Шаг во тьму Тропов Иван

Глава 5

МОРГ

Я вспомнил, что я забыл.

Глаза, эти глаза…

Рубины, пылающие в свете свечей, провалы за козлиную рожу – к тому, кто глядит из них. Через них. Я же хотел выцапать их. Чтобы не глядели на меня, не пялились – нагло, насмешливо, пренебрежительно… Вырвать их!

Я шагнул к алтарю, протянул руку, но что-то мешало мне.

Я здесь не один. Кто-то еще здесь. Сбоку…

Пальцы – на моей руке – и ее глаза, две блестящие черные дыры в корке засохшей крови, между слипшихся черных косм.

Тебя не должно здесь быть – ты же мертва! Мертва, сука! Отцепись!

Я пытался вырвать руку из ее пальцев, но руку стискивало клещами, а слева, за спиной, засопело, цокнули когти. Я понял, кто там, хотел обернуться, отступить. Назад! Чтобы удерживать перед глазами и суку, и ее зверя…

Быстрее, пока он не прыгнул на меня! Быстрее, пока Старик не узнал, что они еще не мертвы!

Я рвался назад, невольно утаскивая следом и ее, вцепившуюся в мою руку, а волк все сопел… и я никак не мог выглядеть его в темноте… и что-то мешалось под боком, складкой… и эти проклятые рубиновые глаза, буравящие меня…

Я чувствовал этот взгляд, даже когда не видел их, даже выпадая, выдираясь из сна, пока не остался один на смявшейся простыне, вспотевший, с колючей болью в горле, с пересохшими губами.

Так пересохли, что слиплись, еле разодрал.

За окном было еще светло.

Я был мутный, все еще хотелось спать, но пить хотелось сильнее. Я сходил на кухню. Выпил стакан воды, дрожа от холода. В открытые фрамуги натекло ледяного воздуха. Я скорее вернулся, закутался в одеяло.

Обрывки сна все вертелись в голове. Особенно цепко держался привкус стыда, что Старик будет ругать меня за то, что она и ее волк живы…

Я лежал, закрыв глаза, пытаясь вытолкать из себя это неприятное ощущение – тем более дурацкое, что сука-то мертва, лично запер ее в погребе. И волка ее я убил. Своими руками. Но он держался, этот мерзкий холодок под ложечкой, будто я что-то сделал не так, не выполнил обещания, обманул, предал кого-то…

Может быть, не просто так это переплелось. Не причуды сна, а проказы подсознания. Вот и смешался стыд за то, что я обманул Старика прошлой ночью, – с тенью угрызений за то, как обошелся с той последней сукой. Мог просто добить. Сразу же. Может быть, стоило добить…

Я оскалился. К черту! И ее к черту, и эти никчемные угрызения! Теперь она уже не мучается. Мертва. Должна быть мертва.

И черт бы с ней.

А вот то, что Старика обманываю…

Я лежал, глядя в вечернее небо. Странно…

Вроде все правильно я делаю. Знаю, что правильно. Кто-то должен травить этих сук и вне нашего городка. Должен.

Но в сердце сидела заноза. Старика я обманул.

Но ведь иначе было нельзя. Иначе бы он меня не отпустил. Он не шутил, когда предупреждал… Это был единственный выход. Правильный выход.

Только заноза из сердца не уходила. Суки суками, а Старика я обманул. Он обещал отрезать мне ноги, и я знаю, что он сделает это, если прознает что-то. Но я помню и его глаза – вчера, когда я уезжал от него…

Я закусил губу, сдернул одеяло и сел на кровати. К черту!

К дьяволу все эти самокопания, все эти хитросплетения совести! Она никогда не довольна. А меня дело ждет.

Ночь была ясная.

Луна все набирала силу – уже почти полная. Залила светом все вокруг. И висеть будет почти всю ночь, зайдет только перед рассветом.

Среди голых кустов я чувствовал себя, как на залитой светом сцене.

Ни у морга, ни у домика – никого. Два желтых фонаря и пустая стоянка.

А вот за спиной…

Там тоже тихо, но не пусто.

Предчувствие было тут как тут. Мое предчувствие, особое, которому я привык доверять. Только сейчас не тревожное – легкое предупреждение, что что-то изменилось…

И откуда-то я знал, что это значит.

