий грибной бор, который начинался почти у порога дома, в котором жили Ириша и Андрей. Грибы - классические грибы, на толстой ножке - привели бы в трепет любого питерского грибника, но тут живут американцы, которых грибы не волнуют: зачем ходить в лес, когда любые грибы можно купить в магазине!

Если спускаться вниз с холма, от дома моих ребят, по тишайшей улице Хофман, то вскоре можно будет выйти на Оушен-авеню, что подобно бордюру повторяет изгиб береговой линии. Мне нравилось гулять по этому Океанскому проспекту. Почему-то он всегда малолюден. Понятное дело, монтерейцы пресытились близостью океана, а мне… Часами я мог сидеть на старой изогнутой скамье и глядеть на лежбище морских котиков, чьи туши, с раскинутыми ластами, по-хозяйски покрывали скальные камни. Они были так близко, что я мог разглядеть их черные цыганские глаза и серебристые спицы усов у лакированного носа с глубокими дырочками ноздрей. Светлобокие крупные чайки парили вблизи берега. Улавливая потоки воздуха, чайки висели на распластанных крыльях, хищно склонив черную голову с длинным изогнутым клювом. Чайки не боялись котиков, они бродили у самого носа океанских зверюг. Помнится, одна чайка, рослая, похожая на цаплю, маршировала по спине валуна, боком поглядывая на меня. То ли ждала подношений, то ли опасалась подвоха. Я начал двигать плечами. Потом резко хлопнул ладонями. Чайка продолжала на меня зыркать. Затем направилась в сторону океана, то и дело оборачиваясь с видом: «Дурак ты, братец. И шутки твои дурацкие…»

Перпендикулярно Океанскому проспекту в залив уходил просторный мол. Вот где веселье… Магазинчики-бутики, кафе, рестораны, детские площадки, аттракционы, у причалов стоят многочисленные яхты - от мелкоты до огромных океанских яхт-дворцов… Параллельно молу тянется в даль залива другая достопримечательность - океанариум. Там в широченном обзорном окне - если повезет - можно увидеть «живьем» гигантских акул, тунцов, барракуд, морских черепах. Обзорное окно океанариума расположено у самой границы залива и открытого океана, на глубине…

Неподалеку от входа в океанариум, на Кеннери-роуд, в помещении бывшего консервного завода расположились торговые ряды, лавчонки, небольшие гостиницы, магазины сувениров…

Много чего можно порассказать о Монтерее, экс-столице Мексиканской Калифорнии, океанское побережье которого считается одним из живописнейших уголков мира. Но материковая часть по красоте не уступает океанской… Белый песчаный пляж Кармела уходит от океана в заповедные леса Дель-Монте, в которых, подобно оазисам, разбросаны небольшие поселения. Особенно уютен городок богемы Биг-Сер, куда можно попасть по гигантскому мосту длиной более двухсот метров, который нависает над фантастическим каньоном Биксби…

К сожалению, мне не довелось побывать в Монтерее осенью, когда там проводится Всемирный джаз-фестиваль, чести играть на котором добиваются лучшие оркестры мира. Джаз увлекал меня со школьной скамьи. Во времена моего детства считалось особым шиком выставлять себя знатоком джаза, а музыканты, которые «лабали» в оркестре бакинского порта или в Клубе железнодорожников, считались такой же достопримечательностью города, как памятник революционеру С. М. Кирову на вершине холма городского парка. Весьма прикольно было на большой переменке между уроками придерживать одной рукой пуговицу школьного приятеля, - чтобы не убежал, - а вытянутым пальцем второй руки отсчитывать перед носом дружка такт популярной мелодии из кинофильма «Джордж из Динги-джаза». При этом следовало закатывать глаза, демонстрируя экстаз и понимание тонкостей гармонии…

В Нью-Йорке я нередко заглядывал в популярный джаз-клуб «Блюнот», в том районе Гринич-виллиджа, где было особенно тесно от геев и лесбиянок. Подъезд под огромным голубым флагом скрывал двухэтажное помещение. Любители джазового кайфа плотно сидели за столиками, угощались и слушали музыку, которую, сменяя друг друга, «лабали» на небольшой эстраде участники джаз-сейшена. На втором этаже размещался магазин. Открытки, кассеты, ноты, фотографии знаменитых «лабухов», личные вещи звезд биг-бенда… Однажды, перелистывая старый журнал, я увидел фотографию коллектива Эдди Рознера, знаменитого трубача-джазмена, выходца из польских эмигрантов, сбежавших от Гитлера в Советский Союз, - в те кровавые годы в Америку попасть было невозможно. Крайним справа стоял саксофонист Пирик Рустамбеков - идол «сдвинутых» на джазе бакинских мальчишек. Пирик и впрямь был талантливый музыкант, в те времена он уже играл приличный би-боб. Кончил Рустамбеков печально: покинув коллектив Рознера, он играл на разных площадках города, приманивая туда множество своих поклонников, пока в газете не появилась статья, где автор обвинял Пирика в увлечении «неким» Гленном Миллером, американской джазовой контрой, разлагающим сознание советской молодежи. Статья попалась на глаза вождю коммунистов Азербайджана Мир-Джафару Багирову. Рустамбекова арестовали, обвинили в валютных махинациях и упрятали в тюрьму, где он и умер.

Поужинав, я перебрался в кабинет, прихватив бокал с холодным соком манго. Кабинет был «обтянут» книгами, как обоями, - под самую завязку. Казалось, что даже окно прорублено в книжной толще. Классическая русская и мировая литература. Книги по оккультным наукам, буддизму. Корешки каких-то монографий на английском языке. Много книг в жанре «фэнтэзи» - этот гибрид фантастики и приземленного бытового романа стал популярен в последнее время… Но больше всего здесь было словарей: русско-английские и обратно, биологические, физические, медицинские, политические, географические, словари по бизнесу и маркетингу, по экономике и философии…

Я взял «на пробу» ближайший том технического словаря. Многие страницы были помечены непонятными знаками - словарь работал… Переводчик-синхронист мне видится неким промежуточным эфиром, который принимает электромагнитные волны звуковых частот и отсылает их дальше, сохраняя всю интонационную и смысловую структуру. Но профессионал высшего класса, кроме механического перевода, придает этим волнам цвет, запах - все то, что сухую информацию превращает из формы общения между людьми в форму человеческого общения, не изменив при этом «ни буквы, ни духа», а это уже искусство, для этого нужен талант, а талант - явление штучное…

- У Андрея такой обширный материал, столько историй, - произнес я навстречу Ирише, вошедшей в кабинет с чашкой кофе. - Книгу об этом бы написать.

- Еще напишет. Сейчас он занят учебником для синхронистов. - Ириша устроилась в кресле с ногами, по старой привычке укутав плечи пуховым платком. - Будем разговаривать?

- Будем спать, - ответил я. - Еще наговоримся, я устал. А ты, как и всегда, полночи просидишь за компьютером?

- С удовольствием бы отправилась спать. Только Бог так далеко развел наши страны… Сейчас собираюсь звонить в Москву, надо отправить двоих переводчиков на работу. Одного - в Тюмень, там намечены переговоры по нефти, а второго - в Мадрид, пришел контракт на перевод по банковскому делу. И с почтой надо разобраться. У меня даже в ООН было меньше работы…

Долгое время Ириша работала в Организации Объединенных Наций помощником менеджера по административным вопросам. Чем я однажды воспользовался: прошел с ней в здание ООН в будний, неэкскурсионный день, поглазеть. И раз пять был остановлен сотрудниками службы безопасности - видно, их что-то настораживало в моей внешности. Глядя на меня, секьюрити переводил взор на какую-то фотографию, что была приклеена к планшету. Мне это надоело, и я выбрался на волю - ну их к бесу, еще арестуют, видно, я кого-то им напоминал… Другой раз Иришиным положением воспользовалась жена Лена - в первые годы ее эмиграции. Ириша тогда работала в авиакомпании «TWA» в бюро предварительной продажи билетов. По контракту она имела право доставить удовольствие своим родителям - показать любую страну мира, куда летают самолеты компании. Так Лена повидала Англию, Пуэрто-Рико, Гавайи. Такая вот авиакомпания! Жаль, что мне не повезло. К моему приезду Ириша перешла на работу в крупнейшую американскую компанию «Продейшен-компани», занимающуюся стаками - ценными бумагами - и имеющую офис в огромном билдинге на Уолл-стрит…

- Иди спать, па-пу-ля, у тебя глаза слипаются. - Ириша отхлебнула кофе. - Тебе постелено наверху, у мальчиков в комнате, в «маленькой России».