Я повернул голову, позвал через плечо:

– Борь?

Резко хрустнула ветка от неловкого удивленного движения. Я почти почувствовал это движение – теплый всплеск за спиной.

На секунду все затихло, а потом зашелестело-захрустело от души. Шатун пошел ко мне, теперь не скрываясь.

Я слушал его шаги, шелест ветвей по его рукам. Не так уж близко он был, когда я его заметил. Шагов двадцать.

Не оглядываясь, я кивнул ему. С прибытием.

Шатун мялся возле меня, как пристыженный шалун. Выглядело это и смешно, и странно – он все-таки на две головы выше меня и в плечах в полтора раза шире.

– Влад, как вы меня заметили? – В голосе удивление пополам с обидой, почти детской: так нечестно! Я же все делал правильно, вы не должны были меня услышать!

Если бы еще я сам знал как… С двадцати метров я в самом деле никак не должен был его услышать. Гош научил его подкрадываться.

Я пожал плечами. Неохотно признался:

– Предчувствие.

– Предчувствие?..

Я видел его любопытный взгляд. Он неуверенно улыбнулся, будто не мог понять, шучу я или нет.

Я поморщился:

– Ну…

Как передать словами это ощущение? Старик вот вообще до вчерашнего дня не верил, что оно у меня бывает. Думал, это я сам себе внушаю…

– Гош тебе не рассказывал про Пятиглазого?

– Нет. То есть имя я слышал, а что…

Он вдруг вздрогнул и осекся.

Поднял руку, сдвинул рукав плаща. Под пальцами показался призрачный красноватый свет и тут же погас. Часы? Виброзвонок сработал, что ли?

Хорошие у него часики… И сигнал бесшумный, и подсветка слабая и красненькая. Такая не сбивает глаза в темноте. Сейчас, когда сияет луна, это неважно, а в новолуние бывает неприятно: один взгляд на слишком яркую подсветку часов, и жди потом полчаса, пока зрачки опять аккомодируются к полной темноте. Надо будет и себе такие же завести.

– Одиннадцать, – вздохнул Шатун. – Мне пора. Мы с Гошем договаривались.

Ну, если Гош ему сам сказал… Я кивнул. Еще увидимся сегодня.

Шатун кивнул в ответ и отступил назад.

Двигался он почти бесшумно, через несколько шагов я совсем перестал его слышать, но каким-то странным образом знал, где он. Знал, как он двигается, медленно, позади меня…

Это ощущение медленно смягчалось, пропадало. Через минуту я вдруг почувствовал, что остался один.

Холодноватое ощущение пустоты.

Не похожее на холод на коже, на реальный, физический холод. Не похожее и на тот холодноватый ветерок, какой накатывает от касания паучих.

Другой холодок – пустоты вокруг. Пустоты и тишины. Город засыпал, в доме справа от больницы гасли последние окна.

Медленно ползли секунды, лениво уплывали минуты…

Где-то далеко за больницей пару раз проезжали машины. Лай собак все реже. Час пик вечернего выгуливания закончился.

Я слушал, как засыпает город. Слушал тишину, шелест листьев и внимательнее прислушивался к этому прохладному ощущению пустоты вокруг.

Странно… Оно ведь знакомо мне – я не воспринимал его как что-то новое, явившееся только что, нет, оно всегда было со мной. Но почему-то только сейчас я обратил на него внимание.

Почему? Странно это все. Живешь, живешь, принимая что-то как данность… А потом вдруг замечаешь, что это что-то непонятное.

Ах да, Старик же спрашивал вчера. Поэтому?

Эти его вопросы… Груда книг на столе, поверх всех – черный псалтырь той чертовой суки. И два листа бумаги. Исписанные бисерным почерком Старика – странным для этих могучих плеч и толстых сильных пальцев. Какие-то стрелочки, знаки вопросов…

Или это мне уже кажется?

Наверно. Домысливаю задним числом…

Я вздрогнул. Что-то изменилось.

Не в том, что улавливали глаза, уши и кожа, а в этом странном ощущении прохладной пустоты вокруг.

Я замер, пытаясь разобраться в этих странных ощущениях, таких привычных и непонятных. Прохладная пустота как будто бы никуда не делась, но где-то за затылком появился теплый комочек…

Я закрыл глаза, и это помогло.

Не за затылком теплый комок. Далеко за моей спиной.