Я поставил на столик бокал с соком манго.

- Хотел тебя спросить: как Эль-Ниньо, не очень раздухарился в Монтерее?

- Очень, - ответила Ирина. - Ночью было жутковато, хотя главный ветер Монтерей обошел - как-никак залив, а не открытый океан. Но все равно. Во многих домах подвалы залило, кое-где подмыло фундаменты. Автомобили от ветра переворачивались на фривее, что уж говорить о поваленных деревьях и столбах… Залив был страшен. Горизонт казался рваным, вместо воды - сплошная белая пена. Волны шли стеной, правда, полуостров их немного гасил, но все равно. Ты пойди завтра, посмотри на следы разбойника. Если, конечно, не будет дождя, а то завтра дождь обещали.

- Сезон дождей?

- Сезон дождей… Возьми зонтик: тебя, папуля, дождем не удивишь.

- Не удивишь, - согласился я через плечо, поднимаясь на второй этаж.

В ту ночь я долго не мог уснуть. Уличный фонарь проецировал на потолке плывущие ветви деревьев и еще чтото перекрученное, с рожками на конце, напоминающее чертенка…

«Па-пу-ля»… Никто на свете, кроме Ириши, не называл меня так. Ей, взрослой женщине, самостоятельной, деловой, нравилось дурачиться, казаться ребенком, и мы с женой охотно играли в эту игру, особенно жена. Меня иногда раздражал этот лепет. Возможно, я просто отвык - слишком давно жизнь нас разлучила. Признаться, и я, поживший на свете мужчина, нередко ловил себя на том, что не прочь подурачиться. А иногда, в тиши опустевшей петербургской квартиры, я в голос звал из тишины своих давно ушедших родителей. Со стороны это сошло бы за шизофренический бред… Вот и она: «па-пу-ля». В сущности, я для нее тоже «полуушедший», раз уж мы живем на разных континентах… Пусть подольше произносит «папуля», пусть чувствует себя ребенком так долго, как распорядится судьба. Жизнь такая хрупкая штука.

Недавно телекомпании Америки сообщили, что шестилетний черный мальчик из штата Мичиган убил белую шестилетнюю девочку Кейлу Ролланд - застрелил из пистолета, который стащил у любовника матери-наркоманки (отец мальчика сидел в тюрьме). После злодеяния сопливый преступник побежал в школьный туалет и бросил пистолет в унитаз. Подобно взрослым из виденных им кинофильмов, он постарался избавиться от вещественной улики. Стало быть, сознавал содеянное… Один из респондентов тележурналиста, проводившего уличный опрос граждан, ответил, что он не очень удивится, если в Америке новорожденные начнут стрелять в акушерок прямо из материнского лона во время родов.

Что же, тогда впору и расовые разборки устраивать прямо в чреве матери. Так, одна женщина, назову ее Роз, что жила на Лонг-Айленде, умудрилась родить двойняшек-мальчиков: белого и черного. История потрясла мир… Этой самой Роз в гинекологической клинике привили на сохранение вместо одного эмбриона - два, из тех, что до поры держали в пробирках. Один ее собственный, от собственного мужа, второй - от незнакомой им пары по фамилии Роджер, которых судьба также занесла в эту клинику. Как произошел такой вселенский конфуз?! То ли врач был «выпимши», то ли он запамятовал, что одним эмбрионом он уже «заправил» Роз?! Но по истечении срока Роз произвела на свет двух разноцветных малышей. По анализам ДНК определили, что черный малыш принадлежит Роджерам. И Роджеры затребовали своего младенца, не желая, чтобы его воспитывала белая женщина. Состоялся суд, и Роз со слезами вернула выношенное ею дитя…