Я словно чувствовал, что было вокруг меня: осенняя прохлада, а в ней – облачко, ползущее ко мне. Облачко плотнее и жарче, чем холодный осенний воздух…

В легких стало жарко – сам не заметил, как затаил дыхание, – я вдохнул и открыл глаза. Наваждение дрогнуло и пропало.

Но, странное дело, я был уверен, что не один на пустыре. Да, мое предчувствие. Снова тут как тут. А через миг…

Предчувствие не пропало, но как-то изменилось. Я очень ярко чувствовал то, что называл предчувствием, но сейчас к этому ощущению совершенно не примешивалось чувство близкой опасности.

Как и полчаса назад, когда подходил Борис. Не опасность, а, наоборот, будто что-то знакомое. Как запах родного дома, к которому привык, хотя и не можешь толком объяснить, из каких именно ниточек сплетается эта аура домашнего уюта…

Что-то крупное и плотное позади меня. Дружелюбное. Надежное.

– Привет, Гош, – сказал я, не оборачиваясь.

Гош хмыкнул, удивленно и не без досады. Перестал красться. Под его ботинками зашелестели листья, еще влажные от вчерашнего дождя. Треснула ветка под каблуком.

Он поравнялся со мной, вопросительно глянул.

– Все в порядке, – сказал я. – Еще не приехали. Шатун приезжал, потом уехал. Куда ты его?

– Там. – Гош мотнул головой куда-то назад, где за пустырем и лесополосой проходит шоссе. – На дороге. Ждет.

Это были типично конторские штучки, но я к ним уже привык. Называется – предварительное выдвижение.

Сесть на хвост пурпурным прямо у больницы слишком опасно. Эти пурпурные ребята быстро заметят слежку. Следить по очереди, передавая ведомых от одного к другому? Тоже проблематично, нас всего трое. Если сесть на хвост прямо здесь, даже две смены не помогут. На пустых ночных дорогах слишком подозрительно, когда позади постоянно висит одна машина.

То ли дело, когда позади пусто, пусто, а потом сами пурпурные нагонят случайную попутку, которая после обгона чуть прибавит и увяжется за ними. Верстах этак в десяти от городка. А лучше – в двадцати. Тут уж без всякой смены можно сопровождать долго и без всяких подозрений…

Надо только угадать с направлением. Выезжают они по тому шоссе, конечно, но куда? Не сворачивают ли на первом же съезде? Вот Гош и снарядил Шатуна ждать их где-то впереди на том шоссе, ведущем на северо-восток, – точно ли оттуда они приезжают, со стороны московских пригородов?

Я скорее почувствовал, чем услышал, движение Гоша. Он двинулся прочь от меня. Уже уходит.

– А ты? – обернулся я. – К нему?

– Потом.

– А сейчас куда?

– На северный.

Ага… Хочет одновременно раскручивать и ту жабу с усатым.

Вчера Гош уже выдвигался туда, на север, угадывая, откуда едет жаба. Неудачно. В ту сторону следить сложнее. Крупных городов нет, куча поселков и паутина мелких дорог. Попробуй угадай, откуда они приехали. Но может, сегодня повезет.

– А не опасно – распыляться вот так?

Гош помедлил, нехотя кивнул. Да, опасно. Потом мотнул головой на домик и сморщился: не нравится ему это все, ох как не нравится. Все-таки разлепил губы:

– Надо начинать разгребать.

Он мотнул головой на луну.

Да, полнолуние уже завтрашней ночью. Ритуальный день у жаб.

Пожалуй, прав Гош. Надо спешить, а то после ритуала могут разбежаться и где их потом искать? Распыляться опасно, но надо – прав Гош… Как всегда, впрочем. Смотрит на шаг вперед. Конторская выучка, ее не пропьешь.

– Ладно, Гош… Сюда еще заедешь или там будешь сидеть, пока они обратно поедут?

Гош склонил голову к одному плечу, потом к другому – ни да ни нет, как получится.

– Думаешь, ваши выдвижения могут не сработать?

Гош поморщился.

– Только один к ним не лезь, если что. Ладно?

Гош хмыкнул: не дождетесь.

Ну да. Тому, что от геройства одни проблемы, – этому в их конторе прежде всего учат…

Он скользнул назад, неслышно ступая по опавшей листве, беззвучно отводя ветви кустов. Теплое ощущение, что со спины меня прикрывают, таяло вместе с ним.