Об этой удивительной истории в свое время много говорили и писали, но напомнил мне о ней Ефим Данилевский, старик из Бобруйска. Мы сидели днем на борт-воке - бульваре на дощатом подиуме, что тянулся вдоль океана, на Брайтоне. Старик смотрел на ласковый весенний океан мокрыми маленькими глазками без ресниц и, сдвинув на затылок кепчонку, перебирал на темечке остатки седых волос сухой смуглой кистью, похожей на лапку птицы. Он долго шамкал, присвистывал, прядал большими, остроконечными «мефистофелевскими» ушами, поросшими мхом, прежде чем начать фразу. Однако начав говорить, его мог заставить умолкнуть только грохот выстрела…

- Поверьте мне, - проделав весь подготовительный цикл, начал Ефим Данилевский, - история с дамой, что родила негра и белого, могла случиться только в Америке, поверьте мне. Ни в каком Бобруйске, ни даже в Киеве, это случиться не могло, хотя там много халатностей.

- Там нет негров, - вставил я.

- Негры уже есть везде, - возразил старик Данилевский. - Дело не в них. Просто в Америке не видят человека. Смотрят и не видят. Кругом техника, машины, кампитеры… Страна, где врач выслушивает больного через пальто. Вы где-нибудь видели такое? Я - нет! Пришел в доктору, хотел раздеться, он мне говорит: не надо. И начал слушать меня через пальто. Раз-два-три - все! Ровно три секунды. А поговорить?! Что вы смеетесь? Ему весело! Хм! Они все куда-то торопятся. Конечно, если бы я был богач, я выложил бы кэш, и доктор крутился бы передо мной, как в цирке-шапито. А так? Кто я? Что я? Пенсионер из Бруклина. - Ефим Данилевский перевел дух и шевельнул ушами, собираясь поведать самое сокровенное. - А… Все бы ничего, если бы они не говорили так по-английски. Конечно, я знал, что здесь говорят по-английски, но не в такой же степени! Люди их не понимают… Он смеется! Послушайте, если вам так смешно, так вы должны мне заплатить, как за комедию Утесова «Веселые ребята»…

Старик Данилевский умолк. Старик Данилевский не знал, что перефразировал немецкого поэта Гейне, - правда, поэт высказал эту мысль, имея в виду французов.

Напрасно я к ночи помянул старика из Бобруйска - развеселюсь и вовсе не усну…

Я принялся подсчитывать сигналы ревуна, чей низкий тягучий голос доносился из дали океана, - он напоминал кораблям о бдительности. Ночью этот звук казался одиноким и романтичным, точно из повести Александра Грина. Так ведь и места эти под стать его повестям - сколько лет здесь реял пиратский флаг с легкой руки «королевского флибустьера» сэра Фрэнсиса Дрейка…

И вновь внимание скользнуло в сторону, я представил, как завтра, с утра, отправлюсь вниз, по тихой улочке к океану, поброжу по бутикам и непременно куплю какой-нибудь сувенир - гигантскую раковину, из чрева которой слышен гул океана. Или оловянную фигурку пирата с кривой саблей, в широкополой шляпе и с черной повязкой на одном глазу. Отыщу знакомую изогнутую скамью, если ее не унес в пучину буян Эль-Ниньо или другой какой ураган… Поздороваюсь с океаном, скажу, что жив пока, что вернулся, выполнил обещание, данное год назад, когда бросал в воду серебристый квотер. Расскажу, что видел, кого встретил. Расскажу о старике с остроконечными «мефистофельскими» ушами, который в поисках спокойной старости добрался до этих берегов, но так и не нашел покоя. Расскажу, что более всего озадачило его на Колумбовой земле… Да, удивительная страна Америка, здесь даже нищие говорят по-английски.

Март 2000 года. Нью-Джерси - Санкт-Петербург - Нью-Джерси

Примечания

1

Оплата труда официантов - чаевые, или, как их называют в Америке, «типы». Типы «узаконены» не юридически, а, скорее, морально, так как считаются признаком хорошего тона и входят в регламент посещения кафе и ресторанов (прим. авт.).

2

Религиозный обряд посвящения в иудаизм (идиш).

3