Я вздохнул. Конечно, хорошо бы сегодня же узнать, где живет та сука с усатым. И откуда приезжают те совсем молоденькие жабки с пурпурной охраной… И все же жаль, что его сегодня не будет рядом. С Гошем я чувствую себя увереннее.

Когда справа сквозь ветви пробился свет фар, я ждал, что это «ауди» жабы. Она приезжает первой. Но по новенькой дороге вскарабкался «мерин».

Вполз на стоянку, превратившись под светом желтых фонариков из черного в темно-темно-пурпурный. Защелкали дверцы.

Все те же двое мужчин в пурпурных плащах и те же две молодые женщины – только сегодня одеты совсем иначе. Если это вообще можно назвать одеждой.

Черные накидки, не достающие даже до колен. И все. Руки ниже локтя голые, голые ноги, никакой обуви. Широкие капюшоны утопили лица в тени.

Тончайший шелк струился по телу. Вздрагивающие от осеннего холода плечи, тонкие талии, бедра… У маленькой на груди натянулся шелк на затвердевших сосках.

Ежась от ветра, они просеменили босиком по мокрому асфальту, взбежали по ступеням и юркнули внутрь. Один пурпурный поднялся вслед за ними, второй вернулся в машину.

Я стоял, оцепенев.

Черные накидки…

Я уже видел такие накидки. Они могут значить только одно. Ритуал сегодня. На миг перестав верить собственной памяти, твердившей, что полнолуние завтра, я оглянулся на луну.

Но луна висела еще не круглая, еще ущербная с края. Полнолуние завтра.

Я поежился. Снова поглядел на домик.

Какого же дьявола вы приехали в накидках, если полнолуние только завтра? Полнолуние завтра, а в накидках уже сейчас…

Меня опять пробрала дрожь.

Основная часть ритуала завтра, а начнут они прямо сейчас. Потому что это не тот ритуал, который я видел, не тот, который знаю на собственной шкуре. Оттого и три жабы в одном месте…

Из-за угла морга выпрыгнули желтые конусы фар. Повернули, лучи пронзили кусты. Я присел, сжался, чувствуя себя черным камнем посреди светящегося кристалла, пятном, которое просто невозможно не заметить…

Наконец-то фары ушли прочь.

Я открыл глаза. Черная «ауди» развернулась и встала рядом с «мерином».

С водительского места вылез усатый, только сегодня от его жизнерадостности не осталось и следа. Открыть дверцу для жабы он и не подумал. Она вылезла сама – тоже мрачная. Насупленно поглядывая на своего спутника. Или виновато?

Усатый распахнул заднюю дверцу со своей стороны и присел на корточки. Лицо совсем окаменело. Покусывая верхнюю губу и щеточку усов, он протянул руки в салон, что-то тронул, осторожно, бережно.

Сквозь тонированное заднее стекло я не видел что.

Усатый, не вставая с корточек, сунулся внутрь, потом подался назад. Приобняв, он помог выбраться из машины ребенку.

Худющее, нескладное создание в длинной девичьей ночнушке, поверх ночнушки накинут плащ со взрослого плеча. Реденькие белесые волосики беспомощно распластались по лобастой голове, словно нарисованные на коже, – будто она уже лысела.

Она была ко мне боком, почти спиной, но почему-то мне казалось, что и лицо у нее такое же неказистое, как и тело, – слишком грубые черта, почти мальчишеские.

Вылезла из машины и пошатнулась. Усатый тут же схватил ее, удержал. Обнял ее за плечи и повел к крыльцу. Тихо, не спеша. Ребенок шаркал, как бессильный старик.

Прошли под фонарем, и я понял, что волос у нее еще меньше, чем мне показалось сначала. Мне так показалось из-за ее кожи. Шея, затылок – серые, испещренные пятнышками и складочками.

Они поднялись на крыльцо, свет фонарей вычертил профиль, и я дернулся назад.

На миг мне показалось, что я уже видел это лицо. Знаю его. Лицо белобрысых близнецов, которых привезла паучиха.

Нет, не может быть! У того были хорошие волосы, нормальная кожа, упитанное тело… То был пышущий жизнью, розовощекий крепыш, а тут…